В дачном автобусе. Часть 3. Сибирские очерки

   
С лайкой Улькой пришли с тайги. Кот  Мартик проводит ревизию.
 


 Обычно за брусникой наши  дачники так далеко, как Митя, не ездили. Брали  всё – таки  поближе.   Но в любом случае,  хоть  поближе, хоть подальше посещали они те ягодники, которые им когда - то кто - то показал.    Места же эти были  известны всем и валил туда народ толпами.  Нередко, чтоб успеть скребли  ещё  не поспевшую бруснику, как у нас говорят - однобокую, или же приходилось брать «по оборышам», когда уже мало что оставалось.   

   Для того же, чтоб найти  никому неизвестный ягодный участок, который какоё - то время будет только твоим, надо отправляться  в тайгу туда, куда другие не ходят.  Но для этого  ты должен чувствовать себя в тайге   уверено и комфортно: когда тебе  не в тягость, а в радость скитаться по таёжным дебрям,  читать увлекательную лесную книгу, разгадывать ребусы матушки - природы.

   А вечером на закате, когда спускается на лес вечерняя прохлада, пить у костра крепкий горячий чай, закусывая чем Бог послал, слушать далёкую  простоватую  песню таинственной птицы - глухой кукушки, вспоминать нелёгкий таёжный путь, пройденный тобой за день, строить планы на завтра.

   И как - то незаметно на лес опустятся густые сумерки, деревья и кусты  вокруг сольются в тёмно - серую массу, всё вокруг изменится, и вместо далёкого унылого кукушкиного угуканья, где - то рядом,  на  сосне, а может, на ели заиграет флейта. Это дрозд приступает к исполнению  своей ежевечерней серенады. И под эти волшебные  звуки  начинаешь засыпать, но вдруг  пение птицы  оборвётся  испуганным  утробным  лаем. Это где - то в ночи  лает косуля.  Кем - то потревоженная, она будет  долго  взлаивать,  унося с собой свой испуг всё дальше и дальше в темноту ночи, пока совсем не пропадёт её голос в непроглядной ночной чаще.

   А потом будешь сквозь дрёму слушать  тихий шорох лесных зверюшек, вышедших  на ночную охоту и шуршащих в темноте где - то рядом, так близко, что иногда можно услышать писк мышки, попавшей в зубы  ночного хищника(таёжные зверюшки костра не боятся - вопреки распространённым байкам). И будешь  ловить всем естеством своим  тепло  костра,  и в какой - то момент почувствуешь,  что этот костёр и освещённый его пламенем небольшой пятачок - это и есть  твой дом, и он уже тобой обжит (как это произошло и когда? - не ведомо), и  уютно тебе в нём, и тепло. И от  этого  уюта, от этого  тепла расправляется и наполняется тихой радостью  душа твоя, расслабляется и отдыхает твое натруженное тело -  и  погружаясь в сладкую дрёму, ты чувствуешь себя  счастливым человеком.      

   Но для того,  чтоб ты  чувствовал себя в тайге спокойно и уверенно, конечно, нужна привычка,  готовность к определённым  лишениям  и неожиданностям без которых подобные путешествия не обходятся.   Но кроме перечисленного, есть ещё одно очень важное условие комфортного существования в тайге: у тебя должен лежать в кармане компас.  И ты обязан уметь им пользоваться.  Бывает, на промысле  неделями не заглядываешь в него - лежит и лежит, есть не просит. Всё и так ясно. Но наступает момент, и по какой - то причине - иногда это случается при  резкой перемене погоды, когда  небо  вдруг затянет тучами, начнётся сильная метель - и где - то  внутри происходит сбой.  Ты теряешь ориентир. И приходиться  доставать компас - и он выручает.               

   Мои соседи - дачники  компасом не пользовались.  В  лес же ходить они очень любили. Да что говорить, это было для них, можно сказать, единственным доступным удовольствием: собирать грибы, ягоды, бить кедровую шишку.  Были на улице и охотники.  Они  тоже, как правило, компасом не пользовались. Охотились обычно   в знакомых местах.  В незнакомую тайгу заходили неохотно,а если же, всё - таки, приходилось  зайти в незнакомый лес, то ориентировались по солнцу.    Если солнца не было, то старались держать в памяти пройденный путь, дабы не заплутать. Сколько мороки, сколько неудобств?! Конечно, природный сибиряк - охотник в тайге не пропадёт, выберется, в конце концов.  Но сколько времени  зря потеряет, сколько намается, ноги набьёт.  А ведь всего - то делов:  зайти в магазин, купить компас и освоить его.  Но нет, 
не дружили мои соседи - дачники с компасом.  Почему - не знаю...    Знаю  только, что, если бы у Мити в кармане был компас и он умел им пользоваться, то трагедии не случилось бы.    Однако же…  Есть  то  – что есть…   

  В первый же год,  после приобретения дачи на 37 километре, я  нашёл и жимолость,  и чернику, и бруснику, и молодой кедрач – на молодых кедрах шишка всегда крупная,   чистая.  Брать её в молодняке легко: не надо лупить колотом по стволу со всей дури, от чего нередко повреждается кора дерева, что ценному дереву не на пользу, а здесь  достаточно и  хорошей жерди. Правда, мешок шишки приходилось  тащить на себе около двух часов, тяжесть не весть какая: кедровая шишка - не картошка, но возвращался к вечеру; и уже только на следующий  день, если конечно, шишка сухая, спелая - принимались  шелушить её с помощью нехитрых, самодельных приспособлений.
               
  Это и небольшая колодина с вырубленными рёбрами, напоминающая стиральную доску, и рубель, которым шишка и катается по этой колодине, пока не развалиться и не посыпятся с неё орехи. В детстве, когда я жил у бабушки Горпины, то она катала ( гладила)бельё после стирки таким рубелем. И, конечно, сито. Сделанное из алюминиевого листа, похожее на противень с  дырками. Конечно, лучше иметь два таких сита - в одном дырки мелкие, в другом - побольше. Первым высеваешь - на выброс: труху всякую, мелочь орехов, а вторым уже сеешь для себя, хорошие, крупные орехи. Крупные лохмотья же от шишек остаются в сите.  Можно обойтись и одним ситом. Возни, правда, больше. С мешка шишки получается, почти, ведро ореха. Шелушили её мы  с Людмилой, обычно  в предбаннике. Надо сказать, что таскал на горбу я шишку только в первые годы. Очень скоро  нашёл кедры на 52-ом километре по Тулунскому, можно сказать, рядом с дачей, тем более, что я умудрялся подъехать на своей Ниве,практически, к кедрачу.
 
  Обычно, за черникой и за шишкой  наши отправлялись на Тысячник, сопку в восьми - девяти километрах от посёлка - название  она получила по своей высоте – 1000 метров. 
 
   Ходили туда не только "наши", ходили  дачники  из   соседних  посёлков, и даже,  городские   подъезжали  на рейсовом автобусе и пёхом отправлялись по таёжным тропам с горбовиками на спине в сторону знаменитого  Тысячника. Саму сопку  хорошо видно с Тулунского  тракта и, кажется, вроде, совсем не далеко, рукой подать, но добираться  до неё  часа три.  И приходилось  ходить туда  с ночевой, или даже с двумя  - это если за кедровым орехом(шишку шелушили  прямо на месте  и домой тащили  чистый орех.)

  Я же нашёл места поближе, а главное, брал там один. К тому же, управлялся  одним днём.  Так что соседи с удовольствием отправлялись со мной в тайгу - как впрочем, и на море, - если я приглашал. К тому моменту, как мы взяли дачу на 37км. я уже лет двадцать серьёзно охотился и рыбачил, даже был период, когда мы жили только с тайги и моря - это, когда нам с Людмилой  в 90 - е  не платили зарплату.   И поскольку  дачный посёлок находился, практически, в тайге, то мы с женой пришлись "ко двору".  Легко стали  своими, и если требовалась нам какая - то помощь, то  помощники  находились моментально.  Хоть сруб приподнять при замене подгнивших  "стульев", хоть огород вспахать - да что угодно: мужики откликались всегда очень охотно, иногда и сами предлагали: что - то там помочь. 

   А как - то  случилось так, что угодил я в больницу. Операцию делали в Иркутске.   Людмила находилась  со мной, там же,   в Иркутске.  Жила  у сватьи. Всё было сложно.  Достаточно сказать, что   прежде чем лечь в больницу, я поставил новый забор на даче,  чтоб у Людмилы голова не болела, если что… Старый давненько  напоминал, что своё он отслужил и полумерами уже не обойтись. Столбики  из листвяка у меня  были припасены,  за штакетником  пришлось ехать  в  Энергетик.   Хотелось сделать всё основательно.   Нашёлся у меня и помощник, Колька Багров.  За два дня мы всё сделали. Мне нравилось с Николаем ходить в тайгу.  Надёжный, не болтливый, всегда спокойный – с такими в тайге удобно.   Правда, была у него чудинка. Нож он носил не на поясе, как обычно носят охотники, а  за голенищем сапога,  как приблатнённый ухарь из 50-ых  годов.               

   Так случилось, что в больнице я залежался. Пришла осень.  Все дачники урожай свой убрали, огороды перепахали –  приготовились к зиме;  и только моя « несжатая полоса», исхлёстанная осенними холодными дождями,   уныло маячила  среди чистых прибранных участков.    Видя, что мой урожай вот - вот может оказаться под снегом,  соседи сговорились выкопать  картошку и морковку, затарить в мешки и  занести нам в домик. Ключ от дома висел всегда в теплице – дело было ещё на старой даче. Об этом знали  Алексеевна и её муж Геннадий – наши добрые соседи, с которыми мы  жили, что называется – душа в душу.  В молодые годы приехали они в Братск из Кировской области, и мне теперь кажется, что там, в этой области живут очень хорошие люди.   

   Как раз, в это же время мы  с Людмилой вернулись домой  из Иркутска и на второй день, спозаранку отправились на  тридцать седьмой километр – душа всё – таки, болела  за огородину, которую мы так холили и лелеяли.   Повёз нас на своём жигуле сосед по гаражу,  тоже  дачник с нашего кооператива,  Фёдорович. Сам я за руль сесть пока не мог. Когда мы утром подъехали к даче, то увидели на веранде целую батарею чужих вёдер.  Там  же в углу стояли  не знакомые нам  лопаты и вилы.    Начали думать – гадать: что бы это значило?   Но тут подошли Алексеевна с Геннадием, подошла баба Даша – и всё прояснилось. Оказалось, они втроём, как раз в этот день собрались копать у нас картошку, и с вечера всё занесли,  чтоб утром  без долгих сборов  приняться за работу.  В общем, к вечеру всё было выкопано, просушено, собрано в мешки и занесено в дом. 

   Вскоре после этой истории мы взяли себе ещё один участок, так у нас многие поступали.   В  70-е годы дачникам, среди бескрайней тайги,  выделяли  по 6 соток.  И на огород, и на баню, и на теплицу, и на дом – 6 соток.  Почему не выделить нормальный участок? А вот, нельзя! И это  среди бескрайней тай               

  Однако, люди радовались и шести соткам.  Сами корчевали, сами разрабатывали, сами строились – и сколько  же было радости! Я взял для тестя, по его просьбе, участок на второй улице и   помогал ему корчевать пни, вручную, с помощью лебёдки. Сосна  была спилена,   но берёза, осина, где – то лиственница – стояли. Не тронут был и кустарник.  И были ещё колышки, обозначающие границы участков.  И были счастливые обладатели  шести соток, будущие дачники.  Весёлые, громкоголосые и счастливые!  Как же немного надо было людям для счастья.               

   Взяли мы вторую дачу,  как раз напротив бабы Даши.  Она очень обрадовалась нашему приходу. Дело в том, что этот же участок собирался  купить  другой человек,  которого Никифоровна не очень жаловала.  И когда, всё - таки пришли мы, то баба Даша приняла нас очень радушно, с её же подачи   нам очень активно помогали  обустроится на новом месте сын её Степан  и невестка  Валентина. Да и сама Никифоровна постоянно наведывалась, интересовалась: как идут дела. И, в общем, мы с бабой Дашей закоришили.
 
   Надо сказать, была она человек не простой - очень властная, привыкшая всем и всеми  руководить, но в последние годы возникла в её жизни проблема. Проблему  эту звали Степан и Валентина.  Дело в том, что  сын и невестка стали выходить из повиновения.  Сами захотели хозяйничать – Никифоровна же  с этим смириться никак не могла  и часто жаловалась мне на Степана - к невестке  у неё  претензий не было. Каким – то образом оказался я для бабы Даши  «жилеткой, чтоб поплакаться». Видать, «планида  моя такая», как говаривала моя бабушка, Мария Ивановна, которая, когда – то тоже нередко  жаловалась мне на моих родителей. Тоже, бедная,  страдала от того, что  те  делают  всё не так, как надо.

   Я пытался объяснить Никифоровне, что Степану и Валентине  уже за пятьдесят, что они  сами давно дедушка и бабушка и жить по указке  уже не хотят, и имеют на это право.  Никифоровна всё выслушивала, но принять новое положения вещей  не могла. Уж шибко крутым и властным нравом отличалась.   Когда они, бывало,  схлестнуться во дворе со   Стёпой,  то «находила коса на камень» и только искры сверкали! И было  на что посмотреть, а, особенно –  послушать!  Такие перлы, такие россыпи  народного, в том числе не нормативного, фольклора  гремели   на   соседском подворье, что только держись!   Хлёсткие, забористые, часто  неожиданные и парадоксальные!  Вот уж истинно – великий и могучий!..

   И нередко, прекратив работу, застывал  я  в удивлении и  восторге, от услышанного.  А  ведь,  правду сказать,  я  и сам – с  усам.    С  юных лет  ошивался   на колхозной конюшне (очень любил лошадей), где конюхи матерились «по – чёрному».   А если  добавить сюда то,  что мне  приходилось несчётное количество раз, на море ставить сети в ветреную погоду… а снимать – в шторм (кто знает, тот поймёт); а  сколько раз  приходилось в темноте  возвращаться в зимовьё, когда все сучки, все ветки  так и норовят тебе выколоть  глаз!  А сколько раз приходилось в дождливую погоду лететь с мокрой, а значит скользкой, лесины в воду при переходе через таёжные ручьи  и  речки?! И если же всё это иметь в виду, то совсем нетрудно догадаться  - что я и сам кое – что умел,  и удивить меня, в  определённом смысле, было не так просто.

   А ведь и правда, выскажешься от души – и  полегчает. Говорят, японцы от стресса специальных кукол лупят – ну, а в тайге или на море, где куклу эту искать будешь.  А  матерок – он всегда под рукой, всегда при тебе, ничего искать не надо.  Да и привычней, как - то.  Так, что обходимся тем, что есть…  И ведь, помогает! Да что говорить - не зря же,  сам граф, Лев Николаевич Толстой  любил и умел к месту  употребить простонародный непечатный оборот! 
 
   Однако, послушав дискуссии на соседнем дворе, я понял,   что колхозной конюшне далеко  до бухгалтерии городского суда,  где Никифоровна много лет проработала  в женском коллективе.    Я  ведь, по правде, заслушивался, и до сих пор помню некоторые перлы выше упомянутых баталий.   Думаю, дело в том,  что на конюшне матерились грубо и примитивно, здесь же было всё по -  другому.  Здесь как – то всё пересыпалось пословицами,  присказками, раскрашивалось яркими эпитетами, неожиданными сравнениями и оборотами.   Можно сказать, что  «поле брани» в данном случае,   было наполнено художественным содержанием.    И пересолёно, и чересчур  перчёно – но, ведь, вкусно! Но ведь – лихо!   

   Одним словом – это была песня.  Кстати сказать, баба Даша была удивительной певуньей, в самом прямом смысле этого слова.  Впервые услышал я пение Тихоновны, когда ей было уже за восемьдесят, отмечали её день рождения.  Как положено, пили, ели, говорили здравицы в адрес именинницы.  И пришло время застольных песен. Кто – то затянул: «Окрасился  месяц  багрянцем, где волны бушуют у скал»  А потом случилось чудо, по крайней мере, для меня.  Вступила баба Даша - и  я замолчал.

   Прекратила петь и Людмила, сама прекрасная певунья. Нашему примеру последовали и другие гости. Дальше пела  одна баба Даша. Хотелось её слушать и слушать. Удивительной красоты голос – сильный, чистый и глубокий. Безупречная музыкальность, природная – ведь музыке она никогда не училась. А всего удивительней было то,  что всё это происходило  то  ли на восемьдесят первый,   то ли  на восемьдесят второй  её день рождения.

   После бабы Даши, по заявкам слушателей, пел Степан. Он очень старательно и нежно ревел бурым медведем и, когда, наконец, дошёл до слов: «нежной, ласковой самой, письмецо своё шлю, мама милая мама, как тебя я люблю», то, то ли  от переполняющей его нежности, то ли    от большого усердия заголосил тоненьким срывающимся фальцетом молоденького, едва оперившегося петушка.  Гости  растрогались и дружно хлопали, когда песня, наконец, закончилась. Степан по части вокала, видать пошёл в папашу - не попал ни в одну ноту. Зато  Валя, невестка бабы Даши гордо  сообщила гостям, что Стёпа, когда служил в армии, то на соревнованиях по боксу в своей части занял призовое второе место. И ему даже грамоту дали.  Гости удивлялись и хвалили чемпиона. Он при этом скромно стеснялся. Хоть и лишён был  Степан музыкального слуха, но  был он сыном своей матушки и  артистизма  лишён не был.  Стеснялся он очень трогательно и убедительно.

   Наконец, вернулись к имениннице, и  я высказал  сожаление о том, что в своё время её не услышала широкая публика.  Ей  бы на профессиональной сцене блистать и радовать людей своим даром.  И Никифоровна поведала о том, что в молодости  её послали на смотр самодеятельности в большой город, где – то на Урале.   И там, после  её выступления то же  зашла речь о  профессиональной сцене. Говорили об этом специалисты, музыканты. И даже находились желающие заняться устройством музыкальной  судьбы  молодой одарённой и перспективной  исполнительницы из народа.

   Но у  Даши  в деревне уже был муж и маленький Стёпка. Муж, человек неплохой и парень видный, но когда напивался, то лупил свою молодую певунью, как Сидорову козу.  Она же спасалась тем, что забиралась на дерево и сидела там тихо, как мышка. Иногда он всё – таки, находил её, но пьяный забраться на дерево, чтоб её там достать, был не в состоянии и после нескольких безуспешных попыток,  там же под деревом и засыпал.  А проспавшись, находил жену уже  дома, просил на коленях прощения и клялся, что никогда ничего подобного не повториться.  Но всё повторялось, и Даша, в конце – концов, сбежала от него  в Сибирь,  в молодой строящийся город.  Со временем и Стёпку перевезла, а ещё со временем, как и предназначено природой – Даша превратилась в бабу Дашу, и теперь мы были   соседями по даче.