В пустой комнате

    О, как тихо было в комнате… Но если прислушаться, из разных углов доносились какие-то скрипы, шорохи, вздохи, покашливание… Темнело. Уже в третий раз после того, как его увезли.

    Глубокий вздох послышался из угла. Это был шкаф.
    - Как скучно без Хозяина, - проскрипел он. – Он любил меня! И сразу все заговорили.
    - Обычно Хозяин включал свет и садился с книгой возле меня, - прозвенел торшер.

    На разные голоса прошипел телевизионный пульт:
    - Он… очень любил… меня…  Он гладил… Он ласкал меня… Он не выпускал… меня из рук…
    - И меня, и меня он очень любил, очень, очень, - забормотал, задыхаясь и шепелявя, письменный стол.

    Заскрипел диван, зазвенели пружины:
    - А как он любил меня! О-о-о! Последние дни он проводил со мной всё время. Мы не расставались ни на секунду! О-о-о!

    - Он не выпускал… меня из рук… из рук… из рук… - шипел пульт.
    - Что вы все понимаете? И диван, и торшер, и пульт. Он пользовался вами, чтобы смотреть на меня… Меня… Он любил только меня, - кричал телевизор.

    Никто не слышал его: он был выключен.
    Зазвенел телефон:
    - Что вы понимаете? Только мне он говорил, что любит. Только мне! Понажимает на мои кнопки и говорит, говорит, говорит, что любит! Он понимал толк в любви.

    Телефон немного кривил душой. Он-то слышал и понимал, что слова о любви относятся к кому-то, кто находится где-то там, непонятно где. Но ему было обидно, что все считают, что Хозяин любит их, а не его.

    И высказав свою глубокую и верную, как казалось ему, мысль, он гордо замолчал. «Что с ними говорить? Всё равно они ничего не понимают!».
Он думал так и всё больше убеждался в том, что был единственной любовью Хозяина.

    - С тобой он говорил раз или два в день. А меня держал в руках и гладил весь вечер, - прошипел телевизионный пульт. – Меня… …
 
    Зазвякали стакан и блюдечко, стоящие на столике возле дивана.
    - А нас он целовал, целовал, целовал… Только нас, нас, нас… Только мы были его единственной любовью…
    - Он садился с книгой возле меня!
    - Он смотрел только на меня! – беззвучно кричал телевизор.
    - Он не выпускал… меня из рук… Понажимает на мои кнопки и говорит, говорит, говорит, что любит!
    - Он клал на меня руки и ласкал, - шепелявил письменный стол.

    Крик стоял невозможный. Шкаф и торшер раскачивались, диван скрипел, звякали стакан и блюдце, вертелись на столе пульт и телефон…

    Шкаф раскачивался взад и вперёд всё быстрее, дверца распахнулась и на пол упала картонная коробка. И раскрылась. В ней лежала цветная шейная косынка со связанными концами и книга сказок.

    - Крибле-крабле-бумс, крибле-крабле-бумс, - забормотала книга. – Всё прошло, прошло, прошло… Она была такая красивая и гордая… Вся в свежей зелёной хвое. Её нарядили в бесподобный праздничный наряд перед Новым годом, зажгли огни… Все танцевали вокруг и дарили друг другу шикарные подарки! И всё прошло, прошло, прошло… Где она теперь? Её сожгли… А Хозяин любил только меня. О, как он относился ко мне! Идеально! Крибле-крабле-бумс… Но всё пройдёт, пройдёт, пройдёт…
 
    - А  нас  он  целовал, целовал, целовал… Только нас, нас, нас… Только мы были его единственной любовью…
    - Он садился с книгой возле меня!
    - Он смотрел только на меня! – беззвучно кричал телевизор.
    - Он не выпускал… меня из рук…
    - Понажимает на мои кнопки и говорит, говорит, говорит, что любит! – это кричал пульт.
    - Он клал на меня руки и ласкал, - шепелявил письменный стол.

    - А почему ты ничего не рассказываешь? – вдруг спросил пульт косынку. – Кто ты? Мы тебя никогда не видели.
    Косынка была воспитанной девушкой. Или дамой. Она начала было отвечать, но вдруг у неё перехватило горло и на синих кружочках, заменяющих  ей  глаза,  выступили слёзы.  Она не заговорила, а   только подумала. «Это было давно, давно, давно… Они шли по бульварам прекрасного города… А я была у неё в сумочке. Она купила меня в тайне от него… И возле прекрасного собора она вынула меня  из сумочки и повязала ему на шею. В этом городе так ходят многие. О, как они целовались прямо на улице! Но там это не считается неприличным. Прохожие смотрели на них и улыбались. О, как это было прекрасно! С тех пор мы обе любим его… А потом люди в  белых одеждах увезли её из этой комнаты, а он плакал и целовал меня. Я люблю его до сих пор так же, как и она, но не знаю, что сделать, чтобы он был счастлив. Правда, он улыбается, когда смотрит на меня. Может быть, в это время он счастлив?».

    - Крибле-крабле-бумс, крибле-крабле-бумс, - бормотала книга сказок. – Всё прошло, прошло, прошло… Всё сожгут, сожгли даже нарядную ель.
    «Нет, - хотела крикнуть косынка, - может кончиться только сказка. А жизнь никогда не кончается. Я же буду всегда любить его. Всегда!». Но слёзы мешали ей говорить и она промолчала.

    - Какая невоспитанная эта косынка! … Всё молчит и молчит!... Она просто глупая!... Воображает о себе, Бог знает что! ... Тихо! Тихо! Идут… идут… кто-то идёт! – закричали все на разные голоса.
    И в комнате наступила тишина. Все замерли. Заскрипел ключ в замке и вошли двое – молодая женщина и девочка лет шести. Глаза у обеих были заплаканы.

    - Надо собрать всё, что не будет нам нужно, и отдать кому-нибудь или выбросить, - сказала женщина, и они начали уборку комнаты.
    - Мама, а где дедушка сейчас?
 
    - Он?… Он - на небе. Смотрит сейчас на тебя и хочет, чтобы всё было хорошо. Всё это надо выбросить: и шкаф, и торшер, и телевизор: он уже устарел…
    - Мамочка, давай не будем выбрасывать блюдечко – оно красивое.
    - Посмотри, оно с трещинкой и скоро развалится. А это что? Книжка! И косынка! Та самая. Твоя бабушка подарила её деду, когда они только-только поженились и поехали в Париж. Они часто вспоминали про это. А это что за бумажка в книжке? Смотри: стихи! Их, наверное, дедушка написал. Слушай.

    И она начала разбирать полустёртые рукописные строчки.

Я, конечно, умру.
Я ничем улечу в никуда...                Растворится в земле иль в огне                Моё грешное тело…
Что ж останется здесь
И куда же уйдёт навсегда
То, что жило во мне и страдало,                Смеялось и пело?
Нам, конечно, придётся                Всё это когда-то отдать.                Но хоть наши тела
Растворимы, недолги и зыбки,                На Земле во плоти                Повторятся опять и опять
То прищур моих глаз,
То твоей мимолётность улыбки.
О, мой дальний потомок,                Любимой своей принеси
В дар себя самого, до конца,                И иллюзий не строя…
И тогда в небесах
Две бесплотных бессмертных души                В сонме родственных душ
Закружатся вокруг аналоя.

    - Мамочка, а что такое – аналой?
    - Не знаю, милая, это что-то церковное. Кажется, это такая икона на высокой подставке, вокруг которой водят молодожёнов.
 
    - Мамочка, а можно мне взять косыночку?
    - А зачем она тебе? Посмотри: она старенькая, выцвела. Я куплю тебе красивую.

    Слыша это, косынка замерла. Неужели её выбросят так же, как те вещи, которые мама укладывала в полиэтиленовые мешки. Ведь она же, косынка, любила его больше жизни и хотела любить вечно.
    - Нет, мамочка, - сказала девочка. - Мне нужна эта. Я подарю её Мише… или Коле… или кому-нибудь другому, кто будет моим мужем. И он будет хранить её до самой нашей смерти. А когда мы улетим на небо, её возьмут наши дети…

    Женщина подняла с пола косынку и книгу сказок и протянула дочери.
    О, как тихо было в комнате, когда они, закончив дела, ушли… Впрочем, если прислушаться, из разных углов доносились какие-то скрипы, шорохи, вздохи, покашливание…
    - Мы – вещи, - вдруг тихо сказал шкаф. – Наша жизнь хороша и полезна. Но она кончается, а то, о чём говорила девочка, будет жить всегда. И не кончится. Никогда…
    - Никогда, - тихо прошептал телевизор. Впрочем, и на этот раз его никто не услышал: он же был выключен.