57. Тайна Белого Братства

   Миролюбиво и успокаивающе потрескивал камин, отбрасывая таинственные золотистые блики на хрустальные бокалы и столовые приборы. Словно тени, скользили служанки с подносами.

 - С Рождеством Христовым... господа! –   тут Рысаков-младший не смог сдержаться – всё выглядит так   старо-французски... так по-христиански... но, насколько мне известно, якобинцы не верят в Бога...   их Верховное Существо, созданное по масонским, иллюминатским лекалам это отнюдь не христианский Бог...разве не так?

   По губам Анжельбера скользнула беззлобная усмешка:

- Месье, а что собственно вы ожидали здесь увидеть? Сатанинские пентаграммы в канун Рождества и подготовку к шабашу? Я – деист, верю в высший разум, но действительно, не посещаю церковь и не соблюдаю обрядов, тем грешен, а вот жена моя, урожденная графиня де Марбёф – весьма ревностная католичка.

   И вообще, причем здесь якобинцы с их Верховным Существом? Вы среди эмигрантов, Андрей Сергеевич... – Анжельбер вежливо напомнил молодому Рысакову «положение вещей» и слегка покачал бокалом.

- Действительно... причем здесь якобинцы? И что это я?.. Так, к слову пришлось – молодой Рысаков источал не меньшую любезность в адрес Анжельбера.

  Барон де Линьер лет пять-шесть назад воевал в рядах шуанов, партизан Королевской Католической Армии, противостоявшей революционерам-республиканцам в гражданской войне 1793-1796 года.

  Стоило ему лишь почувствовать себя среди «своих», стоило чуть выпить и воспоминания не заставили себя долго ждать, речь звучала прочувствованно, с долей надрыва, в душе аристократа явно погиб неплохой актер:

- Четвертые сутки пылают деревни... горит под ногами Бретани земля... в стенах моего родового замка хозяйничали комиссары... «адские колонны» Конвента возглавил мой родственник генерал Тюрро... да-да, если кто не знает, господа, этот революционный палач, к сожалению, тоже барон де Линьер...

   Эх, нагрешили мы, господа, видимо, тяжко нагрешили, как говорил наш полковой священник, Революция – это Божья кара за долгие десятилетия вольтерьянства и атеизма высшей знати... И Жозеф де Местр придерживается аналогичного мнения, читал кто-нибудь де Местра, господа?

  А стало ли значительно лучше сейчас? С тех пор, как лучшие люди Франции гильотинированы или стали эмигрантами и солдафон Бонапарт стал казаться гением на фоне торжествующей  черни, серости и ничтожеств... – барон де Линьер оседлал любимую в среде эмигрантов тему.

  Но явное недовольство присутствующих дам вынудило его галантно извиниться и отказаться от дальнейшего развития этой темы.

 Застольная беседа постепенно приняла шутливый и легкий светский характер, переключившись на литературу, историю, искусство и театр, хозяева и гости старательно избегали острых злободневных тем, под благовидным предлогом, что политика утомительна и совершенно неинтересна для присутствующих дам.

   Сергей Александрович отложил в сторону салфетку и вилку и, скрестив на груди руки, с нескрываемым интересом наблюдал за всеми, сузив внимательные глаза и покусывая губы.
 
   Жером не мог понять, зачем Рысакову  нужен этот театр, в котором большинство гостей совершенно искренне не подозревали, кем на самом деле является любезный хозяин и его друзья? 

   Противники и сторонники Французской революции, роялисты и якобинцы, собраны здесь за одним столом...

   Чего Рысаков-старший  хочет этим добиться или что для себя уяснить?

  Анжельбер скользнул быстрым взглядом по присутствующим, поправил пышный галстук и белоснежные манжеты, легким щелчком пальцев убрал воображаемые пылинки с безупречного темно-вишневого фрака.

   Затаившиеся республиканцы, это он сам и его товарищи – Лоран Лапьер, которого все тут знают как «графа де Ла Пьер».

   Рядом с Лораном сидела Аннет, Анна Петровна Чарская, то и дело она нежно касалась руки Лапьера, ловила его взгляд.

   Лоран был с ней неизменно ласков и внимателен, роль содержанки «графа» девушку ничуть не смущала, она была готова даже к этой роли, лишь бы быть рядом с ним, тем более что быть подальше от княгини Чудиновой и её друзей означало чувствовать себя в безопасности.

   Рядом с Лапьером и Аннет пристроился сумрачный, как таинственный герой мистического романа, яркий брюнет лионец Жюстен Фернекс.

   Присутствие «простолюдина» Жана Мариньяка за общим столом в этом доме уже давно не удивляет гостей, его прикрыла красивая «легенда», гласящая, что этот «верный слуга господина де Ла Пьер, не раз спас жизнь своему господину в ужасном 1793 и 94 году и принят теперь как достойный товарищ по несчастью».

   Легенду приняли в обществе эмигрантов должным образом, и никто не позволял себе выказывать в отношении Жанно надменность и презрение.

    Скорее он стал для здешних аристократов редчайшим образцом «достойного простолюдина, готового умереть за господина и короля».
   
   По злой иронии судьбы странная роль выпала гражданину Мариньяку, санкюлоту, участвовавшему в августе 1792 в штурме королевского дворца,  его сабля безжалостно укладывала кровавыми штабелями таких же аристократов, с которыми он теперь сидит за одним столом...

    И как он себя чувствует среди них? Вероятно, не слишком уютно, уж очень Жанно сдержан и молчалив. Пристроился скромно на самом углу стола рядом с пальмой и притих...

  Остальная часть гостей настоящие представители французского дворянства, роялисты-эмигранты.

  Это новые приятели «де Ла Пьера» по местным эмигрантским салонам, барон Антуан Жозеф де Линьер с супругой,  и миловидная графиня Катрин Изабель де  Романэ, вдова роялиста, погибшего на эшафоте незадолго до Термидора.

   Рядом с хозяйкой сидела светловолосая молодая женщина лет двадцати пяти, она невольно привлекла внимание Жерома мягкими манерами и грустным взглядом небесно-голубых глаз.

   Жюльетту де Треви, так ее звали, пригласила лично Валери, которую тронула до глубины души грустная история одинокой молодой женщины.

  Восемнадцатилетней девушке чудом удалось спастись во время сентябрьской тюремной резни 1792 года, когда были убиты ее родители, старший брат погиб в рядах защитников дворца Тюильри месяцем раньше. 

   Жених Жюльетты тоже погиб, но о подробностях она не стала рассказывать даже милой и доброй графине де Марбёф, за спиной, она называла хозяйку только так...по ее мнению, это звучало лучше, чем буржуазное «мадам Анжельбер».

  Сейчас мадемуазель де Треви задумчиво стояла у окна, слегка отодвинув шторы, украшенные символами, священными для каждого француза-роялиста.

  Быстро темнело. К ночи поднялся ветер, завьюжило.

  Снежные белёсые призраки подвывали, стучались в стекло и скреблись по нему ледяными пальцами, словно пытались достучаться до живых и что-то им сообщить.

   Но живые, согретые теплом камина, вином и приятной беседой не ощущали их соседства и оставались глухи...

-  Могу я нарушить ваше грустное одиночество, мадемуазель? – Жюльетта де Треви чуть вздрогнула, возвращаясь к реальности.

  Перед ней стоял яркий брюнет с правильными, чуть резкими чертами смуглого лица. Чёрный фрак облегал его сильное стройное тело.

- Месье Фернекс? Конечно же, вы мне не помешаете... просто я невольно задумалась...странно... здесь так хорошо и комфортно, славные и добрые люди... впрочем, объединенные общей бедой...я отчего-то вдруг вспомнила Лион...октябрь-ноябрь 1793-го, кровавые поля Бротто...

  Снежные духи заколотили сильнее в стекло, будто предупреждая о чем-то, Жюльетта нервно вздрогнула и отпустила уголок шторы, потеряв желание вглядываться во мрак.

  Фернекс мягко усадил мадемуазель де Треви в глубокое кресло, вернулся с бокалом вина и нарезкой фруктов, сел в кресло напротив.

- Я родом из Лиона, мадемуазель, мне это совсем не безразлично. Расскажите мне, пожалуйста. И главное... у меня тоже БЫЛА семья... – правая рука, которую он поспешно спрятал за спину, с силой сжалась в кулак, нервная и чувствительная Жюльетта успела заметить эту реакцию, сразу прониклась острым сочувствием.

   Сумрачный и серьезный Фернекс выслушал историю баронессы де Треви, её ранняя юность пришлась на самое начало Революции, грустно и трогательно описывала молодая женщина свой первый бал 1791 года.
 
   А затем... она очень мало разбиралась в политике, идеях и интересов сословий и партий, общее воспринималось Жюли через личное.

  Прижав на секунды платок к влажным глазам, мадемуазель де Треви обреченно сложила тонкие руки на коленях, а затем робко взглянула на Фернекса.

   Отчего-то Жюли захотелось поделиться именно с ним этими тяжелыми воспоминаниями, она уже слышала, у него тоже в Лионе погибли родные, он поймет, как никто другой...

   Жюли и в голову не приходило, что ее слушает человек, бывший в 93-94 годах активным членом Якобинского клуба Лиона, бывший член Революционного Комитета, ответственного за розыск и арест врагов Республики, а его убитый брат был присяжным Революционного трибунала Лиона...

 - Утром 10 августа услышав, что санкюлоты целыми отрядами, вооруженные, движутся на Тюильри, мы испытали такой ужас и ощущение надвигающейся катастрофы, трудно сказать, с чем эти чувства можно сравнить, но вы же меня понимаете, месье? – и, помолчав, собравшись с силами, продолжала - когда санкюлоты берут штурмом дворец, мы узнали, что среди защитников королевской власти погиб мой брат Анри-Кристоф, через месяц во время кровавой резни в тюрьме Ла-Форс убиты отец и... мама... – в голубых глазах мадемуазель де Треви снова предательски блеснули слезы, она проглотила тяжелый комок – меня спас от расправы какой-то санкюлот...чуднО, верно? Выходит и среди них не все звери... потом мне помог слуга месье де Габрийяка...кто такой Габрийяк?

   Я познакомилась с этим молодым человеком на моем первом балу, за год до этих ужасов...  – бледное лицо молодой женщины при этих воспоминаниях юности приняло грустно-мечтательное выражение - Анри помог мне выбраться из Парижа... охваченного ненавистью к дворянам... сторонникам короля, так я оказалась в Лионе... мы собирались пожениться...

   Когда в городе началось восстание сторонников короля против  власти революционеров, Анри оказался среди восставших...не раздумывая он встал под знамена графа де Прэси.  Дальше... вы и сами всё понимаете...

   Фернекс заложив руки за спину, холодно сузив глаза, бросил сквозь зубы:

- Да. Мятеж роялистов был подавлен армией Республики максимально сурово.

  Жюльетта де Треви вздрогнула и как-то по новому, более внимательно вгляделась в смуглое лицо лионца, ставшее похожим на бесстрастную бронзовую маску:

- Сурово?! Вы хотели сказать максимально жестоко...

   Фернекс словно опомнился, пригладил иссиня-чёрные волосы и произнес более мягко:

- Простите, мадемуазель. Для меня эти воспоминания также чрезмерно тяжелы. У меня тогда же погиб брат, убивали его медленно и очень жестоко... простите...

   Через минуту губы Жюстена Фернекса коснулись руки девицы де Треви.
      ...  .... ....