Формат рока - Часть I

 посвящаю Ксении Лесовой,
с дружеской симпатией


1

В тот январский день, на ступеньках нью-йоркского метрополитена сидел озябший уличный музыкант. Он с трудом прижимал к колкам ледяные струны, а смычком словно отбивался от метели, но увы... продрогнув окончательно, он ушел. Игра не стоила свеч: из сотен тысяч пешеходов, немногим более двадцати бросили деньги. А для Большого Яблока, 32 бакса за три часа – меньше, чем оправдание перед заказчиком.
Гоголевская шинель ушла за гроши на блошином рынке в Штатах. Да и кто вообще обратил бы внимание на эту недобюджетную байду, если бы не одно неочевидное обстоятельство...

Всем известно: американцев хлебом не корми – дай устроить эксперимент (неважно, над кем и зачем). Так и в тот самый день, в эксперименте «Страдивари в метро» принял участие Джошуа Белл, ярчайший скрипач наших дней. Виртуоз спустился в метро – да еще играл на скрипке Страдивари.... хм! быть может, и хорошо, что никто ничего не заметил: забрали бы скрипку, как пить дать. Цена элитного инструмента едва ли не превышает стоимость станции, где играл Белл!..

Так вот, эксперимент показал: граждане, готовые отдать, в формате Карнеги-холла, 100 долларов за счастье присутствовать на концерте м-ра Белла, оказались - в формате метрополитена - скрягами, слепыми к страданию страдивари-носителя, и глухими ко всякой музыке. Всех этих слепоглухих критиканов подгоняла лишь злая лихорадка суетливого мегаполиса!

Эксперимент можно прочитать, так сказать, и справа налево: КТО такой этот мистер Белл на самом деле – жалкий попрошайка или великий скрипач? Ведь все дело только в ФОРМАТЕ! Как он играет? – расставят критики, то есть, СМИ.

 «А не надо никаких доказательств!» – скажет иной менеджер, недалёкий, но ловкий, – «Просто возьми любого скрипача, одень его, как надо, сунь в руки Штради... Штруди... ну, эту, как её... заяви, что эта бандура стоит двадцать миллионов евро – и назначь достойно-суровую цену за билет!
Вуаля: Сегодня в Карнеги-холл – особый вечер! великий Жун-Жук Сибемолиус, мастер скрипичного спорта, доставит вам удовольствие, комфорт и LOT OF FUN!»
Не извольте сомневаться: сотни сотен неоновых и электронных рупоров высокопИарно раструбят об этом событии - а меломаны слетятся к кассам, как медведи на мёд!

Формат страшная сила (как красота, как любовь, как музыка...) Ведь с форматом – как с переселением душ: он меняет расстановку сил и постановку вопросов. Иначе говоря, причину, цель, суть – да что там, саму душу явлений!


2

Теперь - примеры или проявления формата.

Пожалуй, самый заметный и яркий пример – день и ночь.
На картах, улицы кажутся нам некими линиями – вроде тех, из которых состоят фигуры Наска. Однако если вы погуляете по какой-нибудь улице (желательно, подальше от центра), а затем явитесь туда ночью, вы едва ли ее узнаете: это совершенно другое место.

А лес? Летний лес и зимний лес – это совершенно разные места по всем параметрам, кроме одного – собственно, топографической абстракции. Топос один – места разные!

Хороший пример формата – врачебный кабинет, будь то кабинет "втирапевта", или «кушетка Фрейда» – здесь зададут такие вопросы и заставят сделать такие вещи, что... поистине, нет другого места на Земле, где были бы допустимы такие формы выражения и обращения с людьми!

Еще один неплохой пример.

В последнее время, учёные всего мира становятся свидетелями огромных водоворотов по всему Мировому океану. Они имеют гигантский диаметр – несколько сот километров, а кроме того, способны этот диаметр варьировать – расширять его и сужать. Кроме того, многие водовороты способны менять направление, да еще и перемещаться на тысячи километров по всем направлениям.

Что это такое? – неизвестно даже самым британским из учёных. Однако формат «Белого пятна в океане» или «Загадки наук» сама наука считает приемлемым, а такие форматы как "Левиафан» или "Йормунгандр" – нет!

Чуть сложнее формат Сцены. Он требует небольшого вступления.

Постепенно вступая в жизнь, человек учится разделять окружающее пространство на сферы: ЭТА – вроде, мое, а ТА – увы, чужая... Вот, скажем, манеж, санки, своя кроватка или любимая игрушка – своё. А мамино трюмо или папин письменный стол  - чужое. Прилавок, Арена, Сцена, Путь... – они имеют нечто общее: это место, на котором происходит ОБМЕН чужого на свое.
Итак, СЦЕНА – священное пространство, на котором возможно всё то, что недопустимо уже в паре метров отсюда – в партере, на ярусах, в потаённом пространстве, обозначенном Трубкой и Зонтиком, или за стеной театра. Впрочем, люди, прошедшие сквозь Вешалку (так называемые зрители) неподвижно сидят в темноте: они принимают этот формат, не подпуская его к себе, разве что до известной дистанции.

И, напоследок, - чтобы не заканчивать на тайне - один простенький, анекдотический пример. «Мятые 50 тысяч баксов – это хорошо или плохо?» Вопрос, опять же, в формате: «Если мятые 50 тысяч баксов валяются на дне сумки – это совсем неплохо, но если они, мятые, 50 тысяч баксов, стоят в гараже – это совсем плохо».

А ведь существуют примеры помасштабней и посерьёзнее! В конце концов, именно ФОРМАТ составляет сущность такой капризной, но влиятельной штуки как философия. В отличие от всех прочих наук и лженаук, у философии нет своего предмета. Философы, так сказать, угоняют предметы у других наук, перебивают номера, и превращают любой предмет в предмет философской рефлексии - собственно, философии.
Иными словами, достаточно только рассмотреть предмет науки, гуманитарной или естественной, под специфическим градусом: в Формате рефлексии.


3

На сей раз, мы поговорим о формате в одной лишь сфере – в сфере музыки.
Для многих людей, музыка есть не столько вековая тайна, или сфера прекрасного, сколько, в первую очередь, именно формат! То есть, музыка оправдана не «как эстетический феномен», а как некая условность: стандартная группа специфически одетых людей, на фоне классических интерьеров и с традиционными инструментами в руках.

А что если люди выступают где-нибудь в гараже и одеты в абы-что? что, если вместо бельканто - дисканто, а то и "кричанто-вижжанто", вообще ор или орёр почище нововенского шпрахгезанга (страх-гезанга)? Да еще, вместо капельмейстера впереди – драммер позади? причем, если первый есть воплощенная деликатность, то последний выражает "токсичную маскулинность" да еще статью 213 УК (злостное хулиганство).
В итоге, звуковые волны, которые исходят от неформатных индивидов блокируются прямо в ушной раковине консервативного слушателя, как несъеденный моллюск под нёбом гурмана. Пищевод в последнем случае – или мозг в первом – не станут с ними возиться! Это в лучшем случае, фишка для комедии (сумбур вместо музыки самозванца псевдо-Шнипперсона из «Ширли-Мырли»), а не тема для такой тайны миров как музыка!

Разумеется, всё это - шелуха. Для людей посерьёзнее, формат и выглядит поделикатнее: люди, любящие «добаховскую музыку», равнодушны к «барокко», а люди, которые благосклонно слушают «романтизм», недолюбливают «варварскую музыку» (Бартока, Прокофьева и Стравинского). И любой мало-мальски "подкультуренный" индивид просто обязан быть лояльным к формату «джаз»!

Теперь простите за разговорную вставку: она просто необходима для логичности рассказа! Когда мы с сестрой в поисках пластинок ходили по нашим, тбилисским, барахолкам – Парку Кирова или (после 1989) Сухому мосту, я недоумевал: «Как так? Какие еще Deep Purple? Какие там Doors и Metallica?! тем более, что пластинки последних стоят впятеро дороже «моих» Брукнера и Стравинского, а проигрыватель – один на двоих. Причем, от рёва Моррисона и рифов Пейджа не спрячешься даже в Madison Square Garden, не то что в трёхкомнатной хрущевке...

Однако, будучи такой «брезгой», я всё-таки оставался меломаном – то есть, не только коллекционировал пластинки и кассеты, но старался следить за развитием музыкального материала, независимо от формата музыки. Подчеркну: меломан не тот, кто любит какой-нибудь жанр или автора, а тот, кто любит музыку в любом ее проявлении – от кончерто-гроссо до хардкора, от джаза до рэпа, от этника, хе-хе, до фолка. Весь, так сказать, конхардо-гросскор.

…И вот, однажды, я вслушался в одну из песен (кажется, это был апрель 1992 года: я был влюблен, и меня часто посещала Евтерпа). В тот день, я насилу дождался, пока все уйдут - ведь прослушивание "чужой" музыки стало бы актом капитуляции, с моей стороны. Как только шаги на лестнице стихли, я поставил иголку на ту самую песню. И она потрясла меня до глубины души (выросшей, между прочим, на Стравинском)! Это была Gallows Pole. Песня начиналась с балладных переборов, а через минуту, пускалась в лихой хардрок, с отбойной драм-секцией: висельник хохочет во весь рот, ведь ему везут золотишко, чтобы вытащить из петли (пипл, правда, припозднился - чувака уже повесили - но тому пофиг!)
Громовержец Бонзо разбарабанивает пространство, проводя точечную бомбардировку, и ставя точки над и-е-о-у-а и всеми прочими гласными, ясными и неясными, которые сладострастно завывая, вызывает из недобытия вокал Планта – все-девятым валом взвывая к залу!..

Конечно же! это были Led Zeppelin. они стали моей, так сказать, первой любовью (не-академической любовью), года на два – а в том возрасте, год за пять идет.
И ведь странное дело! – я умудрился закончить школу так, что не смог бы отличить Queen от Death, а из "неформата" знал, более-менее сносно только «Ласковый май». Впрочем, это-то как раз немудрено: в конце 1980-х, мало кто слушал Led Zeppelin, а голос Юры Шатунова был популярнее, чем гомон воробьёв (хм, более популярными аудио-жанрами были в ту пору только трансляции «бестолк-шоу» и Съезда Народных депутатов).
*Katzelmacher - так на немецком сленге называют гастарбайтера (а у великого Фассбиндера есть одноименный фильм).


4

На протяжении неполного тысячелетия своей истории, англичане достигли немалых высот в литературе, путешествиях и интриганстве, однако музыка упорно игнорировала Негуманный Альбион. Единственным композитором Британии был Георг-Фридрих Гендель – да и тот, по факту, этнический немец (так сказать, катцельмахер* наоборот, который умудрился успешно конкурировать с другими южанами, мастерами итальянской оперы!). А романтическая школа, которая с благословения Бетховена, обошла всю Европу - от фьордов Трольхаугена и Туонелы до Линца и Лебединого озера - не коснулась английской музыки. Только после (условного) заката Британской империи, романтизм из материковой Европы накатил на Альбион: чего стоят только “The Ocean” Led Zeppelin, “His Last Voyage” Gentle Giant, “Live at Pompeii” Pink Floyd или “Bohemian Rhapsody” тех же Queen! А потом, вспомните чудесные романтические «страницы» у Allan Holdsworth, Mahavishnu Orchestra, King Crimson Soft Machine и, конечно же, у величайшей команды авангардного (пост-)рока – Henry Cow!
Кстати, лучшие песни британского рока - о морях и кораблях. Или. лучше сказать так: когда британец касается родной ему темы, вдохновение не отпускает его.
(апропо: позже, за океаном, такой субкультурой стал реп как аналог скальдической поэзии).

Есть и ещё один момент, неожиданный и забавный (или это только мне так кажется?).
Судите сами: из тысяч групп, созданных во второй половине бурных 60-х по всей Европе и США, многие стали тем, что можно назвать «халиф на чарт», многие обрели приземистую славу в местных клубах или неограниченную популярность в масштабе округа (что, в принципе, по самоощущению не меньше планетарной популярности); некоторые остались легендами, некоторые - еще и миллионерами...
Однако в целом, рок-революция 1965-1975 годов отлично вписалась в повестку большевиков «Искусство в массы!». Сколько угодно можно говорить об успехах звукозаписывающей индустрии и других чудесах рынка – однако, следствием было именно широкое участие в музыкальной индустрии всего населения западных стран. А очень многие, начиная как слушатели, вскоре сами начинали петь и играть, и постепенно становились исполнителями: это справедливо едва ли не для всех рок- и поп-звёзд.

Что же до романтизма... Что ж... Серьёзный читатель вправе предъявить телегу: Романтизм, это же не просто «чуйства»! – это, как правило, программный феномен: а гвоздь этой программы вогнан в... в общем, во всё то, что ему противостоит - кратко, это фатум. «Противостояния» выражает довольно сложные отношения. И лично мне прекрасной иллюстрацией последних представляется человек у микрофона. Этот символический образ воспел еще Владимир Высоцкий:

Я к микрофону встал как к образам,
Нет, нет! сегодня - точно к амбразуре!

А в нашем формате - на языке хокку:

По затылку дубасит драммер,
По бокам – канонада басов,
Гул и буря и шум перед нами.

И еще сам микрофон, который, как микроскоп, превращает незаметное враньё в гром отступления от самого себя и от правды.
А публика мятётся в пароксизмах рок-лихорадки - "лирихорадки" массового саунд-гипноза.

В общем, рок-концерт выглядит не только как акт шаманизма, но и как инсценировка романтической «борьбы против судьбы», где последний концепт выражает решительно всё то, что неподвластно индивиду. Кстати сказать, именно поэтому ни один фендер не сделал для рок-музыки в СССР больше, чем менты с дубинками, разгоняющие (в обоих смыслах этого слова) первые рок-концерты конца 1980х!
В центре – всегда один персонаж (или пара любящих сердец, как, скажем, у Шумана или Брамса). Хотя не следует забывать об условности такого видения ситуации. Возьмем, к примеру, Игоря Стравинского (*). Тема «Один vs. Окружение» составляет краеугольный камень всех программных творений Мастера: «Петрушка», «Весна Священная», «Соловей», «История солдата», «Oedipus Rex», «Персефона», «Аполлон Мусагет», «Орфей»... А ведь любой музыковед скажет вам, что нет композитора более далекого от «романтизма», чем Игорь Фёдорович.

Впрочем, разговор о романтизме следует закруглить. А сделаем мы это парой штрихов. Ведь для того, чтобы приблизиться к пониманию романтизма, надо распутать это понятие-узел, а не разрубить его! Ведь в «Гордиевом клубке» романтизма спутано масса никак не связанных смыслов: сколь «малосовместимы» Imperia Romana и Рах Romana, Basilia Romеа, роман и романс, романский стиль (в архитектуре) и романтизм (в поэзии и музыке)! Кто-то добавит еще "ромалов": а что? в нимх-то романтики не меньше, чем в большинстве романов! Я уже молчу о "човалы ромалы"...

Пора сказать, вместе с Исидором Севильским: "теперь довольно об этом".
__________________
(*) Петрушка, Избранница, Солдат... все они суть по-разному преломленные образы. А прообраз у всех них один - огромный рыжий по-немому кудахчущий мужик в красной рубахе из первого воспоминания Игоря Федоровича)

5

Почти у всех историй есть предыстория. В данном тексте, она такова.
Было начало октября, когда мы решили посмотреть телепередачу о Битлз. Вдруг оказалось, что передача посвящена не The Beatles, а неким совершенно не известным нам The Doors! Мы разозлились, и собирались было в сердцах выключить электрический ящик Пандоры, но вдруг – вот уж, действительно, вдруг! – всё пошло совершенно по-другому. Кате понравился фронтмэн, а меня очаровала мелодия Light My Fire, которую играл симпатичный поляк. Романтическая история жизни поэта нас тоже взволновала (хотя для автора передачи, «романтика» состояла в том, насколько быстро и уверенно Джеймс Д. Моррисон стал миллионером...)

Впрочем, Дорз не стали моей группой. Ведь, в отличие от всех тех групп, которые я только что перечислил, Дорз были объект культа (Джима Моррисона) – потому-то некоторые критики иронически называют The Doors «советским роком» (а еще, за особенное, гиперболическое отношение к тексту, к слову, у Дорсов - как у Алисы, Кино, ДДТ и Наутилус Помпилиус). У меня же были другие предметы культа.
Во-вторых, в музыке я был не поклонником, фаном или адептом, а именно и только слушателем.

…и всё же, не могу не вспомнить... вернее, не могу забыть один случай...
Стоял один из тех дней, когда, вопреки лету, рано темнеет: тщательно, но стремительно - совсем как ОМОН - наступает гроза. Мы с боссом не успели пообедать, как нас вызвали на трассу. Как только мы уселись и включили радио, по лобовому застучали первые капли, а по радио прогремел гром. Это была Riders on the Storm, последняя песня Моррисона.

Мы ехали молча: гроза за окном, гроза в салоне. “Fuck Jim Morrison!” – сказал мой шеф, когда песня закончилась, и выключил радио. Мой шеф был ветераном Вьетнама – было видно, как на него подействовала песня, здесь и сейчас.
- Думаю, Джима убили – тогда, в Париже – как и Хемингуэя, – сказал я, неизвестно зачем.
- Кто? – сразу спросил шеф.
- ФБР, - ответил я веско.
- Зачем? – шеф не стал спорить.
- Он был слишком свободен, самобытен. Потому и бежал из США, чтобы не кончить так же, как Хендрикс и Джоплин. Но ФБР настигли его в Париже - Господи, они настигли там и де Голля! К тому же, надо было извратить стремление к свободе, вызвать волну разочарования, наркомании и самоубийств.
Мой шеф, Боб Оллинг, ничего не сказал. Больше никто из не проронил ни звука – только дождь все пытался пробиться, сквозь броню молчания...


6

…никогда не забуду Новый год 1993 – и сам год, и то, как мы его встречали. Дело происходило у моей кузинки: у нее была приятная обстановка, сад, а главное, хороший магнитофон!
(Заметка на полях: наш магнитофон занял первую строчку в номинации «Отстойная Бытовая Техника» Это была по-своему знаменитая "Электроника-302", а мы называли ее по-Булгаковски, "Электроника-302-бис".
Я сидел в кресле, в полутёмной комнате, и, что называется, уткнулся в наушники. Как сегодня, помню эти две кассеты, синие Sony, с первой четверкой Led Zeppelin I – IV.

Даже людям малосведущим в хард-роке (но старше сорока) известен Четвертый концерт Ледзепелин! – это бешеный «Рок-эн-ролл», прославленная «Лестница на небеса», монументальная «Когда рухнет плотина» - сплошь хиты! Однако моей любимой песней на этом альбоме стала небольшая акустическая песня, без ударника и бас-гитары, без блюза, без электричества! да что там – басист там играет на... мандолине!
И вот: только порхание струн, то отражаясь в скатах звукопотоков, то отсвечивая от сталактитов синкоп, то отскакивая от бегущих по камням переливов Плантовского вокала – не знал я тогда, и не знаю теперь, в чём хоронятся тягучие чары "Вечной битвы". Но слушал снова и снова, замирая как заворожённый, вновь и вновь перематывая на всё ту же песню: The Battle of Evermore / Битва навеки....

Сегодня это покажется странным, если не смешным! – первая половина 1990-х – всюду голод, стрельба, абсурд, Америка – а человек занят тем, что выкапывает записи каких-то групп, которые распались без малого двадцать лет назад. Да и вообще, КТО сегодня слушает арт-рок или джаз-фьюжн, когда в тренде гранж, техно, рэп и хип-хоп? – это просто смешно, даже нелепо! Я не говорю о «технической» стороне дела: надо где-то раздобыть деньги (в годы, когда едва не единственным гешефтом остаётся мародёрство), потом достать кассеты – при тотальном дефиците на всё, кроме свинца вразвес...

А затем, по обезлюдевшему городу, буквально под свист пуль, ты идешь «...под мрачные своды – Туда, где решётки хранят свободу!» – это из стихотворения моей сестры о студии звукозаписи: она располагалась в довольно тёмном подземном переходе, в полкилометре от Второго корпуса ТГУ, где я учился. Катя была права: эти мрачные своды принесли нам много света! Там работал армянин Миша, которому мы обязаны и всем нашим записям, и «культпросвету»: тогда ведь – верите вы или нет – не было не только Интернета, но и... собственно ничего, кроме стареньких, еще советских, номеров журнала «Ровесник». А еще я раздобыл в родной "Академичке" гэдээровскую рок-энциклопедию, которая, как ни странно, открыла мне дверь в так называемый Краут-рок (по-нашему, «рок фрицев). Там я впервые прочел о группе Can - и проинтуичил, что это великая группа!

У Миши была своеобразная манера пиарить альбомы на запись: «ЭТО не слушайте, ребята – голова лопнет!» (хм! пророчество сбылось: голова лопнула, но позже - в 2001). Такие «непопулярные» характеристики, как «низкочастотный транс» и «ученики Штокхаузена» вызывали у меня сладострастный визг. В общем-то, неясно, почему.

И вот однажды, я заявился к Мише аж с двумя кассетами (как говорится, "Максимы", но по три!) и записал сразу четыре концерта. Только представьте: четыре разные группы, о которых я раньше только читал или слыхал! Дома, мы с сестрой уселись слушать.
Первым номером шёл Pink Floyd: о них мы имели хотя бы какое-то представление. Однако альбом, который мы записали, был совершенно непохож на те альбомы, благодаря которым мы уже определили для себя, ЧТО ТАКОЕ Pink Floyd (Wish You Were Here и The Wall). Это был мой ровесник Atom Heart Mother!

Впрочем, с ним была та же беда, что и с большинством пинкфлойдовских альбомов: роскошное начало – лиричная разработка... а минут через десять, музыкальный материал начинает буксовать.

Лично у меня к Пинко-флойдам были и личные счёты (как бы смешно и глупо это не звучало). Дело в том, что одновременно, в одном клубе с Pink Floyd начинали и мои любимцы Soft Machine, однако уже скоро, первые стали (почти) сверхпопулярными Собирателями стадионов, а вторые остались «полуизвестным» брендом, с таргет-группой в апогее от любителей рока и от поклонников джаза. Что тут можно сказать? Что тут надо сказать?

Я оказался во власти двух заблуждений! аншлаги и «золотые диски» я ставил выше, чем стабильную, высокую репутацию среди серьёзных почитателей и профессионалов. Что ж, увы: я был юн и глуп (плюс, под влиянием SuperChannel и общей ситуации). Только теперь я вижу, ЧТО следовало оценивать: общий вклад в музыку – вечное – не зависело от статистики рынка!

Я неспроста заговорил о СофтАх. Следующим альбомом был именно Seventh – Седьмой, последний, по сути, альбом Soft Machine. (NB: еще два диска, записанных после него, ничего не прибавили к славе коллектива – даром, что в них был приглашен сам Аллан Холдсворт ("Дает ли плюс на плюс минус?" - "Ну да, конечно!").

Первые два концерта Soft Machine – это нечто вроде свердловских квартирников времен позднего Прежнего: лиричные темы, тонкие тексты, импровизы с бодуна... И Майкрофт Холмс бы не догадался, что через пару лет появится Third – Третий (1970)! Он сыграл в мире джаз-рока, можно сказать, ту же роль, что Третья Бетховена в мире симфоний.

Первая часть напоминает – или подтверждает – слова, сказанные в интервью одним из членов команды: «Мы собирались в студии задолго до полудня, но до пяти вечера настраивали и разрабатывали инструменты». После этой настройки или Interplay – уже на альбоме, не на репетиции – появлялась тема. Да такая, что Пауль Хиндемит бы позавидовал! Медные деревянные и струнные разрабатывают разные фазы этой сложной темы, каждый по-своему, а всё вместе складывается, в более-менее хорошо темперированный клавир. Такая вот архитектоника звука.

Вторая часть софтмэшиновского Third напоминает мне Allegretto scherzando из Концерта для оркестра Бартока. Не архитектурой, не саундом – просто, мерещится какое-то схожее настроение. В обоих творениях, солирующие идут в полутьме по мерцающей (верно, болотистой?) местности: у Soft Machine, альт-саксофон и флейта – по пространству бас и клавишные, а у Бартока – гобои и кларнеты по бурдону валторн и струнных. А кто-то осторожно освещает им путь, или прокладывает гать: у Soft Machine – ударные и бас-гитара, у Бартока – малый барабан, вступающий в начале и в конце части. Кстати, скитания, так сказать, по пересечённой местности в предрассветные часы – это нечто, что прекрасно удаётся изобразить Soft Machine (в частности, и на альбоме Seventh). Более того, это их фирменное звучание – когда они отвлекаются от звукоисканий или монументальных построений в Sixth или Fourth (Четвёртом – моём, пожалуй, любимом альбоме Софтов) (*).

Третья часть... то есть, не ЧАСТЬ, а КОМПОЗИЦИЯ! – это виртуозное пение Роберта Уайатта, на фоне столь же сложной темы. В этой связи, позвольте мне процитировать отзыв самой Бьёрк Гудмундсдоттир: «У него потрясающий диапазон — 5 или 6 октав. Уайатт действительно интересен тем, что каждая из его 6 октав разительным образом отличается от остальных, имеет собственный характер». Наконец, альбом венчает стремительный, ликующий финал! Я не стану расточать похвал на заключительную часть Third, потому что у меня просто нет слов. Даже если бы я писал с помощью астерисков, на небе не хватит звезд. А моему терабайтному хард-диску не вместить шквала моего обожания!

Эк и занесло меня, братцы! В общем, ясно одно: ЭТО надо услышать!


7

Итак, мы продолжали открывать для себя мир - мир давно захлопнувшийся, захлебнувшийся...

Запись третьего альбома была всецело на совести Миши, поскольку я об этой команде и слыхом не слыхал. Да и «Ровесник» меня не прельстил бы: там было написано всё более-менее то же, что и о Yes или Genesis, к которым я оставался совершенно равнодушен. Этот альбом, “Octopus”, был много интереснее всего того, что мы знали и слышали об арт-роке – этот концепт был столь же широк и беззуб как глубоководный кальмар. Моя предварительная характеристика альбома была примерно такова: «приджазованная смесь Queen и фолка, под Стравинской приправой»... Мама-миа – лес густой! Рок-энциклопудия «Недоровесника».

Gentle Giant – пожалуй, единственная группа, которая звучит и сегодня как богатый материал с интересным развитием, а не как замшело-ностальгическая байда с полустёртой кассеты. В одном из интервью, Фрэнк Заппа с восторгом рассказывал о музыке Gentle Giant. И мне очень приятно было слышать, как такой «артисто маститто» превозносит мою любимую группу. (Возможно, в этом был элемент холуйства, свойственного всем людям моего поколения, но холуйством в данном случае можно пренебречь). Суть в том, что великим музыкантам не свойственно восхищаться современниками – а, тем более, хм, "полу-современниками" (к британцам жители США вообще неоднозначны). Однако великий Заппа рассуждал именно как знаток и композитор – человек, которому глубоко до фонаря «бремя Грэмми» и рахит-парады.

В следующий раз, я подробнее расскажу о Gentle Giant, а также о "самых главных любимцах": CAN, Henry Cow, Mahavishnu Orchestra, Comus, а главное - о Царстве ZEUHL c Magma, Art Zoyd, Univers Zero, News from Babel. Ну и о других!..


(Иллюстрация: две картины великого органиста и композитора. Как много прекрасной музыки стало доступно нашему слуху в ХХ столетии, но вся эта музыка, великая и прекрасная, не может заслонить симфоническую поэму "Море" великого литовца!)

___________________________
(*) Думаю, надо подчеркнуть: я не провожу паараллель между музыкой Soft Machine и Белы Бартока – речь идет лишь о сходстве восприятия двух musical pieces.  Аналогия не простирается дальше Гринпенской трясины и чащоб Трансильвании