Он ничего не понял

    Она сидела на парковой скамейке, положив ногу на ногу и улыбаясь. Он стоял рядом и изредка переступал на месте так, чтобы бедром чуть прикоснуться к её колену, обтянутому прозрачным чулком.   Он любил её.   Нет,  он обожал её.   Он давно обожал её.   Он обожал её с того дня их первой встречи. Тогда она только что вышла из щенячьего возраста и сквозь только что приобретённое девичье изящество ещё просвечивала подростковая угловатость. Но он сразу понял, что это – навсегда. Что она навсегда будет единственной. Любимой. Что она может приказать ему всё и что он с радостью исполнит её любое желание.

    Позднее он пытался вспомнить, что было до этой встречи, и не мог вспомнить ничего. До этого не было ничего. Он не жил до этого. Его просто не было. Правда, ему казалось иногда, что он помнит брата, сестёр, тепло мамы, но всё это было далеко и не имело никакого значения по сравнению с тем, что он чувствовал к ней сейчас.

    Сейчас он не испытывал того покоя и наслаждения, которые охватывали его всегда, когда он был рядом с ней. Всё время накатывало беспокойство. Ему казалось, что её похищают, уводят от него. Почему? Ведь она и до этого часто встречалась со своими сверстниками, смеялась с ними, не обращая никакого внимания на его неудовольствие, и даже целовалась с ними в его присутствии. Ему это казалось отвратительным – соединяться губами, зубами; замирать в странной позе… Но он утешал себя тем, что, расставшись с этими раскрасневшимися, возбуждёнными молодчиками, она всегда обнимала его, прижималась губами к его уху и шептала: «Я люблю только тебя   одного… Никого на тебя не променяю…» и целовала его в шею. Это блаженство искупало всё. Он сразу прощал ей и эти странные соединения губ с теми, и то, что она могла за целый вечер не сказать ему ни одного слова.

    Сейчас рядом с ней сидел Тот. Он никак не мог запомнить его имени, так он был поражён появлением Того и той властью над ней, которая проявилась и стала явной для него уже в первые дни вторжения Того в их счастливое существование.
 
    Он даже не мог объяснить себе, в чем же проявляется эта власть над его повелительницей: они ни разу не поцеловались при нём; Тот ни разу не повысил голоса и не приказал ей, например, идти рядом, но она делала всё, что Тот хотел, без всякого приказа. Он был особенно огорчён, когда увидел, что, идя рядом с Тем и, казалось, неотрывно глядя на волны, облизывающие каменную стену набережной, она вдруг вложила свою руку в протянутую ладонь Того… Она не видела, как Тот протянул к ней руку, но она поняла желание Того… Это было особенно неприятно ему, ибо ему всегда казалось, что только он понимал её без слов… Только он беззаветно служил ей, угадывая её малейшие повеления. Ему казалось странным, что теперь она становилась в такие отношения с Тем, которые раньше принадлежали
только им одним, причём Тот как бы становился ею, а она… Она как бы служила ему… Хотелось взвыть…

    Он чувствовал, что их отношения уже прошли ту высшую точку, после которой… Он, впрочем, не понимал, что значит «после которой». Он думал сейчас только об одном: пусть будет Тот, пусть будет что угодно, только бы она не оставила его… он не сможет без неё… Пусть будет Тот. Он будет служить ему так же, как и ей, только бы… Пусть… И он, собрав все свои силы, улыбнулся Тому, оскалив длинные острые клыки. И вдруг… будто что-то обрушилось на него… Она сильно ударила его по щеке так, что лязгнули зубы, а потом уже не так обидно и больно кулаком ударила по голове…
 
    -Поганец… Мерзкий, мерзкий, мерзкий Флэш… я думала, что он любит меня и всё для меня сделает, а он… А он тебя ненавидит и никогда не полюбит, - обратилась она к Тому.

    Он понял, что совершил что-то ужасное… Мир рушился, что-то рвалось в его душе. Надо было что-то делать, объяснить. Он любил их, теперь даже Того. Он взвизгнул испуганно как маленький щенок и, царапая когтями садовую дорожку, пополз на брюхе под скамейку, всем своим видом показывая покорность и понимание ужаса того преступления, что он совершил…
    -Поганец… Мерзкий, хитрый, подлый Флэш, - повторила она. – Придется отдать его. Не хочу, чтобы он слонялся по дому и скалился на тебя.
    Он полз под скамейку, скуля и повизгивая… Он был виноват, страшно виноват… Но он же любил их, даже Того… Он был виноват… Он ничего не понимал…