de omnibus dubitandum 119. 210

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.210. НАКАНУНЕ…

    В мае восемнадцатого года большевики уже шесть месяцев находились у власти, а гражданская война все еще не начиналась…

    Нет-нет!

    Уже возникли донские, кубанские, терские, астраханские правительства. Уже зазвучали имена Дутова и Краснова, а 13 апреля, при неудачном штурме Екатеринодара осколком снаряда был убит генерал Лавр Георгиевич Корнилов, и тогда страна услышала и имя Антона Ивановича Деникина. Он встал во главе Добровольческой армией…

    Добровольческую армию под Екатеринодаром впервые постигла серьезная неудача, которую, однако, нельзя считать ни поражением, ни тем более разгромом. В течение всех дней штурма добровольцы вели активные наступательные действия и сохраняли за собой инициативу. Отступление же происходило в соответствии с приказами начальников и в целом носило организованный характер (см. схему)

    31 марта утром я, пишет Атаман Кубанского Казачьего Войска Александр Петрович Филимонов, чтобы рассеяться от гнетущих предчувствий, в сопровождении нескольких лиц пошел посмотреть место в станичном храме (станицы Елизаветинской - Л.С.), где засела, не разорвавшись, большевистская граната.

    Когда после осмотра мы шли по площади, я увидел, что ко мне со стороны окраины станицы быстро идет, почти бежит священник бывшей Кубанской армии; издали он делал мне знаки и что-то кричал.

    Я пошел к нему навстречу; священник всхлипывал и что-то твердил, чего я долго не мог понять. «Александр Петрович, Корнилова убили», — наконец разобрал я.

    Первое, что я подумал, не сошел ли священник с ума. Вид его, расстроенного и растрепанного, действительно напоминал сумасшедшего. Но он указывал на одну из казачьих хат и твердил: «Он там, его только что туда привезли». У ворот дома, куда направлял нас священник, стоял текинец.

    То, что сказал нам священник, было так неожиданно, так ужасно и казалось мне такой недопустимой нелепостью, что я почувствовал страшное раздражение против священника и бросился к указанному им дому, чтобы разъяснить дело и наговорить «сумасшедшему попу», как мысленно я его обзывал, резкостей за его неосмотрительное поведение и ложные сведения.

    Я допускал, что Корнилов мог быть ранен, мог даже находиться некоторое время в забытьи, но Корнилов-мертвец — этого мои мозги усвоить себе не могли.

    Мы вошли в хату и на полу под буркой увидели Корнилова. Он лежал в тужурке с погонами, в которой я видел его вчера на совещании. Лицо его было бледное, спокойное, я дотронулся до его руки, головы, мне показалось, что тело еще теплое. Маленькая его фигурка теперь казалась еще меньше, он похож был на мальчика. В выражении лица и во всей фигуре было что-то беспомощное, жалкое. Да, но все же это был Корнилов и, он был мертв!

    Я вышел во двор и набрал полную грудь воздуха. Горло сдавило, было тяжко. У ворот стояла чья-то оседланная лошадь, я сел на нее и поехал в станицу, чтобы сообщить кубанцам роковую весть.

    У Быча находилось несколько лиц; припоминаю, был секретарь правительства Н.И. Воробьев, член правительства А.А. Труссковский и другие.

    — Господа, я привез вам ужасное известие: Корнилов убит.

    — Кто вам сказал?

    — Я сам только что видел его тело. Никто ни о чем меня не расспрашивал.

    Воцарилось мертвое молчание. Только когда я уходил, А.А. Труссковский сказал: «Начало конца».

    К полудню я и Быч получили приглашение генерала Алексеева прибыть на совещание. Ставка была перенесена в поле за рощицей, окружающей ферму. Совещание расположилось под открытым небом, на откосе небольшой, заросшей канавы, недалеко от берега Кубани.

    Участие в совещании принимали Алексеев, Деникин, Романовский и я с Бычом. В сущности, никакого совещания не было. Генерал Алексеев сообщил, что обстановка после вчерашнего дня много изменилась к худшему, кроме смерти Корнилова выяснилось еще, что потери наши значительно тяжелее, чем было сообщено вчера.

    О взятии Екатеринодара думать не приходится. Нужно отходить. Во главе армии становится генерал Деникин. Предположено двигаться в направлении к станице Медведовской, затем на Дядьковскую. Но, чтобы обмануть возможное преследование, официально сообщается, что двигаться будем на станицу Старо-Величковскую.

    Выступление сегодня ночью. Когда мы с Бычом подъезжали к ставке и во время всего совещания, район расположения ставки был обстреливаем сильным орудийным огнем. Во время совещания мы увидели на левом берегу Кубани горца, который что-то кричал, видимо, желая сообщить сведения о противнике.

    Генерал Романовский с переводчиком пошел узнать, в чем дело. Горец аула Бжегокай*, расположенного на левом берегу Кубани против фермы, сообщил, что только что в аул приезжали красные осматривать место, где они могли бы поставить орудия для обстрела всего нашего расположения с фланга.

*) БЖЕГОКАЙ - аул в Теучежском районе республике Адыгея, расположен на левом берегу Кубани. Адыгейское название аула – Бжегакоеж, где Бжыхьакъо – родовая фамилия, жъы – «старый»

    Были сведения, что со стороны станицы Славянской к нам в тыл движутся большевики Таманского отдела. С целью противодействия этому движению 29 марта генерал Покровский и полковник Науменко были командированы в станицу Мариинскую и Ново-Мышастовскую организовать из местных казаков заслон.

    Теперь Покровскому было послано распоряжение вернуться обратно в станицу Елизаветинскую. Рассуждать и совещаться было не о чем. Мы вернулись в станицу Елизаветинскую, чтобы подготовиться к отходу.

    В печати уже достаточно говорилось о кошмарных днях 1 и 2 апреля. Описания немецкой колонии Гначбау (Гнадау) и перехода железной дороги в станице Медведовской ночью на 3 апреля довольно правдиво рисуют картину нашего критического положения.

    Эти двое суток весь отряд находился буквально между жизнью и смертью.

    Когда я на одном из привалов 1 апреля подошел к генералу Деникину и спросил его, как он расценивает положение, он сказал: «Если доберемся до станицы Дядьковской, то за три дня я ручаюсь, дня три еще поживем!».

    В колонии глухо бродили слухи о готовящемся предательстве и измене; называли имя матроса Баткина, которому будто бы поручено какое-то посредничество между отрядом и большевиками.

    Говорили, что будто бы ценой выдачи всех главных руководителей армии отряд может купить себе спасение и т.п.

    Я узнал об этих слухах значительно позднее, когда, положение уже было спасено. Но все же я лично наблюдал потерю духа многими из наших бойцов, многие бросали оружие, патроны и разбегались в разные стороны...

    Ночью и днем 1 (14) апреля армия прошла 50 верст и остановилась на ночевку в немецкой колонии Гнадау (Гначбау) и близлежащих хуторах.

    Следующий день, проведенный в колонии под непрерывным артиллерийским обстрелом противника, остался в воспоминаниях участников похода как критический для армии.

    Люди находились в подавленном состоянии, ничего не знали об обстановке и планах командования, теряли самообладание, впадали в панику {ЕФИМОВ Н.А. Разгром Корнилова на Северном Кавказе. - Исторические записки, 1977., с. 134; ГУЛЬ Р.Б. Ледяной поход. В кн.: Белое дело. Ледяной поход, с. 292}.

    Под прикрытием сумерек армии удалось выйти из колонии. На ее окраине тайно были захоронены тела Корнилова и Неженцева {Уже на следующий день захоронение было обнаружено советскими отрядами. Тело Корнилова, доставленное в Екатеринодар, демонстрировалось при большом стечении народа, а затем было сожжено (ДЕНИКИН А.И. Очерки русской смуты, т. 2, с. 301)}.

    Как бы там ни было, пишет далее А.П. Филимонов, дни эти были пережиты, и 3 апреля к полудню отряд вошел в станицу Дядьковскую.

    Настроение было приподнятое. Говорили о геройстве Маркова и о добытых им трофеях.

    Утром 4 апреля был собран военный совет, на котором присутствовало около 30 военачальников. Обсуждался вопрос о дальнейшем направлении нашего движения.

    Выяснилось два течения: одно — за движение в Донские степи, а другое — в горы, в Баталпашинский отдел Кубанской области и далее в Терскую область.

    У нас, кубанцев, были сведения, что казаки станиц Лабинского отдела, в частности станицы Прочноокопской, которая с легкой руки станицы Курганной упорно и успешно боролась с большевиками, ждут нас с нетерпением.

    Опираясь на эти сведения, а также имея в виду очень выгодное географическое положение станицы Прочноокопской, давшее ей со времен Кавказской войны славу и известность оплота всей старой казачьей Линии, я рекомендовал военному совету избрать направление на Прочноокопскую станицу, расположенную на очень высоком правом берегу Кубани, командующем над Армавиром — центральным местом интендантских и артиллерийских складов большевиков.

    Засев в этом неприступном гнезде, мы могли угрожать всей большевистской коммуникации, а в случае удачи могли очистить от большевиков и весь район Лабинского отдела, создав из него опорную базу для дальнейших операций. Мое мнение, поддержанное генералами Богаевским, Романовским и, если не ошибаюсь, Марковым, было принято всем советом. Решено было двигаться именно в Лабинский отдел.

    Ночью армейская колонна с боем перешла линию Черноморской железной дороги. Офицерским полком и артиллеристами 1-й бригады был уничтожен бронепоезд красных, а затем захвачены станция и станица Медведовская, где добровольцам в качестве трофеев досталось некоторое количество боеприпасов {ПАВЛОВ В.Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1918 - 1920 годов. В кн.: Первый Кубанский ("Ледяной") поход. М. 2001., т. 1, с. 414; ДЕНИКИН А.И. Очерки русской смуты, т. 2, с. 309}.

    За трое суток армия преодолела около 100 верст и к вечеру 3(16) апреля остановилась на отдых в станице Дядьковской. Обоз, который перед штурмом Екатеринодара насчитывал до 600 повозок, был значительно сокращен, но продолжал ограничивать маневренность армии. По этой причине в Дядьковской на попечение станичного сбора было оставлено более 100 тяжелораненых и медицинский персонал. Гарантировать их безопасность должны были несколько освобождаемых заложников, взятых кубанским правительственным отрядом еще при отступлении из Екатеринодара {ЛИМАНСКИЙ А. Заложники у белых. Ростов-н/Д. 1927, с. 90 - 91}.

    Ценой столь тяжелого решения Деникин придал армии подвижность, какой она еще не знала. Вся пехота была посажена на подводы, получив возможность совершать 50 - 60-верстные переходы лишь с небольшими привалами. Выступив из Дядьковской 5 (18) апреля, армия преодолела более 200 верст в восточном направлении.

    Благополучно прошли станицу Журавскую.

    Деникин предполагал вести обескровленную армию на восток с тем, чтобы как можно скорее покинуть территории с густой сетью железных дорог, где действовали крупные советские силы. Целью похода стал район, находившийся на стыке трех областей - Дона, Кубани и Ставрополья, откуда при благоприятной обстановке армия должна была возобновить борьбу {ДЕНИКИН А.И. Очерки русской смуты, т. 2, с. 305 - 306}.
       
    Из станицы Дядьковской армия двинулась на хутор Журовку, станицу Бейсугскую, а затем, выйдя из очень опасного железнодорожного треугольника, направилась на станицы Ильинскую и Успенскую. Из Успенской нам предстояло повернуть под прямым углом на станицу Расшеватскую и далее через станицу Григориполисскую {старейшая станица Линейного Казачьего Войска, названная по имени князя Григория Потемкина} в станицу Прочноокопскую.

    В станицах: Бейсугской (бой), Хоперской, Ильинской (бой).

    Не имея в течение нескольких дней серьезных столкновений с противником, армия, несмотря на высокий темп движения, получила отдых и пополнилась казаками, мобилизованными кубанским правительством и атаманом.

    12 (25) апреля заняла станицу Успенскую.

    Успенская стала поворотным пунктом, открывавшим заключительный этап 1-го Кубанского похода. Здесь добровольческое командование получило сведения о начале антисоветского восстания на Дону и просьбы о помощи казачества задонских станиц {ДЕНИКИН А.И. Очерки русской смуты, т. 2, с. 317}.

    В Успенскую прибыли 17 донских казаков, приведенных известным нам подполковником Барцевичем, пишет А.П. Филимонов, бесстрашным разведчиком Добровольческой армии. Барцевич и донцы привезли сведения о восстании всех задонских станиц и просили генералов Алексеева и Деникина идти к ним на помощь.

    Под председательством генерала Алексеева состоялось совещание, на котором было постановлено изменить решение, принятое в станице Дядьковской, и двигаться не на юг, а на север, в знакомые добровольцам места: в Лежанку, в станицу Егорлыцкую, а там действовать сообразно выяснившимся обстоятельствам.
      
    Армия выступила из Успенской 16 (29) апреля далее начинается туфта, отраженная в Российском государственном военном архиве «…и, нанося удары по нескольким направлениям, до конца месяца совместно с казаками ликвидировала основные узлы сопротивления красных, заняв крупнейшие населенные пункты в Задонье.

    Завершающим боевым эпизодом 1-го Кубанского похода стала атака добровольческими частями в ночь на 26 апреля (9 мая) участка Владикавказской железной дороги Крыловская - Сосыка - Ново-Леушковская (более 30 верст по фронту). Захватив снаряжение и боеприпасы, без серьезного давления со стороны советских отрядов добровольцы отступили {РГВА, ф. 39720, оп. 1, д. 2, л. 15}.
   
    На самом деле - пройдя четвертый раз со времени отхода от Екатеринодара через полотно железной дороги (в то время в отряде ходила острота: «Большевики движутся вдоль полотна железных дорог, а добровольцы ходят поперек полотна») между станицей Ново-Покровской и селением Белая Глина, мы через хутор Горькобалковский, станицу Плосскую вошли без боя в Лежанку и расположились здесь, чтобы встретить праздник Св. Пасхи.

    Но большевики не дали нам осуществить это намерение: с полудня страстной пятницы и всю субботу они обстреливали Лежанку артиллерийским огнем, а направление ружейной и пулеметной стрельбы указывало, что они пытаются окружить Лежанку с трех сторон.

    Вечером в субботу отряд двинулся в станицу Егорлыцкую и вошел в нее около 11 часов ночи, многие все же успели попасть в храм и по-христиански встретили святой праздник. Но нам недолго пришлось оставаться и в этой станице.

    Получено было сведение, что немцы очистили от большевиков город Ростов-на-Дону и большевики бегут с Дона и что в настоящее время вся Владикавказская железная дорога загромождена беженцами и поездами с награбленным имуществом.

    Сообщалось, что на узловой станции Сосыка скопились большие транспорты с обмундированием и артиллерийским снаряжением. Для раздетой и лишенной снарядов Добровольческой армии являлся большой соблазн неожиданным ударом на Сосыку захватить ценные трофеи, а может быть, действуя в тыл армии Сорокина, стоявшего против немцев на станциях Кущевка и Батайск, кстати, покончить и с этой самой большой военной организацией на Северном Кавказе.

    В станице Ново-Михайловской сильный отряд противника преградил нам путь. В этой же станице снаряд шрапнели попал в дом, где расположился командующий армией со штабом (как всегда, это было на церковной площади, в доме священника), и смертельно ранил штабного адъютанта, который скончался через несколько часов. Деникин и Романовский, находившиеся в соседней комнате, чудом уцелели.

    На этом была закончена сосыкская затея, и мы вернулись снова на Дон, в станицу Мечетинскую. Здесь армии предстоял длительный отдых.

    Больных и раненых отправили через станицу Мечетинскую и Новочеркасск и с развязанными руками быстро двинулись к Сосыке. Сделав девяностоверстный переход в один день, отряд пришел в станицу Незамаевскую Кубанской области. Передневав в этой станице, наутро отряд подошел к узловой станции и после упорного боя занял станцию и прилегающую к ней станицу Павловскую.

    Однако лихой набег этот не дал ожидаемых результатов. Большевики, по-видимому, успели вывезти наиболее ценные грузы по Черноморско-Кубанской железнодорожной ветке, и трофеи были очень незначительны. Число добытых снарядов едва превосходило расход, произведенный нами в бою. Но вместе с тем у нас были невосполнимые потери в личном составе: более двухсот человек екатеринодарской молодежи — студенты, гимназисты и кадеты — выбыли из строя убитыми и ранеными. Попытка продвинуться к Кущевке также успеха не имела.

    На самом деле  после Успенской армия с бою заняла село Горькую Балку, затем уже без боев станицу Плоскую, село Лежанку и вышла к донским станицам  Егорлыкской и Мечетинской.

    К 30 апреля (13 мая) Добровольческая армия встала на отдых. Части 1-й и Конной бригад стояли в станице Егорлыкской, штаб армии и 2-я бригада занимали Мечетинскую. Первый Кубанский поход был завершен.

    Оценка итогов 1-го Кубанского похода как значительного эпизода Гражданской войны отразила различия взглядов и позиций, свойственных советской и эмигрантской историографии.

    Различия объяснялись не только разницей идеологических установок.

    Несопоставимы были значение похода для делавшего первые шаги Белого движения, с одной стороны, и его итогов на фоне тех бурных событий, которые переживала страна весной 1918 г., с другой.

    Наиболее объективными следует признать выводы Какурина. "По существу и по форме выполнения, - писал он, - корниловский поход явился партизанским набегом, военное значение которого было бы само по себе ничтожно, если бы не обстоятельства, которые спасли Добровольческую армию от окончательного разгрома.

    Обстоятельствами этими являлись: сдвиг в настроениях казачьей массы на Кубани и приближение волны германской оккупации с запада, что отвлекло внимание советского командования. В силу этих обстоятельств остатки Добровольческой армии сделались стержнем, вокруг которого начали нарастать и формироваться контрреволюционные образования Северного Кавказа, выросшие в дальнейшем в течение лета 1918 г. уже в настоящую армию" {КАКУРИН Н.Е. Первый Кубанский генерала Корнилова поход. В кн.: Первый Кубанский ("Ледяной") поход, т. 1, с. 186}.

    "Ледяной" поход, являясь по форме местным вооруженным конфликтом, оказал заметное влияние на дальнейший ход Гражданской войны. В результате антисоветские добровольческие формирования на Юге России из разрозненных частей превратились в организованную силу, способную воздействовать на развитие событий в общероссийском масштабе.

    Белое добровольчество из стихийного протеста части интеллигенции и офицерства стало заметным общественно-политическим явлением, объединившим наиболее непримиримые антисоветские элементы.

    В 1-м Кубанском походе сложилась структура Добровольческой армии, была заложена организационная основа ее дальнейшего развертывания. Окончательно сформированные первые добровольческие полки - Корниловский, Офицерский и Партизанский - стали военно-организационным ядром Добровольческой армии и главной ударной силой белых на Юге России.

    Эти части являлись не только главной опорой командования Вооруженных сил Юга России, но и живым воплощением традиций Белого движения, которое обрело в 1-м Кубанском походе свою легенду и своих героев - первопоходников.

    Их культ стал складываться летом 1918 г. благодаря публикациям в донской печати {Последний поход Л.Г. Корнилова. - Донская волна, 1918, N 5, с. 4}, за 1-м Кубанским походом закрепилось еще одно название - "Ледяной" {ГУЛЬ Р.Б. Ледяной поход. В кн.: Белое дело. Ледяной поход, с. 285}.