Сан Саныч

«Сан Саныч»

 
Зудящий дверной звонок вернул меня в реальность. Кто-то настойчиво пытался увидеть меня. Открыв глаза, я посмотрел в окно. На дворе стоял серый декабрь и моросил ледяной дождь, который превращал днём улицу в чавкающую слякоть, а вечером – в обледеневший каток. В такую погоду даже бездомные собаки по улице не бродят. В восьмидесятых годах климат на юго-восточной Украине начал портиться и изменяться. Зимы стали тёплыми и бесснежными, а летом участилась аномальная жара, которая убивала не меньше, чем гололёд и сосульки. Звонок перестал звенеть, и я медленно сел на кровать. «Кому не лень в такую погоду шастать? – взглянул я в окно на перекошенный скворечник, висящий на мокром тополе. – Кто бы это мог быть?.. Я с утра гостей не принимаю. Может быть это Татарин, которому до всего дело есть.»


Мой сосед Фасхеев Зигмунд Кализбекович, а в простонародье Татарин Иван Иваныч, был известным осведомителем и стукачом. В сорок четвёртом году его депортировали с семьёй из Джанкоя, но не в Среднюю Азию, а в Запорожье в исправительно-трудовой лагерь открытого типа, где он сначала работал разнорабочим, а потом получил увечье и стал работать дворником в посёлке. Отработав двадцать лет, Иван Иваныч вышел на пенсию и получил квартиру, но не в виде вознаграждения, а в виде экстренной помощи от властей. Барак, в котором проживала его семья – пришёл в аварийное состояние и всех жильцов переселили. В числе переселенцев оказалась моя семья, однако меня тогда ещё не было. Я появился через полгода на новой квартире, но со старыми соседями из барака.   


Двадцать семей получили хрущёвские квартиры в небольшом коммунальном доме, который был пристроен к длинному кооперативному дому в низине Днепра. Для обитателей барака новое жильё было как манна небесная, а для жителей кооператива такое соседство предвещало скорую беду. Их дом считался элитным и делился на два кооператива: один был полностью еврейский, а другой – наполовину. Люди там жили зажиточные, а народ из бараков не имел за душой ни шиша. Поэтому в кооперативном доме все окна на первом этаже были зарешечены. Однако полностью изолироваться от общества и социальной среды евреи не могли. Их дети ходили в те же школы и ели те же продукты и разговоры о религии и кошерной пище были запрещены. Все граждане были бесправными рабами, которые заключали сделки с совестью и властями. А я этого делать не хотел, несмотря на множество вариантов рабства.


Месяц назад я вернулся из армии, не отслужив и полгода и не присягнув на верность коммунистам. Моя эпопея со службой закончилась быстро и трагикомично. В учебке меня признали непригодным к строевой службе и отправили на пересыльный пункт в Москву. Там я перекантовался пару недель и попал служить в нестроевую часть во Фрязино, где меня признали психически ненормальным и отправили на обследование в психушку. В клинике я пробыл чуть больше двух месяцев и был комиссован со статьёй «7Б» – психопатия на почве перенесённых травм. Эту статью давали большинству солдат, и она не требовала амбулаторного лечения, но пациента ставили на учёт в районный психдиспансер.   


Звонок снова начал протяжно звенеть. Я беззвучно встал и подошёл на цыпочках к коридору. «Кто бы это мог быть? – задумался я. – Татарин так звонить не будет: если надо в стенку постучит. Значит, это не Кализбекович. А кто же?». Звонок смолк, и в подъезде послышались нерасторопные мужские шаги, спускающиеся по лестнице. Постояв минуту на месте, я прошёл лавировкой по плинтусам в кухню и поставил чайник на плиту. В подъезде было тихо, но я решил не шуметь и не включать газовую колонку, которая громко гудела и парила из вытяжки за домом. Заварив в тишине чай, я зажёг фитиль в колонке и пошёл в ванную. Приняв душ, я вышел в коридор и направился в кухню, но дверной звонок остановил меня на полпути.      


– В рот мента еб*ть, – тихо выругался я и замер на ходу.
– Лёшка, открывай, это я, Сан Саныч! – подёргал он дверную ручку. – Участковый. 
– Во-о бля, попал, – развернулся я и пошёл в комнату. – Одну минутку!.. я одежду накину.         


Дядя Саша жил с родителями в смешанном кооперативном доме и знал меня как облупленного. Человек он был уставной, но порядочный и без надобности ни на кого не наезжал. Его семья жила во дворе обособленно и считалась зажиточной и благополучной. У них был частный дом с гаражом в черте города и старый «Москвич», в котором Сан Саныч старший постоянно копался, улучшая параметры движка. Саныч старший был ветераном войны и орденоносцем и переселенцев из бараков не сильно чтил. Его жена тётя Вера тоже была фронтовичка и к пособникам оккупантов симпатий не питала. Ранней весной они уезжали в посёлок и жили там до поздней осени. Близких друзей у них во дворе не было, и они никогда не сидели на лавочке возле подъезда.


Жильцы кооперативного дома отличались от коммунальных жильцов более высоким уровнем культуры и воспитания. Они не кучковались возле подъездов и не сплетничали на лавочках, да и пьяниц у них почитай не было. Возле подъездов кооперативного дома стояло по одной стандартной скамейке, на которой долго не посидишь из-за щелей и сквозняков. А коммунальные два подъезда постепенно превратились в неприступные блокпосты с обшитыми фанерой скамейками и любопытными бабушками на посту, через которых невозможно было пройти неопрошенным. Народ из бараков был смекалистый и предприимчивый и умел коллективно выживать. Возле подъездов сразу возвели беседки и посадили дикий виноград, который впоследствии оплёл полдома. Летом в этих беседках бабушки нянчили внучат и засиживались порой до полуночи. А в близлежащей балке появились огороды, на которых переселенцы выращивали овощи и корнеплоды для стола. Там же в балке росли одичавшие абрикосы, из которых получалось вкусное повидло.


– Уже на подходе! – взял я ключи с трюмо и открыл дверь.
– Привет, Алексей, – улыбнулся участковый, сверкнув железной коронкой.   
– Здрасьте, Сан Саныч, – взглянул я на его погоны, где красовалась новая звезда. – Вас повысили? 
– Так точно. Извини, разбудил, наверное?..   
– Да нет, я в ванной был. Чем обязан, товарищ капитан?..
– Дык-дык, – забуксовал он и взглянул на соседнюю дверь. – Может пригласишь меня в дом?
– Заходите, конечно, милости прошу, – улыбнулся я и отошёл с прохода.
– Благодарствую, – вытер Саныч туфли об коврик и вошёл в дом. – Как ты, Лёшка?.. 
– Нормально, – закрыл я дверь и посмотрел в глазок. – Проходите на кухню. Чайку со мной выпьете?
– Ой, не откажусь, – положил он фуражку на трюмо и пошёл в кухню. – Погода на дворе стоит ужасная.
– И не говорите: слякоть, мерзость и пустота. Присаживайтесь, будь ласка. 
– Благодарю, – сел Саныч за стол. 
– Вы чай с сахаром пьёте? – взял я заварочный чайник.    
– Нет, пустой.      
– Сколько вам заварки?
– Четверть чашки, пожалуй, – взглянул он на струйку. – Нет, стоп. Этого хватит. Ядрёный у тебя чай.
– Три слона, индюха. Я его наполовину с кипятком килишую.   
– Ох, Лёшка-Лёшка, и где ты таких слов нахватался? – покачал Саныч головой.   
– В Москве, на пересылке, – взял я чайник с плиты и долил воду. – Нас там хуже скотины держали.
– Так, прекрати эту ересь разводить!..   
– А я ничего не развожу, дядя Саша, – положил я сахар в чашку и сел на табурет к окну. – Как было, так и говорю. Зачем мне врать?.. Сухой паёк давали, но открыть консервы было не чем. Даже ремни забрали.   
– Зачем забрали?
– Шоб мы друг друга не поубивали, – помешал я чай ложкой. – Там же все вершки собрались.   
– Ну, ты скажешь, – усмехнулся он и приложился к чашке. 
– Ага, одни дегенераты и интроверты с окраины. Гиблое место. Благо што я там недолго пробыл.   
– А как же вы консервы открыли?..
– Об асфальт.    
– Как это?! – удивился Саныч.
– Кромку об асфальт стираешь, и баночка открыта. Только надо крышку чем-нибудь поддеть. 
– Хм-м, молодцы! Сами додумались?..
– Да нет, дежурный офицер посоветовал, – глотнул я чай и взял пачку сигарет. – У них так все солдаты питаются. Представляете себе эту картину, Сан Саныч?.. Тридцать восемь лысых гамадрил сидят на плацу и трут об асфальт консервные банки. А потом жрут руками эту гадость. Тьфу, противно!..    
– В моё время в армии такого не было.
– В ваше время судимых в армию не брали и неблагонадёжных тоже, – выбил я сигарету из пачки.
– А сейчас берут?..
– Всех берут, скоро даунов начнут призывать, – взял я спички. – Вы не возражаете?   
– Нет, кури, конечно, – глотнул он чай.   
– О-о, кстати, со мной даун-солдат на больничке лежал. 
– Ой, не бреши, Лёшка! – поперхнулся Саныч. – Это невозможно. У них же на лице написано.    
– Всё возможно, если есть желание и деньги, – чиркнул я спичкой и прикурил. – Дауны ведь разные бывают. У одного болезнь ярко выраженная, а у другого только глазки раскосые. Разная градация…         
– Не спорю, это у них случается, но в армии им не место.
– Так его по блату взяли. Папик посодействовал.
– Да перестань ты, Алексей! Не может быть такого. Бред какой-то…       
– Вы в армии в конце шестидесятых были?
– Ну да. А ты откуда знаешь? 
– Я, наверное, телепат или хорошо считаю, – приоткрыл я форточку. – Не в обиду, дядя Саш, но вы оторваны от реальности. Сейчас восемьдесят четвёртый год и в армии бардак происходит. Особенно в нестроевых войсках: вскрываются хором. 
– Нет, ну я слышал, что многое изменилось, – пробубнил он. – Но, чтобы даунов призывали – это уж слишком.
– Это был единичный случай, папа хотел сыну помочь, – затянулся я и выпустил дым в форточку. – Даун думал, что после армии люди будут к нему относиться иначе: начнут уважать.   
– Ну-у, всякое может быть, – вспомнил Саныч соседа Лёньку, которому он помог с медкомиссией.   


У Лёни была лёгкая степень эпилепсии, о которой почти никто не знал во дворе. Его родители этот факт тщательно скрывали и были не общительны с соседями. А Лёнька ходил в школу и рос как все мальчишки, но часто исчезал со двора. В детстве его на всё лето отправляли в село, где он помогал бабушке и рыбачил. На природе у него припадки случались реже. Поэтому всё свободное время он проводил с отцом на рыбалке и охоте. А охотились они из рогаток, из которых они стреляли как снайпера, подбивая уток на лету.   


С трудом окончив восьмилетку, Лёня поступил в ПТУ, где он тоже испытывал трудности с учёбой. В армию его не взяли из-за болезни, и это усугубило его ментальный недуг. Он начал страдать и чувствовать себя ущербным мужчиной, который не прошёл школу жизни и не закалился как сталь. В Лёнькиной голове застряла плебейская поговорка, которую твердили не только мужчины, но и многие женщины: кто в армии не служил – тот не мужик! А Лёнька успехом у женщин не пользовался и был застенчивым и тихим парнем. Он думал, что после армии отношение женщин к нему изменится и он быстро найдёт себе супругу. Также ему хотелось получить права на моторную лодку, в которых ему было отказано из-за болезни. 


После окончания училища папа устроил Лёню в гараж при институте, где он работал механиком и мог присматривать за сыном. Однако Лёнька продолжал страдать по армии и моторке. Ему казалось, что эти вещи смогут радикально изменить его жизнь. Поэтому его отец поговорил с Сан Санычами и попросил их помочь с армией. Младший Саныч свёл его с нужными людьми в военкомате, а старший – договорился со знакомым полковником, который командовал строительной частью под Запорожьем. Санычи денег с него за эту услугу не взяли. Для них это было дело совести и чести, но военные и врачи получили за это хорошие взятки. Благополучно отслужив два года, Лёнька вернулся домой и получил права на лодку, а потом удачно женился и переехал жить в село в бабушкин дом.   


– Сейчас в армию всех для отчётности берут, – подметил я. – Авось кто-нибудь отслужит. В восьмидесятом году начали больных призывать, а в этом – ранее судимых. По лёгким статьям разумеется.   
– Про плоскостопных я в курсе, но за судимых не слышал.   
– По-видимому, у вас на участке таких прецедентов не было.      
– Всё может быть, – глотнул он чай. – Я эту информацию проверю. 
– Проверьте, конечно, шоб в курсе быть. Всех ранее судимых забирают в нестроевые войска. Военным нужна бесплатная рабочая сила. Хотя толку от зеков мало. Большинство из них оказываются в дурках и дизелях.
– А что это такое, дизель?..
– Дисциплинарный батальон, – затянулся я.   
– А-а-а, понятно. А почему тебя комиссовали, Алексей?.. С виду ты не больной, но шальной, конечно.
– Много я вам не скажу, дядя Саша. Это военная тайна. Я подписку о неразглашении дал. 
– Ой, не заливай, Лёшка!..   
– Мне военные сказали, што по закону это вас не должно интересовать. Но я могу вам вкратце рассказать. 
– Я весь во внимании, – оживился Саныч.
– Конфликт у меня вышел с дедами, и я превысил самооборону. Знаете, как это бывает: нечаянно стукнул. 
– Ну, знаю-знаю, бывает иногда. А что дальше было?.. 
– Ничего. Развезли нас по больничкам и всё. Меня потом домой отправили, а его – служить. Вот и вся история.
– Не густо, однако, – почесал Саныч затылок и взглянул на меня. 
– Если хотите узнать подробности – обращайтесь в военкомат. У вас там есть знакомые, помогут.      
– Ладно, главное, что ты там никого не убил.
– Вот и я об этом речь веду! – поднял я чашку. – Не хочу грех на душу брать! А мне говорят бери автомат и иди убивать!
– Не юродствуй, Алексей! – нахмурился Саныч. – Лучше скажи, как ты дальше жить собираешься?..
– Буду жить не тужить. Дурдом научил меня жизнь ценить. Я там много чего увидел.   
– В этом я не сомневаюсь. А где ты собираешься работать?..   
– Вы, наверное, по этому поводу пришли?.. Да-а, товарищ капитан? 
– И поэтому тоже.
– Так по закону я могу полгода после армии отдыхать, – оскалился я.   
– Можешь, если ты отслужил два года…    
– Ага, значит, я могу ещё полмесяца погулять, а потом начну искать работу, – усмехнулся я. – Так и сделаю. Всё по закону.   
– Ох, какой ты крученный, Лёшка! Как поросячий хвост. Законы изучаешь?..   
– Интересуюсь, конечно, штоб простофилей не прослыть. А то пришьют ещё чей-нибудь хвост.    
– Но ты неправильно трактуешь этот закон и увиливаешь от ответственности. 
– Это будет трудно доказать, Сан Саныч.
– Почему же?..
– Потому што мой случай уникальный, не простой.   
– Дык ты расскажи, я пойму.
– А вы коварный, дядя Саша, – посмеялся я. – Вам полный расклад дать или персональный?..
– Персональный, пожалуй.
– Хотите знать, чем я дышу? 
– А как же… 
– Так вы ж меня с детства знаете. На ваших глазах вырос.
– В последние годы ты редко гулял во дворе, – заметил Саныч.
– Я в техникуме учился. Времени не было гулять: на золотой диплом тянул. 
– Не фиглярствуй, Лёшка!.. Нашёлся вундеркинд. Знаю я как ты учился. До меня оттуда долетали нехорошие слухи.    
– Ну, мы же не на лавочке сидим, товарищ капитан, – поцокал я языком. – Нам нужны факты и вещдоки, а слухи оставим для бабушек.
– Ох, как славно ты поёшь. Ладно, спрошу тебя в лоб: когда ты устроишься на работу?..
– В этом году не устроюсь, не возьмут. Новый год на носу. Сами понимаете. Шабат.    
– А на какие шиши ты собираешься жить? – взглянул он на пачку «Феникса». – Фирменные сигареты курить?.. 
– Феникс – не птица, Болгария – не заграница. Там люди в таком же загоне живут.
– Не заговаривайся, Алексей! – пригрозил Саныч пальцем.
– Тю-у, а шо я такого сказал? – скривился я. – Они же в соцлагере живут. Не так ли?..
– Так-так, прекрати играть словами!.. 
– Хорошо, не буду. У них режим помягче, и я не могу понять почему. Вы же знаете, што болгары были союзниками Гитлера?.. Ваш папа должен об этом знать. И вообще они тюркского происхождения. А некоторые этнографы утверждают, што запорожские казаки произошли из булгар. А археологи говорят, шо хан Аспарух похоронен на Хортице. Представляете?!   
– Не пудри мне мозги, Лёшка! – топнул Саныч ногой.
– Ой, не пугайте меня, ради бога, – съёжился я. – У меня после армии контузия: громких звуков боюсь.      
– Я знаю, что ты мастер притворяться и пудрить мозги людям. Лучше расскажи, как ты жить собираешься?.. На что?   
– Та я за это сильно не переживаю, – затянулся я и выпустил дым в форточку. – В нашем зазеркалье я не пропаду. Моя бабуля научила меня делать деньги, не выходя из дому. 
 

Мою бабушку с малолетним сыном привезли в запорожский трудовой посёлок в 1947 году. Советскому правительству понадобились рабы для восстановления разрушенной индустрии. Поэтому всех украинцев, которые имели контакты с оккупантами решили наказать и сослать на каторгу. А у моей бабушки в доме проживал унтер-офицер, о котором она хорошо отзывалась. Это послужило причиной её депортации и конфискации всего имущества. Ей дали несколько минут на сбор личных вещей и погрузили в крытый грузовик, переполненный испуганными селянами с детьми. Так советская власть поступала с неугодными людьми, которые не зависели от государства и могли сами себя прокормить. У них забирали всё и делали их рабами, которые должны были корпеть и жить в страхе за будущее своих детей, которыми их часто шантажировали власти. 

 
– И что это за заработок такой? – допил Саныч чай и удовлетворённо крякнул. 
– А вон под лавкой пустая бутылка лежит, – указал я глазами на улицу. – Двадцать копеек стоит.      
– Хм-м, она может быть битая, – привстал он со стула и посмотрел в окно. – И на бутылках не проживёшь. 
– Ошибаетесь, можно прожить. Моя бабушка этим жила. Пенсия у неё была мизерная: тридцать семь рублей пятьдесят копеек. Как на такие деньги можно прожить?.. Поэтому я ей помогал: собирал бутылки. Да нередко попадались щербатые, но большинство было окей. В этом деле как на рыбалке: надо знать рыбные места и вовремя туда приходить. Сегодня эту бутылку не подобрали, потому што погода плохая. Никто не хочет выходить.   
– А ты наблюдательный, Алексей. Всё сечёшь и метишь.
– Та вы тоже не лыком шиты, товарищ капитан, – затянулся я и выпустил дым изо рта кольцами. – Вы меня по дымарю вычислили?.. 
– По нему, по нему родимому, – обрадовался Саныч. – Вдруг внезапно задымил. 
– Понятно. Теперь и душ спокойно не принять.
– А ты живи по закону! Будешь мыться спокойно…    
– В нашем соцлагере закон как дышло – куда повернул – так и вышло. 
– Прекрати эту антисоветчину разводить! – рыкнул Саныч. – Не сбивай меня с панталыку своими блатными прибаутками!..   
– Это барачный фольклор, дядя Саша. А панталыка я не знаю и с прибауткой незнаком.   
– Ох, ты и языкатый, Лёшка, – прошипел он. – Копия батька. Только глаза у тебя бабушкины. 
– Благо, што не татарские, – подметил я. 


Мой папа был скрытный и молчаливый человек. Его жизнь была окутана двойной вуалью, которую невозможно было приоткрыть. Детство его прошло на хуторе в херсонских плавнях, а в десять лет он очутился в рабочем посёлке, где попал в плохую компанию. В шестнадцать лет его осудили и отправили в Забайкалье, где он пробыл десять лет и вернулся домой с женой и дочкой. Первые годы в Запорожье он работал формовщиком на заводе, а потом начал шабашничать строителем. Будучи вольнонаёмным, он каждый год приносил Сан Санычу справки с места временной работы.

   
Мой отец не занимался моим воспитанием и редко со мной беседовал. Наше общение порой сводилось к приветствию и это нас обоих устраивало. Хотя иногда мне его не хватало, и я не мог похвастаться его силой и достижениями. А когда он стал шабашником наше общение практически прекратилось. Он появлялся раз в полгода в доме и надолго не задерживался. Уладив бытовые дела и оставив деньги, он исчезал и редко давал о себе знать. Так продолжалось несколько лет, а потом мои родители развелись. Спустя несколько лет мой отец женился и осел в посёлке под Запорожьем, где проживала его супруга. А в сорок четыре года он неожиданно заболел и скоропостижно скончался от саркомы позвоночника. Годом раньше ушла из жизни его мать – моя единственная бабушка, по которой я горевал больше, чем по отцу.   


У нас в доме не было ни старинных вещей, ни старых фотографий, которые могли воскресить прошлое и дать мне представление о моих предках. История моей семьи была размыта временем и скована страхом и молчанием. Особенно когда разговор заходил о покойном деде. Бабушка не хотела о нём вспоминать, и я натыкался не стену молчания, а однажды – на горькие слёзы. По-видимому, она не знала, где он был похоронен. Она овдовела после войны и получала пенсию по утере кормильца. Её пятнадцатилетний каторжный стаж не позволил ей оформить нормальную пенсию: сумма получалась меньше – чем по утере кормильца.   


– Ох, Лёшка, запудрил ты мне мозги окончательно, – взглянул Саныч на чашку.
– Чайку? – потянулся я к заварочному чайнику.
– Нет, плесни мне водички.   
– Окей, – взял я чайник с плиты и налил воду.
– Благодарю, – сделал он пару глотков и задумался. – А о чём мы говорили?.. 
– О стеклопосуде. 
– Ах да, о твоей карьере. Значит, будешь бутылки собирать?..
– Ну, если прижмёт, то буду, – взял я сигарету из пепельницы. – За эту деятельность не посадят и не сошлют в Сибирь. Буду приносить себе и царству пользу. 
– Хм!? А государству какой от тебя прок?..   
– Прок будет в будущем, – затянулся я и выпустил дым в форточку. – Как наши правители говорят. Современники меня, пожалуй, не поймут, но новое поколение – оценит по заслугам.
– Ты случаем не коноплю куришь? – пошмыгал Саныч носом. – Бред несёшь.
– Да нет, сейчас не сезон, к сожалению, – огорчился я.
– Язык у тебя без костей, Алексей!      
– Он у всех такой, дядя Саша. Так вот, собирая бутылки, я очищаю природу от мусора и уменьшаю травматизм.
– А травматизм тут при чём?! – ухмыльнулся он. 
– Как при чём?! Вы шо, не понимаете?..
– Нет. 
– Ладно, сейчас я вам всё обосную и объясню, – отложил я сигарету в пепельницу. – Гуляют детки без присмотра в сквере и находят пустую бутылку. Начинают ей играться, разбивают и травмируются. Я в детстве в балке на розочку наступил. Скорая приезжала, кровь не могли остановить. Такое ведь часто случается.      
– Не часто, но случается иногда, – согласился Саныч.   
– А за это всё надо платить, – пошелестел я двумя пальцами. – Вы поняли о чём я речь веду?   
– Нет. О чём?..
– О деньгах из бюджета страны. На медуслуги и прочие расходы: бензин, бинты, зарплаты и медицинские препараты.   
– Ну-у? – недоумевал он. 
– Шо ну?.. В будущем этих затрат не будет. Я их предотвращу. Поэтому Минздрав мне должен денюшку платить. Я терминатор травматизма и санитар природы.
– Ишь, как ты складно всё повернул, – изумился Саныч. – И денежку от государства захотел, мазурик!   
– А шо-о?! Предотвращая травматизм, я способствую развитию здорового общества и уменьшаю затраты на здравоохранение. Плюньте мне в лицо – если это не так!..   
– Так-так, но такого я ещё не слышал, – покачал он головой. – Это просто какой-то капец… диссертацию можно защитить.    
– Это на случай, если вы мне тунеядство или нетрудовые доходы будете шить, – взял я сигарету. – Хотя я под эти статьи не попаду. 
– Отчего же?.. Их пока не отменили.
– Эти статьи рассчитаны на алкоголиков и злостных алиментщиков, а я таким не являюсь.
– А кем ты являешься, Алексей?.. 
– Вы хотите со мной пофилософствовать, товарищ капитан? – допил я чай.
– Ой, нет, с тобой этого делать не стоит, – отмахнулся Саныч. – Вынесешь мозги любому.             
– После нового года я этот процесс начну, не волнуйтесь.
– Какой процесс?
– С устройством на работу, – затушил я окурок. – Я уже консультировался с юристом по этому вопросу.
– Серьёзно?! – удивился Саныч. – И что он тебе сказал?..   
– Не он, а она. Татьяна Петровна, юрисконсульт из районо. Моей мамы знакомая. Совет она мне дала дельный, но для вас не утешительный. 
– Почему?..
– Рассмотрение таких дел занимает от трёх до шести месяцев.   
– Ты с ума сошёл, Лёшка?! – стукнул Саныч чашкой по столу. – Такого быть не может!
– Может. И не надо посудой стучать. Инвентарь неказённый.
– Извиняюсь, – отодвинул он чашку.   
– В этом деле всё зависит от расторопности министерства и завода. Я их подогнать не могу, хотя…      
– А куда тебя распределили, Алексей?
– На Запорожсталь.
– Кем?
– Оператором прокатного стана.
– Дык, а в чём проблема?! – поразился Саныч. – Иди работай.
– Меня не возьмут.
– Почему?..
– Мне не доверят прокатный стан. Моя статья не позволяет мне работать с машинами.   
– Да перестань ты, о чём ты говоришь?.. Бред какой-то. 
– Психопатия не позволяет мне даже личный транспорт водить. Разве вы не в курсе?.. Позвоните в военкомат, узнайте.
– Тебя могут взять рабочим на завод, – предположил Саныч.
– Нет, не могут. Они не имеют права дипломированного специалиста на рабочую должность брать. Такой у нас трудовой кодекс.   
– Ну-у, тогда иди работать в институт. У нас их как грибов в округе.
– Я бы пошёл, но туда без открепления не возьмут. У меня в трудовой книжке направление на завод стоит. В этом вся загвоздка.   
– М-да, ситуация, однако, – почесал он затылок.
– Хорошо, шо министерство в Днепре, – заметил я. – Недалеко ехать.
– В Днепропетровске?
– Ну да. Всё што от меня зависит я сделаю в течении месяца. Обещаю.   
– Значит, в январе?
– Мг-г. После праздников схожу на завод, а потом поеду в Днепр. Я вот думаю не подмазать ли мне там кого-нибудь?.. Как вы думаете, дядя Саша? 
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился он.
– Взятку дать.
– Какую взятку, Лёшка?!
– Колбаску копчёную или конфетки, – усмехнулся я. – Подъеду к секретарше на гнилой козе. Авось поможет.    
– Ты эти свои барачные замашки брось! Ты не на слободке! Тебя вышвырнут из министерства как вшивого кота!
– Так это ж нам и нужно, – потёр я ладони. – В этом случае открепление сразу дадут. Штобы меня там больше не видеть. Вдумайтесь, Сан Саныч, может стоит попробовать с колбаской?.. Авось прокатит?.. Открепят по-быстрому.
– Ты на что меня подбиваешь, жулик?!
– Та ни на шо!.. Я с вами советуюсь, как со старшим по званию.   
– Я тебе не советчик!.. Ишь ты, младший сотрудник нашёлся. Это смахивает на сговор с мошенником. 
– Так выгоды никакой нет, – ощерился я. – Одни убытки. Какое же это мошенничество?.. Я ради вас на риск иду. Это ж вам не терпится с моим трудоустройством.
– Какое трудоустройство, Лёшка?! Какой риск!? Что ты несёшь?! У меня уже в голове искрит!..    
– Выпейте чайку, помогает, – потянулся я к чайнику.
– От твоего чайку у меня галлюцинации начались! – вскочил Саныч со стула.   
– Вы шо, Бабайку видели? – насторожился я. 
– Ай, Лёшка-Лёшка, не пей чифир по утрам! Бабайкой станешь! Зря я этот разговор с тобой затеял. 
– Какой?.. 
– Да о работе, – оправился Саныч и покачал головой. – Надо было сразу к матери идти, не терять время.
– Мать за меня не в ответе, – встал я с табуретки. – Вы же знаете.    
– Ну-у, может она как-то на тебя повлияет.    
– Как?.. Я же вам описал ситуацию. При чём здесь мать?..
– Твоим словам веры нет, Алексей. Всё это надо проверить и подтвердить. 
– Ну, проверьте, она в семь приходит.
– Обязательно проверю, – поискал он фуражку. – Поговорю.    
– Ваш головной прибор на трюмо, сэр! – сделал я реверанс и указал в коридор.
– Клоун ты, Лёшка!..   
– А вы – народный детектив!..   
– А ты – придурок! – махнул Саныч рукой и направился в коридор. – Могу себе представить, что ты в армии устроил.    
– К сожалению, у военных нет чувства юмора и такта, – пошёл я следом. – По-моему, это из-за устава и униформы. Эти вещи их делают глупыми и деспотичными. А как вы думаете, дядя Саша?..    
– Отстань, зануда, – подошёл он к трюмо и взял фуражку. – Лучше скажи почему тебя под конвоем домой привели?..
– О-у, вы хорошо осведомлены. Хотя чему я удивляюсь. Мир не без добрых татар.   
– Ты не ответил на мой вопрос, – встряхнул он фуражку.   
– Не знаю, што сказать. Поинтересуйтесь в военкомате. По-моему, это нововведение: всех психов сдают под расписку родным.   
– Что же ты там натворил, Алексей?.. 
– Ничего особенного, – подошёл я к двери и взглянул в глазок.
– Я никогда не слышал, чтобы из армии с конвоем возвращались.
– И я тоже, – оторвался я от глазка. – Со мной везде архангелы ходили.
– Раздолбай ты, Лёшка! – натянул Саныч фуражку и посмотрел в зеркало.
– Давайте рассуждать логично. Если я на свободе – то значит всё нормально.   
– Логика с тобой не работает. Ты всегда нарушаешь закон, провоцируешь людей и саботируешь порядок.
– Ой, вы щас так красиво сказали, – приложил я руку к сердцу. – Меня аж за душу взяло.
– Да ну тебя, шальной! – подошёл Саныч к двери. – Тунеядец! Симулянт!      
– Я безработный поневоле, – открыл я дверь. – Как Йося Бродский.
– Ладно, Алексей, держи меня в курсе с событий, – переступил он через порог. – И не затягивай с трудоустройством.
– Якши, постараюсь, – кивнул я головой и закрыл дверь. 

 
В новом году мне не пришлось ехать в министерство, и я был трудоустроен в конце февраля. Моей мамы знакомый взял меня в НИИ, где он был директором. Он создал для меня должность и дал максимальную зарплату, но через несколько месяцев я оттуда уволился и начал заниматься кооперацией. Началась «перестройка» и рабочий учёт по месту жительства был отменён. Сан Саныч больше не нуждался в справках.


Декабрь 1984 год