День рождения

               
                День рождения.


 И прошёл ещё год. Всё, как положено – от даты, до даты. Ох уж эти неминуемые даты – Новый год и День рождения. И тот и другой дарят по лишнему году. Новый год делает подлянку для всего человечества, ну а День рождения, лично каждой особи, по отдельности. По молодости все радуются, веселятся. Ещё бы. Личный день счастья. Появился человек на свет божий. Появился и начал изо всех сил жить. Радуясь и печалясь. Даря радость и отнимая последнюю. Уж кому как повезёт. С возрастом настрой несколько меняется, но …родиться обратно никому ещё не удавалось. Так что хочешь, празднуешь. Не хочешь, проигнорируй. Но он всё равно придёт и от всего сердца, подарит тебе ещё один год.

Дни рождения Семён Давидович, как не странно, любил. Впрочем, как и многие другие. Правда с годами острота чувств и впечатлений пригасает. Кто-то вообще ставит крест на праздновании. Что не говори, моложе не становимся. Но это кто-то. Широкая натура Сёмушки, как ласково называла его жена, требовала вселенского праздника со всеми подобающими атрибутами. Строго подобранные гости, чтобы без неожиданностей. И сказать нужное должны, не разочаровать чтобы. Уважение должное подарком выразить. Ну, на худой конец, в денежном исчислении. Бедных вроде нет, а если и есть, пусть к телефону в очередь выстраиваются. Сам всегда отмечался, себя, можно сказать, ломал, слова нужные говорил. А кому и в стихотворной форме, чтоб на общем фоне не затеряться. Важное это мероприятие, день рождения.  Сразу всё высвечивается. Кто Нас любит, кто выслуживается, а кто и пренебрегать начинает. Возможностей с возрастом всё меньше,  а бескорыстно любить разучились, сволочи.

Готовиться к великой дате начинал заранее. Ненавязчиво напоминал о ней друзьям, знакомым и даже жене. Так. На всякий случай. С вечера заготавливал листок бумаги, ручку и ставил на столик возле дивана часы с крупным циферблатом. Глаза что-то подводить начали. Холодильник сытно урчал, набитый щедрой рукой супруги, всяческими вкусностями. Готовить она не очень любила и восполняла пробел всяческими деликатесами под интересным оформлением. Знала где купить, и как подать. Руководил процессом сам именинник. Точно знал, кто, сколько съест и выпьет. Ну, прикидывал лишку, на случай непредвиденного нахала, явившегося без приглашения. И приборчик лишний всегда наготове был. Сёмушка был строг и во всём любил порядок и точность. Обычно говорливый, до усталости слушателей, накануне торжества замолкал и сосредотачивался. Утром просыпался рано и ждал. Кто первый? Сидел, нахохлившись, встопорщив пёрышки волос, вперив глаза в будильник.
            - Не торопятся. Конечно, что я им. Как что-то надо, телефон раздирают. А слова какие говорят… брат, друг, благодетель! Что б я ещё раз хоть пальцем пошевелил…

Вообще- то, кроме как пальцем, он обычно ничем и не шевелил. Огромное количество знакомых, приобретаемых разными, иногда удивительными путями, всегда шло на пользу. Тык-тык пальчиком в телефончик - просьба изложена. Даже и не просьба, так, проблемка. Знакомые, люди приличные, отзывчивые. Отказывать как-то неудобно. Дальнейший ход дел Сёмушку не интересовал. Те тоже тыкали пальчиками в кнопочки и, в конечном итоге, дело решалось. Хорошо или не очень, тоже не важно. Главное – участие. Отношения поддерживались добрыми застольями. Пил он не очень много, но любил. Все разнеженные, ласковые. Слова добрые говорят. А что ещё надо ранимому человеку? Плыл, розовея от удовольствия, всеми открытыми местами. Внимал и…запоминал. Кто, как и что именно изрекал. Ну, такой вот он был. Вовсе и не плохой человек даже. Просто любил, чтоб любили. Все! Кто не очень, тот не наш. В дальнейшем не приглашался.
Время уже девять часов. Тихо. Раздражённо зыркнул на подошедшую с лаской жену.  ------Ну, хоть сегодня бы не раздражала, не дёргала. Ведь видит же, что в нервах он. Сидеть и ждать надоело, да и не барское это дело. Деятельная натура его требовала жизни, а значит движения. Встал, оделся, что-то буркнул жене и хлопнул за собой дверью.

Время, хоть и раннее, но весьма горячее. С новогодних праздников ещё не остывшее. У детей каникулы, у родителей тоже. Дни и ночи смешались в праздничной круговерти. Взрослые не успевали отсыхать от вечерних бдений, и на улицу выползали поутру, силы пополнить, да надышаться впрок. Дети, лишённые родительского досмотра, ошалевшие от обрушившейся на них свободы, толклись на улице круглосуточно. Промокшие, шарообразные от налипшего снега, перекатывались по нарядной площади, словно маленькие снеговички.
А площадь сияла. Огромная, сверкающая ёлка посередине, с разбегающимися от неё разноцветными стрелами гирлянд, вся пульсировала и переливалась огнями. По всей территории были разбросаны ледяные фигуры зайцев, медведей и других, дико выкрашенных обитателей сказочной страны Новогодии. Ну и как же обойтись без главных персонажей ледяного царства. Центральная скульптурная группа – Дед Мороз  и Снегурочка.  Дед мороз, с огромным красным носом, верной приметой его моральной нестабильности, нарумяненными щеками, в длинной, бабской шубе, доминировал. Улыбаясь кровавыми губами, страстно прижимал к себе мешок. Надо понимать, с подарками. Снегурочка, дородная девушка с косой до предполагаемой талии, вид имела потрёпанный. Смазанные глаза и губы навевали мысли о бурно проведённом празднике. Вдруг повалил снег. Самый новогодний. Крупные снежинки, плавно кружась, медленно опускались вниз. Ближе к земле набухали, тяжелели и густо облепляли всё, что было оголено и не защищено. Скоро замусоренная площадь украсилась шикарным, мягким, белоснежным ковром. Он надёжно укрыл остатки вечернего и ночного пиршества. Обрывки какого-то тряпья, обёртки, фантики, кожура мандаринов, окурки и огрызки – всё исчезло. Облагороженная площадь сияла первозданной чистотой. Даже дед Мороз со Снегурочкой приобрели благостный вид. И уже казалось, что дедушка предлагает свой мешок, вот так, просто, всем и каждому. 
---- Вот вам, люди добрые! Примите дары неземные!---  И Семён принял. Внутренне осветлённый, почувствовал вдруг удаль молодецкую. Ещё минуту назад, смотрел на всех сычом, тяжело думая: – «Веселятся, радуются. Чему, сами не знают. Зальют глаза, алкаши проклятые, и на горку вон лезут. Страха на них нет». А тут вдруг кровь заиграла. А, собственно, что тут особо страшного? Вон детишки от восторга вопят. Не боятся.   Сам не заметил, как оказался у горки.

Устроители поработали на славу. Ледяная дорога спускалась с небес, пересекала всю площадь и терялась где-то у самых её границ. Огромная, обкатанная до голубого блеска, она манила сейчас мягким, белым, снежным ложем. В данный момент там никого не наблюдалось. Девственно чистая, ожидала она первого гостя. Сёмушка любил быть первым. Забрался по скользким ступенькам наверх. Глянул вниз. Поёжился. Наступил ногой на что-то, под снегом невидимое. Нагнулся. Поднял. Пластмассовая ледянка, с серьёзной трещиной, была выброшена, уже за ненадобностью, но Семён уже всё решил. Подобрал чью то потрепанную куртку, постелил на ледянку, чтобы не прищемить и не заморозить нежную свою, итак несчастную, пятую точку. Не успел толком усесться, ледянка, почуяв под собой привычную, скользкую и холодную колею, ринулась вниз. Словно знала, что это её последний полёт. Ледяной ветер жаром забил лоб, нос, глаза, каждый незащищённый сантиметр его неподготовленного тела. Мимо проносилось всё, включая собственную жизнь. Ему казалось, что он давно оторвался от земли и летит уже где-то среди пушистых облаков, роняющих снег на далёкую уже землю.… Как-то так получилось, что преодолев благополучно проложенную трассу, ледянка не пожелала прервать миг последнего счастья. Слегка сменив траекторию, она мужественно врезалась в мирно стоящее сбоку дерево. Одинокое, без фонариков и гирлянд, стояло оно в стороне от суеты. Никому не мешало, да и нужно тоже никому не было. Так бы и жизнь прошла, -  ни событий, ни потрясений.  Но звёздный миг его всё же настиг. Орущий мужик врезался прямо в незащищенный низ дерева. Оно только крякнуло и вздрогнуло всеми ветвями. Мужик же, даже крякнуть не успел. Тихо успокоился у его подножья, под тряпкой, слетевшей с пластмассового, расколовшегося седалища.

Тело его, изрядно подмёрзшее, нашли, к счастью, довольно быстро. Таких, «уставших» после праздничных возлияний, было немало в периметре. Спецбригады медиков, в содружестве с ментами, совершали обходы каждые два, три часа. Собирали скукожившихся пташек в машину и увозили на распознание. Сёмушке повезло. Он не успел даже окоченеть, как оказался в казённой постельке. Пострадала, собственно одна голова. Вот уж поистине, где тонко, там и рвётся. Разбитый лоб, свороченный на бок нос и расквашенные губы. Остальной организм отделался лёгким испугом. Лоб зашили, нос подправили. Через пару-тройку дней уже бы и выписывать надо, но…  Проблемы часто возникают на пустом месте, но Сёмушка был совсем не пустым. Вся предыдущая жизнь топорщилась в нём, рвалась к продолжению.…  Но, вот незадача! После жаркой встречи с деревом, у него начисто отшибло память. Ни имени, ни адреса, ни социальной принадлежности, ни как дошёл до жизни такой. Чистый лист бумаги, для новых записей готовый. Ну и записали. В его тёплом, спортивном костюме, изрядно пострадавшем в столкновении, ничего обнаружить не удалось. Зато в рваной куртке дотошные дознаватели нашли замусоленную записку на имя Матвея Соломоновича. Записка конкретная, одинокое состояние его объясняющая.
              - « Ну, ты и чудак, Мотя Соломонович, на букву « М». Не вздумай звонить, или приходить. Спущу с лестницы, как пса шелудивого. Пусть тебя твои шлюхи  кормят и поят. Весёлого тебе Нового года! Твоя бывшая жена, Катерина».

 Из милосердия оставили его  ещё на недельку в больнице. Развесили объявления в округе, с фотографией его побитой физиономии. Мент долго не думал и выдал текст:
           - Потерялся мужчина. Скорее старый, чем молодой. Не пьяный, но побитый. Потерял память. Примет нету, кроме трико с начёсом, серого цвета и трусов в ромашках. Ещё куртка. Старая, чёрного цвета. Откликнется на имя Матвей Соломонович. Пожалейте мужика. Заберите его обратно. Пригодится ».
 Это мудрое объявление читали, ухмылялись, цокали языком, но желания забрать, не выказывали. Приходила и Катерина за своим сокровищем. Очень непредусмотрительная женщина. Выгнать единственного мужика, не создав подушки безопасности, в виде другого мужика, было глупо. Быстро соскучилась, пожалела и простила. Но вот он, как видно, был вполне доволен, и возвращаться не торопился. Увидев объявление, удивившись некоторым несоответствиям, бросилась в больницу. Увидев Сёмушку, горестно затрясла головой, тихо подвывая
          - Убиил, сволочь! Куртку своровал и убил.
Еле успокоили и увели. Больше никто на него не зарился. Своего добра хватало. Приходили, правда, смотрели, качали головами. Некоторые щупали. Ехидно улыбались. Сёма-Мотя, уже смирившись, вставал в фас и профиль. Показывал зубы, родинки и шрам от аппендицита. Наконец, устав от этого унижения, лёг носом к стене и погряз в размышлениях.

Подумать было о чём. Мало того, что  из дома выгнали, да ещё и евреем оказался. Нет, антипатии к евреям не испытывал. Люди умные, одарённые, трезвые и порядочные. Тем более мучил вопрос, это что же такое он должен был сотворить, чтобы его из дома выгнали, да ещё и обозвали гнусно. Намекнули на баб. Может я творческий работник? Художник, поэт, писатель, на худой конец. Даже испытания втихаря провёл. Пробовал петь в туалете, сам испугался своего голоса. Да и больным не по себе было. Не пожаловались только из жалости. Что взять с несчастного, на всю голову больного. Но понял точно, к музыке не тянет. Попросил бумагу и краски. Думал, что тело вспомнит. Не вспомнило. Всем на радость выдал серию смайликов. Точки, чёрточки и запятые. Явно не то. Стихи получились, но на шедевр не тянули.
С деревом я повстречался
Большим чудом жив остался.
Нету дыма без огня,
Хоть и плох, возьми меня.
Сёма-Мотя затих, на глаза никому не лез. Надеялся, что про него забудут и не выгонят в никуда.   

  Вот и неделя подошла к концу. И всё же, горе его неподдельное пробило  одну добрую душу. Нянечка, пол в палате мывшая, судна подносившая, пожалела мужичка, и взяла его к себе. Жила одиноко, замужем никогда не была, деток, себе на утешение, не родила. Вот и мыкалась с суднами да тряпками. Ближе к люду, судьбой ударенному. В наше время доброта, да ещё с суднами больничными связанная, товар штучный и востребованный. Больные её любили и называли «мамушкой-Танюшкой», или просто Танюшкой.  Весом под 150 кг., носила своё большое тело легко, и даже грациозно. Огромные, толстые руки умели быть  лёгкими и нежными. Круглое, некрасивое лицо её, излучало столько тепла и доброты, что никто не замечал носа, картошкой, узеньких глазок и рта, в одну линию. Была она такая вся мягкая и уютная, что измученный, павшими на его голову невзгодами, Сёма-Мотя был почти счастлив. Ему был выделен угол с диваном и чистым бельём. Место за столом тоже своё, плюс ложка, чашка и тарелка. Каждый день Танюшка обрабатывала его раны и ссадины. Лицо скоро залоснилось, округлилось. Нос, хоть и кривой немного, смотрелся вполне пристойно. Всю свою нерастраченную любовь и заботу она обрушила на обретённого вдруг мужчину. Она буквально топила его в обожании и заботе. Утром, перед уходом на работу - горячий завтрак в постельку. В обед, запыхавшись, сотрясаясь вся от быстроты движений, прибегала кормить обедом. Вечером, уже из последних сил, делала массаж и укладывала баиньки. Из боязни спугнуть счастье, на силу его мужскую, не претендовала. Надеялась на инициативные телодвижения с его стороны. А его всё устраивало. Да и побаивался он таких мощных женщин. По крайней мере, в этой жизни. Ну, а что уж было в той, забытой, не знал, но верил в память тела.
 Так и жили  в простоте и девственности. Она его приодела, и по выходным, выводила гулять. Шла гордо, величаво, со странной грацией оплывая все углы и повороты. Он, слегка стесняясь, семенил чуть позади. Танюшка выискивала глазами знакомых, окликала и громко здоровалась. Пусть все видят и знают, что и в её переулок заглянул праздник.

А между тем, в это самое время, в бывшем обиталище Сёмушки, царил глубокий траур. После его неожиданного исчезновения, прошло уже два месяца. Ни полиция, ни, поднятые по тревоге друзья и знакомые, ничего не смогли обнаружить. Данные объявлений и фото, слишком не совпадали. Ну, а милиция, узнав, что потеряшка нашёл пристанище, успокоилась и закрыла это пустяковое дело. Страдающей стороной осталась только жена. Друзья, устав скорбеть, и успокаивать бедняжку, потихоньку исчезли. У всех хватало собственных радостей и горестей. В наше продвинутое, как говорит молодёжь, время, ими не принято делиться. Вообще-то в этой истории было много странного. Действие происходило в одном городе, одном районе и ни разу их пути не пересеклись. Впрочем, жена почти не выходила из дома. Серое небо, голыё деревья, ветер по ледяному тротуару, настроения не повышали. Забившись с ногами в кресло, укрывшись пледом, смотрела застывшим взглядом на фото Сёмушки. Таким увидела в первый раз. Таким полюбила. Что случилось потом?  Вспомнила добрые, родные глаза, улыбку, не по принуждению. Ведь всё это было, было.…  Умылась тёплой волной и уронила голову на руки.

Сёма-Мотя сладко спал, зарывшись носом в мягкое, тёплое одеяло. Снился ему удивительно знакомый парк. Строгими, немыслимо красивыми белыми свечами, вытянулись вдоль аллеи заиндевелые ели. Приютившиеся промеж них скамеечки,  были вычищены и отполированы задами. Те, что посолиднее, в шубах , попроще, в пуховиках.  Это было любимое место бабушек, мамушек и нянечек, выгуливающих своих замотанных шарфами и шалями, чад. Чада, если не лежали в колясках, тихо паслись вокруг скамеек. Ковыряли лопаточками снег, набивали им ведёрки, высыпали в кучку. Снова набирали, высыпали, набирали, высыпали…  Зачем, сами не знали, но старались. Работали, срисовав процесс со взрослых. Где-то недалеко заиграла музыка. Он даже узнал мелодию. Старый, полузабытый вальс его юности. Каток, догадался Сёма. Пошёл на звук.  Взору открылась обнесённая деревянным забором площадка. Внутри голубое, зеркальное, сверкающее озерцо. По нему летающие фигурки, блистая коньками, выделывали умопомрачительные фигуры. Вдруг, до спазм в горле, захотелось очутиться там, среди танцующих, счастливых то ли людей, то ли Эльфов. И тутже ощутил некую неустойчивость. Глянул вниз. Коньки. Лезвия блестящие, острые лучи испускающие. И калиточка  тут же рядом образовалась. Скользнул, и…. Закружило, завертело, наполнило восторгом. Тело, ставшее вдруг лёгким и умелым,  переплелось с музыкой. Ещё немного и он бы взлетел на её крыльях. Счастье переполняло, билось уже где-то у горла…  И чей-то знакомый голос пробился сквозь звон, шум и мелодию: «  Сёмушка,  осторожней, не улетай!» И он проснулся. Стянул с шеи задравшуюся майку. Провёл рукой по влажному лбу. Приснится же. Что-то не отпускало. Казалось, всё это уже было когда-то. И этот голос… Очень хотелось снова уснуть и досмотреть сон. Но… Танюшка, узрев, что он открыл глаза, суетливо выставила на стол тарелку с бутербродами, кофе с аппетитной пенкой, сахарницу, молочник. Завтрак по расписанию. Раньше это радовало. Сейчас вызвало какую-то неясную досаду.
За всё это последнее, беспамятное время, поселилось в нём что-то новое, какое-то предчувствие. Понял, что устал жить предложенной жизнью.  Где-то ведь была его собственная. Возможно, не образцовая, может даже греховная, но своя. Танюшку обижать не хотелось. Уж она-то, ни в чём не была виновата. Встал, плеснул в лицо холодной водой, завернулся в халат, купленный Танюшкой, и подсел к столу. И вдруг ясно увидел другой стол. Без скатерти, с маленькой вазочкой, топорщившейся белыми салфетками. И посуда была совсем другая. Синяя с белым. Он даже название вспомнил. Гжель. Осенило. Память возвращается. Пусть какими-то всполохами, крохами, но возвращается. Лиха беда начало. Делиться своими робкими надеждами с Танюшкой не стал. Что-то останавливало. Бодренько позавтракал и поспешил на улицу . Хотелось остаться одному и хорошо подумать. Вдруг что-то ещё постучится в закрытую для прошлого голову. Был уверен, что именно сегодня случится что-то очень важное. И хотел и боялся. А вдруг…  Имя Сёмушка запало в душу.

-   Вот и ещё одна скучная, долгая ночь истлела. Утро означало всего лишь утро. Начало ещё одного нудного, бесконечного дня. Долго лежала, не открывая глаз. По-привычке уже перебирала все возможные способы узнать что-то о пропавшем муже. Никто не верил, что он жив. Ну не было причин сбегать. В любвеобильности замечен не был.
Хотя, кто его знает. Она уже ни в чём не была уверена. На всякий случай обиделась. Трусоват был, это она знала. Может, влюбился, а сказать побоялся. Тихо ушёл без объяснений и разбирательств. Нет! Что-что, а негодяем он не был. Ну, со странностями мужик, дак у кого их нет. Сейчас он казался ей чуть ли не святым.
  Полиция давно поставила крест на этом деле, которого, практически и не открывали. Потеряшка был всего один и его давно забрали. Совесть милиции-полиции была чиста. Показатели только радовали, обещая новые льготы и должности. Оставаться дома было невыносимо. Выходить на улицу, без нужды, тоже. Но что-то всё же заставило встать, привести себя в порядок, выпить чашку кофе и отправиться, куда глаза глядят. Шаг за шагом, нога за ногу, мысль за мыслью. Не заметила, как оказалась в парке.


  Сёмушка бродил по улицам, вглядываясь в вывески и названия учреждений. Надеялся на подсказку. Где-то же он работал, куда-то ходил, где-то что-то покупал. А семья? Семью кормить надо. Вглядывался в собственные руки. Даа, тяжелее чашки, ложки, эти ручки, явно ничего не поднимали. С творческими профессиями вроде всё выяснил. Не годен. Впрочем, бывают и скрытые, латентные способности. Стоп! Откуда он знает такие слова? Может он учёный? Или, на худой конец, политический деятель? Интересно, за кого он был? Коммунист? Почувствовал жжение в животе. Организм говорил НЕТ. Сегодня это не комфортно, а он явно привык к удобствам. Как в физическом, так и в душевном смысле. Малейшее отклонение от спокойной и понятной прямой, его раздражало. По этим же причинам забраковал и все остальные партии. Пришёл к выводу, что абсолютно аполитичен. Да и Танюшка в корне пресекала все поползновения политических идей, проскользнуть на их, отдельно обжитую территорию. Это у неё, здоровой и здравомыслящей, скулы сводит от одного только вида сытых рож политических страдальцев,  что уж взять с нежного, деревом тронутого, ещё в себя не пришедшего, постояльца. Она была уверена, что он не из простых. Но, чтобы политика.… Хоть и тронутый, но не сумасшедший. Отринув политику, Сёма-Мотя задумался о преподавательской деятельности. Вести за собой массы, дорогой знаний! Достойно и не опасно. Если бы он знал, насколько он был близок к истине. Ведь в прошлом, далёком и светлом, был он преподавателем истории. Трибуном и вождём, в душе. Он честно повторил судьбу большинства молодых людей, выпускников Педвуза с кафедры истории. За малочисленностью и слабостью педагогических кадров в заведениях, именуемых школами, укрепляли их мужеским составом. Их брали авансом, вне всяких конкурсов. Поработав учителями истории, истощив свою нервную систему, они плавно переходили на должность директоров. Два в одном, ЭТО ПО-НАШЕМУ!  Учитель мужчина, за редким исключением, - это стихийное бедствие. Детки садились им на голову сразу и прочно. И были мужчины нервны и загнаны. Но, взять бразды правления в руки не умели. Но… облечённые властью, свыше данной, входили в класс твёрдой поступью и расслабленными нервами. Снисходительно прощая вчерашних кровопивцев.  Попробуйте, мелкие бандиты, пошалите!  Нет. Тишина. Даже пробовать не хотели. Соображали, что себе дороже будет.
Так и работал, до самой пенсии. А пользы то сколько. Пока детки в школе учились, все родители с ним дружили.  Ну, а уж по окончании школы, взрослые детки в благодарности не отказывали. Куда глаз не кинь, везде ученики бывшие. Он- то  их всех помнил, и себя забыть не давал. В магазин заходишь, а вот тебе то, чего в продаже нет. И цена нормальная, в ступор не вводящая.  С медициной на короткой ноге.  Врач, можно сказать свой, домашний. Ни тебе очередей, ни отношения небрежного. А что, зря что ли  из школьных передряг выдёргивал, да на экзаменах шпаргалки, в упор не замечал. А историю с девочкой беременной из  девятого класса кто замял?! Вот то-то и оно. Зубик заболел, починим. В боку закололо, полечим. Сердечко капризное послушаем и подкормим лекарством хитрым, нездешним. И всё под локоточек, да под слово ласковое. Но всего этого сегодня он не помнил и обходился  реальными плодами системы здравоохранения, самыми скромными  и часто несьедобными. Спасибо, хоть живой остался.

  Снова повалил снег.  Сквозь его густую пелену всё казалось далёким и нереальным. Загребая ногами мягкое, хрустящее месиво, совсем уже по-стариковски, свернул с улицы в парк. Ещё вчера, радующие глаз яркими красками скамейки, выбелились и превратились в роскошные, белые, мягкие диваны. Все мамушки и нянюшки разбежались, опасаясь в этой белой круговерти растерять своих крох. На скамейке осталась сидеть одинокая фигурка, укутанная  снежной вселенской грустью. Невозможно было рассмотреть, женщина это или мужчина. Это была тоска. Измученное сердце скитальца, откликнулось сразу. Подошёл и молча сел рядом. Через несколько минут на скамейке сидели уже две снежные мумии. Вкупе со скамейкой, они представляли интересную скульптурную группу. Название напрашивалось само – « Отчуждение». Два снежных кокона, наглухо закрытые друг от друга. Словно кто-то свыше решил, что рано ещё открывать им тайну этой встречи-невстречи. Не созрело ещё то зерно, из которого могло  вырасти что-то новое и прекрасное. Возможно, и не созреет. Так стоит ли рушить то, что уже есть?  Женщина вдруг почувствовала, что замёрзла. Возникший где-то глубоко внутри озноб, захватил уже всё тело. Резко встала, обрушив местами своё снежное покрывало. Сёмушка скользнул взглядом по этой разрушенной красоте и вздохнул. И ему пора. Захотелось чего-нибудь горяченького. И даже почувствовал запах свежеиспечённого пирога с какой-то хитрой начинкой. Шедовриальное изобретение Танюшки. Быстренько вскочил, и не оглядываясь затрусил к выходу. Домой, домой! К горячему борщу с пампушками, пирогу с ароматным чаем, к Танюшкиным ласковым рукам и заботам.
В отличие от него, женщина задержалась взглядом на быстро удаляющейся фигуре. Что-то очень знакомое было в этих щуплых, приподнятых плечах, в шаркающей походке. Но, определённых мыслей не возникло, и она тихо побрела вслед за ним.
 
Как же не хочется идти домой, когда дома-то и нет. Ведь не считать же домом стены, потолок над головой, мебель, пусть и дорогая. Нет. Дом, это что-то живое. Одушевлённое. Это живые голоса, а не бурчанье телевизора. Это тёплые руки и внимательные глаза. Это когда ждут и встречают. Даже посиделки перед тем же телевизором, но с переплетёнными руками, и головой на родном плече. И чтобы обязательно витали вкусные запахи свежеприготовленного обеда. Не купленного в ближайшей кафешке, а именно так, своими руками. Для себя и любимого, единственного человека. ЛЮБИМОГО. Мысли захлёстывали, заставляя всё ускорять шаг. Она уже почти бежала, когда упёрлась в собственный дом. Неверной рукой выудила из сумки ключи, приставила бляшку к домофону. Выслушала мелодичное треньканье, и влетела в подъезд. Лифт занят, но ждать не стала. Забыв про больные ноги, поднялась на свой, слава Б-у, только третий этаж. Дверь, ключи  и… она дома. Остыв, от непонятной горячки, уже медленно разделась и пошла, по-новой, осваивать территорию. Поняла, что с этой минуты начинает новую Жизнь. Для начала, нужно было разобраться со старой. Про то, что жизнь прожить, не поле перейти, она знала. Но у неё всё шло подозрительно легко. Подруги и знакомые немало потрудились, чтобы замуж выйти, домом обзавестись. И они обхаживали и их обхаживали. Сходились, расходились, бесились, горевали. Некоторые горькую пить пытались. У кого-то получилось даже. Вроде всё утряслось. Детей нарожали, да и те сволочи получились. Сначала всю душу и здоровье вытянули, теперь деньги тянут. И всё по новой, то скандал, то примирение. И чего всю жизнь делят. А уж стараются как. Завтраки, обеды, ужины - да чтоб не повторяться часто. От плиты к тряпке, чтоб ни пылинки, ни соринки. С утюгом не расстаются. Всё рубашки наглаживают и даже трусы с носками. Скажи им мужья, и шнурки гладить будут. А те, наденут всё это, чистое и глаженое, да и давай бабам чужим глазами семафорить. А жёны, ко всему привычные уже. Лишь бы семью не рушить. На себе крест поставили. Фигура плыла, плыла, да и уплыла. Раздались, опростились, одним словом обабились. А поди ж ты. Ведь не бросают мужики. Чем дальше, тем крепче держатся. Вроде как перебесились, да к концу жизни жить начали.

Сварила кофе, достала запретную коробку конфет. Раньше не позволяла себе такой вольности. Фигуру берегла. А конфетами щедро приятельниц угощала. Вспомнила подругу, которая без сладкого жизни не представляла и часто повторяла: « Сама голодай, чёрт с тобой, но мозг кормить надо. Он работает без отпуска. Если, конечно, он у тебя работает».   Ела конфеты, прихлёбывая из чашки кофе, и думала, думала…  Что ж не так у меня. Ведь всё, вроде, само собой складывалось. Без надрыва и усилий. Вышла замуж сразу, как время подошло. Думала раз и навсегда.  По социальному статусу, как положено, ровня.  Оба закончили один институт. Он историк, она математик. Замечательное сочетание. Она, трезвомыслящая, умеющая всё просчитать и высчитать. Он, гуманитарий, со старомодно- романтическим уклоном. Любил всё красивое, эстетичное. Как-то так получилось, что все заботы по хозяйству он взял на себя. Почувствовал, что у жены нет особого рвения к созданию красоты и уюта. Нет, она всё это любила, но, как бы со стороны. Зато муж ходил по квартире с тряпочкой, и всё чего-то тёр, вытирал, полировал. Она, как математик, считала эту работу иррациональной. Так же, как и готовку еды. Знала, что готовить лучше, чем специалисты ресторанного дела, она не сможет. Ну и нечего продукты переводить. Внимательно обследовала инфраструктуру своего района. Осталась довольна. Рациональный выход напрашивался сам собой. Определила точки, где можно купить весьма недурную еду, по вполне приличным ценам. Вкус у неё, почти изысканный, воспитание подобающее, так что обставлялось всё красиво, вовремя и в достаточном количестве. Такой расклад устраивал обе стороны. Правда, после выхода на пенсию, она слегка заскучала. Чем себя занять не знала, но видимость занятости создавала. Марку держала. Муж то и дело где-то подрабатывал, крутился средь друзей, приятелей и просто знакомых. Она примыкала, но без энтузиазма. Формула физики-лирики, как-то не срабатывала. Чего-то, она по-крупному, не дополучила. Жизнь получилась с изъяном. Мысль была тяжёлая. Плотно легла на душу и заколосилась. Вроде вся жизнь в шоколаде. А шоколад-то, горьким оказался. С одной стороны полезно, а с другой… Слишком уж горчит. Сглотнула и углубилась в книгу собственной жизни. Не развлечься, но хоть понять.

Детство розовое, безалаберное и очень правильное. Семья, не частый случай, полная. Жили мирно, в достатке. Дочь единственная, балованная. Детских садиков не знала. Папа зарабатывал хорошо, что позволяло маме не работать. Незаметно детство перетекло в юность, а там и жизнь взрослая. Границы были прозрачные и она их почти не почувствовала. Менялись периоды взросления, а вот взросления-то и не произошло. Как была дитём любимым, к жизни не приспособленным, так и мужу досталась. Всё шло по расписанию, написанному любящими родителями. Запуталась в страницах, разыскивая счастливые свои дни. А что-то и нет их. Не жизнь, а сплошная линия. Покой и равновесие.   
  -  Ну, это же хорошо.- Пыталась убедить сама себя. К чему эти эмоциональные взрывы. Это для других, неуравновешенных, с подорванной психикой. Но что-то внутри не соглашалось. Призналась себе, что иногда завидовала чужим страстям.  Любовь, ненависть, бурные ссоры и сумасшедшие примирения. Страсти бурлят, выплёскиваются. Земля под ногами горит. Сердце рвётся на части и снова склеивается. Становится больше и светит ярче.   
 -  А ведь любви-то и не было. Не было никогда.  Да, так можно всю жизнь прожить, сохранив лицо и здоровье. Согреть может и тёплый плед, и чашка горячего чая. Но внутри всё уже угасло, успокоилось, так и не возгоревшись. Вот-вот заледенеет. И так вдруг захотелось бури, ярких, пусть даже порочных, страстей.   

Размышления прервал телефон. Звонила знакомая. Очень  взволнованная, речь сбивчивая. Не сразу даже поняла. Только слышала ---муж, твой муж..
               - Что мой муж? Где он, что с ним? Он жив? Да, говори же ты вразумительно!
Подруга, уже спокойным голосом прямо пропела в самое ухо:
--- Твой муж, жив и здоров. Правда, здоров относительно. В результате какой-то аварии, не знаю точно, потерял память. Его тут-же подобрала одна бабёнка, и держит при себе. Вот такой у неё теперь муж-найдёныш. Их видела подруга, отследила. Адрес прилагается.
Дрожащей рукой, ещё недавно, единственная жена, записала адрес. Бросила трубку, не поблагодарив. В голове вата, в висках стук. Мысли просятся, а войти не могут. Упала в кресло. Сдавила виски холодными руками. Постепенно стала что-то понимать.
   – Это как это подобрала? С детства знала, что чужое брать нельзя. А тут целого мужа. Нужно что-то делать. Да, но если он ничего не помнит, он и её забыл. Нужно подготовиться. Готовилась весь вечер и почти всю ночь. Забывшись на пару часов тяжёлым сном, утром  была во всеоружии. Все документы, фотографии, начиная с детских бесштанных и кончая недавними, статусными. Фото почивших родителей сняла со стен, прямо в рамках. Очень долго умывала, умащала и рисовала лицо. Украшения те, что муж дарил. Обычно, он этого никогда не забывал. Может и сейчас вспомнит. Своеобразные маячки. Глядишь, жаба шевельнётся  и в прошлое неразумное вернёт. Пошла специально пешком, чтобы дыхание упорядочить и освежить лицо морозным румянцем. Да и идти-то было недалеко.  Обычный дом. Второй этаж. Китайская дверь с большим глазком и встроенным звонком.  Сердце бухало на весь подъезд. Ещё немного и разорвётся в клочья. Решительно выдохнула и придавила пипку звонка.

Открыли сразу, как ждали. Сразу накрыло  ароматом свежей выпечки. По- другому и быть не могло. Настолько сдобной и круглой была женщина, что этот вкусный запах был для неё естественен, как духи, для других женщин.  Танюша поняла сразу всё. Она знала, что когда-нибудь это случится. Но не сейчас. Она не насытилась, не надышалась, не нарадовалась этой жизнью. Сёмушка скользнул в прихожую и встал, как всегда, чуть позади хозяйки. Жена хотела броситься к мужу, но остановил его удивлённый, непонимающий взгляд. Он даже отпрянул, поглубже, за широкую спину Танюшки. Нежности откладывались. Час икс настал. Каждый боялся выпустить из судорожно сомкнутых губ первое слово.       Привычный треугольник обрёл новый смысл. Нет виноватых, изменивших, предавших. Все – пострадавшие, но не сдавшиеся.  Сёма просто не знал, что сказать и хлопал глазами, ничего не понимая. Наблюдал.  Жена знала, но по исторически сложившейся традиции, не решалась.      Танюшка просто боялась взрывной волной уничтожить всё.  Немая сцена затягивалась. Желания, от романтических, до уголовно наказуемых, жгли нутро, боясь прорваться даже мелким звуком. Тайные мысли, неприличные для проговаривания вслух, обида, отчаяние, злоба, стягивали губы в трубочку.  А страх остаться с носом?! Нет, не тем, что робко прятался за пышным плечом. Совсем наоборот. Со своим собственным, так и не вдохнувшим аромата любви и счастья. Для кого-то, исход смерти подобен.
Воздух был густ, тяжёл и горяч.  Все понимали драматичность происходящего, но по- разному. Сёмушка просто устал и очень захотел присесть. А ещё лучше бы, прилечь. Мужик подумал – мужик сделал.         
  – Ну, что же вы, дамочки застыли в нигде?   
С тех пор, как он узнал о своём еврействе, старался соответствовать. Жена удивлённо посмотрела на него, но ожила. Танюшка тоже пошевелилась, благодарно обласкав глазами своего ненаглядного. Оторвала тяжёлые ноги от пола и сделала несколько шагов.   Раньше она не чувствовала своего веса. Сейчас, каждый килограмм повис гирями на нежном грифе души. За ней на негнущихся ногах, прошла жена. Последним просеменил Сёмушка. В комнате, молча расселись  вокруг, ещё не убранного после утренней трапезы, стола. Плюшки, ополовиненный пирог с яблоками.… Да, недурно устроились.
Жена, не отрываясь, смотрела на своего, ещё недавнего мужа. Лицо, явно округлилось. Под чужой, незнакомой рубахой, обозначилось брюшко. Дома он всегда ходил в пижамных штанах и вальяжной куртке с бархатными обшлагами. Сейчас на нём были треники, с оттянутыми коленями. И был он весь какой-то неуверенный, настороженный и нервный. На жену старался не смотреть. Понимал, что опасность исходит именно от неё. Пытался поймать Танюшкин взгляд, но не вышло. Она, не мигая, уставилась на   эту женщину.  И та заговорила:      

  -   Случилось невероятное.…      Далее шёл сухой, педантичный,  подробный рассказ о таинственном исчезновении её родного мужа, урождённого……. Прилагались документы, фотографии, свидетельства. Каждое её слово, словно гвоздь в голову Танюшки. Только успевала вздрагивать. И вот, история о потерянном и найденном, но пока не обретённом муже, закончена. Она принялась горячо благодарить Танюшку, что приютила, и обогрела. Сёмушка верил и не верил. Эта чужая, расфуфыренная женщина, симпатий не вызывала. Нельзя сказать, что ничего не вспомнил. Но были это какие-то плоские видения, особых эмоций не вызывающие. Понимал, что женщина не врёт. Он, по закону принадлежит ей и только ей. Агрессор Танюшка захватила его незаконно. Он почти развеселился. Идти куда-то, в давно забытую жизнь, не манило. Снова привыкать, узнавать, волноваться. А здесь уже всё знакомо, тепло, сытно и уютно. И руки у Танюшки  ласковые, лёгкие. Да и любит она его. А эта, холёная, накрашенная, чужая и холодная, оставляла Сёмушку совершенно равнодушным. Но законная жена имела свои резоны. Причём на законных основаниях, подтверждённых штампом государственной регистрации в основном российском документе. Да и разве можно сравнить многолетнюю, совместную жизнь, пусть без пирогов, и несколько месяцев незаконного сожительства. Причём, изначально, это не было его выбором. Так получилось. И если бы эта баба не забрала его себе, полиция не прекратила бы поиски. И о чём вообще разговор. Она пришла за своим. Да и представить невозможно, её рафинированного Сёмушку с этой бабищей. У него такая тонкая конституция. Ведь не может потеря памяти, сожрать его сущность. В глубине этой безмолвной растерянности, по-прежнему, живёт её Сёмушка.
Она уже почти любила его.… Но, муж, явно не разделял её чувств.  Устало замолчала. Танюшка, наконец, подняла голову и посмотрела в помертвевшие глаза этой холёной, нарядной женщины. Это, конечно вопрос, кто сейчас чью судьбу рушит. Она  ни в чём не виновата. Он достался ей ниоткуда. Не уводила, не отнимала, не соблазняла. Она спасала. Из чувства сострадания и любви к ближнему.   Судьба просто отблагодарила её, приплывшим вдруг счастьем. Она настолько вжилась в роль мужней жены, что невыносимо было даже думать, что всё может закончиться в один миг. Вдруг, среди покоя и уже осмелевшего счастья. Она уже робко, но прочно проросла в эту новую, подаренную кем-то свыше, жизнь и этого, ставшего родным, мужчину. Татьяна не была глупой, но потеряв остатки рассудительности, пошла в салон красоты. Уколы ботокса сделали своё дело. Её круглое, деревенское лицо потеряло все ласковые складки. Белый, гладкий блин улыбался тремя щелями – глазами и ртом. Носик врисовывался пуговкой посередине. Ей, не отягощённой этическо-художественным воспитанием, всё нравилось. Не боясь больше морщин, радостно щелилась, вводя окружающих в ступор. Свои большие, усталые руки, каждый вечер вымачивала в молоке и смазывала подсолнечным маслом. Вдруг придётся колечко надевать. И вот сейчас, вся эта красота рисковала остаться невостребованной. Всё её естество возмущалось таким раскладом. Что с возу упало, то пропало. Нужно было этой лощёной бабёнке лучше за мужем приглядывать. А уж, коль не смогла уберечь, сохранить,  его.…  Да и не верилось Танюшке, что его невозможно было найти. Не иголка, чай. Уж она бы разложила всё на молекулы, и нашла, спасла, вернула бы. А сейчас погибает она сама. И никто не видит, не чувствует и не понимает этого.
Конечно, можно и по другому рассудить. Не твоё - положи на место. Попользовалась, скажи спасибо. Могло и этого не быть. Так и прожила бы всю жизнь, без улыбки в душе. Никому не нужная. Таня не была Злой. Она была несчастной. Не глупая и не злая, понимала до боли зубовной, исход этой бескровной битвы. Отдать придётся, ежели по справедливости. Вон, какая соперница бледная, да намученная. Страдает. А этим кобелям всё одно. Лишь бы пожрать да повыкобениваться. Неожиданно всё её горе и раздрай душевный, повернулись против несчастного Сёмушки. Виноват то был, да разве что в собственной невезучести, да скверности характера. Да.…  Зря на чужое позарилась. Сморгнула слезу, резко встала, отодвинула Сёму и вышла из комнаты.  Сёмушка, почувствовав недоброе, придвинулся ближе к жене. Вернулась с сумкой, доверху набитой, теперь уже его вещами.

Сёмушка неуверенно перешагнул порог. Вдохнул запахи. Несъедобные, но весьма приятные. Что-то забытое, но за душу щипнувшее. Закрыл глаза и ясно увидел всю комнату. До мелочей. Открыл. Всё правильно. Он вспомнил даже, где и когда всё это было куплено. У двери висел календарь, с обведённой красным фломастером датой. Да ведь это его День рождения. И.… Всё встало на свои места. Вспомнил всё. Насупился и неожиданно спросил: « Ну, и кто первый позвонил?»
Ольга Орлова. 25.10.2018.
Новосибирск.