Чётки начало

                Чётки

               
                1
  Откуда-то издалека приходят слова и музыка, убогенькая такая, пытаюсь различить слова, херня полная, что-то про школу, двор, кастет, наркоту, смысл теряется, шняга, рэппачок, как я его называю, больно в голову бьют ударные. Вместе с пониманием приходит боль, острая, невыносимая, бум-бум, боль растекается по всему телу, болит всё от пяток до макушки.
- Приглуши, - слышу голос,- кажется, клиент очнулся.
Пытаюсь открыть глаза, чуть-чуть получается открыть один, узенькая такая щёлочка, второй не открывается, пробую шевельнуть языком, во рту сухо, язык еле ворочается, привкус железа и тут меня начинает рвать.
- У-У, сука,- тычок в бок, острая боль перехватывает дыхание, захлёбываюсь блевотиной и начинаю кашлять, острая боль в боку, стон сквозь стиснутые зубы, хотя какие зубы, осколки.
- У меня, конечно кожаный салон, но машину после этого уёбка мыть тебе, Кол,- раздаётся насмешливый голос спереди.
- Бля, Антох, останови машину, я его добью, лучше пусть в багажнике лежит.
Поднимаю лицо, мы в машине, спереди льётся мягкий свет от приборной доски, темно, за рулём, похоже, сынок мэра Антоха Буратино, рядом с ним сидит наверное его лучший дружок - наркоман  Шпиля, Вадька Шпилевич, вор рецидивист, значит слева от меня на заднем сидении сидит Кол, следак прокурорский, местный беспредельщик.
Завизжали тормоза, машина пошла юзом, развернуло, меня вжало в сидение.
- Доставай его, кончай и в багажник, до дальней дачи ещё ехать и ехать.
Мысли начинают метаться в моей голове, про дальнюю дачу  слышал весь город, там ещё в девяностые пропало много народу, когда отец Буратины был местным бандитом, там особняк на болотах, потом уже не найдут, удобно, трясины кругом, если здесь убьют, потом просто труп в болото и никаких следов. Пытаюсь собрать силы, пошевелить пальцами рук, руки вроде не связаны, но пальцы еле двигаются. Больно конечно, но концентрируюсь, пригодились уроки Аркадьича, тренера по рукопашке, боец из меня тот ещё, конечно, но болевой порог понижен или повышен, могу терпеть,  короче.
- Сука, сейчас я тебя…,- хлопнула дверь, болью  отозвавшись во всём теле, потом открывается дверь с моей стороны, меня хватают за шкирку и вытаскивают из машины, машина стоит поперёк дороги, две полосы, справа и слева  откосы, за откосами сосновый лес, отталкиваю руками Кола и ныряю готовой вниз с откоса. Знаю, внизу кусты и канава, так вдоль всей дороги, мы с родителями ездили по этой дороге на дачу. Прыжок длится вечность, впереди темнота, группируюсь, в полёте сворачиваюсь калачиком,  удар об землю, дальше кубарем, как на тренировках, только больно, кажется, теряю сознание, шлепок  и я в канаве, полной воды, осень, только что прошли дожди, прихожу в себя и начинаю загребать руками, чтобы отползти подальше, даже поднырнуть, ведь сверху много листвы, которая облепила мокрое тело, холодно, отползаю ещё дальше и снова теряю сознание.
-Су-у-у-ка, - слышится сверху, с дороги и резкие, хлёсткие звуки, чуть в стороне вниз светит фонарик,- Где, ты, пидор, отзовись? – и снова выстрелы.
- Вот он, вот, - кричит второй голос, кажется Буратина,- Сюда стреляй.
-Прям охота на мамонта,- пытаюсь улыбнуться, но попытка больно стрельнула в голову. Потихоньку отползаю или скорее отплываю в сторону,- интересно, когда у него патроны закончатся.  Та-та-та-та, тупой болью ударило в руку, как молотом. Ни хрена себе, у него, похоже, автомат, больная рука еле двигалась, загребаю другой.
- А если придурок пойдёт вдоль канавы,- закралась лихорадочная мысль и я начал отползать в лес, благо здесь смешанный, вдоль канавы лоза и верба, дальше берёза и ельник, ползу, каким-то звериным чутьём или внутренним зрением вижу деревья и опползаю их. Дальше, дальше, ещё чуть-чуть, заморосил дождик, совсем некстати, ползу, ползу, вдруг рука провалилась по локоть в воду, что за хрень, вытащил, сверху  трава, но как-то колышется, как будто под ней вода, но надо вперёд, почти в беспамятстве вползаю на этот зыбкий ковёр животом , ползу по нему. Сзади, с дороги слышен взрыв и зарево, но я принял всё за бред, одна цель – ползти и ползти.  Не знаю сколько времени, холодно, тело, как деревянное, боли почти уже не чувствую, вдруг животом ощущаю под собой твёрдую почву, ещё чуть-чуть и проваливаюсь в яму, сознание меня покидает окончательно…
                2
 Зовут меня Денис Кряжин, родом я из Угорска. Есть такой город, который относится к молодым. После войны в 52-м у нас нашли уголь, причём разрез. Чистейший антрацит, который можно добывать открытым способом, снесли деревни, а жителей поселили в хрущёвки, которые быстро возвели в поле. Решили, что раз уголь, значит Угорск, город рос, расширялся, рядом с разрезом появилось много разных предприятий, протянули железную дорогу, стали посылать по разнарядкам выпускников институтов, так и приехали в этот город мои папа и мама. Женились, получили квартиру, папа стал работать инженером на одном из предприятий, мама экономистом на другом, потом родился я, уже в конце семидесятых. Окончил школу в конце девяностых и поступил в институт Нефти и газа им. Губкина, в Москве. Жил в общаге, учился, а когда закончил с красным дипломом, то решил вернуться в родной Угорск. Когда вернулся, то город не узнал. Папа,  к тому времени уже был на пенсии, как я потом узнал после его смерти, вышибли его на пенсию с поста главного инженера перерабатывающего завода, чтобы воду не мутил, а завод приватизировали, обанкротили и распродали по частям, людей естественно на улицу. Отец веса уже не имел в городе, пенсия у него была мизерная, хотя и был награждён орденом «Знак Почёта», но на размер пенсии это  не влияло. Маму тоже с должности главного экономиста убрали и она, еле устроилась бухгалтером в ЖЭК и то по блату. Два года поныкался по разным конторам, перебивался случайными заработками, нигде специалист  с высшим образованием не нужен. Везде сидели блатные, отец сидел, например, начальником, а сын учился, когда сын заканчивал и получал диплом, для него создавали рабочее место, рядом с папой, а когда он более или менее входил в курс дела, то отец уходил на пенсию, а сын занимал его место. Не играло роли, как учился сын, каким он был специалистом, главное, что он садился на место отца, как в анекдоте, где отец-полковник говорит своему сыну: «Нет, сынок, генералом ты не станешь, у генералов есть свои дети». Местные авторитеты, которые крышевали рынки и давили «коммерсов»  в девяностые, вдруг стали губернаторами, мэрами, депутатами, партийцами, что давало им неограниченную власть. В области, например, губернатором был Шамарин, которого в 90-е называли Шама, и он был главным бандитом и беспредельщиком. На его бригаде было крови больше, чем воды в местном озере. Убийства, изнасилования, ограбления, а потом вдруг пропал, говорят, укатил в Москву, вернулся уже губернатором и все последние выборы, неожиданно  для всех, выигрывал только он, а его конкуренты исчезали, внезапно заболевали, отказывались от «гонки». Народ за глаза называл его Шмара.
 Ещё в 90-е он особо выделял трёх местных братьев Щипцовых. В Угорске их звали Щипцы. Беспредельничали они люто, самая жестокая банда в области,  средний брат Сергей был милиционером и покрывал старшего Игоря и младшего брата Андрея. Игорь ещё в восьмидесятые отсидел за  то, что избил человека на улице, потом его назначили смотрящим в городе, а Андрей, впоследствии,  стал мэром. Люди удивлялись, никто за него не голосовал, но с большим перевесом он «обошёл» всех. А Сергей вдруг стал прокурором.  Шамарин поэтому и доверил им Угорск, потому что это была жемчужина области, уголь нужен был везде, даже за рубежом и деньги оборачивались там не малые, большая часть которых прилипала к рукам руководства области. У Игоря детей не было, он рядом с городом построил дворец, где жил со своей охраной из бывших зэков. Раз в год собирал всех « сидельцев» на сход и «решал дела» «по закону». Сходняк, как правило, ничего не решал, все решения принимал Игорь единолично, но видимость создавалась. Те, кто в рот ему не смотрел, того на следующий сходняк не звали. И ещё у него была беда, был он конченный наркоман. Даже в общественных местах курил анашу и нюхал кокаин. С ним всегда был рядом человек, который был готов сделать ему дозу героина. Почему-то он невзлюбил проституток и запретил им работать в городе, а вот наркота продавалась почти легально  на каждом углу, достать в городе даже ЛСД и химию было не проблема. Наркоманы со всей области валили сюда толпами, а крышевали всё это Щипцы. У Сергея был единственный сын Алексей, а у Андрея два сына – Сергей и Антон. Дети росли бесбашенными, учится не хотели, Антона отец отправил в Гарвард, заплатил бешеные деньги, но тот украл с другом из лаборатории спирт, нажрались и их выгнали. Сергея отец видел продолжателем своего дела, отправил его в институт Управления, но его выперли с первого курса за неуспеваемость. Оба сына были здоровенными, наглыми, но тупыми, учёба им не давалась. Алексей учился в частном Вузе на юриста, ну как учился, скорее, отбывал, на занятия не ходил и только папины деньги избавляли его от отчисления.
Как-то 19 летний Алексей и 22 летний Сергей решили отметить наступление лета.  Сняли сауну, пригласили друзей, выпили, понюхали «кокса» и решили заказать проституток, только оказалось, что таковых в городе нет по распоряжению их «смотрящего»-дяди. Тогда они выскочили на улицу, к несчастью мимо шла старшеклассница Алёна, они схватили её, затащили в сауну и насиловали всю ночь впятером. Утром привезли её и, избитую, выбросили из машины возле дома. Народ просыпается на работу рано, и весь двор видел, и машину и тех, кто сидел в ней. Алёне вызвали «скорую», врачи её еле спасли.
 Семья у Алёны была простая, папа – токарь высшего разряда на заводе, мама там же кладовщица, выдавала инструмент, получали немного, но все деньги уходили на дочку. Дочка у них отличница, красавица, училась в музыкальной школе, пела в хоре. Родители не нарадуются, копили деньги, чтобы поступила в институт и ни в чём не нуждалась. У Алёнки был парень, Витька. Тоже отличник, сидел с ней за одной партой, очень любил её, провожал домой, по вечерам гуляли, разговаривали, мечтали уехать учиться в Москву, но в тот злосчастный день поехал с отцом в деревню помочь бабушке, а когда вернулся, то узнав о несчастье, чуть не сошёл с ума. Поехал в больницу и два  дня просидел возле Алёны, держал её за руку, ничего не ел и не пил, а когда Алёна очнулась, поцеловал её и ушёл. Отец Алёны, дядя Коля, как его звали во дворе, подал заявление в милицию, те открыли уголовное дело, но прокуратура взяла его под себя и… обвинили Алёну в занятии проституцией, якобы она сама предложила своё тело молодым и перспективным ребятам за деньги. Дядю Колю настоятельно попросили забрать заявление об изнасиловании, пообещав компенсировать деньгами лечение и «беспокойство», иначе весь город узнает, что его дочь проститутка. Дядя Коля заявление не забрал и написал в Генеральную прокуратуру. Из Москвы приехал следователь, сказал, что не видит состава преступления и уехал, а дядю Колю вечером избили два каких-то блатных, малолетних  уркагана, заявление об избиении в милиции не приняли, состава преступления не увидели, побои врачам снять не разрешили, мол, споткнулся человек в темноте, а сам  хочет оклеветать хороших ребят.
 Последний год в школе для Алёны и Витьки прошёл как в аду.  Зачинщиком всех издевательств был, конечно,  Антон, брат Сергея и Алексея, он называл её «шлюха», в голос рассказывал какая у неё дырка, как она получала удовольствие, когда её втроём жарили. Она плакала, Витька постоянно дрался с Антоном, но после уроков его избивали какие-то типы с наколками, ходил в синяках, оба еле дотянули до экзаменов, сдали на пятёрки, а вот, на выпускной не пошли. После получения аттестатов, как-то вечером к Витьке пришёл дядя Коля.
- Вить, скажи, ты Алёнку любишь?
- Да.
-Сильно?
- Очень.
- На что готов ради неё?
- На всё.
- Тогда вот тебе  два билета до Москвы, завтра вечером уезжаете, вас встретят, мой дружок армейский, слушайся его, только Алёнку не бросай, пожалуйста, она тебя очень любит.
- Можно с отцом поговорить?
- Нет, батя твой мужик правильный, я его по заводу знаю, только не боец, он скажет, что это не твоё дело, тебе учиться надо.
Он спросил у отца, тот начал убеждать, что на Алёнке свет клином не сошёлся, девчат много, зачем тебе эта…, хотел сказать проститутка, но сдержался. Витя его понял правильно, а на следующий день собрал вещи и уехал с Алёнкой в Москву. Там их встретил дядя Лёня, друг дяди Коли. Они расписались, Алёна взяла его фамилию, но «случайно» ей в паспорте изменили одну букву, а потом он «случайно» потерял паспорт и в новом ему тоже изменили одну букву. Оба поступили в институт, дай бог, чтобы жили счастливо.
 А дядя Коля, в молодости при Союзе 6 лет служил в спецназе, потом уже ушёл со службы, женился на Вале, устроился работать на завод по специальности, полученной ещё в школе. Жену любил, но дочку родила, когда получили квартиру, поздно, роды были тяжёлые и больше она забеременеть не могла. Поэтому очень любила свою Алёнку. Пришла она как-то с работы, когда всё случилось, увидела, как Коля сидит за столом на кухне, перед ним початая бутылка водки и стакан полный. В первый раз она его видела таким, не пил он совсем. Посмотрел он на неё трезвыми глазами.
- Ты, Валь, сядь, я тут думку думаю.
- Да что тут думать, дочь в больнице.
- Не дадут ходу делу, повязано всё, прокуратура, милиция, блатные, меры-пэры, нет правды.
- И что нам делать?
- Бери Алёнку и в Москву, есть у меня дружок армейский, я ему звонил, поможет вам устроиться, фамилию сменить, а я тут пошустрю, не хочу, чтобы эти твари жили.
Давно они были женаты и знала Валя, что отговаривать бесполезно, решил он всё уже, только не хотела она жить без него, поэтому сказал:
- Мне без тебя не жить, не хочу, 25 лет вместе и умрём в один день, а за Алёнкой пусть Витька присмотрит, любят они друг друга, налей мне тоже.
Налил он второй стакан, выпили они, обнялись, так и просидели до утра, вспоминая каждый своё.
Год выдался тяжёлым, Алёнка приходила из школы и плакала всё время, Витька в синяках ходил. Как-то дядя Коля с ночной вернулся и пошёл к школе, где дети учились, смотрит, стоят там два хмыря трутся у входа, с фиксами, в кепариках, наколки синие, на школьников совсем не похожие. Как звонок прозвенел, дети по домам разошлись, последними вышли Алёнка c Витькой.
- Эй, стопэ, - преградил им дорогу один «фиксатый», длинный и худой как жердь, - тёлку оставь нам, а сам вали.
- Пошёл ты, - Витька вышел вперёд, загородив девушку, - чё хотите?
- Да с девахой твоей развлечься,- сказал второй, плотный  невысокий «синяк».
- А хохо не хохо? – Витька явно нарывался,- иди Алён, я догоню.
- Точно? - девушка не хотела уходить.
- Да точно.
Только она зашла за угол дома, длинный сказал:
- Чё-то ты сегодня разговорчивый, падла,- и ударил парня.
Витька сгруппировался, не зря он ходил на бокс 5 лет, стал в стойку и ударил в челюсть длинного, тот  схватился за лицо и скривился:
- Дави его, Боров, - Витька обернулся, но поздно, второй ударив его прямым в почку и, когда тот согнулся, пнул его ногой в спину. Витька упал на руки, но длинный начал бить его ногами, как футболист по мячу, парень согнулся, закрыл лицо руками, били его минут пять, потом устали:
- Завтра вернёмся,- сказал Длинный.
Дядя Коля подкараулили их возле гаражей, справа гаражи, слева заводская бетонная стена. Днём в гаражах никого нет, все на работе. Он проходил мимо и как бы случайно задел крепыша плечом.
- Эй, чучело, охренел, рамс попутал?- завопил Боров.
Дядя Коля достал из кармана кастет, который сделал на заводе из толстой арматуры и ударил его в кадык.
- Ы-ы-ы, - схватившись за горло, Боров упал на колени, удар был смертельный.
- Ты чё, знаешь,  кто за нас мазу держит?- в глазах Длинного был испуг, он не привык, когда вот так, просто, его бьют, вернее, убивают, они привыкли, что их боятся, но…, - мужик, отпусти.
Он сам не ожидал, что скажет такое, несгибаемый Саша Козырь:
- Отпусти, пожалуйста,- но, прочитав в глазах приговор, упал на колени и заплакал.
Но дядя Коля его не пожалел, зашёл сзади и ударил кастетом в основании черепа, длинный упал лицом вниз. Недалеко был канализационный люк, с трудом сдвинув тяжёлую чугунную крышку, он просунул в люк 2 тела, поставил крышку на место. Нашли их через 3 недели, когда трупы стали сильно вонять. Полуобглоданные крысами, распухшие тела опознали по наколкам и деталям одежды. Братва списала всё на «залётных», менты поставили «глухарь».
 Дядя Коля и тех бы малолеток удела, которые его избили, но знал, что это подстава, если бы он их пальцем тронул, то на него навесили бы уголовку и закрыли бы в СИЗО, поэтому дал себя избить, незаметно подставляя блоки, чтобы не задели уязвимые места.
  Работал одно время у них на заводе парнишка, Колька Зайцев, тёзка. Пришёл после ПТУ, но работать не любил, отлынивал, часто брал больничные. Тоже токарь, только низшего разряда. Начальник цеха Иваныч ему тонкой работы не доверял, только черновую, он и рад, специально «чайником» прикидывался, чтобы не нагружали. Притащил он как-то в цех ржавую железку, точил что-то на станке, напильником шустрил. Посмотрел дядя Коля, ба, да этож затвор от автомата, только ржавый весь. Заяц понял, что сделать не может, к нему подкатил, сделай, мол, дядь Коль, век благодарен буду, ну тот сделал, интересно ему было. И сталь подобрал такую же, и обточил размер в размер, и новый боёк выточил, пружину новую, а сам под дурочка косит, как будто не понимает что это, а Заяц ему лапшу вешает, типа друзья попросили. Доделал железку дядя Коля и взял за грудки тёзку, тот и сознался, что вместе с ребятами ездят копать на места боёв, много разного железа привозят, а тут «шмайсер» нашли, только затвор у него заржавел, а так если почистить, то нормально. Уволился потом Зайцев, открыл военно-патриотический клуб, помещение выбил в мэрии под музей, а сам под это дело мутил какие-то свои тёмные делишки. Но и пользу приносили, находили медальоны и капсулы с фамилиями и именами, документы погибших солдат, искали родственников. Вот к нему и пошёл дядя Коля поздно вечером, когда ребята уехали в Москву. Зайцев был в клубе.
- Привет, тёзка.
- Здравствуйте, дядя Коля.
- Дело у меня к тебе.
- Слушаю, помочь чем?
- Да, ты железки разные копаешь, мне стреляющее что-нибудь можешь подобрать?
Заяц как-то очень пристально посмотрел ему в глаза, дядя Коля взгляд не отводил, поединок длился минуту, первый опустил глаза Зайцев.
- Что конкретно надо?
- Автомат, пистолет, патроны, гранаты, если есть.
- Из автоматов только  «шмайсер», 4 рожка и ведро патронов, есть наган, но к нему 4 патрона всего, из гранат немецкие «колотушки», ящик недавно откопали.
- Что просишь?
- Ты воевать решил, дядь Коль, может помощь нужна?
- Сам разберусь.
- Я про Алёнку знаю, жаль её, хорошая она, чистая, этих козлов наказать надо, поэтому бери так, вокруг города железа старого немерено, все копают, так что на меня не подумают, только наган не дам, отказать может, у меня ТТшка  есть, 2 обоймы полные, отстрелянная, не подведёт.
- Спасибо, тёзка, не поминай лихом…
- Удачи, дядь Коль.
Они крепко пожали руки. Зайцев принёс брезентовую сумку, куда сложил всё оружие:
- Подвезти, я на колёсах?
- Да не лишнем будет, а то менты возьмут с железом, придётся раньше войну начать.
Через 15 минут к двери клуба подъехал тентованный, весь поцарапанный  УАЗик, дядя Коля бросил на заднее сидение тяжёлую сумку:
- Хорошая тарахтелка, получше ничего не нашёл?
- А зачем, машинка хорошая, с консервации, вояки подогнали. По лесам и болотам хорошо идёт, я на нём на спор из оврага вылез на пониженной, почти по отвесной стене, так что лучшей машины для меня нет. Случай был, мы в лесу самолёт нашли, «Ишачок», в болоте, представляешь, вокруг болото, а посередине островок, на нём и торчал, лётчик видать выпрыгнул, а самолёт без бензина был, потому, наверное, и не взорвался. Воякам позвонили, они техники нагнали, даже понтон бросили, но самолёт вытащили, а через месяц из части позвонили, сказали, что могут нашему клубу, то бишь мне, подогнать с консервации машину. Мы не отказались. У нас с ними связь налажена, я ребят из клуба к ним на аэродром вожу с парашютом прыгать, рукопашкой вместе занимаемся, особо из неблагополучных семей, где родители пьют, те к нам идут, готовим Родину защищать.
- Молодцы, а то сейчас много семей, где отцов нет, а мать чему может пацана научить, щи варить? Вот и растут непонятно кем, ни мужик, ни баба.
- Да уж, приехали, я, дядь Коль, не буду возле подъезда светиться, люди спят, а моя тарахтелка шумная, перебудим всех, я тебя на углу высажу.
- Добро.
Зайцев вылез из машины, они обнялись.
- Если помощь нужна будет, свистни, я пару схронов в районе знаю партизанских, там землянки почти целые, можно отсидеться.
- Спасибо, тёзка, только я уходить не собираюсь.
- Тогда на том свете свидимся,- пошутил Зайцев.

 По материалам дела дядя Коля знал, что насиловали Алёнку пятеро. Помимо Щипцов были там сынок директора завода, где работал Николай, великовозрастный оболтус Валька Дубочанский, которого друзья звали Дуб, сын владельца торгового центра «Орбита», бывшего кинотеатра, Сашка Шлиман и Вовка Васильев, сын начальника  городского ГИБДД. Тусили они по пятницам в закрытом клубе «Питон», владельцем которого был Игорь Щипцов, Щипа, смотрящий и он же дядька Алексея и Сергея. В клубе можно было употреблять любые наркотики, пить любое спиртное, было своё казино, была самая лучшая дискотека и самый лучший ресторан. Но войти туда мог не всякий, только те, у кого были деньги, много денег, охрана быстро оценивала посетителей по машинам, одежде и если что-то не нравилось, то в клуб не пускали. Но, была лазейка, с другой стороны здания стояли мусорные контейнеры и за ночь несколько раз в присутствии охранника с кухни выносили мусор.
  Когда он поднялся с сумкой домой, то сел на кухне и стал проверять оружие. Достал с балкона бутылку с маслом, тряпку, разобрал автомат и стал смазывать запчасти. На кухню зашла жена:
- Когда?
- В пятницу, - спокойно сказал он.
- Мне что делать?
- Садись на поезд,  уезжай завтра в Москву, поможешь детям.
- Нет, я останусь с тобой, будь что будет.
- Я уже не вернусь.
- Я знаю, и я не вернусь с тобой.
Он знал, уговаривать её бесполезно.
- Я написал письма в Генеральную Прокуратуру, Администрацию президента, скорее всего никакого резонанса не будет, замнут, на телевидение меня не пустят, но прощать этих сопляков не хочу. Раньше, в Союзе, за такое преступление была высшая мера наказания, хочу, чтобы всё было справедливо.
- Главное, чтобы Алёнку не нашли.
- Не найдут, Лёня полковник ФСБ, найдёт, как следы замести. Может,  уедешь, мне спокойнее будет.
- Нет, всё равно найдут, не волнуйся, всё будет хорошо. Люди кругом, не убьют, а на суде дам показания, если суд будет, а если убьют, то всё равно мне без тебя жить не хочется, не смогу. Помнишь, как в сказке: «Жили они долго и счастливо, и умерли в один день».
- Не наш случай.
- Кто знает,- она подошла и обняла его, поцеловала в макушку.

 Вечер пятницы у Вальки Дубочанского не задался. Ирка, которую он «жарил» последние два месяца, идти вечером в клуб отказалась. Валька полчаса ругался с ней по телефону, послал её на ***, и впал в уныние. Хотелось трахаться, нажраться, вернее сначала нажраться, потом потрахаться, нанюхаться, потом опять потрахаться. В казино он не играл принципиально, не любил думать, что-то запоминать. Книжки он не читал, фильмы смотрел, но быстро забывал.  Диплом ему отец купил, конечно, даже устроил в юротдел завода, но на работу он ходил посидеть, бумаги, которые ему давали,  подписывал,  даже не читая, от чего даже случился конфуз. Подписал договор, где были прописаны крайне не выгодные условия продажи товара и огромная неустойка за просрочку. В итоге завод выплатил эту неустойку покупателю, а папа лишил право подписи своего отпрыска. Но Валя не расстроился, зато никто не отвлекал его теперь в рабочее время от звонков друзьям и подружкам. А ещё Валя очень полюбил «кокос». Пристрастился.  Дома боялся, мама с папой могли отправить на принудительное лечение, поэтому он после работы заезжал к Лёшке Шипцову и они вштыривали по дорожке. Жизнь расцветала красками. После того, как Валька в состоянии наркотического опьянения разбил дорогущую Ауди ТТ, папа нанял ему водителя, который возил Вальку везде, заодно за ним и присматривал. Папа любил своё чадо, давал ему на карманные расходы пять тысяч в день, но папу так же беспокоило, что сын растёт раздолбаем, и не сможет занять его место, и пока думал о дальнейшей судьбе своего отпрыска. Иногда отец вёл душещипательные беседы, пытался выяснить у сына о чём он думает, к чему расположен, чтобы устроить его будущее, но Валька со всем соглашался,  кивал, говорил, что хочет стать то великим артистом, то бизнесменом, то ресторатором, но… тут же забывал, про беседу, когда выходил из кабинета родителя. Вечером собрались в «Питон», но вдруг накатило: в животе бурчит, ноги ватные, да и мысли дурные в голову лезут…, решил остаться дома, взял в баре бутылку виски и колу, загрузил игрушку, надел наушники и…, пропал для всего мира.

 Дядя Коля, пришёл с ночной смены, переоделся в чистое и поехал в церковь. Новоотстроенная была ближе, но построена на деньги бандитов, туда мало кто ходил. Поехал за город, в старую. Стояла она на отшибе «Шанхая», улицы из старых, деревянных, двухэтажных бараков. Церковь небольшая, старая. Он зашёл, купил две свечки. Молитв не знал, в церкви был пару раз на праздники с женой. Посередине храма на подставке стояла старая икона « Господь вседержитель», покрытая стеклом. Он подошёл, зажёг свечу, от единственно горящей, воткнул рядом. Постоял, посмотрел на икону, на спокойный лик Господа, потом упал на колени, губы зашептали:
- Господи, прости меня, прими меня на небеса, как воина, буду сражаться за свою дочь, жену, за свой дом, не тот сейчас враг, который далеко, а тот, который рядом,- он замолчал, что ещё можно сказать Господу.
Кто-то положил руку ему на плечо, он обернулся. Сзади стоял пожилой священник:
- Что тебя печалит, сын мой?
- Хочу совершить правосудие, отче,- с трудом вырвались слова.
- Вижу, что ты всё решил, но не бери грех на душу.
- Не место им среди людей, отче, звери они, много бед принесли, а сколько принесут?
- Господь всё видит, сын мой, каждому воздастся.
- Наверное, только ждать не могу, горит всё внутри,- сказал дядя Коля и набрался смелости,- благослови меня, отче.
- Не могу благословить на такое, а вот грехи отпустить…, пойдём.
Они сели на лавочку и дядя Коля стал рассказывать о своей жизни, как служил в спецназе, был в плену у пуштунов в Афгане, как бежал из плена, отрывался от погони, как раненого, голодного, при смерти его нашли разведчики, которые возвращались из рейда. После госпиталя он уволился из армии, пошёл работать на завод, как женился, рассказал про дочь. Батюшка внимательно слушал, потом сказал:
- Ты воин, грехи твои прошлые отпускаю.
- Молиться будешь, отче, помяни меня.
- Помяну, иди с миром.
 Дома он расстелил газеты на столе, разобрал «Шмайсер», смазал, собрал, высыпал из пакета патроны, проверил, те , которые не внушали доверия, отложил, остальными набил 4 рожка, разобрал пистолет, смазал, в армии так учили, перед рейдом успокаивало хорошо. Он и сейчас в голове проигрывал сценарий предстоящей операции:
- Как на «духов» иду, надо же, наплодилось отребья,- подумал он.
Пришла Валя, посидели, он собрал грязные газеты в пакет:
- Оставь, потом вынесу, - сказала она.
- Сам заберу, нельзя такие улики оставлять. Ладно, пошёл я,- сказал он тоскливо.
- Благослови тебя бог,- она перекрестила его в спину.
С тяжёлой сумкой он вышел во двор, на маршрутке доехал до клуба. На центральном входе стояли быки-вышибалы, не пустят, а вот сзади дома была железная дверь и стояли мусорные баки, несколько раз за ночь оттуда выходил помощник повара в сопровождении охранника и выносил пакеты с отходами. Тут, дядя Коля присел за баком, засунул рожки в карманы ветровки, пистолетную обойму положил в карман брюк, пистолет взял в руки, в автомат сунул рожок и повесил его за спину, пустую сумку сунул в мусорный бак. Ждать пришлось недолго, дверь открылась, сначала вышел охранник и закурил, потом вышел поварёнок с мусорными пакетами. Дядя Коля встал и направил пистолет на охранника, поварёнок застыл на месте:
- Не дёргайся,- это он охраннику, но тот полез за пистолетом в кобуру под мышку, выстрел и охранник падает,- пошёл вон!
Поварёнок бросил мешки и побежал. Дальше как в замедленной съёмке: рывок через кухню в зал, возле ВИП кабинки два охранника, два выстрела, они падают, громко играет музыка, пока никто ничего не понимает, вдруг раздаётся визг и танцующие бросаются к выходу, музыка обрывается, он заходи в кабинку и задёргивает штору:
- Оп-па, кто это у нас здесь?- говорит он 4 парням и трём пьяным девицам, один из парней вскакивает и получает пулю в колено.
- Бляяяяя, ты что, озверел, урод,- он падает на пол, остальные ошалевшими, полного ужаса глазами смотрят на него.
 Носатый, худосочный парнишка падает под стол и затихает, накачанный блондин наоборот, вскакивает и получает выстрел в живот, четвёртый, пьяный, долговязый детина, от страха, пытается засунуть себе кулак в рот, округлив глаза, он ничего не понимают, девки начинают визжать:
- Пошли, на хер, шалавы,- в правой руке держа пистолет, левой он приоткрывает занавеску, выпуская девок, заодно осматривает пустой зал,- ну вот и встретились, уроды. Да ты высунь-то кулак изо рта, говорить можешь?
Алексей, сын прокурора, а это был он, высунул кулак и закивал:
-Д-д-д-д-д-да-а-а-а-а-а, м-м-м-мо-о-о-о-г-г-гу-у-у,- выдавил он.
- Ты кто?
- Я Алексей, сын прокурора Щипцова.
- А эти кто?
- Сергей,- показал он на парня с простреленным коленом,- белый – это Вовка, а еврей – это Шлиман.
- А Дубочанский где?
- Н-н-н-не-е-ет его, заболел, наверное.
- Повезло, жив останется.
- А н-н-на-а-а-ас-с-с  в-в-в-вы  у-у-у-убьёте?
- Ты же сын прокурора, знаешь, закон для всех одинаков.
- Т-т-так н-н-нас же с-с-суд оправдал.
- По закону РСФСР, статья 117, высшая мера наказания.
- Мой папа денег даст, много, только не убивайте,- он заплакал.
На полу выл Сергей, блондин тоже был в сознании, лежал и кусал губы, из которых текла кровь.
- Не нужны деньги, вы привыкли, что за деньги можно всё и всех купить, суд, закон.
- Т-т-так все д-д-делают, я на юриста у-у-учусь.
- Да нет, ребята, если все, то я так не хочу,- он прислушался, с  улицы доносились крики и вой сирен,- вот и папашки ваши приехали, умеешь молиться?
- Н-н-нет,- закричал Алексей, вскочил и получил пулю в живот, вторую пулю получил в колено, засунул пистолет сзади за ремень, перекинул со спины автомат, дядя Коля сделал короткую очередь в живот Сергею, мало ли, медицина творит чудеса, может и вытащат их с того света, но инвалидами останутся навсегда.
- Повернись,- это он еврейчику.
- Не-е-е-е-ет,- тот свернулся калачиком.
Пинком развернул его на спину, выстрелил короткой очередью в живот, но рука дрогнула и пара пуль попали в пах.
- Эй, там, вояка, бросай оружие и выходи с поднятыми руками,- кто-то попытался проскочить в дверь, но наткнулся на автоматную очередь,- сука, выходи по-хорошему, на куски порвём.
Ага, вот и бандосы пожаловали, смотрящий послал племянников выручать, потом какое-то шевеление и голос  усиленный громкоговорителем:
- Гражданин, выпустите заложников, сложите оружие и выходите с поднятыми руками,- а это уже второй дядька подсуетился, менты приехали, значит уже знают, что  он один.
 Он промолчал, кто-то опять попытался проскочить в дверь, туда очередь, автомат щёлкнул пружиной, сменил обойму, шевеление в стороне кухни, туда очередь, следующая обойма, повернулся, посмотрел на тела, вроде все живы, уже нет сил даже скулить, смотрят с ненавистью. - Не нарушали бы закон, учились бы хорошо, работали, может быть и жили бы себе,- мелькнула мысль, вот и последняя обойма закончилась, народу, наверное, на улице полно собралось: - всё, выхожу, без оружия.
 Выбросил за дверь автомат, пистолет держал скобой на пальце и пошёл к выходу. В спину упёрлись красные точечки лазерных целеуказателей. Он прошёл через зал,  вышел на улицу. В абсолютно чёрном небе висела огромная, яркая Луна, перед входом стояли ограждения, ментовской УАЗик, наверное, его не жалко, а может бронированный, за ограждениями стояли милиционеры с пистолетами и автоматами в руках:
- Пистолет на землю, лицом вниз, лёг, быстро,- скомандовал милиционер с погонами полковника.
Он бросил пистолет и…
- Су-у-у-ук-к-ка-а-а,- из толпы раздался выстрел, тупой удар в грудь, его развернуло и он упал на спину, какое-то движение, чьи-то ноги на грани видимости, а глаза видели только полную, яркую, нереальную  Луну, как на картине Куинджи. Потом всё исчезло, глаза потухли.
 Видео этого инцидента от неизвестного отправителя по почте пришло в Генеральную прокуратуру, но там дело замяли. Стрелявшим оказался Закир, правая рука старшего Щипца, обдолбанный героином, он решил сразу отомстить за племянников смотрящего. Местные на Закира уголовное дело тоже заводить не стали.
 Из клуба вынесли насильников и отвезли в больницу, у троих ранения несовместимые с жизнью, выжил только Шлиман и то, сделали 9 операций, отец возил его в Израиль, но пуля оторвала член, повредила кишечник и разорвала мочевой пузырь, разворотила таз, кое-как его вытащили с того света, но инвалидом он остался на всю жизнь, прикованным к больничной койке, и недееспособным.
 Валька узнал о случившимся от отца, заперся у себя в комнате и просидел три дня. Потом вышел, собрал вещи и уехал, говорят в монастыре видели похожего послушника, только седого, который чистил отхожие места.
 Опознав тело, милиция и бандиты бросились на квартиру дяди Коли. Валя им не открыла, вышла на балкон и стала звать людей, выскочившие на балкон первые урки схватили её и бросили с пятого этажа головой вниз. Тело пролежало до утра, милиция и бандиты перерыли весь дом, но нашли только пепел в ведре от сожжёжных документов и фотографий. Была объявлена в розыск Алёнка. В Генеральную прокуратуру пришло одно видео, снятое из дома напротив, где видно, как женщину выкидывают с балкона. Из Генеральной был направлен следователь с проверкой, вернулся он с чемоданом денег и с заключением, что обе видеозаписи – фальшивки. В городе искали так же оператора, который снимал видео, но не нашли, через долгие годы в ю-тубе появились оцифрованные записи этих убийств, но никакого резонанса не получилось, потому что всем просто по-фиг.
 Остался у Шипцов один племянник и решили от воров к нему приставить Шпилю, а от прокурорских Кола, чтобы они его охраняли и всегда были с ним.

                3

Пытаюсь открыть глаза, не получается, сквозь щёлочки свет, неяркий, правой рукой шевелить могу, но и только, поднять сил нет, слегка пальцами, левую не чувствую. Слышу голос, который что-то читает речитативом, несколько раз вроде «Иисусе Христе», молитву, что ли читает? В горле пересохло, хочу сказать: «Пиииить», но только хриплю, на губы попадает капля, вторая, стекает в рот, попадает на язык, третья, четвёртая, тоненькая струйка на язык…, какое блаженство, делаю глоток и теряю сознание….

   Лена, Леночка, девочка припевочка. Жили в одном доме, раньше внимания не обращал, гадкий утёнок, длинная, мосласто-голенастая, а, поди ж ты, выросла в прекрасного лебедя. Встретил на улице и обомлел, фигурка манекенщицы, в глазах синева, черты лица, про которые принято говорить правильные, чуть припухшие губы. Красавица.
- Здрасте,- она прошла мимо.
- Подождите, прекрасная незнакомка, вы в гости к кому-то приехали? Я всех знаю в этом доме.
- Да, к Терешковым, дочь я их,- она улыбнулась, я  сразу влюбился.
- Лена? А куда ты пропала?
- Учусь в институте, педагогическом в области, на четвёртом курсе, вот приехала на практику.
- Может вечером в кино? – спросил я с надеждой.
- Давай, только я боевики не люблю.
- Готов потерпеть с тобой мелодраму,- улыбнулся я.
После сеанса они гуляли по ночному городу, вспоминали детство, друзей со двора, знакомых.  После работы я зашёл за ней в школу, принёс букет цветов, она поцеловала. Вечером опять гуляли, я робко поцеловал в щёку, она засмеялась, повернулась и наши губы слились в поцелую. Такой сладкий поцелуй, не могли оторваться.
-Я на тебе женюсь.
- Обещаешь?
- Да. Да. Да.
Месяц практики пролетел незаметно, я познакомился с её родителями, в принципе я и так их знал, но теперь был вхож в дом на правах жениха. Приходил по вечерам попить чаю, помочь по хозяйству. Её родители относились к этому благосклонно, мама моя тоже начала говорить о свадьбе. И тут на тебе, приключилось.
Лена защитила диплом , и вернулась в город. Я радовался, теперь не будем разлучаться. Как-то она предложила пойти отметить защиту вдвоём в «Питон».
- Маринка сказала, что это самое крутое заведение в городе, там круто.
- Может, пойдём в менее крутое заведение? В Влтаву, наконец, не нравится мне тамошняя публика.
- Ты что, там отличные  диджеи, классная музыка, пойдём, мне скучно.
- Ладно,- я дал себя уговорить.
Вечером я надел новые джинсы, клетчатую рубашку, взял короткую куртку, ночью холодновато уже, вытащил заначку, последние деньги, отложенные на «чёрный день». Жалко, конечно, но любовь важнее. Позвонил Лене, встретились у её подъезда. Она вышла в красивом платье, накрашенная, я офигел от такой красоты. Решили пройтись пешком, благо недалеко. В клубе бесновалась золотая молодёжь, ну а как их ещё назвать, вход стоил 3 тысячи, под какую-то дребезжащую музыку. Лена стала пританцовывать, я пошёл искать столик, все были или заняты или зарезервированы, поймал официанта:
- Нам бы столик на двоих.
- Сейчас резервы посмотрю,- он ушёл, вернулся через несколько минут,- могу снять бронь, но стоить будет 500 рублей.
Я полез в карман.
- Нет, всё будет включено в счёт.
- Хорошо, давай.
Он подвёл к столику почти у самой стены:
- Здесь музыка не особо громко звучит, уши отдыхают и здесь можно курить,- сказал он,- вот меню и винная карта.
- Спасибо, не курим.
Лена стала изучать меню, я винную карту, цены конечно приличные, бокал вина 700 рублей, пиво- 500 рублей, в конце страницы написано «специальные услуги цена 6000 рублей».
Официант ждал заказа.
- А что это за специальные услуги,- решил выяснить я.
- Кокс, герыч, кислота, амфитамин, химия, что пожелаете.
- Прикалываешься?
- Нет, за этим и ходят сюда эти детки,- он обвёл глазами зал, многим танцующим не было и 16 лет.
- А это законно?
- У нас всё законно.
- Хорошо, можно мы подумаем пока.
- Позовите, как надумаете,- он отошёл от нас к барной стойке.
Я наклонился к Лене:
- Может, уйдём отсюда?
- Да ты что, весело здесь, - она стала пританцовывать на стуле.
- Хорошо, что закажем?
- Давай шампанского и фруктов.
 Я махнул официанту, он подошёл:
- Шампанское какое есть?
Он начал перечислять сорта, начиная с самых дорогих, в итоге заказали «Российское» и фрукты, хотя я бы с удовольствием выпил водки, стакан, и ушёл бы домой, но у моей девушки праздник. Принесли шампанское и фрукты, 3 банана, 3 мандарина, 3 нарезанных яблока и одну большую грушу, стоило это, правда, как 4 килограмма отборного мяса. Выпили, я стал чистить мандарин, Лена взяла грушу и стала аккуратно её есть.
- Пойдём, потанцуем,- шампанское ударило ей в голову, она встряхнула пышными, завитыми волосами, лицо раскраснелось, глаза засияли,- пойдём.
- Я не умею под такую музыку танцевать, может, дождёмся медленного танца?
- Тогда я пойду сама,- она вскочила и ушла в зал.
Танцевала она красиво, в детстве, помню, занималась танцами, по крайней мере видел её часто в доме пионеров, куда ходил на секцию. Только танцоры занимались наверху в актовом зале, а мы в застеленном матами подвале. Я залюбовался со стороны, оказалось за ней наблюдаю не только я, когда она вернулась и села за стол к нам подвалили трое, и не просто трое, а Буратино, Кол и Шпиля.

 Опять пытаюсь открыть глаза, получается приоткрыть левый, двигаться не могу, спиной ко мне за столом сидит мужик или дед, в красной рубахе.
- Пи-и-и-и-ить,- пытаюсь попросить я, но ничего не получается, какой-то скребущий звук изо рта. Он оборачивается и встаёт, вижу его лицо, 2 тёмно-карих глаза, кажется, пронизывают насквозь, сверлят душу, если бы мог двигаться, то, наверное, поёжился бы. Белая густая борода, белые, расчёсанные на прямой пробор волосы, смазаны, наверное, маслом, так показалось:
- Сейчас, голуба, дам попить,- он подносит к губам берестяную кружечку, делаю глоток, вторая рука кладёт на лоб чётки:
- Отче наш, и еже еси на небеси…
Теряю сознание.

 Буратино берёт от соседнего зарезервированного столика стул и садится к нам за стол, Шпиля и Кол становятся сзади меня. Все в дорогих чёрных костюмах, туфли из крокодиловой кожи, дорогие часы, белые рубашки, золотые перстни с брильянтами.
- Лена-Лена-Леночка, розовая целочка,- похабно пропел Буратино, сверкнув дорогой керамикой, сзади меня заржали,- где ж ты была всё это время, я ж кроме тебя и Алёнки всех девок чпокнул из нашего класса, жаль Алёнку Серега первый.
- Я училась, Антон, вот вернулась, буду работать в школе,- Лена испугалась, сильно испугалась, про Буратино ходили разные слухи, говорили даже, что он ворвался на свадьбу к Нинке Сметаниной, избил жениха, а Нинку изнасиловал на глазах у будущего мужа, правда в браке они были недолго, через неделю развелись.
Я тоже испугался, но больше за Лену, попытался встать, но на плечи легли руки и придавили к стулу.
- Сиди, шаромыжник, Ленка, пойдём к нам, у нас шампанское настоящее, французское и ананасы есть, - он брезгливо взял кусок яблока двумя пальцами, откусил кусочек, сморщился, взял мой стакан с вином и плюнул туда кусок,- говно, нищеброд, такая красавица достойна большего.
Я знал, что отказа они не потерпят, Лену затащат к себе и изнасилуют. Но я знал больное место Буратины и решил взять всё на себя, авось, народу много, при таком количестве свидетелей не убьют.
- Руки убери от неё,- сказал я дрогнувшим голосом.
- А то, что?- в меня полетел кусок яблока, который он так и держал в руке.
- За беспредел ответишь.
- Это перед кем же?- сзади опять заржали «жеребцы».
- Братья твои ответили, по пуле получили,- я увидел, как Антоха побелел, глаза его сузились,- и ты нарвёшься, дядей Колей много, на вас на всех хватит.
- Сука,- Буратино ударил кулаком в нос, в голове как будто взорвался огненный шар.
- Прекратите,- крикнула Лена, но её отшвырнули, меня сбросили со стула и стали бить ногами, носок дорогой туфли врезался мне в висок, я потерял сознание.
 
 Открыл глаза, пытаюсь оглядеться, то ли склеп, то ли землянка, лежу на нарах, сколоченных их грубых, плохо отёсанных досок, стол, дверь и потолок  тоже из таких же, чёрных от времени досок, сквозь щели в потолке свисает мох и тонкие белые  корни, подо мной что-то мягкое, воняет кислым. Перед дверью две земляные ступеньки. Где же этот дед? На столе горит свеча и лежит открытая книга. В углу, сложенная из каких-то булыжников печь, в ней красные угли, на печи чёрный, закопчённый чугунок.  Пытаюсь подняться, хрен с два, не получается, пытаюсь повернуть голову, вижу перевязанную какой-то тряпкой  руку, из-под повязки торчит мох. Да где же я? Вдруг дверь со скрипом открывается и по ступенькам спускается давешний знакомый, на нём красная рубаха-косоворотка, ворот расстёгнут, на густо заросшей седыми  волосами груди, на гайтане, висят кожаный мешочек и деревянная иконка, размером с ладонь, какому святому иконка в темноте не разглядеть. Чёрные холстяные штаны заправленны в кожанные сапоги. Поверх рубахи короткий тулуп из овчины. В руках убитая сорока:
- Очнулся отрок, вот взял грех на душу, но тебе бульон нужен, лучше куриный, но где ж тут на болотах курицу найдёшь?
Дёрнулся и потерял сознание.
 - Стреляй, туда стреляй,- Буратино показывал пальцем в кусты под откосом,- там он, гадёныш, там.
- Всё, баста карапузики,- сказал Кол,- патроны кончились, я с собой только два рожка вожу, обычно хватает.
- У меня тоже,- сказал Шпиля, убирая в наплечную кобуру пистолет,- может по дорожке, дозу лень варить?
- Давай,- сказал Антоха,- может по бабам, вернёмся, найдём эту Лену,  повеселимся?
Машину развернуло поперёк дороги, передок был на встречке. Они открыли двери нараспашку и сели. Кол достал пакетик и высыпал его на экран планшета, Шпиля сноровисто скрутил две трубочки из долларовых бумажек, у Буратины под рубахой на золотой цепочке висела специальная, золотая трубочка, чтобы нюхать кокаин. Он достал пластиковую карту, сноровисто разделил на 3 ровные дорожки, первый через трубочку из купюры вдохнул, передал Антохе, тот вынюхал свою дозу, передал планшет Шпиле:
- Хорошо-то как,- сказал он, подняв лицо к небу,- кайфово…
И тут, откуда не возьмись, выскочила тяжёлая фура, их машина стояла на подъёме и они в последний момент увидели свет фар, а фурщик наоборот, разогнался в горку. Удар был сильный, легковушку развернуло, она полетела под откос, взорвалась ещё в воздухе, выжить ни у кого не было шансов.

 Я почувствовал, сквозь забытьи, как мне в рот вливается тёплое, вкусное варево:
- Вот, братец, а то совсем у тебя сил нет.
Я открыл глаза:
- Вы кто?
- Человек,- философски ответил дед.
Я разглядел внимательно его лицо, крупный нос с горбинкой, широкие скулы, белые густые брови нависали над глазами, мелкие морщинки, вроде не старый, густая белая борода. Когда наклонялся, на гайтане свисала иконка Божией матери.
- Где мы?
- На Мерзютинских болотах, в самом центре.
Я вспомнил, как полз по качающемуся ковру травы, поёжился. Мерзютинские болота - самое гиблое место в нашем районе, люди здесь пропадали часто, трясина была везде, если человек проваливался, то исчезал бесследно.
- А вы как здесь оказались?
-Долгая история, расскажу как-нибудь, а сейчас дай-ка я пулю из руки выну.
Я думал, что он достанет медицинский инструмент,  а он размотал тряпку, которой была перевязана рука, вытащил из раны мох, кровь потекла тонкой струйкой. Дед приложил чётки, по виду деревянные, но по ощущению из камня, потому что бусинки стали приятно холодить кожу.
- Отче наш, и еже еси на небеси, да святится имя твое, да будет царствие твое…
Чётки стали наливаться вишнёвым цветом, как-будто даже засветились, в руке больно дёрнуло, и я опять потерял сознание.

 Пришёл в себя, открыл глаза, чувствую себя лучше:
- Пи-и-ить,- шепчу, в теле вялость, пробую пошевелить пальцами, с трудом, но получается.
Спиной ко мне сидит дед в красной рубахе и читает старую книгу при свете свечи, в печке трещат дрова.
- Сейчас,- дед встаёт и подносит к губам берестяной стаканчик, туесок, так он, кажется, называется, сквозь сухие губы в горло благодатью прохладная вода,- ну вот, уже получше.
-Г-г-г-где я?- еле выговорил.
- На болотах знамо, на Мерзютинских.
-К-к-кто в-в-в-вы?
- Фрол Спиридонович, зови дядя Фрол.
- А-а-а-а?
- Расскажу-расскажу,- из-под густых седых бровей в меня упёрся взгляд тёмно-карих, почти чёрных глаз.

                4
 Родился я в Костроме, в семье мещан Спиридона Лукича и Прасковьи Светёлкиной в 1976 годе.  Отцу от деда в наследство остался двухэтажный кирпичный дом со скобяной лавкой на первом этаже, да свечной заводик. Надо сказать, что дед Лука Андреич был купцом второй гильдии, но под конец жизни разорился. Мама умерла, когда мне было 15 годов, унесла лихоманка. Отец денег на учёбу не жалел, хотел, чтобы я был образованным и продолжил его дело. Но заводик прибыли не приносил, свечи в Москве и Петербурге делали большие заводы и стоили они намного дешевле, у нас же рабочие делали их вручную, получалось дорого, приходилось давать взятку попам, чтобы покупали у нас, прибыли почти не получали. Вскорости  заводик продали. Вырученные деньги отец вложил в товар, но торговля в городе хирела, многие занимались скупкой и перепродажей. Кто на этом богател, те покупали дома в Москве и Петербурге, уезжали. Отцу не везло. Верхний этаж мы стали сдавать учителю с семьёй. Учитель приехал из Москвы, преподавал в гимназии, по просьбе отца по вечерам занимался и со мной, учил письму, языкам  и счёту, рассказывал про мир. Учёба давалась мне легко, я красиво писал, прочитал много книг, умел в уме умножать и делить,  даже сложные числа, говорил плохо, а вот переводил из книг по латыни, немецки и французски хорошо. Отец не нарадовался, копил деньги, чтобы дать взятку и пристроить меня на государственную службу. Я же хотел стать священником и посвятить свою жизнь служению Господу. Матушка так хотела, и я ей обещал на смертном одре. Отец в церковь ходил редко, я же часто бегал на утреннюю службу в церковь Николая Чудотворца на Сенную, стоял на коленях и истово молился. Там меня приметил отец  Василий. Он часто после службы приглашал меня к себе, рассказывал о Святых, церковных подвигах, причащал, отпускал мои детские грехи, а однажды спросил:
- Не хочешь ли, сын мой поступить в семинарию, вижу сердцем ты чист, духом твёрд, могу дать тебе рекомендацию.
- Очень хочу, отче.
- Посоветуйся с отцом и приходи.
Отец , когда узнал об этом, достал ремень и выпорол меня.
- Иж, чего удумал, попом стать, я тебя научу уму-разуму.
- Тятя, я мамке обещал.
- Ничё, мамке он обещал, а отцу кто помогать будет? Завтра же за прилавок, чтобы ни минуты свободного времени.
 В церковь бегал украдкой, даже хотел уйти послушником в Спасо-Прилуцкий монастырь, но очень боялся отца.
 У учителя, который жил у нас на втором этаже, Петра Зосимовича, были две дочки: Варенька и Наденька. Варенька была на год старше, ужасно заносчивой и вредной. Задирала нос и говорила про меня всякие гадости, причём по-французски, думала, что я не разумею, что она говорит, а вот Наденька была Ангел, она была младше на 2 года. Очень красивая, задумчивая, я сразу влюбился. Но разница в положении давала о себе знать. Пока была жива матушка, я, перед тем как идти на занятия обязательно мыл голову с мылом, одевал чистую рубашку и штаны, сапоги всегда начищал. Матушка всегда говорила, что внешний вид – это главное, встречают, де , по одёжки. Иногда после занятий, по пятницам, Пётр Зосимович приглашал остаться и испить с ними чаю. Жена его, Элеонора Тихоновна, дворянка, сама приносила небольшой самовар, такая была традиция. Вся семья собиралась за столом, говорили по-немецки или по-французски, тоже традиция. Я разговаривал плохо, но всё понимал. Потом нас с девочками отпускали погулять. Я спускался на первый этаж, надевал пиджак и картуз с лаковым козырьком и , этаким франтом, сопровождал девочек.
Варенька обычно всю дорогу трещала как сорока, рассказывала о том, как они с родителями переедут в Москву или даже в Петербург, где она найдёт себе графа или даже князя, а может даже кто-нибудь из Великих князей обратит на неё внимание, как она будет счастлива, представлена ко двору, балы, званые ужины. Наденька чаще молчала. Я шёл и любовался ею, такая она была возвышенная, хрупкая. Хотелось схватить её поднять, прижать к себе.  Когда мне исполнилось 14, Варенька заболела и 2 недели лежала дома. Мы с Наденькой в пятницу пошли гулять одни. Был осенний, но ещё тёплый вечер. Сумерки, романтично, и я признался ей в любви:
- Наденька, я очень люблю вас.
- И вы мне нравитесь, Фрол.
- Наденька, может, вы выйдете за меня замуж?- я сам от себя не ожидал, что такое скажу.
- Но мне только 12 лет, к тому же папенька с маменькой меня за вас не выдадут.
- Ну, может быть, всё изменится.
- Ну, если только всё изменится,- она улыбнулась мечтательно.
В этот момент я всё бы отдал, даже прыгнул бы с каменного моста, по которому мы проходили, если бы она попросила.
 Через 3 месяца они уехали в Петербург. Я помогал грузить их вещи в телегу. Перед тем, как сесть в экипаж, который повезёт их на пристань к пароходу, Наденька дала мне свой надушенный платок и заплакала. Когда они уехали, я развернул платок, из него выпала записочка:
- Дорогой, Фрол, понимаю, что я слишком маленькая, чтобы писать такое, но вы мне очень-очень нравитесь, люблю ли я? Не знаю, я ещё слишком мала, чтобы разбираться в этом, но вы навсегда останетесь в моём сердце.
Искренне Ваша. Н.
Я тогда заплакал, казалось, что весь мир рухнул, чувство тоски навалилось, трудно стало дышать. Я побежал, куда бежал не знаю, из-за слёз не видел дороги. Бежал к пристани, но когда добежал, увидел только вдалеке пароход, который увёз от меня мою любовь.
Второй этаж мы сдали купцу второй гильдии Тарасову. Он платил исправно, но любил закатывать пьяные попойки и вечеринки.
 Грянул 1905 год, Русско-Японская война, по стране прокатилась мобилизация, отец дал крупную взятку, чтобы меня не забрали в армию.  Денег на то, чтобы пристроить меня на службу уже не осталось. Говорят, что в Москве была революция, но в Вологде было всё спокойно.
Худо-бедно, но дом и лавка приносили деньги. Так мы дожили до 1916 года. В декабре отец решил отвезти меня в  Питер, к своему старому другу, Тимофею Кудинову, купцу первой гильдии. Он был другом детства отца и прислал письмо, где написал, что у него есть место приказчика в Одессе и он предлагает это место мне, как сыну его хорошего друга.  Решили ехать железной дорогой, через Ярославль до Москвы, оттуда до Санкт- Петербурга. В Питере мне понравилось, величественно, замёрзшая Нева, закованная в гранит, шпиль Петропавловской крепости, Адмиралтейство, Зимний дворец. Тимофей Афанасьевич Кудинов жил в доме на Невском, на третьем этаже, большая шестикомнатная квартира.
- Проходи Спиридон, вот так и живу,- сказал он нам.
В гостинной прислуга накрыла стол, стали обедать, отец и Тимофей Афанасьевич пригубили «казёнки», я отказался.
- Смотри, правильный у тебя сын, Спиридон, старших уважает, не пьёт хмельного, а может приказчиком его ко мне, в Одессе открываю магазины,- сказал купец.
- Да, он у меня не пьёт, правильный, весь в мать,- улыбнулся отец,- я за этим и приехал, может, пристроишь его?
- Надёжных людей сейчас днём с огнём не сыщешь, то пьёт, то ворует, а то и ещё хуже – революционер. Дня не проходит, как кого не ограбят, либо не взорвут, беда идёт на Россию. Он языки разумеет?
- Учился языкам, хранцузский, немецкий, ну-ка Фрол, скажи что-нибудь?
Я произнёс пару фраз на французском, потом пару на немецком.
- Ишь ты,- изумился Тимофей Афанасьевич,- пойдёшь ко мне переводчиком? Я ить, что задумал, хочу торговлю открыть в Париже, туда зерно, лес и железо таскать, а оттуда вино, тряпки бабские, очень хорошо в Петербурге продаваться будет. Собираюсь после Рождества туда поехать, квартирку присмотреть, али дом небольшой. Дочки у меня на выданье, старшей уже шестнадцать, младшей четырнадцать, а то смотри, Спиридон, давай Фрола оженим на Матрёнке, она девка бойкая, сейчас я их с матерью отправил в Москву, через 5 дён вернутся, вот с твоим Фролом и сосватаем…
Они стали говорить о свадьбе, а я решил прогуляться. Отец нехотя отпустил, а Тимофей Афанасьевич сказал, что если заблужусь, то спросить у городового, где находится Невский, а тут уж не ошибусь.
 Я вышел на улицу, было холодно, в своём стареньком тулупе и вольчьем треухе я сильно отличался от городских жителей, шла война и в одежде мужчин преобладали шинели, многие ходили с оружием и шашками. В ресторациях и кабаках народ кутил, отовсюду слышались песни, в ресторациях играли фортепьяно или оркестры, из подвальных кабаков слышались звуки гармошки и похабные частушки. Я пошёл, куда глаза глядят. Мои мысли были о Наденьке, мы всё это время переписывались, она писала, что окончила Смольный институт,  и на городском балу познакомилась с молодым поручиком Дружницким, который сделал ей предложение,  и скоро отбывает на фронт, а она будет его ждать. Сердце ныло, я почему-то страстно хотел, чтобы этого поручика убило на фронте, а Наденька выйдет за меня замуж,  и я увезу её в Кострому. Будем жить счастливо, она родит мне детей, потом отбрасывал эти мысли, кто я, даже не купец, как я могу содержать такую девушку, Наденька закончила институт благородных девиц, благородных, я ей не пара, она бриллиант, а бриллианту нужна дорогая оправа, такой камень будет нелепо смотреться в оправе из меди или железа. Наденька, Наденька, мысли перескакивали с одного на другое, я очень хотел её встретить сейчас, сказать , как я её люблю, поднять на руки и тут же другая мысль, ну подойду к ней, в этом тулупе, а она с красивом платье с кружевами, в модном пальто или шубке, как будем выглядеть рядом, как красавица и деревеньщина. И сейчас я себя ненавидел, потому что не богат, не одет в дорогую шубу и высокую шапку, потому что у меня нет своего экипажа и нет денег повести её в самый дорогой ресторан, одно радовало, я почти избавился от Костромского «оканья», но всё равно…., она Ангел на небесах, а я червь навозный, а-а-а-а…
Я шёл, куда глаза глядят и тут понял, что потерялся, остановился посреди освещённой фонарями улицы.
-Где, я? – сердце забилось быстрее, я посмотрел по сторонам, стою возле дома, поднял глаза,- улица Гороховая, надо искать городового.
Повернулся, к дому, возле которого стоял, подъехал экипаж, оттуда вышел мужчина, в дорогой шубе и меховой шапке, я увидел, что он что-то выронил из рук, но, не заметив этого, продолжил идти к подъезду.
- Подождите, вы что-то выронили,- я бросился к тому месту, где что-то чернело в снегу, это оказались чётки, по виду деревянные, отполированные тысячами рук, но очень тяжёлые,- вот, вы чётки уронили.
Он обернулся, и я внимательно рассмотрел его: крупное лицо, растрёпанная борода, нос картошкой, из-под шапки выбиваются длинные волосы, но глаза, тёмно-карие, казалось, они прошили меня насквозь. Он удивлённо посмотрел на свои руки, потом перевёл взгляд на чётки в моих руках.
- Вон оно как?- удивлённо сказал он,- значица и мой черёд пришёл.
Развернулся, сделал пару шагов к парадному, потом обернулся:
- Ты, тово, давай за мной.
В парадном поднялись по широкой лестнице на третий этаж, новый знакомый распахнул двери, вошёл в прихожую, сбросил шубу на руки служанке, отдал шапку, под шубой у него оказалась ряса, широкими шагами пошёл в комнату не снимая сапог:
- Чаю нам,- коротко бросил прислуге.
Я застыл в прихожей, не зная как себя вести. Хотел снять тулуп, но вспомнил, что в руках чётки, которые я так из рук и не выпустил.
- Чё стоишь, как не родной, раздевайся, чай пить будем, - раздалось из комнаты.
Подошла прислуга, я снял треух и тулуп, отдал, чётки в руке сильно разогрелись, вошёл в комнату, там за столом сидел странный знакомый, на столе стоял самовар, вазочка с колотым сахаром и щипчики, стояло блюдо с баранками, тонкие, почти прозрачные чашки на блюдечках, большой заварник, накрытый ситцевой «бабой».
- Садись, давай знакомиться,- сказал поп, то ли не поп,- Меня зовут Григорий Ефимович, а тя?
- Я, Фрол Светёлкин.
- Из Костромы? То-то «окаешь»,- рассмеялся он,- к Богу какое отношение имеешь?
- В детстве хотел в семинарию поступать, но батя запретил, сказал ему помогать надо.
Григорий Ефимович налил сначала мне полную чашку чая, потом себе:
- Ты это, без чинов давай, по-простому,- налил себе чаю в чашку, потом в блюдечко, взял блюдечко пальцами левой руки, подул, правой рукой достал из сахарницы небольшой кусочек сахара, положил в рот, хрустнул и , всхлипнув, втянул глоток чая из блюдца,- хорошо, ты не чинись, пей.
Я тоже налил чай в блюдечко, положил в рот кусочек сахара и прихлебнул чаю. Обжегся, чуть не уронил блюдце. Чётки из рук не выпускал.
- Странно, мил человек, почему тебя они выбрали?
- Кто?
- Да чётки эти. Я когда на Афон ходил нашёл их в келье у старца, спросил, что это, а он их не видел, потом прозрел, увидел, хотел их взять, а они у него из рук вываливались, а я взял, ничё, только горячие были, потом тёплые стали, а сёдня вишь и я потерял, не заметил. До того старца в келье другой жил, людей исцелял, но редко, пускал только избранных, про него и не знали почти ничего, жил себе и жил, чётки видели у него в руках на службе, если он выходил, а после смерти найти не смогли, молчальник был, обет молчания принял. Я когда их нашёл, ночью мне этот старец и приснился, разговаривали мы с ним, сказал, что эти чётки несут благодать божью, можно исцелить с их помощью от любой хвори, только видеть будешь и прошлое этого человека и будущее, а будущее не всегда светлое, ибо наказывает Бог не просто так, а за грехи, в том числе и несовершённые. Потому почуешь ты на своей шкуре, что будет с тем, кого исцелить надумаешь. Потому и молчал старец. Бился с диаволом, тот ведь тоже хочет эти чётки, он ведь людей на грехи толкает, на смертные, постоянно испытывает, присылает слуг своих, ибо если ты исцелишь от смерти человека, который согрешил от Диавола и по велению его, то исчезнут чётки, Господь разгневается на нас, исцелять нужно тех, кто добро понесёт в Мир, а не зло. Я ведь царевича так и не вылечил до конца, чистый он душой, а в будущем много натворить может бед, и для России, но хуже те, кто скоро к власти придут, много крови прольётся, беги отсюда, если можешь, царь слаб, отречётся от престола, бросит Россию на съедение волкам, предаст свой народ и сам погибнет и семью свою убьёт. Сделают его потом святым за деньги, а мой прах развеют, не останется ничего, даже частички. Дай мне потрогать,- он протянул руку, но чётки не хотели оставаться у него в руке, постоянно выскальзывали и, как будто, прилипли к моим пальцам.
- Не получается.
- Да и не получится уже. Я ить утаивал от всех, церковь по-разному относиться к чудесам, их послушать, то чудо не только Бог может сотворить, но и Диавол, поэтому ради власти над умами и накладывают гонения на людей, а святые они вот, по улицам ходят.  Ксения возле кладбища сидит клюкой по земле лупит, все юродивой её называют, а там дырка, бесы выскочить хотят, она их обратно и вколачивает, надолго ль сдержит чертенят? Святой её сделают попы, а сейчас все думают, что юродивая и стороной обходят. Иоанн в Кроншдадте, сам болеет, но людей исцеляет и слово Божье несёт, я бы его исцелил, да не пускают церковники, да и, если исцелить не знаю, что получится, может другой путь изберёт, но сильный святой будет. На долю Матронушки много бед и лишений выпадет, люди ради неё на смерть пойдут, простые люди, не монахи и не священники, убережёт её Бог, она перед  Богом стоять будет и за нас просить, а как святой её сделают, то будут церковники деньги на них зарабатывать, а деньги они ведь от Диавола, разве ж о них кто думает, когда Богу молится, у Бога ведь за грехи прощения деньгами не купишь, только делами.
- А что чётки?
- Чётки эти Бог дал одному святому в древности, за дела его, могут они исцелить человека любого, только ты увидишь жизнь этого человека, как он жил и как будет жить после исцеления. К сожалению, человек слаб, после исцеления ощущает себя всемогущим, а тут и Диавол подкрадывается, шепчет, возьми-возьми, зачем зарабатывать, спину гнуть, когда просто взять можно, прислушиваются и начинают грешить, так что и не исцелили старцы никого за это время, чтоб от смерти спасти. Говорят чётки эти из креста сделаны, на котором Христа распяли, не знаю, правда ли или нет, но силу имеют, исцелить можно, если прикладываешь к ране и молитву читаешь, любую, но лучше «Отче наш», эту молитву говорят  Сам Христос людям дал, человек поправляется, ну ещё можешь видеть, чем хворает человек и, если опасность тебе угрожает, начинаешь чувствовать задолго. Всё иди, вот те денег,- он встал, подошёл к резному столику и достал из шкатулки комок ассигнаций,- только не пытайся исцелять за деньги, только хуже наделаешь и себе и человеку, а мне надо молиться, недолго осталось.
Я взял деньги и вышел, в прихожей снял с вешалки тулуп и шапку, оделся, деньги сунул в карман:
-Прощевайте,- сказал я в спину этому странному человеку, он даже не обернулся.
 Спустился по лестнице, вышел на улицу, остановился, куда идти? Подумал о Настеньке и ноги понесли меня сами. Какие-то странные ощущения, как буто всполохи красного везде, иногда встречаешь военных, над ними как будто чёрные тучи, у некоторых головы закрыты чёрным, встречаются и с открытыми лицами, присмотрелся, да нет, вроде обычные люди и обычные лица. Вот едет пролётка. В ней сидит молодая красивая девушка и мужчина в шубе и бобровой шапке, а за ними как будто бежит красная размазанная тень с рожками, пролётка заезжает за угол и раздаётся взрыв, послышались трели свистков городовых. Захожу за угол, первое, что вижу, это лежащая, дрыгающая ногами лошадь, от пролётки мало что осталось, половина тела мужчины, всё, что ниже грудной клетки – кровавые лохмотья, на которых каким-то образом держится нога, вторая нога лежит в стороне.  Девушку отбросило взрывной волной к стене, у неё нет руки и в крови весь живот, подбегаю к ней, вижу, оторванная рука лежит недалеко,  моя рука с чётками сама тянется к ней, ложится на лоб, она стонет, готов читать молитву, но замираю. В голове проносятся видения, вот она в больнице, ей пришили руку, через год её выписывают, врач осматривает её, страшный шов на плече, бурый, плохо заживающий:
- Ничего-ничего,- говорит врач с бородкой в пенсне и белом халате,- главное, что руку пришили и она прижилась.
- Но это ужасно, доктор,- она плачет и показывает на шрамы на животе и груди,- меня никто не полюбит.
- Смиритесь, голубушка, надо жить.
Дальше картинка, она, одетая в казачью форму, в полушубок и папаху, подходит к стоящему на коленях связанному человеку, у человека перевязана голова, мороз, но он в одной рубашке:
-Что сволочь, красная, пролетарии всех стран объединяйтесь?- она взмахивает шашкой, и голова летит на землю, из шеи фонтан крови на снег, она берёт гость окровавленного снега, вытирает лицо и хохочет.
 Следом картинка, где выкопана большая яма, в ней связанные люди, женщины, дети, старики. Она стоит над ними:
- Что, сволочи краснопузые, - кричит она, - предали царя-батюшку, предали отчизну, засыпайте.
Она махнула рукой и солдаты, стоящие наверху начинают кидать лопатами землю, а она стоит, пока последний крик не заглушает слой земли. Потом начинает ходить по рыхлой земле, притаптывать и кричит истерично:
- Сдохните, сдохните, сдохните,- и начинает смеяться.
 Я отдёрнул руку, нет, нет, только не это, встал и отошёл подальше. Стоял и смотрел, как она открыла глаза и с мольбой смотрела на меня. Нет, спасти её и обречь на смерть многих невинных людей. Я заплакал, чётки стали нагреваться. Подбежали городовые, вытолкнули меня на соседнюю улицу, быстро оцепив место взрыва.
 Иду по улице, куда глаза глядят, вернее не глядят, потому что слёзы, просто катятся из глаз. Выхожу на освещённую улицу, красивые витрины магазинов, ресторации, ба, да это ж Невский. Возле одной ресторации стоит пролётка, из ресторана выходит молодая пара:
-Наденька, а давай у простого человека спросим, разобьём германцев или нет. Эй, человек, подойди сюда.
Он узнаёт свою Наденьку, в красивом платье с кружевами, в норковой шубке, меховой шапочке с вуалью, рядом с ней молодой поручик, в шинели и фуражке.
- Нет, молодой человек, не разобьём,- вырываются слова.
Я вижу, как этого молодого поручика в мундире, с оторванными погонами и второго, пожилого человека, в рваном офицерском мундире ставят перед строем солдат. Солдаты вскидывают винтовки, пожилой солдат с красной ленточкой на шинеле взмахивает рукой, раздаётся залп и они падают.
- Вас поручик, через месяц после того, как отправят на фронт, расстреляют солдаты из солдатских комитетов, немцам отдадут Украину, война будет проиграна. А вас Наденька, изнасилуют революционные матросы в Петербурге, в соседней комнате убьют ваших родителей. Варя выйдет замуж, и уедет с мужем в Швейцарию и проживёт счастливую жизнь, вы уехать не сможете и будете жить при новом строе…
- Заткнись, быдло,- поручик подлетел ко мне, схватил за грудки и занёс руку для удара, но что-то его остановило, что-то, что он прочитал в моих глазах, он просто толкнул меня в сугроб, подсадил Наденьку в пролётку и крикнул извозчику,- трогай, совсем быдло с ума посходило.
- Нооо,- пролётка скрылась в темноте.
 Я пошёл по Невскому и без труда нашёл дом, где жил купец Кудинов. Отец и Тимофей Афанасьевич сидели за столом, пили чай и громко разговаривали:
- Ну что, паря, всё посмотрел?- спросил меня купец.
- Да уж, большой город и люди странные.
И я им рассказал про встречу со странным старцем, потом про взрыв, умолчал только про Наденьку и поручика.
- Да уж, чудны дела твои, Господи,- промолвил купец,- деньги считал?
- Нет, так в кармане и лежат.
Я прошёл в прихожую, достал комок ассигнаций, вернулся в комнату и бросил на стол, как комок мусора. Я особо и раньше не любил прикасаться к деньгам, отец это чувствовал, поэтому все расчёты вёл сам.
- Ну-тко, ну-тко, сколько старец Григорий тебе дал, - сказал купец,- ты хоть знаешь, кто это был?
- Нет, не знаю.
- Григорий Распутин, вхож к государю и государыне в любой час, царевича лечит, поговаривают второй человек в государстве, после царя-батюшки.
Руки его с большими узловатыми пальцами начали разбирать ассигнации по номиналу в стопочки.
- Пять тысяч рублёв с копейками, повезло тебе Спиридон с сыном, что делать думаете?
- Ты пап езжай в Париж, а лучше в Америку, в Южную, в Аргентину, например,  или Уругвай, купи дом или участок с домом, там земли хватает, там лет через 5 будет много русских. Займись торговлей. В Европе нас русских не любят, война будет, большая, Америк не коснётся. Ты мужик здоровый, женишься, семью заведёшь, дом продай в Костроме, мне квартирку купи маленькую, проживу…
- Подожди,- перебил меня отец, - а ты?
- Я не могу, чувствую, что должен здесь остаться, в России, не могу по-другому. Будет революция, красный террор, потом война с германцами, кто был ничем, тот станет всем.
- Голодранцы власть возьмут,- возмутился Тимофей Афанасьевич,- иж ты, если он работать не умеет, так ить и дальше не сможет, как из таких государство строить, разворуют всё.
- Сначала да, разворуют, раздадут, потом сильный правитель придёт, начнут земли поднимать, заводы строить, не всё будет получаться, но войну выиграют, дальше смутно вижу, будет не всё хорошо, только уже без нас. Фабрикантов, купцов, офицеров, интеллигенцию вырежут как класс, вместе с семьями.
- Да ить, что ж это такое,- запричитал купец,- нам-то куда?
- В САСШ, северо-американские штаты, или в Канаду, или на юг, в Аргентину, туда не дойдёт война, будет относительно спокойно.
 Наутро мы собрались и поехали в Кострому. Отец договорился с дядькой Кудиновым, что продаст дом, вернётся в Питер, а оттуда они вместе поедут во Францию, а потом отец уже поплывёт в Южную Америку. Видел его будущее, женится на местной девушке, за девушку получит несколько торговых лавок, жена примет православноую веру и родит ему двух мальчиков, моих братьев. Один будет заниматься земледелием, возьмёт в аренду землю, потом выкупит её. Старший же брат займётся торговлей и откроет банк, который потом, почти 50 лет будет самым большим банком в государстве. Но я больше никогда не увижу отца.
 Дом продали быстро и за хорошие деньги, отец оставил в Земском Банке для меня тысячу рублей, работать я не собирался. Снял комнату у бабушки Мани в Рабочей Слободе, недалеко от Ипатьевского монастыря.
 Баба Маня, вдова фабричного рабочего, держала небольшое хозяйство: кур, поросёнка, гусей, при доме был небольшой огородик. Я платил 3 рубля в месяц, но сюда же входили и харчи. Вставал я рано и шёл в Ипатьевский монастырь, на утреннюю службу. В Троицком соборе садился на лавку и рассматривал фрески, иногда подходил к иконам и молился, перебирая чётки, они теплели в руках. Однажды после службы, когда я уже собрался домой, ко мне подошёл настоятель, отец Гавриил:
- Почто, ты как все не молишься стоя? Почто сидишь и смотришь в потолок? Почто не читаешь молитвы вслух?
- Дык, батюшка, молитвы в голове, чай Бог или какой святой не обидится, если я ему прочитаю не в голос. Я ж сижу и молюсь, за людей, за город наш, за Отчизну, за матушку покойную, пращуров своих.
- Почто, сын мой, не покупаешь свечи, ибо богоугодное это дело, нужное храму?
- Дык, я в голове зажигаю, когда молитву читаю, образно, оно и Господу понятней и мне.
- Не пойму, то ли ты дурак, то ли юродивый, запрети тебе в храм ходить, так в другой пойдёшь, будешь людей смущать, здесь хоть под присмотром.
С того памятного разговора, с молчаливого согласия настоятеля, я стал просто приходить в храм, но садился в сторонке, не на виду, наблюдал за людьми. Шла война. На войну просились и недоучившиеся семинаристы и священники. Вести с фронта были нерадостные, в город хлынули потоки беженцев, людям стали приходить «похоронки». На этой волне стали, как тараканы появляться всякие секты и революционные ячейки. Молодёжь всё больше храм обходила стороной. Больше людей приходило с горем, у кого-то погиб муж или брат, у кого-то родственники попали в оккупацию, в городе стало много поджогов, молодые революционеры покушались на купцов, фабрикантов и их семьи, вымогая деньги на революцию. Фабриканты в ответ стали понижать зарплаты, во многих семьях люди стали голодать, зрело недовольство режимом. Я стал видеть с чем люди приходили в храм, о чём молились. Многие болезни были зачернены, если присмотреться. Одна дама, ходила на службы, а лёгкие у неё были чёрные, муж её, городской глава отдал врачам большие деньги, возил к светилам в Санкт-Петербург, но там сказали, что уже поздно. Я как-то подошёл к ней после вечерней молитвы:
- Извините  меня мадам, можете подойти к иконе Николая Чудотворца?
- Что вы себе позволяете.
- Не бойтесь, просто подойдите к иконе и читайте молитву, у вас больные легкие, постараюсь вам помочь.
Она подошла к иконе, я встал за её спиной, мне было видно 2 чёрных пятна на спине, где были лёгкие, я стал про себя читать молитву, перебирая чётки, и поочерёдно коснулся чётками этих черных пятен, они стали тускнеть, а когда я закончил молитву, то пропали вовсе. На меня навалилась тяжесть, я увидел, как через три года, её с мужем расстреляют в степи, возле поезда люди из банды батьки Махно за то, что они отказались отдавать деньги и золото, с которым они хотели выехать в Румынию. Женщина, которая пять минут назад боялась вздохнуть и держала в руках платок с пятнами крови, вдруг разогнулась и вздохнула полной грудью:
- Чудо, это же чудо, спасибо вам, даже если это ненадолго,- она поцеловала меня в щёку и выбежала из храма. За всем этим наблюдал отец Гавриил.
Я шёл домой, ноги еле слушались, темнело быстро, снег хрустел под ногами, дошёл до лавочки возле дома и рухнул на неё. Сидел долго, пока не стал замерзать, на небе горели звёзды, я залюбовался, смотрел на них и чему-то улыбался, несмотря на тяжесть, на душе было спокойно и , как-то, умиротворённо, что ли.
Баба Маня спала, я прошёл в свою комнатку, жил без излишеств, топчан, стол, табуретка, в углу сундук. На столе стоял накрытый рушником котелок с картошкой, сверху лежала краюха хлеба, рядом в туеске стояла соль, в кувшине молоко. В окно светила Луна и всё было видно в комнате хорошо, керосинку не стал зажигать, почистил теплую картоху, посолил, съел, запил молоком. Умм, вкусно, почистил ещё одну, тело стало наполняться силой, тяжесть отступила. Я лёг на топчан, укрылся старым, ватным одеялом и заснул.
 Проснулся от того, что кто-то хныкал в углу, на столе стояла зажжёная керосинка. Кто здесь, спросил я шопотом, боясь разбудить бабу Маню за стенкой.
- Гы-ы-ы, это я, Ульянка.
- А что ты здесь делаешь?
- Заблудилась я.
- Где заблудилась, в доме, ты чья?
- Мамку с папкой потеряла, помогите.
Я встал и сел на топчан, в углу сидела девочка в белой рубахе, красном расшитом сарафане, в длинную косу была вплетена атласная лента. У меня сразу возникло непреодолимое желание подойти, взять её на руки и приласкать.
- Как же тебе помочь,- и тут я понял, что, что-то не так, изо рта шёл пар, когда я это говорил, да и чётки, которые я не выпускал из рук даже во время сна, вдруг, как будто раскалились,- Отче наш, и еже еси на небеси…
Я попытался перекреститься, но  правая рука не слушалась, не мог её поднять.
- Что-о-о, не получается,- зашипела вдруг девочка и превратилась в маленького, красного чёрта, с рожками и козлиной бородой,- отдай чётки.
Я не мог поднять руку, но пальцы шевелились и вдруг наткнулись на какой-то камешек, песчинку, отчего рука стала двигаться, я схватил этот камешек - песчинку и сотворил крестное знамение.
- Ах, так, - чёртик сморщился, махнул хвостом и перевернул керосиновую лампу, стекло треснуло от удара об стол, из лампы закапал горящий керосин на скатерть. Я вскочил, схватил одеяло и набросил на огонь. Огонь потух, но завоняло горелой тряпкой, одеяло подгорело, скатерть тоже , в комнате пахло керосином в перемешку с горелой тряпкой. Я открыл окно, холодный воздух с улицы немного освежил комнату. Спать я уже не мог, а утром собрав в узел скатерть, одеяло и керосинку пошёл на службу. По дороге выбросил узел, в лавке купил глиняный кувшин, в храме набрал свяченой воды и вернулся домой. Читал все молитвы, которые знал и разбрызгивал воду по углам, окропил даже иконы в углу комнаты. Баба Маня как-то недобро на меня посмотрела утром:
- Ты что ж, ирод, чуть хату не спалил ночью.
- Не знаю, баб Мань, в керосинке стекло треснуло, керосин, наверное, плохой.
- Я те дам, керосин у него плохой, девку, наверное, приводил, гулящую, то-то я за стенкой женский голос слышала.
- Да не было никого у меня.
- Смотри, в последний раз,- она вскочила из-за стола,- Ой, ирод.
Схватилась за поясницу и села обратно на табуретку.
- Что с вами, баб Мань?
-Ой - ёй, спину схватило.
Я увидел, что у неё появилось чёрное пятно в районе поясницы.
- Ты это, баб Мань, встать сможешь?
-Ой, что ж деется то,- с трудом встала, а разогнуться не смогла.
Я её повернул лицом к иконе «Господь вседержитель»:
-Читай молитву.
- Да какая тут молитва, ой-ёй, Господи, Иисусе Христе, сыне божий,- начала она молитву, а я надавил ей на поясницу костяшкой чёток,- А-А-А, больно.
Но тут же разогнулась.
-Ты полежи, баб Мань, с часик, всё пройдёт. А на меня не серчай, правда стекло лопнуло, надо другую керосинку покупать и, лампадка чтобы хоть одна горела в доме.
Я помог ей дойти до её кровати и положил поверх одеяла. Через час она уже суетилась по хозяйству, топила печь, готовила еду курям и поросёнку.
- Спасибо, тебе, Фролушка, вот сядь, оладушек покушай, со сметанкой. А ты любые хвори лечишь, али как?
- Да не лечу, я, так случайно получилось.
-Ага, ага, случайно, не слыхала я, чтобы так, одной молитвой, вот Марфа-травница, она травами лечит, но берёт дорого.
Бабулька хитро на меня посмотрела и повторила:
- Дорого…
Я пошёл в свою комнату, на улице заморосил мелкий, противный дождь. Комната проветрилась, но запах остался.  Я лёг на топчан и заснул, как будто провалился в чёрную яму. Проснулся от тупой боли в виске, на улице смеркалось. Вышел из своей комнаты, на столе в большой комнате, которая была, как гостинная, стоял самовар и сидела баба Люба, подруга бабы Мани, тоже вдова, дом её стоял через три дома, если идти по улице вверх.
- Здрасти, баб Люб, а где баба Маня?
- Ушла по хозяйству, ты садись, чаю попей, я вот пирог принесла, с яблоками.
Я налил себе чаю в чашку, чтобы остудить – перелили немного в блюдечко, взял кусок пирога, откусил, вкуснотища.
- А что й то вы с пирогом, баб Люб, али праздник какой?
- Да просто зашла, Маньку проведать,- схитрила та.
Стали пить чай, я молчу, баба Люба сидит , как на иголках, хочет что-то спросить, но боится.
- Не лечу я хвори, баб Люб, вы со своим зубом к дантисту идите, сгнил он, даже Пресвятая Дева не поможет, рвать надо,- вдруг сказал я.
- А откель ты узнал, что  у меня зуб?
- Так видно же, вы чай пьёте, морщитесь и за щёку держитесь.- схитрил я, на самом деле видел чёрную точку, как облачко на щеке.
- А-а-а,- протянула она, встала и стала собираться,- ну, ить ладно, пошла я, дел ещё много.
Я слышал, как в сенях она столкнулась с бабой Маней:
- Ну что, вылечил?
- Не-а, сказал к дантисту итить.
- Ну раз сказал- иди.
- Ты , баб Мань, всех решила облагодетельствовать? Я ж тебе  сказал, что не лечу хвори, с тобой случайно получилось. Я же не Господь Бог, только он решает, кого исцелить, а кого прибрать. Так что ты денег ни с кого не бери, грешно это, а если хочешь всех излечить, так лечи, меня не приплетай.
- Так я денег и не брала, пирог вот только,- сказала баба Маня.
 Несмотря на то, что было уже поздно, я одел тулуп и валенки, взял шапку и пошёл в монастырь, в храм. Что-то меня туда тянуло, что-то должно было там произойти, чётки прямо грелись в руке.
 Вечерняя служба закончилась, людей никого не было. Отец Гавриил почему-то в полном облачении, служки, один раздувал кадило, ходил по храму и махал им по сторонам, второй стоял у купели и читал молитву. У КУПЕЛИ, зачем им купель? Я перекрестился, начал читать отче наш. Служка закончил молитву, стал ходить по храму, тушить зажжённые прихожанами свечи, храм стал погружаться во тьму. Дверь открылась, зашли мужчина и женщина, по виду крестьяне, они практически втащили в храм упирающуюся девочку, лет восьми, она упиралась ногами и хныкала:
- Не-е-ет, не-е-е хочу туда, не-е-е надо.
Мужчина высокий, статный, в распахнутом тулупе, под которым краснела дорогая шёлковая рубашка, подвязанная наборным ремешком, поверх рубахи висел большой медный крест на гайтане, в подрезанных по колено валенках,  молча, тащил ребёнка. Женщина невысокая, но красивая,  в дорогом, расшитом полушубке, длинной юбке, на голове пуховый платок, тащила за вторую руку и приговаривала:
- Доченька, здесь тебе плохо не сделают, ну пожалуйста, не упрямься, пойдём.
- Не-е-е хочу-у-у, будет больно-о-о.
- Так, - мужчина сильно дёрнул за руку и девочка вылетела в центр храма.
- А-а-а-а ,-вдруг завизжала она так, что у всех заложила уши, она начала кружится вокруг своей оси и визжать противным высоким голосом,- вы все умрёте.
На миг, поймав её взгляд, я увидел в них огонь, пылающие угольки. Мужчина, который был её отцом, бросился к ней, но отлетел от  сильного удара рукой в грудь, лицо девочки начало чернеть. Отец Гавриил и служки стали подходить к ней с трёх сторон, читая молитву, батюшка выставил перед собой большой деревянный крест, внутри которого было медное распятие:
- Изыди, - закричал он, и хотел коснуться крестом её головы, но от сильного удара крест отлетел к стене, под икону Архангела Гавриила.
- Сам изыди,- девочка рассмеялась грубым мужским голосом,- иди, лазь прихожанкам под юбки, грешник,  грешник, грешник, прелюбодей.
 Тот служка, который подходил справа, левой рукой махал кадилом, а правой крестился и тут он замер, на лице испуг. Я понял, что он тоже видит красные огненные глаза и черноту на лице. Второй просто остановился, продолжая читать молитву, он как- будто ничего не видел, ну девочка и девочка.
Откуда только взялись силы, я бросился на неё, свалил на пол, сжал больно щёки, чтобы открылся рот и тут увидел, что поверх её, чёрного языка изо рта торчит кончик красного, вот за него я ухватился и стал тащить. Мерзкое чувство, как будто тянешь за хвост гадюку.
- Давай, воды давай,- крикнул я служке с кадилом,
Он понял правильно, бросил кадило, а сам бросился к купели, схватил ковшик и быстро зачерпнул воды.
- Давай, лей в рот, поверх руки,- захрипел я.
По чуть-чуть вытаскивая что-то из горла девочки, я подумал, что у меня хрустнет позвоночник, красное жало или язык пытался влезть в рот, но я держал крепко, чётки на руке превратились в лёд и снимали боль от ожога ладони, которая пыталась вытащить нечто из девочки. Служка понял правильно и стал лить из ковшика в рот девочки освящённую воду, сразу повалил пар и потихоньку изо рта стало вылезать остальное. Сначала показалась маленькая красная головка, с рожками, которая по мере того, как вылезала изо рта, стала чернеть.
- Ещё, давай, быстро,- крикнул я застывшему в изумлении служке, он бросился к купели, налили ещё воды,- лей!
Он стал лить в рот девочке, опять пошёл пар. В голове одна мысль, надо вытащить ВСЕГО, чтобы ничего там не осталось, показалось тщедушной тельце с горбом, лапки с пальчиками пытались зацепиться за зубы, но когда служка в очередной раз ливанул воды, то задымились, я перехватил его за шею.
- Держи девочку,- крикнул второму служке. Он навалился на девочку, обхватив её руками, я второй рукой схватился за шею тельце и стал тянуть,- лей, ещё лей.
Все замерли вокруг. Вот показался хвост, я перехватил хвост и стал вытаскивать, смешной, с кисточкой на конце, только мне не до смеха, главное, чтобы ничего не осталось, иначе через какое-то время всё сначала, двумя руками держу извивающееся тело, за горло и за хвост, подбегаю к купели и бросаю туда тело. Идёт пар, тело начинает растворяться, как кусочек сахара в горячем чае, поворачиваюсь к девочке и теряю сознание. Последнее, что вижу – крестящегося мужика и стоящую на коленях его жену, с огромными от страха глазами.
               
   Проснулся с петушиным криком, где я? Лежу на чём-то жёстком, в темноте, по ощущениям в маленькой, тесной  комнатке. Над головой, еле разгоняя темноту, ма-а-алюсенькой искоркой горит лампадка перед иконой. Чья икона не могу разобрать. Глаза стали привыкать к темноте, вернее как к темноте, утренние сумерки, немного светлее от маленького окна под потолком, смотрю вперёд, дверь, из тослтых, потемневших от времени досок, в которой окошко, затянутое решёткой. Тюрьма? Мысли лихорадочно возникают и пропадают. Нет, не похоже. Что-то… . Господи, да это ж келья, вон и вместо ручки железное кольцо, вытертое по середине до блеска руками. Повернул голову, пошевелил руками, резкая боль в правой руке, левая вроде ничего, перебирает пальцами бусинки чёток. Вздохнул побольше воздуха и сел на топчан. Колени практически упёрлись в стену, маленькая келья. Небольшой откидной столик, на котором стоит глиняный кувшин. Схватил, понюхал, вроде вода. Стал жадно пить. Уффф, поначалу подумал, что в могиле, заживо похоронили, бывает такое. Правая рука перемотана  тряпкой. Развязываю тряпку, под ней ожог, поперёк ладони, до мяса, перекладываю чётки в правую руку, бусинки начинают холодить рану, закрываю глаза от блаженства:
- Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, прошу тебя об исцелении, духовном и телесном. Прости , Господи, грехи мои, вольныя и невольныя… .
Через зарешёченное окошко мелькнул свет, прервал молитву, дверь со скрипом отворилась, вошёл настоятель отец Гавриил, в руках держал подсвечник со свечой:
- Пришёл в себя, сын мой?
- Да, батюшка, отец настоятель.
- Чего встал-то, лежи, досталось тебе. Мы ить, как ты упал думали, всё, но ты поднялся, посмотрел так на Спиридона, чья дочка была и говоришь таким суровым голосом, даже я испугался, говоришь: « Иди и не греши больше, сына назовёшь Николаем». И опять упал. Спиридон-то двести рублёв монастырю отвалил за изгнание Диавола.
- Какого Диавола? Диавола никто изгнать не сможет, только сам Господь, сил ни у кого другого не хватит, так бесенята, но много их стало,- я стал вспоминать лица людей в Москве и Санкт-Петербурге, в поездах, на вокзалах, на улицах. У многих в глазах были всплески пламени,- А скажи-ка , святой отец, насколько меньше стало людей в церковь ходить?
- Так, почитай на треть.
- А скоро станет всего треть ходить, а потом и десятая часть, что-то плохое твориться на Руси, люди стали забывать Бога, вернее винить его в своих бедах, мол, если ты Бог, почему допустил, что убили мужа, жениха, почему я не могу найти работу, заработать на хлеб. Нет, Диаволу поклоняться не станут, но и Бога начнут забывать, церкви разрушать, в храмах устраивать конюшни.
- Замолчи, сын мой, не богохульствуй.
- И вы, батюшка, всё для этого делаете, деньги-деньги, от Сатаны это всё: свечку купи, за крестины заплати, за упокой и за здравие прочесть денег дай, не храм, а лавка…
- Замолчи, сын мой, нам ведь тоже надо приход содержать, а для этого людям платить надо, иначе как?
- Да, понятно, что ж тут не понять, одно плохо, веру продаёте людям, а Иисус ведь этого не хотел, говорил, что веру надо давать людям бесплатно, а храм должен состоять из костей.
- Не богохульствуй, кто его знает, как Иисус говорил, его слова до нас дошли только с пересказу от других, а вдруг те неправильно поняли или переврали.
- Теперь вы богохульствуете, батюшка,- я улыбнулся.
- Мне можно,- вздохнул настоятель, он как-будто расслабился, морщины расползлись и показалось истинное лицо, лицо крестьянина, чем-то похожее на отца той девочки,- это ведь племянница моя была, брат в деревне живёт, не последний человек, староста. Играла как-то с детьми у озера, детвора сказывает: подошёл мужик в лохмотьях с палкой, да стал милостыню просить, Любава домой побежала, да вынесла ему хлеба.  Он руку её схватил сильно, сказал: «Благодарствую», и пошёл себе дале, а Любава пока до дому шла, упала в обморок, а вечером, когда в себя пришла, стала шипеть на иконы и плеваться, а потом вскочила и через окно закрытое прыгнула, стекло разбила и бежать в одной сорочке. Ерофей, брат мой, отец её на лошади насилу догнал, связал, в тулуп завернул, в рот кляп и ко мне поехал. Мы её в подвале держали, подвалы у нас старые, кричи-не-кричи, не кормили её 3 дня, чтобы сил поменьше было. Есть у нас два монаха затворника, они за дверью молитвы читали, так она орала громко и господа нашего хулила, предлагала им совокупиться с ней, смеялась сатанински.
 Он перекрестился.
- Да, не иначе бес вселился.
- Вот, я думал просто, в купель её засунем, когда не будет никого в церкви, позвал послушников, открыли дверь, а она сидит в уголке и плачет, жалобно так, я уж думал всё, отчитали монахи беса. Сама встала, говорит: « Простите меня родители, простите родненькие, не буду больше так себя вести, отвезите меня домой».  Наталья, мать её расплакалась, уже правда хотели домой везти, раскаялось дитятко, но отец Иона, затворник шепнул, что не спроста это всё, пусть едут, но в церковь зайдёт. А дальше ты сам всё видел, если б не ты, не знаю, что бы было, я ж даже не видел ничего, только как ты рот девчонке рвал, не знаю, что на меня нашло, остолбенел прямо, только когда пар из купели пошёл, понял всё. А Пётр смотри, углядел всё, да опосля нам всё рассказал, и про рожки, и про хвост. Ты вот, что, Фролушка, оставайся у нас, при монастыре, на прокорме, будут людишки приходить, ты их исцелять, деньги пойдут в казну. И тебе хорошо, и монастырю, и Господу нашему. Постриг примешь, и сан тебе дадим.
- Нет, батюшка, не могу, другую ношу Господь на меня взвалил, другой крест несу, извини. Скоро измениться всё, придут люди Антихристовы, выгонят братьев из обители, кого расстреляют, кого по миру пустят, глумиться будут над Верой, ничего не могу сделать, почти забудут, как Богу молиться, но через 40 лет потихоньку, начнут раздувать огонёк Веры в Господа нашего в людских сердцах и душах, и ведь разожгут, но потом опять гасить начнут, станут продавать Веру людям, дальше не вижу, не будет меня уже.
- Истину ли глаголешь?
- Истину, отец,- сказал я горько, -куда уж истиннее.
- Господь с тобой, делай, как знаешь, - перекрестил меня настоятель.

 Я почувствовал, как проваливаюсь в забытьи, а Фрол мне рассказывает:
- Ну, я в церковь ходил потом каждый день, сяду в сторонке…., Э, братец, да ты совсем снулый, спи, потом дорасскажу, до весны ещё время много.
- До какой весны?,- прошептал я и провалился в забытьи…

                5

Дальнобойщик Иван Кузьмич, решил ехать ночью, хотя и не охота, а сроки горят, да и пробок не будет. 30 лет за баранкой, начал ездить ещё в Союзе, нравилась ему эта работа. После армии сел за руль «Колхиды», потом дали «МАЗ», последние 8 лет ездил на «Мане», он так и звал свою фуру ласково «Маня». Оставалось немного, денег уже подкопил, хотел выкупить свой «Ман» по остаточной стоимости. Заказчик серьёзный, в договоре всё прописал, за каждый час просрочки большие штрафы, но за выполнение работы в срок хорошие бонусы. Вот и сорвался в ночь. До Угорска оставалось 50 километров, как раз планировал подъехать к фабрике и покемарить пару часиков. В горку прибавил газку, гружёная машина стала медленно ускоряться. Дорога на этом участке шла волнами, указатели стояли наклон аж по 45 градусов. Резво взлетел на горочку и вдруг увидел легковушку, стоящую поперёк дороги. Резко надавил на тормоз, но сделать уже ничего не смог, слишком тяжёлая машина, да глубокие кюветы по обеим краям дороги. Визг тормозов, резкий удар и легковушка летит по откос, вспыхивает ещё в полёте, взрыв. Пальцы на руках побелели, так он сжал руль.
- Бля, - была первая мысль,- вот и доехал.
Он остановился и минут пять тупо смотрел вперёд, потом выскочил из машины и побежал к краю дороги, посмотреть что можно сделать. Машина лежала внизу и горела чадящим пламенем, густой чёрный дым, чернее ночи, поднимался к небу. Спускаться не стал, понял, что там никому уже не помочь. Вернулся в машину, взял рацию и назвал свой позывной:
- Это Кузьмич, меня кто-нибудь слышит?
- Слышу тебя, Кузьмич – это Ерёма,- услышал он позывной дальнобойщика с фамилией Еремеев, сквозь помехи.
- Это Сват, слышу тебя.
- У меня тут вот какая ***ня…,- дальше он вкратце рассказал, что случилось,- крутая, похоже иномарка, выручайте если что…
- Не волнуйся, Кузьмич, передам на базу, в беде не бросим,- сквозь помехи услышал он Ерёму.
- Спасибо, пацаны!
Он достал телефон и набрал номер полиции.
Через 20 минут приехала машина ГИБДД, немолодой капитан, когда узнал, чья машина в кювете, щукой нырнул в машину и вызвал помощь. Через 7 минут приехал сам начальник ГИБДД, главный прокурор, начальник Угорской полиции. Полицейские быстро оцепили место происшествия, начались следственные действия. Но вдруг подъехала ещё одна машина, оттуда вышли двое, один в костюме, с красивым галстуком и дорогим кожаным портфелем, известный в городе юрист-правозащитник Иван Очередько, второй был  пожилой мужчина, в мятом костюме, небритый, с мешками под глазами. Звали небритого Николай Солодовников, он был генеральным директором компании-перевозчика с название «Угорские перевозки». Юрист достал свой дорогой телефон и сразу начал снимать место происшествия, уделяя особое внимание следам жжёной резины на асфальте и панорамным видам. К нему подбежал сержант ППС:
- Сержат Иванов, прекратите съёмку, выйдите за ограждение.
- У меня есть разрешение,- Очередько достал корочку коллегии адвокатов и сунул в нос сержанту,- я действую в интересах моего подзащитного Архипова Ивана Кузьмича. Или у вас есть возражение и вы хотите нарушить закон?
 Сержат подошёл к отдельно стоящим начальникам и доложился Клыкову, начальнику полиции, которого в народе звали «Клык», тот что-то сказал стоящему рядом с ним прокурору и они вместе подошли к записывающему видео юристу.
- Иван Николаевич,- обратился к нему прокурор города Сергей Щипцов,- прошу не снимать, мы все данные предоставим на суде.
- Хотелось бы иметь свою доказательную базу для суда, Сергей Васильевич, я доверяю нашим органам, но когда Ваш племянник в прошлом году сбил на светофоре женщину с ребёнком, которые переходили на зелёный сигнал, то на суде оказалось, что она чуть ли не сама выпрыгнула под колёса, едущего с черепашьей скоростью, вашего племянника, который летел по городу со скоростью не меньше ста двадцати,- улыбнулся юрист,- кстати, это не его ли машина лежит в кювете?
Прокурор помрачнел:
- Да, и мне кажется, что это дело семейное…,- он помолчал,- сколько вам платит заказчик? Я дам в три раза больше, только чтобы вы не принимали участие в этом деле.
- Купить хотите? После того, как меня 3 раза в суде, извините, «мордой об стол» - это дело принципа.
- Ну, как знаете, моё предложение остаётся в силе, надеюсь, вы примите правильное решение.
- Не сомневайтесь.
Прокурор, даже не заметил, что во время разговора юрист не выключал камеру и весь разговор записался.
Кузьмича крутили по полной, сначала продули на алкоголь, потом попросили помочиться в баночку на предмет наркотиков. Всё это время с ним был директор, который смотрел, чтобы не подсунули грязную банку или уже использованный алкотестер. Потом его посадили в машину и два следователя начали задавать разные вопросы, тут к ним присоединился адвокат, который говорил Кузьмичу на какие вопросы можно отвечать, на которые нельзя. Директор вызвал с базы другого водителя, который после того, как следственные действия закончатся, должен быть перегнать машину с товаром заказчику. А Кузьмичу надели наручники и повезли в следственный изолятор.
  Юрист снимал, как Кузьмича сажают в патрульную машину, потом опять подошёл к прокурору:
- Вы же понимаете, что если, не дай бог, с моим подзащитным что-нибудь случится в изоляторе, я дойду до президента.
- Вы мне угрожаете?
- Нет, что вы, просто предупреждаю.
- Да хоть до Господа Бога, идите, куда хотите.
 В изоляторе Кузьмича попросили сдать всё колющережущее и ценное, он вывалил на стол мелочь, кошелёк, снял золотую печатку и золотой крестик на золотой цепочке.
- Э-э, подожди,- он увидел, что дежурный лейтенант записывает в опись « кольцо, крестик и цепочка из жёлтого металла»,- это золото, по пробе посмотри.
Сзади получил удар в спину от второго лейтенанта, который находился в «дежурке»:
- Стой, молчи, падла, сейчас в камеру пойдёшь, там тебе это долго не понадобится.
Ремень Кузьмич, как и все водители не носил, пряжка давит на живот, предпочитал спортивные штаны с широкой резинкой, на ногах были сандалии на липучках, без шнурков.
- Веди его, Парамонов в «общую», до утра перекантуется, а там как  «следак» скажет.
- Зачем его к блатным, может в «одиночку» до утра?
- Веди в общую, ничего ему не будет.
 Лейтенант открыл дверь, за которой была другая дверь, сваренная из арматуры:
- Лицом к стене!
Руки были скованы сзади, он стал лицо к стене. Лейтенант открыл дверь:
- Проходи, стой, лицом к стене,- он прошёл в коридор и опять стал лицом к стене. Сзади с противным лязгом закрылась дверь, пошёл вперёд.
Его повели по длинному коридору, справа и слева железные двери с окошечками, закрытыми на замки. Возле двери с номером 203:
- Стой, лицом к стене.
 Кузьмич остановился, громко щёлкнул замок, как выстрел, с него сняли наручники и втолкнули внутрь камеры:
- Пошёл, давай, не стоим,- дверь захлопнулась, снова щёлкнул замок.
 Он остановился, темно, в маленькое окошко еле сочился лунный свет, глаза не сразу привыкли к темноте. Справа и слева вдоль стены тянулись двухярусные нары, на которых кто-то храпел, кто-то чесался, кто-то ворочался.
- Матерь Божия, на тебя уповаю в молитвах своих…,- вспомнилась молитва из далёкого детства, бабушка так говорила. И хотя Кузьмич был неверующим, не верил ни в Бога , ни в чёрта, но чисто интуитивно почувствовал, что отсюда уже никогда не выйдет. Впереди, под окошком стоял стол, за которым кто-то сидел, тот даже совсем тусклый свет отражался от лысины.
- Иди сюда,- раздался властный голос, и Кузьмич на ощупь  стал пробираться к окну.
Вдруг с верхней шконки в глаза больно резанул яркий луч света, он растерялся, а на шею накинули удавку, сделанную из копроновой верёвки,  и потянули вверх, он пытался схватиться за верёвку, потом стал бить по нарам, в глазах поплыли красные круги и он отключился. Предсмертная судорога, кишечник опустошился.
- Фу, Карась, опять терпила обосрался,- сказал, вставая, лысый  пожилой крепыш.
- Так всегда, так, в петле обсираются, иначе не как, инстинкт, наверное,- сказал здоровенный лысый амбал, который сидел на верхних нарах,- ты, Топор давай, с него надо резинку вынуть из штанов и к решётке подвесить, чтоб за самоубиство проканало, так ведь просили.
 Топор подошёл к Кузьмичу, вспорол штаны, достал широкую резинку, подтащи его к окну. Он сделал пелю из резинки, накинул на шею удушенному, поддержал его подмышками, чтобы Карась перехватился, потом они подтащили тело к зарешёченному окошку, подняли и привязали конец резинки к решётке.
- Так сойдёт, - сказал Топор, давай спать,- а вы, если кто вякнет, за ним пойдёте, сам повесился, совесть нечистая у него была.
 Камера промолчала, все знали, начнут колоться, и их недосчитаются на утренней поверке.
 Утром Карась заорал:
- Эй, начальник, открывай, у нас жмур воняет, дышать нечем.
 Открылось окошко раздачи, которое здесь называли «кормушка»:
- Все отойти, - громко на всякий случай крикнул старший наряда, посмотрел на висельника, «кормушка» закрылось.
Через минуту открылась дверь и в камеру влетел наряд:
- Строиться, суки,- тех, кто не успел спрыгнуть с верхних шконок сбрасывали на пол и били ногами,- лежать.
 Арестанты падали на пол, закрывали руками головы, дубинки лупили по спинам, рукам головам, не разбирая.
- Э, начальник, западло так, мы-то здесь причём, жаловаться будем,- сказал лежащий в позе эмбриона Топор.
- Заткнись, сука, в карцер его.
Двое вертухаев схватили его за руки и вытащили в коридор, там начали бить лежачего ногами, потом подняли, сковали сзади наручниками и высоко задрав руки, так, что он мог передвигаться только согнувшись, повели его в карцер, один из конвоиров смачно залепил ему поджопник:
- Образумишься, там.
- Сочтёмся, начальник, - пробурчал Топор.
Остальных вывели в коридор, построили лицом к стене.
- Кто, что видел, говорите,- прошёл вдоль строя прапорщик-начальник смены.
- Так, это, тихо всё было, стало быть сам он,- ответил старший по камере Оглобля и тут же упал на колени от сильного удара по почкам.
- Неправильный ответ, встать,- он перешёл к другому.
 Так продолжалось полчаса, пока не появился заспанный следователь и судмедэксперт. Всех раскидали по разным камерам, труп сняли с решётки и увезли на вскрытие.

 Пожилой врач, Иван Афанасьевич уже давно был на пенсии, но тяжело болела жена, на руках маленькая внучка, сын привёз, попросил позаботиться, пока денег заработает и пропал, вот уже семь лет не звонит и не объявляется, зарплата у врача-паталогоанатома небольшая. Он ещё на «скорой» по ночам подрабатывал, но денег всё равно не хватало. Жену надо скоро ложить в больницу, неоперабельная опухоль, ей всё тяжелее и тяжелее ходить с каждым днём, бесплатных лекарств не хватает, а платные стоят очень дорого, на «скорой» списывает обезболевающие, подкапливает на будущее, знает, что это такое, умирать от рака. Жаль, что у нас нет автоназии, страшно, когда близкий человек мучается так.
 Утром привезли труп из СИЗО, мужчина, примерно его возраста, удушение, явно видно, что удушили чем-то узким, верёвкой, багровый след чёткий, идёт под острым углом к подбородку, а потом подвесили на широкой резинке или бинте, след менее чёткий и идёт вверх почти под прямым углом, так и отразил в отчёте, написал как есть, что человека убили.
 Потом к нему зашёл следователь из прокуратуры, Черепанов, кажется, почитал отчёт и попросил переписать, мол, убийцу всё равно не найти, а тут тень на всех сотрудников СИЗО, могут премии лишить или вообще уволить, а у многих дети и работы не найти, а они вот… и протянул толстый конверт, и если что, то всегда можете обращаться, поможем.
 Он вздохнул, конверт взял, отчёт порвал пополам и выбросил в мусорное ведро под столом, сел, написал новый отчёт, утаил факты, да, мол, самоубийство. Следователь убежал довольный. Врач пересчитал деньги в конверте, двести тысяч, надо спрятать на чёрный день.
 После обеда к нему зашёл какой-то Очередько, юрист, спросил, ни он ли делал экспертизу и не показалось ли ему что-то странное, но он ответил, что банальное самоубийство, выгнал назойливого посетителя и ушёл домой. Если бы он знал, чем это закончится, то, наверное, никогда не взял бы этих денег, и не стал бы скрывать правду.
 Иван Николаевич Очередько за ночь развил бурную деятельность. Поставил в ружьё весь свой офис, даже курьера вызвал в ночную, на всякий случай. Кафемашина работала без перерыва:
- Так, ты Витя едешь в область, пока дороги не перекрыли, возьми доверенность от меня, сиди на квартире, жди указаний. Постараюсь областную прокуратуру на уши поставить,- говорил Иван Николаевич, расхаживая по офису с большой кружкой кофе,- Ты Саша, срочно в Зуевск, привезёшь сестру водителя, по дороге настрой её на войну с прокуратурой, у неё кроме брата никого нет, а мы поможем. Так, Валя, отвечаешь за работу в сети, быстро жалобы в Приёмную президента, в генпрокуратуру, везде, куда можно и сейчас скину видео, сделай копии Вите и Саше, сама повесь на сервере, по моей команде запустишь в Ютубе, Контакте, Одноклассниках, Файсбуке, чтобы шумиху поднять, да, пресса обязательно, телевидение, везде, где люди слышат и видят.
- Понял, - ответил Витя Шаманин, зам. Очередько по юидическим вопросам и связям с представителями органов,- я, тогда, вашу машину возьму, а вам вот ключи от моей и доверенность, да, областной прокурор сейчас в отпуске, на Бали уехал, там его зам, Потапов Сашка, мой сокурсник, скажите, что надо подписать, я у него подпишу.
- Попроси его пока не лезть и всё оформи, что мы водилу защищать будем на следствии и суде.
- Иван Николаевич, адрес сестры есть?- сказал Сашка Мозговой, спец по добыванию информации.
- Найди, сейчас это не сложно, и давай уже, ноги в руки, чую, дороги скоро перекроют, чтобы резонанса не было.
- Вот, сделала,- сказала Валя, которая в конторе занимала должность пресс-секретаря,- ребята возьмите флешки, если что там видео, если вдруг что не так, публикуйте везде, где можете, делайте копии, отсылайте в газеты, вешайте в Ютубе и, где получится повесить.
- Ну, а вы Сильвестр, господи, кто ж вас так назвал?
- Мама,- сказал здоровенный детина, который работал курьером.
- Так вот, заприте все двери, включите свет и на все звонки отвечайте, что в офисе никого нет, вернее нет, просто сними трубки со всех телефонов, как будто у нас занято и ходите по офису, создавайте суету, я пойду, вздремну пару часов.
Он прошёл к себе в кабинет. Большой стол, удобное кожаное кресло, в углу небольшой диванчик, шкаф для бумаг, большой , тяжёлый «совковый» несгораемый шкаф, в котором ничего ценного не хранил, всё ценное в потайном сейфе, встроенном в шкаф для бумаг, но найти его не просто. Шкаф и сейф заказывал за границей. Приехали 2 немца, 2 дня пилили, долбили, собирали, потом показали ему как этим пользоваться и уехали. Несгораемый шкаф несколько раз вскрывали и уносили оттуда всё содержимое, благо ничего важного. Он даже вызывал полицию, но когда они работают в связке с криминалом, то, как обычно, ничего не нашли. Даже хотели оштрафовать за ложный вызов. До потайного сейфа не добрались.
 У Ивана был зуб на прокуратуру. Два года назад к нему обратился школьный друг, Генка Синцов. Посреди бела дня, на пешеходном переходе, сын мэра города Антон Шипцов сбил его беременную жену, которая вела двухлетнего сына из садика домой. В результате ДТП жена и ребёнок погибли. Получается, Генка потерял 3-х человек, его Ленка была уже на восьмом месяце. Иван сам женат не был, учился, потом работа «на дядю», постоянные командировки по России, снискал себе славу хорошего юриста, но в делах семейных не преуспел. В гости к Генке ходил с удовольствием, его жена  прекрасно готовила. В школе, в десятом классе, они на перегонки ухаживали за ней с Генкой, только после школы он уехал учиться в Москву, а Генка поступил в областной университет, туда же поступила и Лена, когда Иван приехал в очередной раз в Угорск, то счастливый друг пригласил его на свадьбу, свидетелем. Потом у них родился сын, Володька. Когда Генка отвёз Лену в роддом, он пригласил Ивана «посидеть». Они достали бутылку дорогого коньяка, но выпить не получалось, Генка каждые 10 минут звонил в роддом, интересовался, как дела у жены, сильно нервничал. Нервозность передалась и Ивану, он уже собрался уходить, но тут, наконец-то Генку осчастливили, мальчик, «трипятьсот» и пятьдесят пять сантиметров:
- Богатырь, - закричал невысокий и щуплый  Генка,- весь в меня!
 Он схватил со стола уже давно налитый бокал и выпил залпом, потом посмотрел на друга слегка затуманенным взглядом, схватил бутылку налил себе ещё, второй уже налитый бокал протянул Ивану:
- Тост, Ванька, тост, у меня сын родился.
- Как назовёте.
- Володькой, как Ленина. Будет Владимир Ленин, ну в смысле мама у него Лена, значит он чей? Ленин,- он засмеялся радостно.
- Ну, тогда здоровья и долгих лет жизни Владимиру Геннадьевичу и его маме…
Не сбылось…, в один день погибли ребёнок и мать, и другой ребёнок, девочка, которая так и не увидела свет…
Когда случилось несчастье, он сразу же прилетел на место аварии. На асфальте обведённые мелом следы от тел, кровь, много крови, женщину и ребёнка отбросило в разные стороны, следов торможения не было. Тела и машину убрали. Он стал снимать видео на телефон, но его попросил этого не делать сержант ДПСник, мол, всё снято, протокол составлен. Он бросился в местное ГИБДД, чтобы взять копию протокола, но дознавателя не нашёл, не нашёл он его и на следующий день.  Генка запил, Иван каждый день приходил к нему вечером, чтобы рассказать, как идёт следствие, но друг пил и пил, каждый вечер, перестал ходить на работу, его уволили за прогулы, перестал мыться, убирать дома, мыть посуду. Иван пьяного относил его в комнату, а сам мыл посуду, выбрасывал мусор. Генка плакал:
- Зачем мне теперь всё, зачем? Вань, ко мне подходили какие-то люди в магазине, предлагали денег, угрожали, требовали забрать заявление.
- Не волнуйся, всё будет нормально.
Он переживал за друга и попросил Витьку Шаманина поставить в квартире прослушки и видеонаблюдение. Потом они просматривали записи. Через месяц Гена даже не запирал дверь, у него в квартире стали появляться какие-то тёмные личности, пили с ним, вели задушевные разговоры, а сами потихоньку выносили из квартиры всё более-менее ценное. Гена стал занимать у всех деньги, часы и золото Лены заложил в ломбард, где Иван его тут же выкупил. Особенно подозрительный тип Алёша Чапай, приблатнённый недовор, который год отсидел за то, что в пьяном угаре напал на соседку с ножом, каждый вечер приносил водку и во время распития предлагал взять у большого человека деньги, много денег, готов даже договориться. Генка ни в какую не соглашался, хотя в деньгах нуждался, молча, напивался и засыпал за столом.
Через 3 месяца было назначено слушание в суде. Пышуший здоровьем, в костюме с иголочки Антон Щипцов выглядел великолепно, а вот Гена, с трёхнедельной щетиной ( отказался побриться, с красными глазами, не стриженный, в старых джинсах, стоптанных кроссовках и растянутом свитере, выглядел, мягко говоря не очень, особенно когда во время суда подошёл к судье и дыхнул перегаром, судья поморщился.
От прокурорских был тот самый Черепанов. Адвокатом Гены был Иван. Дело сразу же стали разваливать, вдруг оказалось, что уличные камеры в это время не работали, сбой в системе. Свидетели, которых было много, отводили глаза и давали показания, что Лена с ребёнком сама бросилась под машину, а Антом ехал со скоростью 30 километров в час, просто всё случилось неожиданно, он не успел затормозить. Гена вёл себя неадекватно, прерывал свидетелей, грубил судье. Наконец судьи удалились на совещание, Иван слышал через открытую дверь, как судья говорит своей помощнице:
- Ничего удивительного, я бы от такого мужа тоже бы под машину бросилась или с крыши.
Антона оправдали, Гену оштрафовали на 5 тысяч за неуважение к суду.
 Иван подал аппеляцию, но в областном суде, несмотря на факты, всё оставили без изменений.
Гена пил каждый день, Иван пробовал разговаривать, грозился закодировать, а однажды утром Гену нашли под окном, упал с восьмого этажа вниз головой. Экспертиза показала сильное алкогольное опьянение, списали на самоубийство…

 Иван сел в кресло, стал перебирать бумаги на столе, потом включил компьютер, стал читать переписку с клиентом, понял, что уже ничего не понимает, снял пиджак, стянул галстук, и пошёл к дивану. Сел и выключился, моментально.
 В полвосьмого зазвонил будильник, вскочил, наскоро умылся, чашка кофе на ходу, закрыл кабинет, прыгнул в машину, без пяти восемь подъехал к СИЗО. Возле ворот огромная очередь, люди с сумками, коробками, мешками. Женщины с заплаканными глазами. Ждут свиданки, передать передачу. Очередь занимают с ночи. Над этими людьми какая-то обречённость, серые лица, красные глаза, серый осенний рассвет, свинцовые серые тучи, начинает накрапывать дождик.  Он подошёл к калитке, постучал:
- Кто?
- Я к задержанному вчера водителю фуры, адвокат.
- На время посмотри, рано ещё.
- Уже ровно восемь, прошу пропустить.
Лязгнул засов, калитка открылась:
- Проходите,- зло сказал невыспавшийся прапорщик,- знаете куда?
- Не впервой.
Он прошёл по проходу  в «дежурку». Там  в стеклянное окошко, забранное железной сеткой, протянул документы.
- Вы к кому? – спросил дежурный прапорщик с красной повязкой на рукаве.
- К водителю фуры, сегодня ночью привезли, мне надо с ним поговорить, я адвокат.
- Следователь не приехал ещё, а без него не имею право,- было видно, что прапорщик еле сдерживается, чтобы не нахамить.
- Я подожду,- Иван сел на старый, обитый протёртым и порванным дермантином стул.
- Ждите, ваше право,- прапорщик закрыл окошко.
Он посмотрел в окно, тоже забранное решёткой из толстой арматуры, которое выходило во внутренний дворик. Так, 4 серые кирпичные стены и сверху тоже решётка на уровне 3 этажа. Во дворике, который был предназначен для прогулки заключённых на корточках сидели человек пятнадцать, под охраной двух сержантов срочников с автоматами и девушки вольнонаёмной с большой немецкой овчаркой на поводке. Собака рвалась к заключённым, они руками закрывали головы, девушка еле сдерживала пса. Решётка на крыше дождю не преграда и заключённые и конвой были мокрые до нитки.
Дверь в дежурку открылась, на ходу стряхивая зонт, влетел следователь прокуратуры Черепанов, в чёрном плаще, дорогом костюме, белая рубашка, тёмно бордовый гастук, золотая заколка, золотые же запонки с монограммой:
- Ба, Иван Николаевич, не спится?
- Да, какой уж тут сон, Игорь Владленович, приехал к подопечному.
- Не к Архипову ли?
- К нему.
- Так, позвонили только что, повесился он ночью в камере, я вот и приехал проводить дознание.
- Как повесился? – Иван вскочил со стула.
- Тихо-тихо,- следователь силой усадил его назад,- мы во всём разберёмся, виновных, если они есть, накажем, езжайте домой, отоспитесь.
Он рванул из кабинета:
- Нет, так не должно быть,- думал он, садясь в машину и набирая номер Солодовникова,- Коля, да, Иван, слушай, ЧП, сказали, что Кузьмич повесился, я к патологоанатомам в морг, ты давай ребят собери, пусть возле СИЗО подежурят, а сам туда, бери справку или бумагу по следствию, что и как, потом ко мне в офис.
Он подъехал к городскому моргу, минуя медбрата, который хотел загородить ему дорогу прошёл в кабинет к патологоанатому:
- Вы делали вскрытие мужчины, которого привезли из СИЗО утром?
- Да, я,- сказал врач,- а вы кто?
- Я адвокат покойного, Очередько моя фамилия.
- Что вам угодно?
- Было ли что- нибудь необычное, спрошу прямо – это убийство?
- Нет, молодой человек, обычное самоубийство, самоповешение.
Но голос дрогнул, взгляд юриста метался по кабинету:
- Точно самоубиство?
- Точно, молодой человек, я много лет этим занимаюсь, точнее некуда.
И тут взгляд Ивана зацепился за мусорное ведро, оно было полное, а сверху лежали порванные пополам листы, подойти и взять их он не мог, но это уже было интересно:
- Хорошо, а заключение можно посмотреть?
- Заключение у следователя, Черепанова, а я извините домой, моя смена закончилась.
Иван вышел из кабинета, прошёл по коридоры, покрашенному наполовину масляной зелёной краской, наверное, ещё при постройке здания и завернул за угол, там был короткий аппендикс, в конце которого была дверь с надписью «туалет». Он открыл дверь:
- Куды, прёшься?- услышал он старческий голос, там убиралась уборщица,- уберу-зайдёшь, неймётся ему.
- Извините,- в голове мелькнула мысль, он дождался, пока мимо по коридору, к выходу пройдёт патологоанатом, на ходу надевая старенький серый плащ, вернулся в коридор и сел на широкий подоконник.
 После уборки туалета, бабулька - уборщица с ведром и шваброй подошла к двери кабинета Ивана Афанасьевича, долго возилась со связкой ключей, открыла дверь и скрылась в кабинете. Через 20 минут она вынесла полиэтиленовый мешок с мусором и понесла его с другими мешками, которые стояли в коридоре на улицу, в контейнер.
 Юрист постоял ещё немного у окна, потом пошёл неспеша на выход, душа пела.
Бабулька постояла на выходе, поругала медбрата, который курил на крылечке, подошла к контейнеру, бросила туда пакеты и вернулась в здание, а Иван, вооружившись палкой, стал подталкивать пакеты к краю мусорки. В первом же пакете, сверху лежали листы, порванные пополам, бинго. На верхнем, было написано заключение на смерть Архипова Ивана Кузьмича. Причина смерти удушение тонкой верёвкой или шнурком, а потом повешение на резинке.
- Эй, ты чё там лазишь?- от крыльца бежал куривший медбрат, здоровенный детина.
- Да, ничего,- юрист схватил листки и побежал к машине, открыл дверь, прыгнул на сидение, заблокировал дверь .
- Отдай чё взял,- медбрат пытался открыть дверь машины, бил кулаком по крыше,- отдай, козёл!
Но тут к моргу подъехал «Старекс», минивэн, из него стали выходить водители, которые сейчас не находились в рейсах, они дружной гурьбой направились к моргу.
- Эй, чуваки, вы куда?- медбрат бросил попытки открыть машину и рванул за молчаливой толпой. Последним из машины вышел Солодовников и подошёл к его машине.
 Иван открыл дверь,  вылез навстречу:
- Привет, Николай,- он пожал руку директора.
- Привет, Иван, нарыл что-нибудь, что за тобой эта дубина носилась по двору?
- Да вот, похоже, настоящее заключение, а у следователя другое, тоже написанное патологоанатомом, но позже, надо это сейчас сложить, отсканировать, а оригинал спрятать надёжно, на суде ой как пригодится. И отправить по всем инстанциям, чтобы неповадно было, жалко врача, но, похоже, прокурорские ему хорошие деньги заплатили.
- Да, если так, то подставился он конкретно. Я вот что: выставил на торги здание, квартиру, гараж, дом, не хочу здесь больше жить, можешь проследить, чтобы с деньгами не обманули, давно хотел купить гараж или МТСку в Подмосковье, общагу для ребят, кто со мной уйдёт. После смерти Кузьмича многие уйдут, хочу закрыть этот город для перевозок, я клич по трассам кинул, многие поддержат, у нас тоже братство, пусть все знают, мы своих не бросаем.
- Хорошо, проконтролирую. У меня дружок недвижимостью и землёй занимается в Подмосковье, дам телефончик, позвони, может,  подберёт что-нибудь, он точно не кинет.
- Замётано.
 Иван сел в машину и поехал в офис. Машину припарковал за два дома, решил пройтись пешком. Завернув за угол, он увидел, как бравые ребята в бронежилетах и в чёрных масках выводят в наручниках курьера, следом шёл следователь Черепанов и нёс коробку с бумагами. Иван успел зайти за угол, развернулся и быстрым шагом направился к машине. Он был готов к такому развитию. На такой случай у него была снята квартира в городе, были так же ключи от дачи друга, но за город его не выпустят. Через полчаса он заехал в гараж на территории гаражного кооператива. Закрыл ворота, выгнал из соседнего бокса неприметный «Жигуль» синего цвета, зарегистрированный на друга и поехал на конспиративную квартиру.
 Месяц они собирали факты, нашли сестру, которая написала заявление в прокуратуру, полицию и суд. Ей угрожали по телефону и подходили на улице, пришлось нанять охрану. На суде вообще был «цирк», судья не приняля к рассмотрению ни одной улики, ни одного ходатайства. Когда было предъявлено заключение патологоанатома, первое, которое он порвал, то Витю, который присутствовал в суде на правах адвоката сестры Кузьмича, вообще чуть не арестовали под видом того, что эти бумаги были добыты незаконно, то есть украдены. Судья не замечала очевидного, в итоге было принято решение, что имело место быть самоубийство, никого не наказали, а ан Ивана завели уголовное дело и объявили в розыск.
 Иван написал президенту, отправил копии документов и доказательства, что человека в СИЗО убили, но Администрация передала дело в Генеральную прокуратуру, те в областную, те в городскую, а оттуда получили ответ, что всё нормально, имело место быть самоубийство и ничего более.  Соцсети поорали-поорали про коррупцию в органах, беспредел, но резонанса дело не получило, кому какое дело до того, что там произошло в этом Мухосранске, когда на экраны вышел новый американский фильм с постаревшей Голливудской звездой.
 Солодовников продал всё имущество и переехал в Московскую область, с ним переехали все шофёры и другие работники фирмы. В одном из посёлков , откуда молодёжь бежала в Москву из-за маленьких зарплат и отсутствия работы, вдруг появилось много людей. Глава администрации сдал им в аренду, за смешную плату бывшую МТС, которую быстро восстановили. Бывшее общежитие, которое так и не достроили, продали за смешную цену. Солодовников нанял строителей, здание достроили, запустили в эксплуатацию, к осени все семьи имели своё жильё, кто-то уже брал кредит на покупку земли и пустующих домов в посёлке. Заказов стало больше, ведь Москва под боком. А вот Угорск оказался в блокаде. Никто из перевозчиков не хотел возить туда грузы. Несколько частников рискнули, но ночью, на трассе, возле гостиницы, где они ночевали, случилось ЧП, загорелись обе фуры, груз не доехал. Когда цены в магазинах и на рынке стали расти, уговорили последнего частника возить товар из области, но он ездил куда-то только с охраной из полицейских и в сопровождении машины ГИБДД. Кто-то ночью написал ему на весь кузов несмывающейся краской «Пидор», вот с такой надписью он и гонял по области, боясь выезжать за её пределы.
                6
 Передо мной всё это промелькнуло как сон, я опять очнулся в землянке.
- Очнулся,- спросил Фрол Спиридоныч,- на, вот, попей бульону, а то совсем захудал.
- А дальше?
- А что дальше, пожил ещё в Костроме, к бабе Мане стали люди приезжать, детей привозить хворых. Я не знал, а она с них денег брала, обирала. По-разному было. Эвон, девочку привезли, маленькую, в горячке. Я глянул, а её ссильничают через пять годков, когда ей двенадцать стукнет, да лицо изуродуют, бросят в яме, подумают, что убили, а она выживет,  ребёнка родит и бросит, а сама банду организует, найдёт тех бандитов и убьёт их, люто убьёт, долго умирать будут, но и она столько людской крови прольёт, что возьмут её эНкэВэДэшники и расстреляют. Не стал её лечить. Или вот паренька мать принесла, чистый ангел, волосы светлые, глаза синие, а посмотрел я, вырастет он, будет нравиться девушкам, соблазнять их, а потом убивать, в тюрьму сядет, а когда немчура придёт, переметнётся к ним и будет палачом у них, будет людей расстреливать, пытать, много крови прольёт, отказал и ему. Но видел и таких, кто веру пронесёт через годы, тяжело им будет, но будут верить.
 У монастыря собирались убогие, милостыню просили. Только настоящих юродивых туда и на версту не подпускали. Здоровые были, упитанные, одевали лохмотья, красили язвы и раны, ноги-руки прятали, клянчили копеечку у прохожих. Днём юродствовали, а вечером раходились по притонам да по хатам, где жулики живут. Старшим у них был Ваня Безрукий. Не было у него руки левой, но потерял он её не на войне, как всем говорил, а отрубили ему воры, когда он с ними в карты играть сел и передёрнул. Матери у него не было, отец был игроком, ошивался по разным местам, где в разные игры играют, особенно в карты на деньги. По-крупному не играл, да и садился с людьми играть, которые к воровскому миру отношения не имеют. Научил и сына в бильярд играть, в карты, в напёрстки. Но предупреждал, чтобы с «серьёзными» людьми не садился и в крупные города не совался, в Москву и Питер. Умер от чахотки, а Ванятка решил сразу много заработать. Сел в Москве на «малине» с хитровскими ворами играть, да передёрнул. Хвать его за руки, и выбор у него только и был, правую руку или левую потерять, пожертвовал левой.  Без руки уже не «покатаешь», докторам отдал последние деньги, которые от отца остались и пошёл счастья искать, побирался по деревням, говорил, что на войне руку потерял, а потом в Костроме сел возле монастыря «христарадничать», на него и наехали местные «юродивые», избили. Но он их подстерёг потом по одному, Сеньку безносого ножом пырнул, а остальных застращал, что стали они ему долю отдавать от сборов, он и сам с ними сидел, в лохмотьях, показывая всем культю, заодно и присматривал, чтобы не утаивали ничего. За несколько месяцев заработал денег и заказал себе протез справный, от руки не отличить, снял комнату в номерах, приоделся и по вечерам посещал дорогие рестораны. Никто не мог даже подумать, что этот молодой человек, в дорогом костюме, с юбилейной медалькой не герой войны, который потерял руку, а попрошайка из Ипатьевского монастыря.
 Решил он как-то поглумиться надо мной. Шёл я на вечернюю службу, а Ванятко с Геркой безногим заступили мне дорогу:
- Ты, Фрол, говорят людей лечишь, так руку мне вылечи, чтобы новая отросла, -  и протягивает мне свою культю,  а сам смеётся, а в глазах как будто жёлтым светиться, бес в нём сидит.
- Ты, Ванятка, не руку лечи, а беса из себя изгони, пойдём на службу, выгоню, а то душа у тебя чёрная,- и руку к нему протянул с кусочком ладана в шепоти.
 Отшатнулся он и скривился, как будто полыни выпил.
- Ты, поосторожней, Фрол, ходи, да оглядывайся.
- Всё в руках божьих. Тебя вылечить не могу, а вот друга твоего – пожалуйста.
Толкнул я Герку, он упал на спину, костыли разлетелись в разщные стороны, он ногу вторую из штанины вопростал, которую поджимал и вскочил на обе ноги, да ко мне бросился. А народ увидел такое дело, подскочили, да начали их бить. Ванятку к земле прижали, да все деньги из корманов выгребли.
- Встеримся с тобой, Фрол, встретимся.
Нажил я тогда себе смертельного врага.
 Через неделю шёл домой после службы, они меня и встречают в слободке:
- Всё, Фрол, отбегался,- сказал Ванятка и достал нож,- резать тебя будем.
- Всё в руках божьих, как господь управит, так и будет.
Он ударил ножом, я поднял руку с чётками, нож застрял в них и сломался. Все остолбенели, но Герка, который зашёл сбоку размахнулся и ударил железным прутом, который держал в руках. Дальше я ничего не помню. Помню только вижу со стороны, как лежу на дорожке, темно на улице, а тут луч света, яркий такой, а наверху женщина, лицо сияет, платок на ей, парчовый и говорит она кому-то:
- Наш он, рано ему…
Луч погас и остался я рядом со своим телом. Этож Богоматерь меня, получается, своим назвала. Тут парень с девкой, видать с прогулки возвращались. Девка меня увидала, да как заорёт. Народу набежало, кто-то начал меня поднимать, тут в тело юркнул и опять ничего не помню. Пришёл в себя в келье, в монастыре, молодой монашек отходную мне читает, рубаха на мне белая, как саван. Я решил его попугать, поднял одну руку медленно, потом вторую. Он испугался сильно, быстрее читать начал, но не побежал. Потом глянул я на него, не пропадёт, не сгинет в колониях, не расстреляют его, долго жить будет, не сломленный, с верой в Господа нашего. Такие, как он и возрадят потом Веру.
Потом прибежал отец Гавриил, настоятель:
- Ох, Фролушка, а мы уж думали тебя потеряли, доктор сказал, что отошёл ты, а ты вот… Чудо какое сотворил Господь.
- Богородица, она своим признала.
- Да ты что, воистину Чудо Гоcподне, пойдём в трапезную, оголодал поди, вторую седмицу лежишь.
- Как вторую?
- Вот так, я чётки прибрать хотел, а они через пальцы проскакивают, а в руки не даются, значит не помер, мыслил я , а вчера они исчезли.
- Как исчезли? Вот же они…
- А теперь опять появились. Пойдём, Фрол, и ты, брат Иоанн, трапезничать,- и он вышел в коридор.
 В трапезной, за длинным столом сидели братья-монахи, день был скоромный, поэтому на столе не было разносолов.  Я прошёл вдоль стола, всматриваясь в лица, кого-то скоро расстреляют в стенах монастыря, кто-то сгинет в застенках ГУЛАГА, кого-то в насмешку отправят в СЛОН на Соловки.  Двое доживут до старости брат Алексий и брат Иоанн, они попросятся в штрафбат и пойдут воевать на фронт, оба после войны вернутся в лоно церкви, станут настоятелями храмов , так и будут носить ордена и медали на рясах. К ним будут особые почёт и уважение среди церковников, Алексий станет под конец жизни епископом, а , Иоанн настоятелем монастыря на юге.
За отдельным столом, в углу,  сидели пять молодых людей. Им ещё предстояло принять постриг. Они помогали по хозяйству, ухаживали за скотиной, выполняли черную работу. Среди них выделялся невысокий, худой парнишка, с косящими, вечно бегающими глазами. Севка Ссукин. Он пришёл в монастырь из глухой деревни, сказал, что сирота, родителей и братьёв прибрал мор, который пару лет назад прокатился по границе губернии, холера. Ему поверили, приставили помогать по хозяйству, но отец Гавриил для проверки послал весточку к сельскому батюшке, узнать подробности о семье Ссукиных. А пока ждал ответа, Севка, на правах кандидата был допущен к общему столу и молитве.
 На самом деле Севка никогда не жил в Кобылищах, там у него жил дед, а он с матерью жил в селе Укромном. Был он у матери единственным сыном, отца не знал, мать про него ничего не говорила. Как единственный ребёнок он с детства получал всё материнскую тепло и ласку, оттого и рос эгоистом. Мать его, ещё девчонкой, поймали трое бежавших каторжников, которые пробирались на север, когда она стирала бельё на речке. Не было рядом никого, вот и ссильничали её втроём. Когда она понесла, отец собрал все деньги и отвёз её в Укромное, от глаз односельчан подальше,  к сестре, там она и родила.  Всем говорили, что у неё есть муж, солдат, воюет на юге и скоро приедет, но это было неправдой, все это чувствовали, но не осуждали, мало ли что в жизни бывает. Севка родился больным, чтобы его выходить, мать нанималась батрачить к богатым односельчанам. Когда Севка подрос, он научился придуриваться, чтобы ничего не делать, даже начился изображать «падучую», чтобы мать его жалела и не заставляла что-то делать. Он вообще вообразил себе, что отец его помещик, или даже дворянин, просто не мог жениться на простой матери, ждал, что, когда-нибудь скоро, приедет отец на тройке и заберёт его к себе в огромный дом, где он будет сытно есть  и спать на пуховых перинах. В церковно-приходской школе его не любили, потому что,  вообразив, что он «голубых» кровей к ровесникам он относился как к быдлу, за что был неоднократно бит пацанами. Красавцем он тоже не был, худой, скрюченный, с косыми бегающими  маленькими глазками, получил прозвище Кикимор, что его очень злило. Мать хотела отправить его в Кобылищи, к деду, чтобы он помогал по хозяйству, но он изобразил «падучую» и мать, решив, что он не способен к работе оставила его в покое, при себе.
 Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он влюбился в девочку Настю, жену местного старосты. Красивая, статная, Настя всегда выделялась среди девчонок, которые собирались на околице по вечерам. Но Настя гуляла с Витькой, лихим балагуром-гармонистом, которому исполнилось восемнадцать, и который собирался уехать в город, работать на заводе и забрать с собой Настю. Настя жила в соседнем дворе, а Витька на другой стороне села, но домой он её всегда провожал, а Севка прятался за забором и выжидал, когда она останется одна. Однажды Витька довёл её до  калитки, после вечерок, они поругались и Витька ушёл, а Настя осталась одна и плакала. Пользуясь моментом, Севка выскочил из темноты, стал мять её за груди, обнимать, слюнявить ей лицо, пытаясь рассказать, как он её любит, но она, сначала поддалась напору, а потом сильно оттолкнула худого Севку, который упал на пятую точку, и рассмеялась. Она смеялась над его ростом, глазами, субтильной фигурой, называла Кикимором, что очень больно , как будто ножом резало всю его душу, гасило сознание. А на следующий день, когда он пошёл на речку, чтобы половить рыбы, его встретили и избили Витька с дружками, сломали удочку. Он пришёл домой с разбитым носом, распухшими, как оладьи губами и заплывшим глазом и … затаил злобу, но не на Витьку и дружков, а на Настю.
 Витька уехал в город, устроился работать на завод, а Настя осталась ждать его дома. На выселки она не ходила, с молодёжью не гуляла, сидела дома, помогала матери по хозяйству. Севка выжидал, долго караулил её по ночам, но со двора она не выходила. Он ждал, хладнокровно, как будто чёртик в него вселился, который подсказывал, что надо делать. Однажды она пошла вечером к своей тётке, та захворала. Севка видел это и приготовился. Путь Насти лежал через мостик над ручейком, который делил село на две неравные части, вдоль ручейка росли заросли лозы. Зимой всё просматривалось насквозь, а вот летом как будто бы зелёная стена разделяла село.
  Настя возвращалась домой, когда уже стемнело. Она перешла по мостику ручей и тут увидела в темноте, в кустах,  огонёк.
- Настя-я-я, - позвал тихий шёпот.
- Чего тебе, ты кто?- она не испугалась, не закричала, а сделала шаг к огоньку,- кто тут шалит?
- Пойдё-ё-ём, что покажу,- прошептал огонёк, и стал, потихоньку, удаляться.
Она сделала шаг, потом другой, уходила всё дальше и дальше от мостика. Вдруг огонёк погас, она испугалась, заметалась в кустах, кто-то сзади набросил ей на шею верёвку и стал душить. Она не могла дышать, стала хватать руками верёвку, чтобы просунуть пальцы и освободить горло, сделать глоток, нет, хоть глоточек воздуха, упала на колени, но сознание её покинуло. Она пришла в себя от боли. Лежала на животе, голая, а кто-то сзади пытался что-то просунуть ей между ног, во рту был кляп из тряпок, руки связаны за спиной, резкая боль между ног, она почувствовала, как что то липкое и тёплое потекло по ногам, она попыталась закричать, но могла только стонать. Сильный удар по голове и она потеряла сознание.
 Утром её тело нашли мальчишки, которых отец послал нарезать лозы на плетень. Она лежала на небольшой полянке голая, изнасилованная, с кляпом во рту и связанными полосками от разорванного сарафана. Спина вся в крови, истыкана ножом. Отец Насти, Степан Евсеевич вызвал из города жандармов. Стали ходить по домам, делать обыски, опрашивать людей. Нашли Севкину рубашку, всю в крови, а вот Севку не нашли, как в воду канул. В это время по деревням прошла эпидемия холеры. Люди умирали семьями, вымирали деревни. Врачей не хватало, фельдшеры были только в крупных сёлах, над холерными деревнями вывешивали чёрные тряпки, чтобы люди не подходили. Вот, в такой, вот вымершей от холеры деревни Севка и пересидел 2 месяца, еды было навалом, полные погреба. Он искал тайники, не брезговал снимать с умерших крестики на цепочках, серьги, кольца. Там, в доме старосты он нашёл паспорт на имя Ссукина Всеволода, мещанина, и кожаный кошелёк с 25 рублями ассигнациями, видно кто-то из родственников к старосте приехал, заболел, да помер.
 Решил он в город податься, да напоролся на разъезд казачий, те на дорогах стояли, чтобы холеру не разносили больные, над деревнями вывешивали чёрные флаги или тряпки, чтобы никто не ходил туда. Казачки Сеньку потрясли малость, всё ценное выгребли из карманов, а паспорт оставили. Так он пустой и голодный в город и пришёл. Куда податься? Подался в монастырь. Отец Гавриил в слёзную историю сразу не поверил, позвал пристава, тот документы на проверку взял, а Севка остался вроде как прислушником. Нагружали его работой не дюже, но и кормили за дальним столом. В основном подметал он двор, целый день шаракая старой, щербатой метлой, поднимая пыль на прихожан, которые разносили её по городу, да что-то бормоча под нос. Все думали молитвы читает, а он разговаривал сам с собой, вернее с убитой Настей, которая стала приходить к нему во сне, зазывая к совокуплениям, призывно тряся голыми грудями и раздвигая длинные, полные ноги, белёсого цвета. А, когда он подбегал к ней, во сне, развязывая порты, то превращалась она в гниющий, с трупными пятнами сизый труп, с ввалившимися глазами, из-под которых жёлтым гноем текли слёзы:
- Вот, вот что ты со мной сделал,- слышал Севка хриплый голос, вздрагивал и отбегал подальше, поворачивался, а оттуда его манила голая Настя,- иди ко мне, иди ко мне, мой суженый-ряженый.
 Послушник Илларион, который жил с ним в одной, тесной келье, утором спрашивал:
- Аль, нечистое, что сотворил ты Севка, что кричишь по ночам и ворочаешься, страшно мне с тобой в одной келье находиться, а ну, как удавишь меня ненароком. Давеча ночью вскочил, схватил за руку меня, а я давай Пречистой Деве молитву творить, ить только тогда отпустил, у меня рука чуть не отсохла,- закатывал он рукав рясы и показывал чёрные синяки на руке.
 Но были и другие сны, приходил высокий господин в чёрной сверкающей одежде, почему-то он думал, что это его отец, со смуглым, тонким лицом и длинными смоляными волосами, только глаза были, как горящие угли, подёрнутые серым пеплом:
- Так их, Всеволод, так,- говорил он,- много они кровушки мужской попили, видела же, что ты за ней увиваешься, пошла бы добровольно, жива б осталась, от неё не убыло бы. Скоро жизнь измениться, будет в твоих руках власть, столько баба у тебя будет, что со счёту собьешься, и делай с ними что хочешь, хоть руби их, хоть закапывай живьём, отольются им твои слёзки и всех людей мужского пола.
 В такие ночи Сенька подолгу разговаривал с незнакомцем и спал спокойно.
 Я всё это видел, но рассказывать отцу Гавриилу не стал, хотя надо бы, но когда уходил, написал записку, что надо бы Сеньку остерегаться, так как видел, что стал он в город ходить с одноруким Ваняткой и дружбу с ним вести.
         
                7
 Отправил меня отец Гавриил к своему брату Ерофею в Гнездилово. Большое село, аж  5 улиц, богатое, а Ерофей там староста. Поселили меня при церкви, отец Петр был уже стар, детей его забрали в армию, супружницу похоронил недавно, но службу служил, хотя хозяйство и запустил изрядно. Я ему стал помогать по огороду и во время служб. А в свободной время сидел с удочкой на берегу речки, либо в церкви, перебирал чётки. Видел судьбы многих людей, с которыми свела жизнь. Жизнь тянулась неторопливо, нудно, сельчане занимались своими делами, но во сне всё чаще и чаще на Гнездилово  затягивало чёрными тучами. В стране сначала царь отказался от престола, передал бразды правления Временному правительству, вскоре пьяные солдаты и матросы, которым  было скучно и хотелось выпить, свергли Временное правительство, захватив власть. Началась Гражданская война, которая унесёт миллионы жизней простых людей. Пришедшие с войны солдаты разбредались по домам, не зная к кому примкнуть к красным или белым? 
 В Костроме сменилась власть, пришли красные, которые стали трясти буржуев. Тут и выплыли Ванятко с Севкой и Геркой. По поддельным документам, что они бывшие солдаты, которые им сделали за 200 рублей на воровской малине, они пошли служить в местное ЧК, где зная все местных толстосумов, стали их трясти. Они приходили в дома, пытали хозяев, забирали всё самое ценное, хозяев в расход, ценности – на борьбу с буржуями, в ЧК, оттуда в Москву. Не забывали и про себя, оставляя в карманах изделия с бриллиантами, которые занимали место не много, но стоили дорого. В Москве на таких работников не нарадовались, ценности идут и идут. Ванятко и Севка изменились, стали ходить в красных галифе и чёрных кожаных тужурках и фуражках. На боках висели маузеры в деревянных кобурах. Ванятко, бывший бильярдист стрелял хорошо, а Сенька плохо, так как маузер был для него тяжёл. Ванятку скоро назначили начальником городского ЧК, заняв под него большое двухэтажное здание в центре города, расстреляв хозяина-купца и всю его семью. Он имел власть даже большую, чем военный комендант, умел говорить красивые речи, часто выступал на митингах, зажигая сердца. Даже вступил в партию большевиков.  Они обложили все местные «малины» и притоны данью. Часто устраивали попойки, привозили пойманных буржуйских барышень, издевались над ними, насиловали, а потом расстреливали во дворе. Люди стали обходить это здание стороной, потому что оттуда  ночью доносились крики допрашиваемых людей, а утром выстрелы. Днём туда заезжали подводы, которые вывозили тела казнённых. Тела везли за город в овраг и туда сбрасывали. Когда ветер дул от оврага, то город задыхался от трупной вони. Военный комендант пригнал солдат, овраг засыпали хлоркой, а потом землёй. Местные не ходили к оврагу, поговаривали, что из оврага по ночам доносятся стоны невинноубиенных и не отпетых по церковным канонам людей.
 Потом решили бороться с Верой. Чекисты приходили в церковь, забирали всё ценное, срывали оклады с икон, иконы выносили и жгли. Если священник мешал, то его выводили и расстреливали, если нет, то просто выгоняли. Дошла очередь и до монастыря. Монахов выгнали из келий, отца Гавриила долго пытали, били и издевались, потом окровавленного вывели во двор, поставили к стене, хотели, чтобы он стал на колени. Но он стоял. Его валили, он поднимался. Тогда Сенька Ссукин подошёл и выстрелил ему в лицо. Труп оставили, запретили хоронить, но ночью он исчез. Расстреляли келаря и монаха Иосифа, который бросился на солдат, когда те стали выбрасывать иконы на улицу. Ночью трупы священников исчезли. Искать их никто не стал. А через 80 лет, когда  хотели разбить садик в монастырском дворе, нашли их кости и перезахоронили в стенах монастыря.

 Я пришёл в себя, рассказ откладывался в голове, как старый фильм, на полустёртой киноплёнке и голос за кадром.
- Вот, водицы испей,- протянул мне туесок Фрол Спиридонович, я отхлебнул , вода была холодная, зубы заломило.
- А дальше что?- спросил я и закрыл глаза, голова ещё болела.
- Дальше?
Как-то подошёл ко мне Ерофей, местный староста, я тогда сидел с удочкой на речке, повздыхал, достал кисет, долго, своими большими, заскорузлыми пальцами крутил самокрутку, пыхнул синим дымом.
- Знаю, о чём спросить хочешь,- сказал я ему,- в городе «красные», скоро и в Гнездилово придут? Так ты сделай вот как, выдай дочку Настасью за Ваньку Вихратого, люб он ей, только беден, она уж сговаривается с ним в город бежать, так ты яви милость, пусть сватов засылает, свадьбу честь по чести, много приданного не давай, корову да кобылу, а как «красные» придут, не ломайся, отдай скотину им добровольно.
- Да как же ж…
- Не перебивай, Ванька из бедняков, такие у Советской власти в почёте, станет председателем, тебе, конечно, вспомнят потом, что ты зажиточный был, но простят, так как всё сам отдал. Так и проживёте долго. Война будет с немцем, пойдёте вы с Ванькой и Митькой, сыном твоим, на войну, да сгините, кто раньше, кто позже, никто не вернётся, но внуки ваши жить будут долго. Жалко отца Петра, когда начнут храм ломать, он из церкви не выйдет, там и завалит его, а внуки твои через 80 лет новый храм на месте этого отстроят, найдут на раскопках останки отца Петра. Святым его церковь, конечно, не признает, а вот люди к его могиле будут приходить, почитать его, как святого. А мне скоро в путь, чую, скоро новая власть и до меня попытается добраться.
Потом я ушёл из Гнездилова, бродил по Руси матушке, где-то надолго оставался, где-то переночевать. А где-то , году в двадцать третьем меня арестовали на вокзале в Нижнем Новгороде чекисты. Оказывается бумага на мой розыск была из Москвы. Следователь расспрашивал меня про жизнь, а сам на чётки смотрел. Интересовался, из какого сословия, не поп ли я. Я сначала думал, что полушубок ему мой приглянулся, ан нет, когда он ушёл в соседний кабинет в Москву звонить, я услышал разговор, что ищут как раз меня. Заболел их главный вождь, Ленин, врачи не помогли, и стали тогда искать того, кто вылечить сможет. Собирали по деревням знахарей, лекарей, даже, говорят, шаманов к нему привозили из Сибири и Азии. Ванятко и Севка тогда в Московском ЧеКа уже служили, Герка в Костроме остался. Так вот, вспомнили они про то, что я людей лечил, да и объявили в розыск. Вот меня и искали.  Я, пока он по телефону разговаривал из кабинета тихо вышел, не знаю, как получилось, что часовой меня не заметил, может, чётки помогли, только я на улицу выскользнул и ушёл. Там шум поднялся, только я из города каким-то чудом выскочил, и в города больше не совался, обходил стороной. Ходил по деревням, помогал людям, надолго не оставался, но слухами земля полнится, чувствовал, кольцо сжимается. Тут недалеко деревенька есть, Игнатьевка, там старушка жила, Авдотья, я к ней пришёл ночью, она пустила, накормила и в сарай определила, а среди ночи прибежала, говорит, что чекисты в деревню приехали, из самой Москвы, ищут бродяжку какого-то. Я вещи собрал и в лес, они цепью меня гнали до болота. Подходит ко мне Ванятко и говорит:
- Ты, дядя Фрол, сколько не бегай, а мы с Севкой всё равно шустрее, вишь, какие силы теперь у нас. Давай чётки, они новой власти нужнее,- и Севка подходит в кожаной тужурке, опоясанной ремнями, большой пистолет в руках держит, маузер.
- Так возьми, говорю я ему, а сам молитву читаю про себя, «Отче наш».
Он руку протянул, а ухватить чётки не может, а я повернулся и пошёл по трясине, аки посуху, а они за мной, как бычки привязанные, я иду, не проваливаюсь, а они всё глубже и глубже.  Когда они в трясине скрылись, солдаты стрелять начали, а пули мимо летят. Так я шёл-шёл и пришёл на этот остров. Тут в стародавние времена разбойники прятались, вишь, сруб у них, печка. Здесь и остался, вот живу.
                8
Когда я проснулся, то было уже утро, слабый серый свет проникал в землянку из маленького окошка под потолком, было холодно, угольки в печке подёрнулись толстым слоем серого пепла:
- Есть кто,- хриплым голосом спросил я, в горле было сухо, хотелось пить.
Я попытался сесть, с трудом, но мне это удалось. Из под тряпичного одеяла, которым я был накрыт, вылезла сначала одна моя худая, бледная нога, потом вторая. Я был голый, одежда, заскорузлая от крови, валялась на полу. «Надо потом постирать»,-  мелькнула мысль. Накинул на плечи тулуп, который висел на гвозде, возле входа. Сделал шаг, второй. На полусогнутых, держась за стенку, побрёл  к лесенке, в три ступеньки, за которой падал свет из распахнутой дверки. Одна ступень, вторая, ноги дрожат, сильно отталкиваюсь руками от косяка и выталкиваю тело на улицу. Жмурюсь от света, под ногами лежит снег. Спиной ко мне стоит седой, как лунь, старик, в одной длинной рубахе, босый. Холодно ногам, на улице мороз, держусь за косяк.
- Проснулся, чадо,- старик не обернулся, смотрел на рассвет, как солнце поднимается на лесом, красным шаром,- вот так, кажное утро и встречаю солнышко. Только зима, завтра снег пойдёт, потом похолодает, кости болят.
- Долго я лежал, помню осень была, когда подстрелили, а теперь уж зима.
- Так, почитай, сорок дён.
Он перебирает в руках чётки, вдруг они выскальзывают из пальцев и медленно летят на землю. Я, каким-то чудом успеваю перехватить их возле земли:
- Вот,- протягиваю их старику.
- Вон оно как, значит скоро и мне уходить,- говорит старик, пытается взять чётки, но они выскальзывают из рук,- три дня, пойдём, надо много рассказать, а потом похоронишь меня, я и гроб уже давно  сделал, вон стоит.
Он указал на гроб, который стоял на двух колодах.
- Поживёте ещё,- попытался приободрить его я, не понимая ещё во что ввязался, чётки своими тяжёлыми бусинками холодили руки.
- Да уж, пожил, одно радует, креста не ронял.
 Мы вернулись в землянку, на печке стоял чугунок с картошкой.
- Этот схрон давно тут стоит, ещё лихие люди здесь прятались, может гать была, только нет её теперь. До следующего острова далеко, только топь. Но ты не бойся, глаза закрой, молитву читай и иди смело, чётки тебя и выведут на тот остров. Оттуда уже тропка есть, вешки стоят, можешь по ним идти, можешь, опять же, чёткам довериться. Там тоже землянки есть, в войну с германцем там партизаны жили. Один, молодой, Савелием звали, ранен был, я к ним пришёл, лечил его, а он всё мне, мол, Бога нет,  Бога нет,  мы комсомольцы, тьфу.  В живот был ранен, а я его исцелил, ибо за Россию воевал, благое дело. Так он, когда война закончилась, в монастырь пошёл, послушником, сан принял, тогда разрешили, вернулся, здесь приход получил. Солодцы село большое, ты, как выберешься, к нему иди, он примет. Или к Лукерии, она тоже с партизанами была,  жена командира отряда, Платона. Рожать удумала в болоте, ребёнок квёлый родился, а у неё молока нет, не жилец. Я пришёл, а Платон к ней не пускает, говорит, мол, не верю в Бога, верю в партию и Сталина, а Лукерья заплакала и пустил к ней. Я молитву почитал, чётки приложил, у неё потом и молоко появилось, и ребетёнок выжил. Фролом назвали. Лукерья, поди, старая уже, она в Коробках живёт, знаешь, поди, деревня такая. Она тоже приютит, если надо. Они мне потом, когда немец ушёл едё носили, картошку, хлеб, оставляли на острове, а я забирал, жить то надо как-то. Батюшке и Лукерье привет от Фрола передашь, скажи, мол, преставился, пусть молются за меня.
- Да, поживёте ещё, - сказал я, пытаясь почистить горячую картошку, немилосердно обжигая пальцы, чётки висели на запястье и холодили кожу.
- А ты, завтрева бери топор и лопату, да начинай копать могилу, сил у тебя мало, как раз за три дня успеешь, а сам слушай, что тебе говорят. Кушай пока, сил набирайся. Не знаю, что там у вас в мире твориться, видения страшные, тут столько людей не по своей воле утопло в этом болоте, и мёртвых кидали, смердит, при немцах такого не было. Поэтому, когда чётки объявяться в миру, будут за тобой охотиться, ты ведь не усидишь здесь. Поперву, будешь стараться всем помочь, но не всем получиться, смотри на их будущее, но и не забывай про деяния настоящие и прошлые. Господь , кого попало не наказывает, только за деяния его.  Помни, нет оправданию убийству, особенно если душу загубил из-за денег. Вера сейчас тоже не та уже, за золото служат,  от блеска его ослепли. За деньги готовы и смертоубийство простить и насильнику грехи отпустить. Но помни, если ты на деньги позаришься, чётки тебя бросят. Чти Господа нашего, веруй и веру людям неси. Таков мой завет.
 Он долго ещё рассказывал, какие чудесные свойства у чёток, заставлял заучивать молитвы наизусть.
 Утром я встал ободрённый, взял топор и лопату, начал рыть яму. Земля промёрзла, шёл снег, я наметил контуры ямы топором, потихоньку, слой за слоем стал снимать промёрзшую землю. Сил не было, часто отдыхал, но потихоньку дело шло.  Про себя читал молитвы, благодарил Господа за чудесное избавление, а во сне стремился домой, представлял, как увижу маму, как она обрадуется моему возвращению. И ещё одно, стал обрастать чёрной, курчавой, бородой, волосы на голове тоже отросли.
К исходу третьего дня глубокая яма была готова. Вечером сели ужинать, картошка, да краюха чёрствого хлеба, да чай из клюквенного листа с замороженной ягодой.
- Ты вот, что отрок, возьми,- Фрол снял иконку Божией Матери на длинном кожаном шнурке, и повесил мне на шею, - крестик у тебя висит, не снимай. Завтра, как закопаешь меня, крест поставь, вот тот, который в углу стоит, я его давно сделал. Ты сразу не уходи, ночь переночуй. Придут бесы за моей душой, будут златом совращать, словами, так ты отчитай меня, я тебе молитвослов оставлю,  лампадку зажги над иконой, и читай. А икону потом на крест укрепи, чтобы ветром не сорвало. Мне её отец Гавриил дал, когда я из монастыря ушел. И помни, бесы хитры, но что они против Веры в Господа нашего, тьфу,- он плюнул в тёмный угол, там, как будто бы, что-то зашуршало.
 Мы ещё говорили и говорили, я повторял молитвы, пока меня не сморил сон. Последнее, что я увидел - это большие, серые глаза старца и сияние, которое от него исходило.
                9
 Когда проснулся, в землянке никого не было, в печке угольки затянуло пеплом, было холодно, дверь была открыта. Раздул угольки, кинул заготовленного хвороста, когда занялось, бросил дрова. Огонь весело, с гулом разгорелся. Поставил закопчёный чайник. На столе лежали гвозди, молоток, иконка в серебрянном окладе, семь толстых свечей. Джинсы я кое-как отстирал, а вот рубаха была вся драная, только на тряпки и годилась, тогда старец мне дал свою, красную рубаху, с расшитым воротом, подпоясал наборным ремешком, да и полушубок мне отдал овчинный, сам ходил в нагольном тулупе, длинном, до пола.
- Фрол?
 Я поднялся по ступенькам, выглянул на улицу, солнце вставало над лесом, было холодно, старика не было видно. Я бросился к гробу, который стоял возле ямы, под большим, старым дубом, на двух колодах. Старец лежал в длинной рубахе-саване, руки скрещены на груди, глаза закрыты. Первым делом попробовал пощупать пульс на шее, пульса не было, тело было холодным. Я упал на колени и заплакал. Первым желанием было приложить чётки и прочитать молитву, но руку отдёрнул, помнил, что старец говорил о бренности бытия, он своё прожил. Небо затянулось, пошёл мелкий, колючий дождь. Я закрыл крышку, принёс молоток и гвозди, заколотил крышку. Встал вопрос, как опустить гроб в могилу. Над гробом протянулась толстая дубовая ветка, не сразу, но дошло, принёс толстую пеньковую веревку, обвязал гроб, верёвку перекинул через ветку , поднял и опустил гроб в могилу. Когда  засыпал землёй, читал молитву за молитвой, прокручивая в памяти жизнь старца Фрола Спиридоновича.  Плакал, и не стыдился своих слёз. Когда закончил, поставил крест, снова прочитал молитву:
- Покойся с миром, Фрол Спиридонович.
Я вернулся в землянку, попил чаю из брусничного листа и ягод, согрелся. Когда стемнело, поставил икону, зажёг свечу и стал читать молитвы из молитвослова, которые оставил мне старец. Молитвослов был дореволюционной печати, с  ятями. Я поначалу путался, но постепенно голос мой окреп, зазвучал уверенно. Вдруг тени сгустились вокруг стола. На грани света и тени вдруг появилось бледное лицо, худое, с длинным хрящеватым носом. Рыжие длинные волосы, рыжая, куцая бородка, тёмные провалы глаз:
- Здравствуй, мил человек.
Я продолжил читать молитву вслух, перекрестился. Лицо как-то поморщилось.
- Господи, Иисусе Христе…
- Отдай мне его,- из темноты потянулась рука, но, как будто бы обожглась от света свечи, спряталась в темноту, - он же тебе никто, у нас с ним давний спор, вот и продолжим беседу. Хочешь, сделаю тебя царём или министром, хочешь денег, много, золотом или долларами? Отдай мне его душу и чётки.
Я читал и читал молитву за молитвой, перелистывая страницы и крестясь рукой на которой висели чётки. Иногда перебирая их. Голос  то увещивал, то угрожал, то повышался до визга, то становился низким. Лицо то появлялось справа, то слева. Голос звучал за спиной, но я знал, что ничего мне не будет, пока я находился в свете свечи, которая стояла перед иконой, а за иконой стоял старец Фрол Спиридонович и кивал мне в такт речитатива, весь в солнечном сиянии. Я боялся только одного, что осталась последняя свеча и хватит ли её до восхода солнца. Когда седьмая свеча догорала, голос за спиною охрип и потускнел:
- Ах, так, тогда гори всё огнём, - из печки вдруг веером брызнули в разные стороны горящие угли, а свеча перед тем, как догореть, вдруг вспыхнула ярко, пламя поднялось до потолка, где загорелись брёвна перекрытия, переложенные сухим мхом. В разных местах стало вспыхивать пламя. Я схватил со стола икону, молитвослов. Стал пробираться к выходу. Тушить уже смысла никакого не было, в последний момент сдёрнул с гвоздя полушубок, выскочил на улицу. Ещё бы чуть-чуть замедлился и остался бы там. Спину обожгло, волосы на голове закрутились от жара, я прыгнул вперёд, а за спиной из двери вырвался столб пламени и искры. Крыша рухнула в яму, похоронив все пожитки. И тишина, давлеющая, пугающая.  Я подошёл к могиле.  Примотал иконку к кресту, солнечный луч сверкнул по окладу светлым бликом, потом нашла туча, и пошёл густой снег. Я постоял, прочитал молитву. Меня стал бить озноб, кроме полушубка  у меня ничего не было из тёплых вещей, ни шапки, ни валенок. На ногах мои старые кроссовки, потерявшие форму после того, как побывали в болоте, джинсы, которые до конца не отстирались и были непонятного цвета, да и красная рубаха, подпоясанная наборным ремешком. Видок, конечно, кто увидит, подумают, что фильм снимают, про быт деревни до революции. Я подошёл к краю острова, дальше начиналась трясина. Как там старец говорил? Я закрыл глаза, стал перебирать чётки, читая «Отче наш». Возник образ Фрола Спиридоновича:
- Иди,- сказал он,- только глаз не открывай, почуешь, когда можно открыть.
Я с трудом заставил себя сделать шаг, потом второй. Под ногами зачавкало, хотел открыть глаза и посмотреть.
- Не смей,- гневный оклик в голове.
 Та и шёл, не знаю, долго или нет. Читал молитву и шёл, пока головой не ударился в дерево. Открыл глаза от боли, аж шар огненный в голове проскочил. Стою на острове, но другом. Три землянки, старое кострище. Вот она, партизанская стоянка. Перекрестился, поцеловал чётки. Зашёл в одну землянку, потом во вторую. Везде воды по щиколотку, сыро. Печек нет. Ноги промокли, стало ещё холодней, ударил морозец, снег прекратился. Оставаться здесь было нельзя. Идти искать вешки тоже не хотелось. Там и по пояс может быть тропинка. Закрыл глаза, стал перебирать чётки и читать молитву. А в голове мысль, вот бы в деревню, в Коробки, там осталось от деревни дворов десять, ездили в школе туда «на картошку». Может у Лукерьи бы и согрелся. Сделал шаг, другой, опять зачавкало под ногами. Шаги не считал, шёл и шёл. По лицу вдруг ударила еловая ветка, потом вторая. Открыл глаза, стою на опушке елового леса,  смеркается, дальше идёт колея, а где-то недалеко пахнет печным дымом. Я заторопился в сторону запаха и увидел вдалеке деревенские дома, в окнах которых горел свет.

                10
Заборов не было, так, трубы торчат, разграничая участки, возле крайнего дома стоит засыпанная снегом «Нива», дом бревенчатый сруб из толстых, почерневших, брёвен. Крыша крыта железом.  Окна, с резными ставнями, светятся. Снег кончился, ударил мороз. Захотелось в тепло. Я вприпрыжку бросился к дому. Навстречу выскочила собачёнка,  забрехала, но вдруг затихла, наверное, признала своего. Я постучал в дверь. Долго никто не откликался, потом услышал мужской голос:
- Кто там?
- Человек, з-з-замёрз, - зуб на зуб не попадал, бил озноб.
Лязгнул засов, дверь открылась. За дверью стоял крепкий, широкоплечий мужик, в джинсах, фланелевой, тёплой  рубашке. Квадратное лицо, тёмные волосы зачёсаны назад, пышные усы с проседью. Зелёные глаза с подозрением посмотрели на меня:
- Ищешь кого?
- Лукерью, если это Коробки.
- Фрол, кто там?- раздался женский, старческий голос из дома.
- Прохожий, тебя ищет, мама.
- А вы, значит Фрол Платонович?
 Мужик отступил, пропуская в дверь:
- Проходи, коль нас знаешь, мы-то тебя нет.
 Я прошёл в сени. Фрол закрыл дверь на засов, открыл дверь в комнату. Я вошёл в тепло и чуть не упал. Снег стал таять на голове, усах, бороде. Я сбросил кроссовки и полушубок, и бросился к печке, которая занимала полкомнаты. Попытался прижаться, но обжогся.   Изба пятистенок, холодные сени, за ними большая комната с огромной, белёной печью, которая, как бы делила комнату пополам. За печью небольшая коморка, там стоит кровать, с железными спинками, с шариками, в красном углу иконы. Я с запозданием перекрестился. На кровати лежала старушка, она смотрела на меня, силясь что-то вспомнить. Согрелся я быстро, подошёл к женщине. Она близоруко щурилась:
- Батюшка?
- Добрый вечер, Лукерья, Фрол Спиридонович велел кланяться, только нет его больше, умер вчера.
Она заплакала, слёзы потекли по морщинистым щекам. Я увидел чёрное пятно на голове, как облачко. Положил руку с чётками на лоб и стал читать молиту « Отче наш». Пятно стало истаивать, посерело, потом пропало совсем.  Старушка открыла глаза, зелёные, как у сына. В глазах сверкнуло понимание, она приподнялась на локтях, меня оттолкнул её сын, бросился придержать, но она сама села на кровать.
- Пусть земля ему будет пухом, - окрепшим голосом сказала она, - я уже второй месяц лежу, помутилось все, мужа вспоминаю, Платона. Он же ж, как наши пришли, ушёл на Берлин, так в Польше и погиб. Не дошёл.  Старец на болоте, я еду не могла носить, просила сына. Он ведь жизнью ему обязан.
- Мне Фрол Спиридонович всё рассказал.
- Я в городе живу, работаю на заводе. Мамка захворала, приехал ухаживать. Отпуск взял. У неё разум помутился, то кричит, то плачет, ходить перестала. Раз уж такое дело, отвезу её в город, там жена моя, дети, всё ж пригляд будет.
- Не поеду я никуда, здесь мой дом, здесь и помру,- грозно сказала старушка,- корова, куры, поросята, их куда дену?- она встала, прошла по комнате, как будто вспоминая что-то. Потом сунула ноги в обрезанные валенки, которые стояли возле печи, накинула тулуп и вышла на улицу.
- Мама, там холодно, - крикнул ей в спину Фрол.
- Я быстро,- сказала она.
- Пока не проверит всё, не успокоится, а ты, мил человек, садись за стол, сейчас вечерять будем. Тьфу, ты, ужинать. Пообщаешься с деревенскими, потом  в городе за языком следишь, чтоб не ляпнуть чего, а язык-то русский здесь, многие слова забыли, старики помрут и ничего у нас уже родного не останется. А ты сам городской?
- Да, был городской.
- А сейчас чего?
- А сейчас уже и не пойму, с Фролом Спиридоновичем пообщался пару месяцев, с ятями писать начал,- улыбнулся я.
- А как ты туда попал, дороги туда нет, я доподлинно знаю.
- Долгая история, не хорошая, не знаю как попал, так Богу было угодно, наверное.
- Понятно,- больше ничего он спросить не успел, в дом влетела Лукерья.
- Ах ты, ирод, дал бог сыночка, корова не кормлена, сена нет, поросята голодные, быстро беги запаривай комбикорм с картохой поросятам, да сена тащи со скирды в огороде,- она замахнулась, Фрол вскочил, обул валенки, накинул тулуп и побежал во двор, только дверь стукнула,- ишь, ленится он, мать захворала.
- Не замёрзнет, холодно там?
- Не што не замёрзнет, там буржуйка в сарае, топчан, сейчас растопит, чугунок поставит с водой, прогреет сарай, а то курам холодно, яйца нести перестали, а там я уже прослежу потом, а ты пока поешь, вижу не легко тебе пришлось, мы раньше носили старцу еду, картоху, молоко, хлебушек, оставляли на краю болота, он приходил, забирал, а как захворала, так и не кому носить стало, почитай два месяца. Он нас сильно выручил, старец наш. Мы в отряде партизанском были, нас там почитай, сто двадцать шесть  человек было. Крупный отряд. Муж мой Платон Захаркин, командиром был, а до войны председателем. Много народу было, местные, солдаты, которые из окружения выходили к нам присоединились, даже матрос один был, Васька Кожедуб, горячий парень, боевой. Основной лагерь у нас в лесу был, а на островке, среди болот запасной. Но там всего три землянки, много народу не укроешь, да и плохо там, в землянках сыро, вот и жили в лесу, туда только часть припасов Платон отнёс и оружие, которое у немцев добывали. Били мы фашиста люто, наши бойцы далеко ходили, поезда под откос пускали, небольшие отряды уничтожали. Только у себя мало воевали, тут деревни, могли каратели прийти, да они и пришли…, потом. Мальчишки из сёл нам еду носили, одежду. Был среди них один, Васька Рожин. Его семью в Сибирь сослали в тридцать седьмом, как кулаков, хотя потом разобрались, какие они кулаки, так зажиточные, работали просто много. А Васька маленький был, 9 лет, хворый, отца с матерью да двух старших братьев сослали, а его с бабкой оставили, уговорили милиционеров. Вот он злобу и затаил. Да и бабка ему всё нашёптывала, что Советская власть его родных извела. Он с пацанами деревенскими бегал, нам носил еду, а сам всё разведывал, что да как. Потом пошёл к немцам и всё рассказал. Немцы не дураки, сразу не сунулись. Стали из минометов лес обстреливать. Мы не ожидали, многих убили сразу. Я беременная была, мы с Платоном только перед войной поженились. Ещё Валька Смородина у нас за место медсестры была, фельдшерица, да Дашка, её сестра кашеварила, они с Васькой матросом любили друг друга, жениться собирались, потом уже узнали, что она беременна от него была, а остальные мужики и парни молодые. У многих невесты были в сёлах и деревнях. Мы потом и подумали сначала, что кто-то домой бегал и фашистов навёл. Мины густо падали, знали куда бить. Платон в первую очереди нас в землянки спрятал, кто в землянках на тот момент были, те и выжили. Потом уже, когда. Фашисты стали лес прочёсывать, Платон собрал нас всех, кто жив остался и в болото увёл. Страшно, осень, дожди прошли, сыро, в болоте почти по грудь пришлось идти, грязь, всё чавкает. А Васька-матрос остался с тремя бойцами отход наш прикрывать.  Больше часа ребята немцев сдерживали. Поубивали много, только немцы отошли, из миномётов их накрыли, а потом добили уже раненых. Возили потом тела по деревням полицаи, спрашивали про родственников, но никто их не выдал. А Васька –предатель стал полицаем. Знал, у кого и чем поживиться можно. Церковь хотел спалить в Солодцах, где сейчас отец Савелий служит, только не загорелась она. А в сорок третьем, когда фашистов теснить начали, пришли каратели. В двух деревнях народ в сараи закрыли и сожгли.  В Солодцах народ собрали на площади, люди видели, как Васька полицай поставил двух ребят, с которыми в лес едё партизанам носили и в затылок застрелил обоих, а когда людей стали в амбары загонять, дед Лукка, с внуками Глебом и Серёжкой из пулемёта  ударили по эсэсовцам, народ и стал разбегаться, откуда у деда пулемёт Максим оказался, наверное, с гражданской, так вот, они стали отстреливаться, а тут и мы подоспели, немец пуганный был, подумал, что красноармейцы и убегать, а зима была, мороз. У них только один грузовик завёлся, они в него попрыгали, кто успел и дёру. А Ваську Рожина из машины выбросили, хотя он туда первый залез. Люди живы остались, деду Лукке даже памятник хотели поставить потом. Серёжку только ранило, а Глеб потом ушёл на фронт, он постарше был, погиб в Польше, а Серёжка нынче глава района. Ваську-полицая судили народным судом, повесили предателя на площади, потом зарыли, как собаку в поле. После войны приезжали его мать и старший брат, искали его. Отец с братьями, как война началась на фронт ушли, хоть и были ущемлены в правах, сначала штрафниками были, потом уже воевали бойцами. Батя и один из братьев погибли, а старший дослужился до старшины, руку потерял уже в Венгрии. Комиссовали его. Так он, как узнал, что Васька полицаем стал и собственноручно расстреливал людей, то и могилу искать не стал, на бабкину сходили, лампадку зажгли, да и вернулись в Сибирь, там у них теперь дом.
- А как же старец.
- Подожди, мил человек. Мы когда в болото сбежали, на тридцать два человека осталось. Долго сидели. Немцы на болото мины иногда кидали. Мы огонь даже зажечь не могли, чтобы дымом себя не выдать, потом уже сделали, что-то типа очага, а трубу в сторону вывели, подальше. Мы ж не думали, что будем там жить. Многие заболели, я сильно простыла, мне до родов два месяца оставалось. Меня конечно сразу к очагу положили, чтобы греться. Первые два дня вообще в землянках вповалку лежали на сырых досках в обнимку, грели друг друга. Потом уже когда печурки соорудили, стали еду горячую варить, Савелий раненый был, лежал в землянке, осколок в животе у него был. Валька за ним ухаживала, отходил он. А тут выходит из-за дерева мужик, бородатый, в красной рубахе, полушубке, с палкой-посохом и говорит:
- У вас тут человек умирает, пустите к нему.
Платон автомат схватил:
- Ты кто, откуда взялся?
- Человеку помочь надо, а я там живу,- и махнул рукой в сторону болота, где самая топь.
- Там никто жить не может.
- Человек везде жить может, если живёт праведно, пусти,- и отодвинул Платона, да и пошёл к землянке, где Савелий лежал.
 Тот уже отходил, но глаза открыл и прохрипел:
- Ты кто? За мной пришёл?
- Рано тебе ещё туда, послужишь господу нашему, Иисусу Христу,- приложил чётки, которые в руках держал, вот эти, которые у тебя в руках и начал молитву читать.
Савелий то хрипел уже, почти не дышал, а тут задышал ровно, порозовел и сказал:
- Нет теперь господ, Советская власть всех под ноготь… .
- Вот ты Ему потом сам и расскажешь, - дочитал молитву, повернулся и ушёл.
 Вышел из землянки, зашёл за дерево и пропал.
 А рана у него затянулась, только шрам остался. Потом уже иногда кольнёт в животе осколок, он там остался, где-то в кишках. Савелий после войны вернулся, ушёл в монастырь, потом вернулся, стал службу вести в церкви, потихоньку восстановил её на средства прихожан. Только беда у него, женился на девушке, родила она ему дочь, а после сама померла, болела долго, а теперь дочка болеет, почти не ходит. Возит её по докторам, а те руки разводят, ничего найти не могут. Молиться он очень, видать Господь с него спрашивает за что-то.
- А вы сами, как встретились с Фролом Спиридоновичем?
- Захворала я, когда по болотам шастали, сильно. Платон мне всё лучшее и еду свою отдавал, свалилась, насилу выходили, а когда срок рожать пришёл, родился мальчик, квёлый, еле-еле дышал, да и то, рожала в сырой землянке, думали не выживет, плакала сильно. Платон рядом сидел, жалел меня, говорил, что после войны сразу второго родим, крепкого. А у меня предчувствие было, что после войны ничего не будет у нас. А на второй день зашёл старец, откуда появился, как  прошёл через лагерь, никто не знает, просто откинул полог, вошёл и говорит:
- Дай посмотреть,- и ребёнка у меня берёт,- как назвали?
- Да никак ещё, - говорю я.
Он ребёнка развернул, голенького положил на стол, снял образок и положил ему на живот, а сам молитву читает и руку с чётками к телу прикладывает, молитву дочитал, а сын как заорёт, да громко так, весь лагерь проснулся, Платон вбегает в землянку:
- А, это ты опять, святой отец.
- Не святой я, и не отец, нет у меня сана,- говорит он.
- А как зовут тебя, старец?
- Фролом Спиридоновичем.
- Значит, сына моего будут звать Фрол Платонович, - сказала я.
- А я хотел Владимиром назвать или Феликсом,- сказал Платон.
- Не спорь,- сказал старец и вышел.
- Ещё несколько раз приходил, но никого не лечил, а потом мы в лес вернулись, там лучше было, лагерь на новом месте отстроили, землянки глубокие вырыли, тёплые. А наши пришли, так и вовсе в дома перебрались. Отряд наш расформировали. Платон получил звание майора и ушёл на войну. Погиб, похоронка пришла. А мы получали его офицерское жалование, Фрол вырос вот, в город перебрался, иногда приезжает, помогает, летом внуков привозят, так и живём. А ты завтра в город поедешь, я Фрола попрошу отвезти, так к Солодцы заедь, к отцу Савелию, скажи про Фрола Спиридоновича, а то он хотел уже дочку на болото тащить к старцу, чтобы вылечил, расстроиться он.
- Заеду, обязательно.
               
                11

- Ну, ты и здоров спать, вставай, рассвело уже давно. Сейчас поснедаем, да Фролка тебя отвезёт.
За окном на холостых работала машина, в дом ввалился Фрол, скинул тулуп, снял валенки и пошёл к столу, потирая руки:
- Мамань, молочка бы нам, ты будешь?
Я отказался, молочко деревенское дело такое, может правильно лечь, а может нет, придётся бегать до ветру всю дорогу. На столе стояла стопка блинов, в стеклянной банке сметана, глиняный кувшин с молоком. Лукерья разлила чай в чашки, перелила себе в блюдечко, взяла блюдечко растопыренной пятернёй, подула и стала пить мелкими глоточками.  Фрол схватил кувшин и стал пить молоко прямо из него, потом черпнул ложкой сметаны, вывалил  на верхний в стопке блин, свернул его треугольником и стал смачно есть, громко запивая чаем из чашки, я последовал его примеру.
- М-м-м, какая вкуснятина, просто объедение,- польстил я хозяйке.
- Это от того, что всё своё, а в городе, тьфу, даже молоко не то, не закисает, а хлопьями оседает, травят людей непонятно чем,- сказала Лукерья.
- Мам!
- Что мам, я там приготовила молочка внукам, яичек, сало положила, знаю, любишь. И отцу Савелию отвезёшь , я там корзинку собрала.
- Хорошо.
- И, давайте уже, езжайте, с Богом, а то день короткий, непонятно как там, у отца Савелия сложится. Хотя подожди, показать тебе хотела,- она достала из шкафчика альбом,- вот, наш отряд.
На большой, чёрно-белой  фотографии, на бревне сидели три девушки, посередине Лукерья, в юбке, гимнастёрке, с намечающимся животиком, за спиной у неё стоял, положа ей руки на плечи, высокий статный мужчина с большими, буденевскими усами, гимнастёрке, кожаной тужурке и папахе с красной полосой нискосок. Справа сидела девушка с хмурым лицом, на коленях держала большую сумку с красным крестом, за спиной у неё стоял молоденький парнишка в ватнике, с немецким автоматом на плече. Слева сидела миленькая, худенькая девчушка с большими глазищами, за ней стоял и широко улыбался худощавый матрос, в расстёгнутом бушлате, чтобы показать тельняшку и бескозырке. Вокруг в разных позах лежали, сидели и стояли другие бойцы отряда с автоматами, винтовками. В ватниках, гимнастёрках, шинелях, кто-то улыбается, кто-то щурится.
- Это наш отряд, не весь, кто-то в дозоре был, кто-то в рейде. Это Савелий, за Кожедуб за Дашкой стоит, родила она потом сына, Василием назвала, он по стопам отца пошёл, окончил мореходку, служит на Севере, это Савелий, который за Валей стоит, медсестрой, Валя в Москву потом уехала, не сложилось у них с Савелием, а это мой муж, Платон.
 Я узнал этого человека, одна моя знакомая жила на улице Захаркина, да и фотография его висела у нас в краеведческом музее.
- Понятно, я рядом живу с улицей Захаркина, а вы почему в деревне остались?
- Привычная я, да и в деревне после войны легче было выжить.

- Строгая она, но справедливая, мама моя,- сказал Фрол, когда мы ехали, вернее пробирались на пониженной передаче. На бампер он нацепил что-то типа отвальника, лёгкого, но судя по всему прочного,- это из титана сделал на заводе, когда машину купил. Здесь дорог почти нет, зимой если занесло, то кукуешь, пока какой-нибудь трактор не заскочит и не расчистит. Зимой на лыжах через лес  ходили  в Солодцы, в школу. По дороге три километра, а через лес километр. Пацанами были, весь лес облазили, искали оружие. Много железа валялось, а в болото боялись ходить. Да и сейчас туда не ходит никто, только мама дорогу знает к островкам, но мне не говорит. А ты как вышел?
- Не знаю, туда полз, раненный был, не помню,- и я поведал ему часть истории, как меня хотели бандиты убить.
- А, так тебя уже, наверное,  и искать перестали, четыре месяца прошло, шухер был знатный. Все полицаи на ушах стояли.
- Не любит народ полицию?
- Да за что их любить, раньше милиция была, в переводе как бы защитник интересов народа. Народ уважал милиционеров, а когда в полицию переименовали, так и поделом, в деревнях бабки помнят фашистских полицаев, говорят - эти похожи, только что по-немецки не говорят. Полиция – это орган, который призван защищать интересы властьимущих, вот и не спешит им никто помогать. Дядьку жалко, дальнобойщика, говорят, его в тюрьме убили.
- Какого дядьку?
- Который на фуре в машину въехал, где обдолбанные бандиты сидели.
Я невольно вспомнил видение, когда лежал в бреду, оказывается, это было на самом деле.

                12

В село мы въехали, когда стало смеркаться. Церковь, за каменным забором, ворота настежь. Люди подходили по одному, по двое, семьями, крестились и спешили внутрь.
- К вечерней идут,- сказал Фрол,- а мы в дом пока пойдём.
 Мы обошли церковь, сзади, где стоял аккуратный кирпичный домик из трубы которого шёл дым, батюшка в тулупе, с непокрытой головой, колол дрова.
- Здравствуй, батюшка Савелий,- сказал Фрол,- что ж у тебя и дров поколоть некому.
Старик обернулся. Густая грива седых волос забрана резинкой в хвост, седая густая борода, седые брови облачками набегают на серые глаза, которые молодо блеснули, при взгляде на меня, морщинистое землистое лицо. Он прищурился:
- Фролка, привет чадо, как Лукерья, аль случилось что?
- Да нормально все с маманей, жива-здорова, привет передавала, гостинцы в машине, а вот старец на болотах приставился, вот, человек весть принёс,- и он показал на меня.
Батюшка пошёл нам на встречу, держа топор в левой руке, правую протянул для поцелуя. Фрол наклонился и поцеловал, потом вытащил топор из другой руки
- Дай, я тебе дров наколю, а ты пока с Денисом поговори.
Он протянул мне руку для поцелую, но я её пожал. Закрыл глаза. Всё вокруг стало серым и фигура батюшки стала прозрачной. Я увидел чёрное облачко в районе головы и красную жилку, сильно пульсирующую, как натянутая струна, даже звон услышал. Сильно дёрнул его к себе, он не ожидал и упал на колени, а я приложил чётки, которые держал в левой руке к его виску и начал читать «Отче наш…». Чернота стала истаивать, жилка из багрово-красной стала розовой, потом белой, потом исчезла, вместе с чернотой.
- Ещё пару недель и инсульт,- сказал я,- а так поживёшь ещё. Чем же ты себя так изводишь?
- Дочка больная. Вроде родилась нормальной, а десять лет назад сначала жена ушла, потом она заболела, с каждым годом всё хуже и хуже. Я и по врачам возил, и по святым местам. Ничего не помогает.
- Приведи её на службу,- сказал я, чувствуя усталось, - посижу пока.
Я присел на скамейку и закрыл глаза.
- Пойду облачаться,- сказал отец Савелий,- Фрол, кончай колоть, пойдём на службу.
Пока батюшка облачался, из дома какая-то пожилая женщина выкатила инвалидную коляску, на которой сидела, свесив голову на бок и пустив слюну молодая девушка, лет под тридцать. Женщина скатила коляску по специальному деревянному трапу и покатила к церкви, приговаривая:
- Сейчас, Настенька, службу отслужим, потом в кроватку тёплую уложу, сказку почитаю.
Женщина мне не понравилась, какой-то огонёк блеснул в глазах, когда она на меня посмотрела мимоходом, красный отблеск. На паперть вышли два парня и помогли поднять коляску с девушкой. Что-то здесь было не так.
 На крыльцо вышел отец Савелий, в облачении:
- Пойдёмте, дети мои, народ собрался, он вошёл в церковь через заднюю дверь в алтарь, мы вошли через притвор. Народу было много, пришлось проталкиваться к амвону, где возле иконы Богородицы стояла коляска с больной девушкой. Запел хор, все стали креститься. Пожилая женщина как-то странно двигалась, крестилась через силу, но руки всё время клала на плечи девушки. Я закрыл глаза и ужаснулся. В храме почти не было больных людей, старики со своими болячками, не смертельными, все чётко выделялись на сером фоне. А вот девушки почти не было видно, слабая-слабая тень. Ей жить оставалось день-два. От неё красной ниткой тянулось что-то к пожилой женщине, которая была уверенно-чёрной, даже красные искры проскакивали через силуэт. Я открыл глаза и подошёл ближе. Жещина зло стрельнула в меня глазами, но отойти от девушки не смогла. Я опять закрыл глаза, опять увидел эту красную нить на расстоянии вытянутой руки, стал перебирать чётки, которые вдруг трансформировались в ножницы, обычные швейные ножницы. Я потянулся ими к ниточке и перерезал.
- Не сме-е-ей,- вдруг раздался страшный визг, у меня заложило уши. Женщина вдруг задёргалась в конвульсиях и упала, зашлась истерическим смехом.
Толпа расступилась, не понимая, что происходит. С амвона к нам бросился отец Савелий, я чётками удерживал бьющуюся в конвульсиях женщину, которая старела на глазах.
- Крест и воду, - крикнул я Фролу, который всё время находился у меня сзади,- быстрее.
Отец Савелий держал в руке большой деревянный крест с медным распятием внутри. Я выхватил его из рук и приложил к женщине, она завыла. Фрол зачерпнул большим ковшом воды из купели и бросился через толпу ко мне, половину расплескав.
- Лей на лицо, лей,- крикнул я.
Он плеснул на лица, пошёл пар. На полу, в луже, лежала старуха, худая, морщинистая, в одежде, которая была ей велика, лежала и подвывала.  Отец Савелий стал читать молитву, она скрючилась, стала закрываться руками.
- Крестик,- крикнул я и одна из женщин, которая работала в лавке при входе, принесла деревянный крестик на простой верёвке,- подержи.
Фрол держал женщину, которая пыталась отбиться от крестика, а я повесил его ей на шею. Она попыталась снять, но руки не могли к нему прикоснуться.
- Папа,- вдруг все услышали в тишине слабый голос, я обернулся к коляске и увидел, что девушка подняла голову и смотрит на нас осмысленно. Тут я потерял сознание.

Очнулся на диванчике, за столом сидели и о чём-то тихо разговаривали Фрол и отец Савелий, там же стояла кресло, в котором сидела Настя.
- Пап, он очнулся,- сказала она тонким голоском.
Я попытался сесть, со второй попытки у меня получилось
- Очнулся, Денис, хорошо. Садись чаю с нами попей, варение вкусное Луша передала. Мне Фрол рассказал про твои приключения. Сейчас он за матерью съездит, обговорим, как тебе алиби сделать. Скажешь, например, что бандиты тебя избили и в кювет бросили, думали, что ты мёртвый, а ты очнулся и к Лукерии в огород приполз, а она тебя выходила. Она всё подтвердит, старый партизан. Только надо будет детали обговорить. Поезжай, Фрол.
Фрол встал из-за стола, помог мне переместиться поближе к самовару. Настя сидела уже достаточно прямо, сама брала чашечку и смешно прихлёбывала чай. Чувствовалось, что к ней возвращается жизнь. Щёчки зарумянились.
- Не удивляйся, поздний брак,- сказал отец Савелий,- маму её я встретил, когда мне под пятьдесят было. Приезжала она из города с подругой, на службу. Красивая такая, в платочке, стройненькая. Людмила. Я уж и не чаял жениться, а тут влюбился. Господь ниспослал. Женился, расписались, обвенчались, всё чин по чину. Забеременела она, Настенькой. Но роды тяжёлые были, хотя Настенька крепенькой родилась. А потом к нам приехала из города тёща, Азалия Соломоновна. Сказала, что Людочка болеет с детства и ей уход нужен, особый, стала опекать Люду. А Люда болеть стала часто, на глазах угасала. Азалия говорила, что трудное детство послевоенное, истощение организма. Она уже и говорить перестала, смотрела на меня с мольбой, что-то пыталась сказать, слёзы текли из глаз. Я не понимал ничего, в Москву её возил, врачи диагноз поставить не могли. Когда она умерла, Азалия сказала, что останется с нами за Настей приглядывать, может наследственное что-то быть. Настя тоже начала чахнуть. Вдруг замкнулась в себе. Настю помоет, а сама потом ноги в этой воде держит, говорит, помогает при артрите. Многого не замечал, а надо бы. Оказалось, что она не родная мать Людмилы, мать умирла от голода в войну, а девочку она удочерила, вернее подменила документы. Старая ведьма, больше века живёт. Найдёт сироту и качает из неё силу. Когда всю выкачает, другую ищет. По молодости в приютах детских работала. Там чахнут дети, а кому они нужны, да с годами всё трудней и трудней скрываться. Она и меня пыталась соблазнить, то голая выйдет на двор, то в баню придёт. Но я не поддавался. Людмилу любил. Что-то и мне подливать стала или наколдовала, только голова болеть стала, вялость, иногда ничего уже не хотелось, да я молитву читаю и дела делаю, дрова колю, сено собираю, траву кошу, хозяйство хоть и небольшое, а есть, да и просто людям помочь.
- А сейчас, где она?
- Так монахи забрали, из Скита. Я им позвонил, примчались. Они стали молитвы читать, она ну их хулить, такими словами обзывала, так крыла, что даже мирянам стыдно стало. Они ей на шею цепь надели, с медным крестом, тяжёлая цепь, её сразу к земле и прижало, на руки и ноги повязали ленточки с молитвами, у неё руки и ноги отнялись. На голову ленту повязали, у неё язык отнялся. Погрузили в машину и увезли.
- Казнят?
- Нет, у нас же не инквизиция, при себе оставят, чтоб на глазах была, да ей и осталось то не много, сколько лет уже от смерти бегает, а на том свете ей зачтётся, похоронят на освещённой земле, чтобы уж наверняка, заодно и расспросят, как она ведьмой стала. Просто так же ведьмами не становятся, или наследственное, или кто-то обрядом инициировал.
Долго ещё сидели и разговаривали, потом, когда самовар уже остыл, Фрол привёз свою маму и мы полночи обговаривали всё до мелочей, как попал, как лежал, как меня выхаживали. Старые партизаны и подпольщики старались учесть все мелочи, вплоть до того сколько кур в сарае и какого цвета поросята. Утром Фрол отвёз Лукерью домой, а потом приехал и забрал меня. Через 3 часа я был уже дома.

                13

Фрол довёз меня до подъезда, назвал свой адрес. Странно, но ключ от квартиры у меня сохранился в джинсах. Мама была на работе. Я повесил полушубок на балкон, чтобы проветрился, он сильно пах дымом. Первым делом принял ванну. Какое блаженство полежать в тёплой воде, понежится. Достал домашние вещи, переоделся. Приготовил себе яичницу, покушал, прилёг на кровать и заснул. События последних дней сильно давили на нервы, нужно было всё переосмыслить.
- Привет, чадо,- я увидел Фрола Спиридоновича,- быстро учишься, ведьма эта много людей извела, она из Северного ковена, они в блокаду душами пировали, человечину ели, большая на них охота была. Чекисты  с попами сильно ковен проредили, думали всех извели, нет, видишь, кто-то остался. За Настеньку спасибо, видел, что с ней твориться, а помочь ничем не мог, слаб стал, так что благое дело сделал, наведывайся иногда к Савелию, он человек хороший, но и ему поддержка нужна, совсем он отчаялся, когда дочь заболела.  Ладно, пойду, буду навещать иногда, ты у меня одна связь с этим миром,- и он пошёл куда-то в светлое пятно, я пытался что-то сказать, но не получалось.
 Проснулся, рядом сидела мама на табуретке, склонившись, прижимала мою руку с своим губам и плакала.
- Мама,- улыбнулся я.
- Проснулся сынок, а я уж думала, что потеряла тебя,- слёзы брызнули сильней, она зарыдала.
- Мама, мамочка, жив я и всё теперь будет хорошо.
- Я ведь заявление написала, полгорода видело, ка тебя Антон Щипцов со своими бандитами в машину закинули и увезли. Я думала, что ты в машине с ними сгорел, а мне сказали, что трупов всего три было и всех опознали. Не знала радоваться или нет. Я людей просила, ездили, лес прочёсывали, звали тебя, не нашли. Полиция дело открывать не хочет, трупа нет, подозреваемые все погибли, я уж куда только не писала, даже президенту, молчат, в такой стране живём, бандиты у власти, рука руку моет. Мне даже приходили угрожали, дядя Дима, брат отца, адвокат помог.
- Успокойся,- я рассказал ей историю, которую мы придумали с отцом Савелием и Лушей.
Про старца я решил не рассказывать, не хватало ещё, чтобы меня отправили в психушку.
- Так, завтра со мной к врачу с утра, снимем побои, сделаем рентген, может что-то срослось неправильно, я звоню дяде Диме, потом с ним в полицию, писать заявление о похищении и побоях, вообще ни в какие ворота… .
- Мам, подожди, побои снимем, в полицию обратимся, все завтра.
- Пойдём, поужинаем, я твоих любимых котлет нажарила. Представляешь, соседка позвонила, сказала, что какой-то лохматый и бородатый мужик, похожий на цыгана в квартиру зашёл. Я хотела сначала полицию вызвать, а потом решила сама проверить, а это ты. Господи, зарос-то как, прямо Будулай и рубаха эта красная и полушубок. Завтра пойдём, подстрижёмся, борода тебе идёт, взрослее как-то выглядишь…,- тараторила она, накрывая на стол, - а Ленка… .
- Какая Ленка?
- Ну, из-за которой ты с Щипцовым подрался, представляешь, замуж выскочила и в Москву уехала, в полиции эта прошмандовка сказала, что вообще тебя не знает.
- Да я её тоже, если честно, не знаю, пусть будет счастлива в Москве,- а мне привиделись васильковые глаза Насти, дочери отца Савелия.
 Утром приехал дядя Дима, брат отца:
- Привет, племянник, ну ты отмочил, блин, собирайся, поехали.
Мы сели к нему в машину и поехали сначала в травмпункт, где мне выдали справку, что предположительно 2-3 месяца назад в меня стреляли из нарезного оружия, была задета кость руки, так же были зафиксированы многочисленные травмы головы, и сломано одно ребро. С этой справкой мы поехали в полицию, где написали заявление на возбуждение уголовного дела по факту моего похищения и нанесения мне серьезного вреда здоровью. Но полицию больше интересовало, где я скрывался почти два с половиной месяца, пришлось писать объяснение, которое они будут тщательно проверять, вдруг это я взорвал машину с уважаемыми людьми, один из которых сотрудник прокуратуры, и вообще, надо бы меня задержать пока, до выяснения, вдруг я террорист международный. Но дяд Дима был на высоте, всё время порывался куда-то позвонить, написать жалобу. В итоге с меня даже не взяли подписку о невыезде. Когда мы вышли из отделения полиции, мы выдохнули оба. Если бы я пошёл туда один, то сейчас бы, наверное, парился бы в СИЗО. Често говоря, удивляло, насколько прогнила эта система. Полицейских, которые избивали людей и выбивали показания, наказать никто не может. Максимум – это уволить из органов. Они могут всё, подбросить наркотики, оружие, чтобы завести уголовное дело и посадить человека «до выяснения», а там просто сломать. Избивать каждый день, не кормить, да мало ли способов.  И им ничего за это не будет, даже если человек умрёт от пыток, уволят и он пойдёт работать в охрану. Не было случая чтобы, когда через несколько лет человека оправдали, ни следователь, ни судья, ни прокурор, которые «шили» ему дело, никто из этих людей не сел на нары, на его место. Все эти должностные лица, которые могут творить всё что угодно, неподсудны.  Какой-нибудь капитан из отдела по борьбе с экономическими преступлениями через год работы становиться владельцем новенького джипа, трехкомнатной квартиры в центре, а если у него спрашивают, откуда это всё, отвечает, что подарила мама-пенсионерка. Честно откладывала свою пенсию, чтобы сделать подарок бедному полицаю. А ведь он вёл дела по поводу фонда, который прокрутил и украл деньги пенсионеров, наверное, на эти деньги мама-пенсионерка всё и приобрела, а остальные обворованные пенсионеры остались «с носом». Закон на стороне тех, у кого толще кошелёк или выше связи. Только в России человек, который украл у государства восемь миллиардов, может получить срок «год условно» и штраф в восемьсот тысяч. А сын «чинуши», который сбил на переходе человека вообще остаться безнаказанным.
 Вечером, когда мама пришла с работы, решили сходить в церковь.  Старая находилась далеко, решили пойти в новую. Я не любил туда ходить. Церковь была построена на деньги братьев Щипцовых. Строили её выходцы из  Средней Азии, построили быстро. Возле церкви похоронили четырёх бандитов из администрации. Друзья мэра и прокурора, они беспредельничали в «девяностые». Двое были убиты на «разборке» и их после того, как храм построили, перезахоронили с городского кладбища, двое работали в администрации, «пилили» городской бюджет, умерли уже в нулевых, один угорел в сауне, второй от рака лёгких. У всех четверых руки были по локоть в крови. Да и по слухам деньги были собраны путём вымогательства у местных бизнесменов и банкиров, а пожертвования населения пошли на особняк местного «смотрящего».
 Сразу как-то всё не задалось, за зиму краска облезала, храм красили то в жёлтый цвет, то в зелёный, то в кирпичный, то в голубой. Краску привозили самую дорогую, но… летом покрасят, а к весне опять серые стены. Внутри он напоминал катакомбы, было мало света, даже в солнечный день было пасмурно и серо, несмотря на богатую роспись.  С батюшкой тоже не заладилось. Прислали молодого, только что окончившего семинарию. Приехал он с молодой женой и с одним чемоданом вещей. Жена его заведовала церковной лавкой, в платке, суровая, покрикивала на людей, которые не могли определиться какие свечки нужно покупать. Через месяц батюшка ездил уже на новой «Волге», шик по тем временам, через полгода у него был уже новый, сверкающий «Мерседес», да и в казино у дагестанцев стали замечать вульгарно накрашенную женщину и мужчину в модном джинсовом костюме, очень похожих на попа и попадью. Играли они по-крупному, пили и гуляли на широкую ногу, по пятницам и субботам «гайцы» задерживали попа нетрезвого за рулём, тот исправно кидал в них из окна пятьсот «баксов» и уезжал.  «Гайцы» специально караулили в эти дни недалеко от казино, чтобы подзаработать. Терпение людское не безгранично, написали в патриархию, молодого батюшку сняли, и отправили куда-то в другое место, подальше из области. Обиженный, он погрузил шесть больших чемоданов вещей в свой «Мерседес» и уехал, ни с кем не попрощавшись. Новый батюшка приехал из деревни, службы служил исправно и народ стал ходить в Новую церковь, как её стали называть.
 Когда мы зашли в церковь и поднялись по лесенке в притвор, спиной к нам, на амвоне, на коленях стоял батюшка, возле иконы Богородицы. Сначала мы перекрестились, я прочитал молитву про себя, перебирая чётки. Мама подошла к кануну, поставила свечки за упокой папе и родственникам. Что-то было не так. Я прикрыл глаза. Батюшка стоял на коленях, которые накрыло чёрное облачко. Я подошёл, стал рядом на колени, положил чётки на колено батюшке и стал читать молитву Николаю Чудотворцу, чернота стала истаиваться, батюшка стал повторять за мной слова. Потом я помог ему подняться, он перекрестился, осторожно сделал шаг, потом другой, я отошёл, перебирая чётки. Конечно, ему уже под восемьдесят и умрёт он через три года, я увидел это, но умрёт от старости, а не от болезни, просто ляжет в постель и утром не проснётся. Но от старости бессильны даже чётки.
- Благословите, батюшка Афанасий,- сказала подошедшая мама.
- Спаси вас Бог,- он перекрестил сначала её, потом меня и ушел через  Царские врата в алтарь, а мы пошли домой.

продолжение следует....