Что видят нерождённые дети?

         Миллиарды текстов порхают цветками бабочек в запахе библиотечной пыли. Эти манускрипты неизвестны и нарочито блестят стилем рококо, но что-то всё равно в них есть и животно живое. Их ищет никто, а он также затерян в складках космической ткани. Неизвестный должен писать пустоте, забвению и молчанию. Как человека болящая плоть, Неизвестный страдает от каждого изгиба словесных позвонков: его длинная шея жирафа-метафоры осыпается пятнами родинок. Но идея Неизвестного торжествует: полые питоны пищеварительного тракта переварят всё, не оставив и прожилки. Бессмысленная, тщетная, абсолютно ненужная жизнь, похожая на банкноту, уничтоженную шредером акульей пасти: все её хотели бы получить, вот только ей не заплатить.

         «Неизвестный», Неизвестный Н.


  Нерождённые дети спускались по канатам высоковольтных проводов, думая, что это лианы. Будильники, заведённые на 6-33 утра, притворялись птицами, потеющие канализационные люки заменяли черепах. Безвкусные бетонные столбы играли в лёгкие планеты, а сами деревья остались лёгкими блохастыми воспоминаниями на выцветших головах стариков. Люди дышали через хобот слона, получая заменитель воздуха из коробочек. Все уже надышались ранее, да и вообще в дыхании есть смысл только тогда, когда вы живы. Конечно, все считали себя таковыми, но стоило одним прикосновением нажать на синий экранчик, стоило лишь вынуть запутавшуюся рыбу из глобальной сети, как она сразу начинала плясать на раскалённой сковороде.
  Нерождённые дети просочились в дом, который всех без исключения выжал, превратив в сок. Тело было лишним. Так, кровеносный снеговичок при плюсовой температуре с морковными мозгами. Передвигаться, будучи соком, намного приятнее: постоянно сливаться с остальными и безгранично теряться в их сладковатых водах.
  Хрустальный дом должен и развлекать нерождённых детей, ведь они всё-таки дети. В темноте показывали картинки с подписями из той жизни, в которую они никогда не попадут. Дети часто удивлялись, почему картинки чёрно-белые, а текст постоянно приукрашивал действительность, врал и изворачивался. Им, конечно же, поясняли, что у людей есть слова, чтобы неустанно обманывать себя. Примечательно, что облака картинок человеческой жизни конструировали странноватые образы, похожие на бактерии, особенно удивляло разночтение между представлением человека о себе и реальностью. Плёнки жизней быстро заканчивались, так что за вечер просматривали целые свалки народа. Непонимание вызывало пристрастие к привычной бессмысленности существования, а также веру в истинность всего, за что только ни цеплялся человечек своими корявыми граблями.
  Конечно, однообразные сюжеты, сваливающиеся каплями слёз на головы нерождённых, к счастью, детей быстро надоедали. На помощь приходил сам хрустальный дом, уносивший в темноту неизвестности. Подобное ралли по пустыне приближало к родившимся неудачникам, ведь они так не развлекались от скуки, а жили каждую секунду: летели в сердце ночи, закрыв глаза и совершенно не видя пути, ведомые потусторонней силой, но уверенные в самостоятельности, полностью беспомощные, но зато с иллюзией контроля.
  Нерождённые дети сострадали землянам, а они высокомерно жалели тех, кто не познал сладость жизненного лимона. Нерождённые дети, как и некоторые рождённые, сочиняли что-то философское, посвящая написанное Неизвестному, исследовали разницу между рождением и не-рождением... Получалось, что многие живые творческие люди будто бы вовсе и не рождались на свет. Что ж, и зачем они только праздновали свои дни рождения?
 
   Рождённые и нерождённые,
связанные ничем.
   Нет вопросов «как?», «почему?».
Есть только «зачем?»