Февральские медитации

        Краса и обаяние. В красоте, например, женской, нет никакой тайны. Она скоро наскучит. Красота не вызывает симпатии. Для этого она слишком узнаваема. Конечно, она не вызывает отвращения, как безобразие. В ней есть образ. Но он вульгарный, массовый, народный. Она, как нос, на всех росла, но одной досталась, то есть всех «оставила с носом». Видно, что красота самодостаточна, что мы не нужны ей как ее друзья, но нужны лишь как поклонники. Красота отчуждает, точнее, она влечет, но привлекает как чужая сила. В ней есть некоторая искусственность, поверхностность ставшего, а не объемность становящегося. Красота понятна как красота без понятия, - и так видно. Она заразительна в восприятии, то есть, признается всеми за красоту. Она интересна сама по себе, поэтому самодостаточна и нуждается только в поклонении, о чем уже было сказано, но в другом контексте. В этом смысле она возвышается над теми, кто любуется ею. Именно ж\этим массовым обожанием она и отчуждается. Все стремятся к ней, но никто из них не может обладать ею. Это она обладает всеми. Причем она не делится собой, но всех делит, ссорит, понуждая к обладанию собой. 
        Совсем иначе с обаянием. Женское обаяние, очарование симпатично. Оно не холодит, но греет и просветляет душу. В ней показывается просвет в чаще безобразия. Обаяние манит, привлекает и интересует, чем же оно так интересно? В нем есть скрытность, тайна, загадка, которую тянет разгадать.


        Необходимость измениться. Каждому человеку приходит пора измениться, когда все привычное ему становится менее важным, чем само изменение. Оно нужно, чтобы началась другая жизнь. Это особенно нужно человеку перед самой смертью, ибо такая перемена есть подготовка к совсем новой жизни, от которой его отделяет смерть.

 
        Предопределение. Рождение человека в определенном качестве определяет его судьбу. Например, человек родился русским. Значит ему определено только один раз прожить на этом свете. После жизни будет смерть, которая откроет для него рай или ад в зависимости от того, как он жил.
        Совсем другая судьба у индуса. Ему дано не один раз испытать себя в жизни. У него есть возможность переродиться.
        Не так у иудея, христианина и мусульманина, которым дана только одна единственная возможность для испытания. В любом случае их ждет одна смерть как прекращение жизни и потом полное исчезновение или полное восстановление, но уже в другом качестве, не в качестве человека. Будет ли это сверхчеловек или недочеловек для человека не имеет никакого значения, но имеет значение для того, кто остается, сверхчеловек или недочеловек. 
        Иной исход у индуса. Тот меняется внешне, телом, но не меняется душой. Душа остается у него до тех пор, пока есть ее телесные оболочки. Число их не бесконечно. Когда спадает последняя, очередь доходит до самой души. Если она к тому сроку не меняется совсем, то такой и остается. Если же меняется, то исчезает полностью. От былой души остается только пустота, которая теперь и становится сущностью. Но кого, ведь человека уже нет? Естественно, сущностью самой пустоты. Эта пустота, которая зовется на Востоке беспредельностью и есть чистое ничто, то есть, просто ничто и ничего ни меньше, ни больше. Во всем вышеизложенном есть хоть какой-то смысл. Но его нет в традиционном толковании, как богословского, так и атеистического характера.


        Власть времени. Человек не властен над временем. Он появился на свет не по своей воле и не по своей воле сойдет на нет, уйдет в никуда. Как любое существо он есть человек из ниоткуда, бредущий в никуда. У человека есть место только в этом мире, в частности на Земле, не под ней и не над ней, не в аду и не в раю. В аду находятся на своем месте черти, бесы, демоны (в принципе, это названия одного и того же), а в раю соответственно живут ангелы. Они живут вне мира, а человек живет в миру. Для него пребывание вне мира является невозможным. Вот поэтому он появляется и исчезает именно в этом мире как определенном месте и нигде больше. «Нигде больше или меньше» и означает, что он приходит в этот мир из ниоткуда и уходит в никуда. Ему есть место только в этом мире, здесь и теперь. Человек появляется и исчезнет в этом мире в определенное время. Его никогда не было прежде и никогда не будет потом, после смерти в этом мире. А в другом мире для него нет просто никакой возможности ни появиться, ни исчезнуть. Вот так и только так и никак иначе. Кто думает не так, просто не думает и глупо мелет вздор.
        Над человеком властно время как прошлое, - оно тяготеет над ним, давит на него как причина, вызывая последствия в будущем. Будущее вяжет человека теми последствиями его действий, которые он предпринял в прошлом. Так что же во власти человека? Только настоящее. Прошлое и будущее становятся для него настоящими только в настоящем. Ведь прошлого уже нет, а есть человек как следствие прошлого, которое определит его судьбу в будущем. Только в настоящем на миг человек может овладеть прошлым в качестве воспоминания и будущим в качестве фантазии (мечты). Он может сделать их, воспоминания и мечты, материалом своего становления в настоящем только благодаря уму как умению при наличии чувства как желания и страха в качестве стимула и препятствия, естественного ограничения, натурального знания (инстинкта) и воли как навыка, привычки, решимости действовать так, а не иначе. Человеческий ум как умение применять знание по привычке, привычным, знакомым образом раздвигает настоящее за счет прошлого и будущего но не в самом мире, а в его осознании в сознании человека и не реально, а идеально, в идеализации (понарошку, условным, а не безусловным образом).


        Смерть, жизнь, сверхжизнь (механическое, органическое, гармоническое или бессознательное, сознательное, сверхсознательное). Есть то, что есть, есть само существование. Но есть и жизнь как более сложное, чем существование. Существование механично, точнее, механистично. Оно простое, собирается из простого, если уже сложно, то есть, сложено из простого. Именно через это сложение оно развивается, вернее, в нем развивается то, что сложнее и лучше его, - жизнь.
        Жизнь есть сложение и сложение связывает ее с существованием. Она существует материально, состоит из некоторого материала (субстрата, вещества). В отношении к ней только существующее является мертвым. Так что же такое в существовании делает его больше, чем существованием и уже жизнью? Целое. Жизнь появляется на уровне целого. Именно на уровне целого существование становится живым, самостоятельным самодеятельным, способным к творчеству, к органическому развитию, к продолжению себя не просто к воспроизводству, а к расширенному воспроизводству, к умножению и разделению в себе в виде частей одного целого как их связи друг с другом.
        Самостоятельность (свобода) развития и повторение себя не только в части, но целиком (в целом) приводит жизнь к сознанию и самоорганизации. Органическое развивается и уже совершенствуется в том, что есть не только в себе и в ином в существовании, в среде своего существования, которое осваивает целиком как свое средство, орудие существования в качестве существа, существующего отдельно от среды, среди других существ, составляя с ними группу, общность, класс. Живое как сущее жизни есть еще и для себя. Когда оно осознает это, живое становится разумным и уже совершенствуется в нем как гармоничное.
        В качестве гармоничного или гармонического живое или органическое есть больше и лучше, чем жизнь. В чем это проявляется? В том, что гармоническое не умирает, как органическое, живое, оно бессмертно. Если жизнь, органика развивается, то сверхжизнь, гармоника совершенствуется и достигает совершенства, полноты развития. Но от этого оно не становится ставшим. Напротив, гармоническое становится самим собой. Гармоническое есть Я. В гармонии Я становится самим собой. Но живет оно не в себе и не для себя, а во всем том, что достигает уровня, стадии разумной жизни, Как для жизни средой является существование, бытие, так для сверхжизни или гармонии средой становится жизнь. Гармония и есть дух. Это живой дух, дух жизни. Но он не материален. Его материей является разум. То есть, дух существует в разумной жизни. Разумная жизнь является душой существующей, то есть, душа существует в теле. Соответственно в душе существует дух как разум. Душа живет в теле умом. Душа, развиваясь, становится не просто существующей, растущей, питающей, живой и чувствующей, но и разумеющей, сознающей. Благодаря душе, сознанию живые существа самостоятельны. Они не просто существуют отдельно друг от друга в качестве частей единого сообщества, они сами по себе составляют собой единство себя. Их самостоятельность состоятельна потому что, в них есть дух на время и место их жизни. Но этого мало: не только дух есть в них, - его явлением и представлением и выступает душа, - но и они есть в духе. То, что они есть в духе, делает души вечными в духовном существовании, в гармонии. Душой человек способен быть бессмертным, но не живым и материальным телом, которое смертно, как и смертна растительная и животная душа. Единственно, что живет вечно после смерти человека, это его разумная душа как память духа или Я о своем воплощении. То есть, припоминают усопшего человека не только живые люди после его смерти, - их память смертна и умирает с ними, - но и сам дух. В религии его зовут «Богом» и Ему поклоняются, чтобы он помнил их в самом себе, в духе, в Я, чтобы в Нем люди жили тоже, а не только Он в самом себе. Дух вечен тем, что является всеобщим, гармонией между всем во всем. Все ему имманентно, - он во всем. Но он для всего трансцендентен, ибо все смертно, - смертное по сущности, понятию и определению (смертное есть материал для жизни), а живое по своему существованию. Единственно, в чем и потому в ком (в Я) они, сущность и существование, совпадают и тождественны, = это дух.
        Является ли живое материалом для вечной, духовной жизни? Да, является. Сверхжизнь есть вечная, безначальная и бесконечная, беспредельная жизнь. Но в своей беспредельности она имеет предел. Этим пределом является ее трансцендентность, потусторонность для смертной жизни. То, что духу имманентна жизнь, делает дух как разумного  творца этой жизни живым. Он безначален, бесконечен и беспределен для жизни, но не для себя. Дух определен в отношении к миру как творец мира в качестве творения. В отношении к себе дух определен как Я. Между тем он есть гармония во всем как одно. В нем в одном есть все. Но дух есть не только беспредельная предельность Я, он есть еще и предельная беспредельность, беспредельность уже не «кто», а «что» - разума как тела, материи духа.
        То, что дух всему трансцендентен, являет его всему явленному неявным,  иным, бесформенным, невидимым. То, что ему все имманентно, делает все своим, духовным в нем, проявленным не вне его, но в нем самом в качестве. Для всего сознательного, достигшего уровня самосознания дух является в разумной, умопостигаемой форме. Но это не он сам, а его представление в ином, в сознании человека в качестве идеи.

        Ученики. Если учитель есть мастер, то его ученики подмастерья, его ассистенты. Учитель учит (docet) учеников в  качестве доцента. Он специалист, профессионал, профессора в своем деле. Он делает, ученики ему подражают. Первый этап ученичества – подражание мастеру, своему учителю. Ученики-подражатели копируют своего учителя, являются имитаторами, эпигонами. Они являются догматиками, усваивая приемы мастерства, его методу (метод) чисто догматически, принимая на веру. Тот, кто верит, слепо, бездумно повторяет образец в качестве ее копии. Ученики первой ступени (стадии, уровня) должны быть послушны, покорны, терпеливы; им следует научиться набрасывать узду рассудка на свои глупые желания, суметь ограничиться необходимым. Они должны научиться молчать и слушать слово учителя, запомнить его и повторить. ОН их путеводитель, поводырь, проводник в мир знания. Вот когда они узнают главное, тогда можно усомниться в том, что не является главным, основным и есть второстепенное. Для того, чтобы закрепить свои догмы (утверждения), учитель учит своих учеников полемике – опровержению (отрицанию) противных догмам положений. То есть, он учит своим догмам, тому, что он утверждает в качестве положительного, с обратной стороны отрицания отрицаний своих догм. Это так называемая полемическая или негативная диалектика или аргументация (доказательство) от противного.    
        Не все ученики прозревают. Кто прозрели, те уже не доверяют, а поверяют, проверяют своего учителя, проверяют истинность (подлинность) того, что он сказал и сделал. Они уже ищут истину, требуют доказательств, им нужны обоснованные аргументами (доказательствами, доводами разума – резонами, разумными основаниями) знания, положения (нечто положительное), которые можно проверить на фактах, на данном как заданное, должное е исполнению. Они исполнят, если им докажут правильность надлежащего к исполнению. Ученики второго уровня должны пройти сквозь искус (искушение, искусство) сомнения. Противоядием против сомнения и отрицания положения (положительного) учителя станет собственное умение рассуждения ученика. Это умение необходимо закрепить в качестве навыка к познанию и учению на всю жизнь.
        Итогом учения станет собственное, уже самостоятельное положение ученика в качестве мыслящего и знающего, а не верящего и сомневающегося. Это положение ученика есть повторение положения учителя, закрепленное искушением отрицания такого положения.  Уже потом после учения ученик будет готов к отрицанию (антитезису), теперь он знаком с его разрушительной силой и научился ей управлять ради творчества, созидания положительного, положения (тезиса). Бывший ученик может доверять учителю, ибо он его уже проверил на правило и понятие, понимает его, понимает, почему учитель учит и так говорит. Ученик стал учителем он знает что думает учитель и о чем (о сущем) это что (суть, сущность) он думает, и какие слова нужно сказать, чтобы он сам и другие, кто его слушает, правильно это поняли.


        Возникновение и становление философии. Всегда ли была философия? Нет, не всегда. Когда-то ее не было. Ее не было тогда, когда человек сознавал, но не сознавал еще самого себя. Философия появляется на свет вмете с самосознанием человека, с его сознанием себя в качестве личности. Поэтому философия носит личностный характер. И вместе с тем ее предметом является все, но не во всем, а в одном целом, все же в нем представлено в виде частей этого целого, доступного не по частям, а по началу в общем (абстрактно) по идее, в конце же в целом (конкретно) как связь частей друг с другом по понятию.
        Кто же стал заниматься философией? Тот, кто либо все имел и от сложности заскучал по одному бытию, естеству, либо, напротив, ничего не имел и еще не стал. Философией занимаются те, кто в преумножении частей, потерял одно, главное, и те, кто ничего не накопил и от упрощения жизни, от нищеты бегут, чтобы восполнить недостаток имения полнотой духа. Где такие люди появляются? Везде, - как на Востоке, так и на Западе, - при соответствующих условиях. Что является условиями, благоприятствующими возникновению и развитию философии? Отдых от физических трудов, то есть, наличие часов досуга и место уединения для размышления. Такое место и время можно найти как на природе в горах, в лесу, в степи и пустыне, так и в культурном месте – в библиотеке. Именно там и тогда появляется философия, которая случается здесь и теперь. Но вот тогда, когда она случилась, ей следует получить признание, быть принятой и признанной (утвержденной) или, наоборот, опровергнутой (раскритикованной), отвергнутой (отрицательной) другими людьми, склонными к размышлению. То есть, философии, чтобы существовать, следует быть не только помысленной, но и высказанной для понимания.
        Тех людей, которые занимаются философией, принято называть по имени философии, философами. В зависимости от того, о чем они размышляют, вернее, в чем они находят одно и то же как особенное, будучи сами отдельно взятыми, философы и специализируются. Одно и то же они представляют в разном виде, а потому и различным образом (способом, методом). То есть, разные философы и разные философии. Первоначальная философия – это простая философия. Эта философия есть философия бытия, естества, того, что есть, есть же все как одно абстрактно, в мысли. Поэтому основной (главный) принцип (основное, первое положение) первой философии есть принцип того же самого, единства бытия и мысли (мышления). На первом этапе в самом бытии мыслитель (философ), занятый мыслью, находит себя как бытие, полностью с ним слит, еще не разлит, не разделен с бытием. Его сознание есть сознание бытию. У него нет еще выделенного, обособленного от бытия сознания. То есть, он не различает еще или различает плохо, бессознательно себя в бытие (вовне, на широте, на горизонте) и бытие в себе (внутри, в глубине и на высоте)  - в мысли (идее). Это еще «сырой» философ, натуральный, не приготовленный. Готовым философом он станет, как только займется уже не бытием, а самим сознанием, мыслью, мышлением. Вот тогда философия явится уже не теорией бытия (онтологией), а теорией познания, знания и мышления (гносеологией, эпистемологией и логикой, диалектикой). Он усложнится, станет более развитым, дифференцированным, способным к различению себя в бытии и бытия в себе, себя в мире и мира в себе, в мысли, в сознании. Вот тогда у него и появится самосознание и он станет готовым, «варенным», «сваренным» философом. Он узнает, осознает, что у него «варит котелок» (сознание). Лишь тогда он сможет заняться уже самим собой, человеком, его философией, - философией человека (антропологией).


        Темы и проблемы первоначальной философии. Само собой (естественно), темой изначальной философии была генетическая тема – тема генезиса философии. Что послужило началом философии. Эта тема сидела в бессознательном философии, точнее, философа (мыслителя). В его еще сыром сознании она являлась в превращенном виде не темы рождения философии, а темы рождения предмета философии. Это была тема происхождения самого начала. Так сказать: начнем сначала, то есть, с самого начала. Что является началом самого начала. Вот эта проблема начала начала является первой философской проблемой. В ироническом виде эта проблема звучала так: что было первым: яйцо или курица? Все вышло из яйца, Но кто высидел яйцо? Разумеется, не петух, а курица. Серьезно выражаясь, можно сказать о самом начале так: то, что является началом всего, то есть, многого, есть одно и тоже. Одно и тоже есть связь всего со всем, с самим собой, то есть, многого как совокупности частей. Эта совокупность есть части одного целого.
        Другими словами, вопрос о происхождении всего не есть вопрос о происхождении одного из другого, но есть вопрос о происхождении всего в качестве многого из всего как одного. Это все как предмет философии есть во всем как одно и тоже или тождество. Началом самого начала является то, что оно есть, то есть, бытие. Для того, чтобы быть началом самого начала, как минимум, следует быть. Быть чем? Сущностью всего? Что есть сущность всего? Одно. Есть одно. Если есть одно, есть и все другое. Нет одного – нет ничего другого. Поэтому не одно происходит из другого, а другое происходит из одного, но иначе, чем одно происходит из того же одного. То есть, есть отношение во многом между одним и другим в одном, и есть отношение между одним и одним. Говоря языком Гегеля (языком диалектики), это отношение есть отношение тождества между тожеством и не-тождеством (различием) – тождество тождества и не-тождества. Чтобы что-то вообще было, следует быть самому бытию, которое тожественно самому себе как единое. Это единое есть, в сущности, единство одного и другого (в пределе многого).
        Иначе говоря, одна проблема первоначальной философии подразумевает другую проблему: проблема единого подразумевает проблему бытия. Это проблема, ибо выходит не одно начало, но больше, чем одно: и бытие, и единое. Бытие есть начало самого начала, а единое есть начало всего остального – многого, разного, вплоть до противоположного самому бытию как не-бытие. Если сутью, сущностью бытия как сверхсущего является что, то сутью, сущностью не-бытия как не-сущего является ничто в качестве ничто из того, что есть. Из чего же происходит начало самого начала: из чего-то, из что, или из ничего, из ничто? Разумеется, из чего-то как самого себя. Начало всего происходит из начала самого начала, то есть, из самого себя. Все же остальное, многое, происходит из другого, чем многое, - из начала всего, - одного как бытия. Появляясь, оно становится причастным бытию и пребывает в нем как сущее одно из многого в одном.
        Таким образом, есть сверхсущее бытие, не-сущее не-бытие и сущее как многое в одном бытии. Первоначальные философы имели дело не с самим бытием в мысли, их тождеством, что станет вторым шагом в философии, а с его образом в их сознании, в представлении, то есть, с представленным бытием (его не презентом, а репрезентантом, представителем в ином, чем оно (бытие), в сознании) в виде, например, воды, воздуха, огня и прочего, одного из многого. Следовательно, первоначальным или началом начала в сознании первоначального философа было не мыслимое, а немыслимое, но представленное в мысли как не мысль, а представление. Это уже потом следующее (второе) поколение философов уже не гадало, а выводило из немыслимого мыслимое бытие, из естества само есть. И только тогда эти философы осознали единство бытия и мысли, осознали то, что одно и другое есть одно и тоже в мысли: мысль и мыслимое в мыслящем (субъектном сознании). Мыслящий как сущий в мысли есть мыслимое. Здесь мыслящий есть сущий. Бвтие есть мысль. Сущность мыслящего в мысли есть мыслимое или объект, предмет мысли. Но мыслящий в мысли есть субъективно в мысли, а мысль есть в бытии. Она объективно есть и есть событие бытия. Мысль со-бытийна самому бытию в субъекте.
        Итак, начало самого начала есть одно, которое по отношение к иному, чем оно, есть бытие, а иное – не-бытие. Начиная само себя, оно есть как то, что есть, то есть, бытие, и не есть то, что не-есть, то есть, не-бытие. Оно как одно происходит от самого себя. Оно одно в самом себе как тоже самое. Все остальное происходит от него – от одного  в качестве парадигмы (образца, идеи) – как многое. И там во многом уже происходит как одно от другого, по соседству (синтагмой), в одном ряду или в ряду, но в другом порядке. Таким является живое (органическое), генетическое происхождение из одного всего. Не-живое происхождение, образование обратно, имеет противный (механический) порядок: из многого собирается одно. Гармоническое происхождение предполагает, что многое производно от одного при условии, что многое есть одно многих, но не партикулярностей как подставок одного, его представителей и не сингулярностей (индивидуальностей), обособленных (независимых) друг от друга переменных, а полноценных, целых в качестве самостоятельных личностей. При этом гармоническим является отношение между ними. Это гармоническое отношение является духовным, если предустановлено от самого бытия, которое было, есть и будет.

 
        Уровни образования. Если прежде в советское время, а до него в дореволюционное время, средняя школа (гимназия) играла роль подсознательного образования (при этом дошкольное образование было бессознательным образованием), а университет отвечал за образование сознания обучаемых, то теперь, в век цифровых (бессмысленных, информационных или счетных) технологий, мы видим бессознательный уровень образования еще у студентов, а не дошкольников. Сознательный уровень образования можно обнаружить, но редко, случайно, у магистрантов и аспирантов. Что до самосознательного уровня образования, то он обнаруживается только на уровне обладателей научных степеней, да и то в исключительных случаях в диапазоне допустимой статистической погрешности. 

   
        Философские занятия. Как уже известно, есть, собственно говоря, мыслители или философы, а есть философские ученые. Мыслители думают, ученые изучают мысли философов. Если они изучают не мысли философов, то что именно? Свои мысли? А они у них есть? Конечно, нет. Если бы они у них были, то изучали бы они чужие мысли при наличии своих? Конечно, нет. Поэтому за отсутствием своих мыслей философские ученые изучают чужие мысли. Но как они могут изучать чужие мысли, если у них нет своих мыслей? Вероятно, они изучают чужие мысли другими чужими мыслями. И только те из них, кто имеет свои мысли и интересуется чужими мыслями больше, чем своими, может изучать своими мыслями чужие мысли или, напротив, чужими мыслями свои. Вот такие философские ученые есть одновременно мыслители. Это мыслящие философские ученые. Разумеется, они предпочтительнее простых (примитивных, элементарных) философских ученых. Почему же предпочитительнее? Естественно потому, что изучают, исследуют человеческую мысль с  точки зрения самой мысли, оригинальной, живой, а не мертвой мысли. Они изучают философию изнтури самой философии, а не снаружи, как философские ученые, которые не имеют своих мыслей.
        Наиболее философскими из философов являются такие, которые имеют дело уже не только с мыслями и не столько с ними, сколько с идеями. Идеи – это уже не мысли, а формы, точнее, мысли-существа, не которых имеют в виду философы, но которые имеют в виду самих философов.
        Около философии блуждают еще научные философии. Это те, кто изучают уже не мысли, а понятия, то есть, то, посредством чего понимаются мысли (в словах они играют роль смысла), как обычные, эмпирические (опытные) ученые изучают вещи. Что у этих так называемых «философов» выходит из такого изучения (исследования), вряд ли можно назвать философией. Получается не философия, а логика в качестве не жиыой мысли, а сухого остатка ее брожения. Этот экстракт мысли есть уже не понятие, а философема, то есть, идеологема, имеющая хождение в области философии. Философема есть превращенная форма концепта (смысла), правильной, законченной формой которого является понятие. Другими словами, ученые философы создают не мысли, а используют чужие понятия, чтобы уточнить смысл мысли. Но в результате их деятельности мысль опустошается, а понятие (смысловое содержание мысли) упрощается (сводится) до тривиального значения (схемы-абстракта) научного термина.
         Околофилософская публика в виде «ученых философов», то есть, учителей философии доделывает с философией то, что не смогли сделать с ней философские ученые и научные философы. Ученые философы просто опустошают ее, сводя философскую мысль как явление идеи в виде понятия, к мнимости представления, занимаясь сбором философских мнений для дидактического поучения подрастающего поколения.

      
        Читая Николая Бердяева. Взял опыт персональной философии Бердяева и стал читать предисловие к этому опыту под названием «Противоречия в моей мысли». названные противоречия очевидным образом связаны с характером личности этого русского философа. Он был явно психопатической личностью, склонной к реактивным эмоциональным состояния, препятствующим спокойному течению философских мыслей. У него был взрывной характер, толкавший его на необдуманные решения и поступки, которые естественно приводили к необходимым сожалениям человека, виновного в том, что  он натворил много лишнего. Николай Бердяев относился к тем натурам, которые  сначала делают лишние движения, а потом страдают от их последствий. Это страдание “post factum” заводит их мысль, которая бежит от данности в не данные ей, трансцендентные высоты. Но там она не находит себе места и скрывается тогда от давящей поверхности вещей в глубинах его личности. Бердяев, будучи психопатом, вынужден драматизировать свою персональную ситуацию. Он ищет конфликт с миром, со своей социальной средой, с людьми, а потом, найдя его бежит от его последствий в своем индивидуальном (эгоистическом) бессознательном. Свой эскапизм он называет экзистенцией. Его экзистенция есть болезненная реакция на вызванный им же конфликт с имманентной данностью себя самого и своего окружения. То есть, аффективное состояние своего сознания принимается Бердяевым за экзистенциальное состояние выхода из себя, выдается за трансценденцию, точнее, трансцензус, выход на порог общения (коммуникации) с  духом (трансцендентным). Это явная подмена. Бердяев акцентирует внимание на волютативном (волюнтаристическом) моменте в противовес интеллектуальному, сводя тем самым духовное к сущему, нежели к сущностному плану.
        Между тем духовное есть единство сущего с сущностным. Для духовного интеллектуальное является не сущностным, а существительным моментом. Дух является в виде идеи, идеального существа. Он есть идея в том смысле, что существует идеально. Духовное явлено, прекрасно своей разумностью. Поэтому его телом является разум. Разум есть бытие духа. Сущностью духа является свобода. Дух существует свободно. Дух разумеется, понимается (существует) в качестве свободы. Для духа существовать – значит быть совершенно свободным. Тогда что такое дух как сущее? Он есть Я. Сущее есть сущность, или Я есть свобода в качестве идеального существа. Я понимается свободным. Сущим духа является Я (личность). Его сущность есть свобода. Духовным бытием является разум. Кем является дух? Идеальным существом. Он является человеку как душевному существу в качестве идеи в уме, идеи Я, ибо только в Я можно быть свободным. Духу как Я имманентен все, что выходит из себя в качестве экзистенции. Но он и трансцендентен всему, что пребывает в себе как эго, закрыто самим собой, своей наличностью, данностью (материей воплощения).

 
       Философские и не-философские элементы в философии. В философии есть собственно философские и не-философские элементы. Настоящим философским элементом является  метафизика. Вне философии она есть мистика. Поэтому настоящая философия мистична, а сам философ как мыслитель есть мистик. Он медиум идеи как существо мысли. Медиумичность философа есть его художественность. В этом смысле он мифичен. Но он не сочиняет, хотя и не открывает, а понимает мысль в качестве понятия как продукт (произведение) идеи. Таким является настоящий философы как метафизик (спиритуалист).
        Другое дело философский ученый как тот, кто открывает для себя чужие мысли. Он представляет философию в науке. Научный философ же представляет философию в качестве науки, причем не фундаментальной или прикладной, но вспомогательной в виде науки логики.
        Ученый же философ или учитель философии не создает своб философию и не изучает чужую, но создает миф из философии. Он мистифицирует философию, использует ее как маг и идеолог для внушения ученикам не философских целей. 
        Поэтому можно сказать, что в философии есть собственно философский момент. Это метафизический момент. Метафизика отвечает за творчество в философии смыслов. Метафизика для не-философов является мифом. Для самих философов метафизика является их посвящением в тайну истины мысли. Для изложения мысли одни философы используют научный (прозаический) элемент, другие же философы используют художественный (поэтический). Не-философы используют магический элемент с помощью которого пытаются подчинить своей воле чужие мысли. Поэтому они мистифицируют философию, превращая ее в идеологический соблазн в интересах не власти идеи, а идеи власти.               

       
        Философский профиль. Посмотрим на философию не лицом к лицу, а со стороны, в профиль. И начнем мы знакомство с философией не с самого философа, а с того, кто наименее на него похож, - с учителя философии. Это знакомство есть знакомство с ней с черного двора, из подворотни, со служебного входа, с точки зрения «слуги философии», чистящего «мундир философии». 
        Учитель философии любит мысли. Правда, они не его, но чужие мысли. Не важно. И все же откуда учитель философии знает, что это мысли, а не глупость, если у него нет своих мыслей? На всякий случай он собирает как губка в философии все подчистую, - вдруг в этом философском мусоре окажется мысль.  Поэтому учитель философии становится крохобором, сборщиком крошек мыслей (крошкой Цахес).  Он хочет думать, но не может. Того, кто не может, называют «важным». Это важный «философ». Он ищет мысли Мы желаем ему найти их, - кто ищет, тот обрящет, пускай хоть чужие мысли. Именно такие поисковики любят учить других тому, чего сами лишены. Этакий мудрец-хитрец, советчик, что советует другим то, чему сам не следует  Как скупой он копит, собирает чужие мысли. Потом отбирает из них те, которые можно выдать за свои, под стать своему характеру, мелочные и тривиальные. Из них дилетанты любят составлять сборники «мудрых мыслей».
        Если сравнивать учителя философии уже не с живым существом, а с вещью, то его можно уподобить пылесосу. Философский пылесос собирает философскую грязь. С чем поведешься, от того и наберешься, уподобишься грязи. Все вокруг чисто, а ты сам грязный. Он - философский очиститель, (клинер) сознания учеников. Но его может заклинить на этом, и тогда «философ» буквально опасен, ибо может принять саму философию за грязь и очистить сознание учеников от всяких мыслей. Вот так, очистив чужие мозги от мыслей, он собирает философский мусор в себе. От такого обращения с философией у него в голове заваривается каша. Учитель философии философски всеяден. Он примеряет на себе все философии, - благо они чужие. Философский педагог слывет модником, стилистом. Он любит наряжаться в модную философию, чтобы сойти за своего, быть в тренде. Но вовремя останавливается, отряхивается от «злобы дня» (всякой чуши), догадываясь о том, что полезен людям своей культурой, эрудицией, которую накопил в себе. Он здравомыслящий и поэтому может нажиться на философской одежке, по которой его встречают, перепродав втридорога ее тем, кто оной не имеет. Будучи провожаем уже по уму, он признается умным, находчивым человеком. Главное, вовремя поменять окраску, избавившись от старья. Любой модник на поверку оказывается старьевщиком. 
        Философский учитель имеет философское мнение, он мнит себя философом. Он и есть софист, интеллигент, болтун. Общим мнением (топо(со)м) стало имение в виду  интеллигента в качестве болтуна, ритора, - у кого язык подвешен, тот любого может уговорить и спать уложить (усыпить бдительность), тем самым управиться с ним. А ты не расслабляйся!  Именно этим и занят учитель. Он то не расслабляется, а напрягается. Правда, напрягает не мозг, а язык. Учитель философии не просто уговаривает (внушает) своих учеников, он выдает игру слов за игру мысли. В результате интеллигент становится в общественном, публичном мнении  «умным человеком», а реально хитрым, умным только для себя, себе на уме, пока не обманул самого себя.
        Таким образом, ум сводится к хитрости. Между тем хитрость нужна не для мыслей, а для представления, подстановки их словами, чтобы запутать людей, поиметь их так, чтобы они еще поблагодарили его за это надувательство, за то, что он научил их обманывать людей, выдавая желаемое за действительное, мнение, видимость, иллюзию за знание, истину, естину.      
        Учитель философии часто обижается, ропщет на Бога, на судьбу, природу, что они не дали ему таланта творить мысли. Поэтому, естественно, он завидует счастливым обладателям такого дара и злоумышляет против них, приписывая их достижения самому себе, или, если не может их присвоить, злобно критикует таковые (мысли). Софист «великий» критик, полемист. Он любит спорить на глазах учеников с теми, кого преподает в их отсутствии. Те и ведать не ведают о том, что у них есть такой «смешной оппонент». В этом смысле учитель философии выскочка, философский парвеню (parvenu). А король то гол (nu). Эта выскочка лезет поперек батьки (философа) в самое пекло (философию). Хочется прикрикнуть: «Отойди с дороги, ведь сгоришь»! Но ему хоть бы хны. Ума то нет, есть одна хитрость. Но на всякого хитреца есть своя простота, которая хуже обычного для него воровства (плагиата) чужих мыслей. Кстати, у кого ученики учатся списывать? Еще не догадался, догадливый читатель (это я вам как учитель философии говорю!)?   
        - Ах, вот вы, оказывается кто!
        - Он самый. Грешен упрощением. Любой человек, занимающийся философией, еще немножечко шьет у себя на дому, зашивается философией как «акванавт мысли». Увлекается, упивается в запой философией, заперев ее в своем «чулане» (сознании).
        Философский учитель грешен не только тем, что всех, а не только своих учеников, учит думать. Он еще гордится самим собой, мнит себя «ученым философом». Ну, какой вы ученый, - вы просто учитель.  Этот учитель не только выдумщик, он еще и гордец, отказывающий другим в уме, его не имея. Он забыл элементарную заповедь: «не желай людям того, чего сам себе не желаешь».
        - Вам еще не надоел этот «философ»?
        - Надоел, еще как надоел.
        - Хорошо, хорошо, перейдем к следующему «философскому человеку».
        Это уже не ученый философ, а «научный философ». У него водятся мысли. Но он держит их на привязи, не дает им волю,  только наблюдает в своей коробочке, котелке. Он учит их ходить как оловянных солдатиков строго по периметру, измеряет мыслеметром, шагомыслом. Шаг в сторону, - влево, вправо,  - прыжок на месте, - хлоп и нет мысли, а есть только «мокрое место», ее трупик. Так, с течением времени, у него остаются в живых только счетные мысли, которые пунктуальны, знают свое научное место, придерживаются двузначной логики, выбирая одно из двух данных значений: либо «да» (1), либо «нет» (0). Научный философ работает с мыслями как с данностью, с вещью. Если ученый не может обратить мысли в однозначную (точную) информацию, он теряет к ним всякий интерес. В результате мысли оказываются неподъемными, неспособными к саморазвитию и представлению идей. В таком мертвом виде мысли легко можно обратить в идолы. Уже как идолы они эффективно используются в качестве интеллектуальных фальсификатов (идеологем) софистами – наемными учителями мудрости и слугами власти.
        От научного философа отличается «философский ученый». Его интересуют не мысли, а понятия. Он извлекает эти понятия из мыслей мыслителей как интеллектуальный экстракт, философский элемент. Но, к сожалению, живые мысли в результате такого насильственного преобразования теряют живость, отливаясь в бронзу философем. Они вяло функционируют в кругу философской уже не системы (целого), но теории (общего), послушно следуя воле толкователя, ведя себя так, как он понимает мысль.
        И, наконец, сам философ. Он благ тем, что творит мысли, дарит их тем, кто осмысливает мысли, находит в них смысл. Но и у него есть свои недостатки, даже пороки. Он не вор, не душитель мыслей и не насильник. Однако из любви к мыслям он порой балует их, чем наносит им непоправимый вред. В таком случае мысли так и «не выходят в люди», остаются дикими, роковыми мыслями. Из каприза они могут соблазнить неопытного пользователя мысли, увлечь его собой, сделать своим фанатом, подменив идею собой. Такие мысли и есть бесы. Напротив, идеи есть ангелы.


        Развитие философии. Философия развивается в своем субъекте - философе. Она становится все более человечной. В самом начале философия носит обезличенный, натуральный характер. Первоначальная философия абстрактна. Но в ходе своего развития она конкретизируется, индивидуализируется и даже персонализируется, несмотря на то, что предметом ее развития является всеобщее (мир в целом, включая в него человека как мировое существо). По мере размышления мыслящий уподобляется мыслимому, пока с ним полностью не сливается, отождествляя с ним самого себя. Так философ становится философским. Таким путем можно надежнее достичь цели – искомой истины. Философ отождествляющий себя со всеобщим и растворяющийся в нем есть эссенциалист.
        Намного позже, уже когда философия состоится как человеческое занятие, по необходимости происходит инверсивное движение рефлектирования, когда уже не философствующий, мыслящий отождествляет себя с мыслимым, но, напротив, мыслимое отождествляется с мыслящим. Сам процесс отождествления представляется ему философией в качестве мышления. Это становится возможным, как только мыслящий в своем развитии достигает уровня универсального развития философского предмета (мира). Сам этот мировой предмет он начинает понимать уже не как объект, «что» (сущность), а как субъект, «кто» (существование), вступает с ним в диалог, философскую коммуникацию. Такой философ является не эссенциалистом, а экзистенциалистом.


        Зачем Бог создал Еву? Ему, что, Адама было мало? Вот он, Бог, Один, создал Адама, чтобы ему было не одиноко в земном раю. На небе Бог был уже не одинок, - в небесном раю (духовном мире) жили ангелы (духи). Вероятно, он создал Еву уже не для себя, а для Адама, такую же, как он сам (Адам). Значит, Ева (женщина, жена) создана для Адама (мужчины, мужа). Так создана для мужчины или человека? И создана как женщина или человек? Мужчины, снисходительные к женщинам, говорят: «Женщина тоже человек». Спасибо им на добром слове. Но если она тоже человек, то человеком является именно тот, кто так говорит, потому что относится к женщине больше, чем как к женщине, - как к человеку, как себе подобному, целому, а не только как к части (ребру) самого себя. В этом смысле тот мужчина, который видит в женщине человека, тоже человек, а не просто мужчина. И он признает независимость женщины, ее свободу от себя, но и для себя, если эта свобода женщины есть свобода для нее самой. Вот этого они так и не узнали в земном раю, поэтому и были изгнаны из рая. То есть, они перестали быть животными, быть просто мужчиной и женщиной, а земной рай был животным раем. Но не стали и полностью людьми. Изгнание из рая означает его уничтожение.
        Своим поступком (нарушением запрета Бога трогать плоды древа познания добра и зла) Адама и Ева разрушили рай на земле. Полноценными людьми они могли стать только познав все последствия того, что познали друг друга. Бог не разрешал им заниматься познанием друг друга в земном раю, ибо там можно было заниматься жизнью, просто жить, но невозможно заниматься познанием, искать смысл в жизни. Чтобы заниматься познанием необходимо согрешить. Вот это они и сделали.
        В основании познания лежит грех, искушение, соблазн, совращение дьяволом Евы (женщины). Чем дьявол совратил женщину? Адам и Ева могли быть ангелами, если бы послушались Бога. Но они ослушались его. Кто ослушался Бога? Ева. Именно ее соблазнил дьявол. Он соблазнил Еву, ибо она была слабее Адама и любопытна. Корень любопытства недостаток силы. Знание восстанавливает силу. Коварный дьявол соблазнил Еву знанием того, что Бог заповедовал Адаму и Еве. Чему еще мог научить дьявол человека, как не тому, в чем он был виновен перед Богом, - своему непослушанию поклониться человеку, посчитав того как животного, ниже себя, духа  (ангела). Для чего он соблазнил Еву? Разумеется, для того, чтобы отомстить Адаму, которого ненавидел, как ненавидит до сих пор всех его потомков. Он желал разрушить земной рай, чтобы остался только небесный рай, и наказать человека, чтобы Бог унизил того, кому прежде велел поклониться.
        Бог создал Еву для испытания Адама. И только теперь, когда женщину уже признают человеком, потомки Адама, но не он сам, прошли испытание. На самом деле, Адаму был дан урок относиться к тому, кто зависит от тебя по рождению, как к самому себе. Только после такого урока Адам в потомках может понять смысл подлинного (настоящего), а не прошлого (архаического) отношения к Богу не как к Господину раба, а как к Спасителю человека. Но человек до сих пор недостоин себя, поэтому его познание является не ангельским, а греховным, ибо проистекает не от силы, а от слабости духа. Явление духа в человеке слабо, - человек малодушен. Дьявол же потерял свое ангельское знание Бога, ибо ослеп от своей ненависти к человеку. Малодушному человеку мерещится (представляется) Бог не как Спаситель, а как Судья, который покарает человека страшным судом и адским возмездием. Другое дело, если человек великодушен, то он видит в Боге Спасителя, а не Господина для наказания. Человека стращают наказанием и следом оставляют хитрую лазейку для надежды на милость, снисходительность Бога к послушному человеку. Но грех то сидит в каждом человеке, а не только в злом. Человек грешен своей природой, своим естеством. Священники, конечно, как лицемеры, не говорят всей правды. Они утешают человека, что Бог не только наказывает, но и прощает. Но следует понимать, что Бог прощает человека, а не грех, который присущ человеку по его природе праха. Ведь человек сотворен не из Бога, а из праха. Грех человека от слабости. Слабым человека делает прах (ничто), его ничтожество.


        Экранизация классики. Ну, вы, мастера камеры, даете в стране пленки! Неужели вы не понимаете, что поднимаете себя на смех своими «дутыми творениями»? Если уж хотите погреться в лучах чужой славы, то берите не сильные сочинения классиков для экранизации, а, напротив, их слабые произведения, под стать себе, или, по крайней мере, средние («средней руки» для расчета с издателем) для тех, кого вы пародируете. В противном случае, у вас получается пародия не на классика, а только на себя.
        В качестве примера того, что нельзя брать для экранизации, можно вспомнить попытку Андрея Тарковского снять одноименный фильм по роману Станислава Лема «Солярис». Этот роман был важен для писателя. Он вложил в него мечту о контакте с нечеловеческим разумом. Поэтому «Солярис» оказался сильным романом для своего автора. И вот, режиссер Тарковский, ничтоже сумнешеся, не разобравшись в идее произведения, снял по нему фильм. И что получилось? Самодеятельное кино с претензией на оригинальность. Кино о чем – о контакте с инопланетным разумом? Очевидно, нет. Получилось кино о контакте со своими подростковыми комплексами, в частности «комплексом Эдипа», в качестве материала для психоанализа сознания режиссера. Общим местом совпадения с его предыдущими «творениями» явилась тема «Троицы» его живописного тезки. Когда Тарковский не знает, не в пример своему более талантливому отцу, что ему сказать, он затыкает дырку в своем творчестве иконой, заслуживающей лучшего применения, чем фиговый листок. У него как в меру талантливого киношника получился бы неплохой фильм, если бы он точно следовал сценарию автора и не порол бы подростковую чушь, демонстрируя свои семейные сцены на экране. Но нет, он не внял голосу человеческого разума, зато последовал за зовом своего больного воображения, в котором богемно (как у «гнилого интеллигента») смешалось сакральное с профанным.
        В еще более смешном положении оказываются современные режиссеры, снимающие целые сериалы по отечественной классике. Достаточно вспомнить многострадального Федора Достоевского, «униженного и оскорбленного» ляпами отечественной экранизации. Почти все великие романы гениального писателя перевели в цифровой формат технической экранизации. Кто за это преступление против творчества будет нести наказание? Зритель российских сериалов? И кто тогда не идиот? Братья Карамазовы или, может быть, «Бесы»? Нельзя было догадаться, что следует экранизировать слабые сочинения писателя, чтобы не отбить охоты у читателя читать сильные произведения, подменив их откровенной, наглядной даже для недорослей, халтурой? Единственным произведением, которое заслужило достойную экранизацию, явился «Вечный муж». Вот это сочинение можно экранизировать, ибо оно является «слабым» для самого автора. Конечно, для любого другого автора, оно было бы самым сильным, наилучшим. Режиссер Евгений Марковский следовал слову писателя, когда снимал свой фильм по «Вечному мужу», поставив Федора Михайловича в соавторы сценария фильма. Конечно, это не совсем вежливо по отношению к писателю, которого ты взялся использовать (эксплуатировать), но зато хоть честно.
        Это какую надо иметь амбицию относительно своего таланта, чтобы перевирать бессмертные творения человеческого духа? Такая чрезмерная амбиция достойна гомерического хохота.  Достаточно только взять на себя непосильный труд и посмотреть сериалы и многосерийные фильмы по романам Федора Достоевского или Льва Толстого, чтобы понять, как сильно и резко сознание сценариста, постановщика, исполнителя, а вместе с ними и зрителя отличается от сознания автора. Неужели не понятно, что просто невозможно конвертировать слово автора гениального романа в кинообраз посредственного кино?! Не лучше ли предоставить зрителям быть читателями для адекватности восприятия? Зачем заниматься заведомым упрощением, вульгаризацией классики, когда ее возможно прочитать в подлиннике всякому читателю в любой сельской библиотеке? 
        Хотелось бы, чтобы посредственное искусство, как кино, занималось бы соответствующим ему производством иллюзий массы потребителей хлеба насущного, а не творчеством прекрасных чувств. И все почему? Потому что вместо прекрасных чувств выходят одни безобразия. Пожалуйста, вспомните, что есть Тарантино. Как только вспомните этого безобразника, так думаю, сразу возьметесь за ум и начнете снимать нормальное – бытовое – кино. Каждому свое. Кино – быт, театру – свет. В театре есть свой гений – Шекспир.


        Душа познания. Познание есть обратный процесс живому процессу, есть возвращение к началу жизни, которое начинается на середине жизненного пути, когда жизнь достигла апогея в своем развитии. Жизнь вечна, но она имеет временный характер не сама по себе как идея (жизни), а как жизнь сущего (существа), в данном случае, человека как познающего существа. Лишь когда человек достиг предела своего жизненного развития он самостоятельно начинает думать, познавать свой путь, отдавать себе отчет в том, какой путь он прошел в жизни. И в мысли он возвращается назад,  - к истокам своего жизненного пути, - и проживает остаток своей жизни в свете своего полного (целого и целостного рождения) – рождения как тела (бессознания) в самом начале пути, так и души (сознания) на его середине. Уже в конце жизни он понимает не только душевно, умной душой но и своим телом, чувствует приближение с конца того, с чего начинался его путь в жизни, - приближение начала уже новой жизни. Его ли, умирающего, эта жизнь? Нет, не его, но его души и нового, другого (иного) человека как преемника души. Важна душа, а не ее обладатель. Он смертен, она бессмертна. Бессмертно и познание всего (мира) как одного в душе. Мир вне души пребывает в духе. Дух в мире существует как душа. Человеку доступен дух в качестве души, которая постепенно (эволюционно) по мере роста тела познается человеком в виде познания его самого в мире. Она раскрывается в нем как мир сознания. Мир сознания – это мир в сознании, мир, который обрел сознание в человеке. Дух вне человека есть мир вне сознания. Вне человека дух пребывает в себе. То, что дух находится не только в человеке в качестве души, но и в мире. Человек представляет как мир вне сознания. Что же связывает мир в сознании (дух в человеке в качестве души) с миров вне сознания (дух в себе)? Становление как движение воплощения (возникновения) и развоплощения (исчезновения). Это становление сущего в бытии. Само становление и есть развитие духа в духе и в душе. Дух в душе пребывает в качестве разума. Точка разума в душе есть самосознание. Оно и есть разумная душа. Дух разумен. Он не материален, а идеален. Он является сознанию в качестве идеи. Явление идеи сознанию есть мысль. Сущий духа есть идеал, его сущностью является идея, а бытие духа есть разум. Сам дух есть Я. Он как сущий, существующий есть его разумная подставка, сущностью которой является идея, притягивающая того, кому она является, а является она познающему существу (человеку), к нему как к идеалу. Человек стремится быть таким, каким ему является дух в идее, - идеальным, похожим на идеал в качестве Я, вокруг которого все вертится, накручиваясь на него в качестве мира.


        Мистика. С точки зрения философии мистика есть своего рода умудренное неведение, или ученое незнание. Есть ученое знание или знание ученых, которое можно усвоить, занимаясь наукой, обучаясь ей в университете. Но есть мудрое незнание или незнание мудрецов. В чем заключается мудрость незнания. В том, что не мудрец обладает им, а но обладает мудрецом. Когда человек обладает познанием, то это познание становится знанием, но когда познание овладевает человеком, то оно становится незнанием.  Незнанием овладевает человеком, становится его страстью. Он выполняет любые желания познания и сам становится не просто познающим, а самим познанием. Он перестает различать, что знает и что не знает. Для него знание становится незнанием, незнание становится знанием. Так он знакомится с незнанием, узнает его как знание, а знание соответственно узнает как незнание. Мудрость заключается в этом, - в незнании знания и знании незнания. Напротив, ученость заключается в знании знания и незнании незнания. Разумность же заключается в знании знания и незнания. И, наконец, глупость заключается в незнании незнания и знания. 
        Мистики говорят, что они непостижимостью, незнанием постигают непостижимость, незнание, оставляя знание знаемого, а незнаемого ученым. Мыслители не могут удовлетвориться незнанием, как мистики. Но, впрочем, они не могут удовлетвориться  и знанием, как ученые. Поэтому философы пытаются узнать и то, и другое, быть своими и в знании, и в незнании. В результате появляется философская мистика как ученое незнание.

 
        Желание и страсть. Человек обладает желанием, а страсть обладает человеком. Любовь есть страсть. Она делает человека в той же мере счастливым, удовлетворенным в какой несчастным, зависимым. Желание же, то есть, секс делает человека приятным. Секс приятен, любовь полезна. Необходимо научиться получать приятное от любви, от зависимости. Это возможно, если любовь превратится в потребность. Но трудно получить полезное от приятного. Главное в желании не получить полезное, а не причинить вредное. Для этого требуется мера. Легко нарушить меру, и тогда желание превратится в страсть. Желание в меру может стать не любовью, а приглашением к ней, увертюрой, вступлением в любовь. Можно быть счастливым в любви, только если зависимость станет взаимной.


        Идея и идеал. Идея реально идеальна как сущность, а идеал идеально реален как существо.

         
        Положительный, амбивалентный и отрицательный типы героя романа. Те люди, которые любят читать романы, не могут не встретиться на страницах романа с персонажами, к которым они испытывают как определенные чувства – положительные или отрицательные, - так и неопределенные чувства, заставляющие их колебаться в своем симпатическом или антипатическом отношении к ним. Положительный герой возвышает читателя, помогает читателю стать лучше себя, хотя бы у него на уме, в мыслях, в желаниях. Напротив, отрицательный герой соблазняет его стать не лучше, а хуже, то есть, не развиваться, а развлекаться, довольствоваться тем, что он имеет, а не задумываться над тем, что он есть.
        Положительный и отрицательный герой олицетворяют собой статические позиции ставшего состояния – пределы развития и соответственно анти-развития, прогресса и регресса. Читатель же выступает в своем отношении к ним как к постоянным величинам (абсолютным константам) в качестве величины переменной (относительной величины). Положительный герой есть максимум позитива (пользы) и минимум негатива или негатив негатива. Отрицательный герой есть максимум негатива (вреда) и минимум позитива.
        Если подумать, то положительный герой уже не в абстрактном отличии от отрицательного героя, но в своем конкретном воплощении включает в себя отрицательного героя, но в качестве отрицания самого себя. Другими словами, чтобы стать полностью положительным необходимо пройти путь искушения, соблазна собственным отрицанием, познать, понять, что в нем самом препятствует его не просто развитию, но саморазвитию. Пройдя этот путь, герой становится не просто развитым, но совершенным, преображенным в очистительном огне ума, изведавшим, как подчинить своей воле безобразные страсти и токсичные страхи, а также каким образом превратить их в прекрасные чувства.
        Местом положительного героя является рай, - ему самое место там. Местом же отрицательного героя соответственно является ад. Он вполне заслуживает его. Но где место амбивалентного персонажа, находящегося между героями?  Он колеблется, вибрирует, пребывая между ними. Это место-положение можно условно назвать местом чистилища. Это место распятого между раем и адом. Следовательно, как правило, положительный герой проходит через чистилище, а отрицательный герой за редким исключением не доходит до него. Поэтому бывает так горько читателю за персонажа, если он, терпя страдания в чистилище, обращается обратно вспять, теряет самого себя и становится определенно отрицательным героем. Типичным примером такого героя является персонаж из романа Федора Достоевского Родион Раскольников. Раскольников находится в расколе с самим собой. Он несет наказание за совершенное преступление. Но покаяние не делает его лучше, ибо он одержим отрицательной идеей эгоизма, вернее, эгоцентризма. Раскольников отождествляет не себя с Я, а, наоборот, Я с самим собой. В результате он подменяет целое частью, ибо человеческое Я только тогда является целым, малым целым, когда оно есть не за счет всех других (как сам Раскольников) и не вместо них (как отрицательный герой «Бесов» Николай Ставрогин).
        Правда, в романе есть не только герои, но и служебные персонажи, которые служат или благу (добру), или злу. Они есть только (исключительно) часть той силы, которая либо не только хочет добра и может быть им, но и есть само добро, либо хочет, может и становится злом, случайно или специально для искушения и совращения принимая вид добра, соблазняя добром (благим намерением) ради зла.
        Отрицательный герой есть, существует не тем, что он есть, а тем, чем он кажется. В принципе, он иллюзорен, ибо его как такового уже нет, он есть сплошное отрицание, ничто. Именно это ничто, чтобы быть, и занято тем, чтобы не быть, что ему недоступно, но казаться существующим. Отрицательный герой мертв. Это «живой труп». В своем пределе отрицания он и есть дьявол. Дьявольским желанием является желание быть на месте вечно живого Бога, подменить его собой. Дьявол уже не может жить в вечности, - он живет только во времени, обращая его вспять.
        Одно мучение быть распятым между раем и адом, колебаться между ними. Находиться в этом положении долго нельзя. Значит, это не вечное состояние, но состояние во времени, правда, которое остановилось. Амбивалентное состояние чревато разрывом человеческого Я, его расщеплением, сошествием с ума. Сойдя с ума от колебаний (скепсиса), человек становится отрицательным персонажем и падает на дно, впадает в адское состояние разрушения. Разрушению предшествует судорога колебания (амбиваленции). Чистилище – это место умирания как скольжения по краю пропасти между положительным и отрицательным полюсами. Положительный полюс есть центр притяжения добра. Отрицательный полюс есть центр отталкивания злом добра.
        Ад находится в глубине, рай находится на высоте. Между ними расположено все. Равноудаленное положение на границе между раем и адом есть данность для человека. Он рождается в чистилище и умирает в аду. Если его смерть в аду призрачна, то он имеет шанс возрождения уже в раю. Человеку, чтобы попасть в рай, необходимо оказаться в аду, но оказаться не реально, а идеально в сознании. Другого пути для человека в рай нет. Если человек реально окажется в аду, то там навсегда и останется. Человек, рождаясь, уже пребывает в чистилище. Все люди амбивалентны, двусмысленны. Только не все догадываются об этом. Рая заслуживает только тот человек, который стал подставкой Я. Быть самим Я, а не его подставкой, - это дьявольский соблазн. Соблазненный Я полностью умирает. Испытание человека Я есть путь человеческого становления. Важно стать человеком до превращения испытуемого в эгоиста. Эгоист – самоубийца. Не только Ставрогин самоубийца, но и Раскольников. Он – живой труп. И Иван Карамазов тоже самоубийца, сумасшедший, а не только Смердяков из «Братьев Карамазовых» или Алексей Кириллов из «Бесов». От самоубийства Ивана Шатова, другого беса, молившегося на свой народ, спасло его убийство.
        Рай освещает с высоты человека, находящегося во тьме ада на глубине его души. Только там его можно увидеть в виде иллюминации. Важно только быть в аду в душе, а вне души, где его ожидает вечная погибель. Ад должен быть внутри, чтобы снаружи был рай. Обычно же человеку как эгоисту кажется, что в душе у него рай, а вокруг ад.  Душа есть место для состояния страдания. Здоровая душа – это животная душа. Нейтральная душа – душа растения. Человеческая душа – страдалица. Чтобы не страдать, нужно созерцать, медитировать, разуметь. Только великодушный, а не малодушный способен преодолеть страдание. Преодоление страдания заключается во всепрощении. Человек – это душевнобольное существо. Спасение человека от душевной болезни заключается в духе. Не болит душа у человека-барана, человека-овцы, человека-волка, оборотня, вампира, потому что у них ее еще или уже нет. Человеческая душа малодушна и в этом смысле есть болезнь; она призрачна, есть химера. Человеческая душа излечивается еще большей душой, духом. Дух является человеку в образе разума, в понятии, в понимании.

               
        Герой. Кто это такой? Это тот, кем хочет быть обычный человек? Тот, с кого он хочет брать пример? Или герой есть тот, кто идет навстречу своей судьбе? Да, это тот, кто идет навстречу ей. Если она благая, то он положительный герой. Если же судьба злая, то он отрицательный герой. Благой герой – это хороший герой. Злой герой – это плохой герой. Он плох не тем, что плохо, неправильно идет ей навстречу, но тем, что вообще идет к ней, а не к благой судьбе. И его путь не прямой, а кривой.
        Но, может быть, кривой, блуждающий, лживый путь подменяет благую цель целью прямо противоположной? Вероятно, да, ибо путь и цель – это одно целое. Какой путь такая и цель, так как что ведет к ней, как не путь?!
        Герой – это не сущий человек, а должный, каким он должен быть. Обычно те люди, которых другие называют героями, если говорят об этом, то отказываются считать себя героями. Обыкновенные люди, будучи эгоистами, полагают героями тех, кто жертвует собой, своей жизнью ради других людей и не только людей, но в данном случае людей. Названных (номинальных) героев или «героев по номиналу» такое полагание коробит, ибо на самом деле, если они не идиоты, то они жертвуют своей жизнью не ради других, а только потому, что она уже ничего не стоит в их глазах. То, что жизнь уже ничего не стоит в их представлении, делает возможным совершение героического подвига, то есть, того, что мы назвали встречей со своей судьбой. Такая встреча, как правило, чревата смертью.
        Любой читатель не может не заметить, что описание положительного героя в произведении, не в пример описанию отрицательного героя, является пресным, скучным, малоинтересным. Тут к месту вспомнить выражение Вольтера о том, что в литературе интересны любые жанры, кроме скучного. То же самое можно сказать и о героях. Скучен положительный герой. Почему? Просто потому что он фальшив, эфемерен, он не настоящий. Отрицательный герой похож на настоящего (наличного) человека, он живой, а положительный герой мертвый, он - «живой труп» в обычной жизни.
        Положительный герой хорош в мире должного, - ему там самое место, - но не в сущем, наличном мире. В нем его некуда деть, ему нет в нем места. Поэтому судьба прибирает его к себе, просто убивает.
        Конечно, есть еще пропаганда. Вот в ней герой – краеугольный камень. Он необходимый элемент существования идеологической лжи. Ведь идеология выдает должное за сущее. Поэтому герою есть место в моральной проповеди о добродетельном человеке или в абстрактном философском рассуждении о судьбе, но никак не в бытовом описании обычной человеческой жизни. Те люди, которых политическая пропаганда или народная молва (слух) называют героями, так неудобно, неловко чувствовать себя в обычной жизни. Конечно, если они честные люди, а не бесчестные, стремящиеся заработать на своем так называемом «героизме».
        Человек слаб и лжив, если заходит за свою узкую границу, становится на порог своих возможностей. Не прав Федор Достоевский, когда говорит, что «человек слишком широк, надо бы его сузить». Нет, дорогой Федор Михайлович, вы, сказочник, врете: человек не слишком широк, а слишком узок. Для меры, для порядка его следовало бы расширить. Но такое расширение для обычного человека чревато потерей самого себя, подменой его дутым персонажем досужих слухов или лживой пропаганды.
        Обычный человек совершает героический поступок не из героических соображений, не потому что он такой праведник и «святой» человек, а потому что находится, как говорили древние греки, знавшие толк в героях мифов (сказок), в отчаянном состоянии «трагического веселия духа», когда все потеряно и жалеть не о чем и не о ком. Встретившись со своей судьбой лицом к лицу, человек удивляется тому, что она не так страшна, как он думал. Вот поэтому он освобождается от своей тревоги и радуется жизни на пороге смерти. Смерть утешает человека. Но это опять ложь. Смерть никого не может утешить, ибо, когда она есть, то никого (того, к кому она пришла) уже нет.
        И все же герой как великодушный человек радуется, умирая, ибо не знает, что уже мертв, а не малодушный человек. Радость, а не только горе, лишает человека ума, делает безумным, особенно накануне смерти. Те же люди, которые встретились со своей судьбой, но случайно избегли смерти, потом не хотят вспоминать, какими малодушными они были при этой встрече. Поэтому они молчат, не отвечая на вопрос об их героизме. Им просто не хочется врать или вспоминать то, что им было все равно. На самом деле герой это тот, кто идет навстречу своей судьбе, уже ничего не чувствуя и ни о чем не сожалея. Герой – это тот, кто встречает смерть, будучи уже мертвым. Ему только кажется, что он радуется жизни. В действительности, если он и радуется, то только тому, что избавился, освободился от жизни, обернувшейся смертью. Смерть принимает героев, но возвращает к жизни малодушных людей. Великодушие героев мнимо. Им легко быть такими, ибо они, ведомые судьбой к гибели, мертвые, уже не ведают того, что «творят подвиг». Все прочее, что приписывают героям, есть ложь во спасение для малодушных, неспособных самостоятельно позаботиться о себе и ждущих помощи со стороны героев, которые придут и спасут их от  страхов, забот и проблем, от жизни, которой не бывает без проблем и которая неизбежно приводит к смерти. Смерть есть оборотная, тайная сторона самой жизни, озабоченной собой, но никак не человеком.


        Ясные люди. Есть такие люди, с которыми все ясно. Кто они такие, у них уже написано на лице. Этим они и хороши. Конечно, лучше было бы, чтобы они еще были и умными. Тогда это совсем хорошо. В таком случае ты понимаешь, что они такие же, как и ты. Но они такие снаружи, а ты такой внутри себя. Другое дело снаружи, Может так оказаться, что снаружи ты будешь уже не умен, а глуп, или таким покажешься другим людям, может быть даже этим самым «ясным людям». Такое представление может тебя по-настоящему удивить. И эта новость сыграет на руку тем самым «ясным людям».


        Творчество во хмелю. Недавно мельком смотрел сериал про врачей. Режиссер сериала снял сцену про врача, которому с перепоя на рабочем месте показалось, что с ним разговаривает покойница по телефону. Так вот режиссер снял эту сцену, как будто не только актер играл врача во хмелю, но он сам был в таком измененном состоянии сознания, настолько затянутой показалась съемка.  Мне сразу вспомнился античный стих (эпиграмма) Лукиана: «Трезвым в компании пьяных пытался остаться Акиндин, И оттого среди них пьяным казался один». Современное занятием искусством отдает тошнотворным запахом перегара.

 
        Высшее служит низшему. В этом мире человек не может не жить, то есть, не удовлетворять  свои простые (естественные) потребности, используя для этого средства более сложного, уже культурного порядка.
        С другой стороны, высшие существа, заботясь о своем существовании, способны использовать уже нас для его обеспечения, не подозревая, что мы вполне похожи на них и не заслуживаем такого грубого обращения с собой.

 
        Творчество. Творчество начинается с вдохновения. Вдохновение – это расширение того, что есть, возрастание его за счет духа. Дух одаривает того, кто занят творчеством, собой. Под влиянием духа некто, кто вдохновляется, развивается, то есть, изменяет себя в положительном смысле, в лучшем виде. Но развиваться он может только, совершая нечто. Что же он совершает? Он вдохновляется на созидание нового из материала старого. Для созидания нового ему необходимо место и время. На время он находит место старого в качестве наличного материала самого изменения. Тому, что он делает со старым, следует быть лучше, чем он был прежде. В таком случае старое видоизменяется, модернизируется, совершенствуется.
        В ходе изменения старое может переродиться. Но тогда на месте старого появится не оно как усовершенствованное, но нечто качественно иное, с иным соотношением качества и количества, с другой мерой. Это будет уже не новое старое, а «старое новое», то есть, новое, похожее на старое только своим появлением на свет. В сущности оно уже будет другим, не старым, а новым, самим собой.
        Появление нового вызовет изменение творца в духе целиком ибо дух пронизывает (проницает) все как одно. Рождая новое, творец полностью обновляет себя, изменяется оставаясь неизменным, самим собой в качестве творца. То есть, сотворив нечто, он берет паузу в изменении для накопления сил, чтобы вновь творить по мере накопления. Во время отдыха от трудов, творец становится уязвимым для соблазна. Он может увлечься посторонним, отвлечься от созидания в качестве страдательной стороны, претерпевающей изменение уже с прямо противоположной стороны творению. В отдохновении, в расслабленном виде, в понижении уровня энергии становления творец имеет склонность к рассеиванию. В результате он может отступить назад в развитии, регрессировать. Путь развития не есть прямая от низшего к высшего, от простого к сложному, сложение имеет тенденцию по ходу замедления прогрессивного движения и его остановки в паузе творения к упрощению. Этот опасный момент рассеивания или энтропии необходимо творцу всегда иметь в виду и быть уже готов к его наступлению. Необходимо вовремя, предупредив искушение, заняться самим собой, подтянуться, поупражняться в совершенствовании, то есть, быть открытым иному течению событий. Здесь, в паузе, открывается возможность перехода с одного уровня развития на другой. Если человек собран, сконцентрирован на развитии, то он может перейти на уровень выше, если же он рассеян сверх меры концентрации, находится не в фокусе и он сбился, то он может упасть на уровень ниже достигнутого. Такое отступление назад может оказаться необратимым, если он потеряет равновесие, утратит чувство самого себя, перестанет чувствовать себя. Это время испытания себя ничто, опустошения после акта творения. В продукте, в произведении творения, творец может застыть, стать, остановиться, полностью овеществиться, отождествить себя полностью с творением как уже не становящимся, но ставшим. Вот тогда он совершит непоправимое, - откажется быть творцом и станет только сотворенным, тварным.
        Полная имманентизация может обернуться творческим опустошением. Необходим зазор между творцом и его творением, момент развоплощения для нового акта творчества. Такое развоплощение становится трансцендированием творца за границы им сотворенного, освобождением от него как наличного для нового. Тогда сотворенное станет материалом нового восхождения творца в духе. Он будет связан прошлым творением только как материалом для нового акта творчества.


        Триллер. Почему так популярен триллер, особенно в серийном виде? Сериал есть своего рода жанровый серийный убийца сознания читателя или зрителя. Триллер искушает свою жертву страхом. Он пугает потребителя, потребляет его как «дрожащую тварь». Из страха можно делать хороший товар, наживаться на человеческом страхе, внушая через печатное слово и зримый, звуковой образ предсказуемый алгоритм навязчивого поведения человека. Так формируется идеология страха, управления человеком через внушаемый страшный образ.


        Усложнение культуры и упрощение натуры. В настоящее время человек упрощается, эксплуатируется в целях усложнения культуры. Усложняется она за счет глобализации, стирания границ между разными культурами, их смешения. Для адекватного восприятия и усвоения «культурного микса» (смешения) потребители культуры нивелируются. В результате человек утрируется, упрощается. Для него становится трудным, сложным занятием не потребление культуры, но ее творение. Он превращается в одно из технических устройств. Идет процесс роботизации самого человека в виде оцифровывания самого его сознания, из которого элиминируются смыслы, которые невозможно перевести (конвертировать) в цифры. В итоге жизнь человека обессмысливается, он прекращает быть собственно человеком, превращаясь в живой товар самопотребления, так называемый «человеческий капитал».

 
        Нечеловеческий разум. Есть ли такой? Ну, естественно, есть. Откуда вы это знаете? Спросит прозорливый читатель. Как это откуда? От ума, не от верблюда же?! Не от большого (человеческого) ума можно полагать, что есть ум более развитый, чем человеческий, ведь человеческий ум не предел разумения. Поэтому может быть ум более развитый, чем человеческий. Причем такой ум может принадлежать не только ангелу как духовному существу, у которого сам разум является телом, выражением духа, но даже материальному существу. Правда, у него разум должен быть более развит, чем тело, как у человека, у которого тот играет роль второстепенного персонажа, выполняющего чисто служебную функцию. У человека воля (душа) управляет чувствами с помощью ума. Это в лучшем случае. Чаще бывает наоборот, - чувства владеют безвольной душой. Вот тогда человек по воле своих желаний совершает глупые поступки. Так у человека, но не  существа с нечеловеческим умом. Есть духовное, идеальное существо и есть душевное, чувственное существо, вроде человека. Но есть и разумное существо, у которого разум играет роль души.

 
       «Грустный клоун» как зеркало русской интеллигенции. Один из первых образов, который воплотил актер Мягков на экране, был образ вождя российского освободительного движения – Владимира Ульянова («Старика») в фильме известного советского режиссера Марка Донского по сценарию сказочницы «ленинианы» Зои Воскресенской – «развесистой клюкве» пропагандистской любовной истории.  Лысеющий (любвеобильный) «молодой старик» («Лао цзы революции») стал отцом коммунистического движения после Маркса. Но в каком виде его изобразил артист Мягков? В виде мягкотелого интеллигента. Каких только пародий не снимали на Ленина, но эта мягкая («маниловская») пародия на Ленина оказалась самой фальшивой, ибо она не внушает внимательному зрителю ничего другого, кроме чувства жалости к Ленину. Так грубо оболгать Ленина не удавалось никакому актеру. В этом проявился «великий талант» артиста Мягкова, показавшего как можно истинное зеркало русской революции представить «кривым (лживым) зеркалом» русской интеллигенции.
        Более органичной (уместной) такая желейная (бесхребетная) интеллигентность, которую Андрей Мягков демонстрировал на экране, оказалась уже в интерьере рязановской пародии на советский образ жизни под сатирическим названием «Ирония судьбы, или с легким паром!». Его персонаж – Женя Лукашин - выглядит «грустным клоуном», вызывая амбивалентное чувство у зрителя и жалости, и насмешки. Конечно, можно жалеть несчастного человека, но только до известного предела - до превращения несчастья в клоунаду.
         Большой актерской удачей Мягкова стал художественный образ Алексея Карамазова в экранизации Иваном Пырьевым романа Федора Достоевского «Братья Карамазовы». Андрей Мягков так убедительно сыграл младшего Карамазова, что наглядно показал зрителю, как слаб этот образ у самого Достоевского, который вышел из-под его пера  еще хуже, чем вульгарный («широкий – надо сузить») образ Дмитрия Карамазова, достойного своего усопшего папаши. В результате стало до конца понятно, что русскому писателю сподручнее списывать с самого себя образы отрицательных героев, вроде шизоида Ивана Карамазова, этакого доморощенного (квасного философа) с его бредовым чертом («господином с ретроградной физиономией»), или висельника-эпилептоида Смердякова (упрощенного «маленького человека»), нежели выдумывать из головы образы ходульных положительных персонажей.
        Не могу удержаться от замечания про неудачный выбор хорошим режиссером актера на роль среднего брата Карамазовых. Ну, какой из Кирилла Лаврова интеллектуал, скажите вы на милость?! Такому актеру самое место играть начальника. У него волевая (силовая) складка, но никак не интеллектуальная. Он не склонен думать и сомневаться, как Иван Карамазов, а склонен отдавать приказы и гнуть свое. Другое дело, Михаил Ульянов. Роль Дмитрия Карамазова, это, конечно, не роль маршала или председателя колхоза. Но все же она отвечает его характеру человека «прямого» (без извилины ума) действия. Такой персонаж сначала что-нибудь сделает под соусом сильной эмоции («горячего сердца»), а потом подумает, что он наделал, - это в лучшем случае. Последнее - большая редкость в характере человека-сердца, а не человека-ума. Коротко говоря, человек-недоразумение, вроде сего Карамазова, «больного сердцем», или генерала-кавалериста Чарноты из «Бега» - фильма  Александра Алова и Владимира Наумова по мотивам сочинений писателя Михаила Булгакова. Яркий пример классических фриков на экране. 
        Неуместная младенческая правдивость упрямца Алексея Карамазова в изображении Мягкова оказалась сродни той глупости, которую манифестировал уже Юрий Яковлев в образе князя Мышкина из другой экранизации режиссером Пьрьевым «Идиота» Достоевского. Идиот Яковлева наивен, но он вызывает симпатию, чего не скажешь о многих других ролях этого артиста, коробящих зрителя малодушным самодовольством (достаточно вспомнить образ Александра Бочкина из фильма Вениамина Дормана «Легкая жизнь», Стивы Облонского из фильма Александра Зархи «Анна Каренина», анекдотический (идиотический) образ поручика Ржевского из комедии Эльдара Рязанова «Гусарская баллада»  или, наконец, образ мещанского Ипполита из сатиры «Ирония судьбы» того же режиссера). 
        Дальше – еще больше: интеллигент на экране стал «общим местом», который можно без особого труда эксплуатировать, чем и воспользовался Эльдар Рязанов в экранизации «Бесприданницы» драматурга Александра Островского и в постановке предосудительного «Служебного романа», в котором герои перепутали приличное место работы с местом для неприглядных семейных сцен.
        Итоговоый образ этого уже выродившегося после ускорения «экономной экономики» и перестройки демократического централизма в центральный (директивный или суверенный, самодержавный, имперский) демократизм  советского  интеллигента мы находим в последней, скучной (маразматической) комедии Леонида Гайдая «На Дерибасовской хорошая погода, или на Брайтон-Бич опять идут дожди» (в ней все плохо, кроме названия), где Мягков играет роль Артиста («дядю Мишу»), опустившегося до уровня фрика из «Комеди клаб».
        Мягков был хороший актер, но ему «не повезло» с режиссерами (у кого он только не снимался).. Благодаря им (особенно Эльдару Рязанову) он стал известным актером, только играл он не самого себя, а того, кто был чужд ему по натуре. В жизни Андрей Мягков был не мягкотелым интеллигентом, а жестким (закомплексованным) сектантом (упрямцем), глупо (реактивно, а не рефлексивно) реагирующим на свою фамилию и популярность напускной мизантропией и уверениями в том, что он тяготится своей популярностью и уверенно чувствует себя мужчиной лишь в компании жены. Позер. О том, каким был Мягков на самом деле, в жизни («колючим человеком»), можно судить по его игре в таких не популярных фильмах, как «Утренний обход» и «Гонки по вертикали». Персонажа, вроде Андрея Мягкова, на публике зовут «принципиальным человеком», но мы то знаем, кто это такой. Это человек, который интересен не тем, чем он является, а тем, кем он кажется. Одним словом, Артист, не актер. Актер просто играет другого (он функция), а артист прячет себя от самого себя, разыгрывая себя собой в качестве лишь проходящего (производного) персонажа (он аргумент). Это актер не с двойным, а с тройным «дном». Если говорить языком детской сказки, то Андрей Мягков играл роль  куклы «Пьеро», а между тем был куклой «Артемоном», преданным кукле Мальвине, и соперником полену Буратино. Интересно, кто был Папой Карло, а кто Буратино? Не буду писать, кто похож своей игрой на Буратино, - читатель волен сам догадаться, обратившись к «Жестокому романсу».   

               
       Умный, глупый, дурак. Умный сознает и знает себя. Глупый не сознает и не знает себя, дурак сознает и знает себя как другого, он путает себя с другим.

 
        Встреча не с неземным разумом, а с человеческим недомыслием.  На днях случайно попался на глаза фильм не с участием Сергея Бондарчука, а его сына в качестве режиссера. Небо («Молчание доктора Ивенса») и земля («Притяжение»). Фильм «Молчание доктора Ивенса», несмотря на советский штамп представления буржуа злодеями, способными увидеть в инопланетянах только пришельцев-врагов, все же содержит в себе малую долю уважения к нечеловеческому (не агрессивному, разумному) образу существования. Да, и музыка Эдуарда Артемьева из фильма созвучна космосу.  Этого нельзя сказать о фильме Федора Бондарчука. Сказать для оправдания, что «природа на детях отдыхает», - значит ничего не сказать. Ну, как можно снимать фильм для подростков (школьников), находясь на уровне сознания, вернее, бессознания, самих школьников?! Уж лучше им самим дать средства снять фильм, чтобы они «наломали дров» и больше не брались за сложные для их интеллекта вещи. Или режиссер Федор Бондарчук еще не вышел из школьного возраста? Я посмотрел только несколько эпизодов, но их оказалось достаточно, чтобы сделать неутешительный вывод о том, что глупость заразительна. Есть Голливуд, есть и Болливуд. Наверное, Бондарчук неустанно трудится в формате 3D над созданием «Россвуда». В этом, с позволения сказать, «фильме» все ведут себя глупо, особенно люди, в частности подростки. Это просто фантастика (das ist fantastisch), фантастическая, гомерическая глупость, полное отсутствие здравого смысла (что уж говорить о научности) и художественного вкуса. Но фантастике, даже в кино (cinema), не обязательно быть идиотской. И что же дальше? Дальше – хуже: выходит продолжение – «Вторжение». Может быть, эти фильмы есть пародия на фантастику? Если так, то ладно.


        Цивилизация фриков. Нет, вы не ослышались, вам не привиделось. Я пишу не о франках, а о фриках. Современная цивилизация – это цивилизация фриков. Был союз меча и орала, рогов и копыт, а теперь есть союз дьявола и антихриста, психически ненормального, «больного на голову» с сексуальным извращенцем, «больным на другое место». Быть больным на то и другое, с беспорядком в голове и в штанах становится популярным. Это маргинальное явление человеческой натуры и культуры становится общим трендом в мире, массовым явлением. Оказывается, люди якобы еще не определились от природы и с умом, и с воспроизводством (размножением). Необходимо сделать самостоятельный выбор и определиться, кто ты: глупый, дурной или умный, человек на букву «эл», «гэ», «бэ» или «тэ», а может быть просто «мужчина» или «женщина». Нет, ты сам подумай и реши, ведь это не данность, а свобода выбора. Ты можешь выбирать себя либо глупым, либо дурным, либо умным, либо хитрым человеком.
        Ну, скажите, добрые самаритяне, как жить обычному человеку в такой «необычной» цивилизации?  Приспосабливайся, но продолжай творить детей, ибо без тебя и таких, как ты, потом никого не станет. Приспосабливайся не тем, что становись таким, а тем, что найди смысл в том, что происходит. И в чем он заключается? В том, чтобы не сократить население земли, - это было бы слишком просто и глупо, - но пройти испытание уже изменением своей природы. Со временем природа человека изменится, когда он станет космическим существом. Но люди – нетерпеливые существа, они не могут ждать, они торопятся. Куда? Неужели не ясно? Они торопятся на то свет. Но, глупые не ведают, что творят, ибо на том свете человека ждет не свет, а тьма, полная тьма, где ничего и никого нет. Не спеши – нормальных людей смеши, - в свое время все там будем.
         Эта зараза, вирус уничтожения человека стал набирать силу в Европе и Северной Америке и вскоре превратился в массовое явление в шестидесятые годы. Он получил название сексуальной (извращенной) и наркотической революции. Революционеры-извращенцы и революционеры-наркоманы не хотели ни работать, ни воевать, как их отцы и деды. Они хотели заниматься, нет, не любовью, а сексом, и входить с помощью наркотиков и алкоголя в измененные, навязчивые состояния не сознания, а бессознательного («психовать»).  Они стали битниками и  хиппи, а потом панками и прочими отходами культурного потребления. Так у молодежи стало меняться сознание, - оно упрощалось и огрублялось, «стиралось» и «загрязнялось», пока «не смылось» в гаджеты в XXI веке. В результате появилось много молодых и уже не молодых людей без извилин в голове, но с извилинами в другом месте. Таким образом и сформировалось мое поколение – поколение F (frik). Пионерами такого извращения и дегенерации сознания   стали популярные «ненормальные» – битлы, роллинги и прочая глупость.  Может быть, эти досужие господа были бы «нормальными» в своей ненормальности, если бы они не стали так популярны своими дикими выходками на сцене и вне сцены и токсичными музыкальными и прочими продуктами, найдя в публике массу подражателей.


        История и логика. Логика есть не в самой истории, но только в истории мысли и только с точки зрения мысли, с точки зрения не реалиста и, тем более, материалиста, а только идеалиста.


        Философ. Каким является положение (статус) философа в обществе и какую роль он соответственно своему положению играет? По своему понятию философ есть любовник или любовница мудрости. Так как мудр только Бог, то философ есть возлюбленный Бога как Мудреца. Бог есть Хозяин, Управитель или Владетель, Властитель мудрости. Что есть мудрость? Мудрость есть знание целиком, то есть, и теоретическая, и практическая мудрость. Теоретическая или отвлеченная мудрость – это знание созерцания, любования знанием, размышления (медитация) знания. Практическая мудрость – это применение знания к жизни вне знания, осознание и узнавание жизни как знания, ее знание.
        Философ любуется (созерцает, размышляет) такой мудростью жизни, живой мудростью, живым знанием. Он испытывает интеллектуальную (разумную) любовь к Богу. Значит, уже не Бог, а философ занят разумной любовью к Богу. Что это такое – «разумная любовь» к мудрости, к Мудрецу, к Божественной Мудрости, точнее, Премудрости (Изначальной Мудрости)? Это умение, разумение находить указанную мудрость везде, во всем как одно и то же. Разумение в философском смысле есть мышление. Тогда философия есть размышление, ведущее как путь (метод) к знанию всего знания как самого (одного) знания. Выходит, философия есть мышление (разумение) знания. Такое мудрое знания является философу в виде вида (идеи). Он любуется, видит знание. Видит чем? Разумеется, не глазами, а умом, ведь знание как таковое, его идея не материальный предмет, а идеальная, совершенная сущность. Существование мудрости совершенно. Сущность мудрости идеальна (разумна), а ее существование совершенно. В ней, в мудрости, сущность совпадает с идеей. Единство сущности и существования, -мудрость существует  в идеальном виде, - составляет существо Бога. Он – Сущий,  точнее, Сверхсущий (Вечный и Вездесущий) Мудрец, а не локальный «мудрец на час».
        Итак, философ занят размышлением. Это размышление как медитация есть любовное упражнение, подготовка к мудрости. Кто занят размышлением, по преимуществу (a propos)?  Естественно тот, кто живет мыслями, в мыслях. Это мыслитель. Какое отношение имеет к нему ученый? Ученый философ, вернее, ученый-философ, или так называемый философский ученый исследует, изучает мысли мыслителя, чтобы знать в них толк, адекватно интерпретировать их смысл (концепт) в виде понятия. Тогда мысль мыслителя является ученому в качестве явления идеи в виде понятия, осуществленной цели идеи как идеала в идеальном измерении мысли на уме в ученом сознании. Кстати, философский ученый занимается испытанием мысли мыслителя в своем уме, ее исследованием, а вот ученый философ сам уже как философ изучает свои мысли в качестве ученого с точки зрения собственной философии. Учитель же философии учит учеников (студентов) уже изученной ученым философии мыслителя. Есть еще научный философ. Так он занимается философией не как философией (размышлением), а как наукой только в качестве познания ему трансцендентной в качестве вещи, а не имманентной мысли мыслителя. 
        В зависимости от того, в каком виде эти философские люди знают философию, они предлагают ее чуждой философии публике для ознакомления.
        Таким образом, положение философа как мыслителя является положением постороннего. Если же философ представляет себя в качестве философского ученого, то он относится к категории ученых. В этом же качестве функционирует и ученый философ, ибо его не имеют возможности отличить от философского ученого не философские люди. Научные философы занимают положение научных работников. Они отличаются от других научных работников только тем, что занимаются не эмпирическими (опытными) исследованиями, а чисто теоретическими (отвлеченными, абстрактными) рассуждениями (объяснениями и толкованиями) и описаниями.
        Только учителя философии имеют отношение к идеологии, ибо имеют в виду уже готовую философию в качестве средства достижения своих дидактических и прочих (например, экономических или политических) целей.

 
        Для чего следует быть вежливым? Естественно, для того, чтобы держать на расстоянии людей, не давать им возможности «сесть себе на шею». Вежливость располагает к спокойствию. И никакой человек не заслуживает того, чтобы по его поводу приходить в аффективное состояние души. Ничто в этом мире не стоит того, чтобы относительно него страдать, волноваться и переживать. Сострадание – это моральное преувеличение. Оно не обязательно и относится к категории лишних движений, есть результат недостатка меры. Умеренный человек переживает о том, что лично касается только его. Вежливость есть предохранитель от лишних душевных движений. Она задает определенную, умеренную амплитуду возможных физических движений в человеческих отношениях. Вместе с тем, если в человеке человечности больше, чем ему надо, то этот избыток он может отдать другим людям. Такая отдача и может называться состраданием. От него не убудет. Другое дело, обычный человек, - у него, как правило, этой самой человечности имеется столько, сколько «кот наплакал» или того меньше, то есть, не хватает, поэтому необходимо соблюдать осторожность, чтобы не растерять оную и не «остаться с носом», когда она будет необходима для употребления. Вежливость необходима для оптимизации душевных сил, осуществляемой за счет сил физических.
        Читатель, не жалей быть вежливым, - она сбережет тебя, - больше тебе достанется. Не думай о том, что ты кому-нибудь нужен. Вежливость нужна не другим, а тебе самому для защиты от чужой наглости. Не давай невежам наплевать тебе в душу, - они только этого и ждут, чтобы использовать тебя для издевательства, получения удовольствия от доминирования. Вежливость обезоруживает наглецов.