Утром. перед рассветом...

Утром, перед рассветом глаза у Сержанта всегда открываются сами и ровно так, как написано: поочередно один за другим - сначала левый , потом - правый, реже наоборот.
- Привычка. Давняя, - уточнял небрежно Сержант, если кому-то удавалось заметить, как Сержант "продирает шары". Такую удачу надо было  поймать. Анатолий Иванович просыпался в пять тридцать утра. Ни раньше, ни позже. Ровнехонько в пять тридцать. Как по курантам.
Доли секунд Толя соображал, где он, кто и что, есть ли кто-то поблизости... Осторожно лез правой рукой под подушку за стволом, но пистолета не находил. Он находил себя лежащим на мирной кровати, привычно оценивал обстановку, отчётливо понимал, что поблизости не слышно стрельбы и заводящихся танковых моторов, торопливого бормотанья движков БМП и сдержанно-беззлобного  офицерского мата, сопровождавшего построение солдат. С тех пор, как появились солдаты, думается, появился и мат. Если хотите, мат и солдаты близнецы-братья, и неясно, кто из них более матери-истории ценен. История девушка капризная, но и она совсем без мата не обходилась.
Затем Анатолий Иванович, а для тех, кто его близко знал, просто Толик, принимал вертикальное положение. То есть вставал. С кровати он вскидывался, как застава в ружье по тревожному крику дежурного, в полном соответствии с правилом - проснулся-вставай! Кому спишь?!
Анатолий Иванович не врал про привычку странно открывать глаза. Действительно так привык. Он скромно не раскрывал своего тайного секрета, одного из немногих, задержавшихся в его жизни. Секреты после окончания службы в разведке Сержанту стали вредны. Он сам говорил:
- Наносят серьёзный моральный урон.
Морального урона он не любил, плохо его переносил. Ну, это так, к слову. Запомним, что секретов своих Анатолий Иванович не раскрывал и берег их от посторонних тщательно, используя весь свой опыт, приобретённый во время службы в армейской войсковой разведке.
Ясно вам, читатель, в общих чертах, с кем будем в этом рассказе иметь дело?
Ну, и чудненько. Поехали дальше.
Поехали - сказано громко. Некуда ехать было Анатолию Ивановичу. Совсем некуда. С близкими отношений не было с детства, армейских сослуживцев он видел только на "Одноклассниках", а женщины, подруги, дамы и девушки надолго не задерживались вблизи с Сержантом. Не было у него женщины, разве что Танька - разбитная бабенка сорока с небольшим лет, работавшая в ночном магазинчике за домом напротив.
Танька твёрдо знала, чего хочет от жизни женщина и исповедовала нехитрые истины: все мужики сво, бабы - двигатель прогресса и торговли, естественно, а мужикам "только одного" от женщин надо. Сами понимаете чего. Впрочем, это "сами понимаете" Танька с воодушевлением и ненасытностью получала от Сержанта сама в подсобке магазинчика, в режиме "сутки через двое". Она работала продавцом в этом самом магазинчике, за деньги круглосуточно погашала у страждущих огонь, от которого "трубы горят".
Отношения такие всех устраивали. Танькин муж, уже давно не проявлял в постели героизма. Он напрочь забросил супружеский долг во имя святой битвы с алкоголем. Бился муж за, как он сам говорил, "здоровье нации". Танькин мужик получал по утрам дежурную порцию спиртного от жены за понимание и толерантность к её счастливой мордахе, с которой недоучившаяся дипломатша приходила после смены домой. Танька использовала нерастраченное здоровье Сержанта для пополнения запасов собственного женского здоровья и стабилизации женского боевого духа. После ночных полётов, укрепившись душевно, а главное, телесно, Танька охотно поддакивала своим находящимся в длительном простое подругам, что мужики самые никчемные существа на свете и можно жить и без них. И даже сама в это, случалось, верила. Самовнушение - великая сила.
После постельно-прикладных упражнений в подсобке она аккуратно укладывала свои объёмистые груди в бюстгальтер,  тщательнее только десантники укладывают свои парашюты перед прыжками, - и говорила Сержанту с лёгким сожалением:
- Что ж ты раньше-то мне не попался? Я ить десять лет после свадьбы жила, как последняя дура, без оргазмов.
Закончив укладку, она ввинчивалась своими плотным бёдрами в тесную юбку и продолжала:
- Ты, Толик, больше не ищи никого. Если вдруг прижмет по части секса, звони. Я, если что, и между сменами подскочу. Только сексодром твоя забота.
Сержанта устраивало Танькино отношение к процессу, имитирующему исправление демографической ситуации в стране и лёгкий подход к подбору партнёра для этого самого, как бы размножения. Танька, пару раз увидев у себя в магазине Сержанта, ляпнула ему, не смущаясь, как и положено современной женщине:
- Мужчина! Отдаться не интересуетесь?
Сержант был не в курсе наступивших перемен в правилах гендерного поведения и непонятливо переспросил:
- Простите. Не понял. Чем не интересуюсь?
Танька, грамотно "смутившись" и качнув из стороны в сторону своими матоворозовыми, невмещающимися в блузку округлостями что-то около 4 го размера, понизив голос так, как это умеют только женщины, пояснила:
- Мужчина вы справный. Ходите сюда, а водку и пиво не покупаете... Как вам я? Нравлюсь?
Сержант врать не стал. Сказал просто:
- Да.
Короче, консенсус они с Танькой нашли и определили условия в темпе налёта на вражескую позицию с целью захвата языка. Танька звонила Сержанту, когда приходила на смену. Сержант, когда спадал полуночный поток покупателей, заглядывал к Таньке в подсобку. В подсобке на старом диване, предназначенном для короткого ночного отдыха продавщиц, они  совершали своё совсем не короткое действо, к которому когда-то Ева впервые склонила Адама. В постоянном стремлении к этому действу, позже, по-женски беспринципно, все последовательницы праматери стали обвинять того же Адама и не забывали свирепеть, если, теперь уже последователи праотца изменяли этому постоянному присвоенному им женщинами качеству в пользу войны, карт или спиртного. Женщины часто выдают свое за чужое и наоборот, маскируя этот признак вертихвостки под смену настроения и разнообразие натуры.
С Евиной поры прошла не одна тысяча лет. Женщины 21-го века уже не скрывают своих жизненных потребностей, а трудятся, не покладая ног, для поддержания в тонусе базовых женских прелестей и достоинств, а заодно строят карьеру, устраивают быт и доказывают сами себе, что лучше их самих только они сами. Про ум, высокую нравственность и прочую устаревшую лабуду типа "ах, любовь" промолчим. Снимем пред этими убиенными самими дамами понятиями головные уборы и дадим три холостых залпа в зенит, как на могиле заслуженного ветерана.
Танька острой потребности в сексе не скрывала, речей про любовь не заводила. Отдавалась в подсобке так, как будто вместо дивана Сержант ритмично впечатывал её распятую в королевское ложе любви.
Ладно. Подождёт Танька до ранней ночи. Она уже на смене. Пытливо выясняет у покупателей-недотёп: "что-нибудь ещё желаете", а сама желает, чтобы пришла наконец-то ночь. Чтобы пришёл к ней в подсобку Сержант и чтобы пару-тройку часов никто не припёрся тушить огонь в каких то там трубах. Что за огонь? Какие такие трубы горят, и почему с похмела горят именно трубы и, за редким исключением - душа, Танька никогда никого не спрашивала. Зачем? Горят? Погасим. За ваши деньги, хоть лесной пожар можем погасить в Калифорнии.
Танька вообще себе вопросов не задавала. Вопросы себе задавал Сержант. Больше не с кем ему было общаться. Толик спрашивал сам с себя в полголоса.
- Чем займёмся, капрал? Есть варианты?
Капрал - сержантское звание в армиях вероятного противника. Толик изредка сам себя "переводил" в стан врага и "присваивал" себе это непочётное звание, особенно, когда был не доволен миром, жизнью или собой. Особенно поутру. Особенно, если был недоволен собой. От чего-то. Сегодня Толик был недоволен собой. Забыл вчера протереть кухонный стол после ужина, а утром обнаружил на нем крошки хлеба.
В разведке забывчивость и невнимательность имеют свою цену. Цена проста, как трусы за 100 рублей на вещевом рынке, и за человеческие недостатки нет желания такую цену платить. Цена забывчивости - твоя жизнь. В разведке всё просто: что-то сделать забыл, можешь забыть, что ты живой.
Толик убрал крошки, провел утренний осмотр жилища. Остался доволен. Настроение медленно пошло вверх, как среднедневная температура в Сибири весной.
Толик вышел на улицу, во двор и незаметно для себя, но привычно трансформировался в Анатолия Ивановича Соседский пацан Мишка только так и называл Сержанта. Этим Мишка отдавал дань уважения нашему герою. Так отличал Сержанта от "этих двуногих, с растительностью на лице." Двуногими Мишка называл бесчисленных мамкиных любовников, которых она меняла как тренер игроков во время матча по хоккею с шайбой. Принципов, по которым мамка их подбирала Мишка не понимал, но для себя вывел один: все они сволочи, и тут бабы правы на все сто процентов.
Мишкина мамка не просто коллекционировала мужиков или заботилась о своём женском здоровье, она "боролась за высокие семейные ценности". Их краткий перечень Мишка помнил, как отче наш. Не грех и нам про них кое-что знать. Тем более, день только начался, у Мишки в школе, каникулы, а у Сержанта есть ещё часов восемь до начала "занятий по физподготовке", - так иронично называл Сержант свои походы в подсобку.
Теперь о мамкиных ценностях. Коротко, но в доступной нам полноте.
По мамкиной версии мужчина нужен в семье для того чтобы:
-"все было, как у людей" ;
-был в доме добытчик, который "все в дом" ;
-кто-то мог защитить женщину от фулюганов ;
-мог "как следоваит, по-мужчински поговорить с Мишкой", который от рождения, в давнем своём состоянии, коротко именуемом "безотцовщина," по мнению мамки, совсем отбился от рук;
-было кому ей, мамке "перед смертью стакан воды подать"...
Мамкин набор требований к мужикам постоянно претерпевал изменения: одни пункты в нём исчезали раз и навсегда, другие пропадали и появлялись с учётом текущего момента, а некоторые были для Мишки, как начинающаяся зубная боль. Это, когда зуб ещё только начинает ныть, а ты уже знаешь, хочешь ты, или ты не хочешь, а к стоматологу придётся идти. Не из любви к бормашине, а токмо, чтобы флюс не изуродовал фейс. Когда приходил очередной подаватель стакана воды перед мамкиной смертью, Мишку сплавляли из дома. Летом он коротал время на лавочке во дворе, где местные старики-пенсионеры выпивали и забивали козла, привычно совмещая два этих абсолютно разноплановых занятия. Зимой сидел в подъезде на лестнице с книгой или учебником. Зимой было хуже. Из щелей в старых рамах морозно дуло, а из-за такой же древней квартирной двери доносились недвусмысленные треки. Треки были не столько ярчайшими образцами-подтверждениями, что в Германии абсолютно всё даст ист фантастиш, они подтверждали, что разговор мамки и хахаля уже прошёл стадию даст, но ещё до фантастиш не дотянул.
Во дворе Мишкиным стоматологическим креслом была скамейка за столиком. Предвестником похода к "зубнику" были мамкины догадки, что "у неё с организьмом что-то не так". Что там у мамки не так, Мишка не гадал, он сразу уходил "к врачу", если на пороге их с матерью комнаты в коммуналке возникал, трепетно сжимая в руках бутылку портвейна "три топора", очередной мамкин хахаль. Мишка в свои 14 лет был в семье единственным мужиком, а потому недовольных морд не корчил. К безалаберной мамке относился с прощающим снисхождением.
Он, не мешкая, закрывал книгу, накидывал на плечи олимпийку, видавшую виды ещё на старшем двоюродном мишкином брате, и выходил во двор. Мать торопливо тарахтела ему вслед:
- Щас. Мы тут тока поговорим. По работе. И ты сразу возвращайся. Только я тебя позову... Ладно.
Неудобно было Мишке за них обоих. За мать, потому что видно было, как ей стыдно врать сыну. За себя самого Мишка стыдился, потому что часто слышал во дворе от старух, всю жизнь проживших под девизом "секса в СССР нет", фразы, сказанные то ли с неодобрением, то ли с плохо скрываемой завистью:
- Верка-то опять хахаля привела. Вона Мишку опять на двор из дома выперла. Когда она уже...
Глагол, который использовали бабки, в печати и СМИ в наши времена использовать можно только, если ты сильно при деньгах, а в быту его заменил странный аналог - трахнуть. Не знаю, может она и оправдана, эта замена. Очень похоже, что любители этого дела получают во время своих занятий что-то сродни удару по голове. Повторюсь, не филолог, не знаю. Знаю только, что Мишка готов был сквозь землю провалиться, когда такое говорили о его матери. Он и мамкой-то её называл, любя, как своего пацана, с которым многое готов был разделить поровну. Жили они всегда без отца, и кому мамку жалеть, кроме Мишки? Некому.
Он и жалел. Он её не осуждал. Ровно до той поры пока она не предала его любовь. Но это совсем другая история, как говорится. Как-нибудь потом расскажу.
На лавочке они и встречались. Пацан четырнадцати лет Мишка и отставной разведчик, подполковник в отставке Сержант Анатолий Иванович. Сидели рядком, говорили ладком. О всяком, о разном. Больше о жизни. Прошлой, о ней Сержант больше знал. О нынешней - тут больше Мишка солировал. Да прикидывали, как водится мужикам, чем эта вся бодяга закончится, - миром или войной. Склонялись к тому, что война будет. Слишком много вокруг паскуд развелось. Мажористые сынки, гламурные девки, продажные политики, чиновные взяточники, наркоманы, алкаши и прочие лица сволочного типа, которым на Родину наплевать. Они её кому хочешь продать готовы. Одни за бабло, другие за кайф, третьи за выпивку. Конечно, случались у них расхождения в точках зрения. А как без этого между настоящими мужчинами? Мы же не бабы, чтобы стадом блеять об основах мироздания и находить наслаждение в неясной фразе "чтобы не хуже, чем у других было..."
Чаще касались расхождения оценки настоящего. Тут Сержант Мишке проигрывал. Что и говорить, Толик родился за несколько лет до полёта Гагарина, жизнь провел на, пусть маленьких, но все-таки войнах, а Мишка в настоящем жил. Не было у него ещё своего прошлого. Настоящее Мишка оценивал точнее, в оценках не стеснялся. Мишка Интернет считал полезным достижением. А книги называл непонятным словом шняга.
В чем они, не задумываясь, сходились, так в ответе на первый главный вопрос русского интеллигента - "Кто виноват?"
Виновными в происходящих вокруг безобразиях оба считали баб. Тут надо бы пояснить. У этого странного дуэта в процессе бесед-разговоров сложилась своя, понятная до конца только им двоим терминология. В разновозрастной и многоликой толпе особей женского пола среди женщин, подруг, дам и девушек (девчонки в этот сонм не попадали ввиду отсутствия у них ярко выраженных вторичных половых признаков) отдельной огромной толпой-толпищей носились, вопили, горланили и требовали чего-то несусветного, а главное, не существующего в природе, - бабы или тётки.
Там, в этой толпе варились всякие. Артистки и бизнес-леди, плечевые проститутки и чиновницы высоких и низких рангов, в общем, внешность и общественный статус, как и профессия, значения не имели. Имело значение только отношение "всех этих" к их собственным достижениям в жизни, к методам достижения социальных благ. В бабы наши соратники по общению внесли всех тех, которые считали свою принадлежность к женскому полу символом высшей расы. Туда же Анатолий Иванович с Мишкой добавили тех, кто руководствовался при построении карьеры строками популярной в советское время песни "Варшавянка". "Эти", ничтоже сумняшеся, руководствовались указанием из песни:
- В царство свободы дорогу грудью проложим себе...
Собеседники признавали допустимым и такой способ построения жизни и карьеры, ну раз уж нечем больше. Хотя бы грудью. Они, не сговариваясь добавили в бабий арсенал ещё и орган, расположенный там, куда у боксеров наносится "удар ниже пояса".
И даже этот расширенный инструментарий достижения "царства свободы" признали наши умы допустимым. Но. Всех этих многочисленных человекоподобных наши умы занесли в сообщество "бабы или бабьё" только за то, что "эти" считали себя недостижимым идеалом, свято верили в чудотворную силу груди и "ниже пояса", а главное, горланили на всех углах, в частности в знаменитой раньше передаче "Я сама", что полностью обошлись без мужиков. К жизни без мужиков они призывали всех своих сочувствующих последовательниц, стыдливо скрывая, что оба "рабочих органа" предназначались мужчинам при деньгах и власти, что именно эти уверенные пользователи давали всему этому бабью старт-ап или волшебный пендель по-нашему, после которого эти "звезды" и начинали звездить. Впрочем, слово звезда собеседники заменяли другим, теткам и бабам более близким и со звездой хорошо рифмующимся. Ну, я-то рифмовать не буду во избежание, так сказать...сами знаете чего. Ясен пень, что звезды обретают крылья только при самом непосредственном участии мужиков.
Анатолий Иванович, знавший чуть больше всех остальных через своих сослуживцев в Москве про подвиги тамошних тёток и баб, приводил Мишке примеры. Мишка, полностью разделявший позицию Анатолия Ивановича, украшал беседу портретами своих сверстниц. Мишка много читал, имел острый ум и, что не менее важно, складно излагал свои мысли. Портреты сверстниц в его исполнении получались выпуклыми и яркими, а от того, ещё более жуткими. Собеседники приходили к грустному по результатам бесед:
- Жалко мне тебя, Мишка, - говорил Анатолий Иванович, растерянно качая седой крупной башкой, - не найти тебе нормальную жену среди "этих". С кем сына растить, для кого дом строить, где и зачем садить это самое дерево, про которое предыдущим поколениям мальчиков все уши прожужжали?
- Не с кем, - печально соглашался Мишка. - Одноклассницы мои курят почти все, татуировки лепят себе куда только можно, пьют пиво, старательно уничтожая свой скоропорт - молодость и красоту, лепят пирсинг в носы, уши, пупки... и не только. А как они говорят?! Мат на мате, надо и не надо. Совсем сравнялись с грузчиками винных отделов магазинов вашей, Анатолий Иванович, поры. Портовым докерам уступают ввиду отсутствия фантазии и тяжёлых условий труда. Да и моря у нас нет.
Впрочем, беседовали старый и молодой не только об этом. Про разное случалось им говорить. О политике и войне, экономику задавали, особенности стрельбы из подствольника и пистолета, в последнем Анатолий Иванович толк, понятное дело, знал. Вместе ходили в магазин, брали по мелочи перекусить да запить перекус.
Одним словом, общались. Подтверждали вечную истину от француза Экзюпери:
- Самое дорогое на свете - человеческое общение.
Потом из Мишкиного подъезда вываливал очередной хахаль с восторженными глазами. Мамка умела поразить партнёра своим нестандартным подходом к стандартным, вековым для человечества телодвижениям. Но, надо отдать ей должное, попытки партнёров заночевать или вовсе остаться пожить, жёстко пресекала. Она громко орала из окна на весь двор:
- Миша-аа! Иди домой! Кушать пора!
Мишка раскланивался с Анатолием Ивановичем и, смущённо пробормотав, что емунадоидти атоонапорвется...уходил. Анатолий Иванович смотрел на часы, привычно отмечал неизвестно для кого время проведённого разговора и тоже уходил домой. В распорядке Сержанта наступала пауза. Он её тратил в основном на воспоминания.
Причём, для разнообразия делал так. Бросал дротик для Дартса в висевший на стене календарь. Твёрдость руки и зоркость глаза заодно проверял. Потом подходил и высматривал цифру, в которую попал дротик.
Год выбирал каким-то другим способом и начинал вспоминать. Всё больше про войну или, если хотите, войны, в которых он участвовал. Войны штука такая, их невозможно забыть, и всё прожитое переживал Сержант заново, так, как будто снова сидел за пулемётом в засаде на реке Пяндж, выцеливая талибов с гранатомётами за спиной. Опасная штука эти советские РПГ-7. Просто труба трубой, а после разрыва выпущенной из них гранаты, бывало так, что останки двухметрового мужика спокойно можно было грузом 200 в бандероли домой отправлять. Или вспоминалась ему толпа обкуренных дехкан в Ферганской долине, которые ездили на колхозных ещё грузовиках по кишлакам и резали простыми ножами турок-месхетинцев. За что резали? За то, что они турки. В этом-то и был будничный ужас происходившего.
А вот возвращения своего в мирную жизнь Сержант не вспоминал. Не любил он дикого того ощущения невзаправдошности происходящего. Не мог он сопоставить вместе панорамы кишлаков с трупами на улицах и картины мирных городов со спешащими по своим маршрутам троллейбусами, с девицами, в жару в России носившими на себе слабый намёк на набедренные повязки папуасов Новой Гвинеи. Чтобы отвлечься он вспоминал, как реагировали его сослуживцы на его звание и фамилию. Представляете себе морды лиц военнослужащих, пытающихся понять, что за зверь - капитан Сержант? Я нет. Анатолий Иванович эти картины видел, он даже являлся главным действующим лицом, приводившим морды лиц сослуживцев в смятение.
День близится к вечеру. Анатолий Иванович, предвкушая ночные упражнения с Танькой, расслабленно улыбался. Танька сама получала от упражнений удовольствие и про партнёра не забывала.
Вот мы и добрались, читатель, до середины рассказа. Сходите пока на перекур или отправиться, как в армии говорят. А потом продолжим. Спит пока наш Сержант, который на самом деле подполковник. Танька тоже прикемарила пока в магазине нет никого. Ей предстоят труды неправедные, нагрузки непростые, но сладкие...
Сержант проснулся, не нарушая привычки. Глаза открыл по очереди. Встал. Умылся. Наскоро перекусил: у Таньки, ясен пень, будет не до перекусов. Пшикнул на себя импортной гадостью, современным аналогом одеколона "Красная Москва", и двинул к Таньке.
Идти до танькиного магазина было недалеко. Вышел из подъезда, пара десятков шагов и дома. В смысле, в магазине. За полночь Танька закрывала входную магазинную дверь и торговала через маленькое окошко рядом с дверью. Оно как-то поспокойнее было. Кто его знает, кому загорится в ночи "трубы гасить", и что у этого пылающего на душе. В магазине была тревожная кнопка. Патрульный наряд полиции приезжал на вызов за пять минут. В общем, было у Таньки всё на мази, кроме личной жизни. Так она сама говорила в минуты откровенности. А наступали эти минуты через полчасика час после того, как Танька, она же Сидорова Татьяна Николаевна, возвращалась из своего удивительного полёта, разогнав своих бабочек, которые во время оргазма порхали у неё в животе. Танька такое рассказывала, придя в себя. Сержант в бабочек не верил, но глядя на валявшуюся без признаков жизни на диване Таньку, курил и понимал, что женщина сейчас далеко. Так далеко, что нам, мужикам, до этих небожительниц не добраться. С другой стороны, - думал Толик, - они без нас-то сами так высоко не взлетят. Ну, никак...
Впрочем, перед каждым таким возвращением у этой "сладкой парочки" были и предстартовые хлопоты, и волнующий период "подготовки к старту", и проверка технического состояния неокрепшего после вынужденного воздержания женского организьма, и кропотливый запуск всех систем и механизмов, и сам запуск с полётом. Сержант и мадам Сидорова к сексу относились творчески, вдумчиво и внимательно, а главное, с огоньком. Кто знает, попадись они друг другу вовремя, было бы на этом свете одной счастливой семьёй больше. Но тут уже ничего не поправить. Только пролялякать про себя строчки из песни Игоря Талькова:
- Несвоевременность - вечная драма, вечная драма, где есть он и она...
Танька Сержанта ждала. Знала она и поняла уже давно, что если Сержант сказал - буду в 23:18,- значит, он будет в 23:18. Таков был он. И если бы было не так, по-другому, это был бы уже не Сержант, а кто-то другой. И история была бы другая.
А я вам именно эту рассказываю. Вот и давайте дальше, без отклонений...
В подсобке был интимный полумрак. Не то чтобы Танька фигуры своей стеснялась. Она как раз внешне в свою возрастную категорию не вписывалась. Лицо красила в меру и там, где нужно. Фигура у Таньки тоже, как говорится, была всё при всём, и бонусом "ко всему" имелся роскошный бюст а ля Семёнович. Танька, если бы жила в Бразилии, легко поступила бы в стюардессы. В Бразилии есть очень эффективный способ определять подходит ли дама к непростой этой воздушной профессии - стюардесса. Соискательница на экзамене должна, закинуть ладони себе на затылок, выставить вперёд локти и подойти к стене. В стюардессы в Бразилии берут тех кандидаток, которые касаются стены локтями и грудью одновременно. А знание языков, устройство спасательных трапов в самолёте, - дело наживное. Грудь-то никак не получишь, кроме как от природы, хоть ты пять высших образований заимей. Говорят, в Бразилии тоже случаются авиакатастрофы, люди гибнут, а на стюардесс не жалуется никто. И сами стюардессы не жалуются. Я это так, к слову. А слово о том, что в женщине ценнее - ум или другое что.
Я думаю всё-же другое...
Впрочем, танькина подсобка от Бразилии далеко, вот и не будем отвлекаться. Как никак волнующий момент наступает в жизни героев.
Сержант приучил Таньку испытывать волнение перед занятиями любовью. Он не любил слова секс. Америкосов не любил за наглость и тягу к саморекламе, и секс тоже. Что-то в этом было от кроликов.
В их первую встречу Танька попыталась склонить Сержанта к сексу. Мол, ничего личного, только он, этот самый секс. Сержант Таньку попервости расстроил. Она чуть было в действенности своих чар не засомневалась.
Вместо того, чтобы Таньку на стол опереть, подол юбки на её наполненной пятой точке задрать, убрать в сторону другие малосущественные препятствия в виде трусиков и быстренько разрешить обоюдоострые гормональные проблемы, Сержант усадил Таньку в офисное кресло подле стола, включил настольную лампу, погасил верхний свет, плеснул Таньке красного вина в бокал и, тщательно её рассмотрев при новом освещении, заговорил.
В первые минуты Танька слегка ошалела. Она-то мужика пригласила на трах-ти-би-дох, а не на дружескую попойку, но Сержант ей долго расстраиваться не дал. Он предложил ей тему, от которой, если верить тому же Карнеги, мало кто в состоянии отказаться.
- Давай с тобой поговорим, о тебе, красавица, - предложил Сержант "неожиданную" для условий ночного траха тему.
Танька, впервые за много лет, засмущалась. Она даже сама не сообразила: чего это с ней. Она, Танька Сидорова, потерявшая девственность ещё в седьмом классе общеобразовательной школы... Танька решительная и разбитная деваха, лично сдавшая в милицию насильника-недотепу, который хотел её того...в подъезде собственного дома, вдруг засмущалась. Сидела в кресле, вспоминала давно забытое ощущение лёгкой стыдливости и, глянув искоса в маленькое зеркальце, стоявшее тут же на столе, обнаружившая даже в полумраке заливший её щёки румянец.
- Ни хрена себе, во даёт мужик, - почти в соответствии с правилами диппротокола, который когда-то зубрила в МГИМО, сформулировала продавщица удивленную мыслишку. Танька, было дело, училась на дипломата когда-то.
Но Сержант расслабиться Таньке не дал. Бывший начальник разведотдела бригады умел допрашивать пленных. По всякому умел. По-отечески, если пленным был заблудший таджик, который взял автомат ради газавата с урусами только потому, что в кишлаке уже не было даже у аксакалов чая-чапати. Чай-чапати - это лепешка с пиалушкой горячей воды и плавающими в ней тремя чаинками. Или по-взрослому, если попадал ему в руки матёрый араб-наёмник, взятый после засады на Пяндже разведгруппой, составленной из бывших офицеров Советской Армии. Офицеры в новой реальности продолжали "родину защищать", но уже не "Нашу Советскую", а чью-нибудь чужую, и не по Присяге, а за американские тугрики. За наличные.
В общем, когда Танька на мгновенье вернулась в окружающую реальность, она успела сообразить, что уже лежит на диване с юбкой закатанной на талии вскатку, лифчик её у неё же на шее, а любимые розовые с вишенками трусики покачиваются в такт движениям её тела на лодыжке левой ноги. В реальности Танька задержаться не смогла. Прикосновения ладоней, пальцев, подушечек пальцев Сержанта, казалось нажимали какие-то кнопки на её теле. Нега, наслаждение, тепло, прохлада, какие-то другие приятные ощущения сливались в широченную реку и уносили Таньку Сидорову недоучившегося дипломата, мать двоих детей, продавца круглосуточного магазинчика для тех, кто ещё не понял, что пить вредно, - в даль, светлую и многообещающую. Река вопреки законам физики в Танькином воображении плавно поднималась выше и выше. Всё ощущения сбегались кучей к ней в низ живота, оставались там, кого-то, похоже, ещё призывали со стороны и, как лодку, раскаченную пьяной компанией, опрокидывали Таньку в сладостное, невесомое и судорожное небытиё.
Она там летала. Нет. Парила. Там. В этом небытии...
- Не уходи. Сразу не уходи. Побудь со мной, - проговорила вполголоса сержантская подруга. Она попыталась что-то поправить в одежде, но сил на это не было.
- Я здесь. Мне некуда торопиться, лежи, - ответил Сержант. Он прикурил следующую сигарету, пустил колечками дым и принялся скользить взглядом по изгибам Танькиного тела, наполненного плотью почти до предела. Сержант лениво, постельно-прикладные упражнения и у него отняли сил немало, -  не спеша думал.
Жаль баб, женщин, подруг... Просто. По-человечески. Кто-то жестоко их обманул. Женщин убедили в том, что они должны делать карьеру, детей воспитывать и кормить-одевать, вести домашнее хозяйство... В  этом их предназначение. Чепуха. Женщина - это награда. Это приз в бесконечной борьбе человека со всеми против всех. Она достаётся тебе тогда, когда ты доказал, что ты - человек и имеешь право продолжить род человеческий. Где-то у Яна, по-моему в романе "Батый", написано про женщин просто и точно. Как там? А, вот... "воины Бату-хана огненным смерчем вырвались в города, без жалости уничтожали защитников и уходили, унося на плечах сладкую добычу - женщин". И ведь не возразить. Сладкая добыча. От того может и сладкая, что её нужно добывать. С потом, с кровью, напрягать все свои силы...чтобы сберегать и сохранять потом. Долго и счастливо, в поте лица добывая...в муках рожая.
А нынешние? Они сами себя лишили статуса добычи. Встали в один строй с мужиками. Бьются за карьеру, власть, известность, красивую жизнь... В битвах они растеряли статус богинь, превратились классных тёлок, чик, бабенций. И нет среди них Афродит с Венерами. А Таньку жалко. Хорошая баба.
Танька приходила в себя, медленно упаковывала свои прелести обратно в свою бесчисленную сбрую. Пила кофе, который по традиции был подан "в постель", то есть "в диван", и смотрела на Сержанта взглядом, который кроме него не видал больше никто. Взгляда этого Сержант ждал. Спроси его: что ему больше всего нравилось в этих ночных визитах? Он бы, подумав, ответил - Танькин взгляд. После всех удовольствий Танька смотрела на Сержанта с благодарностью за то, что он есть. Была во взгляде сытость какая-то кошачья. Выражал взгляд надежду, что все повторится ещё раз и ещё. И было в нем что-то неземное, не отсюда... Словно смотрела на тебя инопланетянка, прилетевшая со скромной планеты под негромким названием "Счастье".
Ой, жалко было Таньку. Не знала она ещё, что её ждёт. Таньку можно понять и простить... В допросе пленных есть приём "ложный уход". Про этот приём знают следователи и военные дознаватели. Сержант в предвкушении чуда готовился этот приём в отношении Таньки применить. Суть приёма проста. Допрос окончен. За пленным пришёл конвоир, пленный выдохнул напряжение и расслабился. Всё, на сегодня от него отстали. Человек слабеет, когда расслабляется. А дознаватель уже от двери, как бы что-то вспомнив, задаёт свой самый коварный вопрос. Скажем, кто минировал подходы к кишлаку? Кто руководил?
Редко кто мог противостоять этому приёму без спецподготовки. Танька точно не могла. Она подошла попрощаться с Сержантом до следующих, как говорится, встреч. Легко обняла Толика и коснулась губами его щёки. Сержант легко ответил на мимолетный поцелуй. Решил для себя - пора и прошептал Таньке на ушко что-то вроде: как трудно от такой оторваться... Руки Сержанта вновь неумолимо двинулись исследовать Танькины прелести, благо маршруты хожены и знакомы. Губы опять попадали в то место, в котором их ждала Танька. Танька, не поверившая поначалу в то, что "продолжение следует" начнётся прямо сейчас, чувствовала, что перестала соображать, кажется, навсегда. Она едва держалась на предательски дрожащих ногах. Сержант подхватил ошалевшую от предвкушения полёта женщину и приземлил её на рабочий стол. Непростая танькина сбруя в темпе прошла все стадии стриптиза, а сама хозяйка сбруи, даже не пытаясь сомкнуть колени, просто закинула руки за голову. Не дала Танька Сержанту, она ему действительно отдалась, плюнув на всё в ожидании взлёта. А когда завершилось должное, единственное, на что хватило Танькиных сил, была изнемогающая фраза:
- Господи, я больше не могу...
Сержант пришёл в себя, как водится, быстро и, оглядев "поле боя", весело и довольно легкомысленно пробормотал общеизвестное сделал-дело-гуляй-смело. Затем он аккуратно и бережно переместил бесчувственное женское тело на диван. Прикрыл Таньку простыней, не забыв поправить её разметавшиеся без хозяйкиного надзора прелести. Ещё раз взглянул в туманные женские глаза. Поблагодарил за совместно проведённый вечер, посоветовал Таньке немного отдохнуть и вышел из подсобки во двор. Двор встретил его звездами и прохладной. Вот ради таких моментов в жизни и стоило жить...
Сержант всегда был нацелен на результат. Армия приучила. Командиры и начальники требовали только одного - результата. Никого не интересовало, как ты что-то там делаешь во исполнение приказа, с кем, почему. Главное - результат. Сегодняшним ночным результатом Сержант был доволен. Танька была хороша, и он не сплоховал. Оценка отлично. Он сегодня отличник!
Как-то давно понял Сержант, что скоротечны мужские удовольствия от любви. Устойчивость и глубину, размах, если хотите, удовольствиям даёт женщина, если только она погружается в них наотмашь, по самые некуда, с головой. Сержант знал, что если хорошенько "раскочегарить" женщину, она сама улетит далеко и тебя на хвосте прихватит. И только тогда будет тебе щасте более долгое, чем скорострельный мужчинский оргазм. Он был из той небольшой группы человеческих самцов, которые не всегда готовы, не с каждой лягут в постель, потому что знают - бабья в этом мире не счесть. Женщин - катастрофически мало.
Он знал для мужчины главное в женщине - это состояние души и тела, что женщина - это звание, которое надо ещё очень постараться заслужить и получить, а потом удерживать изо всех сил, всю оставшуюся жизнь. А ещё бывший разведчик твёрдо знал, что носят это звание женщины, а присваивают или посвящают в него - мужчины.
Такие, как он, Сержант Анатолий Иванович.