89 год. Гл. 43. Крысы как люди

Глава 43. Крысы как люди.

В своё время, познавая очень интересный предмет – психологию, поразился результатам опыта проведённого учёными. Опыт простой. Они поставили в одном помещении две клетки. В одной, просторной, большой, с обилием еды, поселили два десятка обыкновенных крыс. В другой – маленькой клетке, и находившейся неподалёку от первой, поселили тоже крысу – но одну. 
В первой клетке для семейства крыс была обеспечена праздная райская жизнь. И всё бы – ничего, но ту одинокую крысу, которая находилась в соседней клетке – на их глазах регулярно и жестоко мучили. Интересна была реакция на это у крыс, находившихся в первой клетке.
А не было у большинства крыс никакой реакции! Мало ли что там происходит по соседству. Они ели, пили, и абсолютно спокойно совершали свои крысиные дела. Но некоторая часть явно выражала своим поведением беспокойство.

Выделялись и обращали на себя внимание среди них две-три иных особи. Во время пыток несчастной их родственницы в клетке, находившейся по соседству – они возбуждались, начинали беспорядочно метаться по пространству среди равнодушных соседей, даже бросались на плети клетки, грызли её железные прутья,  пытаясь вырваться за пределы пространства и броситься на помощь соседке – страдалице.
Они переставали есть и пить, они сами жестоко мучились. В их крысиных душах явно присутствовало сочувствие и болезненное сострадание к соплеменнице, попавшей в беду. Что ими руководило в такие моменты – инстинкт? Но ведь инстинкты у всех крыс одинаковы. Почему тогда они не проявлялись у всех крыс в первой клетке?..
Совесть?..
Таких крыс было мало среди соплеменниц – всего две-три, но они, обострённо реагирующие на чужую беду – были! Это – крысы! А человек…

Как объяснить Макарычеву, что в далёком 1986 году брошенное в полемике сестрой моей жены, тогда безуспешно добивавшейся телефона, едкое замечание:
– Да за твоей спиной Виктор, налево и направо ставят блатные телефоны все кому не лень, и просто ни во что не ставят интересы очередников! – больно, очень больно задело меня.
Она не имела тогда ввиду мои действия. Наоборот, намекнула
– Сам-то ты почему своими возможностями не пользуешься?
Это – с одной стороны, а с другой, по существу, – указала, что все безобразия с установками телефонов в городе теперь на моей совести.
Как объяснить то брезгливое чувство, когда я первый раз по рекомендации Фенина, чтобы посоветоваться, понёс по кабинетам властных инстанций первый в моей практике список величайшего, оказывается, дефицита. Список, дающий право людям на получение телефона. И как проставляли неприметные точки-распоряжения против блатных фамилий, обязательные к неуклонному исполнению, мои вышестоящие начальники! Тот же первый секретарь горкома Дымченко – по прозвищу «Павка Корчагин», прекрасно понимающий, что он не только «ненавязчиво» рекомендует.

 Отвечать же за принятое и подписанное решение, в случае чего, всё равно буду только я.
Нет – не перед Законом! Тут всё в порядке. Всё в соответствии, с подзаконными пунктами Правил. Отвечать за не очень праведное распределение телефонов, – перед простым, обиженным очередником, руководствуясь в душе своим пониманием справедливости.
А тут уж, каков человек ты есть! Или, как большинство крыс из эксперимента, и тебе наплевать, что творится вокруг. И обиженный очередник для тебя – не человек! Или – как те – две-три крысы…
Я прекратил носить списки, по высоким кабинетам изрядно тогда подпортив взаимоотношения с полезными людьми во вред себе. Очень уж сомнительно выглядели их «советы»-полу-приказы. Сумел поставить дело так, что ни один руководящий работник Управления связи не имеет теперь доступа к абонентскому отделу, кроме, конечно, Фенина. Но и он распоряжается установками только через посредство письменных указаний. И уж кто-кто, а он, – честнейший по жизни человек, вот тут как раз, ко мне не имеет никаких претензий и всё хорошо понимает.

Но сколько тайных врагов и недоброжелателей я приобрёл в самом Управлении, причём среди его руководящего состава, отобрав у них право – самим иметь доступ к дефициту… Имеют они его теоретически – но… если уговорят Фенина.  Понимал непрактичность своих действий, и опять-таки, сознательно пошёл на это.
Я совсем не наивный человек,  реально осознаю, что рядовой исполнитель часто имеет гораздо больше практических возможностей, чем руководитель, даже – если без его личной подписи ни один проводок на установку телефона не должен пошевелиться. И такой всемогущий исполнитель на Городской телефонной сети есть.
Это Юртабаева Асия Хасановна. Но помимо её отменных профессиональных качеств ещё ценна она мне и тем, что за многолетнюю работу на «теплом месте» уже давным-давно, пожалуй, удовлетворила свои все потребности, пресытилась ими. И сейчас её очень трудно «подвигнуть» первому встречному на нарушение порядка установок вопреки воле начальника. Зачем ей это?.. И считаю, что сейчас Асия Хасановна на месте начальника абонентского отдела – вопреки расхожему мнению – самое меньшее из зол…

Как объяснить, что отлучая от права распоряжаться установками всех, я добровольно, ведь этого по существу никто из моего начальства не требует, и очень самонадеянно, взваливаю на себя такой непомерный груз ответственности, ответственности за справедливость в части порученного мне дела, которая может просто раздавить меня – раздавить изнутри.
Правила расплывчаты, правила совсем не конкретны. Вокруг меня, безусловно, большинство порядочных и честных людей. Но у каждого из них своё понятие о справедливости. А спрашивают по телефонной части за справедливость люди – горожане, с меня!  И они тоже требуют справедливости в таком виде – как её понимают.

Вот я и хочу, отвечая перед ними, только свою, – именно в том понимании, как она мною трактуется – и единолично установить. Любой ценой, любыми способами! Конечно, вряд ли и моя справедливость всем, подчистую, покажется правильной – опять-таки я не наивен, и тоже не безгрешен. Идеально всё не получится, и меня тоже будут осуждать, и судить, опять-таки, – своё понятие о справедливости имеющие люди. Но так беспощадно, как будет меня судить МОЯ совесть – так беспощадно по отношению ко мне никто из них не поступит. Как бы это высокопарно не звучало.
Как объяснить, что жить мне приходится с врождённым обострённым чувством честности, которая наследовалась от отца. Ведь это о нем, глядя, как мучается мама с его неумением – жить как все, говорили соседи:
– Да, если бы все коммунисты были такими честными как Василий – давно бы коммунизм в стране построили.

Почти каждый год, ранней весной, когда заканчивалось сено, накошенное с мизерных делянок и  которого явно не хватало чтобы кормилицу корову до первой травы прокормить, ревела моя мать слезами, тыкая мордой её, Зорьку, ухвативши за рог, в опостылевшую грубую пшеничную солому в тщетных попытках заставить это есть. А корова упиралась отказываясь жевать и тоже ревела рёвом – лучше от голоду сдохнуть… Исходила моя мать слезами от жалости за скотину и грозилась сама себе
– Продам! Сдам на мясо…
Куда продаст? Нас, шестеро по лавкам – и мы на молоке, хлебе и сахаре которого, слава Богу, достаточно в качестве натуральной платы за отцовские трудодни в колхозе, выращивающем сахарную свёклу – только и живём. Выла белугой, мама вместе с коровой осуждая отца
– Че-е-стный… кому нужна твоя честность?!

Воровали на селе, если это можно было назвать воровством. Сосед дядя Лёня Сажин развозя совхозное молоко регулярно загонял в обед машину во двор и наглухо заперев ворота, сливал в заготовленную тару некоторую его часть, или обрат, для прокорма собственных свиней. И оттого очень уж наваристыми на жир и мясо выращивались из такого корма у Сажиных дома, свиньи. Другой сосед дядя Миша Пряхин – развозя сено тоже, во время обеда обязательно сбрасывал на собственный сеновал навильник, а то и два, копя запас на зиму. Каждый день понемногу – вот тебе и знатная скирда во дворе, которую, такой добротной, с законно выделенной скромной делянки для поддержания частного подворья, вряд ли соберёшь.

Все что-то тащили и в первую очередь для прокорма скота – как без него прожить на селе… И сельское начальство живущее среди своих же подчинённых по воле далёкого – вышестоящего, поставившего их в такие условия, делало вид что ничего не замечает.
Как оказалось потом, во взрослой жизни – понял я, что по всей стране прибирал народ в свои семьи, что плохо лежит. От того нёс в дом, с чем дело на работе имел. Даже обозвали этих людей на всю страну, её руководители, нет, не ворами – а стыдливо – несунами, когда в виде очередной кампании сделали вид, что начинают это явление искоренять.

А отец не тащил ни охапок сена, ни ещё чего! Пропадал с раннего утра до поздней ночи в своём колхозе то на посевной, то на хлебоуборке, то на вспашке зяби, и никак не мог пересилить свой характер. К примеру, пойти на поклон к начальству и выпросить у него до первой травки для скотины – нет не сена – хотя бы всё той же соломы, но не пшеничной, а более мягкой – ячменной. Всё – выход! Перемешанная со скудной копной сена, может, обманет она коровий желудок…
Жившая одиноко, рядом и помогавшая по мере возможности, нашей многодетной семье тётка Фрида, его сестра, иногда выловив отца дома, переходила на немецкую речь и жёстко ругала его за нерасторопность и «отсутствие заботы о семье», в сердцах бросала ему прямо в лицо
– Не мужик ты – а баба! Тряпка…
Почему – баба?..

Мать, конечно же, многодетную семью без коровы-кормилицы оставить не могла. Отчаявшись, решалась, шла к начальству отца, а то и к совхозному – по месту жительства, и выбивала-таки правдами и неправдами необходимое для коровы пропитание.
Сколько обид у матери было на отца за его характер, за его неумение жить. Что ведёт он себя не как все люди. А он ещё и гипертрофированную гордость имел – как это пойти к начальству и попросить!.. Это же – унизиться…
Я, воспитанный сельской жизнью рано начавший работать и в меру сил помогая семье, тоже попробовал «носить». Летом во время хлебоуборки, надеясь что-то заработать, устроенный отцом на комбайн, ожесточённо боролся вилами с соломой, падающей нескончаемой массой в прицепленный ему в хвост сборщик-копнитель.  Расталкивал её по углам, и обеспечивал равномерное наполнение короба, из последних сил, чтобы потом вывалить уплотнившееся содержимое в единый рад копен.

А потом утром, после ночной смены смертельно уставший, тащил за пазухой домой наполненный тремя-четырьмя килограммами зерна, специально выделенный мне матерью, аккуратный мешочек. Зерно это просто необходимо было для прокорма другой, более мелкой живности – кур и уток. Очень неуютно себя чувствовал, понимал, что это нехорошо – но тащил… С пацана – какой спрос…
Так что, я очень хорошо усвоил смысл слов, обычно бросаемых матери отцом во время ссор в своё оправдание
– Я хочу по ночам спать спокойно…
Да кто ж ему, кроме его же совести, не давал спокойно спать?.. И как оказалось, в своей взрослой жизни  – я тоже, по ночам хочу спать спокойно.
Судачили соседи о моем отце – не умеет жить – и вроде бы… осуждали.
Но почему тогда вот это, ими сказанное:

– Если бы все коммунисты были такими, давно коммунизм в стране был бы построен – а он тогда ещё не был коммунистом, – в душе моей порождало к отцу совершенно иные, тёплые чувства…
Мне повезло с женой, она тоже умеет обходиться малым, самым необходимым для простой человеческой жизни – и совсем её не тянет извлекать пользу от того, что в руках её мужа имеется всемогущий дефицит. Обладание им в её понимании ничего хорошего кроме болезненных хлопот с жаждущими этот дефицит получить, – не дают.
Ей тоже гораздо важнее, чтобы её муж по ночам спал спокойно. Видит же – всё равно не спит. Да мало ли на такой хлопотной работе иных проблем…
Но и эти иные проблемы, хоть тоже порой не дают спать безмятежно – но совесть, что ты не обманываешь людей, не пользуешься за их счёт в своих интересах – по этим поводам спокойна, и не мучает.

Я не могу Макарычеву даже потенциально дать возможность без моего ведома самостоятельно решать вопросы установки телефонов. Морщится Макарычев, бьёт это заметно по его самолюбию, но в этой части наших взаимоотношений я непреклонен.
По другим вопросам, которые не требовали безотлагательного решения, и которые Макарычев оттянул исполнением на время моего отпуска, предоставив мне, возможность решать их самому – он тоже лаконично докладывает. Да, возникли – и этот вопрос,  и этот, – но особой спешки по ним нет, и я не стал принимать самостоятельных действий – вдруг что – не так…
Вижу – как не стал! Рядом с гаражом, к его боковой стене, почти впритык к зданию радиоузла, на глазах возводится пристройка и приобретает конкретные очертания добротного ангара, который в его замыслах, поделённый на две части, станет надёжным гаражным местом, зимой отапливаемым, для недавно пригнанной звукоусилительной машины.

Как хранить такую драгоценность на открытом воздухе – совсем ведь не дело. Заодно, во второй его части он планирует ставить отдельно от других автомашин свой древний и совсем уже не модный ГАЗ-69, в простонародье называемый «бобик». Персональный, без водителя автомобиль, официально выделенный когда-то начальнику ГТС, в моем лице так и не решившемуся пользоваться им, и на котором главный инженер в отличие от начальника, ездить не стесняется. Пусть ставит. Хорошее дело, самостоятельно, в моё отсутствие, провернул мой заместитель. Этим и ценен.
А то, что пару других производственных вопросиков оттянул Макарычев, дожидаясь моего прихода – так это тоже нормально. По своему давнему опыту знаю, как трудно, но, бывает, необходимо – всё-таки, оттягивать решения иногда второму руководителю, временно заменяющему первого. Случилась со мной в далёком 1984 году история…