Мифы Петербурга гиблое место

2. Миф второй:  гиблое место.
    С легкой руки Пушкина в нашем сознании живет ощущение, что место, где Петр собирался заложить Санкт-Петербург, было чрезвычайно пустынным, болотистым, холодным, сырым, безжизненным – ну, просто необитаемым:

На берегу пустынных волн
Стоял Он дум великих полн,
И вдаль глядел… Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;

      - и далее по тексту, известному со школьных времен.

    Представляешь: мутная по весне вода Невы,  кусты, топкие берега, одинокий рыбацкий челн, чухонец с белыми испуганными глазами тянет рваную сетку с корюшкой. И царь Петр, ступая «по мшистым топким берегам», находит сухое местечко, наводит подзорную трубу на дальние морские просторы и радостно делится думой с Меншиковым: «Вот, Алексашка! Отсель грозить мы будем шведу, здесь будет город заложён на зло надменному соседу! Я этих щучьих детей прижму! Им будет ни дыхнуть, ни выдыхнуть!»  Меншиков сомневается, но молодцевато крякает: «Да, минхернц! «На зло», так на зло! Как говорится, все пропьем, но флот не опозорим! Первым в это поганое  болото лягу, но парадиз выстроим!»   
   А дальше рассуждения в негативных тонах катятся сами собой: были голод, холод, ужасный сырой климат, наводнения! Петр, дескать, желая отомстить шведам за поражение под Нарвой,  построил город вопреки здравому смыслу на гиблом, болотистом месте!
   По другой версии, менее известной, - невская дельта вовсе не гиблое место, и строительство крепости было предпринято не сгоряча, а после обстоятельных исследований и обсуждений, в том числе, с иностранными фортификаторами. Петр I, как считают некоторые историки, никогда не принимал государственных решений в спешке. Да и что может быть гибельного в хорошо обжитой, плодородной дельте реки, где испокон веку жили люди,  ловилась рыба, пасся скот, а  на зеленых огородах желтели подсолнухи? Наводнения? Так Амстердам вообще лежит ниже уровня моря…
   Во-первых, - говорят защитники Петра, - местность, на которой строился Петербург, трудно назвать водной равниной, и у Пушкина в упомянутом вступлении к «Медному всаднику» дважды упоминается темный шумящий лес, росший на берегах Невы, но лес почему-то не откладывается в нашем сознании: образ низких топких берегов, много  лет живущий в общественном сознании, пересиливает лесные заросли. Между тем, ботаники относят наши края к южной подзоне таежной зоны, для которой характерны многолетние еловые и сосновые леса, обильный животный мир. Из «Поденного журнала» государя за май 1703 года известно, что  на месте нынешних набережных – Университетской и Лейтенанта Шмидта лес стоял стеной.  Лоси, зайцы и медведи, в изобилии водившиеся в этих таежных дебрях, запечатлены в шведских и русских названиях островов. Да и само описание строительства города дошло до нас  в «лесной» терминологии: «леса рубились», дороги «прорубались», а в последующие годы «порубки леса запрещались». Впору задаться вопросом: что больше приходилось делать - валить лес или осушать болота? На  реке Охте, например, стоял шведский лесной склад с лесопилкой, а петровские мастера устроили на нынешней стрелке Васильевского острова ветряные мельницы, с помощью которых пилили бревна на доски.   
     При таком обилии леса пушкинский «приют убогого чухонца» вполне мог оказаться добротным бревенчатым домом под черепичной крышей.   
     Теперь о голоде и климате. Да, сладких булочек с чаем в постель работным людям не подавали. Ананасы, как говорится, не каждый день. Но откуда взялся голод на стройке века под личным государевым присмотром, если учесть, что рожь из Приневья кораблями возили в Швецию?
   Начнем с конца. Вспомним, как урожайны были чухонские хутора в более близкие к нам времена. Известно, что немногословные чухонцы, жившие на Выборгской стороне, до самой революции развозили на маленьких лошадках по Петербургу молоко, масло, сметану крепкие пупырчатые огурцы, зелень, морковку, гремели бидонами на черных ходах, неспешно торговались с кухарками. Петербургские рынки были завалены продуктами, так сказать, местного производства: мясом, птицей, сыром, творогом, яйцами, рыбой, зайчатиной, клюквой, сушеными грибами, горохом, овощами, зерном.
    В недавно выпущенной книге «Санкт-Петербург. 300 лет истории» говорится, что в шведские времена по берегам Невы стояли деревни и мызы, располагались поля, пастбища, огороды. Крестьянские хозяйства сплошной чередой тянулись от истока Невы до ее устья, и население успешно занималось рыболовством, охотой, сеяло яровую рожь, овес, ячмень. На самих островах в дельте Невы стояло три церкви (немецкая, шведская, русская), два кабака, госпиталь, и три десятка селений и мыз. Туда в мае 1703 года и заглянули маркитанты Шереметьева: «Придя к взморью, побывали в местных мызах и нагрузили несколько лодок съестными припасами и рогатым скотом».  При этом крестьянам раздавались письма-листовки на нескольких языках, где предлагалось оставаться на обжитых местах – русский царь никого обижать не собирается. На нынешней Петроградской стороне располагалось дачное поместье шведского губернатора Ингерманландии. По весне цвели сады с диковинными растениями. Один из них, устроенный зажиточным  немцем, стал основой для Летнего сада Петра I.
     Картина далекая от убогости. На Неве шелестели парусами корабли,  в портовом городке Ниена, что стоял напротив нынешнего Смольного, звенели колокола, на рыночной площади толпился народ, скрипели от невского ветра флюгера на островерхих крышах, и было в том шведском городке «четыреста обывательских домов». Местное население богатело на обслуживании древнего торгового пути «из варяг в греки», продавая в Европу лес, зерно, поташ,  пеньковые кипы…
     Торговый городок под защитой крепости, крупный военный госпиталь, владения шведских дворян с садами, полями, лесами, конные выезды на охоту под собачий лай и звуки рожков, рыбный промысел, шведские, финские, русские села,  – картина скорее веселая, чем грустная.
   И Пушкин, надо думать, знал истинное положение вещей, но для усиления художественного образа царя-реформатора упомянул приют убого чухонца, пустынные волны и печального пасынка природы - финского рыболова, который «Один у низких берегов/ Бросал в неведомые воды / Свой ветхий невод…».Упомянул Пушкин и лес: «Из тьмы лесов, из топи блат/Вознесся пышно, горделиво;»,  но лес мы перестали воспринимать всерьез. Если болота, то какая может быть тайга? 
    Ананасы, кстати, выращивались в теплицах и в петровские времена. Так что,  нечего Бога гневить – и земли обильные, и климат нормальный. Рядом с Петербургом так и вовсе курортная зона. С новгородских времен люди жили, и никто своей волей с приневских земель уезжать не спешил. (Достаточно сказать, что в зиму 1702-1703 годов в Шлиссельбурге зимовала тридцатитысячная армия Петра после взятия крепости Орешек, и сведений о голодоморе среди солдат не имеется – провиант в северном крае нашелся.)
   …Нельзя сказать, что эти сведения держались в секрете, и поэтому, дескать, не вошли в общественное сознание и в школьную программу по истории города.  Скорее, сыграла  роль инертность массового сознания: во-первых, так писал Пушкин, во-вторых, так говорила моя бабушка, и в-третьих, так описывали основание Петербурга  во всех советских учебниках…
     А что касается устройства крепости в «неудачном месте», там, «где люди никогда не селились», «высокой цене за клочок земли», то это вопрос, на мой взгляд, надуманный. Петропавловская крепость перекрывала корабельные фарватеры в Большой и Малой Неве, и только там могла быть построена с точки зрения фортификации. Как говорят англичане, мы не настолько богаты, чтобы позволять себе дешевые вещи.
   Петр строил свой город для России, на века, и Петербург не один раз явил миру свою доблесть. Не будем забывать и тот факт, что Петр I не завоевывал чужие территории в дельте Невы, а отвоевывал их, возвращал в свое царское хозяйство исконные русские земли, называя их «отчинами и дединами».