Воспоминания. часть 3. лнирти кн. 1

                1

               
1. ПРАКТИКАНТ – СТАРШИЙ ТЕХНИК.
        31 августа 1964 года в моей трудовой книжке появилась запись: «Предприятие п.я 93. Принят на должность старшего техника». В паспорте тоже появился штамп: «п.я. 93.  Принят 31.08.64» - раньше в паспортах была специальная страница, на которой фиксировалось место работы. Этому моменту предшествовала сложная процедура приёма, которая существовала в СССР при поступлении на работу в систему «оборонки», т.е. на предприятия, выполняющие военные (оборонные) заказы: писалась подробная автобиография, заполнялась анкета с тремя с лишним десятками вопросов (в т.ч. такими: был ли кто из родственников заграницей, в плену или на оккупированной территории, в тюрьме или под следствием, или репрессирован и т.д.), проходились различные инструктажи и, наконец, оформлялась подписка о неразглашении сведений о месте работы и характере деятельности. Для каждого предприятия была разработана «легенда», которой и следовало придерживаться при разговорах с любопытствующими. Штамп в паспорте «п.я. 93» ничего не говорил: ни названия, ни адреса. Адрес был известен только в «Большом Доме» (КГБ) на Литейном пр., вся почта на «п.я.» стекалась туда, а курьеры «Большого Дома» на закрытых машинах доставляли её по предприятиям. Месяца три анкетные данные всех поступающих тщательно проверялись, в течение этого времени пользоваться специальной литературой и документацией, содержащих сведения с грифом С» (секретно») не разрешалось. И только после всех проверок оформлялся допуск к документам, и ты становился равноправным членом коллектива. Причём существовало три степени допуска: «форма 3» (допуск к секретной литературе), «форма 2» (допуск к секретным и сов.секретным сведениям), «форма 1» (допуск к сведениям особой важности, составляющим государственную тайну).
        Кроме нас с Косенковым из выпуска 1965 года на предприятии оказалось ещё человек пять. Меня направили в 42-й отдел в лабораторию Юрия Михайловича Грудинина (о структуре НИИ расскажу позже). Юрий Михайлович тоже окончил ЛИАП! Он был старше меня лет на 10. Так что мы сразу нашли с ним общий язык. После всех формальностей оформления Ю.М. представил меня коллективу лаборатории (всего у него работало человек 30), и передал меня в руки Светланы Михайловны Тараненко, руководителя группы – ведущего инженера. В лаборатории был один старший научный сотрудник      (КТН) и несколько групп во главе с ведущими инженерами, весь коллектив был довольно молодой ( от 20 до 40 лет) при равном количестве мужчин и женщин. Все называли друг друга по имени. Светлана Михайловна была приятной на вид блондинкой, в очках, интеллигентной в общении, дочерью известного в Ленинграде генерала Тараненко. В её группе были ещё две женщины её возраста (около 30 лет): Ирина Ивановна и Маиса Кузьминична (Майя). Именно в их компанию я и попал. 
                2
После небольшой беседы на общие темы (кто я, откуда, надолго ли) Светлана Михайловна посвятила меня в ближайшие задачи лаборатории и своей группы. Весь  отдел занят разработкой аппаратуры точного счисления времени (система так и называется: «Время»), лаборатория в настоящее время занята настройкой только что изготовленного комплекса «Платан» - аппаратуры точного времени для кораблей ВМФ. Шкафы (стойки высотой 1,5 м) стояли рядами в лаборатории, рядом располагались столы со всевозможной измерительной аппаратурой. Все «ковырялись» в этих шкафах. Светлана Михайловна поинтересовалась, умею ли я «читать» электрические принципиальные схемы, на что я ответил утвердительно (на военной кафедре этому нас научили прекрасно). Она подвела меня к одной из стоек, дала мне большую принципиальную электрическую схему и предложила заняться проверкой («прозвонкой») центрального блока со встроенным осциллографом и множеством всяких переключателей и регуляторов. Принесла мне также ампервольтомметр («тестер»). Так началась моя работа в лаборатории. Когда я выдвинул из стойки блок, был поражён прекрасно выполненным монтажом: жгуты увязаны и уложены очень аккуратно, все устройства и узлы чётко промаркированы, всё надёжно закреплено, платы с радиоэлементами покрыты лаком. Маркировка точно соответствовала надписям на принципиальной схеме.                Через пару часов я разобрался со всеми узлами и элементами блока, нашёл их местоположение и начал прозвонку. Делать это было легко, т.к. каждый проводник на схеме имел свой номер и адрес – в какое устройство, на какой разъём и контакт он приходит. Проверенные соединения отмечал карандашом на схеме. Всё шло нормально, но вдруг один из проводов не обнаружился по указанному адресу. Проверив несколько раз своё «открытие», я подошёл к С.М. и почти шёпотом произнёс: «Там нет одного провода!» Она, подойдя к блоку, убедилась в моей правоте, похвалила меня и объяснила, что раз здесь проводника нет, то он припаян к какому-то другому контакту и надо его   найти. Через некоторое время провод действительно обнаружился на контакте с таким же номером, только на другом разъёме! С.М снова меня проверила и сказала, что т.к. на этом контакте «сидит» только один этот провод, то «законный» провод припаян также куда-то в другое место, теперь его надо найти. Она предложила мне все обнаруженные «ляпы» выписывать на отдельный листок бумаги, и по этим записям монтажник будет устранять все ошибки. Меня это удивило: как это в таком важном учреждении! в аппаратуре спецтехники! в блоках, принятых ОТК!, есть ошибки, да не одна, а несколько! Я вслух искренне возмущался, называя монтажника бракоделом, которого надо под суд отдать! Все улыбались, успокаивая меня, говорили: «Не то ещё бывает!» На следующий день я отдал С.М. лист с дефектами, коих отыскал более десятка и подробно их описал. Она сразу передала мой листок монтажнику, который работал здесь же (в лаборатории) и сразу начал устранять ошибки. После того, как все дефекты были исправлены, блок поставили в стойку, и С.М. его включила. На лицевой панели замигали разноцветные лампочки и засветился экран ЭЛТ (электронно-лучевой трубки). С.М. поздравила меня с первой победой. Однако стойка в целом ещё не работала, на экране ЭЛТ не было каких-либо сигналов. С.М. поговорила о чём-то с Юрием Михайловичем, потом сказала мне,
                3               
 чтоб я «взял шефство» над всей стойкой аппаратуры, разобрался со всеми блоками и в конце концов всё настроил. Я ответил, что попробую. А для этого надо было изучить всю эту аппаратуру, и С.М. положила передо мной толстенную книгу «Техническое описание» и книгу чуть потоньше «Инструкция по эксплуатации». Затем она принесла мне большую тетрадь в клетку (96 листов) и сказала, что это будет моя рабочая тетрадь, в которой я должен всё записывать, зарисовывать временные диаграммы и пр. Старательно вывел я на титульном листе: «рабочая тетрадь Шадрикова Ю.Н., лаб. № 424».                Целую неделю штудировал я «ТО», пока не понял, что к чему; многое мне разъясняли С.М. и другие «головы». Стало понятно, что такое и почему нужно «точное время». В наш век, когда стали выводить на орбиты искусственные спутники, пускать баллистические ракеты, управлять атомными реакторами, «цена» времени резко возросла: чтоб надёжно управлять этими процессами, время надо знать с точностью до микросекунд. Причём надо иметь время, синхронизированное на всей территории государства и «согласованное» с астрономическим (или мировым) временем. Для этого надо иметь точный «задатчик» времени. Оказалось, что наш НИИ этой проблемой давно и занимается, и у нас создан «атомный стандарт частоты», в котором электрические сигналы создаются в резонаторе, возбуждаемом колебаниями электронов в атомах определённого газа, частота колебаний которых от природы имеет сверхвысокую стабильность, если не изменяются параметры окружающей среды. Такой эталон частоты хранится в «стандартной» среде, параметры которой (температура, давление, влажность и пр.) поддерживаются строго постоянными, на базе этого эталона создан сверхвысокостабильный генератор частоты, уход частоты которого за год в пересчёте на время не превышает одну миллисекунду. Но как довести точное время до потребителя на обширной нашей территории? Для этого в нашем НИИ и разработана «Система единого времени» (СЕВ). Идея чрезвычайно проста: время в виде цифрового кода передавать в эфир мощным передатчиком, а потребителю надо лишь принять его, выделить фронт синхроимпульса и преобразовать код в реальное время. Для точной привязки времени к эталону в начале каждого часа передаются 6 импульсов с интервалом в 1 секунду, начало шестого импульса точно соответствует началу нового часа. С этими сигналами сейчас знакомы все: их передают по радио и «показывают» по телевидению в программе «Время» (например, в 21 час). Обывателю достаточно выставить часы по шестому сигналу, а вот в сложных технических системах, где требуется высокая точность, придумали множество схем автоматического сведения времени. Эти схемы каждый час по фронту шестого импульса обнуляют счётчики, формирующие коды секунд. Погрешности сведения времени при этом не превышают долей микросекунды. Схемы эти всё время совершенствуются, обеспечивая всё более точное сведение часов на всех объектах, так и формируется «точное время» на территории всей страны. Аналогичная система времени есть и в США, расхождение шкал времени в нашей и американской системах постоянно контролируются специальными службами и сводится к нулю по взаимному соглашению сторон. Так формируется «глобальное» (земное) время. А один раз в год или в несколько лет обе системы корректируются с целью привязки к астрономическому времени, и
                4
образуется «мировое время». Так что мы теперь живём, как говорят, в реальном времени.    Изучив ТО, я принялся за «Инструкцию по эксплуатации и настройке» (ИЭ). Как же здорово был написан этот документ! Надо было лишь точно следовать указаниям, в нём написанным: взять такой-то прибор, подключить его в такую-то точку, установить все органы управления в указанные положения и увидеть на осциллографе определённый результат. Если результата нет, надо делать то-то и то-то, пока причина несоответствия не будет найдена. Я восхищался теми, кто это написал, и осторожно спросил у С.М., кто это такой умный. Она засмеялась, сказав, что скоро и я буду таким умным, а отвечал за разработку ИЭ Олег Иванович Востриков, их «ходячая энциклопедия». Я с уважением смотрел на Олега Ивановича… Пользуясь ИЭ, я нашёл неисправности в блоке питания стойки: не было нескольких напряжений постоянного тока. Когда все питающие напряжения были восстановлены, заработал «мой» блок контроля и индикации, на экране появились «картинки»! Теперь настройка пошла «веселее» и интереснее, «сдавались» один блок за другим. К празднику 7 ноября вся стойка была готова, и с её помощью стали отлаживать всю другую аппаратуру. К этому времени я полностью освоился в лаборатории, как говорится, «вошёл в коллектив». Коллектив лаборатории был, в основном, комсомольским, как и весь коллектив института. Работали все с энтузиазмом, раскрепощённо, любили шутить и веселиться. Окончательно со всеми я познакомился за общим столом в канун праздника. К обеду был накрыт длиннющий стол по центру лаборатории, женщины постарались с сервировкой: стол ломился от еды и напитков, стояли цветы и фрукты. Днём раньше выдали премию за 3-й квартал, у всех было приподнятое настроение. Я тоже, к своему удивлению, получил небольшую премию (за сентябрь месяц). Премии, оказывается, выплачивают регулярно каждые три месяца (около 100% оклада). С премии все «сбросились» на банкет, но мне об этом никто не сказал, и я посетовал за столом на это. Сказали, что всё ещё впереди, могу к Дню конституции (5 декабря) наверстать упущенное. Когда я наравне со всеми мужчинами выпил первую рюмку водки, кто-то сказал, что теперь я – «свой» человек. Было очень весело, шутили и пели под гитару и даже танцевали. Никто ничему не препятствовал, заходили поздравлять нас сначала начальники отдела и отделения, а затем – директор, председатель профкома и секретарь парткома… Когда всё было выпито и чуть-чуть «не хватило», Юрий Михайлович достал из сейфа чистого спирта, чем заслужил аплодисменты. Пришлось выпить немного спирта, чтоб не ударить в грязь лицом. Позже узнал, что каждая лаборатория ежемесячно получает определённое количество спирта для обслуживания аппаратуры. После того, как все утихомирились, начались тихие игры: домино и шахматы у мужчин, а у женщин – разговоры в уголке. Меня взял в партнёры настройщик аппаратуры Олег, и мы с ним неплохо «выступили», играя в «козла». В шахматах я не решился себя предложить, т.к играли «серьёзные» люди: Олег Иванович и Юрий Иванович Фёдоров, ведущий инженер. Играли «блиц» с часами.
        В НИИ мне нравилось всё больше и больше. Внутри была полная свобода, в любое время можно было отвлечься от работы, погулять по институту, сходить в другие отделы, в библиотеку и т.д. Отличная и не дорогая была институтская столовая. Единственным
                5
неудобством был строгий пропускной режим. Работа начиналась в 8-30 и заканчивалась в 17-15. Опоздать не позволялось даже на минуту, впуск прекращался ровно в 8-30 и выход начинался ровно в 17-15. То же самое было в обед: в пропуске у каждого было указано время обеда, в это время можно было выйти из института. У опоздавших пропуска изымались и передавались в сектор табельного учёта, а позже это учитывалось при распределении квартальной премии. Забавно было смотреть, как люди, опаздывающие к 8-30, несутся сломя голову к проходной, иногда создавая пробки в дверях. В то время городской транспорт ходил великолепно, но любителей являться на работу «впритык» было немало. Я же всегда приезжал с небольшим запасом времени на станцию метро «Чернышевская» и, в зависимости от величины запаса, шёл через Таврический сад не спеша или побыстрее с тем расчётом, чтоб подойти к проходной в 8-25. Такому режиму, конечно, было найдено «противоядие». Опоздав, можно было не приходить на работу до обеда, согласовав это по телефону с начальником лаборатории, и явиться после обеда, т.к. пропуска тогда носили при себе. Если работы было много, задерживались после 17-15. Точно также при необходимости можно было уйти по личным делам с обеда. В любой день по согласованию со своим начальником можно было также взять «отгул» с последующей отработкой. Нам, студентам, полагался один «учебный день» на неделе, свободный от работы. Этот день был как бы узаконен (среда), в этот день в табель вместо цифры 8 ставили «У»(табель вела старшая лаборантка), но нам разрешали отсутствовать в любой день недели. Не привлекали нас пока и к общественным работам, т.к. мы в профсоюзе и комсомоле стояли на учёте в ЛИАПе. В ЛИАП мы приезжали 4 раза в неделю на лекции и лабораторные работы по «Технике безопасности», «Организации производства» и «Научному коммунизму». По этим предметам предстояли экзамены. То, что именно сейчас читали «Организацию производства», было очень правильно: всё можно было наблюдать «вживую» на производстве в НИИ, в котором имелся большой экспериментальный цех по изготовлению радиоэлектронной аппаратуры. Лекции очень толково, прямо замечательно, читал профессор Неймарк, холостой молодящийся мужчина лет 45, имеющий ораторский талант. Ходили легенды о его любовных историях и богатстве. На очередную лекцию он всегда приходил одетым с иголочки, в новом костюме и модной сорочке. Некоторые наши «дамы» даже вели наблюдения, записывая подробно его наряды. Говорили, что ни разу не зафиксировали повторяющийся костюм… 
        В лабораторию хлынул поток смонтированных печатных плат для второго и третьего комплектов аппаратуры «Платан», их следовало проверить на работоспособность. На это дело «посадили» и меня, и я занимался этим ноябрь и декабрь. Сначала было интересно: каждая вторая плата имела какие-то дефекты и не обеспечивала на выходе требуемые сигналы, неисправности следовало найти и устранить. После настройки платы передавались в лакировку, их покрывали несколькими слоями специального лака для защиты от влаги. Отлакированные платы снова передавали в лабораторию для окончательной проверки, после чего они поступали в ОТК цеха и далее на участок монтажа блоков. В то время все устройства выполнялись на полупроводниковых элементах (до недавнего времени всё делалось на электровакуумных приборах, и учили
                6    
нас этому), пришлось на ходу переучиваться. Скоро мне стало скучновато проверять платы: всё очень просто, одно и то же каждый день. После того, как я «разобрался» с целой стойкой, эта работа показалась несерьёзной. Из бесед со «стариками» стало ясно, что лаборатория и в перспективе будет заниматься в основном такими же устройствами импульсной техники, делением частоты сверхточного генератора до требуемых значений ( 1 Гц и ниже) и формированием всевозможных управляющих сигналов. А учусь-то я на факультете вычислительной техники, к которой и был расположен. И я начал потихоньку интересоваться, в каких отделах занимаются разработкой вычислительной техники. Оказалось, что этим занимается половина института, но для перехода на другое место надо иметь веские основания. «перетаскивать» специалистов с места на место запрещалось…
        Приближался Новый год. Как-то раз надо было написать плакат с поздравлением с днём рождения кого-то. Начались споры, кому это исполнить, все отнекивались, ссылаясь на свою занятость. Тут я и предложил свои услуги, все обрадовались, притащили ватман, гуашь и кисти. Разлиновав лист, я безо всякой подготовки начал красной гуашью рисовать поздравление. После того, как первая строчка была готова, возле меня собралась добрая половина лаборатории, с удивлением наблюдая, как быстро на бумаге появляются красивые вензели. Результатом же этого было то, что меня уговорили разрисовать новогоднюю газету отдела. Помогать мне будет какая-то Мила, а материалы для газеты соберёт «редактор». Такие газеты ежегодно выпускает каждый отдел, перед Новым годом в коридорах толпится весь народ, хохоча и судача перед ними. Юмористов в каждом отделе хватало, поэтому газеты были популярными. Художники старались изо всех сил удивить публику. Наша газета называлась, естественно, «Время» и рисовалась на нескольких листах ватмана. Мы с Милой договорились по телефону о встрече (она работала в другой лаборатории), и в 16 часов к нам пришла девушка, с которой меня и познакомили. Я был поражён, симпатичнее девушки не встречал: огромные тёмные глаза с длинными ресницами, красивые волосы, стройная фигура и прямо величавая походка. Я сразу как-то оробел, и разговор не клеился. Договорились, что я нарисую общий заголовок, а она «подумает» о большом общем рисунке на местные темы. Выпускать газету будем в каком-то кабинете, чтоб её до Нового года никто не увидел. На следующий день я узнал, что Люда – дочь секретаря директора Веры Афанасьевны, она избалована вниманием всего НИИ, учится в каком-то техникуме, работает «так себе» лаборанткой в соседней лаборатории. Вскоре я понял, что Мила мне не помощница в оформлении газеты. Она появлялась на 5 минут, мы обсуждали разные идеи и варианты, и она исчезала. Всё же она нарисовала в конце концов большие часы на ёлке, рисовала очень долго, непрерывно спрашивая меня, как у неё получается. Я, естественно, нахваливал. Материалом же она меня снабжала исправно, прямо завалила, т.к. ей никто не отказывал в написании заметок. Основную картину я срисовал с открытки: Дед Мороз сидит под ёлкой с подарками, только вместо мешка изобразил ящик из-под аппаратуры «Платан» да на ёлку «повесил» часы Милы, которые показывали 23 часа 45 минут. Сверху во всю длину красовалось название: «В Р Е М Я». Было много фотографий и карикатур, к которым
                7
я приделал физиономии наших начальников. Газета смотрелась хорошо, только вот Дед Мороз получился невесёлым. Но народ тут же нашёл объяснение этому: он не доволен качеством аппаратуры и ждёт, когда же ОТК подпишет акт о приёмке первого комплекта  (31 декабря он ещё не был подписан). А вот чего было много в газете – так это юмора: и в стихах, и в прозе, поэтому газета имела успех. С этого момента и до самого окончания службы в НИИ (почти 30 лет!) мне пришлось участвовать в оформлении различных стенгазет, объявлений, поздравлений… С Милой мы больше не общались, т.к. я вскоре перешёл в другое отделение. Она долго ещё работала в институте, дважды выходила замуж за местных молодых учёных (первая свадьба была прямо в институте), затем куда-то исчезла.
        Как раз во время моей работы над газетой Майя (Маиса Кузьминична Воробьёва) сказала, что её муж, руководитель лабораторной группы во втором отделении, разрабатывающей вычислительное устройство радионавигационной аппаратуры, предлагает мне перейти в его группу (не обошлось, конечно, без рекомендации Майи). После беседы с ним я решился на переход. Но для этого требовалось согласие начальника лаборатории Грудинина Ю.М. Если он согласия не даст, перейти можно будет только через увольнение, чего мне делать не хотелось. Сначала надо было ещё получить согласие Светланы Михайловны, и она, к моей радости, сразу согласилась с моими доводами и даже дала несколько советов, как говорить с Грудининым (Майя, оказывается, с ней уже обо всём договорилась – подруги, всё-таки!). Выбрав момент, я подошёл к Юрию Михайловичу со своей просьбой. Он удивился и спросил, что меня не устраивает в его лаборатории. Пришлось подробно рассказать о моей «любви» к вычислительной технике, что мне хочется «творить» и т.д. На это он ответил, что и у них скоро начнутся заказы, базирующиеся на вычислительной технике, но я настойчиво просил отпустить меня, т.к. уже имеется место в НТО-23. Юрий Михайлович помолчал, затем сказал, что понимает меня, а ответ даст через два дня. Не знаю, с кем он вёл переговоры, но через два дня сообщил о своём согласии и подписал моё заявление о переводе в НТО-23. Это заявление подписали также начальники НТО-42 и НТО-23, начальник ЛГ-1 Воробьёв, после чего я отнёс заявление в отдел кадров. Была оформлена переводная записка, и с 1 января 1965 года меня зачислили в штат НТО-23 без изменения должности и оклада. Через 5 лет после службы в армии я снова почти что вернулся в НТО-42, но случай привёл меня в совсем другое подразделение. Но об этом позже.
        И вот я в новом коллективе. Лабораторная группа ЛГ-1 была выделена из большой лаборатории как самостоятельное подразделение для разработки сложного и нового для отдела устройства: аналогового вычислителя для автоматического счисления поправок на распространение радиоволн к фазам сигналов радионавигационной системы сверхдальнего действия. Попытаюсь объяснить, что это такое. Сама радионавигационная система дальнего действия (РСДН) разработана в НТО-23 и уже принята на вооружение в МВФ. Она относится к классу сверхдлинноволновых гиперболических систем, позволяющих определить координаты любого объекта, имеющего на борту
                8
соответствующее радиоприёмное устройство. Принцип действия очень простой. Из математики известно, что гипербола является геометрическим местом точек, разность расстояний которых до некоторых двух точек (полюсов) есть величина постоянная. Известно также, что фаза радиосигнала, излучаемого неподвижным передатчиком и принятого на определённом расстоянии, пропорциональна этому расстоянию. Если на некотором расстоянии друг от друга установить два передатчика в точках А и В, разность фаз сигналов, принятых от этих передатчиков в некоторой точке К, будет пропорциональна разности расстояний от точки К до точек А и В. Можно также утверждать, что вся совокупность точек на земной поверхности, разность фаз сигналов от передатчиков А и В  в которых одна и та же, образует гиперболу, жёстко «привязанную» к поверхности земли. По разности фаз сигналов, принятых любым объектом от этих передатчиков, можно определить, на какой гиперболе находится данный объект. А если передатчиков не два, а три (в точках А, В, и С), можно также определить ещё одну гиперболу от передатчиков А и С, на которой находится объект. Точка пересечения двух гипербол и будет местом нахождения объекта. В радионавигации эти гиперболы называют «линиями положения (ЛП). На движущемся объекте непрерывно измеряются разности фаз сигналов от передающих станций А-В и А-С и определяют две линии положения ЛП1 и ЛП2. У штурманов имеются крупномасштабные карты местности, на которых нанесена (нарисована) сетка линий положения, и по ним они определяют своё местоположение. РНС (радионавигационная система) сверхдальнего действия (есть ещё системы дальнего и ближнего действия) использует радиоволны сверхнизкой частоты (от 10 до 30 кГц), т.е. длина волны при этом от 10 до 30 км. Эти волны обладают замечательной особенностью: распространяются вперёд, поочерёдно отражаясь от поверхности Земли и от нижней кромки ионосферы, в так называемом «природном волноводе». Отражаясь от «стенок» такого волновода, радиоволны при существующих сейчас мощностях передатчиков РНС могут с достаточной остаточной мощностью распространяться на дальность до 15-20 тысяч км от передающей станции, а при особо благоприятных условиях могут огибать земной шар. Гарантированная дальность действия нашей ФРНС (Ф – фазовой) – 15 тыс. км. Всё было бы прекрасно, если бы скорость распространения фронта волны была постоянной. Однако природа устроила так, что высота нижней границы ионосферы непрерывно плавно меняется, завися от многих факторов: времени года, времени суток, активности Солнца и т.д. Кроме того, угол отражения волн от Земли зависит от характеристики поверхности: суша, море, лёд, лес, горы… Таким образом, скорость распространения фронта волны является функцией множества факторов как прогнозируемых, так и непрогнозируемых (например, активность Солнца). Всё это приводит к погрешностям в определении координат движущегося объекта, т.к. в алгоритмах определения координат заложена постоянная скорость («скорость света»). Блок вычисления поправок и должен рассчитать с требуемой достоверностью эти погрешности…  В новом коллективе мне сразу всё понравилось: и люди, и порядки, и оборудование.  Вместе со мной в комнате на 3-м этаже с чудесным видом на собор Растрелли работало 10 человек. У каждого были великолепные старые
                9
лабораторные двухтумбовые столы с «мордой». Мордой почему-то называли мощную подставку на столе в виде скамейки, на которой размещались рабочие измерительные приборы (чтоб не занимать под них столешницу). На каждом столе лежал большой отрез синей фланели, которым по окончании рабочего дня следовало накрывать макеты электронных устройств, с которыми каждый работал. На окнах висели плотные шторы. Меня сразу приняли, как своего. Все знали, что я скоро уйду на защиту диплома, и поэтому серьёзной работой меня не загружали. Начальник группы Алексей Петрович («Алёша») Воробьёв был из вологодских краёв, сильно «окал», был прост в обращении. В первые дни он очень много рассказывал мне о будущей работе, дал кучу материалов о ФРНС «Маршрут» и о блоке ВП (вычисления поправок). «Маршрут» - это шифр темы по разработке отечественной фазовой разностно-дальномерной (гиперболической) РНС сверхдальнего действия из трёх передающих станций, это название («Маршрут») народ распространил и на саму РНС. Главным конструктором системы был начальник НТО-23 Геннадий Васильевич Головушкин ( в народе – «ГВ»). С ним я познакомлюсь позже. Кроме нашей ЛГ-1  в отделе была ещё одна группа, конструкторская (КГ-1), и четыре научно-технические лаборатории, а также КП – контрольный пункт системы «Маршрут», работающий круглосуточно.
        Заканчивалась моя дипломная практика. За полгода работы в ЛНИРТИ я получил опыт в настройке узлов радиоаппаратуры, освоил процесс написания технической документации, познакомился с технологией изготовления, с современной элементной базой. Много времени провёл я в технической библиотеке и библиотеке ОНС (отдела нормалей и стандартов). Библиотеки здесь были великолепные, в них можно было найти абсолютно всё по современной отечественной и зарубежной науке и технике благодаря подобранным по темам каталогам. В ОНС находилась абсолютно вся документация по применяемой в приборостроении элементной базе. Настала пора определяться с темой дипломного проекта. Я давно решил «взять» руководителем проекта в ЛИАПЕ на 43-й кафедре. Мне предложили молодого КТН Колесника Виктора Дмитриевича, после разговора с которым и появилась моя тема проекта, связанная с передачей информации с применением защитных циклических кодов. Для меня это была совершенно новая область, в которую я и погрузился с головой. Колесник дал мне список литературы по этой теме, всё, в том числе переводы иностранных патентов, нашлось в нашей библиотеке.  Через месяц была готова принципиальная электрическая схема будущего устройства, и я задумался, на каких же элементах её построить. Тогда ещё не было микросхем, в моду входили так называемые «микромодули». Микромодуль – это плотно упакованные в параллелепипед пластины с обычными объёмными радиоэлементами в микроисполнении и залитые в пластмассу, имеющие торцевые выводы для впаивания в печатную плату. Достоинством их была высокая надёжность, малые габариты, устойчивость к высоким температурам и механическим воздействиям. Однако, попробовав их на практике, я понял, что микромодуль невозможно оперативно

                10
заменить в устройстве, и они не подлежат ремонту, а стоят очень дорого. После разговора с А.П.Воробьёвым и Игорем Ивановичем Сухановым (начальником лаборатории, от которой мы «отпочковались», и ставшим моим консультантом по диплому), которые буквально «разгромили» микромодули, я решил не использовать их в своём устройстве. Просчитав все возможные варианты, остановился на недавно разработанных функциональных узлах «Элемент-2», которые как раз применялись в изделии «Платан». Они представляли собой небольшие печатные платы (40 Х 50 мм) с навесными элементами широкого применения, плотно смонтированные и покрытые стойким лаком  (вместе со всей платой). Соединяются электрически эти платы с помощью печатного или навесного монтажа. Позже мой труд по выбору элементной базы оценил Колесник В.Д., отметив в отзыве на дипломный проект «убедительное обоснование» выбора элементов.  А микромодули вскоре действительно навсегда сошли со сцены. 
      
                2.  «ОБЯЗАЛОВКА».  ИНЖЕНЕР. 

        После защиты диплома и отпуска я вернулся в ЛНИРТИ – такое было «открытое» название НИИ, которое вскоре войдёт в официальную документацию: Ленинградский Научно-исследовательский радиотехнический институт. Встретили меня очень хорошо, написали даже поздравительный плакат по поводу отличной защиты диплома, приветствуя меня уже как инженера. Оклад мне, как и другим «молодым специалистам», определили в 100 рублей. По закону я должен был отработать в этом качестве в этом институте не менее двух лет. Геннадий Васильевич Головушкин пожелал познакомиться со мной поближе, пригласив после работы к себе в кабинет. Беседовали довольно долго и дружелюбно на все темы. Головушкин производил очень приятное впечатление: говорил спокойно, шутил; интересовался, как я живу, чем увлекаюсь, кто мои родители… Когда он поднялся с кресла и стал прохаживаться по кабинету, я увидел, что он плохо ходит, ноги переставляет с трудом, они у него словно ватные. На следующий день я узнал, что Головушкин давно болен диабетом и живёт только за счёт уколов, которые сам себе и делает. В связи с этой болезнью у него свободный режим: на работу приходит не раньше 15 часов и «сидит» в институте до 22-24 часов, часто устраивая совещания после 17 часов, задерживая всех начальников допоздна. Часто совещания проходят очень бурно, с руганью. В плане работы он – настоящий диктатор. Многие недовольны этим, но подчиняются, авторитет у него несокрушимый. Так вот за последние годы я повстречался с двумя выдающимися учёными-инвалидами: Железновым и Головушкиным...                Отдел Головушкина (НТО-23) вёл огромную работу на территории всего СССР по введению в строй ФРНС «Маршрут», по её испытаниям, обслуживанию и «постановке на вооружение» не только в МВФ, но и в авиации. Станции системы расположены в районах Новосибирска (станция А – ведущая), Краснодара (В) и Владивостока (С). Каждая станция –
                11               
 очень сложное сооружение на площади в несколько десятков гектаров, одно антенное поле имеет площадь около 0,5 кв. км. Обслуживается и охраняется каждая станция войсковой частью, а НТО-23 осуществляет постоянный авторский надзор, держа в командировках своих сотрудников. На территории СССР, в основном на севере, действуют КП, где, как и на КП ЛНИРТИ, ведётся постоянная работа по изучению и анализу характе-  ристик системы. Кроме того, действуют плавучие КП на судах, арендуемых ЛНИРТИ, которые ходят вокруг света. И всей этой работой руководит Главный конструктор - «ГВ». В США существует такая же система из восьми станций (ФРНС «Омега»), расположенных на всех материках Земли, и поэтому она является глобальной, т.е. её радионавигационное поле охватывает всю поверхность земного шара. Весь мир, кроме нас, пользуется этой системой. Мы же – гордые, хотим иметь «своё». Хотя мы тоже принимаем сигналы «Омеги», но неофициально, не платя за это американцам…  Теперь я стал полноправным сотрудником ЛНИРТИ, членом профсоюза работников радиопромышленности и членом комсомольской организации. Вскоре получил и допуск ко всей документации по форме «2». Председателем профкома ЛНИРТИ работал генерал-майор в отставке, Герой Советского Союза Жгиров Филипп Ерофеевич, очень шустрый и деятельный человек. На его голове не было ни одного волоска, на пиджаке сверкала «Золотая Звезда». Секретарём комитета ВЛКСМ оказался бывший ЛИАПовец Слепнёв Валентин Николаевич, с которым мы сразу нашли общий язык, он «внедрил» меня в СМС (Совет молодых специалистов). Коллектив ЛГ-1 жил по заведённым в НТО-23 правилам: ежедневно назначался дежурный, который приходил раньше всех, брал в охране ключи, вскрывал комнату (вечером комнаты опечатывались номерными печатями), проветривал помещение (в том числе дважды а течение дня), на обеде кипятил воду в чайнике, а по окончании работы проверял порядок на рабочих местах, выключал электропитание и опечатывал комнату. Ключи от комнаты помещались в специальную металлическую коробку, которая тоже опечатывалась и сдавалась в охрану. Утром печать передавалась новому дежурному. Работалось легко и весело, каждый занимался конкретным делом, не забывая подключаться в общий «трёп», не отрываясь от приборов. К обеду все уже знали обо всех новостях в личной жизни каждого и о новостях городских и государственных. В каждой комнате имелись радиотрансляция или транзисторный приёмник. Роль старшей лаборантки исполняла Лариса Романова, серьёзная и спокойная женщина лет 28. Самой старшей была «Шурочка», старший техник, объект всяких шуток, очень простая, непосредственная женщина в возрасте около 45 лет. Помладше была Дёмина Маргарита («Ритатуля»), любительница поговорить на бытовые темы. У неё были два «бандита» - Борька и Колька, о которых мы знали абсолютно всё. Младшая из дам, Нина Иванова («Нинуля»), лет 25, незамужняя, отличалась непревзойдённой разговорчивостью, речь так и журчала у неё почти непрерывно. Она училась в вечернем институте. Дёмина работала старшим инженером, Иванова – инженером. Из мужчин самым пожилым стал только что пришедший Борис Александрович Манулкин (около 50 лет), работавший раньше главным инженером на каком-то заводе. Почему он поменял свою высокую должность на должность старшего инженера, для нас было загадкой. Он объяснял нам, что надоело
                12
гробить здоровье. Теперь он сидел тихонечко в углу, чертил схемы и собирал макеты разрабатываемых устройств. Моими товарищами стали самые молодые: Коля Цветков и Миша Ольховиков. Коля после Армии окончил вечерний факультет Политеха, он был очень коммуникабельным, мог запросто заговорить с любым человеком, в т.ч. и с девушками. Во время «перекуров» мы ходили с ним по бесконечным коридорам института и смущали девушек «знакомствами». Коля останавливал понравившуюся девушку, спрашивал,как зовут, где работает, «представлял» меня и приглашал в нашу группу в гости. Мы с ним внешне были очень похожи: одного роста, схожие в фигуре и причёске, нас даже часто путали, называя его Юрой, а меня Колей. Через год Коля женился, я бывал у него в гостях на Разъезжей улице, где они с симпатичной женой жили в небольшой коммунальной комнате. Позже Коля стал начальником вычислительного центра при Леноблисполкоме около Смольного. Миша Ольховиков работал инженером-механиком по прецизионным устройствам (окончил ЛИТМО), всё время «ковырялся» в капризных механизмах. Был он высоким и стройным, очень симпатичным. Девушки «висели» на нём, погулять он любил. Через несколько лет, вернувшись из Армии, я узнал, что Миша сгорел вместе со своей дачей. Такая у него оказалась судьба. А пока мы жили дружно все вместе, увлечённо работали… Первой моей инженерной задачей была разработка усилителя мощности на полупроводниках для следящей системы. Блок ВП, как я уже говорил, был аналоговым вычислительным устройством. В сверхдальней радионавигации приходится непрерывно решать уравнения сферической тригонометрии, сложные и громоздкие. В нашем блоке основными элементами являлись многооборотные прецизионные функциональные потенциометры, сопротивление которых при вращении оси изменяется не линейно, а по закону тригонометрических функций. Чтоб устройство решало какое-то уравнение, Необходимо объединить в схеме целый набор таких потенциометров, а приводить их в действие должны микродвигатели. Управляются микродвигатели усилителями сигналов, от мощности сигналов зависит скорость вращения, а от фазы сигналов – направление вращения. До сих пор в блоке ВП стояли ламповые усилители. Мне сразу бросилось в глаза, что такие усилители занимают много места в блоке. И я рискнул предложить Алексею Петровичу свои услуги в разработке усилителя на транзисторах. Он сразу дал «добро», и я засел за изучение существующих схем аналогичных усилителей и возможной комплектации. Особенностью нашего усилителя было требование высокого входного сопротивления (более 500 кОм). На лампах это достигается элементарно, но на транзисторах сделать непросто. Пересмотрев все патенты на усилители с высоким импедансом, нашёл подходящую схему с так называемым составным транзистором на входе, имеющим входное сопротивление 1,2 мОм на американских транзисторах. Найдя наш аналог американских транзисторов, начал макетировать входной каскад усилителя. С комплектацией у нас проблем не было, надо было только выписать требуемое, отдать заявку в отдел комплектации, и через день-два заказ уже лежал перед тобой. Провозился я довольно долго с входным устройством, достичь 1,2 мОм так и не удалось, т.к. усилитель с таким высоким входным сопротивлением (импедансом) имел склонность к самовозбуждению. Пришлось вводить
                13
отрицательную обратную связь для устранения самовозбуждения, при этом входное сопротивление резко падало, но 500 кОм и даже чуть больше на макете удалось получить. Была при этом надежда, что при заводском исполнении усилителя на печатной плате, при котором значительно уменьшатся паразитные ёмкости монтажа, входное сопротивление удастся несколько увеличить. Для этого один из резисторов в схеме цепи обратной связи я пометил «звёздочкой», это означало, что окончательно его номинал подбирается при настройке. Остальную часть усилителя было сделать много проще: после входного каскада следовал эмиттерный повторитель, три линейных каскада усиления и двухтактный усилитель мощности – эта структура была уже известна. Отмакетировал усилитель я на реальном микродвигателе, так что сомнений в его работоспособности не было. К Новому году была подготовлена принципиальная схема с перечнем элементов, я передал её Воробьёву А.П. и продемонстрировал работу макета. Решили этот макет установить в реальный блок ВП вместо лампового усилителя и после проверки передать его в производство. Но чтоб окончательно узаконить усилитель в аппаратуре, необходимо провести его теоретический расчёт, который войдёт в отчёт по техническому проекту, и доложить о проделанной работе на технической учёбе – такие мероприятия проводились регулярно два раза в месяц, на них все «обменивались опытом» и оценивали вклад друг друга в общее дело. Усилитель в блоке ВП проверили, после Нового года расчёт я выполнил, на техучёбе всё прошло гладко, т.к. по полупроводникам специалистов в группе не было… Через некоторое время мне передали в настройку 4 экземпляра усилителя, изготовленные нашим цехом по чертежам КГ-1. Какие же они были компактные и красивые! Теперь в блоке ВП появилось свободное место (заодно ещё исчез источник питания анодов ламп и трансформатор накаливания), и по выражению Воробьёва А.П., блоку стало «легче дышать». В институтском же архиве появилась первая принципиальная схема, на которой в графе «разработал» стояла моя фамилия и личная подпись.
        Жизнь лаборатории не ограничивалась только производственной сферой, в ней было много граней: бытовая (организация торжеств, связанных с днями рождения, народными праздниками, свадьбами и т.п.), культурная (походы в кино, театр, на выставки…), спор-   тивная (спартакиады, слёты, тур. походы…), общественно-политическая (рейды ДНД, выходы на демонстрации, оказание шефской помощи совхозам). Все мероприятия проводились дружно и организованно, не надо было кого-то палкой загонять на демонстрацию или в поле, все к этому были готовы, надо – так надо!                В сентябре меня вдруг вызвал Слепнёв в комитет комсомола. Оказывается, в ближайшие выходные состоится слёт туристов ЛНИРТИ, и Слепнёв приглашает меня в команду комитета ВЛКСМ. Я согласился, заметив, что в слётах туристов ещё не участвовал. Все выезжают в пятницу на электричке до Соснова и пешком идут на Луговые озёра. На месте мне надо будет найти «Андрюшу Оля» из команды НТО-3 и помочь ему организовать разбивку лагеря и заготовку дров для общего костра. Из нашей ЛГ на слёт поехал Коля Цветков, и мы с ним всю дорогу до озёр (8 км) пинали футбольный мяч. Народа приехало
                14
очень много, все молодые и весёлые, встретились знакомые и из НТО-42. С колей мы несли общественную палатку и вёдра. На озёрах было уже шумно, все сновали туда-сюда, выбирая места для своих команд. Иду я по перемычке между озёрами, вижу – паренёк волочит сосновую чурку. Спрашиваю, не знает ли он такого «Андрюшу Оля», на что он радостно отвечает: «А это как раз я и есть!» Так я познакомился с Андреем Оль, и стали мы с ним навсегда неразлучными друзьями в ЛНИРТИ. Слёт прошёл великолепно, мне всё очень понравилось. Я поучаствовал почти во всех соревнованиях, а команда комитета ВЛКСМ заняла первое общее место и получила переходящий кубок. А огромный костёр, горевший до утра, и виртуозная игра на гитаре Андрея (что для меня было очередным сюрпризом), множество хороших песен, - всё это произвело неизгладимое впечатление. Слётом великолепно руководил Валентин Слепнёв, чувствовался его опыт и авторитет. На второй день Андрей устроил для желающих поход по карте в окрестностях Луговых озёр, завёл всех в болото, сводил ещё на одно озеро (на Борисовское, как позже выяснилось), и всё же привёл всех обратно. Во время похода я всё время контролировал наш путь по солнцу и по карте Андрея, познакомился со многими ребятами и девушками, ставшими позже моими друзьями. С этого момента я стал постоянным участником слётов ЛНИРТИ, а позже и районных, городских («профсоюзных»), а также нескольких «всесоюзных»…          В октябре нас послали на районную овощебазу разгружать вагоны, мы дружно откликнулись на призыв профорга, решив поехать всем коллективом. Работы на базах шли круглый год по графику. Каждый отдел института обязан был отработать на базе по нескольку дней в году, а осенью – ещё и в подшефном совхозе на уборке овощей. На этот раз нам крупно повезло: пришлось выгружать ящики с апельсинами. С энтузиазмом взялись мы за это дело, образовав свою бригаду (в вагоне работали две бригады). Есть апельсины разрешалось из разбитых ящиков, но уносить с собой запрещалось. На обеде мы уселись на ящиках, отобрали самых спелых апельсинов и устроили пир. Апельсины в рот уже не лезли, мы стали просто выжимать в кружки сок. Алексей Петрович прихватил с собой из лаборатории немного спирта, который выпили, разведя апельсиновым соком. Стало совсем весело. Шурочка работала в просторном длиннющем пальто, я всё спрашивал её, не мешают ли ей длинные полы, на которые легко наступить. Она всё отшучивалась, а когда работа закончилась, я всё понял: Шурочка загрузила в эти полы добрых пол-ящика апельсинов. Другие женщины тоже спрятали в сумочки по несколько апельсинов (для «деток»). И вот идём мы обратно, впереди – проходная. Решили идти прямо через раскрытые ворота, окружив со всех сторон Шурочку. И прошли бы, если бы на случилась беда: Шурочка перестаралась, подкладка старого пальто не выдержала груза апельсинов и лопнула прямо перед проходной. Апельсины покатились по асфальту, а растерянная Шурочка бегала, прикрывая их полами пальто, как наседка цыплят. Это надо было видеть! Мы с колей от души хохотали. Апельсины, конечно, конфисковали и составили акт. На следующий день в институте появилась карикатура на эту тему, а наша ЛГ «прославилась». Шурочке вкатили выговор для порядка, на этом всё и закончилось. Вообще на всех общественных работах считалось чуть ли не делом чести «спереть» что-нибудь с поля или с базы – «натурального» продукта, не такого, что предлагают в
                15
магазинах.                Дежурства на улицах города в ДНД также проходили по графику. В ДНД вовлекались чуть ли не все сотрудники бюджетных предприятий, каждому выдавались (по личному заявлению) красные книжечки – «Удостоверение дружинника». В каждом отделении института был старший по дружине, а всей дружиной института командовал Командир ДНД. Каждое предприятие обслуживало свой микрорайон, на территории которого имелся «свой» дежурный пункт ДНД с соответствующей вывеской. Команда ДНД состояла из 6-10 человек. Ежедневно на дежурный пункт к 18 часам прибывала очередная команда, представлялась оперативному дежурному (из милиции), получала инструктаж и отправлялась по заранее разработанному маршруту, который проходил мимо основных общественных заведений (баров, ресторанов, кинотеатров, туалетов и т.д.). Все нарушители общественного порядка задерживались и доставлялись в штаб ДНД, где дежурный милиционер решал, что с ним делать дальше. Если во время обхода случалось что-либо серьёзное, сразу вызывался дежурный отряд милиции – по уличному городскому телефону или через посыльного. Членам ДНД было запрещено ввязываться в драки, но на практике это не всегда соблюдалось. Для защиты дружинников был разработан специальный закон, по которому привлекались к уголовной ответственности лица, нападающие на дружинников при исполнении ими своих обязанностей в рейдах. Дружинник был обязан ходить с красной повязкой на рукаве и иметь при себе удостоверение. Кроме патрулирования по улицам, двое дружинников совместно с сотрудником милиции обслуживали «квартирные вызовы», а ещё одного или двух дружинников направляли дежурить в вытрезвитель в качестве понятых при обыске задержанных. Такая система народных дружин работала с конца 50-х годов очень эффективно. Народ по вечерам на улицах гулял совершенно спокойно, зная и видя воочию, что порядок контролируется самим же народом. В рейды мы всегда ходили с охотой, т.к. за это полагался «отгул» в любой день. В течение года можно было заработать 6-8 отгулов и приплюсовать их к отпуску. Однажды мы дежурили в составе: Воробьёв А.П., Манулкин, Шурочка, Ритатуля, Нинуля и мы с Колей. Ничего интересного, скучали. Коля предложил зайти во двор знакомого ему дома, и мы с ним, предупредив остальных, зашли по адресу, а остальные не спеша пошли дальше по Тверской улице. Во дворе Коля повстречал своего приятеля Гену. Поговорили, и вдруг Колю «осенило»: «Давай, - говорит-   Генка, мы тебя задержим, а то скучно очень». Разработали «сценарий» и начали «задержание». Вышли на улицу и стали изображать драку, крикнув нашим. Генка пытался вырваться из наших рук, а мы пытались его «нейтрализовать», заламывая руки за спину. Вся наша доблестная команда бросилась нам на выручку, впереди, как ни странно, мчался толстенький Манулкин, выставив вперёд животик, последней топала Шурочка. Видя их возбуждённые и встревоженные лица, мы остановились и расхохотались, притворно держась за свои сердца. Таким образом немного развлеклись, обиды на нас ни у кого не было. 
               
                16
Наступил день 31 декабря 1965 года. В лаборатории Суханова соорудили грандиозный стол, наметился большой сабантуй. Мы по традиции присоединились к сухановцам. Игорь Косенков встречал Новый год в своей лаборатории, а «домашний» Новый год мы с ним договорились встречать в колпинской компании с незнакомыми мне девушками. Договорились с Игорем выехать в Колпино на электричке в 17-15. В лаборатории праздник начался во время обеда в 12 часов. Так как приносить спиртное в институт не позволялось, основным напитком был лабораторный спирт, который разводился до необходимой крепости, для женщин его разводили каким-нибудь сиропом. Разнообразные сиропы тогда продавались в пол-литровых бутылках. «Под полой» проносили и Шампанское. Когда компания «разогрелась», в ход пошёл и чистый спирт. Мы, молодые, тоже пили спирт. А когда начались «тихие игры», мы в своей ЛГ ещё глотнули спирта, который Лариса Романова извлекла из сейфа. Наверное, я забыл бы про 17-15, если бы за мной не пришёл Игорь. Он с трудом уговорил меня покинуть лабораторию. Я помню только, как мы вышли из проходной, и больше – ничего. Очнулся днём 1 января дома на диване в полной амуниции. Тётушка сказала: «Хорош!» - и больше ни слова. Молча накормила меня, после чего я пошёл к Игорю. Он оказался дома и начал меня «отчитывать», по делу, конечно. Рассказал, что почти на руках притащил меня домой, расшевелить никак не мог, и на Новый год пошёл один. Так неожиданно и легкомысленно я подвёл Игоря. Всю эту историю я в стихотворном виде описал в послании нашим ребятам-лиаповцам в Красноярск…
        Перед днём 8 марта мы стали думать, как поздравить наших женщин. У меня появилась идея поздравить каждую из них на общей бумаге, изобразив в каком-то необычном виде, но для этого надо иметь фотокарточки. Коля взялся раздобыть их, и вскоре передо мной лежала целая куча фотокарточек. Перелопатив огромное количество всевозможных журналов, я подобрал то, чего хотел. За день до праздника были готовы все коллажи и тексты к ним. Накануне праздника мы с Колей всех отправили по домам пораньше и начали оформлять стенгазету. Коля принёс из комитета ВЛКСМ хорошие кисти и набор гуаши, а также рулон ватмана. Когда на полу расположили весь материал, получилась «газетка» в два метра! Слева я нарисовал тюльпаны и «Восьмое марта». Затем приклеил все коллажи с «историями», а также статью о празднике 8 марта, которая оканчивалась словами: «А чем занимаются наши женщины в свободное от работы время?». В центре на трибуне мавзолея Ленина красовалась Лариса Романова в компании первых космонавтов. Рита Дёмина улыбалась в компании рыбаков на каком-то судне, полном рыбы, в руках у неё была корзина с крупной рыбой. Шурочка стояла в каком-то немыслимом балахоне в огороде, держа в одной руке лопату, в другой – большущий корнеплод; в тексте сообщалось, что она вырастила рекордный урожай «хреновых корней». Нина Иванова в шикарном купальнике стояла на пляже в компании парней и с упоением что-то рассказывала. Поместили мы в газету и поздравления от парторга и профорга. Так что никакой «крамолы» не просматривалось. Когда газету повесили на дальнюю стенку лаборатории, Коля ликовал. Решили там её и оставить.
                17
На следующий день (8 марта) мы (мужчины) пораньше пришли на работу с большим букетом цветов и расселись по местам. Женщины, войдя в комнату, первым делом, как и положено, направились к зеркалу, не обращая внимания на дальнюю стенку. Наконец, на своё место направилась Нина Иванова. Вдруг она остановилась, громко вскрикнув: «Ой!»    И началось столпотворение: толкучка, хохот, восторги. Только к обеду мы с Колей сознались, что это наших рук дело, а газета к тому времени перекочевала уже в коридор, и там толпился весь отдел. Рабочий день пропал, но все были довольны, особенно наши женщины. А Шурочка даже прослезилась. Закончилось это тем, что следующую отдельскую стенгазету я выпускал единолично.
        Весной 1975 года мы узнали, что у Суханова открыт новый заказ по разработке малогабаритного приёмоиндикатора на базе собственного вычислителя, и изделие это предназначено для авиации. До сих пор в НТО-23  разрабатывалась аппаратура для нужд Военно-морского флота, по заказу МВФ создавалась и ФРНС «Маршрут». Приемоиндикатор – радиотехнический комплекс, вычисляющий географические координаты объекта и непрерывно выдающий их на электронное табло штурману в виде светящихся цифр. Обновление координат производится, как правило, 1 раз в секунду. Новая разработка имела шифр «Марс». Так как корабельные приёмоиндикаторы были уже отработаны, задача теперь заключалась, в основном, в разработке миниатюрного вычислительного устройства. За решение этой задачи взялись два молодых ведущих инженера Юрий Григоренко и Леонид Груман при поддержке большой группы учёных и инженеров-аналитиков. Им было дано право привлекать к этой работе любых специалистов по их усмотрению. Получилось так, что они предложили мне работать в их группе, на что я сразу согласился: это было как раз то, к чему я стремился – разрабатывать цифровую технику для авиации. Воробьёв А.П. не хотел меня отдавать, но всё решил Головушкин. Договорились, что я останусь в штате ЛГ-1, а работать буду с Григоренко на правах «прикомандированного». Никаких описаний «Марса» ещё не было, поэтому с техническими идеями меня ознакомил Юрий Иванович Григоренко в процессе бесед. Он предупредил меня, что всё рассказывать будет только один раз и посоветовал всё хорошо запоминать и записывать в рабочую тетрадь. Через некоторое время весь «Марс» уложился в моей голове и в рабочей тетради в виде схем и временных диаграмм. Проблемой были запоминающие устройства – оперативное (ОЗУ) и постоянное (ПЗУ). Если ОЗУ решили позаимствовать на другом предприятии, то ПЗУ предстояло разработать самостоятельно. Места для него в макете почти уже не было: всё заняли уже разработанные узлы. Мне и предложили заняться разработкой ПЗУ. Предполагаемая конструкция уже была проработана, и был даже изготовлен её макет: небольшая рамка с множеством контактов по периметру для припайки проводников. Память предполагалось выполнить на ферритовых кольцах. Предстояло ехать в институт ферритов для ознакомления достижений в этой области, нас командировали туда вместе с Леонидом Груманом. Это была моя первая командировка, и я присутствовал как статист и учился у Грумана всем хитростям переговорного процесса. Привезли мы с собой целую кучу ферритов диаметром от 1мм до 1см и их характеристики. После скрупулёзных
                18
конструкторских расчётов решено было использовать кольца диаметром 3,6 мм с внутренним диаметром 2 мм. Чтобы зашить программу в ПЗУ предстояло через это окошечко протащить 96 информационных проводов! Да ещё шины выборки строк и разрядов! Предполагалось, что ПЗУ будет иметь 8 строк по 12 разрядов, т.е. 96 колец. ПЗУ будет установлено на металлической раме с небольшими врубными разъёмами, образуя «кассету». Пакет таких кассет плюс блок питания, помещённые в один контейнер, и будет изделием «Марс». Отдельно, перед штурманом, будет располагаться пульт управления и индикации (не нашей разработки). Первые же мои пробы по прошивке привели к плачевным результатам: информационные провода (диаметром всего 0,06 мм) не желали лезть в кольца по лабиринту ПЗУ, теряли изоляцию от трения об острые кромки ферритов и ломались, не доходя до последнего феррита. Надо было что-то придумать, никто в институте мне помочь не мог, т.к. такие малогабаритные устройства ещё у нас не разрабатывались. И вот пришла идея вытянуть всю прошивку ПЗУ в линию, а затем каким-то способом уложить прошитый жгут с ферритами в рамку. Доложив в лаборатории, что иду мастерить ПЗУ во двор, я отправился в столярную мастерскую, подобрал чистую рейку длиною около трёх метров и расположился на солнышке в институтском дворе. Сначала разлиновал линейку в поперечном направлении через 1 см, затем набил по краям рейки на этих линиях по паре гвоздиков и на эти гвоздики прикрутил проводки с ферритами, всего 96 штук. Чтоб закрепить ферриты по центру рейки, пропустил через них ещё один проводник вдоль рейки и тоже закрепил его по краям рейки. Основа для прошивки была готова. Пришлось смастерить ещё приспособление для закрепления на одном конце рейки катушки с проводом и заготовить 200 бирок для маркировки прошитых проводов. Прошивка шла медленно, требовалось большое внимание, т.к. ошибка лишь в одном разряде провода привела бы к тому, что этот провод пришлось бы вырезать и протаскивать новый. Самая волокита была с последними проводами, которые не хотели лезть в заполненные кольца. Пришлось изготовить небольшое шильце из калёной проволочки, которым я осторожно проделывал маленькие окошечки в каждом феррите. Ко мне частенько подходили сотрудники, интересовались моим ремеслом и сомнительно качали головами. Григоренко с Груманом поверили в успех, когда я прошил три четверти программы. Как ни странно, уложить жгут в рамку удалось довольно легко, а вот с прошивкой разрядных шин пришлось повозиться, опять помогло то же шильце. Распаивал провода радиомонтажник из макетной мастерской. Когда всё было готово, ПЗУ пошло «по рукам», Головушкин лично пожал мне руку. Занимался я этим устройством целый месяц.  Несколько дней проверяли на стенде прошивку и не обнаружили ни одной ошибки. В дальнейшем в процессе отладки программы «Марса» выяснилось, что программу надо значительно менять, поэтому ПЗУ переделывалось ещё дважды, но делала это уже ММ (макетная мастерская), а я при этом был только консультантом.                Отладкой программы руководила Ольга Васильевна Патлис, а отладкой «железа» занимались Виола (Вика) Дмитриева и Лида Гаврилюк. Вот в эту женскую компанию «внедрили» и меня в непосредственное подчинение Вики Дмитриевой. Вика и Ольга Васильевна были старшими инженерами, а Лида – инженером. Все они были старше
                19
меня лет на пять. Сотрудничество наше оказалось очень интересным и деятельным, с ними я сохранил добрые отношения до последних дней своей работы в институте. В лаборатории к нам были прикреплены три монтажника из ММ: Саша Цивлин, Боря Сергеев и Света Поварова, все отличные специалисты, выполнявшие незамедлительно все наши «капризы» по монтажу устройства. Вика заставляла меня записывать и зарисовывать всё, что мы делаем, в рабочую тетрадь – в любом виде, лишь бы самому было понятно. Я к этому привык и в дальнейшем убеждался не раз, что даже какой-то ничтожный черновичок может сыграть важную роль. Все черновики я подшивал по годам  (по нескольку томов в год) и хранил в течение пяти и более лет. За работой я забывал про обед, пока мне не напоминали о нём. Мы с Викой занимались отладкой усилителя считывания, т.е. устройством, позволяющим формировать импульсы информации, считываемой с ПЗУ. Схему разработала Вика, но возилась с ней давно, что-то не ладилось. Меня подключили в помощь к ней. Работы по «Марсу» было очень много, поэтому образовали две смены: с 8-30 до 17-30 и с 15 до 22 часов. Мы с Викой работали, чередуясь сменами, а в общие часы (с 15 до 17-30) обменивались информацией, работая вместе. Вечером, при необходимости, оставляли друг другу записки. Усилитель не желал надёжно работать, иногда искажал информацию, и этот дефект не удавалось никак устранить. Однажды, приехав из командировки в Москву, Груман передал мне солидную схему усилителя считывания, которую он «спёр» на московском предприятии. Не было ни описания схемы, ни перечня элементов, но Груман уверял, что схема хорошо работает в каком-то вычислителе. Схема была сложной, первое время я смотрел на неё, как баран на новые ворота. После того, как я пересмотрел большое количество литературы по усилителям, до меня начал доходить смысл такого построения схемы. Кроме того, Груману удалось раздобыть временные диаграммы работы устройства, и через несколько дней я изобразил на бумаге функциональную схему: это был дифференциальный многокаскадный усилитель с обратной связью и с фильтрами питания. Чтоб окончательно разобраться с его работой, я начал макетировать каждый каскад, предварительно проводя расчёт режимов и номиналов резисторов, а после этого макет всего усилителя.  Когда я увидел, что усилитель что-то формирует, радости не было предела. Отладить его в номинальных режимах было делом времени и техники. Когда я доложил, что усилитель готов, Григоренко поручил нам с Викой совместно решить, какому из двух усилителей дать дальнейшую дорогу, Мне-то было ясно, что этот усилитель лучше, но последнее слово было за Викой, т.к. она была опытней меня и старше по должности. Она подошла к новой схеме очень критически, «пытала» меня по каждому элементу, проверяла расчёты и очень много времени работала с макетом, подключённым к настоящему ПЗУ. Наконец, она заявила, что тоже выбирает новый усилитель. Я видел, что она обескуражена, что я так быстро расправился с новым устройством, а её длительная работа пошла «в корзину». После этого я стал уважать её ещё больше. Моё же самолюбие было полностью удовлетворено: это уже третье устройство, сделанное мной, «пошло» в аппаратуру…

                20
        Макет «Марса» практически был готов, Григоренко и Груман в две смены занимались его отладкой во взаимодействии с группой программистов. Отладка шла медленно, всё время случались отказы, много времени уходило на их устранение. Отказы возникали, в основном, в соединениях, которых в «Марсе» были тысячи. Выбранные соединители (разъёмы) оказались малонадёжными, количество разъёмов всё увеличивалось по мере подключения новых узлов, увеличивалось и число отказов. Нервничали ведущие инженеры, т.к. сроки отладки срывались. До защиты технического проекта оставалось несколько месяцев, а действующего макета у нас всё не было…                Настала пора разработки электрических принципиальных схем для технического проекта. Макет «Марса» изготовили по эскизам, выполненным от руки, в процессе отладки эскизы всё время корректировались, и теперь в них разобраться могли только авторы эскизов. Мне Григоренко предложил разработать схему устройства управления (УУ), центрального блока изделия. Я сначала струхнул, но после беседы с Юрием Ивановичем успокоился. Он передал мне функциональные схемы основных узлов УУ, а также все материалы по элементной базе. В качестве элементной базы было решено взять ряд функциональных модулей «Урал», на которых была сделана известная ЦВМ того времени с тем же названием. Модуль представлял собой параллелепипед размерами 15 х 25 х 15 мм с десятью торцевыми выводами, функционально это были различные триггерные устройства, а также интегрирующие и дифференцирующие узлы. Я решил сначала изучить всю идеологию «Марса», чтоб изобразить схему наиболее рационально. Времени у меня было всего два месяца, поэтому пришлось «попыхтеть». Целыми днями без перекуров вникал я во все тонкости, рисовал временные диаграммы и черновые варианты до головной боли, пока вся работа вычислителя в реальной временной последовательности не стала для меня понятной настолько, что можно было браться за разработку любого устройства. На вычерчивание чистовой принципиальной схемы оставался один месяц. Она получалась внушительной, около двух метров длиной. Опять пришлось долго ломать голову, как попрактичнее изобразить схему, чтоб у монтажников при изготовлении УУ не возникало вопросов. Тогда не было ЕСКД (Единой системы конструкторских документов), существовал только перечень условных изображений радиоэлементов. У нас применялись «модули», всё их содержимое скрыто от глаз, монтажники видели лишь брусок с десятью выводами. Мне и пришла идея изобразить на схеме только квадратики с десятью выводами и соединения между ними. Но сразу возник вопрос: принципиальная это схема или функциональная? Мнения разделились, пришлось идти на консультацию в ОНС (отдел нормалей и стандартов), который отвечал за правильность исполнения КД (конструкторской документации). Там мнения тоже разделились. «Узаконила» мою схему начальник ОНС Крыжановская Галина Павловна: схема будет принципиальной, если на свободном поле схемы поместить рисунок с расположением модулей на плате и раскрыть содержимое одного модуля в виде небольшой принципиальной схемы. Так я всё и сделал. Схема получилась компактной и «читаемой» и очень понравилась Головушкину. Он велел все остальные блоки изобразить в таком же виде.

                21
        После того, как были изготовлены все блоки и смонтирован целиком «Марс», началась комплексная отладка его, к которой подключили и нас с Викой. Время поджимало, срок защиты неумолимо приближался, а «Марс» всё барахлил. Все отказы по прежнему происходили в разъёмах, монтажники измучились, перепаивая контакты, а мы – отыскивая места отказов, которых становилось всё больше. И ничего мы не могли придумать. Однажды я, увлекавшийся «полиндромами», прочёл слово «Марс» с конца на перёд: «Срам!» Об «открытии» сообщил на каком-то сабантуе, так и стали все между собой называть свою аппаратуру. Обстановка в лаборатории стала какой-то напряжённой. Головушкин распекал Суханова, Григоренко и Грумана, они нервничали, ссорились. «ГВ» зачастил в нашу комнату, что не нравилось коллективу. Как-то раз с одной из дам  случился казус: она, глядя в осциллограф, вдруг отскочила от него испуганно и с ужасом сообщила, что увидела на экране разгневанного ГВ. Ольга Николаевна долго успокаивала её, потом вместе с ней сходила в медпункт, где ей дали успокоительное от «нервного срыва». Невозмутимым у нас был только один человек: щупленький еврейчик Арон Зарх.  Он спокойно ковырялся с каким-нибудь макетом, а когда уставал, совал своё лицо в тубус осциллографа и дремал. Со стороны казалось, что он внимательно старается усмотреть что-то на экране. Зачастил к нам ещё один человек, привлекательный внешне мужчина, всё время о чём-то беседовал с Григоренко и Груманом. Вскоре мы узнали, что в НИИ организуется новое подразделение «Бортовой сектор», в котором будут заниматься разработкой аппаратуры определения координат самолётов и кораблей, а начальником нового подразделения и будет как раз этот мужчина, Белов Николай Яковлевич. Пошёл также слушок, что «Марс – срам» будет передан Белову…
        Мои производственные успехи и активное участие в общественной жизни привели к тому, что вскоре меня избрали комсоргом отдела, а ещё через год, в 1967 году, – секретарём комсомольской организации отделения (НТО-2). Это произошло по настойчивой рекомендации Слепнёва В.Н. Таким образом, я автоматически вошёл в состав Комитета комсомола института. Слепнёв же уговорил меня начать учёбу в аспирантуре без отрыва от основной работы (соискателем). Рекомендацию в аспирантуру дали учёные НТО-23. А с весны 1966 года я начал заниматься в спортивных секциях альпинизма и бадминтона. Кроме того, вступил в ВОИР (Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов), «НТО им. Попова», Общество рыболовов и охотников. Членство в ВОИР не требовало каких-то обязательств, я пока стал приобщаться к обширной патентной литературе в нашей научно-технической библиотеке, отслеживая все новинки в классе своей аппаратуры. Научно-техническое общество им. Попова устраивало для своих членов интересные экскурсии и показ кинофильмов из области достижений науки и техники. Общество рыболовов и охотников имело хорошую базу в д. Ландышевке под Выборгом и предоставляло транспорт для поездок туда. Мы иногда на выходные отправлялись на базу в компании с Андреем Оль покататься на лодке и наловить рыбы на уху. Неудобством было лишь оформление путёвок в Ландышевку через Большой Дом, т.к. она находилась в погранзоне. Зато в Ландышевке не было посторонних и никто не мешал нам собирать грибы и ягоды и рыбачить. А места там прямо сказочные:
                22
красивая бухта, острова с обилием земляники, тихие заводи. Мы обычно брали лодку, запас пресной воды и уезжали на целый день на один из островов, варили уху и дурачились. Ночевать возвращались на базу.   
        После знакомства с Андреем Оль на слёте туристов я «примкнул» к его компании, которую он водил в леса Карельского перешейка по выходным. Секции туристов как таковой в ЛНИРТИ не было, существовали несколько отдельных туристских групп, которые жили сами по себе и встречались только на слётах. Слёты всегда проходили под шефством Комитета ВЛКСМ, как и вся туристическая деятельность в институте. У института был собственный опытный завод на Петроградской Стороне, у которого также имелась туристская команда. Вокруг Андрея собралась самая интересная компания, в основном, ребята и девушки из НТО-3, но были люди и из других отделений и даже с других предприятий. Андрей был весельчаком-оптимистом, совершенно бескорыстным, простым в обращении и, к тому же, прекрасно играл на гитаре. Он знал абсолютно все туристские песни, популярные народные и советские песни, романсы, играл классику, причём неплохо. Я поражался, какие пассажи он выделывал на гитаре своими совершенно не музыкальными пальцами. Постоянными товарищами Андрея были Юра Соловьёв, Олег Никифоров, Алексей Фомичёв, Харис Шегабутдинов, Виктор Шаудзин, Галина Нечаева, Людмила Кирносова, - все из ЛНИРТИ; Толя Кондратьев (из НИИ «Электроавтоматика), который привёл с собой Брониславу Юшманову и ещё несколько девушек. И было ещё много ребят «переменного состава». Обычно мы выезжали за город группой из 12-16 человек. Некоторое время наша группа ездила вместе с группой Славы Цветкова из ЛИАПА, который был автором нескольких туристских песен и собрал вокруг себя великолепный коллектив. Цветков был «байдарочником» и часто вывозил нас на Бурную речку и в Лосево на соревнования туристов-водников. Через Цветкова я познакомился с Валей и Петром Серкиными, будущими своими «родственниками». Наша совместная группа объединяла 30 и более человек. Ежедневно по четвергам после работы мы встречались в метро «Технологический институт» и составляли коллективную «раскладку» на предстоящий поход, договаривались, куда и на какой электричке поедем. Цветков впервые привёл нас на Ельчинское озеро, Морозовские озёра, в Петяярви. Как здорово проводили мы время в лесу! Ходили в минипоходы от места стоянки, инициатором которых всегда был Андрей, имевший при себе набор туристских карт на все направления; играли в футбол, волейбол, бадминтон (в ЛИАПе была сильная команда по бадминтону во главе с чемпионом Союза Скачковым); устраивали настоящие «демонстрации» в дни праздников 1 мая и 7 ноября, объединяясь с другими туристами на озёрах; искали грибы и ягоды, ловили рыбу. А вечером у большого костра пели под ансамбль гитар. Очень частот наш костёр собирал до 50 и больше человек с других стоянок. У нас появилось много товарищей-туристов со всего Ленинграда. Цветков, в отличие от Андрея, был всегда серьёзным, несколько замкнутым и самолюбивым. Помню случай, происшедший с ним на Морозовских озёрах, в которых в то время разводили карпов. Он дал всем слово, что на ужин будет уха из карпа. Как только был разбит лагерь, Слава взял удочки и расположился на берегу озера. Просидел до обеда, а поклёвки не
                23
было ни одной. Звали его обедать, он не пошёл, сказал, что раз дал слово, будет сидеть до посинения», пока не выудит большого карпа. Рыба плескалась рядом, но брать не хотела. Молча просидел он до темна и лёг спать, ни с кем не разговаривая. Чуть свет – опять занял своё место на берегу. Девушки приготовили завтрак, положили ему в миску каши и принесли на берег. Осунувшийся, сидел он в унынии, глядя на неподвижный поплавок. Наконец, под всеобщие уговоры Слава встал, подошёл к костру, взял кусок хлеба и снова пошёл на берег, на ходу кушая кашу из миски. Вдруг он громко вскрикнул, бросил в кусты миску с кашей и забегал по берегу, как ужаленный. Мы все бросились к нему. А он уже стаскивал с себя одежду, показывая пальцем на воду. Мы увидели, как его удилище, торчащее концом из воды, плывёт к прибрежным камышам, а в камышах расходятся круги по воде. Пока в суматохе раздевались и прыгали в воду, удилище совсем скрылось под водой, и поиски его ни к чему не привели. Такоё вот казус случился: сутки просидев на берегу и отойдя всего на минуту, Славка лишился удочки и надежд поймать карпа. Какой же мог быть этот карп? Кг 5, не меньше… В компании Цветкова была традиция: по возвращении в Ленинград давать концерт в электричке, Слава с Андреем играли, а цветковские девушки очень прилично пели. Расставаясь на Финляндском вокзале, мы все хором пели песню Цветкова «Прощайте, дорогие друзья…». Постепенно мы отделились от Цветкова и стали ходить в походы самостоятельно. В последний раз все вместе мы праздновали Новый год (1968-й) в п. Зубово в районе Мичуринского на территории летнего пионерского лагеря. Сторожем там работал знакомый Цветкова, он нас и устроил в двухэтажном особняке. Этот праздник запомнился всем. Девушки сварили на костре замечательный студень из головы лося (откуда взялась лосина голова – не знаю), а после торжества состоялся большой концерт. Мы втроём – А.Оль, Ю.Соловьёв и я – исполняли русскую народную песню, для чего привезли красивые рубашки навыпуск с яркими кушаками и хромовые сапоги. Андрей играл на гитаре, я – на своей «хромке», а Юра стучал хохломскими ложками. Были, как водится, и дед Мороз (Цветков), и Снегурочка (Люда Подать), и подарки, и танцы, и туристские песни. Спали мы с Цветковым на теннисном столе, забравшись в спальники… Компания Цветкова ходила в походы и зимой, у них была походная печка-буржуйка, которую они таскали в рюкзаке, собирали и ставили в общей шатровой палатке. Однажды ночью палатка у них загорелась, и они едва успели выбраться из спальников, а Цветков выполз, как гусеница, в спальнике. После этого они выкопали в районе Орехова землянку, сделали накат из брёвен, нары, установили стационарную железную печку. Катаясь на лыжах своей компанией, мы пару раз в сильные морозы заходили к ним погреться…                Не терял я связи и с колпинскими туристами. В их компании мы с Валерой Симачёвым и Славой Екимовым ходили зимой в Шапки, а летом – в Заходское на Красноперское озеро и на Морозовские озёра, это были их любимые места. В Заходское я сводил и наших ребят, и однажды там даже провели слёт туристов ЛНИРТИ -  так там красиво: озеро с гранитным причалом, финский заросший особняк в лесу с мраморным портиком, сохранившиеся клумбы с садовыми цветами и клубникой, много ландышей и грибов.

                24
        Мы «облазили» практически весь Карельский перешеек, побывали на всех известных и неизвестных озёрах и речках. Замечательное было время! Днём мы купались и катались на самодельных плотах, играли в разные игры, ходили по карте и учились ориентированию. А вечером, сидя на берегу тихого озера или речки, пели любимые песни. Андрей был неутомим в своём мастерстве. Как правило, песни заказывали поочерёдно, и он беспрекословно исполнял «заказ». Часто засиживались до утра с гостями от соседних костров, иногда и сами ходили в гости. Туризм в те годы был массовым, трудно было найти место, где не было бы никого.  Все сухие деревья в лесу были выпилены. Приходилось выискивать их  даже в километре от стоянки. Живые деревья никогда никто не рубил, в лесу был полный порядок. Берега же на популярных озёрах были вытоптаны тысячами туристов, на них не было ни травинки, ни мха.               Мы с Андреем обитали всегда в одной палатке и частенько «откалывали номера». Я иногда приносил в рюкзаке патефон или гармонь, и когда все улягутся спать, мы «включали» патефон или гармонь. Снова все вылезали из палаток и веселились у костра. Андрей также приносил радиоприёмник и включал «запрещённое» радио. Ещё любил он затаскивать на ночь в палатку камни, разогретые в костре, иногда возился с ними с полчаса. А под утро, когда они остывали и только мешали, вытаскивал их обратно. Любил он также с кружкой горячего чая или кофе с бутербродом погружаться в озеро: в воде, говорил, комфортнее, не так сильно потеешь!                В Синёве у нас был знакомый дядя Миша, в прошлом боцман, который давал нам на выходные лодку (за бутылку вина), и мы уезжали на острова, где народа было меньше – только рыбаки. Плавать по Вуоксе в белые ночи – незабываемо. Был у нас и «свой» остров, «Кондратсари», - в честь Толи Кондратьева, который однажды предложил пристать к нему. В Синёве я познакомился с братьями Юры Соловьёва Мишей и Сашей. Миша (старший брат) был очень остроумным, говорил слегка заикаясь. В ту пору он был «фотомоделью»: во всех мужских парикмахерских висел большой портрет его с «эталонной» причёской. Саша (младший) после окончания ЛЭТИ пришёл к нам в ЛНИРТИ и, как говорится, попал в струю: вместе с другими молодыми специалистами они разработали современный вычислитель широкого применения, чего не удалось сделать нам у Головушкина. Сашу сразу из инженеров возвели в ранг начальника лаборатории, а ещё через несколько лет начальника отдела! Однако отсутствие опыта в «пробивании» своих разработок и в борьбе с «зубрами» бюрократии привели к тому, что он уволился из ЛНИРТИ на заре «перестройки». Позже они вместе с Мишей организовали собственную «фирму» по компьютерному матобеспечению, где работают и сейчас. Юра же несколько лет был Секретарём Комитета ВЛКСМ ЛНИРТИ, но по этой линии  дальше не пошёл, предпочёл остаться на исследовательской работе, занялся изобретательством, получил много «Авторских свидетельств». Он единственный из нашей туристской «братии», кто до сих пор работает в ЛНИРТИ, правда, уже в частной фирме, и занимается разработкой связной аппаратуры. Сейчас он участвует в ходовых испытаниях кораблей – фрегатов для Индии – в части отладки аппаратуры командной связи с палубными вертолётами. Есть в семье Соловьёвых ещё младшая сестра Лена. У неё рано проявились способности в
                25
музыке. Она окончила Консерваторию по части скрипки и много лет играла в оркестре Темирканова. Нас с Соловьёвым, двух ЮР, ребята называли по-разному, по прозвищам: Соловьёва – «Рюрик», а меня – «Юрлы». Получилось это с «лёгкой руки» Олега Никифорова, который очень сильно заикался. Ему некоторые сочетания звуков просто было не произнести, и он многие слова переделывал под свои возможности. До сих пор меня иногда называют Юрлой… Однажды на Финляндском вокзале Андрей попросил подождать одну девушку Надю, которая хочет «пристроиться» к нашему коллективу. И вот приходит Надя. Увидев её, я был очень удивлён и обрадован: давненько я уже поглядывал на неё в институте, а познакомиться случая не было. Впервые я увидел её на занятиях по гражданской обороне, на которые меня направили от НТО-23. Она была «старшей санитаркой», т.е. командиром девушек в санитарной дружине ЛНИРТИ, а я числился в группе спасателей. Фамилия её – Милославина, очень подходящая к её облику: она была великолепна в белом халате, с пышными аккуратно подстриженными волосами, с неторопливыми манерами и приятным голосом. Я исподтишка любовался ею, не зная, как познакомиться. Чувствовалось, что она была старше меня. Теперь мы познакомились и быстро «сошлись характерами». Надя «прописалась» в нашей компании и стала её украшением. В спортивном отношении Надя была не на высоте, мы с Андреем подтрунивали над ней из-за этого, она не обижалась. Она больше всех получала «фолов» при игре в «штандер», и Андрей наградил её самым длинным прозвищем: «Афанасий Самоварович Синепупенко», который надо было называть, бросая на неё мяч.
        Походы в выходные дни были как бы моим хобби. Мне давно хотелось заняться каким-нибудь спортом по-настоящему. Весной 1966 года я пришёл в секцию альпинизма ЛНИРТИ, увидев на стене объявление о наборе молодых людей. Одновременно записался в секцию бадминтона. Бадминтоном я прозанимался, вернее, проиграл два года. Никаких специальных занятий, как и соревнований, не было. «Тренером»  был обыкновенный второразрядник, игравший вместе с нами. Институт снимал для бадминтона и волейбола спортзал в школе в пяти минутах ходьбы от института. Мы играли до осени 1968 г., пока меня не «загребли» в армию. В секции же альпинизма всё было поставлено, как надо, и мне там сразу понравилось. Тренером была Галина Александровна Павлова, мастер спорта, молодая симпатичная женщина. Её муж также был альпинистом, заслуженным мастером спорта. У них рос сын Миша (6 лет). В секции занималось около 30 человек, среди них были уже перворазрядники. Каждое лето 10 человек выезжали в альплагеря по путёвкам, которые Павлова доставала через обком профсоюза во Дворце Труда. Путёвками там заведовал Керш Семён Михайлович, у которого Галина Александровна была любимицей среди альпинисток, и нам путёвки всегда доставались. А вообще тогда достать бесплатные путёвки было непросто. Занятия по общефизической подготовке проводились два раза в неделю в небольшом одноэтажном здании на ул. Воинова (теперь это Шпалерная улица) в непосредственной близости от ЛНИРТИ, которое институт арендовал. Здесь же занимались борцы, штангисты и некоторые другие спортсмены. Техника альпинизма отрабатывалась на скалах в районе Приозерска- Кузнечного, куда
                26
мы выезжали летом один раз в месяц. Самые массовые выезды были на 1 мая и 7 ноября (на открытие и закрытие сезона). В эти праздничные дни на Скалах собирались альпинисты со всего северо-запада, в т.ч. из Москвы, и проводились официальные соревнования по скалолазанию. Павлова с мужем обычно входили в судейскую бригаду, а мы все наблюдали за соревнованиями. Галина Александровна всё свободное время проводила с нами, комментировала прохождение трассы спортсменами, объясняла их ошибки и т.д. Когда соревнования заканчивались, она на эти промаркированные трассы выводила нашу команду, и разрядники проходили их, а новички карабкались рядом на простых трассах. Ястребиное озеро со своими скалистыми берегами и прозрачной водой – одно из самых красивых мест Карельского перешейка. Скалы поднимаются прямо из воды, имеются внушительные вертикальные стенки, каньоны, гроты, карнизы. Самый длинный маршрут на соревнованиях – 80 метров! Наверху есть отличные смотровые площадки. О наших занятиях я снял кинофильм «Омега на Скалах», «Омега» - это название спортклуба ЛНИРТИ. В праздники вечерами на Скалах вспыхивают десятки костров, звучат песни, тосты и даже устраивается настоящий салют. Ребята из МВТУ им. Баумана привозили с собой небольшую пушку и бабахали из неё с самой высокой скалы, а рядом жгли стружку магния, которая горела ослепительным синим пламенем. Если подняться в такой вечер на скалы, виден бисер огней, окаймляющих озеро. И слышен глухой гомон голосов, как будто гудит пчелиный рой… К нам на костёр (к «Галочке») всегда приходили Керш С.М. и «старик» Буданов – известный альпинист, ходивший на восхождения с Виталием Абалаковым, заслуженный мастер спорта. Он был обычно главным судьёй соревнований на Скалах. Они вместе с нами пили горячий глинтвейн (ничего другого альпинистам не позволялось) из алюминиевых кружек и пели песни. В нашей команде было несколько гитаристов, самым «заводным» из которых был Алик Сафаров со своей любимой песней про страну «Халабалу». Позже «Халабалой» прозвали очень шуструю и весёлую девушку Люду Кирносову…                От станции Кузнечное до Скал было 18 км, ходьба до Ястребиного озера, т.н. «ишачка», была хорошей тренировкой. Это расстояние по «кислой» дороге мы проходили за 3 часа, теряв при этом по паре кг веса… Вскоре наметились мои успехи в альпинизме. Я хорошо выполнял все упражнения в зале и на Скалах, усвоил технику работы с верёвками, страховку, узлы и подвязки. Павлова хвалила меня, но всегда говорила, что у меня мала «диагональ» (расстояние от пальцев вытянутой руки до пальцев противоположной ноги), что для альпиниста немаловажно. Она обещала отправить меня в настоящий альплагерь летом 1967 года. После «драки» за путёвки спортклубу «Омега» досталось 10 путёвок в два лагеря. В июле месяце мы вместе с Людмилой Кирносовой отправились в альплагерь «Торпедо», находящийся в Северной Осетии, на фирменном поезде «Нева». Впервые я ехал на Кавказ и при приближении к горам всё время смотрел в окно, когда же появится их силуэт на горизонте, но вокруг простиралась безбрежная равнина. Потом мне показалось, что стало темнеть, и вдруг совершенно неожиданно из этой мглы вырисовалась настоящая стена, стоящая перед нами и закрывающая небосвод на 30 градусов! Это был Главный кавказский хребет в фиолетовой дымке. Мы вышли на станции
                27
Беслан, там нас уже поджидал автобус «Икарус». Всего нас приехало около 30 человек – из Ленинграда, Москвы и попутных городов. Из Беслана путь лежал в г. Орджоникидзе     (теперь Владикавказ), столицу Северной Осетии, где мы отдохнули на местной турбазе, а утром следующего дня приехали в Цейское ущелье, где и располагался альплагерь «Торпедо». Горы, видимые мной в первый раз, произвели сильное впечатление. Чем выше поднимали нас машины, тем величественнее становились вершины, «легче» становился воздух, ярче цвета. Теперь понятно, почему горцы любят свои места, они прямо завораживают. Расстояния совершенно теряются в абсолютно прозрачном воздухе. А утром перед отъездом из Орджоникидзе мы успели полюбоваться красотой долины, в которой расположен город на реке Терек при входе в Дарьяльское ущелье. Всю южную половину небосвода закрывают величественные горы с белыми «головами». В небольшом местном пруду мы услышали необыкновенный концерт: несметное количество лягушек, живущие в его зелёной тине, исполняли настоящую «симфонию» - такого «концерта» я нигде раньше не слышал…                Альплагерь находится на высоте немногим более 2000 м у подножия красивой скалы Монах, стоящей поперёк ущелья. По преданию первым на эту скалу по вертикальной стене поднялся монах, имя которого не сохранилось, а спуститься он не смог и умер на вершине. В центре лагеря, как и полагалось в те времена, стоял бронзовый «альпинист» Ленин рядом с административным зданием. Чуть подальше на возвышенности расположена ротонда – круглый зал со стеклянными стенами, откуда можно любоваться панорамой ущелья; здесь же проводятся праздничные мероприятия и танцевальные вечера. Чуть пониже имеется открытый бассейн с изумительно красивой водой, которая ручьём стекает прямо с Цейского ледника и вытекает из бассейна в речку Цей-дон. Выше всего этого расположен двухрядный палаточный городок для альпинистов: один ряд – для женщин, второй – для мужчин. Палатки установлены капитально на фундаментах, вокруг палаток выкопаны канавки, что вода не затекала вовнутрь. После обеда состоялось общее собрание, нас разбили на две группы по 25 человек. В нашей группе инструкторами стали Филиппов Юрий Фёдорович (мастер спорта) и Вадим Лурье (1-й разряд). Нам предложили выбрать старосту самостоятельно, а инструктора занялись изучением наших характеристик, которые все привезли в закрытых конвертах. Старосту сложно выбрать, когда друг друга не знаешь, все молчали. Неожиданно Филиппов предложил в старосты мою кандидатуру, все обрадовались и сразу согласились, а я даже сказать ничего не успел. Не знаю, что Павлова такого написала в характеристике; скорее всего сыграло то, что я на самом деле был старше всех в группе… Два дня нам отвели на акклиматизацию, врач осматривал нас каждый день, измеряя пульс, давление и т.д.  Мы знакомились друг с другом, устраивали свой быт. Поселился я вместе с ленинградцами, Люда Кирносова – тоже со студентками из Ленинграда, среди которых была одна кабардинка – Натэлла. Мы все вместе гуляли по ущелью. Несмотря на предупреждения врачей, многие за два дня успели обгореть, т.к. солнечная радиация здесь сильная, даже облака не спасают. Самые отважные ныряли в бассейн с водой в 4 градуса Цельсия. В лагерь по недоразумению попали четверо азербайджанцев, которых «наградили»
                28
путёвкой на отдых за хорошую работу. Здесь же оказалась пожилая пара, тоже пожелавшая отдохнуть на Кавказе. Как такое получается – не понятно… Начались альпинистские будни. До обеда были теоретические занятия (техника восхождений, альпинистское оборудование, способы страховки, оказание первой помощи пострадавшим…), а после обеда – практические занятия на местных скалах, выходы на ледник и перевалы. После окончания двухнедельных занятий предстоял зачёт с выставкой оценок, заключительные соревнования по технике восхождения и спуска, и в завершении – подъём на Пик Николаева (4500 м, 1 «а» категория сложности). Я просыпался очень рано и, когда все ещё спали, выходил из палатки и любовался утренними туманами, которые медленно уходили из ущелья под воздействием Солнца. Собственно, это были облака, спускавшиеся ночью вниз, а теперь поднимались к вершинам. Иногда белая «дышащая» стена стояла буквально рядом с лагерем, то приближаясь, то удаляясь, и, наконец, отрывалась от земли и нехотя поднималась вверх, открывая путь солнечным лучам. Снизу из ущелья доносился лай собак, пение петухов, блеяние овец -- начинался день. В свободные дни мы иногда спускались до ближайшего аула, покупали на рынке вкусный кавказский хлеб, ещё хранящий тепло печек. На рынке продавались, в основном, изделия из овечьей шерсти и молочные продукты, а также живность (куры, овцы, козы). Ходили и вверх по ущелью до второго альплагеря «Буревестник», расположенного при слиянии Цей-дона и Сказ-дона (дон – это ручей), стекающих с Цейского и Сказского ледников. Просыпались мы ежедневно под музыку Высоцкого, и почти весь день крутили плёнку с записями из к/ф «Вертикаль», вышедшего недавно на экраны. Песни удивительным образом вписывались в атмосферу лагеря и в наше настроение. А как «идут лавины одна за другой» мы видели воочию или слышали их «реактивный» рёв и неприятный звук цокающих камней. Каждый вечер в «Ротонде» собирались на праздник танцев и песен. Хорошо играли на гитарах инструкторы, великолепно пели девушки из второй группы, особенно песню «Да обойдут тебя лавины», такого исполнения мне больше не пришлось услышать…                Время пролетело быстро, пошла заключительная неделя: зачёты, соревнования, восхождение. Все были довольны и веселы: закончилась «ишачка». Зачёты все сдали успешно. И вот – соревнования. Надо было подняться на вершину скалы по определённому маршруту и спуститься дюльфером. На страховке стояли инструкторы. Соревновались только мужчины, женщины были в роли болельщиков. Наш Филиппов провёл показательное выступление, и соревнования начались. Маршрут был не очень сложным, всего две неприятности предостерегали участников: каньон в начале и карниз в конце маршрута, но надо было показать хорошую технику и не нахватать штрафных очков. Выпускали нас по алфавиту, я выступал в последних рядах, и, видя ошибки предыдущих участников, всё продумал и составил в голове план прохождения трассы. Я был уверен, что покажу хороший результат. Когда мне дали старт, я мигом пробежал начальный участок трассы и оказался перед каньоном. Тут-то и выяснилось, что для меня это непростое препятствие: я не доставал ногами до надёжных точек опоры, меня отбрасывало от скалы, когда я пытался до них дотянутся (вот когда сказалась малая
                29
моя «диагональ»), и приходилось цепляться за едва заметные выступы, с которых один участник уже сорвался. Меня мигом прошиб холодный пот, но я всё же переполз через каньон, однако при этом забыл про страховочную верёвку, которую надо было вовремя перекинуть через зуб на скале, и она зацепилась за этот зуб. Когда я это понял, возвращаться назад уже не было смысла, т.к. при этом ещё дважды надо было бы преодолевать каньон. Я решил выбрать на себя страховочную верёвку и пустить по ней «волну», чтоб сбросить её с зуба. Однако страхующие не отпускали верёвку, а мои дёргания они воспринимали как требование выбирать её на себя. Так и стоял я, не зная, что делать. Наконец, судья соревнований дал команду в мегафон отдать на меня верёвку, я сбросил её с зацепа, потеряв в каньоне несколько минут. Чтоб как-то наверстать упущенное, со всей имевшейся сноровкой рванулся вверх. И опять меня поджидала неприятность: позабыв про карниз, я со всего хода ударился в него головой. Хорошо, что на голове была каска. От неожиданного удара я плохо стал соображать и не мог придумать способ преодоления карниза. Просто подтянулся на руках, оторвав ноги от опор, за что получил новые штрафные баллы (нарушил правило «трёх точек»). Спуск дюльфером выполнил быстро, т.к. эту технику освоил хорошо. Так что вместо ожидаемого призового места занял лишь восьмое… Вечером был праздничный ужин и чествование победителей соревнований. А у меня гудела голова, и мне было не до веселья. В конце вечера к трибуне подошёл начальник лагеря и сообщил потрясающую новость: в этом году в ознаменование 50-летия советской власти организуется массовое восхождение на Казбек и Эльбрус, и мы вместо пика Николаева идём на  самую высокую вершину Европы! Мы долго кричали «Ура!» и качали начальника лагеря. Новичкам в альпинизме  не разрешалось подниматься на «пятитысячники», но нам в виде исключения такую возможность дают. Завтра до обеда – сборы, а после обеда – выезд в район Казбека (в село Казбеги). Утром всем предстоит медосмотр, кого-то, возможно, и не выпустят на Казбек. На следующий день с утра я вместе с другими старостами получал продукты (сухим пайком) на продовольственном  складе для своей группы: тушёнку, соки, сухари, галеты, воблу, сухофрукты, сушёный картофель, сахар, шоколад, чай, а также спички, топливо (сухой спирт), медикаменты, примус и керосин, палатки, рюкзаки, спальные мешки. Набралось всего немало (на 4 дня). Чтоб был порядок, я все продукты и оборудование разделил на всех поровну и каждому вручил бумагу-«раскладку», чтоб было ясно в походе, у кого что искать. Все рюкзаки с табличками владельцев и всё альпинистское снаряжение погрузили в грузовик. К обеду за нами приехали армейские машины, и в 15 часов наш караван двинулся в сторону Казбека, в лагере остался только обслуживающий персонал. Проехав г. Орджоникидзе, мы углубились в Дарьяльское ущелье по т.н. Военно-грузинской дороге, внизу ворковал Терек. Чудесные места, воспетые Лермонтовым! Сделали остановку у знака, извещавшего, что впереди – Грузинская ССР, спустились к Тереку и умылись в его воде. В сумерках приехали в Казбеги, разгрузились и разбили лагерь вблизи села в живописном местечке на берегу горного ручья. В лучах заходящего солнца бронзовым отливом величественно красовался Казбек. Через три дня мы должны ступить на эту вершину, во что сейчас как-то не верилось.
                30                Назначив дежурных на завтра, я засел за составление     раскладок на все дни, пока варился ужин. После ужина попели у костра, потом собрали в окрестностях все дрова, для того, чтоб завтра каждый мог взять с собой по паре поленьев на большой костёр после восхождения на Казбек. Вверху никаких дров нет, надо их тащить снизу. А еду будем готовить на примусах. По существующей традиции керосин несёт староста, и идёт он последним в группе…  Утром нас подняли очень рано, когда было ещё темно. Пока завтракали и собирали рюкзаки, рассвело. Среди фиолетовых силуэтов ближайших вершин сверкал вдали величавый Казбек, была полная тишина. Сегодня предстоит тяжёлый день: от села Казбеги, расположенного на высоте 1км, надо подняться на высоту 3500 м, где будет разбит базовый лагерь, пройдя 15 км. По довольно крутому склону мы выкарабкались из ущелья, перед нами открылась зелёная долина. Вдали виднелся аул, а ещё дальше, на возвышении, стоял какой-то замок. Сделали небольшой привал, чтоб проверить свою амуницию и перешнуровать обувь, дальше будут лишь пятиминутные остановки для отдыха (каждый час) и получасовой привал на обед. Зашли в аул, где к нам присоединился местный проводник, который и поведёт группу на Казбек. Это был сухощавый мужчина лет шестидесяти. Инструктор сказал, что он многократно поднимался на вершину, для него – это просто прогулка. С ним пошли также его сын и две кавказские овчарки – лохматые дружелюбные гиганты. Одеты проводники были очень легко, за плечами были пристроены аккуратные рюкзачки… Около подножия холма, на котором стоял замок, группа остановилась. Это был знаменитый замок Царицы Тамары, священное место для грузин, каждое воскресенье сюда приезжает много народа на поклонение. Как раз при нас из долины поднялся вертолёт и приземлился рядом с замком. Из вертолёта вышли люди и пошли с обнажёнными головами к замку, а вертолёт сразу же улетел вниз. Теперь таким образом доставляют верующих к святыне…  Дальнейший путь был довольно однообразным, хоть и на красивом ландшафте: одна долина сменяла другую, зелень становилась всё ярче, воздух прозрачнее, а рюкзаки тяжелее. Я шёл последним, иногда щёлкая своим «Федей». Рюкзак мой весил около 25 кг (все рюкзаки взвешивали, чтоб случайно не оказалось бы у кого-нибудь явного перебора), спина давно была мокрой, на небе не было ни облачка. Прошли зону рододендронов, о которые поободрали бока, и подошли к границе вечных снегов (около 2800 м), где и остановились на обед около небольшого ледника. С облегчением сбросил я с плеч рюкзак! Стало так легко, что хотелось прыгать. Пообедав и немного отдохнув, потопали дальше, шли медленно и осторожно по морене: оступиться на острых камнях с грузом на спине было крайне нежелательно. Предстояло подняться ещё примерно на 500 м, по сторонам мы уже не смотрели, смотрели на ноги впередиидущего, мысленно выбирая ступеньки из камней. Наконец, преодолев крутой довольно подъём, мы оказались на небольшом плато, со всех сторон окружённом горными вершинами. Всё! Здесь разбиваем лагерь. Полтора дня на акклиматизацию, и послезавтра – штурм Казбека. Отсюда пика не видно, но мы находимся в непосредственной близости с массивом горы. Растяжки палаток крепить было не к чему, пришлось таскать тяжёлые камни и привязываться к ним, внутренние же колья для палаток мы притащили с собой.
                31
Необычными здесь были цвета пламени примусов, мхов на камнях и расцветки нашей одежды. Я подумал, что это у меня «сдвиг» какой-то, но инструкторы всё разъяснили: в разряжённом воздухе свет рассеивается по-другому, все цвета становятся яркими и контрастными. Вода на примусах закипела очень быстро, но чай плохо заваривался, долго варилась каша. Виновата опять высота: при низком давлении вода закипает при температуре много ниже 100 градусов. Во время ужина инструкторы внимательно ко всем присматривались, интересовались самочувствием. Никто не жаловался. У меня слегка шумело в голове и зудела спина… Проснулся я, как всегда, рано. Подъём намечен на 8-30, и я от нечего делать взялся за приготовление завтрака. Услышав мою возню, из палатки вышел Филиппов и пожурил меня за то, что я (староста) сам занимаюсь костром. В альпинизме свои законы, старшие в группах должны «руководить», а не заниматься второстепенными делами. После завтрака до обеда приводили в порядок своё обмундирование и оборудование для завтрашнего подъёма и занимались под контролем инструкторов общефизической подготовкой, после обеда совершили прогулку по будущему маршруту до Рокского перевала. Стоя на перевале и глядя в тёмную жуть облаков (солнца не было), синеющую внизу, я представил «яму» глубиной в 4 км, на дне которой плещется море, стало как-то не по себе. Тепло Солнца всё же чувствовалось сквозь сумрачную пелену, долго нам не дали греться, чтоб не обгореть раньше времени. Вечером мы узнали, что на Казбек пойдут только новички, разбитые на «четвёрки», под руководством нашего проводника с собаками в сопровождении нескольких инструкторов. Разрядники, пришедшие с нами, и остальные инструктора пойдут на другую вершину по маршруту 4-й категории сложности. В лагере останется «аварийная» команда и те, кто утром почувствует себя неважно. Составили «четвёрки», их оказалось семь. В «нашу» четвёрку вошли трое ленинградцев (в т.ч. Люда Кирносова – в каждой связке была лишь одна девушка) и осетин Мурат из Беслана. Подъём наметили на 3 часа утра – надо до восхода Солнца пройти лавиноопасный участок и участок ледопада…                Вставать утром не хотелось, но мысль о том, что нам предстоит, подняла всех очень быстро. Над головой сверкали звёзды на абсолютно чёрном небе, красота была редкая. Луна освещала всё вокруг таинственным светом. Вышли около четырёх часов налегке, имея при себе лишь тёплые носки, крем для лица и сухой паёк (вобла, галеты, сахар, шоколад, сухофрукты), в руках были ледорубы, на шее висели очки со светофильтром и экраном для носа. Я ещё взял, конечно, «ФЭД». У инструкторов был лёгкий рюкзак с верёвками, палаткой, медикаментами и с вымпелом, который предстояло водрузить на вершине. Было очень тихо, говорить и кричать было запрещено. Впереди, мерно покачивая рюкзачком, шёл аксакал-проводник, рядом семенили овчарки. У инструкторов была пара лыжных палок без колец, о предназначении которых мы узнали позже. Когда взошло Солнце, мы были уже далеко от лагеря, позади остались ледник и все опасные участки, и мы оказались непосредственно у подножия пика Казбек, который уходил вверх градусов под 60 справа от нас. Пока ещё мы шли по пологому серпантину, огибая пик. Солнце светило где-то внизу, на это было странно смотреть сверху вниз. На высоте 4,5 км начались первые приступы горной болезни, кое-кому дали таблетки. Вскоре отказалась
                32
идти выше компания азербайджанцев, такой «отдых» их утомил. На ровной площадке поставили палатку, привязали к ней на палке красную тряпку (на всякий случай), в палатку забрались «отдыхающие», а мы пошли дальше. Наконец, наступил момент, который я давно ожидал: мы забрались выше всяких облаков. Под нами простиралось безбрежное волнистое белое море, над которым сияло Солнце на тёмно-синем небе. Удивительно, но Солнце всё ещё освещало нас снизу. Дышалось очень легко. Вскоре Солнце стало надоедать, пора была прятаться от него. На пятиминутной остановка все вытащили запасы крема и зубной пасты и намазали все незащищённые части лица. Почти все не подумали о нижней части носа и подбородка (в том числе и я) и поплатились за это, как выяснится позже. Мы всё ближе подходили к конечному конусу Казбека, проводники стали ставить вехи с флажками через каждые 200 метров, что нам казалось странным: на небе не было ни облачка. Наступил момент, когда дальше идти было некуда, кроме как наверх: серпантин кончился, прямо перед нами был склон под 60 градусов, преодолев который мы выйдем на седловину Казбека. Самочувствие намного ухудшилось, подступала тошнота, болела голова. Инструкторы ко всем присматривались, многим дали таблетки. Отдохнув и перекусив, мы пошли вверх с ледорубами наготове каждый по своему пути, вбивая ступни ног в плотный снег склона. Было бы интересно посмотреть на это со стороны: масса людей, как муравьи, ползёт по белому «стволу» вверх. Забыл сказать, что вчера к нашему отряду присоединились альпинисты из другого альплагеря, и сегодня мы вместе пошли на восхождение. Я поднимался, не глядя по сторонам: было муторно, хотелось скорее всё закончить. Приходила в голову мысль: на черта это надо? Сидели бы сейчас где-нибудь на берегу озера… Неожиданно склон кончился, и я перевалился через его кромку, оказавшись на ровной площадке. Это была седловина Казбека. Слева торчала вершина высотой около 100 м, справа – вершина более пологая и пониже. Для достижения цели оставалось подняться на левый пик, но как не хотелось это делать! Вместе с другими я сел на свой ледоруб, воткнутый в снег, надо было отдышаться. Достал фотоаппарат и нехотя сделал несколько снимков. Увидев моё минорное настроение, ко мне подошёл инструктор и поинтересовался, не нужна ли помощь. Пожаловавшись на тошноту, я попросил таблетку, после её принятия вскоре немного полегчало. На седловину выползли все, вид у многих был неважным, требовался отдых. Однако на этой высоте (5000 м) было минус 15 градусов, и долго здесь не засидишься. К тому же началась позёмка – признак портящейся погоды. Инструкторы и проводник отошли в сторонку и о чём-то активно спорили. Закончив совещание, они взяли верёвки и начали быстро их разматывать. Они решили соорудить «перила» из этих верёвок и «поднимать» нас вдоль перил «порциями». Несколько человек, в основном девушек, на вершину не пустили из-за плохого самочувствия. Первые 10 человек пошли вверх, держась за перила. Погода резко изменилась: завыл ветер, вершина скрылась в снежной пелене. Когда подошла наша очередь, и мы, закоченевшие, поднялись на высшую точку Казбека, вокруг абсолютно ничего не было видно. А я мечтал снять панораму Кавказа с видом на Эльбрус! Всё же я успел сфотографировать своих товарищей, и нас сразу «погнали» вниз: надо было успеть всех «поднять» на вершину, пока ещё позволяла погода. Наконец, с вершины спустилась
                33
последняя группа, перила сняли и дали команду «подкрепиться», т.к. больше отдыха не будет до самого лагеря. Я заметил обеспокоенные лица инструкторов. Они опять немного посовещались, и несколько человек с верёвками ушли вниз. Вскоре нас собрали в общую кучу и объяснили, что в условиях бурана надо спешить покинуть вершину, и спускаться будем «суворовским» методом (на пятой точке) поочерёдно по одному и тому же пути с ледорубами наготове. Внизу поперёк склона натянуты верёвки, около которых дежурят инструкторы, так что бояться нечего – полный вперёд! Ощущение было незабываемое: летишь в неизвестность, снег лезет в рот и глаза, ничего, кроме ветра не слышно, и вдруг кто-то хватает тебя за бока и ставит на ноги! А здесь уже шутки, поздравления с благополучным прибытием и пр. Внизу ветер спокойнее, но валит густой снег. Съехали вниз мы метров 100, до «серпантина». Построившись в колонну, быстрым шагом пошли вниз, держась за общую верёвку, чтоб случайно не потеряться в этом мареве. Впереди шёл наш проводник с собаками, которые убегали вперёд и через некоторое время возвращались назад, указывая дорогу. Наших старых следов не было и в помине. Чтоб мы делали без собак, не знаю, да и вехи ставили не напрасно. Проводник примерно знал, где он ставил веху, и пока её не находили, дальше не шли. Постепенно стихал ветер, самочувствие улучшалось, все разогрелись до паровозного пыхтения. И настроение поднималось. Чуть тревожно было от отсутствия видимости, но проводник шёл вперёд уверенно. Вскоре нашли палатку с «отдыхающими», и тоже немного передохнули, пока они собирались в дорогу. Снег всё не прекращался, и стали поговаривать насчёт возможного схода лавин. Нам запретили разговаривать и приказали «слушать» (не зацокают ли вверху камни). Шли быстро, чтоб успеть в лагерь до наступления сумерек. Пришли вовремя, едва волоча ноги. В лагере уже беспокоились о нас, видя, какую шутку сыграла погода. Всех нас построили, поздравили с покорением первой вершины и всем преподнесли по кружке тёплого молока (так посвящают в альпинисты). Хотелось забраться под одеяло, но надо было ещё приготовить обед. Тщетно пытался я вытащить кого-нибудь из палаток, все лежали пластом. Так что сам стал готовить обед, за что получил очередной выговор от Филиппова. Всех (желающих) накормил, сразу плюхнулся в кровать и моментально заснул, что редко бывает… Пробуждение было забавным. Я не мог, как ни пытался, приподняться и сесть. А когда расстегнул молнию и выполз из спальника, не поверил глазам: все наши спальные мешки крепко вмёрзли в лёд! Вечером, по-видимому, нанесло много снега, который от нашего тепла растаял, а к утру грянул мороз и вморозил нас в грунт. На небе не было ни облачка, ничего не говорило о вчерашней пурге. Солнце золотило все видимые вершины. Под носом болело, я обнаружил там, а также на губах, болезненные нарывы. У большинства было то же самое. Это были солнечные ожоги и обморожения влажных мест. После завтрака объявили быстрый сбор, к 12 часам нам надо прибыть в Казбеги, где для нас приготовлен какой-то сюрприз. Спуск с горы, конечно, легче «ишачки» подъёма, но при нём нагрузка на ноги тоже велика. Нас гнали вниз бегом, и надо было напрягаться, чтоб не укатиться колобком. Кто-то из «отдыхающих» кавказцев снял с себя надоевший рюкзак и пустил его впереди себя. Рюкзак, набирая скорость, покатился вниз, и догнать его уже не было никакой               
                34
возможности, а внизу паслась отара овец. Чабан, услышав звон посуды в рюкзаке и наши крики, бросился наперерез. Он остановил рюкзак своим шестом с крючком на конце и покачал укоризненно головой: могли пострадать овцы. Досталось шутнику от инструкторов на орехи! В Казбеги нас уже ждали. Отряд построился на небольшой площади в центре села. Здесь же стоял стол, покрытый красным полотнищем, на нём располагались кубок и стопка небольших книжечек. Начальник нашего отряда отрапортовал загорелому мужчине: «Отряд альпинистов-новичков в трудных метеоусловиях совершил восхождение на вершину Казбек…»  Неизвестный мужчина поздравил нас с покорением первой вершины, на что мы дружно рявкнули: «Ура!» Потом он вручил начальнику отряда памятный кубок и начал поздравлять нас персонально, вручая каждому небольшую книжечку. Это было удостоверение участника юбилейной «Казбекиады» в Северной Осетии. Это и был обещанный сюрприз: удостоверения вручал Председатель Совета Министров Северной Осетии, в прошлом тоже альпинист!... На автобусе нас доставили на турбазу в Орджоникидзе, где накормили и вручили билеты на поезд «Северная Осетия» до Москвы. Уезжаем завтра… После прибытия в альплагерь весь вечер сдавали имущество и собирались в дорогу. В 9 часов вечера состоялось собрание, на котором инструкторы попрощались с нами. Филиппов вручил каждому книжки альпинистов и характеристики-рекомендации. В моей характеристике была рекомендация дальше заниматься альпинизмом. В 22 часа в «Ротонде» начался прощальный бал. Было, конечно, весело, но с привкусом печали; да и физиономии наши не располагали к веселью: улыбаться мешали болячки, вскочившие на губах и под носом…  Утром наша ленинградская команда в сопровождении осетина Мурата отправилась покупать в дорогу фрукты. Мурат привёл нас в какой-то сад, переговорил с хозяином и махнул нам рукой. Хозяин встретил нас очень приветливо и сказал, что мы можем взять фруктов, сколько пожелаем. Мы набросились на сочные абрикосы, лежащие на земле, но он замахал руками и, смеясь, сказал, что брать надо с деревьев. Вернулись в лагерь мы с полными мешками спелых абрикосов, не заплатив за них ни копейки! Не имей сто рублей, а имей сто друзей – спасибо Мурату!... На станции Беслан, распрощавшись с Муратом и с ребятами, уезжающими другим поездом, мы отбыли в Москву. Ехали с песнями и шутками, кисло улыбаясь, но иногда всё же взрываясь от смеха с гримасами боли. До самой Москвы ели абрикосы, которые уже не казались такими вкусными, как в начале. Никогда в жизни я не ел больше столько абрикосов. Когда мы вышли на Курском вокзале Москвы, все шарахались от нас, как от прокажённых: толпа черномазых с коростами на физиономиях. На следующий день, в субботу, наша группа (Саша, Таня, Нателла, Люда и я) прибыла в родной город. За два дня удалось «отпарить» основные коросты, и я появился на работе почти в нормальном виде. Доложил о возвращении Павловой, передав ей «сопроводительные документы». Она пообещала следующим летом отправить меня в «Теберду» уже с третьим разрядом по альпинизму. Но этому не суждено было сбыться. В мою судьбу вмешается Министерство обороны…                Почти сразу после моего возвращения из альплагеря нас, туристов ЛНИРТИ, Цветков пригласил на слёт туристов ЛИАПа. Славка, узнав, что я альпинист, предложил мне
                35
выступить в соревнованиях на полосе препятствий. Так я впервые поучаствовал в официальных соревнованиях. Выступил удачно, всё оказалось не сложно после тренировок в альплагере. С тех пор на всех слётах я с удовольствием выступал сначала на полосе препятствий, а позже и в спортивном ориентировании. На слётах ЛНИРТИ мы, туристы и альпинисты, объединялись в одну команду численностью до 40 человек и противостояли объединённой команде спортсовета, в которую комитет ВЛКСМ собирал спортсменов из всех других секций. Хозяйственными делами в команде всегда доверяли мне, т.к. я был старостой в альплагере. И до сих пор я составляю раскладки и калькуляции всех «сабантуев». Вскоре команды на слётах стали формироваться строго по отделениям института, и наша объединённая команда распалась. Мы стали выступать за своё  НТО-3, у нас была одна из лучших команд. Основным соперником была команда опытного завода… Кроме слётов туристов предприятия проводились ежегодно районные, городские слёты и слёты обкома профсоюзов. На всех этих слётах успешно выступала команда ЛНИРТИ… В 1968 году в высоких инстанциях было решено провести первый «Всесоюзный слёт туристов академий наук союзных республик и НИИ Ленинграда» (кто выдумал такой формат – не знаю). В то время секретарём Комитета ВЛКСМ ЛНИРТИ был Савощев Володя, очень деятельный и весёлый человек, бывший курсант расформированного военного училища. Он и принимал участие в организации этого мероприятия от Ленинграда. Почему он? Возможно потому, что ЛНИРТИ находится рядом со Смольным, где находится Горком ВЛКСМ, с которым у нас исторически были тесные связи. Благодаря усилиям Савощева и нашим успехам на районных слётах, на первый Всесоюзный слёт решили послать команду ЛНИРТИ, подкреплённую концертной бригадой из Кировского района. Слёт состоялся в Риге на острове Долес посреди Даугавы. Это был незабываемый слёт. Командиром команды Ленинграда назначили Слепнёва Валентина, к тому времени ставшим уже инструктором Смольнинского райкома КПСС (внештатным). Он выбрал меня своим заместителем по хозяйственной части, отказать ему я не мог. На меня свалились все обязанности по организации поездки. Целую неделю занимался я приобретением билетов, составлением подробных меню-раскладок и закупкой непортящейся части продуктов (остальную часть предстояло закупить в Риге). Наша команда состояла из 30 человек, и ещё 15 человек – «Кировская бригада» (они, слава Богу, обеспечивали себя сами). Ехали мы все в одном вагоне (помогла бумага Горкома ВЛКСМ начальнику Варшавского вокзала). В вагоне мы и познакомились: много пели (у кировчан был настоящий хор), играли гитары, баян, ударные инструменты; не возбранялось и вино. В Ригу приехали утром и пешком, мимо Домского собора по Комсомольской набережной, пришли в АН Латв. ССР. В академической столовой нас накормили, рассказали о программе слёта. В 15 часов на теплоходе отправляемся на    о. Долес, а пока можно прогуляться по Риге. Мне же посмотреть Ригу не удалось, т.к. с парой помощников я занялся закупкой продуктов. У рижан всё было великолепно организовано, нам помогли погрузиться на теплоход, и в 15 часов мы отправились по красавице Даугаве на остров. Остров Долес (Долессала) находится недалеко от Риги и делит реку на два рукава. Остров очень зелёный, его площадь около 10 кв. км, на нём
                36
находится парк отдыха. На месте слёта был уже разбит лагерь команды Латвии, устройством своих лагерей занимались литовцы и эстонцы, не было пока команд Украины и Молдавии. На отведённом нам месте мы установили 15 палаток «по линеечке». Большая поляна, на которой расположились лагеря, была окружена могучими дубами, под которыми и стояли палатки. В центре поляны стояли мачты для флагов и трибуна. За каждым лагерем в глубине леса были маленькие полянки с местами для костров, столами и скамейками из толстых стволов. Мы с Андреем Оль и Юрой Соловьёвым разместились в одной палатке рядом со «штабной» палаткой Слепнёва. Слепнёв собрал команду на первое собрание в «столовой». Решили, что вся команда будет питаться вместе (45 человек!), я буду назначать на завтрак, обед и ужин дежурную палатку, обеспечивать «поваров» продуктами. Продуктов запасли очень много, была ещё гора посуды, поэтому мне выделили хозяйственную палатку. Целый вечер я занимался тем, что разгребал продукты и корректировал раскладки (теперь на 45 человек). Труды мои не пропали даром: всё у нас прошло великолепно, «без сучка и задоринки». На каждое дежурство я выдавал поварам меню, раскладку и продукты в коробке. Еда у нас варилась в шести! вёдрах на большом костре, никто ни разу не пожаловался, что голоден. Другие команды даже завидовали нам, что так дружно и весело у нашего костра. Этому способствовали, конечно, старания Андрея и кировских «артистов»… На следующий день представитель ЦК ЛКСМ Латвии открыл слёт. Все команды поочерёдно представились начальнику слёта и доложили о готовности к соревнованиям. Наши «кировцы» приготовили к открытию целое представление. Они изобразили «Первую конную армию» Будённого, идущую в авангарде нашей колонны. Впереди на резвой лошади сидел «настоящий» Будённый, с усищами, в папахе, бурке и…с баяном в руках. Он отдал необходимые походные команды и под звуки марша «По военной дороге…» «Первая конная» двинулась к трибуне, а за нею – вся наша команда. Кони игриво выделывали разные «коленца», все хохотали. Коней изображали пары ребят, накрытые одеялами-попонами, первый из пары держал на палке бутафорскую лошадиную голову, очень игривую на вид, сзади к одеялу был привязан шикарный хвост (и всё это надо ж было притащить из Ленинграда!), на конях в бурках и звёздных шлемах восседали «будённовцы» (девушки, чтоб было полегче «лошадям»), а в качестве ординарца Будённого была наша Людмила Кирносова (как самая миниатюрная девушка), представляющая контраст здоровенному Будённому. Когда команда поравнялась с трибуной, Будённый остановил Армию и доложил о готовности сражаться на всех фронтах. Слёт ликовал… После поднятия флагов всех республик соревнования начались. В первый день были соревнования по ориентированию и круговые соревнования по волейболу. В ориентировании я не решился участвовать, хоть и хотелось. А вот Андрей, не задумываясь, заявился в ориентирование и, по своему легкомыслию, «завалил» его. Организаторы решили направить участников по разным направлениям, чтоб избежать «свалки» на первом КП, порядок прохождения был указан на карте каждого участника. Через полчаса Андрей вернулся назад с кочаном капусты в руках, весело сообщив, что пошёл не в ту сторону, набрёл на поле вкусной капусты и т.д.   В результате подвёл всю команду, которая не получила зачёта. Волейболисты же играли
                37
здорово (они всё-таки чемпионы Смольнинского района) и вошли в четвёрку финалистов.   На следующий день мы успешно выступили на полосе препятствий в составе: Юра Соловьёв, Надя Герасёва, Люда Кирносова и я. Нам повезло, что по жребию наша очередь была в числе последних. Мы видели все ошибки выступающих перед нами и на ходу выработали тактику прохождения трассы. В итоге мы заняли призовое третье место. В тот же день мы шумно болели за наших волейболистов, они играли здорово, вышли в финал и за первое место поспорят с командой Латвии. Перетягивание каната мы проиграли, т.к. «богатырей» среди нас не было, зато в конкурсе на лучший обед получили второе место. Обед не был изысканным, но мы встречали комиссию «по высшему разряду», всё жюри ухохоталось и, наверное, забыло про вкусовые качества блюд. В волейболе наша команда заняла первое место. У нас царило приподнятое настроение. Вечером у нашего костра собрался чуть ли не весь слёт, хором исполняли русские, белорусские, украинские песни, отлично пели девушки-молдаванки. К нашим гитарам и баяну добавились ещё две гитары, домра и кастаньеты. Разошлись далеко за полночь. В последний «соревновательный» день был запланирован лишь конкурс самодеятельности у костра с танцами после него. Днём можно было прокатиться на теплоходе по Даугаве. Мне же Слепнёв предложил, используя свободное время, оформить билеты на обратную дорогу, которые нам заказал Комитет комсомола Латв. АН. Так что я на теплоходе тоже прокатился, но весь день провёл в АН и на ж.д. вокзале. Билеты на всех получил и к вечеру вернулся на остров. В самодеятельности, как и ожидалось, наша команда заняла первое место. На этот вечер установили настоящую концертную аппаратуру, которая питалась от бензинового генератора, размещённого в автомобиле. Грохот был, наверное, слышен в Риге. Я танцевал мало, больше наблюдал за великолепными танцами девушек-рижанок. Кстати, все команды были хорошо одеты, имели свои формы, за исключением нашей команды – мы были одеты, как всегда, во что попало. На следующий день «закрывать» слёт приехал Секретарь Комитета комсомола АН Латв. ССР со свитой. В центре поляны установили большой стол со студийным магнитофоном (всю процедуру закрытия слёта рижане записали на плёнку), приготовили фото- и киноаппаратуру, призы. Прозвучал Гимн СССР, и начались награждения. Сначала наградили команды, занявшие призовые места в отдельных видах. Затем объявили «Мисс слёта», ею стала девушка из Эстонии. И вдруг, совершенно неожиданно для меня, прозвучало: «Звание «Мистер Турист слёта» присваивается инженеру из Ленинграда Шадрикову Юрию»! Я стоял в плавках с накинутой сверху рубашке и не решался выйти к столу, но меня вытолкнули из шеренги. Под аплодисменты и вспышки фотокамер я получил подарок: набор для подводного плавания. Ко мне подошла «Мисс», и мы поприветствовали всех, взявшись за руки. Мою кандидатуру выдвинул, конечно, Слепнёв, а специальная комиссия в течение всего слёта наблюдала за кандидатами… Первое общекомандное место досталось команде Латвии, второе – Белоруссии, третье – нам. Однако судьи приняли ещё одно, необычное, решение: вручить главный приз нашей команде «за большой вклад команды Ленинграда в спортивном плане и за создание особого климата, жизнерадостности и оптимизма на слёте». Под гром аплодисментов нам передали большущий предмет в
                38
упаковке: неизвестную нам настольную игру «Новус». После завершения церемонии мы распаковали подарок, и с помощью рижан стали изучать правила игры. Эта игра – разновидность бильярда, вместо шаров используются деревянные диски вроде больших шашек, а вместо угловых луз – круглые отверстия в столе. Поверхность стола отполирована, а чтобы скольжение шашек было лучше, игровое поле регулярно смазывается специальной ароматной мастикой и натирается бархатной тряпочкой. Мы увлеклись игрой и до самого прощального костра щёлкали шашками. На костре много пели, танцевали, обменивались адресами. На следующий год слёт было решено проводить в Минске. Этот первый общесоюзный слёт на о. Долес был самым замечательным в моей жизни…  На следующий день мы уезжали домой. Поезд отправлялся поздно вечером, и рижане устроили нам поездку в Юрмалу на комфортабельном автобусе. На побережье никого не было, несмотря на отличную погоду. Мы даже покупались в море, было это 8 сентября… После возвращения в институт мы установили «Новус» в помещении Комитета ВЛКСМ, и там долгое время шли жаркие бои на скользком поле. Я в то время был секретарём комитета ВЛКСМ НТО-2 и много времени проводил в институтском комитете, так что новую игру освоил в совершенстве…                Институтский комсомольский актив был очень дружным, мы часто собирались вместе не только на общественных мероприятиях, но и для отдыха, выезжая на какое-нибудь озеро. Савощев Володя, так же, как и Слепнёв, был в этом деле неутомим. В апреле 1968 года, в год пятидесятилетия комсомола, городской комитет ВЛКСМ решил провести интересное мероприятие, приуроченное ко дню рождения Ленина: провезти весь комсомольский актив города на специальном поезде по местам, связанным с ленинским планом ГОЭЛРО. Конечно, мы тоже оказались в этом поезде в вагоне смольнинского актива (у каждого района был свой вагон). Поезд шёл не спеша, радостно посвистывая паровозным свистком, вагоны были разрисованы и оклеены весёлыми плакатами. Внутри была праздничная обстановка, звучали песни, проводились игровые турниры, пилось вино. В нашем купе (А.Оль, Ю.Соловьёв, Карл Зарубин и я) постоянно было тесно, Андрей почти не выпускал гитару из рук. Маршрут был рассчитан на два дня: Ленинград – Кириши – Волховстрой – Волховская ГЭС – Ленинград. Первая большая остановка была в Киришах, где нас провели по городу, рассказали об истории этого района. Перед отправлением дальше желающих отпустили в магазин на 20 минут. Мы тоже отправились в гастроном посмотреть, чем здесь угощают народ. Надо сказать, что снабжение здесь было хорошим, продуктов было много и стоили они дешевле, чем в Питере. Удивительным показалось наличие в большом количестве импортной водки. Скинувшись, мы купили бутылку польской «Золотой» водки. Выходим довольные из магазина и слышим гудок своего паровоза, однако это нас не насторожило, т.к. оставалось ещё около пяти минут до отправления. Но, выйдя из-за угла дома к железной дороге, снова услышали гудок и увидели, как паровоз выпустил облако пара и потащил наш поезд! Не раздумывая, мы бросились наперерез. До переезда было метров 300, мы мчались во весь опор, что-то крича и размахивая руками. Изо всех окон нам махали платочками. Слава Богу, нас заметил дежурный по перрону и поднял жезл, поезд затормозил, и мы вскочили на
                39
площадку последнего вагона. Радостные, с водкой в руках, явились в свой вагон, где нас встретили дружным хохотом… Утром приехали на станцию Волховстрой-1, где нас накормили в вокзальном ресторане. После этого с флагами и транспарантами все пошли в г. Волхов на закладку парка на берегу Волхова. Мы посадили целую яблоневую аллею      (саженцы, земля и инструмент были заготовлены заранее). После митинга и обеда в своём поезде мы переехали через Волхов мост и пошли на первую электростанцию плана ГОЭЛРО – Волховскую ГЭС. Было очень интересно, познакомили нас с музеем станции, машинным залом, и в заключение провели туда и обратно под водопадом плотины. Водопад, наблюдаемый в непосредственной близости, впечатляет. А ниже по течению рыбаки ловили большими сачками рыбу, попавшую в водопад и оглушённую при падении с высоты. Утром следующего дня наш поезд прибыл на Московский вокзал Ленинграда… Замечательны были и мероприятия по выбору мест слётов туристов ЛНИРТИ, на которые Комитет привлекал нас с Андреем. Обычно мы заранее намечали такие места во время летних походов и предлагали их. В подходящий момент на снаряжённом надлежащим образом автобусе во главе с Секретарём Комитета мы отправлялись на Карельский перешеек. После осмотра предложенного нами места, оно «утверждалось», по этому случаю накрывался стол, Андрей брал гитару, и начинался пикник, «маёвка», как мы в шутку его называли, т.к. это происходило обычно в конце мая. К тому же это делалось всегда в рабочий день, мы выезжали в приятную командировку…  Зимой наша туристская компания переключалась на лыжные походы. Сначала мы ездили «куда глаза глядят», но постепенно обосновались в Зеленогорске на популярной горе «Серенада». Там были спуски разной сложности, красивый ландшафт, возможность ходить на многие близлежащие озёра (в т.ч. на оз. Красавица) и на Залив. В 1969 году Андрей через спортсовет ЛНИРТИ узнал, что ленинградский Дачный трест за чисто символическую плату предоставляет ветеранам войны летние дачи для отдыха в районе Зеленогорска и что зимой эти дачи пустуют. Он съездил в Дачный трест, разузнал всё об этом, получил адрес и телефон дачной конторы в Зеленогорске и познакомился с председателем этой конторы. Я же в это время находился в Эстонии на службе в Армии. Первые дачи Андрей «получил» по договорённости с зеленогорским председателем, который «сдавал» нам на зиму помещения, закреплённые за какими-то ветеранами, зимой ими не пользовавшимися. Затем стали оформлять официально по запросам от ЛНИРТИ. При этом мы сами писали необходимые письма в Дачный трест, оформляя их подписями руководства института, и сами же отвозили их в Дачный трест и в Зеленогорск, где Андрей вскоре стал «своим человеком». Первая зимняя дача была в Репине (1969-70 гг.), следующая в Комарове на ул. Валеева (1970-71), затем в Зеленогорске на ул. Хвойной (1971-72), в Зеленогорске на ул. Танкистов (1972-73) и, наконец, до окончания наших дачных сезонов в 1985 году – в п. Ушково. Эти зимние дачные сезоны – особый, не забываемый период в нашей жизни. На этих дачах сформировалась очень дружная «команда», сохранившая дружбу до сих пор - ОВТ (Общество Ветеранов Туризма). В то самое время образовались семейные пары: Оли (Андрей и Галя), Зарубины (Карл и Валя), Фомичёвы (Алексей и Вера), Соловьёвы (Юра и Тоня), Кондратьевы (Толя и Лена), и мы
                40
(Юра и Люда). Раньше были уже женаты Саша и Таня Крыловы. В 1996 г. (к 25-летию образования ОВТ) я оформил большой фотоальбом «Летопись ОВТ», который хранится в нашей семье.
        Прошло два года моей работы как «молодого специалиста» в должности инженера. К 7 ноября намечалось повышение окладов сотрудникам, мне тоже это было обещано. Я уже прикидывал, куда же буду расходовать повышенную зарплату (ожидалось 120 руб).  В октябре 1967 года меня вдруг вызвали в военкомат. Я этому удивился, т.к. в ЛНИРТИ мы были «на броне», работая по заказам Минобороны, и все наши «военные» документы находились в институтском военно-учётном столе. В военкомате собралось много таких, как я, ребят, в т.ч. и Игорь Косенков. Все недоумевали, в чём дело. Наконец, всех нас пригласили в приёмную военкома. Военком обрисовал нам положение с кадрами в Армии. Хрущёв вдрызг рассорился с Мао Цзедуном, на советско-китайской границе пришлось размещать новые средства ПВО, чтоб закрыть всю границу. А незадолго до этого Хрущёв же по договору с США сократил на 1,2 млн человек нашу Армию, причём ликвидировал много военных училищ. Добрую треть офицеров с других участков границы пришлось перебросить на советско-китайскую границу. Образовался огромный дефицит  офицерских кадров в войсках, прежде всего, в ПВО, и взять их в ближайшие годы негде. Ничего другого, как призвать офицеров из «запаса» не осталось. По существовавшему закону это было делать нельзя, поэтому разработали новый закон о всеобщей воинской повинности, который вступит в силу с 1 января, и нам, офицерам запаса, имеющим некоторые конкретные специальности, надлежит отслужить в действующей армии по 2 года, после чего вернуться в народное хозяйство по месту призыва. Рабочие места и жилплощадь за нами бронируется. Каждому из собравшихся вручили официальные бумаги с извещением, что он будет призван на двухгодичную службу. Теперь надо ждать вызова на медкомиссию. Вот такой неожиданный поворот. Среди нашего народа началась паника, многие боялись службы в Армии, как огня. Начали «делать» разные документы об освобождении от службы по разным причинам, но военкомат все эти документы игнорировал. Я ко всему отнёсся совершенно спокойно. А на работе Головушкин пообещал, что меня «не отдаст». Действительно, он договорился с нашим Заказчиком (ВМФ), что они передадут ходатайство от института в Министерство Обороны через контрадмирала Росохо, курирующего нашу тему. Через некоторое время письмо от ЛНИРТИ, в котором обосновывалась «невозможность» моего отлучения от дел на 2 года, было готово, и с ним к Росохо поехал наш председатель профкома, генерал-майор в отставке, Герой Советского Союза Жгиров Филипп Ерофеевич. «Ерофеич» был большим оптимистом по характеру и, вернувшись, сообщил, что моё дело «в шляпе», Росохо обещал всё устроить. Однако примерно через месяц Жгиров привёз наше письмо обратно и заявил, что «дело швах». В Москве Росохо крепко поругали и посоветовали не соваться в эти дела, если ему дороги звёзды адмирала: призыв инженеров из промышленности – это решение ЦК КПСС, и никто отменять его не может. Вскоре выяснилось, что военкоматы теребят, в основном, выпускников ЛИАП, ЛЭТИ, Политеха, т.е. имеющих
                41
отношение к ракетным комплексам ПВО. В конце ноября ко мне явился возбуждённый Косенок. «Юрка, - говорит, - есть возможность увильнуть от действующей армии!»  Он встретил кого-то из своих знакомых, которые уже «переметнулись» в НИИ ВМФ, расположенном в Александровском дворце г. Пушкина, и очень довольны: там настоящая работа в лаборатории, только в военной форме. Со времени своего основания НИИ не менял своего расположения и менять не собирается. Однако при этом надо идти «в кадры», т.е. стать навсегда военным человеком. Я высказал Игорю свои сомнения в целесообразности такого шага, и мы решили пока оставить это дело. Но ребята, с которыми Игорь продолжал общаться, настойчиво уговаривали нас, и мы «созрели» до такой степени, что решили съездить в отдел кадров НИИ и разузнать всё самим. Начальник ОК подполковник Чистов принял нас очень дружелюбно. Действительно, они заинтересованы в молодых инженерах и готовы взять нас на работы по вольному найму или на службу «в кадры». Второй вариант более подходит: выше зарплата, бесплатное обмундирование, выход через 25 лет на хорошую пенсию. Работа очень интересная, есть возможность написать и защитить диссертацию, одним словом – НИИ. Обязанности чисто военные не обременительны: примерно раз в месяц сутки дежурить в НИИ, да с той же периодичностью ходить в Пушкине в составе военного патруля. Внутри НИИ отношения очень простые: честь не отдаётся, здороваются все за руку, называют всех по имени. В конце беседы Чистов сам предложил нам, если пожелаем, посмотреть возможное место работы «изнутри», на что мы согласились. Он позвонил по телефону, пришёл капитан наших лет и отвёл нас в один из отделов, к его начальнику (полковнику). Полковник с нами побеседовал, спросил, что и по какой специальности мы окончили, и передал нас подполковнику – начальнику одной из лабораторий. В просторном помещении стройными рядами стояли столы с приборами, за которыми сидели молодые ребята в чёрной форме, на стенах висели многочисленные плакаты и рисунки, слышался «писк» включённых приборов. И ни одной женщины! Лаборатория занимается вопросами гидроакустики, ежегодно почти всем составом выезжает на всё лето на Чёрное море (в Севастополь, Феодосию) для практических экспериментов, приходится ходить и на кораблях. Так что, если мы надумаем, будем работать в этой лаборатории. Начальник лаборатории записал наши фамилии и дал свои координаты. Чистов отвёл нам неделю на принятие решения и телефон отдела кадров. Неделю мы с Игорем мучились в сомнениях, но всё же решились! Никогда я не думал стать военным – и вот! Я уже представлял себя в военно-морской форме на улицах Пушкина и Колпина. О своём согласии мы позвонили Чистову, он назначил день и время приёма и сообщил, какие документы надо привезти с собой. В назначенное время мы приехали в Александровский дворец, и надо же такому случиться! – на входе повстречались с моим троюродным братом Геннадием! Мы с ним очень обрадовались неожиданной встрече. Геннадий приехал в командировку из Серпухова, где работал на одном из заводов, связанных по тематике с НИИ. Он рассказал много интересного о своей работе, о ежегодных поездках на Чёрное море на испытания аппаратуры, разрабатываемой по заказам НИИ. Он одобрил наше решение. Мы с ним  расстались воодушевлённые, договорившись о встрече. В ОК приняли наши документы и
                42
предложили заполнить анкеты, а также написать заявления с просьбой зачислить нас в штат НИИ на должность МНС (младших научных работников) и рапорты на имя Министра Обороны с просьбой зачислить в кадры Вооружённых Сил с присвоением очередных воинских званий (лейтенант). Чистов поздравил нас с таким важным шагом и сказал, что придётся подождать около месяца, пока наши документы рассмотрят и утвердят в Москве. Он вызовет нас в середине января 1968 года.
        На работе я сообщил, что после Нового Года покидаю ЛНИРТИ и ухожу в Армию, а в оставшийся месяц постараюсь завершить все свои дела по «Марсу-сраму». Головушкин вызвал меня, обо всём расспросил и выразил сожаление по этому поводу. Тут-то я и понял, что поспешил со своим сообщением: очередного повышения не будет. Расстраиваться по этому поводу не стал, ведь впереди мне «светила» много большая зарплата… Прошло два месяца, Чистов нам не звонил. В конце января мы не выдержали и позвонили сами. Он ответил, что и сам не понимает, почему такая задержка, обычно на утверждение документов уходило не больше месяца. Просил не волноваться и обязательно нам позвонит. Такая неопределённость хуже всего. На работе надо было чем-то занимать себя. Новую работу мне уже не поручали, подключили в помощь Вике и Лиде Гаврилюк, а так как «Марс» потихоньку «загибался» и дел серьёзных не было, я половину дня проводил в Комитете ВЛКСМ, приводя в порядок комсомольские дела и играя в «Новус», а также в Спортсовете по делам туризма и альпинизма. В марте, наконец, позвонил Чистов и попросил срочно приехать. Тут же мы с Игорем уехали в Пушкин, взяв «увольнительные». Там нас ожидало полное разочарование. Чистов сообщил, что наши документы, к сожалению, вернули неутверждёнными. В сопроводительном письме сказано, что в соответствии с новым законом мы должны два года отслужить по призыву в действующей армии, и только после этого идти «в кадры». Чистов извинился и заверил нас, что через два года обязательно примет нас в НИИ. На этом мы и распрощались. В МО, очевидно, разобрались, почему вдруг в военные НИИ валом повалили инженеры с «гражданки» и с первого января этот процесс прекратили. А все, кто подавал документы раньше нас, прошли… На следующий день я пошёл «виниться» к Головушкину. Он поговорил со иной, как всегда, обстоятельно и откровенно, выразив сожаление, что всё так получается (предстоящий двухгодичный перерыв в работе). Он пообещал устроить одну «хитрость». Осенью планируется кругосветное плавание по изучению проблемы распространения сверхдлинных волн, и меня он включит в состав экспедиции на научно-исследовательском судне. Если я успею уйти в плавание, отсрочка на год будет мне обеспечена, а дальше будет видно, что делать. Скажу заранее, что мне не хватило всего двух недель: 26 сентября я был призван в армию, а 10 октября корабль ушёл в плаванье!  Армия лишила меня такого интересного мероприятия. В альплагерь я тоже не попал, т.к. путёвки к тому времени все были распределены. На лето мы с Карлом Зарубиным уехали в отпуск в мою деревню, чтоб отдохнуть перед службой. Мы с ним решили попробовать пробиться на службу в одно место, т.к. на медкомиссии, которая была в июле, нам намекнули, что будет некоторая возможность выбора места службы.
                43
Числа двадцатого октября всех призывников собрали в Штабе 6-й («ленинградской») Армии на распределение. Всё было обставлено по-советски торжественно. Представлять нас командованию Армии должны были представители райвоенкоматов и предприятий, где мы работали, допускались также родственники. Со мной приехал Алексей Петрович Воробьёв. Комиссию возглавлял зам. командующего Армией генерал-лейтенант Иванов. Он побеседовал с каждым из нас вместе с представителями военкоматов и предприятий. На его вопрос, где бы я хотел служить (из предложенных нам мест Лен.ВО), я ответил, что буду служить в любом месте, желательно только вместе с моим товарищем Зарубиным. Генерал попросил адъютанта отметить моё пожелание. Такое же заявление сделал и Карл. И мы с ним получили направление в Таллинскую дивизию! В предписаниях, которые нам выдали, был указан адрес в Таллине, по которому мы обязаны явиться к 9-00 26 сентября 1968 года. С работы нас должны уволить днём раньше, не выдавая трудовых книжек, сохранить за нами места и не прерывать трудовой стаж. Такое указание со ссылкой на соответствующие законы получили все представители предприятий в письменном виде. На работе оставалось лишь передать дела и попрощаться с коллективом. Проводы мне устроили шикарные. За столом собралась вся лаборатория Суханова и ЛГ-1. Говорили хорошие слова, вручили «напутствие» в стихах, не забыв моё первенство в прочтении «Марса» наоборот. Я покидал институт с лёгким сердцем, зная, что меня здесь ждут через два года. Но это было ещё не всё. Зайдя попрощаться в Комитет ВЛКСМ, узнал от Слепнёва, что Комитет хочет проводить меня в неофициальной обстановке на квартире у некоего Севы. Сева работал в НТО-4 вместе со Слепнёвым, его квартира на ул. Красной Конницы служила обычно для нелегальных торжеств Комитета и Спортсовета. Это была просторная квартира в старом фонде, обставленная старинной мебелью. Последи гостиной стоял настоящий рояль! Кто такой Сева, я так и не узнал. У Севы собрался большой коллектив, человек 30. Кроме Комитета и Спортсовета были Стас Шока, Андрей Оль, Юра Соловьёв, Надя Мунтяева, Люда Кирносова, Лёня Иванов. Вместе со мной пришёл и Карл (об этом я попросил Слепнёва – ведь мы уезжаем вместе). Вечер был незабываем, вёл его Слепнёв. Постепенно коллектив пополнялся, подходили опоздавшие, пришлось несколько мест организовать прямо на рояле. Много пели, соло выдавала Надя Мунтяева, танцевали, хохотали до слёз, все желали нам с Карлом скорейшего возвращения, В ударе был Андрей Оль, Сева здорово играл на рояле… Разошлись около полуночи, хорошо «поднабравшись». Уезжать мы должны были на следующий день, но после таких проводов самочувствие наше было не на высоте, и мы с                Карлом проотдыхали ещё два дня, в Таллин выехали поездом лишь 27 сентября…               
               
2. С Л У Ж Б А   В   А Р М И И – см. отдельную тетрадь.



                44

                3.  «А Л Ь Ф А»,  СТАРШИЙ  ИНЖЕНЕР.

        Демобилизовали нас, как и предусматривалось законом, ровно через два года после  призыва: 26 сентября 1970 года. До 7 ноября мы отдыхали, а сразу после праздников я пришёл в ЛНИРТИ. За два года был построен ещё один пятиэтажный корпус, и институт занимал теперь целый квартал между пл. Растрелли и Кикиными палатами, со всех сторон закрытый для въезда, с большим внутренним двором и с двумя проходными: со стороны собора Растрелли и со стороны Палат. Я уже знал, что наш «Марс» был закрыт, все дела по приёмоиндикатору были переданы в сектор Белова Н.Я., отдел Головушкина занимался только проблемами наземной РНС «Маршрут». Я встречался с Колей Цветковым у него дома на Разъезжей улице, где проживал он с женой. Он рассказал о кругосветном плавании, показал кучу фотографий и много сувениров из Африки, Индии, Индонезии, Грамоту Нептуна, зуб акулы и пр. Командировка была потрясающей, да и заработал он прилично. В отдел Головушкина он не посоветовал мне возвращаться, т.к. там осталась устаревшая аппаратура, а всё новое разрабатывается в третьем и четвёртом отделениях на «микросхемах» - новой элементной базе. Он же дал мне рабочий телефон Валентина Слепнёва. Слепнёв свёл меня с начальником НТО-42 Васиным, предложившим мне должность старшего инженера с окладом 140 рублей, я согласился работать у Васина. Валентин помог мне с оформлением в отделе кадров, и мы с ним распрощались до встречи уже на работе. Познакомившись в ОК с различными инструкциями, я вышел в фойе и столкнулся с Беловым Н.Я. Он признал меня и узнав, что я пришёл на работу после армии, сразу же предложил мне работу в своей лаборатории, где разрабатывается первый в СССР самолётный приёмоиндикатор СДВ РНС. Мои возражения по поводу того, что я уже работаю у Васина, он слушать не стал, буквально вцепился в меня, стал расписывать перспективы этого направления и, наконец, пообещал оклад в 150 рублей. Я колебался, не желая подводить Слепнёва, но напор Белова и возможность продолжать прерванное знакомое дело пересилили, и я согласился. Тут же Белов повёл меня снова в ОК, держа под руку, как будто я хотел от него убежать, и потребовал переоформить мою приёмную записку. Инструктор отдела кадров сделала это лишь после того, как я в её присутствии позвонил Васину и, извинившись, отказался у него работать. Так почти случайно я оказался в НТО-3 и навсегда связал себя с проблемами сверхдальней самолётной радионавигации. Слепнёв, как и положено порядочному человеку, понял меня и ничуть не обиделся на меня…
        Войдя вместе с Беловым Н.Я. в комнату № 482 в новом корпусе, в которой располагалась его лаборатория Л-324, я был удивлён её пространством: площадь больше 120 кв.м., высота потолков около 6 метров, вдоль внешней стены – сплошные стеклянные рамы по 3 м высотой; в три ряда стоят современные лабораторные столы с полированными столешницами, просторные проходы между рядами. Белов представил меня коллективу, и сразу на меня уставились 28 пар глаз, и тут же послышался голос:
                45                «Шадриков, здравствуй!» - это признала меня Инна Липская, с которой мы были знакомы по комсомолу и спортивным делам. Заметил я также симпатичную девушку с чёрными глазами – Галю Семёнову, с которой был тоже немного знаком. Подошёл и поздоровался со мной Агроскин Веня, муж Инны Агроскиной из лаборатории Суханова. Это уже неплохо: есть первые знакомые. Стол мне определили в ряду около окна с видом на правый берег Невы. Белов подробно рассказал о работе и планах лаборатории, перед которой стояла нелёгкая задача: разработать, изготовить, отладить, испытать и внедрить на самолёты первый наш сверхдлинноволновый приёмоиндикатор, по сути «электронный штурман». Шифр разработки – «Альфа», по-советски символичный. Дело в том, что в США уже созданы аналогичные изделия «Омега», но нам ведь надо «переплюнуть» американцев даже в названии (омега – последняя буква греческого алфавита, а альфа – первая). Заранее скажу, что из этого ничего не получится…                Белов передал меня в группу Сандлера Леонида Марковича, ведущего инженера, который руководил разработкой «железа», т.е. материальной части изделия. Всей математической обработкой, т.е. разработкой программ, занимался Агроскин с группой девушек-программистов. Леонид Маркович оказался умным, порядочным человеком, он стал моим наставником и покровителем на много лет. Позже он станет парторгом отдела и заместителем начальника отдела. Сандлер обстоятельно объяснил суть всех дел, дал список литературы для первого ознакомления с проблемами РСДН. Он поручил мне разработку устройства ввода-вывода (УВВ) и пульта управлении (УУ) приёмоиндикатора «Альфа», зная, что этим я занимался в «Марсе». В помощь мне передавались два молодых человека (Станислав Шока и Николай Артемьев) и две девушки-схемотехники (Таня Серкина и ещё одна, которая вскоре уволилась, выйдя замуж). До меня этими устройствами занимался Артемьев, но он, по выражению Сандлера, «не тянул», и дело почти не двигалось. Шёл уже этап «технического проекта», и в экспериментальном цехе уже изготавливались отдельные устройства… Недели две я изучал задел принципиальных схем и элементную базу – микросхемы серии 133. УВВ должно обеспечить связь вычислительного устройства приёмоиндикатора с системами самолёта  и индикацию вычисленных координат на пульте штурмана. Но так как штурманский пульт на самолётах уже существовал, решено было рядом с ним разместить ещё один небольшой пульт, который мы и должны тоже разработать. Работа была интересной, но и ответственной: необходимо заинтересовать авиацию в нашей аппаратуре, которая здорово облегчает работу штурманов. Во время полётов непрерывно работает ведь лишь один штурман, не зная отдыха. Он должен провести самолёт точно по заданному маршруту и вовремя привести его на конечный пункт. Для этого он постоянно контролирует местоположение самолёта, используя данные множества авиационных систем (курса, скорости, высоты, астронавигации, гиросистем…), радиомаяков на земле, радиолокатора, карт местности. Он всю эту информацию должен как можно скорей обработать и выдать экипажу указания об изменении курса и скорости. «Альфа» же будет выдавать штурману уже готовое местоположение самолёта! За рубежом такая аппаратура уже существует, а мы, как водится, должны их «догонять».
                46
Когда я изучил все материалы и принципиальные схемы, понял, как нерационально схема разбита на функциональные узлы и как она избыточна. Это приводило к большому количеству лишних связей. А в качестве индикаторов координат предлагались логометры – механические диски с нарисованными на них цифрами. Это ни в какие ворота не лезло, в настоящее время имелся ряд миниатюрных электронных индикаторов. И я решился предложить Сандлеру новую конструкцию УВВ и ПУ. Но перед этим надо было тщательно всё проработать, чтоб не опростоволоситься. Чтоб быть уверенным в своих решениях, я начал макетировать отдельные узлы, благо проблем с микросхемами не было: в лабораторных шкафах их было запасено огромное количество. Все сложные логические узлы просчитал с помощью уравнений алгебры логики, которая в ЛИАПе была моим «коньком». Оказалось, что никто в лаборатории не владел этим математическим аппаратом. Наконец, настал момент, когда я со своими проработками подошёл к Сандлеру. Сандлер отложил свои дела, и мы с ним надолго засели с «новым вариантом». Леонид Маркович был очень дотошным, но терпеливым и вдумчивым человеком. Он сразу понял и одобрил мои идеи и обещал убедить Белова в необходимости переработки УВВ и ПУ. Однако ещё не было ясно, какие индикаторы применить в ПУ. Индикаторы для самолётной аппаратуры давно были проблемой, т.к. все они не соответствовали требованиям по механике и климатике или имели питание практически неприемлемое для самолётов. Сандлер предложил мне ознакомиться с исследованиями, которые ведутся в нашем технологическом отделе, дал мне телефон и фамилию технолога: Донская Надежда Вениаминовна. Первая же встреча с Донской меня воодушевила. Она вела научно-исследовательскую работу (НИР) по созданию электронных индикаторов на кристаллах карбида кремния, «выращиваемых» в киевском институте полупроводников. Если на поверхность кристалла внедрить методом легирования специальное вещество и подать на него небольшое напряжение постоянного тока (около 3 В), кристалл в месте легирования начинает светиться приятным жёлто-зелёным светом. В технологическом отделе имеется вакуумная установка, в которой через маску производится легирование участков поверхности кристалла, которые образуют рисунок цифры 8 из семи независимых полосок (сегментов). К каждому сегменту подводится микропроводник из золота методом напыления, после чего кристалл помещают в специальную форму, золотые проводники припаивают к медно-лужёным штырькам, и всё заливают компаундом. Получают аккуратный брусочек размерами 10 х 15 х 5 мм с восьмью торцевыми выводами. При подаче напряжения на те или иные выводы можно высветить любую цифру от 0 до 9 и некоторые буквы. Донская, заинтересовавшаяся в возможности внедрения индикаторов в «Альфу», дала мне для опытов два готовых индикатора и отчёт по исследованию кристаллов карбида кремния, в котором приведены все характеристики светящихся переходов. Цель работы технологов – передать такие индикаторы в серийное производство. Сообщила она также, что существуют аналогичные индикаторы с красным цветом свечения на основе кристаллов арсенида галлия. После всестороннего изучения и испытаний индикаторов на карбиде кремния было решено применить их в «Альфе».  Правда, выявились существенные их недостатки: неравномерность яркости свечения
                47
сегментов в пределах кристалла и в разных кристаллах и, кроме того, значительная зависимость яркости от температуры кристалла. Однако для этапа технического проекта сочли возможным их применение в аппаратуре в надежде на то, что, по мере совершенствования технологии, характеристики кристаллов будут улучшаться. Вскоре я смастерил макет на микросхемах серии 133 («Логика»), на котором в автоматическом режиме с периодом 1 сек. на электронном табло менялись цифры от 0 до 9 и ряд букв. Этот макет смотрели все, кто был заинтересован в «Альфе», в т.ч. и наши «военпреды» - представители Заказчика (МО). Военпреды были, конечно, недовольны тем, что индикаторы были не освоены в серийном (и даже в опытном) производстве. Белову пришлось долго их убеждать, что ко времени передачи «Альфы» в серийное производство будут переданы в серию и индикаторы. Но военные обещаниям не верят, так что пришлось оформлять решение по этому поводу, и получилось так, что Белов взял на себя ответственность за серийное освоение индикаторов. Сандлер занял нейтральную позицию, т.к. понимал существенные недостатки индикаторов. Что Сандлер человек проницательный, я убеждался не однажды. Вот и сейчас, наблюдая мой макет, только он заметил, что макет работает без внешнего генератора (лабораторный генератор на моём столе был выключён). Он спросил, как это удалось, и я поведал ему, что «изобрёл» сверхминиатюрный генератор всего на одной микросхеме «Логика». Получилось это случайно в ходе макетирования дешифратора семисегментного кода для высветки цифр на индикаторах. Что-то припаяв не так, как требовалось по принципиальной схеме, я с удивлением обнаружил осциллографом, что некоторые узлы дешифратора имеют импульсы на выходе, хотя никакого источника колебаний в схеме нет. Заинтересовавшись этим, я «открыл» кольцевой генератор на логических элементах «И-НЕ» (инверторах). Если число элементов в кольце чётное, все элементы находятся в статическом состоянии, а когда нечётное – в неустойчивом состоянии при непрерывной сменой состояний 0 и 1. Чем больше элементов в кольце, тем ниже частота колебаний. А если на выходы элементов подключить интегрирующие элементы (например, конденсаторы), частоту колебаний можно существенно снизить. Через некоторое время у меня появилась «секретная» таблица зависимости частоты колебаний от количества элементов в кольце и от емкостной нагрузки. Большим недостатком такого генератора была сильная зависимость частоты от величины питающего напряжения и температуры. Но для макетов он годился, и я всегда в дальнейшем использовал такой генератор… Сандлер предложил мне «покопаться» в патентах по теме автогенераторов, есть ли в литературе подобные схемы. И я на некоторое время с головой ушёл в новое дело – патентные исследования. Перешерстив огромное количество научно-технической информации, я понял, что так называемые «гонки» в цифровых схемах известны давно, и с ними борются как с паразитным явлением, идея генераторов с таким явлением тоже известна. «Изобретать» такой генератор на микросхемах смысла не было. Зато теперь я представлял, что такое поиск аналога и патентная чистота какой-нибудь идеи. Попутно, по предложению Сандлера, я стал «техническим информатором» в лаборатории. Один раз в неделю – по средам – в институте был предусмотрен «день информации», научно-техническая
                48
библиотека в этот день выставляла на обозрение всю новую информацию, появившуюся в СССР и за рубежом по тематике института. В этот день в библиотеке работали только технические информаторы, отбирая новинки для своих лабораторий по своим узким направлениям и затем докладывая о них в своих коллективах. Информатором я проработал много лет и сдал свои полномочия, лишь став начальником лаборатории…  Промакетировав основные узлы, я передал свои черновые схемы для вычерчивании по ЕСКД тане Серкиной. А сам занялся общей схемой УВВ и подготовкой ТЗ (технического задания) на конструирование. Выдача ТЗ – непростой процесс, требующий времени и нервов. В любом НИИ вокруг разработчиков новой аппаратуры «пасётся» целое стадо всяких контролёров и бюрократов всяких уровней, которые желают приложить руку к разработке. Чтоб это объяснить доходчиво, надо сначала нарисовать общую структуру НИИ, которую познать тоже непросто, мне на это понадобилось несколько лет.
        Укрупнённо структуру НИИ можно представить так:
                Дирекция.               
                Управление.               
                Научно-технические подразделения.               
                Конструкторские подразделения.               
                Технологические подразделения.               
                Опытное производство.               
                Второстепенные подразделения.               
                Общественные организации.               
                Военная приёмка и ОТК.               
                Отдел кадров.
        Во главе НИИ стоит директор. У него два основных заместителя: по науке и технике (он же – Главный инженер), второй – по общим вопросам. У директора и его заместителей имеются обширные кабинеты и секретариаты (секретари с помощниками). Отдельно существует секретарь-референт, контролирующий всю входящую и исходящую корреспонденцию. Дирекция через Управление руководит всей работой института.
        Управление координирует работу НИИ, контролирует сроки выполнения заказов и применяет поощрительные и штрафные меры ко всем подразделениям. Основными службами в Управлении являются канцелярия, отдел бухгалтерского учёта (ОБУ), планово-диспетчерский отдел (ПДО). Канцелярия осуществляет контроль, регистрацию и отправку всей открытой (несекретной) документации, выдаёт и заверяет подписями всякие документы и справки сотрудникам. Работой руководит зав. канцелярией. ОБУ (в народе – «бухгалтерия») ведёт все финансовые дела, оценивает финансово-экономическое состояние института и на основании этого выплачивает зарплату и премии. ПДО занимается текущим и перспективным планированием, а также контролем выполнения планов. Отчётный период по планам в НИИ – квартал (3 месяца). Квартальный план
                49                должен выполняться неукоснительно, в противном случае применяются штрафные санкции к виновным. Для удобства квартальный план составляют помесячно, чтоб было видно, как идут дела. Задача начальника любого подразделения – «закрыть» план в конце квартала. Если план выполнить невозможно, он должен доказать это руководству и «скорректировать» план не позднее 15 дней до конца квартала, и выполнить его. Планы на предстоящий квартал составляются сначала по лабораториям, на их основании составляются планы отделов, отделений и, наконец, института. Основными ориентирами для всех планов являются сроки, заданные в ТЗ на разработку изделий.
        Основу НИИ составляют научно-технические подразделения – секторы, лаборатории, отделы, отделения. Они обеспечивают разработку новой техники на должном уровне. В ЛНИРТИ шесть научно-технических отделений. В НТО-1, НТО-2 и НТО-3 разрабатывается радионавигационная аппаратура для всех типов подвижных объектов (самолётов, судов надводного и подводного флота, наземных средств); НТО-4 является разработчиком эталонного сверхточного генератора частоты и системы единого времени «Время», обеспечивающей всё народное хозяйство сигналами точного времени; НТО-5 является разработчиком радиоприёмных и передающих устройств, блоков питания и имитационной аппаратуры по заказам НТО-1 – НТО-4, а также занимается вопросами электромагнитной совместимости (ЭМС) радиоэлектронной аппаратуры; в НТО-6 входят отдел испытаний аппаратуры и отдел надёжности. Каждое отделение состоит из отделов, специализирующихся на разработке того или иного изделия для конкретных объектов, в отделе работает до 100 человек. В каждом отделе –несколько лабораторий (по 20-30 чел), в некоторых отделах имеются самостоятельные лабораторные группы. В составе лабораторий работает несколько групп по 6-10 человек, каждая группа ведёт конкретный участок общей работы, возглавляет группу ведущий инженер. В каждом отделении, кроме того, имеются макетная мастерская (ММ), конструкторская группа (КГ), планово-диспетчерское бюро (ПДБ) и секретарь при начальнике отделения. Начальники отделений и отделов имеют также по заместителю. Заместителем же начальника лаборатории при необходимости становится один из ведущих инженеров. В каждой лаборатории кроме инженеров и техников имеются научные работники – кандидаты или доктора наук, отвечающие за научно-технический уровень разработок. Наиболее видные учёные, как правило, являются начальниками лабораторий, отделов, отделений или возглавляют институт. Но большинство из них предпочитают чисто научную работу в лабораториях. Ответственный руководитель заказа, над которым трудится коллектив, называется Главным конструктором изделия.
        Всю конструкторскую документацию, необходимую для изготовления изделий,       разрабатывает  отделение главного конструктора (ОГК), его начальник является Главным конструктором предприятия. ОГК состоит из нескольких конструкторских отделов (КО) и отдела технической документации (ОТД). КО работают по заданиям от НТО, разрабатывают полный объём КД на изделия, участвуют в изготовлении и испытаниях

                50                               
на всех этапах вплоть до передачи изделий на серийные заводы. ОТД изготавливает и хранит всю конструкторскую документацию на все изделия, разработанную в ОГК, корректирует её в процессе испытаний, размножает в необходимых количествах, переплетает в книги, занимается рассылкой потребителям. Это самый большой отдел в институте. Объём документации, проходящей через него, трудно представить, количество подразделений (секторов) в ОТД огромно. В его составе находятся два архива (архив подлинников и рабочий архив), в которых хранится абсолютно вся КД, разработанная со времени создания института. В рабочий архив имеют вход все сотрудники института, в нём  можно взять любой документ до конца рабочего дня под свой пропуск в заклад. В архив подлинников вход закрыт, в нём хранится на кальках вся откорректированная на данный момент КД, готовая к передаче на серийные заводы. В ОТД большая часть сотрудников занята корректировкой КД по извещениям от разработчиков, т.е. внесением изменений в подлинники и рабочую документацию по усовершенствованию и устранению ошибок, а также размножением КД на различных множительных аппаратах. Есть также группа, занимающаяся ручным изготовлением подлинников КД, т.е. вычерчиванием их тушью на кальке. Позже копии на кальку стали выполнять на новых ротационных электроконтактных машинах (РЭМ).
        Отдел главного технолога (ОГТ) занимается всеми вопросами изготовления разрабатываемых изделий, возглавляет отдел Главный технолог. По каждому изделию назначается заместитель Главного конструктора по технологии и ведущие технологи. Их задача – создать изделия «технологичными», т.е. качественными и легко изготавливаемыми. Они отвечают за соответствие применённых материалов и технологий современному уровню и требованиям, предъявляемым к аппаратуре, разрабатывают совместно с ОГК технологическую оснастку для испытаний аппаратуры на всех стадиях. В ОГТ ведётся  исследовательская работа по поиску и созданию новых стойких материалов. 
        Всё, что «выдумали» инженеры-разработчики, должно быть проверено на практике, т.е. необходимо изготовить эту новую аппаратуру. Сначала надо изготовить макеты, на них проверить основные идеи; затем изготовить экспериментальные образцы изделий, испытать их всесторонне, выявить недостатки, откорректировать КД и после этого изготовить опытные образцы, которые и будут предъявлены заказчику для приёмочных испытаний. В НИИ для этого имеется большой экспериментальный цех и свой опытный завод. Цех имеет своё управление во главе с начальником цеха. Довольно большая часть рабочих цеха трудятся прямо в лабораториях и макетных мастерских отделений (радио-  механики и монтажники). Цех изготавливает блоки аппаратуры и передаёт их для настройки в лаборатории. После настройки блоки вновь возвращаются в цех для окончательной «причёски» и предъявления в ОТК цеха. Принятые ОТК блоки заявляются на следующие те или иные испытания. После испытаний снова дорабатываются, предъявляются ОТК и заявляются но новые, более высокие по рангу, испытания и т.д. Так аппаратура доводится «до ума». В испытаниях участвуют все: разработчики, конструктора, технологи, изготовители, представители заказчика (ПЗ). Опытный завод ЛНИРТИ
                51
находился на Петроградской Стороне на пр.Щорса. Сначала институт и завод существовали как отдельные предприятия, затем они объединились и стали называться объединением «Русь». В период «перестройки» завод захотел самостоятельности и вышел из объединения, став заводом «Навигатор». Завод изготавливал все опытные образцы изделий для Межведомственных и Государственных испытаний. Между институтом и заводом ходил по расписанию местный автобус и городской автобус №1.
        В НИИ много служб, не занятых непосредственной разработкой новой техники, но в той или иной степени способствующих этому.                Отдел испытаний. В отделе имеется всевозможное оборудование (вибро-ударные стенды, тепло- и барокамеры…) и персонал, позволяющие проводить испытания по специальным программам и оценить качество разработанной аппаратуры.                Отдел надёжности. Занимается оценкой надёжности аппаратуры методами расчёта, учёта всех отказов и разрабатывает меры по повышению параметров надёжности каждого изделия, а также программы испытаний на надёжность.                Технический отдел. Занимается, в основном, согласованием применения дефицитных и дорогостоящих комплектующих изделий (КИ) в аппаратуре, следит за соблюдением «ограничительных перечней» по КИ, оформляет предварительные заявки на КИ в поставляющие организации. Разработчикам аппаратуры живётся несладко: они должны соблюдать огромное количество нормативных документов (ГОСТов, ОСТов, Нормалей…) по своему типу аппаратуры, в т.ч. и по КИ. Существуют «Ограничительные перечни МО»  по каждой группе аппаратуры для военной техники. Для каждой группы разрешены или запрещены те или иные КИ, всего групп около 50, чем выше группа – тем более «суровые» условия её эксплуатации. Самая «лёгкая» группа 1 – у стендовой аппаратуры, работающей в лабораторных условиях. «Наша» авиационная группа -22. Кроме ограничительных перечней МО имеются перечни министерств, отраслей, предприятий народного хозяйства, и всем этим перечням надо «угождать». И если разработчик найдёт какое-то КИ, устраивающее его во всех отношениях, но отсутствующее в одном из перечней, начинается тяжкий процесс согласования применения этого КИ с организациями изготовителя и поставщика. Этим и занимается технический отдел по заявкам от НТО. Согласование длится иногда год и больше, а иногда заканчивается и безрезультатно. ОТЭИИН (отдел технико-экономических исследований и информации). Определяет технико-экономический уровень разрабатываемых изделий, сопоставляет их характеристики с зарубежными аналогами и даёт разработчикам те или иные рекомендации. Осуществляет переводы на русский язык иностранных публикаций по заявкам НТО, руководит технической учёбой. Этому отделу подчиняются аспирантура, Учёный Совет института, патентная служба, оформляющая заявки на изобретения и «Авторские свидетельства» (патенты) сотрудникам. В распоряжении ОТЭИИН находятся также научно-техническая библиотека, «Технический кабинет» (для «закрытых» заседаний) и Конференц-зал (для больших собраний и торжеств).                ОНС ( отдел нормалей и стандартов). Он располагает полным набором нормативных
                52
документов, необходимых разработчику, которые размещены в образцовой библиотеке. Любой сотрудник может взять любые документы взамен своего пропуска. Позже он был преобразован в БНИОС (Базовый научно-исследовательский отдел стандартизации), «Базовый» означает, что он стал ведущим по документации класса «Радионавигация». В составе БНИОС имеется знаменитая группа нормоконтроля документации, большая «заноза» для разработчиков. Ни один разрабатываемый документ, будь то текст или чертёж или принципиальная схема, не увидит свет без визы службы нормоконтроля. Эта служба знает своё дело, и ни в жизнь не пропустит документ с нарушением требований ГОСТов (государственных стандартов) и другой нормативной документации.                ОГЭ (отдел главного энергетика). В его задачу входит бесперебойное обеспечение всех помещений всеми видами электропитания, инструктаж и аттестация сотрудников с присвоением им квалификационных групп по электробезопасности.                ОГМ (отдел Главного механика). Ведает вопросами вентиляции, водо- и теплоснабжения, погрузочно-разгрузочными работами, автотранспортом, уборкой территории и комнат. ОКС (отдел капитального строительства). Занимается, в основном, строительством на объектах, в местах отдыха сотрудников, реконструкцией и расширением института.            БТБ (Бюро техники безопасности). Контролирует все виды работ в плане их безопасного выполнения. Расследует все происшествия и несчастные случаи, принимает меры по предотвращению таких случаев, проводит экзамены у сотрудников по знанию правил ТБ.   Отдел комплектации. Обеспечивает потребности института в КИ по предварительным заявкам подразделений через материально ответственных «агентов».                АТС (автоматическая телефонная станция и телефонная служба), обеспечивает внутреннюю, городскую и междугородную телефонную связь, а также специальную связь руководства с Заказчиком, смежными предприятиями и министерствами.                Служба ПДИТР (противодействия иностранным техническим разведкам). Занимается конкретным вопросом: чтоб наша аппаратура не имела излучений на радиочастотах выше допустимых уровней. Эти уровни определены соответствующими документами и измеряются на всех видах испытаний. Цель всего этого – не допустить, чтоб противник мог на расстоянии измерить наши радиочастоты и по ним определить назначение разработок. «Первый отдел». Это – секретный отдел, самая «строгая» служба в институте. Здесь хранится вся секретная документация по всем темам, а также печатается в машинописном бюро вновь разработанная документация с грифами «С» и «СС». В этот отдел могут входить лишь сотрудники, имеющие допуск к секретным документам. Более того, каждый сотрудник имеет право пользоваться только документами, которые ему необходимы ему по своей теме. Каждый документ в 1-м отделе имеет вкладыш со списком лиц, имеющим право пользоваться этим документом. Документы выдаются под пропуск с записью в формуляры на них. Пока документы не сдашь, с предприятия не выйдешь. На рабочих местах секретные документы должны содержаться так, чтоб посторонние лица не могли в них заглянуть, и должны в течение дня храниться в закрытых сейфах. В 1-м отделе есть специальная комната («исполнительская»), где можно ознакомиться со вновь поступившими документами, тебе адресованными, или написать ответ в специальном
                53
отрывном блокноте для передачи в печать машинистке машбюро первого отдела. Вся секретная переписка имеет входящие и исходящие номера и регистрируется соответственно в секторах входящей и исходящей документации. Любой документ в 1-м отделе имеет персональный инвентарный номер, по которому его и находят. Каждый сотрудник может завести для рабочих записей секретную тетрадь, которой также присваивается инвентарный номер, все листы в ней нумеруются, прошиваются и опечатываются личной печатью, которая выдаётся сотруднику и которую он должен обязательно сдать при своём увольнении с предприятия.                «Второй отдел». О существовании этого отдела многие рядовые сотрудники даже не подозревали. Он находился рядом с 1-м отделом за высокой железной дверью безо всякой таблички. За этой дверью находилась подслушивающая аппаратура. Контролировались и записывались на магнитную ленту все городские и междугородные переговоры. В каждом отделении имелась кабина для междугородных разговоров, в которой висела инструкция, напоминающая, что нельзя произносить, ключ от кабины находился у секретаря отделения и выдавался под расписку в специальном журнале, где отмечалось, кто с кем говорил и в какое время. Стоило кому-нибудь «брякнуть» что-то недозволенное, как его тут же вызывали во 2-й отдел и предъявляли запись разговора, требуя объяснений, и сообщали о нарушении руководству.                «Группа режима». Здесь разрабатывались документы по внутриобъектовому режиму и контролировалось их исполнение. В инструкциях было расписано всё, касающееся распорядка дня и поведения внутри предприятия в рабочие и праздничные дни, как оформить сверхурочную работу и т.д. Режим был очень жестоким. В пропуске у каждого стояло время начала и окончания работы, время обеденного перерыва. Выйти в рабочее время можно было только по увольнительной записке, оформленной соответствующими подписями, или по командировочному удостоверению. Свободный вход и выход имели только начальники подразделений, у них в пропуске стояли специальные штампы. Через проходную нельзя было ничего проносить, за исключением мелких полиэтиленовых пакетов и небольших дамских сумочек с правом их досмотра. Все другие вещи надо было сдавать в камеру хранения до конца рабочего дня.                ВОХР (вооружённая охрана). Обеспечивает круглосуточную охрану всех входов и выходов и въездов, а также прилегающей территории, охрану помещений в нерабочее время, сданных под сигнализацию. На проходных дежурят гражданские вооружённые охранники («бойцы ВОХР») со сменой через каждые 2 часа, остальные находятся на отдыхе в «дежурке». В ночное время осуществляется периодическое патрулирование вокруг института. В помещении ВОХР имеется комната, в которой хранится личное оружие бойцов ВОХР и сотрудников института, кому это положено. У меня продолжительное время тоже было личное оружие (револьвер «Наган»), с которым я сопровождал свою аппаратуру на Госиспытания, секретные документы в Москву, ездил в экспедиции на Север. Начальник охраны периодически устраивал стрельбы для своих бойцов, иногда приглашал и нас, имеющих оружие. 
                54                Представительсва Заказчика (Военная приёмка) – ПЗ (ВП) – занимали в институте особое                место. Авиационную тематику курировала ПЗ № 1017 (ВП 1017), возглавлял приёмку                Старший военпред, полковник (в открытых документах – старший представитель Заказчика, под «Заказчиком» подразумевалось МО – министерство обороны). Каждый заказ курировала группа молодых офицеров. Попасть в военпредство считалось очень престижным делом, для этого нужна была чья-то «рука». Среди наших военпредов оказались три выпускника ЛИАПа: Цеглевский Владимир, Соловьёв Александр и Некрасов Александр, с двумя последними из них я был в одном отряде на целине. Их, как и многих из нас, призвали на 2 года в армию, но они каким-то образом оказались в ВП. Как это у них получилось, мне узнать не удалось… Военпредство занимало большие апартаменты в ЛНИРТИ. ВП – самая серьёзная приёмка, ОТК по сравнению с ней – сущий пустяк. Пройти военную приёмку с первого раза, «с ходу», не удавалось никому. Контролёры ВП очень дотошно изучают аппаратуру, они все очень грамотные люди. Устные замечания у них не приняты, на любое изделие или документацию они предъявляют «Перечень замечаний», оформленный по определённым стандартам. По этим замечаниям Главный конструктор должен не просто отписаться, а разработать «План по устранению замечаний», и в конце концов «закрыть» его, т.е. удовлетворить представителей Заказчика по всем замечаниям. Иногда приходится существенно переработать изделия, чтоб закрыть ПМ. ВП никогда не принимает аппаратуру просто так, без письменного уведомления, а Главный конструктор не рискует предъявить «сырую» аппаратуру. ВП отвечает перед МО за качество принятых изделий, поэтому так строго подходят к нам, разработчикам. Со многими военпредами пришлось мне работать, и со всеми устанавливались нормальные, деловые отношения. Военпредство было настоящей «кузницей» полковников. Как только Старший военпред получал звание полковника, его тут же переводили в другое место (или увольняли в отставку), освобождая место для другого кандидата. Все офицеры очень быстро росли в званиях. Всем военпредам запрещалось находиться в НИИ в военной форме.                Отдел кадров (ОК). Чтоб НИИ работал с должной отдачей, нужны грамотные деловые люди. Их поиском и отбором и занимается ОК. Попасть в институт со стороны практически невозможно, берут туда только по направлениям соответствующих организаций или по рекомендации работающих в нём сотрудников. ОК отбирает из всех возможных кандидатов нужных специалистов по заявкам подразделений в соответствии со штатным расписанием. Поступающего дотошно опрашивают, заполняют огромные опросные анкеты, все полученные данные проверяются «Большим домом». Если всё всех устраивает, примерно через месяц кандидат оказывается принятым. На каждого сотрудника заводится «Дело», в котором ОК скрупулёзно отражает весь его трудовой путь, все трудовые достижения и провинности. За тяжкие провинности из института быстро «попросят». ОК также занимается оформлением загранпаспортов для сотрудников, направляемых в командировку за рубеж. Эта процедура очень сложна, расскажу о ней позже. В ОК имеется «Военно-учётный стол», в котором хранятся карточки военнообязанных сотрудников. Большинство сотрудников, выполняющих заказы МО, имеют «броню» от армии. ОК по этому вопросу взаимодействует с военкоматами.
                55                                                
В институте есть целый куст организаций,  работающих на общественных началах. Без их описания жизнь НИИ будет неполной.                Партком. Это серьёзная организующая сила,«Дамоклов меч» над коллективом. Неподчинение законам и дисциплине парторганизации может дорого стоить строптивцам вплоть до полного крушения карьеры. Подробнее о её работе расскажу позже.                Комитет ВЛКСМ. О его работе я уже многое сказал, много расскажу дальше. В наше время секретарями были активные ребята: Слепнёв Валентин, Савощев Владимир, Соловьёв Юрий, Рубан Вячеслав (была в ходу аббревиатура их фамилий: СССР), Глаголев Вадим. Затем их сменило более молодое поколение, с которыми я уже не работал, да и работа в комсомоле к тому времени заметно «подзакисла».                Профком. В профсоюзе состояло почти 100 % сотрудников. Профсоюз защищал права работников, был своего рода буфером между народом и администрацией, гасил все трудовые споры. В ведении профсоюза были бытовые условия сотрудников, организация отдыха с предоставлением бесплатных путёвок в санатории и дома отдыха, в спортлагеря и пионерские лагеря детям сотрудников, организация диетического питания и дополнительного питания работающим во вредных условиях. Основной же задачей считалась мобилизация трудящихся на выполнение производственных заданий и организация соцсоревнования между подразделениями. Победители соревнований награждались почётными званиями, грамотами, подарками и небольшими премиями. Возглавлял профком председатель профкома, в каждом отделении и отделе были свои профбюро во главе с профоргами. Существовал профком, как и все другие общественные организации, за счёт членских взносов трудящихся. Самым видным Председателем профкома был Савватеев Николай Павлович, который так «раскочегарил» работу профсоюза, что многие годы после его ухода профком ЛНИРТИ был среди лучших в районе.                Спортсовет. Задача спортсовета – организация спортивной работы. Раз в год проводилась спартакиада, т.е. соревнования по всем видам спорта между отделениями института, по результатам которых формировались сборные команды, участвующие в районной спартакиаде и т.д. Спортсовет нанимал тренеров для сборных команд и секций, решал вопросы аренды спортзалов, бассейнов… Спортсовет работал во взаимодействии с Комитетом ВЛКСМ и профкомом. Спортивная работа в ЛНИРТИ была на высоте.                ВОИР (Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов). Общество объединяло людей, занимающихся изобретательством, проводило конкурсы на лучшее изобретение, организовывало выставки, слёты изобретателей. Члены ВОИР платили членские взносы – 1 рубль в год, имели удостоверения и значки. ВОИР работал в тесном взаимодействии с патентным отделом.                ДОСААФ (Добровольное общество содействия авиации, армии и флоту). Представительство ДОСААФ имелось в ЛНИРТИ, но никакой работы у нас не велось. Один раз в год уполномоченные представители обходили лаборатории и продавали марки
                               
                56   
ДОСААФ за 30 коп (годовой взнос в общество). Основная работа велась в стрелковых тирах по подготовке допризывников в армию и в аэроклубах по подготовке парашютистов и учеников лётчиков на спортивных самолётах.                НТО им. Попова – научно-техническое общество, пропагандирующее наши достижения в области науки и техники. Организует циклы лекций, показ научно-популярных фильмов (очень редких). В стенах ЛНИРТИ были показаны два секретных фильма: испытания первых советских атомной и водородной бомб, а также американский фильм о первой экспедиции на Луну. Вход в зрительный зал осуществлялся по билетам общества. Годовой членский взнос в обществе был всего один рубль.                Штаб ГО (Гражданской обороны).  Довольно серьёзная в то время организация, в годы яростного противостояния двух систем – социализма и капитализма, «Варшавского договора» и НАТО. Задачей штаба было обучить сотрудников мерам самозащиты и коллективной защиты при неожиданном нападении противника с применением оружия массового поражения. Абсолютно все учреждения имели планы эвакуации своих сотрудников в заранее подготовленные для работы места при введении в стране «Угрожаемого положения» и схемы укрытия в убежищах. Неработающее население обучалось в жилконторах. Во дворе института было построено классное бомбоубежище с автономным обеспечением электроэнергией и запасом продуктов, воды и медикаментов на несколько суток, с полным комплектом защитных средств. Штаб ГО регулярно проводил учения, были созданы отряды спасателей и сандружины, все чётко знали свои обязанности. Штаб ГО нас многому научил на этих учениях.                Общество рыболовов и охотников – очень популярное общество среди населения. В ЛНИРТИ работало отделение № 40 этого общества, в нём было две секции: рыболовов и охотников. Как жили охотники, мне мало что известно, а вот о секции рыболовов знаю не понаслышке, т.к. был её членом. В ней состояли и мои лучшие друзья-туристы А.Оль, Ю.Соловьёв, А.Фомичёв, В.Сперанский, С.Шока… База рыболовов располагалась в погранзоне вблизи г. Приморска. Там очень живописное место с грибными и ягодными лесами, множество островов и бухточек. На базе были одноэтажные коттеджи, большая общая кухня под навесом, лодочная станция. Дорога туда была непростой: либо электричкой до Выборга и дальше на местном автобусе, который ходил очень редко, или на собственном ночном автобусе по субботам (на утреннюю зорьку), набитом до отказа. Мы обычно ездили самостоятельно со своей палаткой, брали лодку и уезжали на острова. Проблемой была только питьевая вода, ею надо было запасаться на берегу на всё время пребывания там. Рыболовы ежегодно платили членские взносы по 5 рублей и по 10 рублей на ремонт лодок. Один раз по весне ездили также на субботник и наводили там подготовительный порядок, запасали дрова, ремонтировали помещения и водопровод. На базе всегда было весело, отдых в Ландышевке был незабываем. Вечером часто был большой костёр с гитарой и песнями и массой анекдотов. Там все были равны от рабочего по Секретаря парткома…

                57
        Техническое задание на разработку конструкции УВВ и ПУ, прошедшее согласование со всеми структурами института, наконец, было выдано в ОГК. На это ушло, как и было запланировано, три месяца (включая вычерчивание принципиальных схем, их нормоконтроль и размножение). Начался этап консультаций конструкторов. Заявка в ОГК на конструирование была подана заранее за три месяца для того, чтоб они включили эту работу в план текущего квартала. Наше задание приняла конструкторская группа Лосевой Людмилы Сергеевны, конструктора 1-й категории КО-1, опытной и доброжелательной женщины. С ней мы плодотворно сотрудничали более 20 лет. Начальником сектора был Чукаев Николай Иванович, позже ставший начальником КО-1. Документация на УВВ и ПУ была готова через три месяца и передана в цех для изготовления трёх опытных образцов. Основной моноблок «Альфы» уже был изготовлен, заканчивалось изготовление моноблока радиоприёмного устройства (РПУ). К концу 1971 года всё «железо» было готово. За это время у меня появилось много полезных знакомств в цехе, особенно на монтажном участке: Сергеев Борис, Фомичёв Алексей, Галенковский Евгений и др. Весь 1972 год продолжалась настройка и лабораторные испытания образцов. В процессе испытаний, как водится, выявилось много недостатков, которые пришлось устранять в следующем году методом корректировки КД и доработки аппаратуры. Ненадёжными оказались выбранные ленточные разъёмы РЛМИ-2 французской разработки. Эти разъёмы были всем хороши, пока их производство не освоили у нас в СССР. Как повелось у нас, начали «экономить» на драгметаллах, из разъёмов убрали «лишнее» серебро, и контакты стали окисляться, пошли отказы. Неважно проявили себя и индикаторы на основе карбида кремния при испытаниях на предельные температуры: при 55 град. они практически теряли яркость, а при минус 60 град. сияли слишком ярко. Коллектив Л-324 работал дружно и старательно, с комсомольским энтузиазмом. Самому пожилому, начальнику Белову Н.Я., было 45 лет, чуть помладше была старшая лаборантка Таисия Егоровна, ещё троим (Сандлеру, Агроскину и Парахуде) было около 40 лет. Все остальные сотрудники были в возрасте от 20 до 30 лет. Агроскин Вениамин Ильич (СНС) руководил коллективом девушек-программистов и отвечал за идеологию «Альфы», старшим инженером у него в группе была Инна Липская. Агроскин был сильным учёным в своей области, но очень упрямым «темнилой», со своими идеями ни с кем не делился, целыми днями что-то писал и рисовал, уткнувшись в бумаги. К нему приклеилось прозвище «Деревянный зад», его трудно было оторвать от стула даже во время физкультурной паузы. Своим подчинённым он давал на проработку только отдельные алгоритмы, причём, не умел как следует объяснять задания, поэтому Липская было связующей между Агроскиным и подчинёнными. Ещё более оригинальным был учёный Парахуда Александр Николаевич. Он отвечал за «вторичную» обработку информации, т.е. за преобразование вычисленных радионавигационных параметров (РНП, линий положения) в географические координаты. Был он каким-то неуклюжим, очень медлительным, совершенно не умевшим говорить простым, понятным языком. К тому же у него развился заметный склероз, он просто не мог быстро соображать. Даже удивительно, что он сумел

                58
защитить диссертацию (где-то на стороне). В его подчинении были три девушки, старшей по должности из которых была Валя Покопцева. Белов Н.Я. ни во что не ставил наших учёных, считая себя выше их на голову, будучи главным конструктором «Альфы». Регулярно весь коллектив выслушивал их «склоки» на высоких тонах, Белов постоянно их распекал за что-то. Если Агроскин спокойно «огрызался», будучи уверенным в своём деле, то Парахуда сносил всё молча, даже если Белов кричал, что тот ни на что не годится, разве что выключатели ремонтировать (однажды Саша починил выключатель в лаборатории). Спорить с Агроскиным, имевшим авторитет среди учёных, Белов просто не мог, не обладая большими знаниями в теории, и поэтому «отводил душу» на беззащитном Парахуде. Николай Яковлевич был очень вспыльчивым и хамоватым, мог даже при всех матерное слово брякнуть, тут же извинившись, в запарке мог и закурить прямо в лаборатории. Это сначала всех шокировало, потом к этому привыкли. Более того, на 23 февраля наши дамы подарили ему хрустальную пепельницу, и курение в лаборатории стало как бы узаконенным (а по правилам ТБ это не позволялось). Я не знал кого-то ещё, кто бы курил в своей лаборатории. Иногда целый день невозможно было сосредоточиться на работе из-за непрерывных «разборок» у стола начальника. Но иногда Белов «вплывал» в лабораторию, как ясно Солнышко, довольный и дружелюбный, ходил взад-вперёд по проходам, заигрывая с девушками, угощая их конфетами и шоколадками, рассказывая о ближайших планах и обещая всем нам хорошую жизнь. Так же преображался он на вечеринках, был очень компанейским, любил выпить, хорошо пел и танцевал. Такие наши «сабантуи» проходили чаще всего у Инны Липской, которой от родителей досталась двухкомнатная квартира  с видом на Неву (на Свердловской набережной, как раз над рестораном «Невские берега»). Белов всегда приезжал и уезжал на своей «Волге», в каком бы состоянии не был. И всегда увозил с собой целую машину женщин… Однажды он не пришёл на работу. Через несколько часов стало известно, что Белов попал в автоаварию и находится в больнице. На следующий день весь институт уже знал подробности: он возился со своей машиной, стоящей около тротуара. Ему что-то понадобилось из салона, он открыл переднюю дверцу, чтобы взять это, и в это время в его машину на приличной скорости врезался пьяный водитель. Белова почти выбросило на асфальт, но голову прижало дверцей, протащило его около 10 метров, после чего обе машины ударились об осветительный столб. Белов несколько дней пролежал в реанимации, вылечился и через два месяца вернулся на работу с палкой в руках и множеством шрамов на голове и лице. После этого он стал ещё более вспыльчивым и нервным… Материальная часть разрабатывалась под руководством Сандлера Л.М., блок обработки информации (БОИ) вёл ведущий инженер Хандогин Борис Николаевич. Настройкой БОИ занимался Миша Ильяшевич, настройкой УВВ до моего прихода – Артемьев Николай. Кроме этих блоков основу «Альфы» составляли моноблок РПУ (радиоприёмное устройство) и БСА (блок согласования антенны), оба эти устройства разрабатывались в НТО-35, в лаборатории Александрова Геннадия Ивановича. В подчинении Ильяшевича находились молодые ребята: Новак Владимир, Лях Валерий, Семёнов Дима; в моём распоряжении – Артемьев Николай, Шока Станислав, Серкина
                59
Татьяна, Жемалетдинова Наиля (Неля) и Березняк Вера. Вскоре после моего прихода Артемьев уволился, т.к. мне дали должность старшего инженера, на которую он рассчитывал, и он понял, что ему ничего «не светит». Так я невольно «перешёл дорогу» ему, что в НИИ случалось довольно часто. И Белов, и Сандлер доверили мне сразу руководство группой… «Альфа» имела шифр «Изделие А-712», свой шифр имели также РПУ (А-717) и БСА (А-717-1), т.к. они применялись не только в «Альфе», но и в некоторых других изделиях. «Альфа» разрабатывалась в двух вариантах: в автономном, с высветкой на ПУ двух РНП (ЛП-1 и ЛП-2), и в комплексном («Альфа-М») – для самолётов, на борту которых имелся навигационный комплекс с вычислительной машиной. В первом варианте местоположение самолёта штурман определял по специальной навигационной карте, на которой нанесены «линии положения» системы «Маршрут». Во втором варианте вся обработка информации осуществляется в бортовой ЦВМ, и на пульт штурмана выдаются готовые географические координаты. Программой обработки информации для ЦВМ и руководил Агроскин. В те годы делать это было совсем не просто. За неимением в лабораториях собственных вычислительных средств отладка программ осуществлялась на БЦВМ вычислительного центра института (о котором я забыл поведать раньше).  ВЦ занимал целый этаж в одном из корпусов ЛНИРТИ, имел несколько больших вычислительных машин, сначала это были «Уралы», затем их сменили «Мински» и «Электроники». Получить время на этих машинах было сложно, желающих всегда была огромная очередь, на сеанс давали не более 30 минут! Больше можно было получить лишь в ночное время. Носителями программ сначала были перфокарты, позже перешли на перфоленты. В лаборатории почти непрерывно гремели аппараты, набивающие перфокарты и стрекотали перфораторы. Отладка программ была самым трудоёмким процессом и продолжалась годами…
        Работать было интересно, атмосфера в коллективе этому способствовала. Белов «дядя Коля» развлекал нас перепалками с Агроскиным и Парахудой, мы тоже иногда «заводились» на какой-нибудь злободневной теме, весело обсуждали её, не отходя от рабочих мест. Летом в обеденный перерыв выходили позагорать в садик около института, у каждой компании была «своя» скамейка. Иногда купались в Неве, пляж был совсем рядом. В столовой обедали всегда заранее, не в своё положенное время… На 8-е марта мы решили сделать сюрприз своим женщинам. Дима Семёнов, самый молодой в лаборатории, предложил воспользоваться его квартирой в Ульянке, где он жил вдвоём с матерью. Шока, Лях, Димка и я заявились к Димкиной маме, Дмитрий бесцеремонно выпроводил мать «в гости», она успела лишь дать нам кое-какие «ЦУ». Вчетвером мы приготовили абсолютно всё, что задумали: салаты, деликатесы, жареное с луком мясо, а Димка даже испёк пирог и «орехи» в формочках. Наши дамы не поверили даже, что всё это мы сделали сами. Праздник прошёл великолепно. Стас Шока нарисовал остроумные шаржи на некоторых девушек, оказалось, что он хорошо рисует. Все были в восторге. Резвились мы так бурно, что снесли с петель одну из дверей и на следующий день приезжали её восстанавливать…  «Молодая» часть лаборатории летом часто выезжала на озёра, где мы обязательно готовили шашлыки (по рецепту Димки, всегда стремившемуся
                60
показать свою хозяйственность), зимой ходили на каток в ЦПКО. Иногда ездили на дачу к Гале Семёновой  на ст. Апраксин, однажды собрались у неё и на квартире. Но чаще, конечно, кутили у Липской, её квартира стала официальной «явкой». Веселиться у Липской можно было «на всю катушку», т.к. внизу был ресторан. В общем, лаборатория жила полнокровной жизнью. Очень активно  в те годы работала и наша туристская секция. Организационной работой занимались трое: Андрей Оль, Алексей Фомичёв и я. Спортсовет «вёл работу» только с нами троими, мы помогали в организации слётов, соревнований, походов. Команда наша была хорошо известна в смольнинском районе и среди предприятий города (на слётах обкома профсоюзов). Осенью 1971 г. наша команда отправилась защищать честь Ленинграда на «Четвёртом Всесоюзном слёте туристов АН союзных республик и НИИ Ленинграда». Начальником команды поехал секретарь парткома института Коржов Владислав Иванович, будущий первый секретарь Ленинградского обкома КПСС. Ехал с нами и свой корреспондент -  Калупин, начальник фотолаборатории, в прошлом известный фронтовой корреспондент. Поездку оплачивал Смольнинский райком, туда и обратно мы всей командой летели самолётом Ту-134. Из Борисполя нас отвезли в гостиницу «Голосиевская», а на следующий день – в спортивный комплекс «Пуще Водице». Киевляне перестарались: вместо туристского лагеря подготовили «Дом отдыха»! Нашей команде достался особнячок в классическом стиле с колоннами и огромной открытой верандой, где мы и проводили свободное время – погода стояла великолепная. Соревнования проходили без особого накала, т.к. по вечерам были сплошные банкеты. Наша команда выиграла волейбол и заняла третьи места на полосе препятствий и в конкурсе туристской песни. Об этом конкурсе стоит рассказать особо. Для его проведения киевляне предложили ресторан и решили совместить с прощальным ужином. Но на кухне получилась неувязка (а, возможно, это была «тактическая» задумка хозяев): целый час все сидели за столами, ожидая, когда же нас покормят. Так как на столах уже стояло спиртное, все стали постепенно «тостоваться», закусывая хлебом с горчицей. Вскоре зал «загудел», начались самостоятельные выступления и пляски под гитары. И когда, наконец, появилась обильная закуска, спиртное уже закончилось, и все были «навеселе». Сообразительные ребята побежали в магазин и сразу же у ворот спортбазы обнаружили толпу бабуль с самогоном, закатанном в трёхлитровые банки. Так у нас появились две банки с самогоном. Тут и конкурс песни начался, все полезли на сцену, желая «выразиться», организаторам с трудом удалось восстановить порядок. Не знаю, какая задумка была у нашего «худрука» Андрея, только получилось всё не так. Надя Мунтяева в такой обстановке петь отказалась и поэтому, когда подошла наша очередь выступать, Андрей решительно встал, сказал мне и Юре Соловьёву: «Пошли!» - и бодро зашагал на сцену. Я совсем не собирался петь, меня силой выпихнули на подиум, Андрей уверенно заявил, что исполняется песня «Карельский Перешеек». Мы втроём (позже нас назовут «Трио туристской песни из Ленинграда») во всё горло проорали свой номер и под бурные аплодисменты вернулись на своё место.  Наше выступление жюри (тоже пьяное) признало удачным, песня соответствовала «духу слёта», нам присудили третье место! К тому времени на столах совершенно легально
                61
разливался самогон. Наши руководители, оказавшись на свободе, превзошли в этом деле туристов. Коржов с Калупиным «поднабрались» изрядно: Владислав Иванович громко кричал: «Андрюша, давай Соньку!» (блатную одесскую песню), а Виктор Александрович Калупин залез на стол, пытаясь нас «запечатлеть» для истории, очки его висели на одном ухе, съехав с носа… На утро с самогона трещала голова, Коржов лежал пластом, Калупин был чуть получше. В 12 часов нам устроили экскурсию по заповеднику «Пуща Водица», а после обеда все стали собираться к отъезду, который наметили на утро. Вечером на стадионе у большого костра проходило закрытие слёта. Забавно было услышать из динамиков наши конкурсные песни… На следующее утро в 10 часов мы были уже около АН УССР. Нам вручили билеты на самолёт, отъезд от АН в 18 часов. Оставшееся время мы посвятили Киеву – прошлись по Крещатику, Бульвару Шевченко, посетили центральный универмаг «Украина». Что нас приятно удивило, так это – продажа на всех углах сухого вина «Алиготе» прямо из бочек на колёсах. По пути в Борисполь остановились около огромного колхозного сада с яблонями, который тянулся по обе стороны шоссе, и набрали сочных яблок в дорогу. Это был последний слёт туристов АН и НИИ Ленинграда. Очередной был намечен на сентябрь 1971 г. в Кишинёве, но молдаване не смогли его организовать по каким-то причинам, к большому сожалению…                Ежегодно зимой мы оформляли по всем правилам двухдневные лыжные походы «По местам боевой славы Советского народа». На организацию походов Спортсовет выделял нам необходимые деньги, т.к. эти походы были в планах Комитета ВЛКСМ и Спортсовета. Деньги «выбивал» А. Фомичёв, я обосновывал калькуляцию, Андрей составлял план перехода. В качестве стартовых и конечных пунктов мы всегда использовали наши дачи в районе Комарово-Зеленогорск-Ушково, дачу Крыловых на «69-м км» и дачу Спортсовета в Кавголово. От нас требовался лишь фотоотчёт в виде стенда, который вывешивался в одном из людных коридоров, и финансовый отчёт. Эти походы всегда проходили очень весело и без серьёзных происшествий, хотя лёгкими они не были. Ходили всегда по азимуту напролом через снега и дебри. Основным «топтуном» лыжни считался Саша Крылов, однако и мы помогали ему, сменяя его через каждые 10-15 минут. Тяжелей всего было Виктору Шаудзину, он на лыжах стоял не очень устойчиво и на крутых спусках частенько заваливался в снег, иногда ломая лыжи. Когда ему становилось очень тяжело, говорил: «Больше не могу. Пристрелите меня!» Во всех походах с нами участвовала только одна женщина – Татьяна Крылова. Однажды в поход попросилась член Спортсовета Лена Сегеда. Переход в первый день (Первомайское-Мичуринское) получился очень тяжёлым, т.к. в лесу было очень много снега. Лена едва дошла до Мичуринского, в конце пути она на перекурах пинала ногами свой ненавистный рюкзак, но от помощи отказывалась. В Мичуринском мы переночевали в доме тестя Карла Зарубина. На следующий день Лена не могла идти на лыжах и уехала на автобусе в Сосново, с ней поехала и Таня Крылова как сопровождающая и для подготовки банкета на «69-м км». А мы прошли через Мичуринскре и Ельчинское озёра при великолепной погоде…

                62             
        Весной 1971 года мы с тётей Надеждой Ивановной переехали на новое место жительства в Колпине с пр. Ленина на ул. Тазаева, 16. Тётушка совсем рассорилась с прежними соседями, к тому же они с тётей Ниной решили «съехаться». Нам понравилась трёхкомнатная квартира в тихом районе около городского стадиона в 10 минутах ходьбы от вокзала и рядом с новой школой, в которую тётя Надя перешла работать. Перевозили нас мои товарищи-туристы. Совсем недалеко от нас теперь жили и Смирновы, переехавшие в квартиру Клавдии Николаевны, Нининой мамы. Я стал чаще посещать их, чтоб поиграть в карты. Иногда встречался я и с Валерой Симачёвым, выезжая с ним «в поля». Однажды осенью решили мы съездить за клюквой. Проводниками быть взялись два Володи, Смирнов и Локоть (муж сестры В.Смирнова), которые не раз уже ездили за клюквой в район станции Малукса. Поехали в пятером: Смирнов, Локоть, Симачёв, Слава Екимов и я. От Малуксы до болота топали несколько км по бездорожью. Весь клюквенный мох был покрыт густым инеем. Чтоб было теплее, сразу «закусили» и приступили к делу. Клюква спряталась в мох на кочках, приходилось выдирать её из-под корочки льда, дело продвигалось медленно. Когда сквозь туман пробилось Солнце, стало теплее. Уселись мы на кочках позавтракать, в вёдрах было уже по паре литров ягод. Володя Смирнов робко спросил, не желаем ли мы в картишки сыграть? На болоте в карты – конечно! «Переводной дурак» пошёл очень хорошо, в честь каждого нового «дурака» поднимали стопочку. Кто-то предложил играть «с интересом»: пусть «дурак» соберёт кружку ягод сопернику-финалисту. Игра пошла быстрее, и клюква стала прибывать, правда, не у всех. Когда в «дураках» остался Смирнов, он огляделся по сторонам, заглянул в своё ведро и произнёс: «Можно, я из ведра отсыплю?» Чего ж нельзя – пожалуйста! Стало ещё веселее. У Валерки вскоре клюква в ведре иссякла, и он начал снова ползать по кочкам, а мы подтрунивали: «Не играй в карты, не играй в карты!»… Домой мы возвращались весёлые и довольные, продолжая в электричке играть в карты. Мне повезло: я привёз тётушкам целый бидон клюквы…
        Экспериментальные образцы «Альфы» были более или менее настроены. Наступило время испытать их в реальных условиях, т.е. в полётах. Для этого с Лётно-исследовательским институтом  (ЛИИ МАП), который находится в Жуковском под Москвой, был заключён договор. ЛИИ предоставил нам самолёт АН-12, экипаж и бригаду тех. обслуживания. Мы должны были согласовать с ЛИИ размещение аппаратуры на борту и подготовить бригаду инженеров для испытаний.  Испытания будут проводиться в два этапа: первый в районе Ленинграда с базированием самолёта в Пулкове или Пушкине, второй – в Заполярье с базированием на Кольском полуострове. Активность работ в лаборатории сразу возросла, настроение – тоже. Белов ходил гоголем, постоянно бегая к Главному инженеру, решал многочисленные вопросы по предстоящим испытаниям. От этого этапа зависело многое, на испытания выделялись большие деньги. Приказом по ЛНИРТИ была создана бригада по проведению испытаний, включающая разработчиков, конструкторов, технологов и т.д. Так делается всегда для того, чтобы выделенные премиальные получили лишь люди, участвующие в испытаниях и
                63
отвечающие за результаты этих испытаний. Непосредственно участвующие в лётных испытаниях на самолёте выделены в особую группу, состоящую из двух подгрупп: лётную и наземного обслуживания. В лётную планировались Агроскин, Ильяшевич и я, а также Круглов и Чалов из НТО-35; в наземную – Парахуда, Новак, Шока, Лях. Нам, летающим, предстояло пройти лётную медкомиссию, курс парашютной подготовки с реальным прыжком с парашютом с высоты 1000 метров. «Наземники» тоже пройдут медкомиссию, но прыгать с парашютом не требуется, им можно перелетать в самолёте с одного места базирования на другое… Сразу после Нового года (1972) начались работы в Жуковском по размещению одного образца «Альфы» на борту Ан-12, этим занялись конструктора во главе с Лосевой Л.С. Размещение аппаратуры – сложный этап и весьма продолжительный. Надо выбрать наиболее удобное место, сконструировать и изготовить стойку для размещения блоков, подвести к ней воздуховоды для обдува аппаратуры, кабели питания и антенный кабель, найти место на фюзеляже для установки антенны, сконструировать и изготовить радиопрозрачный обтекатель антенны. Антенна «Альфы» представляла собой шлейф (петлю изолированного провода), проложенный вдоль корпуса самолёта, длиной около 2,5 м и высотой над корпусом около 15 см. Чтоб в полёте антенну не сорвало потоком воздуха, для этого и нужен удобообтекаемый экран, пропускающий радиоволны. На всё это ушёл 1973-й год. Согласовать с самолётчиками что-либо, требующее изменение в конструкции самолёта, всегда очень сложно. Для того, чтоб просверлить в фюзеляже одно лишь отверстие, требовалось оформить кучу бумаг и согласовать их со всеми эксплуатирующими самолёт службами и службами разработчика вплоть до Главного конструктора самолёта. В первом квартале 1973 г. все формальные вопросы, связанные с проведением испытаний и с нашим присутствием в ЛИИ МАП были решены.  ЛИИ потребовало от ЛНИРТИ подробные «досье» на всех участников испытаний, а также оформить страховки на каждого, так что мы стали что-то стоить. Ответственным за испытания с нашей стороны был назначен Ильяшевич Михаил, а ведущим по испытаниям от ЛИИ – Жуков Александр Сергеевич. В апреле всех нас вызвали на медкомиссию в ЛИИ. При себе надо было иметь выписки из медкарт в своих поликлиниках, справки из психоневрологического и наркологического диспансеров. В назначенный день мы прибыли в Жуковский и позвонили Жукову. Он сразу же ошарашил нас: комиссия уже работает с 9 часов в спецполиклинике ЛИИ рядом с проходной, и там нас ждут! А мы договаривались, что нас вызовут накануне комиссии, чтоб можно было отдохнуть с дороги. А получилось «с корабля на бал!» Вчера мы слегка выпили в вагоне и спали совсем мало, а я, можно сказать, вообще не спал. Но делать нечего, предстали перед комиссией в том виде, какой есть. Лётная комиссия – серьёзное дело, в ней задействованы лучшие врачи и приборы, позволяющие выявить внутреннее состояние человека. Тяжелей всего досталось нам «кресло», в котором проверяется вестибулярный аппарат: садишься в кресло, опустив голову к коленям и положив руки на подлокотники, и закрываешь глаза; кресло начинают вращать и через определённое время внезапно останавливают и предлагают сразу же распрямиться и откинуть голову к спинке кресла. Но как только начинаешь распрямляться, какая-то неведомая сила пытается опрокинуть
                64
тебя набок, при этом подступает тошнота. Голова должна коснуться вертикальной линии на спинке кресла или отклониться от неё на определённую величину. Хорошо, что коллеги из ЛИИ, пришедшие «поболеть» за нас, успели подсказать, как правильно вести себя в кресле. В норму мы все уложились, но мутило нас (по крайней мере, меня) изрядно. Комиссия работала два дня, простукали-пробрякали нас капитально. У меня нашли небольшие отклонения (типа плоскостопия), не препятствующие полётам. Ильяшевичу пришлось пойти на обман комиссии. Оказывается, один глаз у него видит совсем плохо, и он уговорил Парахуду предстать вместо него перед окулистом. Несмотря на то, что на медкарте была фотокарточка Ильяшевича, никто на это не обратил внимания. Даже такую комиссию при желании можно «объехать». Все мы, за исключением Агроскина, были признаны годными к испытаниям и допущены к прыжку с парашютом. У Агроскина в выписке из поликлиники фигурировала «язвенная болезнь», и его к прыжку не допустили, а это означало, что испытательные полёты ему «заказаны». Но не таков наш Агроскин! Если он чего захочет, то добьётся обязательно! Он начал доказывать, что его язва – дело прошлое, и в данный момент у него всё в порядке. Он прошёл полное обследование желудка, глотал всякие «шланги», ходил на рентген и пр., и допуск к прыжку получил! А мы к тому времени во всю занимались парашютной подготовкой. Когда мы впервые прошли через проходную ЛИИ и немного познакомились с ним изнутри, были поражены размерами территории и обилием авиационной техники. Там можно было увидеть весь наш авиапарк: от Ан-2 до современных МИГов и Су, а также нашу гордость – сверхзвуковые пассажирские Ту-144 (тогда ещё опытные образцы). Всё новое, что разрабатывалось в СССР, доводилось и испытывалось здесь. Несколько позже мой троюродный брат Коля Шадриков, работающий здесь по распределению после окончания ЛИАПа, поводил меня по всей территории, на которой, кроме собственно ЛИИ, располагались филиалы и доводочные базы всех разрабатывающих авиационных фирм: Туполева, Ильюшина, Антонова, Микояна, Сухого, Яковлева, Мясищева и даже отряд Гризодубовой. В ЛИИ имелись две ВПП (взлётно-посадочные полосы): малая и большая (самая длинная в СССР) вдоль Москва-реки. Железнодорожная платформа в Жуковском называется «Отдых», но в ЛИИ можно пройти и с платформ «Кратово» и «42-й км».  Жуковский очень красивый современный город, утопающий в зелени, расположенный на берегу реки Москвы. В центре города имеется чудесный сосновый парк, где жители гуляют и развлекаются, в сосновом же лесу прячется и ЛИИ, на его территории можно насобирать земляники и черники, чем на обеде и занимаются некоторые сотрудники. В ЛИИ есть несколько крупных столовых, свои столовые и буфеты есть и во всех филиалах фирм. На территории по расписанию ходят автобусы, связывающие фирмы и авиационные отряды. ЛИИ имеет свою гостиницу на ул. Речной (позже переименованной в ул. Туполева), где мы обычно и обитали. По соседству с гостиницей расположены корпуса общежитий сотрудников, в одном из которых проживает и Коля Шадриков.  Ещё одна большая гостиница расположена в центре города на ул. Жуковского – это гостиница фирмы «Опыт» Туполева. В Жуковском же находится знаменитый ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт). В нескольких км от лётного поля ЛИИ есть ещё одно
                65
лётное поле, на котором функционирует аэропорт «Быково»…  Парашютная подготовка – очень интересное мероприятие. Мы изучали историю и теорию парашюта, занимались практически, в т.ч. на тренажёре. Через две недели успешно сдали зачёт, заканчивающийся укладкой своих парашютов под наблюдением инструктора. Уложенные и зачекованные парашюты с прикреплёнными бирками с нашими фамилиями были сданы под охрану на склад, и мы разошлись «по домам» ждать команды на прыжок. Шли дни, а команды всё не было: не позволяла погода. В свободное время я с Колей изучал Жуковский и окрестности, познакомился с его товарищами по общежитию. Коля работал в одной из лабораторий ЛИИ, занимался аппаратурой теленаведения, работой был доволен. А вот перспективы получить жильё не было никакой, очередь была огромной, квартиры получали лишь семьи, давно работающие в ЛИИ. В Жуковском строили современные красивые дома, между домами росли стройные сосны. Город был уютным и очень чистым, постоянно занимал первые места в соревновании по благоустройству и озеленению. Много было интересных магазинов, снабжавшихся прекрасно. Отсюда командированные всегда увозили домой всякие деликатесы и редкие книги. Красиво были оформлены в городе детские площадки и, к нашему удивлению, работала настоящая детская железная дорога. Вокруг города располагались дачные посёлки, утопающие в зелени, есть чистые пруды, на которых отдыхают жители. Путь от Москвы до Жуковского всего 40 минут на электричке… На Первомай мы должны были уехать домой, поэтому взяли билеты на 30 апреля, прыгать с парашютом уже не собирались. Но 29-го к нам в гостиницу примчался Жуков А.С., велел быстро собраться и «дуть» на КДП (командно-диспетчерский пункт на лётном поле), пропуска на нас заказаны. Погода с утра была прекрасной, и мы увидели в небе парашюты – день был «прыжковым». В ЛИИ часто и много прыгают: все испытатели, спортсмены-парашютисты и салаги вроде нас. В такой день все полёты запрещены, на лётном поле масса зевак любуется пируэтами парашютистов. Нас построили, сообщили о предстоящем прыжке с высоты 1000 метров, дали двух инструкторов, посадили в автобус и повезли в «парашютную». Каждый нашёл свой парашют, осмотрел его вместе с инструкторами, и водрузил на спину. Вообще-то не только на спину: за спиной находится основной парашют, раскрывающийся автоматически, а на груди – запасной (на непредвиденный случай), который раскрыть может сам парашютист. И вот - мы на площадке для прыжков, ждём своей очереди, наблюдая за прыжками асов. Настроение бодрое, хотя немного тревожное. Наконец, приземляется вертолёт, быстро садимся в него и сразу взлетаем. Инструктор даёт последние наставления, вертолёт на высоте 1000 метров начинает плавный вираж. Первым прыгает один из инструкторов, по его точке приземления пилот должен скорректировать свой вираж. Следует команда: «Пошёл!» Мы, как положено, выстроились «по массе»: впереди самый тяжёлый, замыкающий – самый лёгкий. Первым вывалился  из вертолёта Ильяшевич, за ним Круглов, потом я, Чалов и Агроскин. Сверху ощущения высоты не чувствуешь, но когда я сделал шаг в пустоту, руки непроизвольно сжали поручни около выходного люка, однако инструктор подтолкнул меня в плечо, и я оказался в воздухе. Набегающий поток начал меня вращать, я закрыл глаза и задержал
                66
дыхание. Тут же последовал рывок «за шкирку», вращение прекратилось – это раскрылся купол парашюта, у меня вырвалось: «Ух!»  Наступила абсолютная тишина, я оглядел свой купол – всё в порядке. Невдалеке опускались Ильяшевич и Круглов. Как предписывалось инструкцией, попробовал управлять парашютом, всё получалось. Развернул парашют на 180 градусов (лицом по ветру), увидел остальных наших прыгунов. Здорово! Было слышно всё, что говорят на земле, нам в мегафон давали команды. Ильяшевич что-то кричал Агроскину, снизу советовали не болтать ногами и не петь (Мишка запел). Спуск продолжался около трёх минут, земля приближалась всё быстрее. Я приготовился к приземлению, сгруппировавшись должным образом, но земля ударила по ногам всё равно неожиданно (в этом и заключается опасность приземления), я повалился набок, сразу вскочил на ноги и начал «гасить» парашют. Все приземлились благополучно, только Агроскин забыл развернуть парашют по ветру и «сел» на пятую точку, но она у него крепкая. Все были в радостном возбуждении. Тут же к нам подъехал кто-то из руководителей парашютной подготовки, поздравил нас и вручил каждому значок парашютиста. Мы просились ещё на один прыжок, но получили лишь совет «поостыть». Вечером, ложась спать, я представил, как вываливался из вертолёта, и только сейчас мне стало «не по себе». Второй прыжок считается самым трудным в моральном плане. Правда, я уже прыгал с парашютной вышки и с аэростата… Довольные, уезжали мы в Ленинград. А через 5 дней, 4 мая 1973 г., мы зарегистрировали брак с Людой Орловой…  Документация по размещению «Альфы» в течение лета была согласована, наша макетка изготовила металлическую этажерку, на которую установят блоки. В середине августа в Ленинград прилетел наш Ан-12 (на аэродром в Пушкине), началась установка на борт первого экспериментального образца, а я был занят настройкой второго и третьего образцов. Вскоре самолёт перегнали в Пулково, т.к. туда удобнее ездить, и не надо было ежедневно оформлять пропуска на вход. К концу августа аппаратура уже работала от аэродромного питания, и решено было проверить её работу в пробном полёте. Полетели Белов Н.Я. (с разрешения командира экипажа), Ильяшевич, Агроскин и я, а также команда от ЛИИ. Полёт был очень простым: круг над Заливом через Ломоносов, Кронштадт, Ладогу, Колпино, Пушкин. Гермоотсек Ан-12, совмещённый с кабиной, имеет в длину всего около трёх метров, в нём располагалась наша стойка с аппаратурой и все «испытатели» (около 10 человек); многие курили, стоял «дым коромыслом». Чтоб подышать, я выходил в кабину пилотов и к штурману. Мне стало ясно, что испытательные полёты будут непростыми в моральном плане. Ильяшевич через каждую минуту записывал в журнал наши РНП (ЛП-1 и ЛП-2) и с помощью штурманской линейки счислял географические координаты. После полёта в ЛНИРТИ на навигационную карту нанесли штурманскую прокладку маршрута и маршрут, показанный «Альфой». Расхождения получились не очень существенными. А это означало, что «Альфа» на борту работоспособна. Для оценки точностных характеристик «Альфы» составили программу дальнейших испытаний. Институт договорился с Управлением гидрографии о том, что у причала в Ломоносове в «привязанной» точке (т.е. в точке, имеющей абсолютно точную координату) будет стоять гидрографическое судно «Андромеда». Над этим судном мы
                67
будем периодически пролетать на малой высоте и фиксировать наши показания. Целую неделю четырёхмоторный Ан-12 будоражил Ломоносов, с интервалом 5 минут пролетая над «Андромедой» на высоте около 50 м, заходя с разных направлений, выписывая в небе «восьмёрки». Жители стали писать жалобы в исполком Ломоносова, не понимая, что надо этому грохочущему «монстру». Полёты были непродолжительными (от 2 до 4 часов), но утомительными: на малой высоте с постоянно меняющимися кренами. Особенно неприятным был один полёт, накануне которого я изрядно выпил и мало спал (играли в карты). Половину полёта пришлось сидеть около «параши» - так меня мутило. Вышел я из самолёта бледный, почти зелёный, с головной болью и дрожью в коленках. С тех пор никогда накануне полётов я не употреблял спиртного. В одном из полётов командир доверил подержать штурвал Белову, он под контролем командира сделал «восьмёрку».  При этом нам подали шуточную команду: «Надеть парашюты, в воздухе Белов!» После посадки Белов буквально прыгал, как мальчишка, от радости. Мы тоже «задирали нос»: впервые аппаратура РСДН, разработанная ЛНИРТИ, испытывается в воздухе, и мы – первые испытатели. Особенно важничал Ильяшевич, мня себя настоящим испытателем, всё время старался держаться в компании экипажа. Предварительные испытания показали, что «Альфа» обладает удовлетворительной точностью даже в районе Питера, т.е. в зоне неустойчивой фазы системы «Маршрут», иными словами, в нерабочей зоне. Пора проводить официальные испытания в рабочей зоне, за полярным кругом. Такие испытания были намечены на ноябрь-декабрь с базированием самолёта на Кольском полуострове. За оставшееся время нам следовало устранить выявленные недостатки в работе аппаратуры и сформировать экспедицию на Север. Нам надо было подготовить ЗИП (второй комплект аппаратуры), обеспечить обдув воздухом моноблок БОИ, который перегревался за 4 часа полёта и давал сбои, а также установить на борту КЗА (контрольно-записывающую аппаратуру). Последнюю задачу взялся решить ЛИИ. К 7 ноября всё было готово. В экспедиции планировалось участие 15 человек (кроме экипажа и техников самолёта). Самолёт забрал наше оборудование и улетел на север в конце ноября с жуковцами, с ними улетел и Ильяшевич, а также начальник экспедиции подполковник Федюшин (из штаба ВВС). Мы большой компанией отправились поездом Москва-Мурманск, среди нас были Олег Хлудов из отдела Головушкина (специалист по «Маршруту») и два специалиста из НИИ картографии, один из которых – Борис Шандобылов, сын Главкома Северного Флота. Это была очень весёлая поездка, всю дорогу играли в преферанс и домино, пили много чая. Кондуктор, радушная женщина, израсходовала весь запас чая, так что пришлось на остановках пополнять запас чая. В Мурманске, распрощавшись с приветливой проводницей, пошли в город. В Мурманске, «холодном» после Ленинграда (все дома здесь окрашены в синие и фиолетовые тона), на центральных улицах шла бойкая торговля рыбой: свежей, мороженой, копчёной, солёной. Самыми замечательными были балыки копчёного палтуса, который мы тут же попробовали – вкуснятина! В магазине было также очень много консервов, нам не известных. Особенно поразил ассортимент баночек с сельдью, в каких только соусах её не законсервировали, даже в винном! Очень красив залив Кола, в тот день зеркально-
                68
спокойный, на дальнем берегу отражались в воде сопки, на ближнем берегу на высокой скале возвышался гранитный «Алёша» - воин с автоматом, памятник погибшим в Отечественной войне… Наш путь лежал дальше до станции Луостари на местном поезде. Он медленно вёз нас вдоль сопок. Чтоб не замёрзнуть, мы продолжали «гонять» чаи. Необычно медленно здесь темнеет: мы ехали четыре часа, и всё это время «сгущались» сумерки. В Луостари приехали уже темно, хотя было только 16 часов. Нас встретили Федюшин и Ильяшевич на военной грузовой машине, вскоре мы оказались в «гостинице» посёлка Корзуново. Отвели нам две большие комнаты, в которых кроме стола и скрипучих коек ничего не было, даже некоторые стёкла в рамах отсутствовали и вместо них были «вставлены» старые подушки. Двери тоже едва держались на петлях. В коридоре находилась кухня с газовой плитой, туалет был на улице. До конца командировки мы не снимали меховые костюмы и валенки, спать ложились только в шерстяных костюмах. На утро следующего дня пешком отправились на аэродром, на котором базировались самолёты северной авиации. Пока нас не было, Ильяшевич успел развернуть наш запасной комплект «Альфы» в сараюшке, называвшейся ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть), и определить наши координаты. Круглов и Чалов сразу приступили к исследованию электромагнитной обстановки. А нам делать было нечего, т.к. полётов в ближайшие дни не обещали. К несчастью наш самолёт принадлежал ВВС. Чтоб самолёт ВВС мог здесь подняться в воздух, необходимо сочетание пяти благоприятных факторов, о чём мы узнали позже и прозвали эту ситуацию «панча шила» по аналогии с известным международным договором. Мы ежедневно приходили с утра на аэродром, чтоб услышать: «Полётов не будет», и возвращались в «отель», получивший наше прозвище «презерваторий» (раньше там размещался «профилакторий» для лётчиков). Корзуново имеет свою историю. С удивлением мы познакомиоись с Аллеей Героев: здесь служили четыре Героя Советского Союза  -  Корзунов (лётчик ВОВ), Гагарин, Шонин и ещё кто-то из космонавтов (забыл, кто). На входе в местный клуб висит табличка, сообщающая, что здесь в своё время Ю.А.Гагарин участвовал в художественной самодеятельности. (А может, он посещал и наш «презерваторий»?)  В столовой же нас кормили прекрасно, особенно когда узнали, что с нами находится сын адмирала Шандобылова. Так как ежедневно в нарядах находился ряд офицеров, их паёк оставался невостребованным, и нам приносили дополнительно шоколад, соки и по просьбе двойные порции второго или первого. В столовой работали исключительно офицерские жёны. Была чистота и порядок, их работу ежедневно проверял дежурный по части. Горе было той смене, у которой находили какие-то недостатки. К нам официантки относились хорошо, т.к. от нас никаких неприятностей ожидать не приходилось, наоборот – ежедневные благодарности, которые мы заносили в специальную книгу. Чтоб как-то занять свободное время, решили обзавестись лыжами. «Доставалами» выбрали Сашу Парахуду и Боба Шандобылова. Нашему удивлению не было конца, когда они припёрли две связки лыж – каждому по комплекту! Получили они их на складе части, как это удалось, осталось военной тайной. Теперь мы ежедневно стали выезжать на сопки и озёра. У Ильяшевича и Парахуды были с собой охотничьи ружья, иногда удавалось подстрелить куропаток, водившихся там в
                69
изобилии. Была у Мишки и рыболовная сетка, которую мы поставили под лёд в первую же вылазку, но на следующий день ёе на месте не оказалось. Это было полной неожиданностью: никого, кроме нас, на озёрах не было. Однако я сразу же вспомнил, что вчера над нами на большой высоте кружил вертолёт. Возможно, нас «засекли» сверху. Из разговоров с военными Ильяшевич узнал, что сетки здесь – большой дефицит, на вес золота. Так что рыбу мы ели только в столовой… Необычна там погода: то ясное небо с солнцем на горизонте, то внезапный снежный заряд с моря, да такой густой, что в десяти метрах ничего не видно, затем – снова ясное небо. Очевидно, поэтому и нет полётов. После таких вылазок мы прямо с лыжами являлись в столовую. Парахуда всегда отставал от нас. Мы обычно уже сидели за столом, когда раздавался топот мамонта, и Саша, с ног до головы в инее, с большим рюкзаком за спиной (прямо Дед Мороз), на лыжах въезжал в сени столовой. Пока он раздевался, мы уже заканчивали трапезу и оставляли его одного с официантками, и ему доставались все пайки и добавки. На улице постоянно было 20-25 градусов. Приобрели мы также шахматы и футбольный мяч. После ужина заразились игрой в футбол, зачинщиком которой стал Ильяшевич, т.к. он не играл ни в шахматы, ни в карты. Мишка вообще был хорошим спортсменом: первый разряд по лыжам (член сборной ЛНИРТИ и района), занимался слаломом, альпинизмом (откуда его выгнали за какую-то историю на восхождении). Играли мы на дороге в центре посёлка в валенках и меховых костюмах, лазая за мячом в снег, как пингвины – на животе. Игра была такой азартной, что появились даже местные болельщики. И вскоре весь посёлок знал, что в экспедиции ленинградцев сплошь непьющие спортсмены! Самым замечательным местом здесь была баня. Недавно построенная, пахнущая свежей древесиной, просторная, с большущей парилкой, - это как раз то, что надо на севере. На неделе были «женские» и «мужские» дни, мы ходили, когда другого народа в бане не было. Пар нагоняли бешеный, выскакивали из парилки прямо в снег. Стоя голышом, можно было смотреть на мириады звёзд на абсолютно чёрном небе или любоваться северным сиянием. Сияния бывали удивительно яркими, многоярусными, переливающимися разными цветами, как цветомузыка. Иногда даже слышался какой-то шорох – так всё было насыщено электричеством. И ещё интересное явление можно было наблюдать ежедневно: Солнце и Луну одновременно на горизонте в сумерках полярного дня. С первого же дня выяснилось, что жить с Парахудой в одной комнате невозможно: он громоподобно храпел, и ничего не могло его утихомирить. Коллектив постановил выселить его на кухню, туда же переселился и Шандобылов, который тоже храпел. Так они и просуществовали мирно до окончания командировки. Мы уже измаялись, отдыхая без полётов. В один из выходных дней наш экипаж «пробил» полёт в Мончегорск просто от нечего делать. Об этом они сообщили нам и предложили «слетать на экскурсию». Согласились пять человек, в т.ч. мы с Ильяшевичем: Мишка потому, что там находилась известная горнолыжная база, а я просто из любви к путешествиям. Но в Мончегорске нам побывать не удалось, зато побывали в совсем других местах: в Кипелове и Феодосии! Когда самолёт был уже в воздухе, наш радист принял телеграмму от Главкома ВВС: следовать в Кипелово, забрать там некий стратегический груз и доставить срочно в Кировское близ Феодосии. Позже
                70
мы узнали, что этот груз давно лежал в Кипелове, ожидая оказии в Феодосию, т.к. все полёты военной авиации на севере были под запретом. А тут в небе появился вдруг какой-то «пират», вот Главком и решил наказать нас таким образом. В Кипелове (это между Вологдой и Череповцом) в пузо нашего Ан-12 загрузили огромное количество обыкновенного горбыля (мы его величали «стратегический горбыль»), а через 4 часа были с ним уже в Кировском. Один час нам дали на поездку к морю, где мы только побродили босиком по воде, и вылетели обратно на Кольский п-ов. Поздно вечером с гудящими головами вышли мы на свой аэродром. Вот так «отдохнули»… Командировка заканчивалась, полётов нам, несмотря на все усилия Федюшина, нам не давали. Мы пригрозили уехать и взяли билеты на обратный путь. Программа испытаний оказывалась сорванной, но за это должно отвечать руководство ВВС, т.к. место и сроки испытаний были с ним согласованы. И в самый последний день нам вдруг дали «добро» сразу на два испытательных полёта! Полетел один Ильяшевич, а мы остались собирать багаж и сдавать имущество, взятое у в.ч., рассчитываться за проживание и закрывать командировки. Два полёта (из десяти!) всё же что-то дали. Результаты испытаний долго ещё обрабатывались в ЛИИ, этим занимались Парахуда с Ильяшевичем. Полученные данные как-то удовлетворили Заказчика. Надо было готовиться к более серьёзным испытаниям… Забыл упомянуть, что из Корзунова мы однажды съездили в г. Заполярный, находящийся рядом с норвежской границей, и в г. Никель. Там добывают никель, вся округа буквально завалена отходами производства никеля, огромные терриконы, как великаны, стоят рядами. Везде много электросвета, издали видны подсвеченные облака…                Получив обнадёживающие результаты предварительных испытаний, Белов почувствовал себя «на коне» и начал строить свои планы по развёртыванию работ по «Альфе». Его во всём поддерживал начальник НТО-32 Юрий Синицын, его приятель. Они всё время, как заговорщики, о чём-то шушукались. До нас дошли сведения, что они хотят разработать для «Альфы» цифровой преобразователь координат, который переводил бы РНП в географические координаты. Такое устройство (ПКЦ) разрабатывалось в соседней лаборатории для изделия «Кремний», работающего по сигналам импульсно-фазовых РНС «Тропик» (СССР) и «Лоран» (США), разрабатываемого в другой лаборатории в отделе Синицына. Разработка ПКЦ была актуальной, т.к. на больших скоростях самолёта возня со штурманской линейкой приведёт к большим погрешностям в определении координат. На большинстве военных самолётов пока нет навигационных комплексов с ЦВМ в своём составе, поэтому и надо автономное устройство для преобразования координат. Белов доказывал руководству о необходимости создания ещё одной лаборатории, себя он при этом, по-видимому, мнил начальником отдела. Нас такое развитие дел, конечно, устраивало. Однако, руководство Белову не доверяло. Он уже был начальником целого отделения во время моей службы в армии, однако за вздорный характер и тягу к спиртному был разжалован в начальники лаборатории. Белов и Гл. инженер Гужва Юрий Григорьевич также были приятелями, поэтому «дядя Коля» имел к Гужве свободный вход. Совещания у Гужвы проходили почти каждый день, но добиться Белову очередной реорганизации не удавалось. Он начал шантажировать руководство своим увольнением,
                71
будучи уверенным, что Гужва и Дмитриев (директор) этого не допустят, заботясь и неся ответственность за разработку «Альфы» в заданные сроки. Однако Николай Яковлевич просчитался. На очередном «жарком» совещании он в запальчивости написал заявление об уходе и подсунул его Павлу Павловичу Дмитриеву. Тот спокойно достал авторучку и подписал заявление, тут же вызвал начальника отдела кадров Иванова и приказал немедленно рассчитать и уволить Белова Н.Я. Когда Белов, весь какой-то серый и поникший, вошёл в лабораторию, сел на своё место и закурил, никто ещё ничего не знал. Он долго сидел, охватив ладонями голову, и молчал, что было необычным. Потом он открыл ящик стола и начал доставать из них всё содержимое, часть кидая на пол. Мы инстинктивно почувствовали беду, в лаборатории воцарилась мёртвая тишина, только в углу о чём-то шушукался женский коллектив. Наконец, к Белову подошла Наталья Карасёва и спросила, что случилось. Он только и сказал: «Я здесь больше не работаю». Новость молниеносно разнеслась по институту, нам все сочувствовали. Через два дня к нам пришли начальник НТО-3 Буковский Юрий Михайлович, начальник НТО-32 Синицын Юрий Сергеевич и здоровенный мужчина в очках с красным лицом. Буковский представил его: Лобанов Евдоким Кузьмич, наш новый начальник. Многие знали Лобанова, называя его почему-то Олегом, он работал ведущим инженером в лаборатории № 301 и руководил разработкой имитатора РНС «Маршрут» и «Омега», которым мы пользовались при отладке своей аппаратуры. У него давно было желание заняться более серьёзным делом, и вот такой случай представился. Вскоре его утвердили и Главным конструктором «Альфы», и на него обрушилась вся лавина, вся тяжесть забот главного конструктора. Разрабатывая имитатор, он, конечно, не мог не знать физику работы РСДН, но у него не было практических знаний, нужных связей и знакомств во внешних организациях, с которыми мы взаимодействуем. В первое время ему было очень тяжело, мы, как могли, помогали ему. Он оказался очень простым в обращении, безо всяких комплексов. В отличие от Белова, бывшего скорее администратором, Лобанов оказался «технарём», а администратором – по необходимости. Он много времени проводил с нами на комплексе «Альфа», сидя перед осциллографом, и было видно, что проблемы начальника лаборатории и главного конструктора ему не очень приятны. Постепенно он втянулся во все дела и потянул хомут руководителя. На это ушёл, пожалуй, целый год. Всё это время мы «вылизывали» три комплекта «Альфы» и разработали дополнительно стенд для самолёта, с которым на испытаниях будет проще работать. Мои дела складывались удачно: росла зарплата, опыт тоже, появились устойчивые связи с конструкторами, технологами, военпредами, со специалистами в других подразделениях. Я начал руководить дипломными проектами студентов. Первым ко мне обратился Сергеев Боря, наш радиомонтажник, заканчивающий Политех. Защитился он на «Отлично». Тема у него была «Блок управления РНС с индикаторами на кристаллах карбида кремния». После него, через год, защитились сразу два моих дипломанта: Семёнова Галина (из нашей лаборатории) и брат Стаса Шока Виталий. Но любимым делом у меня была аппаратура. Мне нравилось усовершенствовать узлы, минимизируя логические схемы, используя
                72                логический анализ и синтез, находить и внедрять новые элементы, которых появлялось всё больше и больше. Постепенно у меня появилась своя обширная картотека по всем новым идеям нашей тематики. Как только появлялось свободное время, я сразу обращался к этой картотеке и прорабатывал какой-нибудь вопрос. Любил я также сам вычерчивать схемы, когда на это было время, разгружая схемотехников…                Наступило время Государственных лабораторных и лётных испытаний «Альфы». Наш институт купил на выставке в Москве приёмоиндикатор канадской фирмы «Маркони», который планировали установить на самолёте и сравнить его работу и нашей «Альфы». Весь институт ходил к нам смотреть на заморское чудо. Он состоял всего из одного моноблока, лицевая панель которого представляла собой пульт управления с индикаторами, а задняя панель была блоком питания. Весил он около 15 кг вместо наших семидесяти! Всё в нём было сделано изящно и удивительно просто. Работал он, правда, лишь на одной группе частот системы «Омега», а в нашей «Альфе», кроме одного канала «Омеги», были заложены 11 каналов системы «Маршрут». Конструктора и технологи, изучив досконально импортный аппарат, заявили, что им так не сделать на данном этапе, на позволяли всякие ограничения по технологическим процессам, материалам и элементной базе… В конце апреля 1975 г. мы увезли в Жуковский стендовое оборудование и канадский приёмоиндикатор для установки на Ан-12. Монтаж на самолёте для этого был уже готов. Этим занимался Саша Ковальский, инженер из лаборатории Л-301. После майских праздников мы приступили к подготовке самолёта к вылету на север и документов по нашему участию в полётах. Почти каждый вечер я прогуливался по парку с Колей Шадриковым. Он был также как бы гидом для нас в экскурсиях по городу и помогал сориентироваться в огромном ЛИИ. Второй мой троюродный брат Олег жил и работал в Пущине-на-Оке, и я решил навестить его 9 мая. Созвонившись с Олегом, я отправился в путь через Москву и Серпухов, часа через четыре прибыл в Пущино. Олег с женой Светой и дочерью Линой жили в современном доме в двухкомнатной квартире со всеми удобствами. В Пущине находился известный центр биологии, в котором Олег и работал, занимаясь проблемами использования лазерной техники в народном хозяйстве. После праздничного застолья мы решили прогуляться по академгородку, на берегу Оки развели костёр и приготовили шашлыки. Город расположен на высоком берегу Оки с прекрасным видом на другой берег. Утром Олег ушёл на работу и вернулся на обед в 12 часов. Стол Света уже накрыла, мы выпили с Олегом по стакану водки, я этому удивился – ведь рабочее время. Света сказала, что это у него обычный ритуал: после стакана водки он принимает ванну и ложится спать ровно на час, после чего идёт на работу, как огурчик. Это же самое Олег заставил сделать и меня (ванну и сон), и я, действительно, отдохнул по-настоящему. Поздно вечером я вернулся в Жуковский… Каждый день я звонил домой, т.к. Люда осталась «в положении» и должна вот-вот родить. 13 мая я узнал, что у меня появилась дочь. Все меня поздравили, это событие мы шумно отметили в гостинице. Оформив документы на полёты, я вернулся домой. В лётную бригаду ЛИИ «напихал» много своих сотрудников, мало причастных к проблемам РСДН, т.к. это было очень выгодно им: лётные часы, которые в будущем
                73
дадут право на оформление льготной пенсии. Первые полёты на севере с базированием в Тикси прошли без меня. Так же, как и в Корзунове, летать не давали. Ребята от нечего делать искали, где можно подработать. Занимались расчисткой речного порта от такелажа и лежалого леса. Я же помогал жене воспитывать маленькую Аню, т.к. первый месяц самый тяжёлый для молодой мамы. Импортный приёмоиндикатор «ONS-7» так и не взлетел в воздух: он сгорел при первом же включении. Ильяшевич выдал неправильно задание на монтаж разъёма питания приёмоиндикатора, в результате чего монтажник распаял разъём в «зеркальном» отображении. Ни Ковальский, отвечающий за монтаж, ни Ильяшевич не проверили распайку перед включением, напряжение сети 115 В 400 Гц попало прямо на входы микросхем, и вся цифровая часть выгорела за доли секунды. Ильяшевич с Ковальским валили всё друг на друга; никого за это не наказали. Восстановить «ONS-7» так и не удалось: аналогичных микросхем у нас не было…                В конце мая меня отправили в необычную командировку: доставить комплект «Альфы» на Государственные лабораторные испытания в г. Ахтубинск Астраханской области. Закавыка была в секретности аппаратуры, её надо было сопровождать при оружии. Разрешение на оружие нам было уже оформлено в связи с экспедициями на север, и вот сейчас я получил удостоверение и личный револьвер «Наган». В охране мне выдали инструкцию по пользованию оружием, полный боекомплект, кобуру и револьвер. Мне помогли пристроить кобуру с револьвером под мышкой, при надетом пиджаке ничего не было видно. По инструкции посещать с оружием людные места и снимать пиджак запрещалось, что на практике не всегда можно выполнить. Первый отдел оформил документацию на перевозку аппаратуры, военпредство дало подробные разъяснения, как действовать в Ахтубинске. Вся аппаратура была упакована в опломбированные ящики, моя задача была сдать её по реестру нашего 1-го отдела в первый отдел ГНИКИ, который проводит лабораторные испытания всей вновь разработанной аппаратуры для военной авиации.  ГНИКИ – это Государственный научно-исследовательский Краснознамённый институт. «Альфу» на спецмашине отправили в Жуковский, откуда в моём сопровождении на Ан-12 переправили в ГНИКИ. В Жуковский же я ехал поездом, что уже было нарушением инструкции по оружию. Поспать мне не удалось: всё время мерещилось, что расстегнулся пиджак и мой «Наган» торчит из-под полы. Хорошо, что в Жуковском пришлось на сутки задержаться, и я выспался в гостинице (револьвер, как и положено, сдал в охрану ЛИИ). На аэродром ГНИКИ я прибыл 1-го июля, температура там была около 30 градусов, а на бетоне аэродрома – просто пекло. Мои ящики с помощью экипажа выгрузили под крыло самолёта, где была тень и продувал ветерок, и я остался в одиночестве на ящиках с револьвером под мышкой. Командир Ан-12 обещал позвонить по телефонам, которые я ему дал, что он и сделал, т.к. через час ко мне подъехал на «УАЗике» подполковник и представился: Бех Пётр Настазиевич, начальник лаборатории ГНИКИ, которая будет проводить испытания. Он проверил мои документы, забрал сопроводительные бумаги на «Альфу» и уехал, пообещав скоро вернуться. Я попросил его привезти мне что-нибудь попить, т.к. уже «спёкся». Время шло, а Бех не возвращался. Приехал экипаж самолёта, им пора вылетать обратно, а я всё сижу у них под крылом.
                74
Командир по рации с кем-то стал объясняться, чтоб меня убрали со взлётной полосы. Затем он напоил меня минеральной водой и угостил бутербродом, спасибо ему за это. Снова приехал Бех с молодыми офицерами, и нас перевезли в ГНИКИ. Бех сказал, что наш 1-й отдел (в ЛНИРИ) как-то неправильно оформил документы, и здесь аппаратуру не хотят принять. Не было печали! Я спросил, что же мне делать? Так и сидеть до посинения на этих ящиках, ведь мой самолёт улетел? Бех пообещал что-нибудь придумать. Вскоре он принёс мне еду из столовой. До конца рабочего дня сидел я в тревожном ожидании рядом с ящиками. Было очень душно, пот струился по моей спине. Наконец, пришёл Бех с моими бумагами и сообщил, что ему не удалось уговорить 1-й отдел. Однако, учитывая моё безвыходное положение, он примет аппаратуру под свою ответственность, поместит её в отдельную комнату, которую опечатает до выяснения отношений между первыми отделами. Так мы с ним и сделали, после чего он подписал мне все бумаги о приёме аппаратуры «Альфа», подписал их у командира части и поставил печати. За это я ему премного благодарен. И в дальнейшем, встречаясь с Бехом П.Н. по работе, я убедился, что он порядочный человек во всех отношениях. Бех объяснил мне, как пройти в Ахтубинск на вокзал, какие поезда следуют до Москвы, и распрощался со мной. А я поплёлся к вокзалу через степь, пахнущую полынью (ГНИКИ расположен в двух км от города). На окраине Ахтубинска мне попалась колонка с водой, у которой я вдоволь напился, снял верхнюю одежду, омылся прохладной водой, выстирал носки и напялил их мокрыми на ноги. Сразу стало легче. Револьвер, начихав на все инструкции, запихнул в портфель вместе с пиджаком и зашагал к вокзалу. Около 23 часов сел в поезд до Волгограда, откуда утром на самолёте прилетел в Быково, и поездом приехал в Ленинград, держа под головой портфель с наганом. В Волгограде при посадке в самолёт тщательно проверили все мои документы и по рации сообщили командиру экипажа, что при мне имеется оружие, по прибытию в самолёт меня сразу провели в кабину, где револьвер я сдал командиру. После посадки в Быково получил его обратно, а после прибытия в Питер пошёл сдавать его в охрану ЛНИРТИ. Вот такая кутерьма при поездке с оружием… «Альфу» на Гослабораторные испытания заявили, а на севере продолжались лётные исследования. В середине июля самолёт прилетел в Ленинград с материалами полётов, а через несколько дней мы снова улетели на Кольский п-ов в местечко Сафоново. Компания была всё та же, только добавился Лобанов. В этот раз на севере был полярный день, Солнце вообще не заходило. Ощущение дня и ночи потерялось. Спали очень плохо. В полночь приходилось работать на самолёте, а в окно светило Солнце. Ильяшевич привёз с собой мотоцикл и гонял с ружьём по сопкам с кем-то из местных офицеров. Лобанову в те дни исполнилось 40 лет, что мы весело и отметили. На память ему подарили разрисованный альбом с маршрутами полётов, с карикатурами и подписями всех членов экспедиции и экипажа. Я, в основном, писал, а рисовали Олег Хлудов и Стас Шока. Лобанов был тронут поздравлением и великолепным шаржем…  Мы сделали два полёта до северной точки Новой Земли и обратно. Второй полёт запомнился надолго. Сначала всё было нормально, мы спокойно подлетели к Новой Земле и пошли к о. Панкратьева. Вообще Новая Земля сверху выглядит печально: бурая гряда, изрезанная
                75
в разных направлениях каньонами, ни клочка зелени, и только на прибрежной полосе виден зеленоватый пояс льда и отколовшиеся белые «крошки» - айсберги. А когда вспомнишь, что это атомный полигон, лишённый жизни, становится жутко. Пройдя Новую Землю, повернули к Земле Франца Иосифа, а ещё через какое-то время легли на обратный курс. По данным «Альфы» мы летели не на Мурманск, а правее, в сторону норвежской границы. Ильяшевич несколько раз спрашивал штурмана, куда мы летим, и предупреждал, что самолёт уклоняется вправо, но нам не верили. У нас, операторов-испытателей, на головах были шлемофоны с лорингофонами, мы имели возможность слышать всё и переговариваться с экипажем и между собой. Через некоторое время командир с удивлением сообщил, что перед нами возник перехватчик ПВО «Як-28» с ракетами под крыльями и предложил следовать за ним. Наш экипаж это проигнорировал и летел прежним курсом. Но вскоре появились уже два перехватчика, один спереди, а второй пристроился сзади. Наш радист настроился на волну «Яков» и все услышали, в какой ситуации мы оказались. Ведущий «Як» докладывал начальству, что летит тут какой-то «пират», на запрос «свой-чужой?» не отвечает, приказу следовать за ним не подчиняется, идёт к границе с зоной НАТО, что делать? С земли отвечают, что принимайте решение сами. Ведомый спрашивает ведущего «Может, шарахнем его?» Наш командир понял, что дело нешуточное, и разразился в эфир крепко по-русски. «Яки» обрадовались: «О! Говорят по-нашенски!» После этого долго выясняли с помощью «земли», кто мы и как здесь оказались. Когда всё выяснили, нам посоветовали: если мы хотим попасть в Сафоново, поверните влево на 90 градусов! Стало ясно, что кроме ответчика «свой-чужой» барахлит и курсовая система самолёта. Штурман, пытаясь откорректировать данные датчика курса, ввёл упреждение к востоку, по-видимому, слишком большое, поэтому мы в ожидаемое время не увидели Кольский п-ов. Ильяшевич, рассчитывая местоположение самолёта по данным «Альфы», пошутил, что сейчас мы сядем на Канин Нос, и вскоре, действительно, перед нами появился длинный полуостров – Канин Нос. С такой курсовой системой продолжать дальнейшие испытания не было смысла, и на следующее утро мы улетели в Жуковский. Самолёт встал на ремонт, все материалы мы оставили в ЛИИ, а сами вернулись домой. В Жуковский выехала бригада во главе с Парахудой на обработку материалов полётов… Далее мне предстояло заняться Гос. лабораторными испытаниями в Ахтубинске. Для согласования «Программы испытаний» в последние дни июля мы втроём (Лобанов, представитель заказчика Лукачёв и я) вылетели в Волгоград, откуда на автобусе прибыли в Ахтубинск. Подполковник в отставке Лукачёв Георгий Иосифович – очень добросовестный и принципиальный человек, переубедить которого очень сложно. С нами он всегда был «на равных» в неформальных отношениях, а по работе всегда требовал ясных и правдивых докладов. В Ахтубинске мы поселились в гостинице «Волга», все в одном номере. Август – месяц арбузов и помидоров на нижней Волге. Ежедневно на десерт мы покупали большой спелый арбуз на рынке, он стоил 2р 50коп (любой на выбор). Две недели мы кайфовали, пока согласовывали все вопросы предстоящих испытаний. В выходные решили поехать в Волгоград, чтоб получше познакомиться с этим городом. До сих пор я видел только центр
                76
его и кое-что при проезде из аэропорта на вокзал. Прокатиться решили на «Ракете» по Волге. Ахтубинск находится на главной протоке Волги – Ахтубе. Город состоит из нескольких частей (районов): собственно Ахтубинска – военного современного городка с парком, кинотеатром, универмагом, кафе и гостиницами; Владимировки – северной части, в основном деревянной, со своим рынком и магазинами; Петропавловки – южной части, тоже деревянной, где расположена пристань, речной порт, через который идут соль и другие грузы, а также посёлок рыбаков, в котором живут колхозники, занимающиеся рыбным промыслом; посёлка Ахтуба, где находится ж.д. вокзал и депо. Особняком, занимая огромную территории в нескольких км к востоку, располагается авиаполигон, на котором и находится ГНИКИ. «Ракета» от пристани до Волгограда идёт чуть больше двух часов, т.е. быстрее, чем автобус и поезд. Поездка приятная, но обходится раза в два дороже, чем на поезде. В Волгоград мы прибыли в 14 часов и решили остановиться на сутки в гостинице, иначе и город посмотреть не успеем. Недалеко от пристани в центре города мы увидели гостиницу «Интурист» и решили зайти в неё, чтоб выяснить, где можно остановиться на сутки. «Заход» завершился тем, что нас там и устроили в номерах «Люкс» всего за 6 руб с человека! Не заходя в номера, мы отправились в город. Центр города очень красив, особенно набережная. Лукачёв, как человек военный, потащил нас «по местам боевой славы».  Посмотрели «Дом Павлова», подвал, в котором был пленён Паулюс, памятник Героям (в т.ч. Рубену Ибаррури – сыну Долорес Ибаррури). Утром решили съездить на Мамаев курган, а пока, уже усталые, поплелись в «Интурист». Номера нам дали лишь до утра, т.к. днём ожидался приезд большого числа иностранных гостей. Мы с Лобановым получили двухместный номер, а Лукачёв – одноместный. Войдя в свой номер, я сразу увидел на столике телефон и список абонентов. Почему-то появилось желание разыграть Лукачёва, и я набрал номер его комнаты. Я услышал обычный его ответ: «Слушаю, Лукачёв». Строгим голосом я представился полковником КГБ и поинтересовался, как устроился подполковник Лукачёв. Он растерянно доложил, что претензий не имеет. И только когда я предложил ему зайти в соседний номер, он узнал меня и рассмеялся. Придя к нам, он удивился, как я узнал его номер телефона так быстро, звонка он никак не ожидал… На ужин у нас не было ничего, и нам не оставалось ничего другого, как спуститься в ресторан. В ресторане заиграл оркестр, народ начал лениво танцевать. Мы уплетаем за обе щеки вкусное мясо и пьём коньяк под музыку.  В зале появилась высокая дама в вечернем платье и подошла к одному столику, к другому, а потом и к нам. Она оказалась администратором, и её интересует, как посетителей обслуживают. Лобанов ответил, что очень хорошо и вдруг пригласил её танцевать. «Во даёт!»,- позавидовал Лукачёв. Мы наблюдали, позабыв про еду, как раскрасневшийся Кузьмич что-то наговаривал даме на ухо, а она кокетливо отвечала. После танца администратор села к нам за столик, познакомилась с нами и вскоре, извинившись, перешла к другим столам. В конце вечера Лобанов снова пригласил её танцевать, и мы с Лукачёвым вернулись в номера вдвоём. Однако Лобанов через 10 минут тоже пришёл, сказал, что познакомился с интересной женщиной и что номера нам в гостинице будут в любое время. А номера были великолепные – с полным набором
                77
мебели и посуды, шикарной ванной со входами из каждой спальной комнаты, двумя туалетами, просторной гостиной и холлом. Таких удобств я ещё не видел. Рано утром мы съездили на Мамаев курган и осмотрели масштабное творение Вучетича. После этого решили съездить в место массового отдыха горожан – Бакалду. Там великолепный пляж с чистым речным песком на несколько км, мы побродили по берегу и купались. Много раз мы натыкались на огромные рыбьи скелеты, замытые наполовину песком. Поинтересовались у местных рыбаков, что это такое. Оказалось, это следы работы браконьеров – останки огромных осетров, икру из которых вынули, а туши выбросили в Волгу. От этого остался единственный неприятный осадок от поездки. На вечерней «Ракете» мы вернулись в Ахтубинск. На следующий день пешком сходили в Петропавловку, исследовали рынок, район пристани, сытно пообедали в огромной деревянной столовой в посёлке рыбаков, осмотрели соляные терминалы. Соли здесь очень много, вся земля посыпана ею, даже ж.д. шпалы утонули в соли – это высыпавшаяся при разгрузке вагонов крупнозернистая соль, которую привозят из соляных озёр Эльтон и Баскунчак на погрузку в баржи. Здесь же стоят мельницы, дробящие природную соль до помола «1» и «0». Одним словом – море соли… Через два дня мы были уже в Москве. Билетов, как всегда, на вечерние поезда в Ленинград не было. Однако Лобанов «разговорил» одну из кассирш и попросил её «где-нибудь пошарить». Она рассмеялась и, действительно, «пошарив» под столиком, дала нам три билета на «Красную Стрелу»!... В ноябре 1975 г. начались Гос. лабораторные испытания «Альфы». Несколько раз вылетал я с коллегами в Ахтубинск, наше присутствие было там обязательным. Возвращались домой мы лишь в перерывах испытаний, которые были связаны с отказами аппаратуры и необходимостью анализа отказов и согласования всяких документов по этому поводу. Ответственным по испытаниям от ГНИКИ был майор Багаев Анатолий Васильевич из отдела Беха П.Н., от нашего ПЗ присутствовал обычно дотошный Пигулевский Владимир Ильич. Очень солидной была испытательная база ГНИКИ, располагалась в обособленных помещениях, пройти куда можно было по специальным пропускам. Дисциплина и режим царили здесь строжайшие. В протоколах фигурировали все присутствующие при испытаниях лица, никого посторонних быть не должно; указывались заводские номера всех испытуемых блоков и оттиски на пломбах, опломбировались и испытательные камеры. Если будут обнаружены отклонения от протоколов, испытания прекратятся и начнётся нудная процедура поиска и наказания виновных и возобновления испытаний. Но и в таких строгих условиях иногда удаётся схитрить. Когда уже заканчивались испытания на морозоустойчивость, в РПУ отказал блок гетеродинных частот БГЧ, мы с Пашей Герасимовым (из лаборатории Александрова Г.И.) обнаружили это при контроле перед очередной протокольной проверкой Багаевым, который должен подойти с минуты на минуту. Ведь этот вид испытаний не будет зачтён, и после ремонта испытания надо будет проводить снова (10 суток на морозе 40 град.).  В панике мы щёлкали всеми переключателями, меняя режимы – ничего не помогало, блок молчал. И тут я увидел, что камера не опломбирована! Я крикнул Герасимову: «Пашка,
                78                быстро тащи блок из ЗИПа!» Он всё понял, бегом сбегал в соседнюю комнату, где находился ЗИП, и мы подменили блок за какую-то минуту! Багаев вошёл, когда у нас всё уже работало. Он, очевидно, заметил нашу нервозность, долго рассматривал через смотровое окно камеры аппаратуру и проверял работу во всех режимах, а сверить номера блоков с протоколом не догадался. Позже Павел проверил блок на стенде, нашёл неисправность, починил блок, и мы поставили его на старое место. В свободное время мы продолжали изучать Ахтубинск, месили грязь на рынках, покупали дефицитные товары (книги, чай, специи, стеклянную питьевую посуду, а также осетровую икру местного засола). Однажды в компании с Валерой Шитовым (разработчиком имитатора системы «Маршрут») и Володи Круглова пошли мы в посёлок рыбаков. Решив пообедать, зашли в «рыбацкую» столовую на пирсе. Удивились, что в ней есть буфет с пивом в розлив и спиртное, нигде в Ахтубинске такого нет. Меню было также весьма обширным, многие блюда были нам вообще неизвестны. Выбрали странное блюдо: «Барашка тушоний», взяли по кружке пива и уселись за стол, обслуживание там через официантов. Стали гадать, что нам принесут, шутили, что это будет суслик или что-то подобное. И вот официантка несёт нам три дымящихся глиняных горшка, запах – изумительный. Как это оказалось вкусно! Такой огромной порции тушёного мяса с картошкой и приправами мы нигде не видели, а стоило это чудо всего 41 коп.! Ели, ели, ещё раз сходили за пивом, жалели, что не взяли водки к такой закуске. Валера всё восхищался: «Вот так барашка!». Говорил, что только сюда будет ходить по выходным. Официантка доложила нам, что вечером в столовой проводятся банкеты, а по воскресеньям – свадебные мероприятия. По сути, это – вечерний ресторан, но цены! Мы ещё несколько раз приезжали на пирс, ели там и осетровую уху… Испытания нам зачли, на что в институте мало кто надеялся. Основным недостатком оказалась низкая надёжность аппаратуры, не соответствующая ТЗ. К Новому году все вернулись в ЛНИРТИ. Там уже знали, что «Альфа» прошла Государственные лабораторные испытания, хоть и с серьёзными замечаниями. По устранению этих замечаний требовалось разработать «План мероприятий», а аппаратуру в очередной раз доработать. Параллельно надо было разработать «План мероприятий по повышению надёжности аппаратуры «Альфа»». Это важная работа, но не интересная. Нам «светила» премия, все ждали, сколько же «отвалит» Заказчик?  К Новому году обычно все собирались в институте, подводились итоги года, составлялись новые перспективные планы, квартальный и месячный планы, на это и уходил весь январь. В институте становилось людно, шумно. На обеде в лабораториях слышался стук костяшек домино, музыка, смех, в коридорах прогуливались толпы. Мы устраивали разные шуточные соревнования: кто дольше просидит на швабре, не касаясь пола ногами; кто дольше простоит с гантелями в вытянутых руках, прижавшись спиной и пятками к стене, и т.д. Играли в шахматы с часами «на вылет»…  Квартальную премию с учётом Гослабиспытаний мы получили в среднем по 120%, а участники испытаний – по 150%. Мой оклад в то время составлял 160 руб. Лётные испытания на севере было решено больше не проводить, но Заказчик хотел убедиться, что «Альфа» работоспособна и в южной зоне ФРНС «Маршрут». Единственный кусочек этой зоны на территории СССР находится на юге Средней Азии.
                79
Решено было совершить два полёта вдоль южной границы СССР и поработать в районе Ферганы (Узбекская ССР). В марте 1976 г. мы вылетели в Ферганскую долину. Мимо нас величаво проплывали пики Кавказских гор с Эльбрусом и Казбеком, Каспий, пески Каракумов и, наконец, Памир. Приземлившись в Фергане, мы были разочарованы: духота, серая мгла, никакого вида на горы. В окнах гостиницы тоже ничего интересного не наблюдалось. Утром, проснувшись, как всегда, раньше всех и подойдя к окну, я обомлел: солнце, синее небо, и прямо передо мной – панорама Памира с бесчисленным количеством белоснежных пиков, рядами стоящих сплошным массивом. Я растолкал ребят, все схватились за фотоаппараты… Планы были такие: день отдыха, день работы на стоянке аэродрома и через два дня – полёт обратно. С утра отправились в Фергану, Ильяшевич потащил всех на базар, ему надо было купить мумиё. Нам подсказали, как найти базар: надо идти туда, куда летят пчёлы и осы. Так оно и оказалось. Боже мой, какое изобилие на рынке в Фергане! Горы фруктов, свежих и сушёных, восточных сластей, посуды, одежды, обуви, ковров; продаются всякие животные от кошек до верблюдов. В длинных буртах лежат специи, над ними гудят пчёлы. Дыни висят в персональных плетёнках. Мы решили привезти домой по такой дыне на Восьмое марта, одну купили себе на пробу. Накупив специй и мумиё, пошли по улицам города. Утром было ещё не жарко, город утопал в зелени, везде было много народа. Повсюду стояли длинные столы, полные выпечки, дымили самовары-великаны, рядом в жаровнях готовились шашлыки и люля-кебаб. Шашлык и люля стоили по 25 копеек! Мы решили пообедать прямо на улице и купили по 4 шашлыка, которые нам подали на шампурах, лежащих на тарелках с луком и томатным соусом. Вкуснятина! Всего на рубль наелись досыта. Всегда ли так на улицах – не знаем, но в этот день в городе проходил какой-то партийный форум. Дыня, которую мы «уговорили» в гостинице, оказалась чудесной. На следующий день, работая на аэродроме, были свидетелями редкого зрелища. Начались какие-то военные учения, и на аэродром один за другим с интервалом в одну минуту садились десятки транспортных самолётов Ан-12, одновременно на разных дальностях виднелось около десятка самолётов, чадящих, как керогазы. Потом они таким же порядком взлетали. В связи с учениями вылет нам запретили в течение двух дней, всем на радость. Воспользовавшись ситуацией, мы решили съездить в Шахимардан (Хамзаабад), на родину Ниязи, и посетить его могилу. В Хамзаабаде Мишка прикупил ещё мумиё у местных аксакалов, потом все вместе зашли в местную чайхану и попробовали зелёного чая без сахара из фарфоровых чайников. Люди в чайхану приходят семьями  и мирно беседуют, распивая чаи. Остальное время мы провели в Фергане, поедая шашлыки…                Наступили нелёгкие дни для «Альфы» и, прежде всего, для Лобанова. Нам установили очень жёсткие сроки устранения всех выявленных недостатков, выполнить которые было практически невозможно. Срок ввода изделия в строй, заданный в ТЗ, приближался, а изделие не было готово. К тому же в НТО-3 происходили очередные «преобразования». В чём-то провинился начальник нашего отдела Синицын Ю.С., и его уволили. Нас перевели в НТО-31, отдел Бродского Павла Израилевича, в котором работали А.Оль, Т.Крылова и другие наши туристы, лаборатория стала именоваться Л-314. Сменилось и руководство
                80
отделения: ушёл на пенсию Буковский Ю.М., на его место пришёл с «Ленинца» Янковский Леонид Иванович, «тёмная лошадка» для коллектива. Месяц был потерян на переезд лаборатории в другое помещение в корпус, где располагался НТО-31. Начались бесчисленные совещания у руководства и корректировки планов. Бродскому мы были не нужны, ему своих забот хватало с корабельной тематикой, а тут ещё авиацию подсунули! Поэтому он дал Лобанову полную самостоятельность и ни во что не вмешивался. А Янковский пока себя никак не проявлял, всё присматривался, «принюхивался». Скорее всего, судьба «Альфы» была уже предрешена. Аппаратура была неудобной в пользовании, т.к. не давала штурману готовых координат, а возиться в полёте со специальными картами и линейкой просто некогда. Такой вариант годится для ВМФ, но не для авиации со скоростями 250-600 м/сек. Зачем Заказчик выдал нам такое ТЗ?  Разговоры о разработке ПКЦ велись ещё при Белове. Белов и Синицын ПКЦ для «Альфы» наверняка реализовали бы… Несмотря на героические усилия Лобанова, перенести сроки введения «Альфы» в строй нам не удалось, и Заказчик подготовил решение о закрытии работ по заказу. Оно было утверждено осенью 1976 года. В октябре мы выехали в Жуковский, чтоб подготовить всё имущество для вывоза в Ленинград. Так печально закончилась работа с первым отечественным приёмоиндикатором сверхдальнего действия по сигналам ФРНС «Маршрут» - изделием А-712 (шифр «Альфа»). Но мы приобрели очень ценный опыт разработки, а главное – испытаний на земле и в полётах, поняли, что от нас хотят штурманы. Мы с Ильяшевичем получили также важные документы: удостоверения «Инженер-испытатель МАП», которые Ильяшевич «выцарапал» у ЛИИ МАП в последний момент. Мишка, будучи очень самолюбивым, решил добыть этот документ во сто бы то ни стало, чтоб заниматься только испытаниями новой аппаратуры, он сразу понял, какое это интересное и выгодное дело. Однако осуществить это ему не удалось…  Вся тяжесть неудачи легла на плечи Лобанова как Главного конструктора, он-де «не обеспечил», «во время не принял меры» и т.д., хотя все знали, что он не виноват. Кончилось это тем, что Е.К.Лобанов из института ушёл на «Авангард», директором которого стал наш бывший главный инженер Ковешников Вахтанг Павлович. На «Авангарде» Лобанов вскоре стал начальником отдела и был доволен своей работой. Долгое время он посещал наши вечеринки у Липской. Нашу лабораторию расформировали. Часть её осталась в отделе Бродского (Хандогин, Ильяшевич, Сперанский и др.), часть людей перешла в другие службы, уволились Галя Семёнова, Наташа Карасёва, Володя Новак, Валера Лях и др. Наша группа (Таня Серкина, Вера Березняк, «сбежавшая» от Агроскина, Стас Шока, Галина Борисова, недавно пришедшая к нам после техникума, и я) перешли в лабораторию Рыжова Вениамина Михайловича в недавно созданном отделе НТО-36, начальником которого был Устинов Юрий Матвеевич. Сандлер Леонид Маркович вскоре стал заместителем начальника и парторгом этого отдела. Коллектив Рыжова разрабатывал новый, более совершенный приёмоиндикатор А-722 (шифр «Резьба») на базе ЦВМ, достиг уже заметных результатов. Позже я понял, что это и стало решающим фактором закрытия «Альфы».                81
4. «Р Е З Ь Б А». ВЕДУЩИЙ ИНЖЕНЕР.
         Кто придумывает названия изделиям – неизвестно. Что касается «Альфы» - всё понятно. Но почему «Резьба»? Кстати, шифры изделий в ходу только в стенах института и только в разговорах. Во всех видах документации, в т.ч. в переписке, нигде эти слова не употребляются, они заменяются кодами изделий. «Резьба» - это «Изделие А-722». И кое-кого при этом удаётся запутать. Однажды в центральной «Правде» появилась заметка о том, что СМИ США сообщили о вводе в строй в СССР фазовой радионавигационной системы сверхдальнего действия «Альфа», аналогичной их «Омеге». Для нас это сообщение выглядело как анекдот. Наши СМИ тоже стали называть нашу отечественную ФРНС «Альфой». Ну и пусть так все считают…                «Резьба» в 1976 году находилась на стадии техпроекта. Это было изделие, превосходящее «Альфу» во всех отношениях. В составе «резьбы» была ЦВМ, обеспечивающая обработку всей информации и выдачу штурману полный пакет навигационной информации. Универсальную бортовую ЦВМ для авиации разработала фирма Ефимова в Ленинграде «Электроавтоматика», называлась эта ЦВМ «Орбита 20». Для «Резьбы» по отдельному ТЗ разрабатывалась её модификация «Орбита 20-13» (шифр «ЦВМ 20-13). В «Резьбе» предполагалось применение нового типа антенны – рамочной магнитной с управляемой диаграммой направленности, обеспечивающей оптимальный приём радиосигналов станций ФРНС с любого направления при повышенной помехозащищённости. И наконец, «Резьба» могла работать по всем отечественным и зарубежным ФРНС и ИФРНС. В ЦВМ «Резьбы» закладывалась программа обработки информации изделия «Кремний» (А-711), работающего с системами ИФРНС, и предполагалась совместная установка на некоторых самолётах «Резьбы» и «Кремния». Изделие А-711 было уже передано в серийное производство и размещено на многих самолётах. Рыжов Вениамин Михайлович окончил ЛИАП шестью годами раньше меня, стал специалистом в радионавигации, пройдя учёбу в аспирантуре и защитив кандидатскую диссертацию, как и наш Агроскин. Он собрал вокруг себя грамотных специалистов по прикладной математике, и этот коллектив разработал идеологию нового приёмоиндикатора. Рыжов руководил разработкой всего матобеспечения «ЦВМ 20-13», а  всей схемотехникой занималась «железная леди» Вера Николаевна Гончарова, которая неплохо разбиралась и в программах. Непосредственной реализацией алгоритмов обработки информации в ЦВМ занималась старший инженер Художилова Наталья Николаевна. Всего до нашего прихода в лаборатории работало 12 человек, с нами стало 20. Наше «вливание» в новую лабораторию прошло гладко, безо всяких эксцессов. Нам, новым силам, были рады, особенно Гончарова. Мы сразу с ней «сошлись», хотя меня предупреждали о её непростом характере. После непродолжительных совещаний было решено, что разработкой всего «железа» буду руководить я (на этом настоял Сандлер). Вера Гончарова даже обрадовалась этому, т.к. теперь она основное внимание сосредоточит на своём любимом «детище» - ПУИ (пульте управления и индикации), «лицу» аппартуры «Резьба». Структура лаборатории получилась следующая: Рыжов (начальник), группа Бедрина (разработка алгоритмов),
                82
Художилова индивидуально (разработка программ ЦВМ), моя группа (разработка материальной части), группа Агроскина (три человека) и Парахуда (ирндивидуально). В нашей группе, кроме «альфовцев», оказались Гончарова В.Н., Орлов Владимир и Андреев Анатолий. Орлов был самым старшим по возрасту (1930 г.р.), он больше склонен был к общественной работе. Андреев вскоре уволился, т.к. почувствовал, что ему не тягаться с нами в разработке аппаратуры. Мы оказались в новой лаборатории как раз перед защитой технического проекта. Рыжов заканчивал «Пояснительную записку». Мы подключились к спешному, как всегда, оформлению технической документации, изучая одновременно новое изделие. Вместе со Стасом Шока я рисовал всякие плакаты и таблицы на больших листах ватмана, остальные были заняты проверкой огромного объёма размноженной документации и подготовкой её к брошюрованию. Лаборатория была похожа на ателье пошива: все сидели с большими ножницами в руках и обрезали кромки схем и печатных листов, чтоб их правильно уложить в переплётные машины, на полу копились горы обрезков. Мы успели всё сделать к сроку, и защита прошла успешно. Замечания комиссии были не существенными, так что дорога рабочему проекту была открыта. Самым серьёзным замечанием было то, что слабо проработана структура т.н. «усечённого» варианта «Резьбы», без ЦВМ в своём составе, базирующегося на ЦВМ навигационного комплекса самолёта. Но ведь теперь есть Агроскин, его и подключили к этой знакомой ему проблеме, заодно и Парахуду. Такой вариант получил индекс А-716 («Резьба–М»). Получилось, что на этапе рабочего проекта мы должны разработать КД на восемь! изделий и изготовить по 3 экспериментальных образца для испытаний:
        А-722-01 – для работы от штатной шлейфной антенны самолёта на одной (открытой) группе частот ФРНС «Маршрут» и ФРНС «Омега» - для гражданской авиации;
        А-722-02 – то же для работы от собственной магнитной антенны;
        А-722-03 – для работы от шлейфной антенны на всех группах частот ФРНС «Маршрут» и «Омега» - для военной авиации;
        А-722-04 – то же для работы от собственной магнитной антенны;
        А-716 в четырёх модификациях (А-716-01, А-716-02, А-716-03, А-716-04) – с подобными характеристиками, но без ЦВМ в своём составе.
        Документация на варианты А-722-03, А-722-04, А-716-03, А-716-04, так же, как и сами изделия, получали гриф «С»… Начался самый трудный и интересный этап разработки, состоящий из многих подэтапов: разработка КД, изготовление опытных образцов, разработка ЭД (эксплуатационной документации), испытания опытных образцов, корректировка КД и передача изделий на опытный завод, размещение аппаратуры на самолётах, помощь серийному заводу в освоении изделий. Такая «программа действий» разрабатывается по каждому вновь разрабатываемому изделию, сроки всех этапов должны соответствовать срокам, указанным в основном документе на разработку – ТТЗ.
                83
Нам на это отводилось 5 лет. В 1981 году мы должны передать подлинники КД серийному заводу, после чего всю ответственность за эксплуатацию изделий возьмёт на себя серийный завод. Но после этого долго ещё придётся нам «наблюдать» за изделиями, осуществляя «авторский надзор» по отдельному договору с серийным заводом и Заказчиком.
        На этапе подготовки к защите технического проекта я изучил изделие А-722. «Свежий глаз» увидел много недостатков в схемотехнике, о которых я поведал Рыжову и Гончаровой. Мы стали думать, как свести к минимуму объём предстоящих работ, т.к. наш коллектив не сможет осилить параллельно восемь изделий. После нескольких дней жарких дебатов пришли, как позже оказалось, к оптимальному решению: изделие А-716 должно стать составной частью изделия А-722. Кроме того, переговоры Рыжова и Янковского с Заказчиком увенчались тоже благоприятным для нас решением: изготавливать и испытывать будем только изделия А-722-03 и А-722-04, а для МГА – изделие А-716-01. Документация будет разрабатываться «групповым» способом, т.е. единой на все изделия с описанием всех модификаций. Долго «базарили», каким будет блок, обеспечивающий сопряжение нашей аппаратуры с ЦВМ 20-13. Сначала планировали разместить его на раме ЦВМ, но фирма Ефимова не согласилась с этим. Затем хотели разместить его на раме моноблока РПУ, но он и так выглядел «монстром» в 30 кг весом. Я настаивал, чтоб блок был на собственной раме с амортизаторами, это облегчило бы его отладку, испытания и пр. Меня в этом поддержали Сандлер, знающий прекрасно все тонкости взаимоотношений со смежниками, и Цеглевский. У Цеглевского, как мы поняли позже, было природное чутьё на правильный выбор решений по технике. Владимир Петрович Цеглевский, окончивший ЛИАП двумя годами раньше меня, в техническом плане был подготовлен прекрасно, буквально всё схватывал «на лету». К нам он пришёл в звании ст. лейтенанта, а через два года стал капитаном. Мы с ним проработали вместе до завершения работ по «Резьбе» и подружились за это время, он уволился в чине майора в период «перестройки» незадолго до моего увольнения.             Итак, укрупнённая структура нашей аппаратуры вырисовывалась так. Основной блок – радиоприёмное устройство (РПУ) А-717, взятое в готовом виде из «Альфы», или А-717-01 (в варианте работы от рамочной антенны); блок синхронизации и сопряжения с ЦВМ (БСС), имеющий индекс А-716-2; пульт управления изделием А-716 (ПУ), индекс А-716-1. Все вышеперечисленные блоки вместе составляют изделие А-716 (А-716-01). Изделие      А-722 состоит из изделия А-716, сопряжённого с ЦВМ 20-13, и пульта управления и индикации (ПУИ) А-722-1. В целом – это сложнейшее изделие, РНС (радионавигационная система, в народе – «приёмоиндикатор»), содержащее более 1000 интегральных микросхем (ИМС) и сотни других радиоэлементов. Общим весом около 80 кг! Сейчас такой вес вызывает удивление, но в то время иначе не получалось. Зарубежные аналоги весили около 20 кг, хотя аналогов-то и не было. Как я уже говорил, зарубежные аналоги работали только на одной группе частот (три частоты) системы «Омега», а наши заказчики потребовали, чтоб аппаратура работала на одиннадцати группа частот (33 частоты) РНС
                84
«Маршрут» и одной группе частот РНС «Омега». Наше РПУ имело 36 частотных каналов! Только шесть частот были открытыми всему миру, остальные частоты были засекречены. Предполагалось, что в военное время по особому указанию «Маршрут» будет переходить на ту или иную группу частот, чтоб враг не мог создать активные радиопомехи. Но за всё время эксплуатации «Маршрут» ни разу не перешёл на резервную частоту. И всё время самолёты таскали на своём «горбу» лишние килограммы. Моноблок РПУ поэтому и весил 32 кг, примерно столько же весила ЦВМ 20-13, к тому же ей требовался воздух для охлаждения. Много весили также вторичные источники питания, использующие весь набор бортовых питающих напряжений: 115 В 400 Гц, 200 В 400 Гц (три фазы) – для ЦВМ,  6 В 400 Гц, 27 В постоянного тока.
        С энтузиазмом взялся я за разработку моноблока БСС (моноблок – это автономное устройство, состоящее из блока стандартных размеров, установленного на амортизационную раму), своего рода диспетчера информации. В него поступала информация со всех устройств изделия А-722 и самолётных систем, преобразовывалась в вид, необходимый для обработки в ЦВМ и высветки на электронных табло ПУИ. Кроме того, в нём находился опорный генератор частоты 5 МГц «Гиацинт-М», из сигналов которого формировались импульсные сигналы разных частот, необходимые для синхронной работы всего комплекса А-722. Ввиду большого количества информации, стекающейся в БСС и передаваемой потребителям, рама моноблока, напичканная различными разъёмами, грозила по размерам превзойти сам блок БСС. Как раз тогда появился ГОСТ 18977, устанавливающий новый способ связи между самолётными системами. Этот ГОСТ был аналогом американского стандарта «ARINC», действовавшего в США. Этот вид связи предусматривал передачу информации по двухпроводной линии биполярными импульсами последовательным кодом. Каждое слово содержало 32 разряда, восемь первых из которых являлись адресом, остальные содержали информацию. Повышенная помехозащищённость такого способа делала его наиболее перспективным. Мы начали его реализовывать, тем более, что в ЦВМ 20-13 были предусмотрены два канала связи по этому ГОСТ. Количество связей при этом сильно сокращалось. Но всё же количество контактов на врубном разъёме БСС превысило 120 (разъём РПКМ 67/67). Кроме большого количества связей, возникли и другие проблемы, которые надо было срочно решать при выдаче ТЗ на конструирование (формирование импульсов на частоте 5 МГц, датчик и приёмник биполярных импульсов, изготовление витой пары в экране по ГОСТ 18977, большое потребление энергии и связанный с этим перегрев внутри блока…). Готовых решений по этим проблемам тогда не было, до всего приходилось «доходить» самостоятельно. Мы с Гончаровой «ломали голову», не считаясь со временем. Я перелопатил в БНИОС всю информацию по современной элементной базе, тех.отдел помогал нам согласовывать применение перспективных элементов, ещё не освоенных промышленностью серийно. До сих пор вся аппаратура строилась на базе ИМС серии 133 («Логика»), имеющей высокое быстродействие, но большое потребление энергии. На наших же невысоких частотах (за исключением цепей 5 МГц) применение серии 133 было не оправдано. Мы выбрали серию 136 с потреблением в 4 раза ниже и
                85
переделали под неё всю схемную часть. Чтоб уменьшить количество связей между платами, взяли на себя часть конструкторской работы: разбивку элементов по функциональным узлам (платам). На это ушло много времени, чтоб получилось что-то дельное. В это же время наш опытный завод начал осваивать многослойные печатные платы, разработанные в КО-3. И было решено применить их в А-722. «Застрельщиком» нового для нас стал также военпред Цеглевский В.П. с его авантюрным характером, нашедший общий язык с Янковским. Именно Цеглевский «расшевелил» отдел питания НТО-53 на разработку малогабаритных источников вторичного питания (ВИП) в виде небольших параллелепипедов, которые можно было размещать на задней стенке блоков, которые одновременно служили и радиаторами охлаждения. В КО-1 мы работали в тесном контакте с бригадой Лосевой Л.С., поэтому ТЗ на конструирование выдали в срок и в неплохом варианте. Однако узким местом стала группа нормоконтроля БНИОС во главе с недавно пришедшей со стороны Гречищенко Валентиной Константиновной, дамой в годах со странным характером. До этого она занималась разработкой стандартов ЕСКД и поэтому нарушение этих стандартов даже в мелочах считала личным оскорблением. Обнаружив ошибку в документе, она тут же вызывала «обидчика», тыкала его носом в то или иное место определённого стандарта и возвращала документ на исправление. А после исправления неточности она находила новое нарушение и т.д. Она требовала беспрекословного выполнения её замечаний, даже пустяковых. В результате весь нормоконтроль был завален документацией, которая лежала и ждала своей очереди. Чтоб «расшить» это узкое место, ушло много времени. Валентину Константиновну удалось общими усилиями обязать выдавать на любой документ официальную записку о выявленных нарушениях стандартов и после их устранения визировать этот документ. После того, как в группу нормоконтроля пришла работать Муза Иванова-Шидловская из наших же разработчиков, нам стало легче, т.к. можно было обходить Гречищенко. А после того, как БНИОС возглавила Ольга Богатырёва (из «наших» туристов), дело вообще наладилось. Ольга многие спорные вопросы решала в нашу пользу, подписывая документы без визы Гречищенко. Однажды, когда начальником БНИОС была Галина Павловна Крыжановская, тоже, к стати сказать, порядочная и понимающая нас женщина, у нас вышел конфликт с Гречищенко из-за обыкновенного знака препинания, запятой. Таня Серкина вычертила принципиальную схему одной из кассет на большом формате (метра полтора в длину, так называемую «простыню»), схема прошла все контроли и была сдана уже в архив подлинников. Случайно я обнаружил ошибку в перечне элементов: вместо резистора номиналом 1,2 Ком был записан резистор номиналом 12 Ком, т.е. номинал был завышен в 10 раз. После споров с Гречищенко, как проще исправить ошибку, я предложил, как мне казалось, самый простой способ: выпустить извещение на корректировку схемы и поставить тушью эту запятую прямо в подлинник (кальку) схемы в присутствии представителя заказчика и начальника архива подлинников. В архиве мне сказали, что, как исключение, это можно сделать, если извещение будет оформлено надлежащим образом. С Цеглевским я договорился без труда, но Гречищенко даже отказалась понять, что я предлагаю, а когда поняла, пришла в ужас. Она отыскала в ГОСТе
                86
на ЭД авиационной техники запись, что любой документ должен быть выполнен единым способом и не допускаются изменения, выполненные другим способом. Кальки подлинников у нас изготовлены машинным способом (на РЭМ), а мы предлагаем в рэмовскую кальку поставить запятую тушью! Нет уж, будьте любезны и запятую поставить РЭМ-способом! Все мои попытки объяснить нелепость этого не поколебали её убеждения в правоте, но что сделать, она тоже не могла нам ничего предложить, хотя обещала «подумать». По-видимому, она действительно думала, как не превратить эту закорючку в слона, т.к. на следующее утро, случайно увидев меня в метро по пути на работу, подошла ко мне и, как будто мы только что расстались, как-то растерянно сказала: «Надо в белке схемы поставить эту запятую, снять на РЭМ новую кальку, выпустить извещение на замену кальки». И пришлось ведь так сделать! Иначе могли быть неприятности в дальнейшем. Была потрачена неделя на замену подлинника, а можно было сделать это за какой-то час. Но после этого Гречищенко стала как-то мягче к нам относиться, видимо, и до неё что-то «дошло»…                Несмотря на все трудности, дело продвигалось вперёд. Юрий Матвеевич Устинов, видя наше усердие, пообещал мне, Гончаровой и Художиловой должности ведущих инженеров, которые мы и получили в ноябре 1976 года. После этого Устинов, к сожалению, ушёл от нас: он не выносил Янковского и не мог с ним сработаться. Но он перешёл на должность начальника отделения (НТО-1), т.е. с повышением. Устинов был настоящим руководителем, требовательным, очень работоспособным, с прекрасной памятью и быстрым на принятие решений, в нём не было никакого признака бюрократа. Он прекрасно знал весь коллектив отдела, знал, кто чем конкретно занимается, его невозможно было «надуть». Несмотря на своё высокое положение в институте (доктор технических наук, профессор, начальник отделения и пр.), он всегда выезжал во главе коллектива на поля совхозов и с энтузиазмом там работал, не гнушался вместе со всеми выпить и закусить. Позже он ушёл на чисто преподавательскую работу (службу) в «Макаровку», иногда появлялся в ЛНИРТИ уже в форме морского полковника, несколько лет прослужил в филиале училища на Тихом океане, сейчас живёт в г. Пушкине…             Пока изготавливалось «железо», мы начали создавать наладочный стенд для предстоящей отладки изделия А-722. К этому времени у нас был уже один комплект ЦВМ со всей КПА (контрольно-проверочной аппаратурой), полученный из Уфы, приёмное устройство А-717, работающее от обычной штыревой антенны, и макет рамочной магнитной антенны. Для ЦВМ требовалось трехфазное питание 200 В 400 Гц, которым институт не располагал. Пришлось купить самолётный преобразователь, вырабатывающий это напряжение от бортсети +27 В, и мощный выпрямитель для питания преобразователя от сети 220 В 50 Гц, а также конструировать агрегат для обдува ЦВМ. Когда мы в первый раз включили преобразователь, стало ясно, что в одном помещении с ним работать невозможно – так он «выл». Мы поставили вопрос о выделении нам отдельного помещения для стенда. Янковский как раз задумал сделать в отделении очередную «перетрубацию», как это привыкли делать все новые начальники. Почему -то считалось «делом чести» перекроить всё по-своему. И вот мы получи две новые
                87
комнаты в коридоре, в котором «сидели» у Белова, на четвёртом этаже с окнами на Неву. В большой комнате разместился весь коллектив лаборатории, а в малой стали оборудовать стенд. Комната наша становилась «режимной», поэтому в дверь установили кодовый замок и подвели сигнализацию. На крыше института мы установили антенну высотой 5 м и БСА (блок согласования с антенной), кабели через окно подвели к стенду. Под преобразователь приспособили встроенный шкаф в коридоре рядом с комнатой, высоконапорный вентилятор обдува был малошумящим и работе не мешал. Математики и программисты тем временем тоже трудились в поте лица, шлифуя алгоритмы и обкатывая программы. Всё делалось по-русски, «на колене», т.к. средств отладки программ практически не было. На БЦВМ института можно было «влезть» только ночью, но для этого требовалось наличие перфокарт или перфолент. Сначала перфокарты пробивались вручную с помощью приспособлений, сделанных нашими механиками в макетной мастерской. Позже появился комплекс «МОЗУ-2» (магнитное оперативное запоминающее устройство), изготовленный в Кишинёве, позволивший несколько облегчить процесс набивки программ. Программа вручную с помощью тумблеров на лицевой панели в восьмеричном коде записывалась в ОЗУ и набивалась на перфоленту, с помощью перфоратора, входившего в комплектацию «МОЗУ-2». Монстр «МОЗУ» весил около 300 кг, стойка питания его была с меня ростом и весила ещё столько же. Целыми днями Художилова стояла около МОЗУ  и щёлкала тумблерами и кнопками. К концу дня пальцы у неё болели и не сгибались. Все другие наши программистки занимались отладкой стандартных подпрограмм и отдельных программных блоков, которые можно было «обкатать»  на любой универсальной машине, а Художилова должна была всё увязать а едином алгоритме и «впихнуть» его в ЦВМ 20-13. Проверить работу всего в целом не было возможности, пока не был прошит блок памяти ЦВМ. ЦВМ 20-13 имела объём ПЗУ достаточного объёма для нашей программы и отличную КПА, позволяющую контролировать всю программу вплоть до любого отдельного слова. Но ОЗУ имело ёмкость (теперь смешно сказать!) всего 0,5 К(!), т.е. 512 слов. Причём, слово в ЦВМ имело 16 разрядов, а слово по ГОСТ 18977 содержало 32 разряда, поэтому каждое такое слово занимало две ячейки ОЗУ. При таком малом объёме ОЗУ резко возрастал объём всяких пересылочных операций. В ЦВМ имелась возможность удвоить объём ОЗУ, но за счёт увеличения объёма и массы, что для нас было непозволительно. ПЗУ в ЦВМ20-13 представлял собой врубной блок в размерах нормали «Перспектива», как и все другие блоки самолётной радиоэлектронной аппаратуры, память была на прямоугольных ферритовых сердечниках. Для прошивки программы требовались высококвалифициро-       ванные специалисты с соответствующей подготовкой. С монтажного участка экспериментального цеха к нам «прикомандировали» молодую девушку Катю Замрий, которую мы отправили на 3 месяца в Уфу на обучение. Она получила диплом «прошивальщицы» и проработала в нашей лаборатории около 10 лет до передачи «Резьбы» в серийное производство, научив прошивать блоки памяти также Гончарову и Художилову. Сразу после возвращения из Уфы Катя приступила к прошивке программы в ПЗУ. Ей предстояло проложить 2048 проводников сечением 0,06 кв.мм, каждый
                88
содержащий 32 разряда информации, и ни разу не ошибиться! Для проверки достоверности зашитой программы просчитаны «контрольные суммы», т.е. просуммированы коды в прошитых ячейках по отдельным блокам и по всей программа в целом. Если хотя бы в одном слове будет допущена ошибка при прошивке, ЦВМ контрольную сумму не покажет, и ошибку придётся найти, слово с ошибкой «выкусить» и вместо него прошить новое слово. Чем больше допускалось ошибок, тем толще становился жгут программных проводов (всё это я испытал на собственной шкуре, изготавливая вручную первое ПЗУ для «Марса»)…                После ухода Устинова Ю.М. начальником НТО-36 стал Егоров Иван Митрофанович, очень деловой и хозяйственный мужчина. До этого он работал начальником лаборатории № 361 и был председателем профбюро отдела. Он долго сопротивлялся новому назначению, чувствуя, что с Янковским ему будет трудно взаимодействовать, но всё же его уговорили. Сразу после его назначения наш отдел послали на овощебазу, где и произошло «деловое» знакомство с ним. Он понравился мне своим спокойствием и деловитостью, простотой «доступа». А вскоре мы с ним и с Лосевой Л.С. поехали в Жуковский по вопросу размещения опытного образца изделия А-722 на самолёт-лаборатории для предстоящих лётных испытаний. Незадолго перед этим ЛИИ получил для проведения испытаний новый самолёт – ИЛ-62 – и, к нашей радости, «Резьба» будет испытываться на нём. Самолёт по своему назначению получил шифр «ЛЛ-62 № 304» (летающая лаборатория, бортовой номер 304). Этот лайнер прежде был личным самолётом Брежнева Л.И., а после выработки определённого ресурса его списали из правительственного парка и передали ЛИИ. Когда мы в первый раз поднялись на борт ЛЛ-62, шутник бортинженер предложил нам обязательно посетить туалет и посидеть на «стульчаке», после чего мы можем смело хвастать, что сидели на одном «стульчаке» с самим Брежневым! Нам предложили выбрать одно из возможных мест для размещения аппаратуры во втором салоне, т.к. первый салон весь уже был распределён. Мы выбрали место в самом начале салона по левому борту, т.е. в центре самолёта. В этом салоне в удобных креслах будут отдыхать все участники будущих испытаний. Это ни в какие сравнения не идёт с условиями на АН-12! Оформив необходимые документы по размещению, мы в хорошем настроении вернулись в Ленинград… Оставшийся 1977 и весь 1978 год ушли на проверку, настройку и лабораторные испытания узлов и блоков опытных образцов и на разработку технической и эксплуатационной документации. Много возни было с многослойными печатными платами, новым явлением в нашей аппаратуре, очень сложной была проверка фотооригиналов слоёв печати. Пришлось изобрести «дралоскоп» - стол со стеклянной столешницей и хорошей подсветкой снизу. На стекло помещали друг на друга все четыре фотосхемы, и была видна общая схема соединений. Два человека скрупулёзно сверяли одну за другой все просвеченные связи на слоях и сверяли их с принципиальной схемой платы. Вообще-то в нашей стране всё делается не по логике, а по каким-то непонятным законам. Почему разработчики аппаратуры должны проверять всё, что делают смежники? Находить их ошибки и передавать им на исправление без всяких санкций к виновникам? Смежники буквально «сидят на шее» у разработчиков, свалив на нас самую трудоёмкую
                89
работу по проверке их творчества. На любом «чужом» документе должна быть подпись ведущего разработчика в графе «проверил». И когда случаются неприятности, прежде всего за это отвечает разработчики, тыкают пальцем в эту графу: «куда вы смотрели?». И никаких рычагов исправить эту ситуацию у разработчиков нет. А когда определённый этап разработки успешно завершён, все сразу громко заявляют: «И мы пахали!»…                В процессе настройки многочисленных функциональных узлов мы убедились, что нужен какой-то стендовый прибор, чтоб облегчить процесс настройки. И я засел за разработку такого стенда. Стендовую аппаратуру изготавливать много проще, чем бортовую: КД на неё разрабатывается в КГ своего отделения и изготавливается она в своей же макетной мастерской. Так что стенд проверки был готов у нас до того, как опытный завод изготовил блоки аппаратуры. Как я уже упоминал выше, все изделия, разрабатываемые в интересах МО, должны соответствовать требованиям документов, объединённых в нормаль «Мороз-2». По назначению объектов МО и по степени воздействия на них различных факторов окружающей среды при эксплуатации вся разрабатываемая аппаратура поделена на «группы». К первой группе относится аппаратура, работающая в нормальных климатических условиях, без воздействия ударов, вибрации, радиации и пр. К этой группе и относится стендовая аппаратура лабораторий и цехов. «Резьба», размещаемая на больших стратегических самолётах, относится к 32-й группе с очень сложными условиями эксплуатации. Так что конструирование бортовой аппаратуры – дело сложное. Придумать электрическую принципиальную схему для опытного инженера не так сложно. Эту схему надо реализовать на платах, в кассетах, блоках, соответствующих различным нормалям и ГОСТам, все типоразмеры устройств определены этими документами и отступать от них невозможно. Иногда, конечно, приходится применять оригинальные (нестандартные) конструкции, но при этом ухудшается показатель «коэффициент унификации и стандартизации», величина которого тоже задана в ТТЗ. Все устройства должны быть надёжно защищены от воздействия жары и холода, влаги, инея, росы, ударов и вибрации, радиации, от плесневых грибов; изделие не должно иметь электромагнитного излучения выше допустимого, сохранять работоспособность после воздействия электромагнитного излучения ядерного взрыва, устойчиво работать при внезапной разгерметизации самолёта и при атмосферном давлении до 150 мм рт. столба, и т.д. И все эти возможности аппаратуры надо показать при испытаниях на разных этапах разработки… Наш стенд получил название «Пульт контроля» (ПК) и стал универсальным средством контроля любых устройств, принимающих или передающих информацию по ГОСТ 18977. Мы предусмотрели возможность формировать в нём слова с любым адресом, также как и дешифрацию с электронной индикацией содержания слов с любым адресом. Он использовался при испытаниях многих узлов и изделий в разработках ЛНИРТИ и был передан вместе с изделием А-722 на серийный завод… После разработки ПК пришлось вплотную заняться вопросом встроенного контроля изделия. По ТТЗ была задана «глубина» встроенного контроля (процент охваченных контролем элементов) О,95 (95 %) с отысканием неисправности с точностью до сменного блока. Другими словами, штурман всегда должен быть уверен (с вероятностью 95 %), что изделие исправно, а при сигнале
                90
отказа он должен быстро найти отказавший блок и заменить его из ЗИПа, время устранения отказа тоже указано в ТТЗ. Вопросами контроля мне до сих пор заниматься не приходилось, поэтому начал я с изучения литературы по этому вопросу, как привык это делать. Теория контроля была разработана всесторонне и в ужасающих объёмах, хуже дело обстояло на практике. Сколько я извёл бумаги, трудно сказать. «помогал» мне в этом дотошный Цеглевский. Он не вникал в схемы контроля, но требовал просчитать глубину контроля по каждому варианту. Наконец, вариант, устраивающий и нас и Заказчика, был найден. Всё, что касается обработки радиосигналов и определения достоверности вычисления координат изделия в целом, осуществляется программным способом в ЦВМ, индикация режимов происходит на трёх световых табло ПУИ: «Синхронизация», «Отсчёт разрешён» и «Отказ». На время поиска сигналов ФРНС и формирования первых достоверных отсчётов включается табло «Синхронизация», это время не должно превышать трёх минут. После этого табло «Синхронизация» гаснет и включается табло «Отсчёт разрешён». При отказе в аппаратуре схема программного контроля должна включить табло «Отказ», при этом штурман должен перевести изделие в режим контроля и отыскания неисправного блока. Для этого на ПУИ предусмотрен галетный переключатель с положениями: «Контроль», «БГЧ» (блок гетеродинных частот), «РПУ»,       «БП» (блок питания приёмника), «БСС». Режим «Контроль» (проверка работоспособности изделия в целом) используется перед каждым полётом и во время работы после включения табло «Отказ». При этом на вход БСА или БК подаётся контрольный сигнал одной из рабочих частот ФРНС, и ЦВМ оценивает достоверность информации по специальному алгоритму контроля. Пока ЦВМ «разбирается» с достоверностью контрольной информации, одновременно проводится контроль исправности всех индикаторов на ПУИ путём периодического включения-выключения их и перебором цифр от 0 до 9 во всех разрядах цифрового табло; после троекратной проверки всех индикаторов они гасятся, и через некоторое время в старшем разряде цифрового табло высвечивается результат проверки работоспособности изделия: цифра 1 – изделие исправно, цифра 0 – изделие неисправно. При получении признака неисправности изделия отыскивался неисправный блок с помощью схем встроенного контроля каждого блока с использованием переключателя контроля блоков. Специфика контроля изделий А-716 и А-722 заключалась в том, что невозможно было определить исправность антенн и антенных кабелей. Чтобы проверить их исправность, требовалось разместить на фюзеляже вблизи антенн излучатель контрольного сигнала, что являлось нереальным. Вывод о неисправности антенн делался в том случае, когда по результатам встроенного контроля все блоки и изделие в целом исправны, а в режиме работы координаты не формируются и постоянно горит табло на ПУИ «Синхронизация». Имелась проблема также оценки работоспособности ЦВМ в полётах. ЦВМ имеет свой алгоритм контроля, функционирующий непрерывно, но сигнализаторы отказа блоков находятся на лицевых панелях блоков. А ЦВМ стоит в грузовом отсеке, в недоступном во время полётов месте.

                91
Поэтому вывод об отказе ЦВМ можно сделать лишь логически: когда отсутствует какое-либо обновление информации на электронном табло ПУИ при исправных всех остальных блоках. Исправность ПУИ можно проверить и при отказавшей ЦВМ, задав автономный режим контроля, нажав на определённые кнопки на нём.  В БСС мне удалось осуществить довольно эффективную схему контроля, воспользовавшись тем, что в составе блока находится задающий генератор, а фазы всех принятых радиосигналов измеряются по отношению к «опорному» сигналу этого генератора, и тем, что между БСС и ЦВМ имеются две линии связи по ГОСТ 18977. В режиме контроля БСС блокируется вход сигналов с РПУ, вместо них на измеритель фаз подаются контрольные сигналы с известным сдвигом фаз по отношению к опорному сигналу, эти сдвиги фаз преобразуются во вполне определённые коды, которые поступают в линию связи с ЦВМ. Выход линии связи в режиме контроля БСС замыкается со входом аналогичной линии от ЦВМ, при этом измеренные коды возвращаются в приёмные регистры БСС, расшифровываются дешифратором контроля, настроенным именно на эти коды, и вырабатывается сигнал исправности, если поступившие коды соответствуют настройке дешифратора, или сигнал неисправности в любом другом случае. Дополнительные материальные затраты на схему контроля получились минимальными, и достоверность контроля – высокой. Так много я рассказал о контроле, чтоб показать, какое большое значение придаётся этому при разработке авиационной аппаратуры…
        Занимаясь вопросами схемотехнических решений изделия и встроенного контроля  изделия А-722, и будучи техническим информатором, я накопил массу материалов по последним достижениям в области радионавигации и, в частности, фазовых измерений.    В классе «Цифровые фазометры» изучил практически всю современную литературу, и у меня возникло желание попробовать самому что-нибудь изобрести, тем более, что ко мне давно уже «подъезжал» патентный отдел, подталкивая к изобретательской работе. У меня давно были отобраны зарубежные аналоги применённых в «Резьбе» цифровых измерителей фазы, и я дал слово оформить заявку на изобретение, после чего патентный отдел сразу же включил эту работу в план нашей лаборатории (и автоматически в планы отдела и института) на предстоящий квартал, а я получил на эту работу «официальные» часы, т.е. время. В помощь ко мне «прикрепили» куратора из патентного отдела – Корнюшину Наталью, которая оказывала методическую помощь в оформлении заявки.       Кто хоть раз получал «Авторское свидетельство на изобретение», знает, какая это огромная и нудная работа. Создать устройство измерения сдвига фаз двух сигналов в цифровом или ином виде не так сложно, сложно доказать, что твоё устройство обладает «новизной», т.е. выгодно отличается от всех до сих пор созданных аналогичных устройств.  Для этого надо внимательно просмотреть все опубликованные патенты в своей стране и во всех ведущих зарубежных странах (США, Англии, Франции, Германии, Японии..,) за последние 30 лет, найти подходящие аналоги и доказать новизну и выгодность твоего устройства на фоне этих аналогов. Затем нужно получить положительные отзывы и заключения минимум от двух специалистов в этой области, оформить должным образом
                92
заявку на изобретение и отослать от имени предприятия на экспертизу в ведущую патентную организацию (в Москву), решить с нею положительно все возникшие вопросы по результатам экспертизы. Только после этого твоя заявка будет утверждена, тебе оформят и вручат «Авторское свидетельство». На это иногда уходит много лет. Не буду описывать все стадии моего «дела». Несмотря на всю сложность процесса, для меня первое изобретение прошло исключительно гладко и без нервов. Отзыв написал Борис Хандогин, положительное заключение –Литвин Павел Александрович, Корнюшина быстро оформила как полагалось все документы и отправила их на экспертизу, от экспертизы не последовало ни одного замечания (по этому поводу мне пришлось послать в её адрес благодарственную телеграмму – по совету Корнюшиной), и через месяц (!) после экспертизы меня известили из Москвы, что моё изобретение зарегистрировано. На ближайшем «Учёном совете» Янковский вручил мне «Авторское свидетельство». Патентный отдел признал моё изобретение лучшим в текущем году (не по важности, а по точности и тщательности оформления), и оно долго висело как образец в техническом кабинете. За всё это мне выдали премию в размере 50 рублей от института да ещё небольшое вознаграждение в квартальную премию от отдела. Все коллеги удивлялись, как это я так быстро «проскочил» в индивидуальном плане (т.е. я был единственным автором изобретения), я же недоумевал по поводу этих удивлений, считая, что так и должно быть. Однако уже при оформлении следующего «Авторского свидетельства» я понял, что это далеко не так. Наслышавшись о моём удачном изобретении, все, причастные к оформлению АС, стали предлагать свою «помощь» и соавторство, и дело пошло совсем не так быстро, как в первый раз. Все считали своим долгом сделать хоть какие-то замечания, даже иногда глупые, но чтоб заставить автора вступить в переговоры и урегулировать «разногласия» через соавторство. И чем выше должность согласующего документы лица, тем сложнее ему было отказывать в «соавторстве». В конце концов у меня появились два соавтора, одному из которых я доверил проверку патентной чистоты изобретения (он имел опыт в этом деле). Разочарованием стал отзыв московских экспертов: такое изобретение уже зарегистрировано в одной из западных стран. Меня не очень расстроил такой оборот, т.к. я уже разочаровался в изобретательской работе, когда узнал её теневую сторону. Зачем работать на кого-то, на бездарных «прилипал»? Это была моя последняя попытка в деле изобретательства. Я до сих пор удивлялся, как можно иметь по 100 и более «авторских свидетельств»? Теперь всё стало понятным: большинство АС получается в «соавторстве» со своими подчинёнными. Есть также категория людей, занимающихся только изобретательской деятельностью, не создавая никакой серьёзной техники, получая почётные звания вроде «Заслуженный изобретатель СССР» и пр. За все оставшиеся годы, даже будучи в течение 12 лет начальником лаборатории, я не потребовал соавторства в изобретениях от своих подчинённых, хотя тщательно проверял все материалы, подписывая их. Одному Агроскину я подписал около 20 материалов к заявкам на изобретения. Кстати, большим недостатком у нас является плановый характер в изобретательском деле. Каждый НТО был обязан оформить одну

                93
заявку в квартал, эту работу насильно включали в план НТО, из которого она перекочёвывала в план какой-нибудь лаборатории. ОТЭИИН имел и свой отдельный план по изобретениям, вовлекая в него наиболее плодовитых изобретателей. При такой «плановости» изобретения зачастую получались малозначащими, для «галочки»…                С середины 1979 года началась комплексная отладка изделий (в основном, программного обеспечения, т.к. «железо» работало нормально. Меня назначили «Ведущим по комплексу А-722», т.е. я теперь отвечал за работоспособность всего изделия, за всю техническую и эксплуатационную документацию. Рыжов отвечал за всё матобеспечение и судьбу изделия, будучи заместителем главного конструктора. В отдельной комнате мы разместили три изделия А-722-04, которые и должны будут пройти все виды испытаний, в т.ч натурные (в полётах) во всей зоне действия ФРНС «Маршрут». Здесь же находилась разнообразная КПА, оборудование для обдува ЦВМ, на крышу установили рамочную магнитную антенну. «Крыша» - это просто название открытой площадки на уровне шестого этажа, которая имела внушительные размеры (во всю длину и ширину корпуса) и была ограничена высокими «бортами». Она была предусмотрена специально для испытаний приёмной и передающей аппаратуры, подняться туда можно было на лифте или пройти через радиолабораторию на последнем этаже. Здесь же находилась и ранее установленная наша штыревая антенна с блоком БСА для изделия А-722-03… С земли никаких антенн не было видно. В те годы скрытности проводимых в институте работ придавалось большое значение: кабели разрешалось спускать с крыши только во дворе института, на всех окнах лабораторий висели плотные шторы, на углу здания ЛНИРТИ, обращённом к Смольному, в будке постоянно сидел милиционер-регулировщик, наблюдающий за обстановкой и сообщающий о случаях фотографирования здания туристами. В семидесятые годы как раз закончилась реконструкция всей прилегающей к Смольному территории, и институт оказался во всей красе открытым обзору туристов вместе с ансамблем Смольного собора Растрелли и Домом политического просвещения, построенном на месте снесённой поликлиники. В комнату №492, в которой размещались комплексы, провели трехфазную сеть 220 В 400 Гц, так что мы избавились от рёва преобразователя, и работать можно было постоянно, с утра до вечера. Работы навалилось столько, что пришлось организовать две смены. Раньше мы отлаживали программы при работе от имитатора ФРНС. При работе по реальным сигналам выявились места нестыковок в программах, отладка шла «со скрипом». Некоторые параметры в программах были заложены неправильными из-за незнания реальной помеховой обстановки в эфире. А эфир мы могли теперь наблюдать воочию после того, как раздобыли осциллограф С1-42Б с медленной развёрткой и большим послесвечением экрана. Луч, медленно перемещаясь по экрану, вырисовывал всю картину принятых радиосигналов и шумов, несколько секунд сохранял картину, после чего изображение постепенно гасло до прихода следующего луча. Чётко были видны все посылки станций РНС, при возрастании уровня помех в шумах исчезала посылка дальней (Хабаровской) станции, затем Новосибирской, посылка же Краснодарской станции была видна всегда.

                94
Если же развёртку осциллографа сделать быстрой и засинхронизировать осциллограф сигналом опорной фазы, можно было наблюдать фазы сигналов от всех станций во время посылок, которые мы и измеряем. По нестабильности (колебаниям) фаз можно оценивать уровень помех в каналах приёмника. Работать стало много интереснее. Алгоритмы обработки радиосигналов в ЦВМ выполнены таким образом, что сигналы станций РНС надёжно обнаруживаются и фазы их измеряются даже при уровнях помех, превышающих уровень сигналов  в 10 раз (в полосе приёмника 25 Гц). При таких помехах сигналы станций на осциллографе практически неразличимы в шумах. Изучая реальную помеховую обстановку в районе ЛНИРТИ, Рыжов пришёл к выводу, что необходимо заузить полосу пропускания цифровых следящих систем ЦВМ, т.к. на самолётах помеховая обстановка предполагалась худшей пот сравнению с ЛНИРТИ (по крайней мере, на аэродромах; в реальных же полётах – пока полная неизвестность). После перепрошивки программ, у нас появились стабильные показания вычисленных координат ЛНИРТИ с колебаниями в пределах двух десятых минуты по широте и долготе. Это было большим успехом лаборатории. Теперь упростилась настройка всех других блоков изделия А-722. Достаточно любой новый блок поставить на место аналогичного блока в работающем комплекте аппаратуры, чтобы по отсчётам координат ЛНИРТИ сказать, исправен этот блок или нет. До сих пор помню наши координаты: 59 град. 56 мин с.ш.,     30 град. 24 мин. в.д. Постоянным гостем у нас стал Цеглевский В.П., он садился на место оператора и подолгу в разных режимах «гонял» изделие, заставляя нас проделывать разные «фокусы», имитировать те или иные отказы. Цеглевский не любил читать техническую документацию, предпочитая изучать аппаратуру практически. Иногда он подолгу сидел молча, наблюдая за работой и, по-видимому, прикидывая варианты использования «Резьбы» на реальных объектах. Но до этого было ещё очень далеко.            Далее мы приступили к проверке изделия в динамике при сопряжении с датчиками курса и скорости. С помощью имитатора сигналов РНС «Маршрут» можно задавать любую скорость изменения фаз сигналов РНС, т.е. имитировать движение самолёта. Некоторое время ушло на разработку и имитатора систем курса и скорости, используя реальные   приборы, используемые в этих системах на борту. Одновременно мне пришлось разрабатывать и «Программу и методику испытаний изделия А-722-04» для лабораторных испытаний  этапа главного конструктора. Для проведения этих испытаний требовалось разработать и изготовить массу технических приспособлений и кабелей со всей технической документацией, и всё предъявить представительству Заказчика ПЗ 1017. Для этого были привлечены ОГК, ОГТ, э/цех, КГ-3, ММ-3 и наша испытательная база (НТО-61). Основная тяжесть по разработке всей документации падала на нашу группу, основной ударной силой которой была В.Н.Гончарова. У программистов тоже работы было выше головы, т.к. Рыжов с Художиловой обнаруживали всё новые дефекты в программах. Рыжов обладал феноменальной работоспособностью, он мог с утра до вечера сидеть на стенде, нажимая на кнопки и щёлкая тумблерами, вникая во все тонкости работы изделия и пытаясь понять причину то и дело возникающих «взбрыкиваниях» аппаратуры. Не отставала от него и Художилова. Мы с Гончаровой старались как можно больше
                96
разгрузить Рыжова от рутинной работы по руководству лабораторией. А вскоре меня включили в «резерв» на должность начальника лаборатории, и я стал официальным заместителем Рыжова. При его отсутствии (в отпуске или командировках, хотя в нормальном отпуске он не был уже несколько лет) я автоматически становился «И.о. начальника лаборатории» и получал за это время доплату – разницу в окладах моего и Рыжова…  К началу 1980 года один образец изделия А-722-04 прошёл в полном объёме лабораторные испытания на базе ЛНИРТИ (по сорока пунктам «Программы и методики испытаний»). Один квартал нам отвели на устранение выявленных недостатков, занесённых в «План мероприятий». На раме БСС пришлось переместить ближе к «голове» амортизаторы, т.к. при испытаниях на удары блок сильно «клевал носом». Кроме того, выявилось повышенное электромагнитное излучение на частотах около 160 МГц, что было совсем неожиданным. Конструкторам пришлось включить в конструкцию дополнительную экранировку… Весной в Жуковский отвезли комплект изделия для установки на ИЛ-62, место для нас там было уже готово. Приближались лётные испытания. Программу лётных испытаний разработал ЛИИ, ведущим по испытаниям от ЛИИ был назначен Копелович Владимир Абович, наш ровесник. Кроме меня от ЛНИРТИ летать будут Рыжов В.М (как зам. главного конструктора), Художилова Н.Н. (по мат. обеспечению и ремонту блоков памяти), Круглов В.С. (спец по радиоприёму) и Каменский Виталий (оператором). Каменский пришёл к нам на работу летом 1979 года и проявил большие способности в математике, да и в электронике. Он окончил физикоматематический факультет  ЛГУ и несколько лет проработал учителем математики. Женившись и заимев трёх (!) сыновей, ушёл из школы на наш опытный завод настройщиком радиоаппаратуры, откуда перебрался в ЛНИРТИ. Он успешно освоил А-722, и ему дали возможность участвовать в лётных испытаниях, чтоб подзаработать. В то же время в лабораторию пришли три молодые девушки-математика: Захаренко Лариса, Яблокова Света и Устинова Оля (дочь Ю.М.Устинова). Они были великолепно подготовлены по нашей тематике в университете, так что сразу подключились к решению наших проблем в матобеспечении, превосходя по скорости разработки алгоритмов «старые кадры» в несколько раз. В группу наземного обслуживания были включены Вера Гончарова, Володя Орлов, Лариса Захаренко, Таня Серкина и Саша Парахуда. Им же предстояло заниматься обработкой всей информации, привозимой из полётов. Всего было запланировано 10 зачётных полётов по 10 часов каждый и два дополнительных (при необходимости в районе Жуковского). Специальной лётной подготовки с прыжком с парашютом не требовалось, т.к. Ил-62 – пассажирский самолёт. «Официальный» допуск к полётам был только у нас с Кругловым… В июне нам сообщили из Жуковского о завершении размещения изделия на борту и пригласили для проверки его работы. В начале июля мы с Каменским и Кругловым выехали в Жуковский. Стойка с нашей аппаратурой была укомплектована полностью в соответствии с документацией, над креслом оператора была закреплена кинокамера РФК, рамочная антенна, расположенная под фюзеляжем, закрыта прозрачным обтекателем.  В первый день мы лишь осмотрели самолёт и провели время в разговорах у Копеловича, с его помощью оформили
                96
временные пропуска в ЛИИ и устроились в гостинице. Вечером я зашёл к Коле Шадрикову в общежитие и договорился о дальнейших встречах в ЛИИ и после работы… Первое включение изделия прошло нормально, проблема была в обеспечении питанием самого самолёта. Его поставили на технологическую стоянку, которая не была обеспечена стационарным питанием, и требовалась передвижная электростанция – АПА, смонтированная на шасси автомобиля. Эти АПА были нарасхват, надо было заранее подавать на неё заявку в ТЭЧ (технико-эксплуатационную часть). Даже при наличии заявки в ТЭЧ, не всегда удавалось получить АПА своевременно. В результате мы обычно торчали на аэродроме целый день, а поработать удавалось 2-3 часа. Выяснилось, что при работе от АПА наблюдаются сбои аппаратуры, особенно когда на борту идёт работа с другими системами. Когда же нас поставили на другую стоянку, выяснилось, что от стационарного питания (кабели его проложены под землёй) «Резьба» практически не работает. Другими словами, наша аппаратура имеет низкую помехозащиту от бросков по цепям питания. Сбои происходят, когда включаются другие системы с большим потреблением энергии. Об этом мы доложили Рыжову. Оставалось проверить работу изделия в штатном режиме, т.е. при питании от самолётных двигателей. Копелович этот вопрос «провентилировал» и сообщил, что такую возможность нам предоставят через несколько дней в начале следующей недели. В выходные мы поехали в знаменитую Малаховку и потолкались там на рынках. Я там купил хозяйственную сумку с изображением квартета «АББА», который был тогда на пике популярности. Эта сумка прослужила мне около 10 лет, пока я не забыл её, полную продуктов, в электричке, возвращаясь с работы и задремав перед Пушкиным… Работа на стоянке от штатных двигателей прошла успешно, никаких сбоев не наблюдалось. Теперь предстояло проверить работу в пробном полёте. Копелович пообещал нам устроить такую возможность в ближайшее время  в одном из полётов ЛЛ  по другой (не нашей) программе. Пока же мы уехали в Ленинград. Вернулся в ЛИИ я через месяц вместе с Володей Орловым, которого дали мне в помощь. Самолёт начинал полёты по программе испытаний системы подогрева топлива, которая внедрялась тогда в практику полётов, и мне, имеющему удостоверение испытателя, разрешили втихаря испробовать изделие А-722. Это было очень интересное время: в Москве начинались «Олимпийские игры», и попасть в столицу простым смертным было трудно, она «закрылась». Все южные поезда шли в обход Москвы, в объезд направлялся и весь транзитный автотранспорт. В Москву можно было попасть лишь по уважительным причинам: имея командировочное удостоверение или телеграмму о несчастии, заверенную врачом. На вокзалах народа практически не было, в кассах – ни одного человека! Такого «кайфа» не было никогда до этого: приходишь на вокзал за 10 минут до отправления поезда, спокойно берёшь билет – и едешь! Да и в поездах стало чисто и уютно. Москву же прямо «вылизали, на всех перекрёстках появились посты милиции, постовые красовались в новенькой белой форме при белых перчатках! Магазины ломились от невиданных продуктов, завезённых со всей Европы, и не было никаких очередей. Областной народ в столицу тоже не пускали, требовалась московская прописка при покупке билета. Мы с Орловым почти ежедневно после работы и в выходные ездили
                97
в Москву просто погулять и подивиться «коммунистическому изобилию». Особенно нравилось бывать на ВДНХ, где были включены все фонтаны и работали многочисленные кафе, рестораны и столовые. Впервые там мы попробовали заморские напитки «Фанта», «Кока-кола» и «Пепси-кола», а также деликатесы в вакуумных упаковках и всякие «растворимые» напитки. Много «дефицита» закупали домой в Ленинград. И в центре Москвы тоже было интересно бродить по улицам. Когда начались игры, появилось много иностранцев, глазеющих на столицу. Обстановка была праздничная. Пойти же на какие-то соревнования у нас не было времени. В Жуковском тоже резко изменился ассортимент товаров в магазинах. Так что жители Москвы и пригородов остались очень довольны Олимпиадой. Позже выяснилось, конечно, что в финансовом плане мы понесли большие убытки, но «показуха» социализма получилась колоссальной...                Как гром средь ясного неба прозвучало известие о смерти Владимира Высоцкого. Москва сразу как-то притихла, посерела. Всюду из окон звучал Высоцкий, на улицах резко возросло количество милиционеров, кое-где около площадей появилась конная милиция: власти боялись народных шествий и митингов. В день похорон мы не рискнули поехать на Ваганьковское кладбище, попали мы туда на второй день после похорон Высоцкого. Вся могила была завалена цветами, а люди всё шли непрерывно и клали новые цветы. На могиле в рамке стоял портрет Высоцкого и рядом – отдельный планшет с автографами и стихами друзей и поклонников, а также плакат со строками: «…поэты ходят по лезвию ножа и ранят в кровь свои босые души». Две женщины в траурных одеждах принимали цветы и разбирали их, аккуратно складывая по видам. Спрашивать, кто они, было неприлично, мы просто выразили им соболезнования. Весть о смерти Высоцкого молниеносно разнеслась по всей стране, хотя никакого официального сообщения не было ни в прессе, ни по телевидению. Это ещё раз говорит о том, как далека наша власть от народа. Мы же узнали об этом от дяди Орлова, когда Володя ему в тот вечер позвонил…    Всё было готово к первому полёту с изделием А-722. И вот этот «исторический» момент наступил в самом конце августа. Мне разрешили поработать «тихонько» в течение четырёх часов полёта в зоне Жуковского. С утра, как и положено всем летающим, я прошёл врачебный осмотр и в 10 часов сел в кресло оператора. Меня провожали Орлов и Коля Шадриков. Первый сбой в «синхронизацию» произошёл при переключении питания с АПА на бортовое, через три минуты изделие снова начало выдавать нормальные координаты. Самолёт начал разбег, координаты, как и положено, начали изменяться, я записывал в журнал показания «Резьбы» через каждую минуту, чтоб после полёта проложить на карте наш маршрут и сверить со штурманской прокладкой. Но этого делать не пришлось. Как только самолёт сделал вираж на 90 градусов, я понял, что с изделием не всё в порядке: оно не успевало отработать поворот. Только через пару минут наши показания стали изменяться в сторону поворота, а так как Ил-62 совершал «коробочки», меняя курс через каждые 5 минут, я вскоре перестал понимать, куда мы летим и где находимся. Когда самолёт летел на восток (это я определял по солнцу в иллюминаторах), наша аппаратура «летела» на север или юг. Мне удалось замерить время, на которое «Резьба» запаздывает с отработкой маневра: около трёх минут! На прямых участках
                98
полёта работа шла нормально, это я проверил во всех режимах. На полосе меня встретили Копелович и Орлов. На вопрос: «Ну как?», я сделал кислую мину. Копеловичу, уже в их отделе, я рассказал о полученных результатах и тут же позвонил Рыжову. Рыжов сразу понял, в чём дело: борясь с помехами, мы слишком сузили полосу пропускания следящих систем и, естественно, «угробили» динамические характеристики. Очередной раз требовалась перепрошивка программ, и я вечерним поездом отправил Володю Орлова с блоком памяти в Ленинград, а сам остался «утрясать» некоторые вопросы по предстоящим зачётным полётам. С Копеловичем договорились, что он организует нам ещё один нелегальный проверочный полёт. Впереди были выходные, и мне пришла вдруг идея съездить в родную деревню. Вечером в пятницу купил билет на Ярославском вокзале, и в субботу утром был уже в Харламовской, появившись неожиданно перед родными с кучей подарков и сластей, а в понедельник к обеду вернулся в Жуковский. Копелович сообщил, что в среду приедут Орлов и Гончарова с перепрошитым блоком памяти, а 11 сентября можно будет слетать ещё раз. Я позвонил Рыжову, он был в отличном настроении и сообщил, что благодаря моей полётной информации они обнаружили ряд ошибок в программе, основная из которых – неправильный знак ускорений, возникающих при разворотах: вместо «+» формировался «-» и наоборот. Полосу пропускания следящих систем увеличили в 3 раза. Гончарову он послал для того, чтоб по результатам второго полёта окончательно установить полосу пропускания и перепрошить память… Во втором полёте работа изделия значительно изменилась в лучшую сторону, все эволюции самолёта отрабатывались, но крутые виражи – всё же с задержкой. За четыре часа полёта потери координат не наблюдалось. Было решено расширить полосу пропускания ещё в два раза и признать изделие А-722-04 годным к зачётным испытаниям. Спасибо Копеловичу за незачётные полёты! В хорошем настроении вернулись мы домой. В ЛНИРТИ сразу выяснилось, что с такой широкой полосой, какую мы установили на самолёте, изделие в стенах института практически не работает из-за высокого уровня внешних помех. На стенде снова пришлось заузить полосу пропускания следящих систем. Тут мне пришла в голову идея зашить в программу два варианта полосы (широкую и узкую) и ввести в служебное слово, передаваемое из БСС в ЦВМ «признак объекта», чтоб ЦВМ изменяла полосу в сторону увеличения при установке изделия на штатную раму в самолёте. Рыжов сначала к этой идее отнёсся без восторга, но через некоторое время попросил нас с Художиловой проработать этот вопрос. Мне это реализовать технически было совсем просто: в стойке самолёта на разъёме БСС завести на свободный контакт «корпус» самолёта, а в схеме БСС завести этот признак в соответствующий разряд служебного слова, т.е. проложить всего два проводника. Наталья доложила, что корректировка программы также будет незначительной. После некоторых раздумий Рыжов принял наше предложение. Договорились, что сейчас мы всё подготовим, а откорректируем документацию после завершения испытаний. Цеглевский одобрил наши намерения. А пока у нас будут два варианта блоков памяти: на стенде – с узкой, а на самолёте – с широкой полосой…

                99
Пришла команда подготовить и отправить один комплект изделия А-722-04 в Ахтубинск на Государственные лабораторные испытания. Тара (тарные ящики) находились на нашем заводе, туда мы и отправили комплект аппаратуры на упаковку. Как всегда, пришлось делать всё «стоя на голове», т.к. на следующий день в Пушкин прилетал Ан-12 из Ахтубинска. Если с ящиками для укладки блоков было всё в порядке (они, новенькие, покрашенные и отмаркированные, стояли готовые), то с тарными пришлось повозиться. Тарные ящики заготовлялись всевозможных размеров (на все случаи), надо было подобрать нужные, уложить в них ящики с блоками, заполнить свободное место гофрированным картоном, заколотить и нанести маркировку по трафаретам, - всё под наблюдением военпреда с завода. После долгих пререканий разработчиков, конструкторов, ОТК и военпредства, службы упаковки, ящики всё же были приготовлены к отправке. Больше всего заморочек было с одним ящиком, имевшим гриф «Секретно». Только в 22 часа у нас всё приняли в отдел отправки, и домой я приехал только в полночь.    А на следующий день пришла телеграмма с вызовом нас в Жуковский на лётные испытания. 7-го октября мы уехали с напутствиями всего отдела…                Летать предстояло мне, Каменскому, Круглову и Художиловой. В наземную группу обслуживания попали Орлов, Шока, молодые программисты Захаренко и Яблокова, а также Парахуда. Предполагался очень большой объём информации для обработки. Одновременно с нами испытывалась цифровая контрольно-записывающая аппаратура      «Гамма101», в которую мы выдавали все параметры полётов. Информация  «Гаммы» будет обрабатываться автоматически системой «Лотос» в ЛИИ, отдельная подпрограмма которой выделяет наши координаты с привязкой к самолётному времени. Кроме того, информация нашего ПУИ вместе с другими приборами, среди которых и часы, с интервалом в 1 минуту будет фотографироваться камерой РФК, плёнка которой будет проявляться после каждого полёта. Вопросами обработки всей информации и займутся Парахуда с девушками, а Орлов и Шока будут нашими помощниками на земле по подготовке изделия к полётам… В ЛИИ нас уже ждали: в 12 часов сбор всей экспедиции и знакомство. Первый полёт назначен на завтра и ни куда-нибудь, а на Чукотку! Возвращаемся обратно 11-го октября. Кроме «Резьбы» и «Гаммы» ЛИИ испытывает ещё ряд изделий, так что всего в самолёте будет находиться около 40 человек, в том числе штурманы от ЛИИ, ГНИКИ и Центра дальней авиации, которое дадут штурманское заключение по всем изделиям после завершения испытаний. Кроме Художиловой, на борту будет ещё одна женщина, ведущий инженер из ЛИИ Бардина, моложавая и довольно симпатичная дама, похожая на актрису Доронину. Командиром Ил-62 в нашей экспедиции будет уже знакомый нам по «Альфе» Старостенков Геннадий Иванович (Заслуженный лётчик-испытатель), вторым пилотом – Слапчук, бортинженером – Муравьёв Сергей, штурманом – Леонид Попов. После совещания все пошли получать парашюты, а экипаж – продукты. Каждый полёт будет продолжаться 10 часов, и на каждый полёт нам полагается по два лётных пайка, а на серию «туда – обратно» - целыё четыре! Вечером к нам в гостиницу пришёл Копелович, и мы дружно отметили начало испытаний. Володя сообщил, что в программе у нас 10 полётов (120 часов) с посещением
                100
неоднократно Чукотки, Камчатки, Хабаровска, Кольского п-ва, многих северных районов и Северного полюса! За полёты все будут получать вознаграждение в процентах от ставки первого пилота (от 20 до 50 % в зависимости от должности). У Старостенкова ставка оплаты 10 руб. в час. Я буду получать 40 %, т.е. за серию из двух полётов около 80 рублей!  Кроме того, предусмотрены ещё и некоторые надбавки. Наземная группа будет получать по каким-то другим критериям. Копелович также сообщил, что Главным конструкторам изделий будут разрешены полёты без оплаты под ответственность командира корабля…  И вот мы заняли свои места в самолёте. Два наших кресла стоят у перегородки в начале второго салона по левому борту. Напротив, по правому борту, на полу размещена ещё какая-то аппаратура  (без операторов). Всё остальное пространство в салоне – кресла для отдыха. Парашюты и всё имущество экспедиции были уложены в самом хвосте, там же разместилась бригада техников (наземного обслуживания самолёта). На парашютах имелись бирки с фамилиями, каждый знал местоположение своего парашюта. Хотя никто ещё не прыгал с парашютом из салона пассажирского Ил-62, сделать это можно только теоретически. Дело в том, что двигатели Ил-62 расположены в хвостовой части по центру фюзеляжа, на этом же уровне находится и дверь салона. Инструкция по аварийному покиданию самолёта предлагает прыгать с разбега вниз головой, но как это получится – никто не знает. Командир уверенно сказал, что прыгать не будем, а если самолёт будет цел, куда-нибудь сядем. Как раз для этого гипотетического случая испытателям и выдаётся личное оружие… Нас провожала большая толпа «наземников», среди нашей группы присутствовал и Коля Шадриков. И в дальнейшем он всегда провожал меня и встречал из полётов. Наблюдать вблизи взлёт самолёта, особенно Ил-62, очень интересно. Красивее его взлетает только Ту-144, он более круто уходит в небо. Рассказывают, что А.Н.Туполев всегда провожал в первый полёт новые самолёты. Он долго «топтался» на полосе и, наконец, застывал неподвижно с непокрытой головой в только ему известной точке. И именно в этой точке самолёт всегда отрывался от полосы… Взлетели мы в полдень и со скоростью 900 км/час понеслись навстречу Солнцу. Сначала была суматоха, т.к. необходимо было фиксировать отсчёты сразу по всем системам по команде штурмана при пролёте над «привязанными» точками (т.е. имеющими абсолютно точные координаты) маяков в районе Москвы, затем все успокоились. Бортинженер Сергей Муравьёв включил нам отличную музыку. В течение всего цикла полётов всегда звучала приятная музыка в стиле «диско», причём на взлёте и посадке неизменно «Кислород» Жара в исполнении ансамбля «Спэйс». Мы с Каменским поочерёдно сидели за пультом, фиксируя свои показания через 5 минут, а на разворотах – через минуту. Художилова фиксировала внутренние характеристики, щёлкая тумблерами КПА ЦВМ, исследуя коды в определённых ячейках памяти. Обедали мы поочерёдно со всеми удобствами в креслах на откидных столиках. Муравьёв научил нас пользоваться электрогрилем и электросамоваром. Так что горячее второе и кофе можно было приготовить в любое время. В один лётный паёк входили продукты: банка тушёнки, баночка  паштета, банка сока, пакет галет, две шоколадки по 25 грамм, пакет карамели и в пакетиках кофе, чай, сливки, сахар и специи. Мне хватало одного пайка на весь полёт, так
                101
что второй паёк я складывал в рюкзак и после завершения испытаний привёз домой кучу всяких банок и шоколада. Экипаж тоже ел по очереди, и было такое ощущение, что они едят непрерывно от взлёта до посадки. Техническая бригада весь полёт «гудела» от нечего делать в самом конце салона. Там всегда было весело, как в кабачке: играли в карты и домино, травили анекдоты, поднимали кружки (со спиртом). Утомившись, они расстилали спальники каждый на нескольких креслах и храпели, расположившись со всеми удобствами… В Анадырь мы прилетели под утро (в 22 часа по Москве), сдвиг по времени 10 часов. Пока устраивались в гостинице, в Москве наступила полночь, и нам захотелось спать, но на Чукотке как раз рассвело. Сонные, как мухи, мы отправились в первую экскурсию по столице края. Впечатление осталось неприятное: никаких достопримечательностей, пыльно и грязно, ветер гоняет чёрную, как позже выяснилось, каменноугольную пыль, от коллектора, проложенного прямо по поверхности, изрядно воняет, дымят многочисленные кочегарки. Все дома, серые и грязные, стоят на сваях – это защита от промерзания (здесь – зона вечной мерзлоты). К тому же в воздухе вьются тучи комаров и мошек. В магазинах много всякой рыбы и мяса, и, как ни удивительно, много фруктов. Из шмоток большой выбор мехов, меховых курток и костюмов, унтов, валенок, шапок, много сувениров из кожи и оленьего рога. Можно приобрести и целые рога. Я купил тёте Нине тапочки, отделанные оленьим мехом. Быстро вернулись в гостиницу, спасаясь от мошек. Легли спать, но не спалось. Промаявшись в постелях, пошли обедать в столовую-ресторан (просто из интереса, можно было поесть и в номере). Накормили нас, надо сказать, неплохо и недорого. Попробовали красной икры и рыбы, свежей и вкусной. Вечером к нам зашли москвичи и сообщили, что в «солдатском» магазине есть в продаже индийский чай. В Питере индийский чай был большой редкостью, поэтому мы сразу отправились по адресу. В результате весь запас индийского чая в солдатской лавка был раскуплен. Вот такие мы «дикие москали»! Наутро предстояло отправляться в обратный путь. И хотелось перед этим хорошо выспаться, но не тут-то было: в Москве наступило уже утро, и сон никак не шёл к нам. Все слонялись в коридорах гостиницы, спрашивали друг у друга: «Который час?». Наконец, дождались утра; позавтракали и поехали к самолёту. Улетели в 9 часов, и сразу началась «дрёма», т.к. в Европе наступила ночь. Ох и тяжко было в первый раз! Глаза слипались, я всё время «клевал» носом. Приходилось между отсчётами координат ходить по салону и пить кофе. В Жуковском приземлились тоже в 9 часов по местному времени, впереди был ещё целый день! По традиции после каждого полёта проводится «разбор полёта», на котором присутствуют все участники, в том числе и экипаж, обсуждаются полученные предварительные результаты и всякие «казусы», а также предварительные планы на следующий полёт. Следующий полёт предстоял в район Северной Земли с возвращением в Жуковский, и через день – полёт на Камчатку. После разбора первого полёта пошли прогуляться по Жуковскому, потому что спать уже не хотелось. В этот день пришлось ещё трижды поесть, а до этого мы уже трижды ели: завтракали в Анадыре и дважды обедали в самолёте! Ох и длинный же день получился! Полёты на север не особенно запомнились, т.к. проходили в обычной рабочей обстановке. У нас, конечно, была возможность полюбоваться на полярные пейзажи
                102
России с высоты 11 км из кабины пилотов или «кабинета» штурмана. Старостенков разрешал нам посидеть в кресле второго пилота, если оно было свободно, или в откидном кресле бортинженера. Лёня Попов (штурман) тоже не возражал против нашего присутствия. Я забирался к нему, когда мы пролетали над Рыбинским водохранилищем и пытался рассмотреть свою деревню. Но наша трасса проходила восточнее, и деревня была в дымке на горизонте, хотя белые квадратики металлических крыш были видны, хорошо были видны очертания берегов разлива Мологи, Весьегонск и Череповец. Весь север европейской части выглядел каким-то грязнозелёнокоричневым, это были бескрайние болота с тёмными извилистыми шнурами рек и каналов. Северный Ледовитый океан был красив: голубая водная гладь (в ней отражается небо) с белоснежными льдинами, которых становится всё больше при движении к северу. На посадке я всегда стоял в кабине сзади пилотов, очень интересно наблюдать этот процесс. Приближающаяся полоса вдруг как бы встаёт на дыбы и опускается в горизонтальное положение только перед самым касанием колёс бетона. Очень впечатляет также пролёт белоснежных кучевых облаков, громады которых проплывают мимо с разных сторон, а самолёт лениво лавирует между ними. Потрясающе красивы также восходы Луны и Солнца, которые кажутся невероятно больших размеров. Старостенков Г.И., видавший, казалось, уже всё, однажды не выдержал и ласково проворковал: «Ух какая Луна, аж влюбиться хочется!», - и, чтоб все увидели, развернул самолёт к ней сначала одним бортом, потом другим. Она зависла огромным красным шаром, а не плоским диском, каким мы видим её с земли…  15.10.80 мы в первый раз приземлились в а/п Елизово на Камчатке. Было пасмурно, поэтому обещанных красот мы не увидели. Но на следующее утро, приехав на рассвете на аэродром, прямо обалдели: за взлётным полем возвышалась громадная, сверкающая белым снегом, сопка в виде правильного конуса. Это – Корякская сопка. Казалось, что она совсем рядом, но на самом деле до неё было несколько десятков км – так прозрачен воздух. За ней виднелась ещё одна дымящая «голова» - вулкан Авачинский. Я всегда таскал с собой свой «ФЭД», но на аэродромах было запрещено фотографировать. Пришлось схитрить и сфотографировать вид из самолёта через раскрытую дверь. Но вскоре Муравьёв и другие москвичи извлекли свои фотоаппараты и стали спокойно сниматься около самолёта, я присоединился к ним и запечатлелся с коллегами на цветной обратимой плёнке. Мы прилетали сюда ещё дважды, чередуя эти полёты с полётами на север из Жуковского. В результате непрерывных полётов потерялось ощущение времени: никто из нас не мог сразу сказать местное время и дату, т.к. забывали перестраивать свои часы. Народ ночью толкался в коридорах гостиницы, не зная, «то ли вставать, то ли ложиться спать», а днём, полусонный, толкался в магазинах. Немного лучше чувствовали себя в Жуковском. И так было до 30 октября, когда мы уехали на отдых в Питер после завершения первого этапа испытаний. Камчатка произвела на нас сильное впечатление, это – совсем не «край света». Суровая красота, океанский простор, хорошо налаженный быт, редкие природные явления притягивают людей. Сюда мечтают добраться тысячи романтиков, но не всем это удаётся. Елизово расположено километрах в тридцати от главного города Камчатки Петропавловска. Елизово – небольшой городок,
                103
основным объектом которого является большой аэродром. Здесь все склоны холмов покрыты небольшими деревьями и зарослями шиповника. Холодные ветры и холодное океанское течение делают лето коротким и прохладным, поэтому буйной и мощной растительности здесь нет. Петропавловск раскинулся на нескольких холмах вокруг Авачинской бухты, в которой находится речной порт. Город с современными кирпичными домами, театром, кинотеатрами, множеством магазинов; транспорт – автобусы и троллейбусы. Снабжение здесь превосходное, в основном, морским путём; в магазинах всего полно, особенно фруктов. Чего только нет в рыбных магазинах! Рыба свежая, вяленая, мороженая, копчёная целиком и в виде балыка, солёная – и речная, и морская; полно крабов. Очень много консервов в различном виде и, конечно, красной икры лососёвых и их «мяса». В первое посещение магазина «Океан» я набрал около пяти кг невиданных у нас баночек и копчёных балыков. Экипаж предупредил нас, чтоб мы не покупали красную рыбу и икру, т.к. её закупим централизованно на рыбзаводе намного дешевле. Экипаж бывал здесь уже много раз и во всём знает «толк». Они всегда доставали на всех бочонок икры и живую кету, которую в обратном полёте техники разделывали и солили икру из неё. В Жуковском каждому из нас доставалось по майонезной баночке свежайшей икры. Нам приходилось съедать её, т.к. она долго не хранилась. Москвичам доставалась и вся свежая кета: мы отказывались от неё, нам её девать было некуда. Экипаж же вывозил рыбу ящиками, рыбный «бизнес», по-видимому, был налажен хорошо. Бродя по Петропавловску, мы сходили в гавань, полюбовались видом океана, открывающимся с холма. Хотели прогуляться по прибрежной полосе Тихого океана, но не нашли таковой: берег везде был обрывистым. Лишь в одном месте удалось достать ногой до воды, вода очень холодная и чистая: видны все камешки на дне, и сверху не определить истинную глубину. Вдали маячили силуэты сторожевых кораблей. Очень хотелось попасть в знаменитую Долину гейзеров, но экипаж разузнал, что она сейчас закрыта для туристов, а чтоб организовать туда экскурсию для нас, необходимо иметь достаточно времени (можно договориться с военными и слетать туда на вертолёте). А вот в Паратунку, где работают термальные бани, нас свозили. Там в домике раздеваешься, как в обычной бане, и выходишь на улицу в горячий бассейн, окутанный паром с запахом сероводорода. Вода довольно горячая, с пузырьками газа. Когда разогреешься, выскакиваешь на холод и растираешься полотенцем. Затем, как принято в России, разогреваешься изнутри пивом с вяленой рыбой или ещё чем… С испытаний я вернулся домой с неподъёмным рюкзаком, полным даров морей и океана, а также с банками тушёнки, паштета, соков, плиток шоколада и мешком карамели (лётные пайки), и с сувенирами.
        В полётах выявились недостатки в работе изделия А-722-04:                низкая помехозащищённость ЦВМ от импульсных помех в цепях питания;                Влияние на работу статического электричества: как только самолёт входил в «сухие» облака, похожие на густую дымку, аппаратура теряла сигналы РНС из-за возрастающих помех от разрядов электричества; невысокая достоверность определяемых               
                104
 координат после сбоев аппаратуры, необходима после этого точная привязка аппаратуры к истинным координатам.  Наилучшие результаты были получены в режиме «радиолага», когда нет сброса в «синхронизацию». Высокая точность определения координат получена в режиме «квазидифференциальном» с точной привязкой к взлётной полосе, но эта «привязка» работает ограниченное время (на расстоянии не больше 1000 км от места привязки). Необъяснимыми остались случаи перехода в «синхронизацию» без видимых внешних причин. Это неприятное явление заставляет всё время наблюдать за отсчётами координат, чтоб не оказаться после этого в другой фазовой дорожке с ошибкой в 20 и более км. Самым загадочным был отказ определять координаты длительное время в одном из полётов «Петропавловск – Жуковский». «Привязавшись» к стоянке, я задал «квазидифференциальный» режим, и мы «поехали». Всё шло прекрасно, пока мы набирали высоту и выходили на заданный курс. Через полчаса полёта изделие перешло вдруг в режим синхронизации и ни за что не хотело переходить в режим «Отсчёт». Включив осциллограф С1-42Б, рисующий картинку состояния радиоканала, мы не увидели посылок станций, уровень помех был просто невероятным. Закралось сомнение, что «сдох» приёмник или оборвался антенный кабель. В течение часа мы с Каменским пытались оживить изделие, меняя поочерёдно все блоки, имеющиеся в ЗИПе, и проверяя кабели, но всё было тщетно. Наконец, мы смирились с неудачей, выключили аппаратуру и сели играть в шахматы. Через каждый час полёта я включал изделие и убеждался, что ничего не изменилось. И только при подлёте к Жуковскому все шумы вдруг пропали, изделие заработало, как следует, и мы приземлились с отличными показаниями на ПУИ. Слава Богу, аппаратура оказалась исправной. Целый день мы с Копеловичем занимались анализом случившегося, но зацепиться ни за что не удалось: все другие системы работали в  обычных режимах, экипаж тоже не использовал никаких дополнительных средств связи, станции РНС «Маршрут» работали бесперебойно. Утешением было только то, что «Резьба» отработала «законно»: она среагировала на недопустимо высокий уровень помех. Но откуда взялись такие помехи? Этот случай так и остался необъяснимой загадкой. Выяснилось также, что на территории СССР существуют две зоны, названные нами «чёрные дыры», в которых нет приёма сигналов РНС: в районе Охотского моря и в районе Вологда-Шенкурск-Бакалда. Обо всех наших неприятностях я доложил Рыжову. Они, благодаря этому, нашли ряд очередных ошибок в программах, часть которых нам удалось исправить благодаря Вере Гончаровой в процессе полётов. Приезжал к нам и Рыжов, чтоб проверить на борту изобретённую «ловушку» сбоев ЦВМ по питанию. Оказалось, что ЦВМ имеет свою программу защиты своей информации от воздействия импульсных помех в цепях питания: при воздействии помехи она  мгновенно блокирует все вычисления, запоминая всю информацию, а после окончания помехи через некоторое время продолжает прерванные вычисления. Но мы-то работаем в режиме реального времени! Нам такие остановки смертельно опасны, поэтому Художилова и предусмотрела в этих случаях принудительный перевод изделия в режим синхронизации и обновления координат. Теперь все сбои ЦВМ будут фиксироваться и храниться в
               
                105
отдельной ячейке памяти. Это поможет нам понять причину частого перехода изделия в режим «Синхронизация»… Пока мы летали, в Ахтубинске подошёл срок начала Государственных лабораторных испытаний. В Жуковском началась обработка материалов лётных испытаний, к концу года должен быть подписан «Акт…» и согласован с нами. Пока же мы (Круглов, Шитов Валера – специалист по имитатору ФРНС, Цеглевский и я), сразу после праздника 7 ноября, отправились в Ахтубинск. Проводить испытания было приказано отделению майора Городничина Леонида Ивановича (вскоре он станет подполковником) из отдела уже знакомого нам Беха П.Н. Так началось знакомство с новым коллективом ГНИКИ, с которым мы будем тесно сотрудничать до самого моего увольнения из ЛНИРТИ: Городничин Л.И., Ливада Александр (майор), ст. лейтенант Анохин Юрий (в последствии майор), лейтенант Соколов (в последствии майор). Они будут курировать всю аппаратуру, разрабатываемую по нашей тематике. Бывая в Ахтубинске довольно часто, мы удивлялись, как быстро «растут» молодые ребята в военных НИИ. Те, кто во время службы не сумеет занять должность подполковника (начальника отделения, по-нашему – лаборатории), ходят в звании майора, но мобилизуются с присвоением очередного звания – подполковника, такой у военных неписаный закон… В одной из комнат отделения Городничина был прекрасно оборудован стенд для исследования изделия А-722-04 в соответствии с «Программой и методикой испытаний…», показали нам также механические стенды и климатические камеры. Надо сказать, что испытательная база ГНИКИ со времён «Альфы» заметно изменилась в лучшую сторону. Стендом в лаборатории «заведовал» лейтенант Коля Соколов – симпатичный стройный блондин, очень добродушный молодой человек. Вскоре мы убедились, что кроме Коли Соколова в хозяйстве лаборатории не ориентируется никто. По любому нашему вопросу вызывался лейтенант Соколов, и ему давался приказ «разобраться» с нами. Поэтому мы стали обращаться прямо к нему. Коля был в лаборатории как бы «сестрой-хозяйкой», все мелкие заботы свалили на него как на самого младшего по званию. Устроились мы в гостинице «Волга», все в одном номере. В то время только что появился «Кубик Рубика», Круглов с Цеглевским серьёзно увлеклись им, стараясь разгадать его алгоритм, строили какие-то диаграммы, споря до опупения. Мы с Валерой подтрунивали над ними. Все вместе играли в карты… В городе появилась «Большая ахтубинская стена» - необъяснимое для нас сооружение. По чьей-то прихоти в МО, а возможно и местного военного руководства, было решено отгородить военный городок, т.е. центральную часть Ахтубинска, от «надоедливого» населения. Витиеватая уродливая стена из железобетонных плит разделила «войну» и «мир». Это сразу усложнило сообщение между районами города, т.к. все автобусы были вынуждены петлять вдоль этой стены. Сначала установили несколько КП и пропускали вовнутрь только военнослужащих. Однако вскоре, убедившись в бессмысленности этого, контроль этот сняли, потому что единственные кинотеатр, универмаг, ресторан в городе и многие крупные магазины и учреждения были отрезаны от гражданского населения. Стена, теперь тоже бессмысленная, стала памятником чьей-то глупости. Через несколько лет она будет снесена, и сообщение восстановится по прежним маршрутам.
                106
В свободное время мы бродили по всем районам Ахтубинска, приобретая что-то для дома. В продуктовых магазинах, особенно на пристани, очень много свежей рыбы, и везде есть чёрная икра. Икру нам советовали покупать у рыбаков: дешевле и вкуснее. Отъезжающие из Ахтубинска командированные всегда увозят с собой осетровую икру и сазанов. Сазаны ловились здесь огромных размеров. Мы видели, как в магазине упаковывали такого «поросёнка» целиком, и два парня уносили его вдвоём, держа за верёвки у головы и хвоста. Осенью в Ахтубинске очень грязно, да и летом в дождь – тоже. На ногах в это время липкая грязь почти до колен, при входе в каждое учреждение и в подъезды домов есть специальные решётки и скребки для очистки грязи, а также баки с водой и швабры на коротких рукоятках, чтоб промыть обувь. В ГНИКИ мы изучили методику предстоящих испытаний, сделали много замечаний по существу, которые тут же были внесены в документацию. Валера Шитов объяснил все тонкости работы с имитатором ФРНС и с измерительными приборами, контролирующими уровни сигналов станций и уровни шумов. Убедившись в исправности своей аппаратуры, мы дали «добро» на начало Гос. лабораторных испытаний. В ноябре должны снять все характеристики изделия в нормальных условиях на стенде лаборатории Городничина, а в декабре  поставить его на механические и климатические испытания. Договорились, что мы будем приезжать сюда по первому вызову, а пока уедем в Ленинград, хотя сначала нас отпускать не хотели. Обратно, как и сюда, мы улетели самолётом «Аэрофлота» через Волгоград. Кстати, в Ахтубинск мы прилетели с приключениями. Уже объявили, что самолёт начал снижаться и через 20 минут приземлится в аэропорту Волгограда, но прошло 20, 30 минут, а Ту-134 всё барахтался в густой пелене тумана. Наконец, я почувствовал, что самолёт начал набирать высоту, и спросил у стюардессы, что случилось. Она объяснила всем, что из-за плохой видимости самолёт сядет в Астрахани. Действительно, через час мы приземлились в Астрахани и перешли в  здание аэровокзала. В аэропорту скопилось уже несколько самолётов, не севших в Волгограде, Саратове и ещё где-то. Народ толкался, прислушиваясь к объявлениям. Через два часа объявили срочную посадку на наш рейс, а ещё через час самолёт наш начал снижаться в Волгограде. Но снова повторилось всё то же: порыскав в тумане, самолёт снова пошёл вверх и улетел в Астрахань. Там нам предложили перейти в гостиницу и переждать до завтра. Но мы должны быть завтра к 9 часам в ГНИКИ! Поехали на разведку на ж.д. вокзал, и там решили ехать на ночном поезде, следующем в Москву из Средней Азии. Оставшееся время убили в ресторане на привокзальной площади. Когда пришёл поезд, двери нашего вагона оказались наглухо закрытыми. Долго мы барабанили в дверь, пока не выглянула заспанная проводница, заявившая, что свободных мест нет, обозвав нас нехорошими словами. Однако у нас были билеты с указанием вагона, и она нас впустила, проворчав: «Ищите!» Действительно, мы не нашли ни одного свободного места! Двери в соседние вагоны были заперты, так что светила вероятность простоять 6 часов в тамбуре. Но всё же лучше лежать, чем стоять, и мы, кряхтя, забрались на третьи полки, распихав тюки багажа. Я практически не спал.  Наконец, проводница известила о прибытии поезда на станцию «Ахтуба-1». У Валеры Шитова исчезла куда-то меховая шапка из ламы. Он начал «трясти» всех в своём купе –
                107
никто её не видел и ничего не знал о его чудесной шапке. Но вот кто-то в другом конце вагона  сказал, что у них лежит какая-то шапка, и это оказалась именно она, но как она туда «ушла», осталось загадкой. Полусонные, неумытые и помятые, появились мы в ГНИКИ, где нас ждали ещё вчера…
        В начале декабря нас снова вызвали в ГНИКИ. Удивительно, но «Резьба» сходу прошла механические испытания  всего с одним отказом (по вине комплектующего изделия)! А нам предрекали «завал» в этом виде испытаний. Сейчас изделие уже 4 дня стоит на испытаниях на влагоустойчивость. Это самое тяжкое испытание: 10 суток при температуре + 40 градусов и влажности 98 %. Нам предстояло согласовать все возникшие вопросы и протоколы уже проведённых испытаний, а также ознакомиться с замечаниями, которые ГНИКИ собирается вносить в «Акт по результатам испытаний», который должен быть готов к Новому году. В Армии всё идёт по плану: если работа в плане декабря,  то акт по её завершению будет в декабре, какие бы результаты испытаний не оказались. Нам же «светил» положительный акт! И тут в наше присутствие произошло, если не ЧП, то крайне неприятное событие, вызвавшее у меня буквально «дрожь в коленках». Я включил питание, чтоб проверить работу изделия, и в тот же момент в камере раздался взрыв, и всё погасло. Все застыли с открытыми ртами. Я увидел, что руки мои дрожат, т.к. я понял, что произошло что-то ужасное. Но надо что-то делать! Я открыл камеру и сразу почувствовал запах горелого железа и увидел чёрное пятно на месте разъёма питания, а в боку разъёма зияла дыра. Когда две части разъёма рассоединили с помощью водопроводного ключа, я не поверил своим глазам: в разъёме не было ни одного контакта, все они испарились! Разъём переходил из рук в руки. Все чесали загривки: такого ещё никто не видел. По существующим правилам испытания должны быть остановлены (с оформлением соответствующего решения), должна быть установлена причина случившегося, после чего восстановить изделие, предъявить его снова на испытания, оформить решение о продолжении испытаний и вновь провести испытания на влагоустойчивость в течение 10 суток. Получалось, что до конца года испытания не провести, хотя они и были в плане четвёртого квартала у ГНИКИ. Все просто растерялись и были в унынии. Городничин заявил, что завтра он пойдёт докладывать о случившемся командиру (генералу Исаеву), и будет принято какое-то решение. Я уже смирился с неудачей и с ненавистью смотрел на сгоревший разъём. И вдруг мелькнула шальная мысль: «А что, если…?» Ведь замыкание случилось НА ВХОДЕ изделия. А что с изделием-то? Тут же «высветилось», что по документации кабели в состав изделия не входят! Быстро найдя в ЗИПе пару нужных разъёмов, я своими мыслями поделился с Цеглевским, и он договорился тут же, что нам разрешат замену выгоревших разъёмов. Коля Соколов организовал паяльник, через час всё было готово. Прозвонка показала, что замыкания на входе изделия нет, и я с замиранием сердца включил питание. «Резьба» работала, как ни в чём не бывало! Все снова собрались посмотреть на наше «чудо», долго щёлкали всеми переключателями, проверяя работу изделия во всех режимах, и действительно убедились в полной его работоспособности. Цеглевский с Городничиным ушли к начальнику отдела
                108
полковнику Беху и вскоре вернулись с ошеломляющим известием: испытания решили вообще не прерывать, а продолжить с того момента, на котором остановились, зафиксировав отказ по вине комплектующего изделия (т.е. не по вине разработчика)! Учли здесь и тот факт, что на отыскание и устранение неисправности мы справились всего за два часа. На радостях вечером мы всем коллективом кутили в офицерском кафе. Меня интересовал вопрос, поставили ли о случившемся генерала Исаева, но я его так и не задал на всякий случай… Через пять дней испытания на влагоустойчивость , а вместе с этим и Государственные лабораторные испытания, изделие А-722-04 прошло успешно! С первого захода! Такого от нас никто не ожидал, даже ГНИКИ! Количество отказов соответствовало допустимым нормам. Замечаний, конечно, было много, но все они были не существенными. И главное: не было замечаний по «Перечню № 1» (это существенные замечания, требующие переработки конструкции). Самым серьёзным было замечание: изделие не соответствует требованию ТТЗ по массе (превышает на пару кг). Ещё пару дней мы «обсасывали» все замечания по будущему «Акту…», причём мне доверили сформулировать большинство замечаний, чтоб они устраивали и нас, и ГНИКИ. Так часто делается, чтоб в дальнейшем упростить согласование «Акта…»  Вернулись в ЛНИРТИ мы победителями, нас все поздравляли. Причём, слух о том, что в «Резьбе» «сгорел блок питания, а она всё работала», дошёл до Москвы! А конец этого был такой, что в первом квартале 1981 года все получили приличную премию, а меня занесли на «Доску Почёта» института… В феврале я снова слетал в Ахтубинск на согласование «Плана мероприятий» по результатам Гос. лабораторных испытаний. Нам определили срок в 6 месяцев на устранение всех недостатков, предстояла очередная корректировка КД. Всё свободное время я «убивал» на шлифовку всех узлов БСС, изучая все новинки микроэлектроники. Много чего появилось интересного, кое-что нам удалось согласовать для применения и реализовать в изделии. Времени, прямо скажем, не хватало. Добавилось много новых забот: Агроскин со своей «Резьбой-М» «влез» в НПК (Навигационно-пилотажный комплекс) системы ледовой разведки «Нить», и на стенде НИИ «Электроавтоматика» у Нарвских Ворот началась комплексная отладка «Нити». Много сил пришлось потратить, чтоб изделие А-716 в составе НПК заработало от имитатора ФРНС. Агроскин занимался только матобеспечением, а к «железу» боялся прикасаться. Мне, Гончаровой и Орлову пришлось на несколько лет «прописаться» на «Электроавтоматике». Там, кстати, работали «наши» туристы Толя Крндратьев, Бронислава и Сергей Балашовы. Фирму сначала возглавлял Филиппов, а позже Липин Х.Ш. (Хайм Шейкович), ставший позже Липиным Е.С. (Евгением Сергеевичем). Началось также согласование размещения изделия А-722 на объектах (самолётах Ту-95 МС, Ту-95 К-22, Ту-142 М, требующее огромной переписки. К тому же меня выбрали, как я не сопротивлялся этому, председателем профбюро отдела, пришлось заниматься ещё и людскими проблемами. До этого много лет председателем был Орлов Володя, ему это «осточертело». И он отказался, ссылаясь на больное сердце ( у него был врождённый порок сердца). В то же время началась подготовка к серийному производству изделия А-722. Серийным заводом для нас был прописан Московский Радиозавод, известный нам лишь телевизором «Темп». Завод оказался «не очень»,
                109
со слабой технологической базой и «мохнатой рукой» в министерстве. Первый же приезд к нам конструкторов с МРЗ поверг всех в шок: они отказались принять к производству наши многослойные печатные платы! Эти платы были нашей гордостью: их признали лучшими по технологии в министерстве радиопромышленности, и они были освоены нашим опытным заводом. МРЗ же оказался не способным запустить их в производство! Не буду пересказывать всю «возню» вокруг плат, скажу только, что Янковский ничего не смог сделать, найти другие пути выпуска изделия А-722. Наконец, можно было взять на себя изготовление плат (на опытном заводе, и завод был бы загружен), но появилось решение, утверждённое министерством и согласованное Заказчиком, обязывающее нас переработать все платы на двухслойные в угоду МРЗ. Это был первый серьёзный удар по «Резьбе». В результате пришлось бросить все силы на перевыпуск КД и с опозданием запустить первую опытную партию изделий в производство прямо «с листа», выгребая возникшие ошибки в КД уже в условиях МРЗ в нервной обстановке. Наше изделие вёл сектор ОГК МРЗ, возглавляемый Беловым Виктором. Белов оказался беспринципным рвачом, которому важней всего было сорвать побольше денег, а изделие его мало интересовало. Другие изделия ЛНИРТИ по нашей тематике позже попадут в производство на вновь построенный на Украине в г. Хмельницком завод, который очень серьёзно и благосклонно отнёсся к нашим изделиям. Там не было никаких забот, все проблемы завод взялся решать сам, изредка обращаясь за помощью к институту. Это – мечта любого разработчика. Нам же пришлось буквально «проталкивать» наше изделие через МРЗ, держа там своих «толкачей». Позже у нашего руководства «раскроются глаза» и прояснится, что так специально всё и делалось, чтоб дать дорогу внезапно появившемуся при МРЗ ОКБ «Компас» со своим «Квитком», но об этом – позже…                Пока мы, не считаясь со временем, выполняли «План мероприятий по результатам Гос. лабораторных испытаний» и корректировкой КД под МРЗ, пришёл приказ о проведении в июне-июле Государственные лётные испытания изделия А-722-04. Рыжов с девушками-программистами едва успели подготовить к испытаниям два комплекта блоков памяти. Рыжов решил и сам посмотреть на своё детище в реальных полётах. Во главе с ним мы в старом составе выехали в начале июня в Жуковский. Предстояло сделать несколько полётов из Жуковского за полярный круг, затем перебазироваться на Кольский п-ов в Оленегорск, оттуда слетать на Северный полюс (!), потом на Чукотку и, в завершение, в Алма-Ату, чтоб проверить работу изделия в южной зоне ФРНС «Маршрут». Компания в Жуковском собралась внушительная: кроме специалистов от МАП и МРП было 6 человек от ВВС, в т.ч. штурманы от ГНИКИ, НИИ морской авиации из Феодосии, Центра дальней Авиации из Монина. От ЛИИ работу изделия будут оценивать ещё два штурмана, так что штурманское заключение дадут сообща пять штурманов. Такое внимание штурманов объяснимо: наконец-то у нас появилось изделие, дающее непрерывно всю навигационную информацию в том виде, какой нужен для управления полётом. При надёжной работе изделия жизнь штурманов здорово облегчится, а если пульт индикации разместить и в кабине пилотов, лётчики смогут вести самолёт без помощи штурмана. Другими словами, появляется так называемый «электронный штурман».
                110
Жили мы в гостинице ЛИИ на ул. Речной. Все вместе собирались в одном номере на ужин, пели под гитару (в наземную группу был включён Андрей Маковецкий, гитарист). Почти всегда у нас гостил Саша Ливада, хотя жил он в туполевской гостинице «Дружба». Ливада был очень компанейским человеком, остроумным и юморным, неплохо также играл на гитаре. Обучил нас некоторым песням из репертуара ГНИКИ, называл всех нас «ушастыми» или «академиками». Иногда заходил в гости Копелович. В гостинице к нам, ленинградцам, относились очень хорошо. Все  дежурные знали нас в лицо, помогали с посудой, иногда выручали нас чаем для заварки, специями, сахаром; при дефиците мест делали для нас «переселения» в гостинице, чтоб освободить для нас хотя бы один «свой» номер, который и становился «штаб-квартирой» и вечерним кафе. В свободное время бродили по городу или выезжали в окрестные места. Иногда к нам присоединялся Коля Шадриков. В ЛИИ мы уже «примелькались», появилось у нас много знакомых, с которыми мы раскланивались при встрече в городе. Очень приветлив с нами был Лёня Попов, штурман на предыдущих испытаниях, он очень любил Ленинград… В один из выходных мы отмечали чей-то день рождения и пошли с Кругловым в центр за продуктами. Около памятника Жуковскому встретили Ливаду и сообщили ему о «мероприятии». Он сказал, что у него куча дел, но если сможет, зайдёт к нам. А к себе в «Дружбу» он всегда приглашал нас «к шести с четвертью». Мы сначала не понимали эту «странность», пока он сам не «раскололся»: надо приходить к шести, имея при себе «четверть» водки. Купив всё необходимое, мы с Кругловым пошли в свою гостиницу через лесок. Ещё из леса, при подходе к гостинице, услышали гитару и знакомый голос, доносившийся от ёлочных макушек. Когда вышли к гостинице, были немало удивлены: на окне третьего этажа (в нашем номере) сидел, болтая ногами, Ливада, напевая песенку. Как он нас опередил, осталось загадкой. Вот такой он, майор ВВС Саша Ливада! От ГНИКИ штурманом, оценивающем наше изделие, был майор Дима Коваленко, тоже интересный мужик. Они «сошлись характерами» с Володей Кругловым и в дальнейшем стали «дружить семьями». Дима у нас бывал редко, т.к. лётный состав жил в отдельных гостиницах и по своим правилам.                Самолёт наш поставили почему-то на дальнюю стоянку в отряд Мясищева, куда приходилось ездить на автобусе. В столовую мы ходили там же или обедали прямо в отряде на стоянке, куда обеды привозили в больших термосах. Полёты на север проходили нормально по обычным маршрутам: Вологда – Шенкурск – Нарьян-Мар – Амдерма – Диксон – о. Панкратьев – о. Колгуев – Канин Нос и т.д. Я опять любовался сверху родными местами. Иногда, как и прежде, изделие «взбрыкивало» и переходило в режим «Синхронизация». При этом Ливада подходил к нашей стойке с аппаратурой и понарошку пинал блоки ногами. Мы согласно кивали головами: «так им и надо»! Через некоторое время изделие начинало хорошо работать, как ни в чём не бывало. Причину такого поведения нам никак не удавалось установить, хотя нам было ясно, что виноваты были шумы большого уровня в канале радиоприёма. А Рыжов склонялся к тому, что есть ещё не обнаруженные программные ошибки. Пытаясь с этим разобраться, после полётов

                111
тщательно анализировали время включения тех или иных систем самолёта, но связь сбоев с включениями не обнаруживалась. Делали также запросы на наш КП в ЛНИРТИ о стабильности фаз сигналов РНС «Маршрут» в то или иное время, и всегда получали ответ, что никаких сбоев в системе не зафиксировано…                25-го июня, собрав имущество, мы улетели на Кольский п-ов. Из Оленегорска планировались полёты в высокие широты и в точку Северного полюса. Оленегорск расположен на берегу красивого озера, город небольшой, довольно чистый и хорошо снабжаемый. Через него проходит железная дорога на Мурманск, ж.д. станция именуется «Оленьей». На противоположном высоком берегу озера находится военный аэродром и закрытый городок Высокое, где мы и обосновались. Местечко это неожиданно для нас оказалось настоящим оазисом, просто раем! По склону вдоль озера росли огромные пушистые голубые ели, а чуть повыше раскинулся большой парк с аккуратными аллеями, буквально «напичканный» диковинами в виде героев русских народных сказок, сделанных мастерами из стволов, ветвей и корней деревьев. То и дело встречаются лешие, кикиморы, трехглавые Горынычи, Соловьи-разбойники и прочая нечисть. Есть и «Поляна сказок», на которой из дерева же созданы сюжеты из «Репки», «Колобка», «Вороны и лисицы», «Руслана и Людмилы» и многих других всеми любимых произведений. Но это ещё не всё: в центре парка на косогоре, откуда открывается чудесный вид на озеро, стоит красивый особняк с газонами и клумбами вокруг. Это – «Дача Фиделя Кастро». Оказывается, когда Хрущёв приглашал кубинского лидера в гости, самолёт летел из Гаваны через Северный полюс. И было решено дать Фиделю отдых перед переговорами в Москве. Чтоб он чувствовал себя комфортно, и построили специально этот домик. До сих пор внутри всё содержится в прежнем виде. Есть персонал, ухаживающий за этим «объектом». Как он используется в настоящее время, мы не узнали. В окна можно было увидеть ковры на полу и картины на стенах.  Но окончательно мы были сражены, когда попали в первый раз в столовую. Вообще в городке две столовые: одна -- для лётно-технического состава, другая – для всех остальных. Нас, конечно, определили в первую. В этой столовой также имелись два зала: для лётного состава и для технического. И здесь нас разделили по «рангам»: всех испытателей аппаратуры отнесли к лётному составу, а команду обслуживания самолёта – к техническому. В столовой была такая чистота, что хотелось снять обувь. На столах сияли чистотой белые скатерти, на окнах висели красивые шторы, у столов стояли мягкие удобные стулья. Нарядные официантки (ими работали офицерские жёны) стояли у каждого столика. На столах нас уже ждали разные закуски и напитки: овощные салаты, селёдка, варёные яйца, сыр, копчёная колбаса, масло, шоколад, фрукты, специи и в графинах сок, квас, клюквенный морс, топлёное молоко, а в бутылках – минеральная вода. Для лётчиков реактивной авиации этот набор был ещё круче! Как только мы сели за стол, официантка тут же предложила меню и спрашивала, что кому подать на первое, тут же исчезала и буквально через минуту всё уже стояло на столе. Как только освобождалась у кого-то тарелка, она тут же исчезала со стола, и следовал вопрос, что принести на второе, с каким гарниром и в каком количестве. В меню было практически всё, что
                112
подают в лучших ресторанах, за всё время нам ни разу ни в чём не отказали, мы даже в меню не заглядывали, а заказывали то, чего хотелось. Я даже рискнул однажды заказать суп с белыми сушёными грибами, и он тут же появился передо мной! Приготовлено всегда всё было очень вкусно. Все оставшиеся на столе закуски можно было уносить с собой, что мы и делали, употребляя их за ужином в гостинице. В столовой был и отменный буфет, в котором продавались крепкие напитки в бутылках на вынос. Такой «кормёжки» мне у нас больше не приходилось встречать. В довершение ко всему в самом Оленегорске было полно шикарной черешни, её завозили сюда целыми Ан-12. Вот уж не думал я поесть вдоволь черешни за полярным кругом! До сих пор я всем говорю, что трижды жил при коммунизме: в Оленегорске, в Эстонии (2 года службы офицером в армии) и в Индии (три месяца командировки)… Два полёта сделали мы до Северной Земли и обратно. В одном из полётов наблюдали большой корабль, идущий по изумрудному океану прямо на север. Что ему понадобилось на севере? Возможно, тоже какая-нибудь экспедиция… 29-го июня мы отправились в основной полёт – в точку Северного полюса. В навигации это особая точка, в которой сходятся все линии географических меридианов, цена одного градуса долготы там ничтожна. При приближению к полюсу легко потерять истинную долготу и после пролёта полюса легко ошибиться с направлением, т.к. курс, куда бы ты ни двигался, будет одинаков: 180 градусов. В определении координат с помощью ЦВМ есть большая неприятность: в некоторых уравнениях сферической тригонометрии в знаменателе присутствует косинус широты, а косинус 90 градусов, как известно, равен нулю. ЦВМ не может справиться с делением на нуль, т.к. при этом переполняются все регистры, хранящие результаты деления, и машина «затыкается». Чтоб этого не происходило, придумали приём: при приближении к полюсу (на широте около 87 град.) в алгоритмах предусмотрен переход к вычислениям в относительных координатах. Условно точка СП как бы переносится на экватор, т.е. к широте в координате объекта прибавляется 90 градусов, ЦВМ делает вычисления с новой широтой, получает условное место объекта и к нему добавляет расстояние, равное расстоянию от экватора до полюса. Таким образом спасают ЦВМ то «головной боли». Всё это нам и предстояло проверить на практике… По мере приближения к полюсу флюктуация в показаниях долготы на ПУИ возрастала, и вскоре ими стало невозможно пользоваться, они «болтались» от нуля до 180 градусов – полюс приближался. За нашим пультом сидел Рыжов, все облепили его, как муравьи, чтоб не пропустить момент перехода широты через 90 градусов. И вот Рыжов произнёс: «Полюс пройден!», т.к. «наша» широта пошла на убыль, но штурман молчал. Наконец, через несколько секунд услышали его голос: «Есть полюс!» Все рявкнули: «Ура!» и стали поздравлять друг друга. Откуда-то появился ящик «Шампанского» и фужеры (такая традиция в авиации, подобная пересечению судами экватора). Ведь самолёты через полюс пролетают очень редко. Весь экипаж к нам присоединился, доверив самолёт автопилоту. Все вместе сфотографировались, оставили свои автографы в разных документах… Мы пролетели около 200 км за полюс, сделали круг вокруг полюса и легли на обратный курс. Праздник продолжался весь обратный путь. Мы все расписались в
                113                бортжурнале, на электротитане Сергей Муравьёв жирным фломастером написал дату и время достижения полюса: 29.06.81, 14 ч 49мин. Он обещал, что по возвращении в Жуковский закажет металлическую табличку и поместит её где-нибудь, что позже и сделал. Я в своём навигационном журнале тоже собрал подписи всех членов экспедиции. Празднуя это событие, мы позабыли про свою аппаратуру, но я вскоре всё же заметил, что «Резьба» перешла в режим синхронизации. Вывести её из этого режима не удалось. Круглов включил осциллограф, чтоб выяснить помеховую обстановку. Больших шумов не обнаружили, но фазы принимаемых сигналов словно взбесились, непрерывно «метались» туда-сюда. Когда перешли на медленную развёртку осциллографа, с изумлением увидели в каждом канале, по меньшей мере, по шесть (!) станций РНС «Маршрут». Долго крутили ручки осциллографа, ничего не понимая. На всякий случай заменили БСС на блок из ЗИПа. Ничего не изменилось, рядом с посылками станций существовали их «тени». Через некоторое время обнаружилась закономерность: по мере удаления от полюса амплитуда основных посылок увеличивалась, а «теней» - уменьшалась. Тут-то Круглова и осенило! «Братцы, - говорит он, - это же «супостаты» врубили нам вдогонку синхронные помехи!» Сразу появилась объясняющая всё версия: где-то на Аляске или на одном из островов океана установлен электронный «шпион», который может включаться (через спутник) по команде; он принимает сигналы «Маршрута», усиливает их и с некоторой задержкой их переизлучает. Просто и эффективно! И от этих помех нам не избавиться: подавив их, угробим и свои собственные сигналы. Когда мы пересекли нашу береговую черту, сигналы «теней» настолько уменьшились, что «Резьба» заработала нормально. После возвращения Рыжов написал докладную записку по этому поводу, которая была направлена институтом в МРП и Заказчику. Этот полёт, кроме «покорения» СП, позволил сделать интересные выводы: за полётами нашей авиации в районе крайнего севера следят «супостаты»; у «супостатов» имеются электронные постановщики синхронных помех на наших рабочих частотах. Само собой напрашивается вывод, что и мы можем организовать синхронные помехи на рабочих частотах «Омеги»…  30 июня мы совершили последний полёт на севере с возвращением в Жуковский.                Отдохнув несколько дней дома, мы снова уехали в Жуковский на вторую серию полётов, и 08.07.81 вылетели на Чукотку. Этот полёт тоже имел интересные нюансы. Вылет был назначен на 10 часов, мы вовремя прибыли на КДП, прошли медосмотр и ждали в комнате отдыха лётного состава приглашения на вылет. Только в 15 часов за нами пришёл автобус и доставил всех к самолёту. Самолёт вырулил на полосу и долго «гудел», не взлетая (обычно он сразу взлетает, чтоб освободить полосу). Всё же взлетели и забыли про это. Через 10 часов, уже утром по чукотскому времени, самолёт вошёл в зону аэродрома Анадыря. Как гром средь ясного неба прозвучал с аэродрома отказ нас принять: аэродром «закрыт». В таких случаях самолёт должен следовать обратно или на запасной аэродром. Но куда? Началась перепалка нашего командира с диспетчерами на земле. Старостенкова непросто напугать, он всё взвесил, послал диспетчера на «три буквы» и заявил, дальше ему лететь не на чём, «добро» на этот полёт было получено. И он садится. Через 20 минут мы были уже на земле и ждали, что будет дальше. К самолёту сразу подкатила вооружённая охрана, нас «арестовали». Подъехал УАЗик, из которого
                114
вышел грозный полковник, из самолёта навстречу ему вышел Старостенков. Мы с интересом наблюдали, что будет дальше. Полковник и Старостенков остановились в нескольких метрах друг от друга, вдруг одновременно взмахнули руками, шагнули друг к другу и начали обниматься! Геннадий Иванович махнул нам рукой,  мы дружно вывалились из самолёта, и он представил нам своего старого друга, с которым не виделись много лет и вот так необычно встретились. Полковник был начальником местного гарнизона, аэродром он закрыл потому, что им не завезли своевременно топливо, и возник острый дефицит его. По правилам, если аэродром принял самолёт, должен обслужить его и заправить топливом. Как только все вышли из самолёта, экипаж собрался у конца левого крыла, что-то там рассматривая. Мы тоже подошли туда. На нижней плоскости крыла красовались две довольно глубоких царапины. Произошло вот что. В Жуковском мы взлетали с малой полосы, т.к. большая была закрыта на ремонт (её готовили к возможной посадке «Бурана»). Такому гиганту, как Ил-62, полоса оказалась «тесноватой», при развороте в конце полосы перед стартом он крылом задел за какой-то знак, стоявший на железном стержне вблизи полосы, и свалил его. Перед командиром стала непростая дилемма: вернуться на стоянку для осмотра крыла и отменить «пробитый» с трудом полёт, или взлетать. Вот почему долго «гудели» на полосе. Старостенков всё взвесил и решил взлетать… Теперь же мы оказались объектом внимания № 1. Нас разместили в гостинице войсковой части, в их столовой кормили прекрасно и почти даром. Погода на Чукотке стояла неплохая, было прохладно, но без ветра. Был выходной, и мы отправились изучать окрестности, посмотреть на живую тундру. По сравнению с кольской лесотундрой картина здесь печальнее: растительность очень чахлая в виде жидких кустиков, в основном же – зелёные и бурые мхи. На кочках обнаружили клюкву. Осмотрели вход в одну из угольных шахт, представляющий собой обычный лаз, накрытый шатровой палаткой, а вот откуда достают уголь, так и не поняли: вблизи не было видно никаких угольных пирамид. Добываемый здесь коксующийся уголь считается очень высококачественным и дорогим, вывозят его только морским путём. Сходили мы также в посёлок местных аборигенов, объединённых в рыболовецкий колхоз. У них как раз был какой-то праздник. Жили они в небольших полуразвалившихся деревянных хибарах, в центре посёлка работала ярмарка. Продавалась, в основном, рыба, а также меха и изделия из дерева и рога оленя. Удалось увидеть настоящих чукчей, пьяных вдрызг. Чукчам разрешены здесь лов любой красной рыбы и охота на морского зверя (нерпу, белуху и др.), иначе они (чукчи) все просто вымрут. Всему остальному населению это запрещено. Бухта в районе посёлка Шахтёрский, где и находится аэродром, довольно красива: в воде отражаются многочисленные сопки, как бы тающие в дымке. Из Шахтёрского в Анадырь, расположенный на другом берегу бухты, ходит по расписанию теплоход, и мы поехали в столицу. Прошлись по городу, зашли в меховое ателье, где шьют шапки из меха нерпы. Стоят они дороговато, никто не рискнул купить, хотя смотрятся они прекрасно, мех очень качественный. Оставшееся время провели на пирсе, наблюдая за нерпами и белухами. Нерпы плавают повсюду, везде появляются их усатые мордочки. Поймав рыбу, всплывают и, плывя на спине, отъедают голову, а тушку
                115
отбрасывают. Белуха появляется реже, но нам повезло: к пирсу подошли несколько белух. Это очень крупное животное весом по нескольку сот кг, относящееся к отряду китов: мощное сигарообразное тало с точно таким же хвостом, как у китов, сверху в области шеи находится дыхало – отверстие для забора и выброса воздуха; тело – совершенно белое. Несмотря на внушительные размеры и кажущуюся медлительность, белуха очень легко ловит кету и лакомится ею. Я сфотографировал белуху, но она сквозь воду оказалась почти не видной… Из Анадыря мы сделали два полёта на север через остров Врангеля и Новосибирские острова до Тикси и обратно. Следующий полёт был спланирован так, чтобы пересечь меридиан 180 градусов, т.е. перейти в другое полушарие и проверить наш алгоритм смены знака долготы при переходе из восточного в западное полушарие.              12.07.81 наш самолёт взял курс на восток к бухте Лаврентия. Командир пообещал нам показать необычное явление. Мы пересекли сто восьмидесятый меридиан, наша аппаратура правильно среагировала на это, поменяв знак долготы с «+» на минус. Быстро стало светать, и из-за горизонта вывалился огромный солнечный шар, мы в это время оказались над Беринговым проливом и стали разворачиваться обратно, успев сверху взглянуть на Аляску. Постепенно стало смеркаться, и Солнце вскоре нехотя спряталось за горизонт. Через час снова наступила ночь, а самолёт повернул на юг в сторону Магадана и Петропавловска. Вскоре снова начался рассвет, и вдруг кто-то радостно сообщил, что Солнце восходит снова! Это и было необычное явление, обещанное Старостенковым. За один полёт мы дважды побывали в дне и в ночи! Долетев до Камчатки и полюбовавшись белоснежными конусами вулканов, мы вернулись обратно в Анадырь.                На следующий день мы намеревались улететь во Владивосток, из Владивостока вернуться в Жуковский через Новосибирск, пролететь вблизи передающей станции РНС «Маршрут», оценить уровни её сигналов и проверить, как поведут себя наши приёмники при сверхмощных сигналах на входе. Но получилось всё не так. Началось с того, что Володя Круглов забыл в Анадыре свою рабочую записную книжку и очень расстраивался, т.к. в ней были очень нужные сведения, которые он заносил туда, по-своему их кодируя, в течение многих лет. Без этой книжки он был как без рук. По этому поводу наш радист дал длинную телеграмму нашему знакомому полковнику (начальнику гарнизона) с просьбой найти вместе с администратором гостиницы эту книжку и переслать в Ленинград на адрес Круглова. Мы утешали Володю, как могли. Через 4 часа полёта, когда мы были уже над Камчаткой, получили сообщение, что Владивосток «закрыт» по метеоусловиям, надо следовать в Хабаровск. В Хабаровск – так в Хабаровск! Самолёт летел над Курилами, под нами медленно проплывали конусы спящих вулканов, когда пришло сообщение о закрытии аэропорта Хабаровск. Стали запрашивать землю, какие есть запасные аэродромы. Принимали только Иркутск и Новосибирск. Старостенков сказал, что до Новосибирска не дотянем, остаётся только Иркутск. Можно, правда, вернуться в Анадырь, там-то мы точно сядем! Ещё некоторое время самолёт летел на юг, мы миновали остров Матуа, когда командир принял решение возвращаться в Анадырь. Мы во всём «винили» Круглова: если б не его записная книжка, мы побывали бы во Владивостоке. А Круглов не верил в такое везение и радовался, как ребёнок.
                116
Нас встретили, как родных, разместили по старым номерам. Администратор торжественно вручила Володе его «Талмуд», он сбегал в магазин и купил ей коробку шоколадных конфет. Вечером, естественно, был банкет по поводу «воскрешения» кругловской книжки. На следующий день все отдыхали. Вдруг в гостиницу вбежал кто-то из техников и передал приказ Старостенкова: через 20 минут всем быть в самолёте! В темпе рассчитались с гостиницей, похватали вещи, внизу нас ждал армейский автобус. Проводить нас пришёл командир в.ч. – начальник гарнизона. К Анадырю, оказывается, приближался штормовой фронт и, если мы не взлетим сейчас, застрять здесь можем надолго. Улетели мы вовремя и взяли курс на Москву. Это был последний полёт по программе. Мы ничего не заметили, но какая-то неприятность при взлёте всё же была, т.к. в наушниках мы услышали после взлёта голос командира: «Уф! Аж руки дрожат…». Уже в Жуковском узнали: между сопками как раз во время взлёта прорвался мощный шквал ветра, и Старостенков с трудом выровнял самолёт, едва не коснувшийся крылом полосы… После разборов полётов, передав все материалы в обработку, мы с багажом «сувениров» уехали отдохнуть домой, а через пять дней снова были в Жуковском. Оставалось сделать два полёта в южную зону ФРНС «Маршрут». 24 июля мы вылетели в Алма-Ату через север (Диксон – Хатанга – Красноярск - Новосибирск - Усть-Каменогорск – Аягуз). В Алма-Ате стояла чудесная солнечная погода, три дня мы провели, как на курорте. Совершили в шикарном автобусе от «Аэрофлота» обзорную экскурсию по столице Казахстана, а на следующий день поехали в Медео, конькобежный центр. Высокогорный каток Медео был в то время одним из лучших в Европе, там же была «великая стройка коммунизма» - знаменитая дамба, защищающая Медео и Алма-Ату от возможной катастрофы (селевых потоков, вероятность которых возрастала). На полпути наш автобус остановился на «перекур» около небольшой лужайки. На ней росли дикие абрикосы, на которые мы сразу набросились. Местный проводник и шофёр смеялись над нами, но мы с удовольствием их поели и набрали с собой – дармовая закуска. От автостоянки в Медео до спорткомплекса надо было преодолеть несколько сот ступеней по бетонной лестнице, и мы весело пустились штурмовать это препятствие. Мы с Кругловым, как более натренированные, первыми забрались наверх и успели съесть по мороженому, пока поднимались остальные. Стадион поразил своими размерами, огромными цифровыми табло и большим числом сервисных сооружений. Здесь проводятся соревнования конькобежцев союзного, европейского и мирового уровней. Затем, кто помоложе, пошли ещё выше, на дамбу. По дамбе мы перешли на другую сторону ущелья, поднялись по склону ещё метров на 100. Отсюда открывался потрясающий вид на весь комплекс Медео. Здесь мы развели небольшой костёр и перекусили, слегка отметив наше «восхождение» (около 3000 м)… Наевшись в Алма-Ате сочных фруктов и прикупив кое-что с собой, 27-го июля вылетели обратно через Чимкент, Ташкент, Душанбе, Чарджоу, Махачкалу, Кизляр, Минводы, Задонск, Муровленгу. На этом Государственные лётные испытания изделия А-722-04 были завершены… Вечером Копелович по поводу окончания испытаний пригласил нас (ленинградцев) и Ливаду к себе домой, где мы шумно отметили это, заодно познакомившись с женой и очаровательной дочкой Володи. Интересно, что
                117
он не пригласил никого из ЛИИ. Видимо, в нашей компании ему было «комфортнее». В дальнейшем он неоднократно приезжал в ЛНИРТИ и всегда находил время зайти в нашу лабораторию, где его знали практически все. Обычно он, зная код нашего замка, входил тихонечко без звонка, подходил неслышно к моему столу (я сидел спиной ко входу) и тихо говорил: «Приветствую!» Я безошибочно узнавал его голос… Ещё несколько дней мы разбирались с результатами испытаний, отбрасывая всякие «ляпы», возникавшие не по нашей вине, и, наконец, распрощались со всеми. Я ещё много раз приезжал в ЛИИ на согласование «Акта», затем «Плана мероприятий…». «Акт» в общем был положительным, но замечаний оказалось много: каждая служба что-то вписала. Самыми тяжёлыми для нас оказались штурманские замечания и общая штурманская оценка, основная мысль которой состояла в том, что изделие не обеспечивает штурманов достоверной информацией! Виной всему были всё те же непонятные сбои аппаратуры, после которых в течение некоторого времени существовала ошибка местоопределения самолёта до 20 и более км. Наши математики не могли найти причину, прямо вирус какой-то забрался в программы. На устранение замечаний и корректировку КД нам отвели время до конца года. Проверять же, как нам удалось справиться с устранением недостатков, Заказчик будет на серийных образцах изделия установочной партии. Размещение изделий опытной серии начнётся на головных самолётах Ту-95 всех модификаций и на Ту-142 М в 1982 году. Для меня полёты, как окажется, ещё и не закончились: впереди будут необычные полёты, о которых расскажу в своё время. А в заключение этой лётной эпопеи расскажу несколько историй, о которых ещё не успел рассказать.               
      Красавец Ил-62 имеет очень длинное сигарообразное «тело» с центром тяжести, смещённым немного к хвосту, и цилиндр, в котором находятся первый салон и кабина, расположены впереди крыльев, образуя своего рода консоль. Поэтому во время соприкосновении крыльев с плотными слоями воздуха или облаками нос самолёта вибрирует больше, чем остальные части, это легко заметить при перемещении вдоль самолёта во время тряски. Старостенков в шутку жаловался, что мы сидим, как на перине, а они – как в телеге не булыжной мостовой. Кроме того, на разворотах при включении элеронов части фюзеляжа, удалённые от крыльев, в силу известного свойства инерции массы не успевают мгновенно отработать эволюцию крыльев и немного «скручиваются» вокруг продольной оси. Поэтому на разворотах и слышны скрипы, шорохи, трески – это «скрипит» скелет и обшивка самолёта. В конце второго салона есть специальные окна с выпуклыми стёклами, поместив в которые голову, можно наблюдать за двигателями и крыльями, это – «наблюдательный пост» бортинженера. Наталья Художилова однажды поинтересовалась у Сергея Муравьёва, зачем сделаны такие «плафоны». Он, человек с юмором, решил немного разыграть её. Рассказал, какие могут быть опасности. И заявил, что во время болтанки сидит у такого окна и наблюдает за крыльями, чтоб успеть предупредить всех, когда они будут отваливаться. Он предложил Наталье посмотреть в это «окошко», а когда она начала осмотр, попросил командира «крутануть баранку». Увидев своими глазами последствия этого, Наталья отпрянула от окна и в темпе вернулась
                118
на своё место. «Ужас, – говорит, - весь корпус скрутился, а крылья изогнулись, как у птицы!»  Она заявила, что никогда больше не подойдёт к этому окну…                В одном из полётов на север мы прочувствовали, что такое турбулентные воздушные потоки. Самолёт только что пересёк береговую черту и направился в океан. Я как раз присел отдохнуть в свободное кресло. Вдруг последовал сильный удар. С полок посыпались всякие предметы. Я вскочил и пошёл к своей стойке. Но не смог дойти, т.к. началась дикая болтанка и тряска. Я не знал, что и думать, искал глазами свой парашют.   Остальные тоже переглядывались, соображая, что делать. Тряска продолжалась пару минут, возможно, и меньше, но нам казалось, что самолёт вот-вот развалится. Так же неожиданно всё и прекратилось. Надев сразу шлемофон, я услышал спокойный голос Старостенкова: «Очевидно, восходящие потоки…» Представляю, как они в кабине «прыгали». После таких случаев остаётся лишь восхищаться надёжностью конструкции самолёта…                Однажды во время чаепития в полёте все активно обсуждали какую-то ситуацию, к испытателям присоединился и экипаж. Художилова, увидев, что вроде как весь экипаж среди нас, тихонечко зашла в кабину и, не найдя там никого, подошла ко мне и испуганным голосом сообщила о своём «открытии». Я тоже сходил в кабину и посмотрел, как работает автопилот, это ведь непосвящённым кажется необычным: рычаги управления плавно ходят туда-сюда, осуществляя подруливание, выдерживая самолёт на заданных курсе и скорости. Я успокоил Наталью, объяснив, что сейчас мы находимся на высоте 11 км, где опасаться совершенно нечего, здесь нет даже облаков. А экипаж всё равно обычно дремлет в креслах, до очередного ППМ, не дремлет только штурман. Когда мы снабдим самолёты новой аппаратурой, подобной нашей «Резьбе», экипаж будет только контролировать прохождение маршрута по заложенной в ЦВМ программе, а штурман будет не нужен. Наталья по образованию вообще-то педагог-математик…     После каждого полёта мы осматривали состояние обтекателя нашей рамочной антенны, выполненного из прозрачного пластика. Однажды Каменский заметил внутри дохлую муху. Она, очевидно, проникла под обтекатель через единственное дренажное отверстие (диаметром 4 мм) и, взлетев вместе с нами, «окачурилась» от мороза и нехватки кислорода. Так она и «летала» вместе с нами, лёжа вверх ногами. При возвращении из одного из восточных полётов мы обнаружили следы каких-то грязных потоков, вытекающих из-под обтекателя и идущих вдоль фюзеляжа. Что за чертовщина! Не могла же муха так потечь! Пришлось срочно разбираться с этим явлением. Решили снять обтекатель, заодно и муху вытряхнуть. Круглов предложил в шутку захоронить муху на лётном поле как погибшую при испытаниях, с чем мы согласились. Каменский снял обтекатель, сгрёб муху в кулак и решил показать нам героиню поближе. Он медленно разжал кулак, а муха вдруг быстро перевернулась со спины на ноги, взмахнула крыльями и исчезла. Мы проводили её изумлёнными взорами, а Каменский так и остался стоять с раскрытой ладошкой и открытым ртом. Такие вот живучие мухи! Всё осмотрев, мы увидели, что грязные потоки начинаются от гермоввода нашего антенного кабеля. Подозвали бортинженера и вместе стали «чесать репу». Ясно, что причину надо искать
                119
внутри самолёта. Когда открыли носовой багажный отсек, всё стало ясно: текло из ящиков, взявшихся там неизвестно откуда. Выяснилось, что техсостав закупил на востоке свежих лососей, засолил их и без ведома Муравьёва спрятал в носовой отсек. Рыбий сок с солью вытек из ящиков, разъел некачественный гермоввод и начал вытекать наружу, а потоками воздуха его размазало по всему фюзеляжу. Хорошо, что он весь вытек через эту дырку, а не разъел что-то более важное. Муравьёв долго ругался и заставил техников вымыть с мылом весь отсек и «брюхо» самолёта…                Почти в то же время и на той же стоянке (в отряде Мясищева) мы с Кругловым наблюдали удивительный случай. В тот день втроём (был ещё Каменский) мы почему-то работали на самолёте. Мы с Кругловым вышли на перекур и уселись на ступеньках трапа. Перед нами вдали находилась малая ВПП, на которую со стороны Москвы-реки то и дело «плюхались» разные «Сушки», МиГи, Яки. Почему «плюхались»? Дело в том, что берег был довольно высоким, затем он быстро понижался к ВПП, до начала которой всего-то 100 метров от берегового бугра, и самолётам приходилось круто снижаться, чтоб попасть на начало полосы. Было такое ощущение, что они «плюхаются». На самом верху бугра стоит сплошной забор из досок, прибитых к палежам между бетонными столбами, поверх забора натянута колючая проволока; этот забор – внешняя граница ЛИИ. Через пару метров от забора на металлических столбиках натянуты сигнальные троса и провода на изоляторах, это – охранная сигнализация. Затем следует «пограничная полоса» - распаханная полоса в несколько метров шириной, после чего стоит второй забор с сигнализацией. Между деревянным забором и охранной сигнализацией проложена тропа, по которой регулярно курсирует наряд, проверяющий, нет ли нарушений. После «пограничной полосы» и второго забора проходит шоссе, по которому автобусы курсируют к удалённым отрядам и обратно. И сразу за шоссе -- распаханное поле, после которого начинается ВПП. В самом начале ВПП (или в конце с точки зрения взлетающих самолётов) по бокам стоят мощные опоры с подвижными блоками, между которыми натянуты цепи, концы которых уходят куда-то под землю, где соединены с могучими амортизаторами. При взлёте, особенно при испытательных полётах, может случиться нештатная ситуация, и лётчик должен прекратить полёт. Для такого случая, кстати, на ВПП нарисована жирная полоса, так называемая критическая линия принятия решения, после пересечения которой уже нельзя прекратить полёт, т.к. не хватит полосы для остановки самолёта. Но если это решение принимается вблизи этой черты, а тяжёлый самолёт не успеет затормозить, тут-то и выручают цепные амортизаторы: цепи захватывают шасси самолёта и останавливают его. В крайнем аварийном случае, если даже цепи не выдержат, самолёт уже с погашенной скоростью выкатится на распаханное поле и там мягко остановится, катастрофы не произойдёт. Но это всё – прелюдия. Мы смотрели на быстро снижающийся очередной «Су». Он уже приготовился к «свиданию» с полосой, шёл, опустив хвост и растопырив шасси. Вдруг послышался удар, от забора полетели щепки, у меня сжалось сердце в предчувствии катастрофы, время как бы застыло. Я чётко видел все нюансы: вслед за щепками полетели ограждения из колючей проволоки, самолёт соплом чиркнул пашню, раздался короткий грохот двигателей и поднялось густое
                120
рыжее облако пыли, после чего истребитель немного «подскочил» и перепрыгнул через натянутые цепи, тут же приземлился на самый край полосы, выбросив тормозные парашюты, и застыл на полосе. Со всех сторон к нему побежали люди. Когда мы с Володей опомнились, тоже пошли туда, но лётное поле было уже оцеплено охраной, и мы смогли лишь осмотреть вблизи место происшествия. В заборе зияли два ровных пролома от колёс шасси, как раз посередине их оказался бетонный столб, металлические стойки  «пограничной полосы» были вырваны вместе с колючей проволокой. На пашне остался глубокий ров от соприкосновении с двигателем. Всё произошло за считанные секунды, пилот, по-видимому, успел оценить ситуацию и дал импульс двигателю. Если б он это не сделал, наверняка угодил бы в ловитель из цепей; также плохо бы кончилось, если бы самолёт шёл на метр ниже и левее (правее) – угодил бы в бетонный столб. Так что в рубашке он родился! Позже мы узнали от Коли Шадрикова, что лётчика отстранили от полётов, а позже он ушёл из отряда испытателей. Всего лишь одна ошибка перечеркнула навсегда карьеру лётчика испытателя…                Жизнь лётчика-испытателя, не лишённая романтики, нелегка и сурова. В течение многих лет работы в Жуковском мы были свидетелями многочисленных авиационных шоу на лётном поле, восхищаясь работой известных всей стране асов. Но часто видели и некрологи, извещавшие о гибели отдельных испытателей и целых экипажей, в такие дни город и ЛИИ как бы притихали, уважая память о погибших. Есть в Жуковском и Аллея Героев, расположенная на главном бульваре недалеко от кинотеатра «Космос». На первых местах среди них – Дважды Герои, их несколько. В честь их названы улицы в городе. Как раз по пути из центра города в ЛИИ есть улица Аметхана Султана, погибшего при испытаниях нового двигателя на Ту-16. Проходила отладка взлёта на этом двигателе, Аметхан Султан, уже носивший Звезду Героя (получил в ВОВ), был командиром экипажа. При взлёте двигатель загорелся, командир приказал всем покинуть самолёт, последним и сам его покинул, но набрать нужную высоту не успел, и все они разбились о бетон. Аметхан Султан похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, а экипаж – на кладбище в Жуковском. В ЛИИ, особенно на КДП, можно часто встретить человека с Золотой Звездой на груди. Вблизи мне удалось быть лишь с Владимиром Ильюшиным (сыном конструктора Ильюшина С.В.). Внешне он «не тянул» (в обывательском представлении) на Героя: сухощавый, рыжеватый, неулыбчивый (полная противоположность Гагарину), но с выразительными горящими глазами; разъезжал по ЛИИ он на «Форде». Кстати, «наш» Старостенков ездил на старом немецком «Опель-капитане»…                С некоторого времени мы начали замечать на полосе самолёт нового типа. Его перемещали по аэродрому только в чехле, который снимали лишь перед взлётом вдали от посторонних глаз. Это был истребитель необычной формы: с двумя хвостовыми стабилизаторами и с приподнятой, как бы прилепленной сверху к телу самолёта, кабиной. Вскоре узнали, что это последняя разработка КБ Микояна, МиГ-25. Через несколько лет, будучи уже на вооружении в войсках, он был «рассекречен» лётчиком Беленко, угнавшим его с аэродрома на Дальнем востоке в Японию. История эта наделала много шума и известна всем. Менее известна история с шедевром Туполева Ту-22 М, который
                121
разрабатывался как тактический бомбардировщик (шифр «Т-10), но когда его характеристики стали известны на Западе и шокировали специалистов, его наши недруги сразу отнесли к разряду стратегических. Этот вопрос стал камнем предкновения на переговорах СССР и США по сокращению стратегических вооружений. Дело в том, что этот самолёт имел скорость 2500 км/час при времени полёта 4 часа, т.е. мог удаляться на 5000 км и возвращаться назад без дозаправки в воздухе. Конгресс США пришёл к выводу, что им нечего противопоставить этому самолёту. Когда я увидел его вблизи, был поражён изяществом  и тщательностью обработки поверхности. Не было ни одного соединения, имеющего хоть какой-то выступ, всё было «зализано» плавными переходами, а задние кромки крыльев плавно сводились «на нет», казалось, о них можно порезать руку. Этот самолёт  был самым охраняемым в Жуковском. И вдруг прозвучало сообщение о том, что в одном из зарубежных военных журналов появилось фото нашего супер-самолёта во всей красе. Вскоре мы этот журнал увидели. В тексте были приведены и все его тактико-технические характеристики. Специалисты установили, что съёмка сделана в Жуковском (!) из-за угла ангара, в котором проводилось техническое обслуживание самолёта, в момент вывода его на рулёжку. И как специально, чехлы не успели надеть. Чем закончилось это неприятное дело, мне неизвестно…                Однажды утром, подойдя к проходной ЛИИ, мы увидели огромные очереди на вход. Заняли очередь, стоим, как все. Никто ничего не знает и не понимает, такого ещё не было. Через полчаса мы оказались перед турникетом. Солдатик очень долго изучал наши документы, внимательно смотрел в лицо, на фотографию в пропуске, сличал все подписи с образцами и т.д. Позже узнали, что накануне всей охране был сделан «втык» за происшествие, случившееся в воскресенье. Обидевшаяся охрана стала демонстративно работать «по инструкции», отводя на проверку документов у каждого входящего одну минуту. Тот, кто пишет всякие инструкции, мало задумывается о том, что пишет, он преследует одну цель, которую надо достигнуть с помощью инструкции (в данном случае – не пропустить «врага»), а что получится на практике – понятия не имеет. На Западе давно освоили вид забастовки: «работа по инструкции»; как только все на местах начинают работать по своим должностным инструкциям, производство останавливается, а наказать за это некого. Воскресное же происшествие было такое. Вечером в проходной при выходе с территории ЛИИ был задержан пьяный молодой человек безо всяких документов. Выяснилось, что он живёт на «42-м км», а шёл на танцы в ДК Жуковского прямо по лётному полю. Как он попал туда, преодолев все кордоны,  объяснить не мог. Шёл, говорит, на огни – и всё! …Чудеса бывают всякие, особенно в «поддатии». В этом нас убедил случай с нашим Виталием Каменским. В Москве жил его товарищ, журналист по фамилии Карпов. В один из вечеров Виталий решил навестить его. Мы проводили его с наставлениями типа: «много не пей!» и пр. Тогда он ещё не был «старожилом» Жуковского и плохо знал дорогу от станции до гостиницы. На всякий случай нарисовали схему, но, учитывая, что ночи стали уже тёмными и туманными (дело было в августе), при неважном зрении Виталия, эта схема имела чисто психологический аспект. Мы советовали ему приехать пораньше, пока тещё ходят автобусы. До 24-х часов мы играли
                122
в карты, ожидая Каменского, потом меня сморил сон, а Круглов с Маковецким занялись чтением. Вернулся Виталий в третьем часу ночи, от шума я проснулся. Не раздеваясь, он сел на стул, тряс головой, повторяя: «Ничего не понимаю!» Мы велели ему «колоться», и он рассказал свою историю. Приехав на последней электричке в Жуковский, не обнаружив, естественно, автобус, пошёл пешком. К несчастью, повис густой туман. Сначала он как-то контролировал дорогу, то и дело опознавая ориентиры, но вскоре начался парк и лес. В лесу есть освещение только на основных дорожках, поэтому нужный путь Виталий скоро потерял. Справиться было не у кого. Он «потыкался» туда-сюда и понял, что заблудился. Побродив около часа, стал искать хоть какое-то укрытие, в котором можно переждать до рассвета. Увидев впереди мутное пятно света, пошёл на него и вдруг в ужасе остановился: перед ним возник силуэт большого самолёта! Подойдя поближе, он убедился, что это настоящий самолёт, стоящий на бетонной полосе. Хмель из головы сразу улетучился, одна мысль завладела им: как он очутился на лётном поле и как ему выбираться обратно?  Вдали он разглядел огни и пошёл на них по бетону. Через некоторое время он дошёл до асфальтовой дороги и увидел огромные ворота из железных прутьев. А слева и справа от них – забор, увенчанный колючей проволокой (это действительно были центральные транспортные ворота ЛИИ), тут он окончательно понял, что находится на лётном поле. Преодолевать ворота он не рискнул, а пошёл влево по асфальту и через некоторое время неожиданно увидел высотный дом, в котором светилось несколько окон. Но на территории ЛИИ таких домов не было! За этим домом он увидел ещё один дом пониже первого, и, слава Богу, решил его обследовать. Сразу же, подойдя к освещённому углу, прочёл табличку: «Речная ул., д. № 12»! Он долго тупо смотрел на табличку, потом, на всякий случай, протёр очки, но всё точно: это адрес нашей гостиницы! Уже ничего не понимая, робко постучал в дверь, ему открыла заспанная дежурная, отчитала его, как следует, за «нарушение режима», но всё же впустила вовнутрь… Мы весело хохотали, видя растерянность Виталия. Он, оказывается, не знал, что недалеко от гостиницы в лесопарке напротив центральных ворот стоит натуральный Ту-104 для развлечения детворы. Чтоб его притащить туда, от ворот проложили дорогу из бетонных плит. Когда мы ему «открыли глаза»,  в его голове всё стало на место, и он вместе с нами хохотал, повторяя: «Бывает же!».  Вот как отсутствие информации может затуманить человеку голову в стрессовой ситуации…                Вспомнилась ещё одна бытовая история. Тогда мы жили вчетвером в одной комнате: Рыжов, Цеглевский, Маковецкий и я. Послушав после ужина песни Маковецкого, улеглись спать. Проснулся я от крика Маковецкого: «Тревога!». Он бегал в одних трусах по комнате, хватая шмотки и непрерывно орал: «Тревога, мужики, тревога!» Спросонья трудно понять, что происходит. Андрей успел лишь сказать, что в соседнем доме  кричит женщина и просит  помощи, и выскочил в коридор, продолжая кричать и будить народ. Рыжов и Цеглевский искали свои очки, а я выглянул в окно, чтоб сориентироваться. К подъезду соседнего дома, откуда слышался крик женщины, уже бежали несколько человек из гостиницы. И тут открылось окно на лестнице между первым и вторым этажами, из которого выскочил на бетонный козырёк парень, спрыгнул на землю и скрылся за углом.
                123
Я крикнул, что «вор» убежал через лестничное окно, но за ним никто не побежал, все кинулись в квартиру, из которой кричала женщина. Мы спустились вниз, все уже возвращались обратно, весело обсуждая случившееся. Было три часа ночи. Оказалось, женщина сама впустила парня, попросившего попить (в три ночи!), а когда он начал к ней приставать, закричала. Андрей коротко прокомментировал: «Дура!» Как всё было на самом деле, пойди – узнай! У Маковецкого есть отличительная черта: он всегда первым приходит на помощь любому человеку, если тот нуждается в чём-то. Он первым уступит место в транспорте пожилому человеку, поднимет с пола оброненный кем-то предмет, поможет бабушке перейти улицу и т.д. И здесь он первым поднял тревогу и убежал на помощь…
        Лётные испытания на ЛЛ-62 закончились. По документам мой налёт за 1981 год составил 134 часа, за что мне «чистыми» выплатили 536 рублей, не считая повышенной премии в ЛНИРТИ. Акт по испытаниям был положительным, это означало, что путь на самолёты ВВС для «Резьбы» был открыт. Оставалось только отработать мероприятия по многим замечаниям, но это дело времени. Начинался новый этап: передача изделий в серийное производство на МРЗ, за которым следовал этап отладки изделия на головных самолётах. Однако первый этап затянулся и перехлестнулся со вторым. Делом внедрения изделий в войска пришлось заниматься почти 10 лет – до середины 1991 года! Это был очень тяжёлый период, вторая половина которого совпала с революцией в общественной жизни, т.н. «Перестройкой»… МРЗ отказался принять от ЛНИРТИ подлинники КД, как было предусмотрено. Они твердили, что документация «сырая», в неё не внесены изменения по результатам Гос. испытаний. Позже они будут ссылаться на то, что изделие ещё не обкатано на головных объектах и т.д. Все понимали, что МОЗ ведёт какую-то свою игру при поддержке Заказчика и министерства, им не выгодно брать от нас «кальки», чтоб целиком отвечать за изделие. Наше руководство ничего не могло сделать в пользу «Резьбы». Однако через несколько лет «сверху» всё же принудят МРЗ принять подлинники КД, чтоб как-то соблюсти приличия. А сейчас по наспех составленному решению мы отправили на МРЗ восемь комплектов копий КД, и по этим документам началось изготовлении десяти первых изделий. Наши конструктора и технологи безвыездно сидели на МРЗ. В сентябре 1981 г. на завод вызвали и нас, и с этого момента МРЗ стал для нас основным и нелюбимым объектом в Москве. Завод требовал, чтоб от нас были постоянные представители на заводе, но это мы просто не могли себе позволить: сил не хватало. Достигли устной договорённости на уровне директоров и старших представителей Заказчика, что мы будем выезжать «по первому требованию». Так мы и ездили много лет, варьируя составом бригады: я, Гончарова, Орлов, Цеглевский, Круглов, Серкина. При необходимости посылали и других представителей (по антенне, блокам питания, блокам приёмника). Сразу не сложились отношения с Беловым, начальником сектора ОГК МРЗ, основным инициатором всех неприятностей. Его не любили и на самом МРЗ, уж больно горазд он был до выколачивания себе денег любым способом, к тому же был хамоват. Нам проще было общаться с начальником ОГК (Главным конструктором) Жуковым Александром Сергеевичем. Совещания у него всегда
                124
проходили в деловой и спокойной обстановке и были результативными, в отличие от ругани с Беловым, всегда заканчивавшиеся его ультимативным требованием. А вот с другими ребятами из сектора Белова мы подружились, и работа с ними в отсутствие Белова шла прекрасно. Особенно я сошёлся с Сашей (Александром Феликсовичем) Корном, очень эрудированном инженером-конструктором, который с самого начала стал нашим «гидом» на МРЗ. Тем же я отвечал и ему в ЛНИРТИ. Позже Корн станет начальником сектора Белова, после ухода Белова в отдел поставок («на телевизоры») всем на радость. Я всегда помогал Саше с устройством в гостиницу поближе к ЛНИРТИ, сам уже будучи начальником лаборатории; то же делал и он для нас в Москве. Неплохо приняли нас и в цехе № 10 МРЗ, где изготавливалась «Резьба», настройщиками там работали молодые и грамотные ребята. В первый свой приезд мы помогли им развернуть наладочные стенды на рабочих местах для сдачи блоков по ТУ и два больших стенда для сдачи готовых изделий  в отдельной (секретной) комнате. Проблемой оказалось найти место для рамочной антенны с допустимыми для неё уровнями помех: на заводе, выпускающем массу радиоаппаратуры, уровень помех оказался чрезвычайно высоким. Пришлось соорудить металлический шкаф и наглухо заземлить его, а в него прятать антенну вместе с небольшим стендом, излучающим сигналы РНС «Маршрут» и «Омега».  К декабрю всё было готово для сдачи представительству Заказчика первой (установочной) партии изделий. Выявился ряд недочётов в технической и эксплуатационной документации. Все недостатки были зафиксированы в «Журнале временных отклонений», который находился прямо в цехе № 10, представители ПЗ должны были принимать изделия с учётом этих временных отклонений, а мы должны были в течение месяца внести эти изменения в КД. Нас вызвали на завод в середине декабря на сдачу первых изделий. Белов забрал наши командировочные документы и демонстративно запер их в сейф, заявив, что мы уедем с МРЗ только после его разрешения. Такого хамства и неуважения к коллегам мне ещё не приходилось встречать. Объясняться с ним не было смысла, и я пошёл к Жукову, но его на заводе не оказалось. Тогда Цеглевский через старшего представителя Заказчика Дёмина договорился, что нас примет Гл. инженер завода Бурлак. Бурлак в нашем присутствии сделал Белову мягкое внушение и попросил вернуть нам документы, на что тот, не задумываясь, заявил, что «они сразу убегут, как это было уже не раз»! Больной он, что ли, этот Белов? Тут же Белов составил телеграмму на имя Гужвы Ю.Г. (Гужва в то время был уже директором ЛНИРТИ) с просьбой оставить нас на МРЗ до конца года для предотвращения «срыва годового плана». И на следующий день от нас пришёл грозный ответ: «сидеть, сколько потребуется»! Так что всех победил Белов! На заводе мы маялись от безделья, т.к. наши блоки все работали исправно. До Нового года оставалась неделя, а никаких признаков срочной сдачи  изделий не было. Цеглевский, уладив все вопросы с ПЗ, уехал, а мы не могли этого сделать. Белов ходил по цеху с каким-то таинственным видом, хитро улыбаясь и перешёптываясь с персоналом. На мои вопросы, когда же начнутся приёмочные испытания, отвечал односложно: «Рано!», хотя было ясно, что времени на испытания уже не хватит. Наконец, один из настройщиков сказал мне по секрету, что все комплекты по ТУ проверены, Белов просто шантажирует
                125                руководство и пытается выбить дополнительную оплату за «аварийную» работу. Это, оказывается, на МРЗ делается постоянно. Белов докладывает, что изделия не настраиваются из-за некачественной документации разработчиков, которые у него сидят и сделать ничего не могут, и заверяет руководство, что за дополнительную оплату всё сделают за оставшееся время, работая в три смены.   И ведь получается! Рано или поздно руководство «сдаётся»! Вот и на этот раз все протоколы  ПСИ, которые давно лежали в ПЗ, были подписаны поздно вечером 29-го декабря безо всяких испытаний! Руководители МРЗ слепые, что ли? Тридцатого декабря Белов «милостиво» вернул нам документы, и мы уехали в Ленинград вечерним поездом. А «Белов энд компани», получив гарантии доп. оплаты, за оставшееся время упаковали все комплекты кое-как в тару, оформили накладные и вывезли ящики через проходную завода, закрыв тем самым план цеха, и тут же ввезли всё обратно через другую проходную. В течение января они уже спокойно провели тщательную проверку всех комплектов, упаковали по-настоящему и сдали на склад готовой продукции, расположенный рядом с заводом. Позже я узнал, что так практикуется на многих заводах, это – один из способов украсть деньги из бюджета министерств и государства. Больше ничего не хочется рассказывать о работе на МРЗ, лучше расскажу, как мы жили в Москве. МРЗ расположен в Замоскворечье на ул. Землячки, между станциями метро «Павелецкая» и «Новокузнецкая». Гостиницы завода расположены в двух местах: старая – рядом с заводом, новая – в пригороде, в 25 минутах езды с Савёловского вокзала на электричке. Старая гостиница является, по сути, домом приезжих (для шофёров), а до новой неудобно добираться. Промучившись пару ночей в старой гостинице, мы посетовали Жукову А.С., что нам нужен нормальный отдых, если они хотят нормальной помощи от нас на заводе. После этого Жуков начал выдавать нам направления в городские гостиницы, чаще всего в «Ярославскую» около ВДНХ. В гостиницах мы только ночевали, всё свободное время бродили по Москве, изучая её – в основном, с Орловым Володей, иногда к нам присоединялись «дамы» Гончарова и Серкина, когда бывали в столице. В будни слонялись по Замоскворечью, там очень много кабачков и хороших магазинов, посетили Третьяковскую Галерею, находящуюся там же. Много бродили и в центре, по улицам Тверской (тогда Горького), Арбату, Пушкинской, Петровке, Огарёва, Пр. Калинина, Столешникову пер. В выходные дни ходили на ВДНХ или ездили в другие районы Москвы. Постепенно изучили почти всю Москву и знали её, пожалуй, не хуже москвичей. Из командировок всегда привозили домой много вкуснятины, которой в Питере не было. На работу тоже много чего привозили по заказам коллег. С некоторых пор «Ярославская» нам надоела, там даже нельзя было пользоваться кипятильником, да и народ был неинтересным. Как-то раз я пожаловался Корну на гостиничную жизнь. Он обещал помочь, и через несколько дней положил передо мной чистый лист, предложив написать все наши паспортные данные. В конце дня он сообщил, что через Комитет комсомола ему удалось «пропихнуть» нас в «закрытую» гостиницу и дал её адрес. Помог же ему в этом их бывший секретарь Комитета ВЛКСМ, который в настоящее время работает в МВД. Гостиница находится около метро «Преображенская площадь». В первый раз мы пришли туда втроём: мы с Орловым и Вера Гончарова.
                126
 По указанному адресу оказался обыкновенный многоэтажный дом (16 этажей), в одном из подъездов которого и оказался интересующий нас «объект»: вовсе не гостиница, а общежитие Высшей дипломатической школы. На вахте дежурила очень приветливая бабуля. Мы назвались, она радостно сообщила, что Арсений Михайлович (комендант) ждёт нас у себя на 12-м этаже. В фойе на первом этаже было очень уютно и чисто, в огромных чанах росли цветы и целые деревья, стоял большой аквариум. В лифт мы «загрузились» вместе с улыбчивыми чёрненькими молодыми людьми, говорившими на непонятном языке. Комендант, пожилой невысокий шатен, встретил нас радостно, как своих знакомых. Увидев среди нас женщину, извинился, сообщив, что может нам предоставить только одну (!) трехкомнатную квартиру – на 16-м этаже. Я переспросил: «Трехкомнатную?». Он опять начал извиняться и предложил зайти завтра, он что-нибудь придумает. Пришлось  «согласиться» на «одну трехкомнатную», чему Арсений Михайлович был рад и сразу вручил нам ключи, пожелал хорошего отдыха и просил заходить к нему в любое время. Войдя в квартиру и убедившись, что это действительно хорошо обставленная трёхкомнатная квартира с лоджией огромного размера по двум сторонам здания, мы весело рассмеялись: всего одна трёхкомнатная на троих! Вера Николаевна, как самая скромная, облюбовала себе самую маленькую и уютную комнату, в ней стояла настоящая кровать. В двух других комнатах стояли большие мягкие диваны, во всех комнатах были индивидуальные мебельные гарнитуры, а в самой большой – сервант с набором столовой и питейной посуды на 12 персон. На кухне также хватало посуды, стояла большая электроплита, в просторных ванной и туалете было всё, что нужно. И сколько хочешь горячей и холодной воды! Свет в комнатах был верхний (люстры) и нижний (бра), на журнальных столиках лежали иностранные газеты и журналы, в каждой комнате – по телевизору, на кухне – трёхпрограммное радио. С лоджии открывалась панорама Москвы с университетом на Воробьёвых горах. В коридоре обнаружился и городской телефон. Когда мы всё осмотрели и успокоились, пришла мысль: во что же это нам обойдётся? Решили узнать об этом завтра, но беспокойный Орлов не выдержал и спустился вниз к приветливой бабушке, всё у неё разузнал. Надо ли вообще платить, она не знала, посоветовала зайти к Арсению Михайловичу с «коньячком» и всё обсудить, он очень любит поговорить «за чайком». На следующий день после работы, купив болгарский коньяк «Плиска» и кое-какую закуску, зашли к коменданту, чему он был очень рад. Очевидно, иностранные студенты, проживающие в общежитии, не балуют его вниманием. В общем, с Арсением Михайловичем, бывшим чекистом, мы почти что подружились. Он уважал Ленинград и ленинградцев, об оплате проживания не хотел и слышать, у него даже нет никаких квитанций на оплату, общежитие находится на балансе МВД. Но мы решили, что будем платить по 1р. в сутки «на ремонт», т.к. нам за проживание в Москве без квитанций оплачивают 1рубль в день. Федотов дал нам свой телефон и просил звонить в любое время накануне приезда. Он поведал нам, что привередливые иностранцы поднимают шум, если вдруг обнаружат таракана, приходится заниматься переселением, а квартиры подвергать санитарной обработке и делать в них косметический ремонт.
                127
 Так что у него всегда есть одна-две таких квартиры, и просил извинить, если вдруг на глаза попадётся таракашка. По поводу телефона он советовал купить на телеграфе кредитные карточки на междугородные разговоры, в противном случае ему придётся оплачивать квитанции, которые будут приходить от АТС позже, и этим иногда пользуются нечестные клиенты. Мы сразу же купили на почте карточки на 10 минут разговора. Мы сразу договорились между собой не выдавать никому эту точку. С «товарищем Арсением» по телефону договаривались и я, и Орлов, и Гончарова, и он ни разу не отказал нам в предоставлении квартиры и никогда не спрашивал никаких документов. Дежурные вахтёры знали нас в лицо и встречали нас всегда, как родных. Орлов всегда угощал их ленинградскими шоколадками и подолгу беседовал с ними «про жизнь», все они раньше служили в КГБ, у Орлова жена тоже работала в МВД. Мы стали останавливаться на Преображенке даже в командировках в ЛИИ, ездя ежедневно на работу электричками – так хорошо было проживать в «своей» квартире. Всё же про нашу «явку» как-то «пронюхали» военпреды, и однажды Николай Леонгардович Тамм, в то время наш старший военпред (1986г.), уезжая в Москву по нашим делам, попросил меня устроить его в это «крутое» общежитие. Тамму я не мог отказать, и позвонил Федотову. После этого военные «оккупировали» общежитие ВПШ, и мы перестали там бывать. За эти годы мы освоили Краснопресненский район Москвы, да и остальную Москву узнали основательнее, побывав в Кремле, в Филях, на «Бородинской панораме»… В день отъезда из Москвы в полночь мы всегда приходили на Красную площадь посмотреть смену караула у Мавзолея, а затем пешком шли по ночной Москве на Ленинградский вокзал…   
         Успешное проведение Гос. лабораторных испытаний изделия А-722 повлияло и на судьбу изделия А-716 («Резьба – М»). Начались лётные испытания этого изделия на самолёте ледовой разведки Ан-24 Н в составе комплекса «Нить», разработанного на «Ленинце». Мы (я и Агроскин) летали из Пулкова до Северного Ледовитого океана и обратно вместе со специалистами «Ленинца» и «Электроавтоматики». Система «Нить» - радиолокатор с двумя передатчиками, расположенным по левому и правому бортам, имеющими очень узкий луч и обладающими высокой разрешающей способностью, позволяющей отличить торосистые льды от ровных ледяных полей и определить чистую воду. Информация от отражённых предметов отображается на так называемом «тепловом экране», имеющем «память». Луч чертит на экране линию за линией, начиная сверху, рисуя постепенно всю ледовую обстановку перед самолётом. Когда луч достигает низа экрана, картинка в верхней части экрана тускнеет и стирается, луч возвращается наверх и начинает чертить новую картинку и т.д. Задача «Резьбы –М» - определение точных координат самолёта и проводка его по заданному маршруту. «Мозгом» комплекса была ЦВМ навигационного комплекса (ЦВМ НК «Орбита-20»), программами обработки информации изделия А-716 занимался Агроскин В.И., программами «Нити» - ведущий специалист «Электроавтоматики» Львова Марина Исааковна. Программы были «сырыми», ЦВМ НК частенько «затыкалась», и начинались «разборки» между Львовой и Агроскиным, валившими вину друг на друга. Частенько и на А-716 они сообща
                128
«наваливались», но я постоянно контролировал по осциллографу все слова информации, выдаваемые в ЦВМ НК, и отметал их претензии. Сложно было доказать, что и в эфире обстановка нормальная, и принимаются все станции ФРНС. Пришлось пристроить на специальном кронштейне перед экраном осциллографа С1-42 Б фотоаппарат и фотографировать радиосигналы на выходе РПУ при медленной развёртке осциллографа. Много пришлось сделать проб, проявляя снимки в нашей фотолаборатории, чтоб получить нормальные снимки с помощью моего ФЭДа. По этим снимкам, сделанным в полёте, мы с помощью имитатора РНС в нашей лаборатории, выставляя определённые уровни сигналов и добавляя шумы, добивались аналогичной картины на выходе РПУ и доказывали, что уровень помех в условиях полёта не превышает допустимых значений, и   все проблемы надо искать в программах обработки информации. Мне очень не нравилась эта работа, но деваться было некуда, надо было всё время доказывать своё «алиби». За время этой работы я познакомился со многими хорошими специалистами, которые, к тому же знали мою жену, работавшую на «Ленинце». Среди них выделялся Анатолий Познанский, спокойный и грамотный ведущий инженер с пышными усами. Позже, много лет спустя, будучи уже в ранге Зам. главного конструктора одного из направлений, он трагически погибнет в поезде Москва-Ленинград, возвращаясь из командировки…  Лётные испытания всё же закончились с нормальными для нас результатами, изделие А-716 «прописалось» в составе системы ледовой разведки «Нить». Кроме этого, изделие А-716 начали размещать на самолёте Ту-134 СХ, созданном в харьковском ОКБ Василенко для нужд сельского и лесного хозяйств, предназначенного для выявления очагов поражения вредителями посевов и лесов, а также лесных пожаров. Государственные испытания изделия А-716 было решено не проводить, т.к. оно является неотъемлемой частью изделия А-722! …                Заказчик подготовил для нас новое ТТЗ на разработку изделия «Сумма», которое планировалось как сумма двух радиочастотных каналов: фазового, обеспечивающего сверхдальнюю радионавигацию по системам «Маршрут» и «Омега», и импульсно-фазового, обеспечивающего дальнюю радионавигацию по системам «Тропик» и «Лоран», -- объединённых единой программой обработки информации в общем вычислителе. Большой проблемой в этом деле оставалось отсутствие отечественного бортового навигационного вычислителя. Янковский решил создать в нашем отделении проблемную лабораторию и поставить перед ней задачу разработки «своего» малогабаритного вычислителя, т.к. использование зарубежной вычислительной техники нам категорически было запрещено Заказчиком. В принципе такая лаборатория уже существовала, она работала в тесном контакте с кафедрой радиосистем ЛЭТИ. Как раз несколько лет назад к нам пришло молодое поколение из ЛЭТИ, отлично подготовленное в области дальней и сверхдальней радионавигации, в т.ч. Борис Шебшаевич(сын нашего профессора Шебшаевича), Корнилов Николай, Соловьёв Александр (брат Юры Соловьёва). К этому времени они практически создали макет вычислительного устройства для изделия «Кремний», представляющее одну стандартную плату на современных микросхемах. Эту лабораторию (№ 302) Янковский и нацелил на разработку универсального бортового
                129
вычислителя, сделав ставку на молодёжь. Начальником Л-302 был назначен Корнилов Николай, а ведущим инженером по вычислителю стал Саша Соловьёв. Вопросами нового изделия «Сумма» вплотную занялся Рыжов, а «Резьба» полностью перешла в мои руки…
        В начале 1982 года МРЗ запустил в производство ещё 20 комплектов изделия А-722-04, а первые десять ушли в войска. Начался этап отладки изделий на головных объектах. Первым нашим «живым» объектом стал самолёт Ту-95 МС, изготовленный Куйбышевским Авиационным заводом. Решено было в первую очередь доработать под А-722-04 самолёты, базирующиеся в местечке Узин Белоцерковского р-на Киевской области. Этим занялась бригада из Куйбышева на территории авиаремонтного завода в Белой Церкви. И вот - я в Киеве на ж.д. вокзале. До Белой Церкви два часа езды на электричке. Белая Церковь находится в 80 км от Киева на берегу живописной речки Рось, притока Днепра. Городок мне сразу понравился: очень зелёный и чистый, с современными домами. По данному мне плану нашёл местечко «Гаёк» (по-нашему – лесок), где и находился завод. Гостиница была рядом с проходной завода в шикарном сосновом лесу. В отличие от приёма в гостиницах МРЗ, меня здесь встретили радушно безо всяких направлений от завода, пожелали хорошего отдыха, а направление попросили принести завтра. Мне предоставили двухместный номер, в котором пока никто не проживал. В гостинице было уютно, везде были цветы и идеальный порядок, в подвале работал душ. Наутро я представился главному инженеру завода, и он свёл меня с бригадой из Куйбышева. Эта бригада работает здесь постоянно, изредка меняя специалистов. Все они очень довольны, т.к. получают командировочные от Куйбышевского завода и зарплату от местного завода, работают добросовестно, дорожа местом. С бригадиром Юрием Яковлевичем Андреевым мы быстро нашли общий язык. Он был очень добродушным человеком, все называли его только «Яковличем». У них много было вопросов по документации на доработку, подготовленную в Куйбышеве. Часть вопросов удалось закрыть сразу, часть – с помощью Лосевой Л.С., с которой я связался по телефону прямо из «конторки» Андреева, но остался основной вопрос: где разместить рамочную антенну. Бригада практически определила место для антенны, потому что другого места на самолёте просто не было, но не решались начинать доработку без согласования с нами. Для нас оставались два возможных места: под фюзеляжем в носовой части или сверху перед хвостовым стабилизатором. На следующий день Андреев повёз меня в действующий полк на своей «Волге» в Узин. Мы лихо подкатили к КП восковой части, часовой заранее открыл ворота перед нами, и «Волга», не останавливаясь, въехала на территорию в.ч. Я был удивлён, что  так просто, без документов, можно попасть на аэродром стратегической авиации. Здесь располагалась авиационная дивизия. Мы проехали в дальний полк, самолёты которого и будут дорабатываться в первую очередь. И вот я в первый раз поднимаюсь на борт стратегического бомбардировщика Ту-95 МС, стройного, как оса, имеющего длину около 60 м и примерно такой же размах крыльев. На каждом крыле – по два турбовинтовых двигателя с парой винтов на каждом, вращающихся в противоположных направлениях. Самолёт обладает выдающимися аэродинамическими качествами:
                130
при огромных размерах и массе (одного топлива берёт 80 тонн) летает со скоростью до 750 км/час (быстрее реактивного пассажирского Як-40), может находиться в воздухе непрерывно в течение 24-х часов при одной дозаправке в воздухе. Ракеты любой мощности (одна или несколько) прячутся в «животике»… С Андреевым мя облазали всё нутро, я был поражён обилием кабелей, уложенных в некоторых местах в единый жгут сечением с мою талию! Места для размещения нашей РА, действительно, не нашли, кроме как под фюзеляжем спереди. Место в хвосте я сразу забраковал, т.к. антенные кабели пришлось бы тащить в общем жгуте и далеко. Договорились, что планируем разместить антенну в месте, выбранном бригадой, однако всё же мы приедем с измерительными приборами и «прощупаем» это место. С аэродрома я выехал точно так же, как и въехал. Обменявшись телефонами с Андреевым, я распрощался с ним…        После обеда я отправился обследовать Белую Церковь. Чудесный городок! Особенно удивил меня парк на левом берегу Роси. Это не простой парк, а дендропарк, один из немногих в СССР. В нём собраны деревья и растительность со всех регионов: и хвойные ( в т.ч. кедры и пинии), и лиственные, и карликовые, и экзотические из других стран. Много отдельных полян, например, ореховая, на которой растут лещина, грецкие, маньчжурские и другие орехи. Я впервые увидел, как выглядит грецкий орех. В парке можно ходить лишь по аллеям, траву топтать запрещено. Очень много кустов с диковинными цветами. На высоком берегу реки, обрывающемуся отвесной скалой, есть смотровая площадка с великолепным видом на долину реки Рось. Мальчишки здесь облепили скалы и ныряют вниз головой с большой высоты. По реке плавно двигаются прогулочные лодки, взятые на лодочной станции. На самом высоком утёсе стоит памятник известному местному казаку, защищавшему когда-то родной край от нашествия врагов, он смотрит вверх по течению реки. Парк называется «Александрия» в честь любимой женщины одного из князей, который ей этот парк и подарил. На территории парка есть также пляж и источники питьевой воды. В городе я обнаружил отличные магазины, рынок, кинотеатр, телеграф, Дом культуры и краеведческий музей. Все надписи в городе на украинском языке, так что можно приступать к его изучению. Самый большой магазин у вокзала называется «Зализничник», теперь я знаю, что «Зализничник» - это «Железнодорожник», а «зализо» - железо. На следующее утро я уехал в Киев, бродил по столице целый день, а вечером улетел в Питер… Перед нами возникла новая проблема: как выбирать место на самолётах для рамочной магнитной антенны. Если для измерения электрической составляющей электромагнитного поля, принимаемой антеннами открытого типа (штыревой, тросовой, шлейфовой) у нас есть измерительные приборы, то для измерения магнитной составляющей у нас ничего не было, т.к. мы впервые разработали и применили в своих изделиях рамочную магнитную антенну. Поговорив с антенщиками, мы подготовили для них ТЗ  в НТО-35 на разработку малогабаритного измерителя магнитного поля. На наше счастье в лабораторию антенных устройств пришёл очень толковый молодой специалист Василий Катилин, знаниями и желанием работать он намного превосходил разработчика нашей рамочной антенны А-721 Смирнова Константина, готовящегося уже к пенсии. Василий взялся за разработку нового устройства. С этих пор он станет нашим постоянным
                131
партнёром во всех исследованиях на самолётах и аэродромах, касающихся вопросов радиоприёма и помехозащищённости, вместе с Володей Кругловым. В течение осени и зимы Василий смастерил миниатюрный приёмник электромагнитных излучений, через длинный кабель подключаемый к селективному вольтметру, испытал и откалибровал его, разработал паспорт и аттестовал прибор, проведя через метрологическую службу института. Попутно он усовершенствовал и рамочную антенну… Похвастаюсь также, что меня во второй раз к 7 ноября занесли на Доску Почёта института…                Всю осень и зиму я общался по телефону с Андреевым, бригада за это время доработала одну эскадрилию самолётов и приступила к следующим самолётам. Теперь нас ждут, чтоб мы дали «добро» на проверку работы А-722 в полётах, штурманы усиленно изучают РЭ изделия А-722-04 и руководство по лётной эксплуатации самолёта, куда включён раздел по пользованию изделием, у них к нам много вопросов. В марте 1983 года большой компанией мы отправились в Белую Церковь. Орлов, Гончарова и я вылетели самолётом, Круглов и Катилин с приборами выехали поездом. Доработанные самолёты стояли на аэродроме завода в Белой Церкви, через день один из них должен перелететь в Узин (расстояние между аэродромами завода и Узина всего 20 км). Гончарова с Орловым остались на заводе, а меня Андреев на своей машине повёз в Узин к зам. командира по вооружению 2-го полка, чтоб договориться о работе на самолётах в полку. Нам его найти не удалось, и мы, заглянув в ТЭЧ и эскадрилии, где осмотрели доработанные самолёты, вернулись обратно. На следующий день с подполковником Овчинниковым мы всё же встретились и обо всём договорились. Он разрешил нам работать на любом самолёте, который в данный день не летает, и обещал помощь по всем вопросам. Узнать, какие самолёты будут в плане полётов на каждый день, можно узнавать в штабе полка. На обратном пути я выразил беспокойство по поводу того, что езжу в войсковую часть безо всяких документов, – не солидно как-то. Андреев рассмеялся и сказал, что документы всегда можно оформить в штабе дивизии, и показал, где он находится. На следующее утро я зашёл в Узине в штаб дивизии и спросил у дежурного офицера, как мне оформить пропуск во второй полк. Дежурный отвёл меня к какому-то майору. Майор, очень весёлый «хохол», долго рассматривал мои документы и поняв, наконец, чего я хочу, долго чесал голову, не зная, как со мной поступить. После некоторых раздумий он выдал примерно такой монолог: пропуск, конечно, можно оформить, но при этом надо будет явиться с документами к начальнику штаба (которого, кстати, нет на месте), чтоб тот дал распоряжение; надо также сдать справку о допуске в первый отдел, и придётся ежедневно приходить в штаб и отмечать время прибытия и убытия. Но зачем эти хлопоты? Можно делать так, как делают здесь все служащие: утром приходить на центральную площадь городка, где собираются все офицеры, за ними из частей приходят крытые машины и развозят по «хозяйствам» (т.е. по полкам и в ТЭЧ), надо садиться и ехать вместе со всеми, только уточнить, в какое «хозяйство» идёт машина. Все командировочные документы можно будет в любое время оформить в штабе полка при убытии из командировки. Потрясающе! Мы привыкли к строгостям «проникновения» в ЛИИ, ГНИКИ, ЛНИРТИ, а здесь к нашим стратегическим бомбардировщикам так просто
                132
попасть! В дальнейшем мы только так и поступали, как посоветовал майор, и ни разу за все годы на КП части у нас не потребовали предъявить документы, в т.ч. при проходе через КП пешком. Да и всё местное население проходит на аэродром свободно. Единственные ограничения, которые мы видели, были плакаты, запрещающие ходить по рулёжкам и ВПП. На ночь, правда, стоянки самолётов сдаются под охрану, по ним прогуливаются часовые, вооружённые  карабинами…                Нам предстояла серьёзная работа в условиях действующего полка. Самолёты летали ежедневно, причём, пара самолётов уходила на суточное дежурство «за угол» патрулировать у наших северных границ. «Углом» называли северо-восточную точку Кольского п-ва. Так что нам не каждый день «светило» получить доработанный самолёт. Из Киева позвонил Круглов и попросил встретить его на вокзале в Белой Церкви, Вася Катилин остался в Киеве ждать застрявший где-то багаж. Хорошо, что мы пришли на вокзал втроём: Круглов вытащил из электрички кучу тюков. Мы наперебой стали расхваливать Володе нашу жизнь в этом чудесном местечке и предложили ему пройти пешком в Гаёк через «Александрию», он не стал возражать. Когда мы дошли до ореховой поляны, Круглов хотел нарвать грецких орехов, но показали ему на табличку, запрещающую это делать. Он сказал, что всё равно осенью приедет сюда за орехами. Круглову здесь тоже всё понравилось. Мы поселили его в нашу комнату, в ней оставалось ещё одно место – для Катилина. Василий приехал поздно вечером с измерителем помех и селективным вольтметром. Была вторая половина марта, на всей Украине стояла чудесная погода. В роще орали грачи, мешая нам спать. Они строили гнёзда прямо под нашими окнами на соснах, забавно было наблюдать за этим процессом. Грачи, оказывается, большие и умные мастера строить, но и хитрые воришки. Начинают стройку они парой, укладывая длинные прутья на выбранное место, ловко орудуя клювами, загибая и переплетая ветки между собой. Уложив очередной прут, они долго осматривают своё творение, внимательно посматривая то левым, то правым глазом. И негромко о чём-то разговаривая. Иногда кто-то из них притаскивает огромную ветку, которая не пролезает через суки к гнезду, тогда они начинают работать вдвоём: берут эту ветку в клювы с двух сторон и проталкивают её, синхронно двигая головами влево-вправо, как будто по команде «раз, два – взяли!» Я пожалел, что не взял с собой кинокамеру. Когда основа гнезда была заложена, грачи стали улетать от гнезда по очереди, почему так – мы вскоре увидели.  Стоило нашей паре отлучиться вдвоём, со всех сторон на их «строение» набросились другие грачи и мигом растащили его по прутику и, довольно погаркивая, стали пристраивать эти прутики в свои гнёзда. Вернувшаяся пара, обескураженная разбоем, уныло нахохлилась на своей ветке. Через некоторое время они начали новую попытку построить гнездо, уже дежуря постоянно. Приходя с работы, мы в первую очередь подходили к окну проверить, как идёт строительство. Шло оно очень медленно, пара, очевидно, была неопытной. Однажды увидели, что гнездо у бедолаг снова исчезло, а пара сидела молча, «опустив плечи». Так они и не построили гнездо на этом дереве. Может, улетели в другую рощу или расстались друг с другом, нам было немножко жаль их. А более счастливые пары «обустроились», из некоторых гнёзд уже
                133
торчали хвосты – грачихи уселись за самое важное дело… Мы же, в отличие от грачей, жили дружно и весело. Все машины второго полка были доработаны, изделия А-722-04 с нашей помощью были запущены, мне пришлось откорректировать лётные инструкции, в которых оказалось много ошибок (кто разработал эти инструкции – неизвестно), а также провести  несколько занятий со штурманским составом. Только после этого стали получаться удовлетворительные результаты при пользовании «Резьбой», но не на всех самолётах, что было непонятно. Штурманы жаловались, что сложно работать с изделием, надо уделять ему много времени и т.д. В июне к нам приехали наши друзья из ГНИКИ Ливада, Анохин, Соколов. Ливада привёз «Решение» провести контрольные полёты и оценить точностные характеристики изделия А-722-04 в реальных условиях. Ребята остановились в офицерской гостинице в Узине, где мы и отметили их приезд. В Узине современные кирпичные дома есть только в центре, где расположен штаб дивизии, в основном же – белые хатки, утопающие в зелени. Недалеко от КП части находится небольшой сахарный заводик, который сливает технические воды в пруд. От пруда изрядно воняет, зато в нём водятся жирные карпы. Узин оказался родиной космонавта Поповича, чей бюст мы обнаружили недалеко от автостанции, куда мы ежедневно приезжали из Б. Церкви. Возвращаясь с работы, мы заходили в Б.Церкви в гастроном, закупали продукты и пировали в гостинице. Нам очень нравились местные консервированные «огирки» в пол-литровых банках, на дне которых плавал стручок красного перца, и кабачковая икра. Очень вкусным был пшеничный хлеб. Конечно, не обходилось и без «Горилки з перцем» и всеми любимой «Горобины на коньяку». Обедать мы ездили в столовую около штаба дивизии, но если ехать было лень, обедали прямо на борту, кое-что покупая в буфете штаба полка. Весь технический состав тоже обедал на борту в самом хвосте около места стрелка-радиста. Я удивлялся, почему они выбрали такое неудобное место, пока случайно не раскрыл этот секрет. Однажды мне понадобился техник самолёта, нашёл я его как раз за обедом. Ребята сидели вокруг самодельного столика и весело гоготали. Когда я к ним подошёл, они вежливо встали, как и подобает молодым офицерам, и предложили к ним присоединиться, сразу протянув мне алюминиевую кружку. Я спросил: «Что это?», они ответили: «А Вы испробуйте, не бойтесь!» В кружке оказалось нечто крепкое, противно тёплое с незнакомым привкусом. Тут же мне протянули закуску. Сразу после этого техник Петренко открыл какой-то краник над головой и снова нацедил в кружку. На моё замечание: «Здорово вы здесь живёте», они дружно засмеялись. Так я раскрыл «тайну» стратегического бомбардировщика:   охлаждение системы вооружения при стрельбе осуществляется смесью спирта и дистиллированной воды в равных частях, в техотсеке находится фильтр-отстойник этой жидкости. Давно уже все (или почти все) самолёты «доработали», установив небольшой запорный вентиль с краником. Чего только не придумает народ, чтоб не дать пропасть драгоценной жидкости! Рассказали мне ещё одну историю на эту тему. До недавнего времени в частях были чешские учебные реактивные самолёты, двигатели которых охлаждались спиртовой жидкостью, на каждый полёт заправляли около 50 литров её. Когда этот самолёт, прозванный «коровой», уходил в полёт, вся работа практически
                134
останавливалась, технический состав готовил тару и смотрел в небо. Вот разносилась весть: «Корова летит!», - и все наперегонки бросались с вёдрами, канистрами, бидонами к ангару на стоянку самолёта и выстраивались в очередь. Так что почти вся «охлаждающая жидкость» не пропадала бесполезно. «Отцы-командиры» знали про это, но закрывали глаза…  В войсковых частях соблюдался должный порядок: стволы деревьев, росших около штабов, регулярно белились, в каждой эскадрилии были оборудованы курилки со скамейками, расчерчены пешеходные дорожки, повсеместно висели красивые плакаты и указатели. Увидя как-то раз, как знакомый прапорщик мажет нехотя стволы деревьев, я спросил, зачем это делается. Он долго не мог ответить на «каверзный» вопрос, но всё же нашёлся: «А для порядка!». Чего много летом в Узине, так это колорадского жука. Нам, не знакомым с этим паразитом, их полчища казались просто бедствием. Они непрерывно жужжали в воздухе, ползали по траве и асфальту, похрустывали под каблуками. Но местный народ просто не обращал на него никакого внимания, как мы на мух. В курилках техсостав развлекался тем, что бросал в тазик с окурками приманку, на которую собиралось до сотни жуков, поливал их бензином и поджигал, при этом слышалось характерное потрескивание. Я так и не узнал, как здесь выращивают картошку, которой на рынках очень много…    После совещания у Гл.инженера части Овчинникова были определены два самолёта для проведения контрольных испытаний «Резьбы», штурманы которых лучше других освоили наше изделие. Овчинников предупредил при этом, что освободить самолёты от плановых полётов он не сможет, так что по нашим заданиям они будут летать между плановыми. На каждый полёт Ливада (уже майор) с ребятами будут готовить подробное задание и составлять маршрутный лист, в который штурман будет заносить контрольные отсчёты и текущее время. К сожалению, на борту Ту-95 МС нет эталона, по отношению к которому можно оценивать погрешности А-722-04, т.е. оценка будет относительной. Все полёты проходили «за угол», т.е. в зону НАТО, с возвращением через 12 часов. Мы тщательно анализировали каждый полёт, споря иногда до одурения, объясняя отдельные выбросы в определении координат. По-прежнему были необъяснимые переходы изделия в синхронизацию. Акт по этим испытаниям ахтубинцы написали для нас неплохим, но недостатки, отмеченные в «Акте по результатам Гос. испытаний», практически все остались… Кроме самолётов Ту-95 МС в Узине появились и Ту-95 К-22, доработанные в Куйбышеве под «Резьбу». Этот самолёт отличается от Ту-95 МС тем, что на нём размещался новый комплекс вооружения «Кама». Этот комплекс позволял разместить, кроме основной ракеты в «пузе», ещё две мощные ракеты К-22 класса «Воздух-земля» на пилонах под крыльями. На этом самолёте не нашлось места для нашей рамочной антенны, в связи с чем на нём размещалось изделие А-722-03. А так как на этом самолёте уже работало изделие «Кремний» (А-711), нашу шлейфную антенну было решено разместить рядом с кремниевской под одним обтекателем. Влиять друг на друга оба изделия не должны, т.к. работают в разных частотных диапазонах. Кроме того, у военных возникла интересная идея: использовать ЦВМ 20-13 изделия А-722-03 для вторичной обработки информации «Кремния» и избавиться при этом сразу от двух блоков «Кремния»: ПКЦ (преобразователя координат) и ПИ (пульта индикации). Штурман при
                135
этом будет пользоваться информацией только с одного пульта, нашего ПУИ А-722-1. На проработку этого варианта нам дали два года (до конца 1984 г.). В 1985 году в Узине будут проведены проверочные испытания. Но следующим ближайшим этапом для нас будут проверочные испытания  изделия А-722-04 на самолёте Ту-142 М. К нашей радости испытания пройдут в Жуковском, курировать их будет НИИ МВФ из Феодосии. Обо всём этом мы узнали от Ливады… В июле работы в Узине на Ту-95 МС мы завершили, успев объестся черешней и вишней. Белую Церковь мы изучили всю, особенно все закоулки «Александрии». Посетив городской краеведческий музей, мы услышали интересную информацию: раскопки, проведённые здесь, позволяют сделать вывод, что именно здесь появились первые «русичи», возможно, и название «Русь» пошло именно от реки Рось. Обзавелись мы также здесь большим количеством редких книг. Много раз посещали мы и Киев, побывали в Киево-Печерской Лавре, в Софийском соборе, на всех рынках, в универмагах, прошлись по пешеходному мосту через Днепр и по знаменитому мосту Патона. Академик Патон разработал новый метод сварки (под слоем флюса). Этим методом и сварили конструкции моста, получившего его имя. Из Киева удобно было уезжать ночным московским поездом: день в Киеве, ночь в поезде, целый день в Москве, и утром – в Ленинграде. Так что домой мы всегда возвращались, нагруженные киевскими и московскими дефицитами. А в Киев чаще всего летали самолётом, так удобнее…

5. НАЧАЛЬНИК ЛАБОРАТОРИИ.
   
        В 1983 году в нашем отделении произошли очередные изменения. Лаборатория Рыжова несла непосильную ношу: кроме внедрения на самолёты «Резьбы» и «Резьбы М» велась разработка «Суммы» и только что появившегося заказа «РСДН-85» для самолётов гражданской авиации (Ил-86, Ту-204, Ил-96). Техпрект изделия «РСДН-85» должен закончиться в 1985 году, а так как для ГВФ (гражданского воздушного флота) мы ещё ничего не создавали, а в ГА (гражданской авиации) действуют совсем другие правила и требования к аппаратуре, то работа предстояла огромная. В связи с этим Янковский и принял «Соломоново решение»: разделить нас на две самостоятельные лаборатории, одна из которых продолжала бы «маяться» с «Резьбами», а другая занялась бы новыми заказами, в которых основной упор делался на разработку матобеспечения для собственного «базового» вычислителя, создаваемого в лаборатории Корнилова. Само собой разумеется, что начальником «другой» лаборатории становился Рыжов, а начальником «резьбовской» предложили стать мне. По закону начальники в НИИ выбираются на конкурсной основе, поэтому были объявлены конкурсы на замещение вакантных должностей. Но кроме нас с Рыжовым желающих не оказалось: все наши учёные были заняты своими интересными делами, из других отделений тоже никто не  захотел заниматься нашими проблемами. Потенциальным конкурсантом мог быть Агроскин, но Янковский даже во сне не мог видеть его в роли начальника. Так что в
                136
апреле мы с Рыжовым были утверждены начальниками новых лабораторий. Я стал начальником лаборатории № 363, а Рыжов – лаборатории № 364. В нашей лаборатории осталось всего 12 человек (со штатным расписанием на 15 человек, свободными оставались три должности инженера). В который уже раз мы переехали на новую «квартиру»! Теперь мы оказались в старом корпусе на четвёртом этаже с прекрасным видом на собор Растрелли. За нами осталась и старая комната со стендом изделия А-722 в противоположном конце института. Забот у меня прибавилось. Теперь надо отвечать за всё: за техническую политику, за качество разработок, за выполнение планов, технику безопасности, подбор кадров и пр. Под контролем надо держать кучу вопросов, чтоб лаборатория нормально работала. Мне повезло, что у меня были надёжные ведущие инженеры с большим опытом. Вера Николаевна Гончарова была универсальным специалистом, решительная в действиях, умеющая общаться с людьми, вести переписку с другими предприятиями и организациями. Она была включена в резерв на должность начальника лаборатории и стала моим заместителем. Уезжая в командировки, я со спокойным сердцем оставлял на неё лабораторию. На эти периоды я всегда оформлял ей «замещение», и она получала дополнительную оплату. Художилова Наталья Николаевна взяла на себя все заботы по матобеспечению темы «Резьба», в т.ч. и взаимодействие по этому вопросу с другими предприятиями. Агроскин Вениамин Ильич, несмотря на свой сложный характер, очень ответственно относился к своим обязанностям по изделию «А-716» и решал почти все проблемы по нему, кроме того, он вёл все научно-исследовательские работы (НИР), включаемые нам в план. Парахуду Александра Николаевича как раз во время последней перетрубации отправили на пенсию. Зарплату мне определили в 230 рублей. Но через некоторое время меня к себе вызвал Янковский и предложил стать официальным его заместителем по заказу «Резьба». Такой человек, имеющий право подписывать любые документы по теме, ему был очень нужен, чтоб не носиться по всему Союзу на утверждение всяких решений и протоколов. Подумав, я согласился, всё равно готовить все документы приходилось мне, и это здорово упростит согласование и утверждение их. Такие заместители Главного конструктора имелись по всем крупным заказам. К моему окладу как «Заместителю главного конструктора» пошла надбавка 10 %. Став начальником лаборатории, я отказался от общественной должности председателя профбюро отдела, мотивировав это своей занятостью по основной работе. Председателем профбюро избрали Кудрявцева Валерия Ивановича из лаборатории Рыжова. Но ко мне начал усиленно «приставать» Иван Митрофанович Егоров, начальник НТО-36, предлагая вступать в ряды КПСС. Он и раньше «подъезжал» ко мне, но я отказывался, откровенно объясняя ему, что не вижу в этом смысла. Но теперь ситуация изменилась. Всё руководство института и подразделений состояло в партии, так уж тогда была устроена жизнь. Дальнейший рост любого начальника мог происходить лишь через партийные органы. Я к карьере не стремился, но была ещё одна сторона работы в те годы: все важные вопросы жизни коллектива, в том числе и производственные, решались на «закрытых» партийных собраниях и заседаниях партбюро. На это и «давил» Егоров: как, мол, начальник лаборатории не будет участвовать таких совещаниях? Много бесед у нас
                137
с ним было. Егоров сам был человеком непростой судьбы и ко всему относился по-своему, иногда очень критически. Как-то раз он сказал, что мне надо в партию вступать, чтоб на это место не пролез какой-нибудь подлец. После этого я и решился: написал заявление в парторганизацию, рекомендации мне дали Сандлер и Егоров. Не буду описывать всю нудную и «напыщенную» процедуру приёма, все барьеры я прошёл легко и был принят в «кандидаты члена КПСС», а ещё по истечении кандидатского срока – в члены КПСС. Целый год пришлось учиться в «Школе молодого коммуниста» при парткоме института, изучать классиков марксизма-ленинизма, современные партийные документы, в которых меня всегда поражало витиеватое многословие, восхваление самих себя и ничего конкретного: пустые фразы и сплошной туман. Кроме этого, надо было выполнять обязательно какие-нибудь «поручения» партийной организации. Мне поручили «курировать» работу комсомола в отделе, а также давали отдельные поручения: подготовить доклад на определённую тему, поучаствовать в каком-то мероприятии, обеспечить явку трудящихся на демонстрации 1 мая и 7 ноября и т.д. Всё это скрупулёзно фиксировалось в специальном «досье». Много лет проработав в комсомоле и зная, что комсомол не любит партийную опеку, я никакой работы по «воспитанию» комсомольцев не вёл, имел лишь у себя «план работы комсомольской организации», т.е. как бы был в курсе дел. Но если ко мне с каким-то вопросом обращался комсорг отдела, я всегда помогал ему решить любую проблему.
         В августе 1983 года в Жуковском начались проверочные испытания изделия А-722-04 на самолёте Ту-142 М, стратегическом противолодочном бомбардировщике. Нам выделили один самолёт из состава полка в Кипелове (Вологодская обл.). Проводить испытания в Жуковский прибыли офицеры из Феодосии: м-р Левашов и ст. л-т Пелипенко. Самолёт базировался на стоянке ЖЛИДБ (Жуковской лётно-исследовательской доводочной базы), филиала туполевского КБ «Опыт». Само название филиала говорит о том, что здесь доводят «до ума» всю авиационную технику, разрабатываемую у Туполева. Здесь мы познакомились с новым коллективом, с интересными людьми, с которыми проработали целых 6 лет. Так как наша аппаратура относится к радиотехническим изделиям, нас «прикрепили» к радиолаборатории, которой руководил очень интересный человек – Виктор Иванович Гаврюшкин. В лаборатории работало около 60 человек, занимала она два этажа в большом здании и состояла из нескольких бригад – так много радиоаппаратуры на самолётах «Ту». В каждой бригаде был свой ведущий инженер, отвечающий за аппаратуру определённого класса. Нашим ведущим был татарин Казнин Нагим Калимович, очень умный и своеобразный человек. За эти годы я подружился и с Гаврюшкиным, и с Казниным, также, как и с Пелипенко Александром Сергеевичем. Жить мы теперь стали в туполевской гостинице «Дружба» в центре Жуковского, это была лучшая здесь гостиница, но с весьма жёсткими порядками. Вскоре мы узнали, что администратором гостиницы работает жена Гаврюшкина, и для нас были сняты все проблемы с устройством в гостинице, если даже на входе висела табличка «Мест нет». Нагим Казнин показал лично, как нам  через лесок пройти от гостиницы до «туполевской» проходной ЛИИ, после чего отпали и все проблемы с транспортом: хода было 20 минут,
                138
столько же, сколько занимала езда в переполненном автобусе. В первый приезд мы пробыли в Жуковском конец августа и весь сентябрь. Со мной был Орлов В., приезжали по вызову и Гончарова с Художиловой, а на обработку материалов полётов прибыла молодёжь : Лариса Захаренко и Света Яблокова от Рыжова (нам в помощь). Сделано было 3 полёта на север, остальное время потратили на решение всяких технических вопросов и на отработку изделия на аэродроме. Обнаружилось влияние на работу изделия других систем самолёта. Для выяснения этого вопроса, т.е. поиска конкретных «виновников» мы с Орловым часами сидели в самолёте со всеми работающими двигателями, давали команды включать и выключать те или иные системы, наблюдая за работой «Резьбы». «Пробить» такую работу было непросто, помогли нам в этом Казнин и Пелипенко. Удалось обнаружить две несовместимые с нами системы: одна из связных радиостанций и система управления вооружением. Связная станция забивала наш канал помехами, а при включении системы вооружения «Резьба» переходила в режим «Синхронизация». Если радиосвязная станция была второстепенной, и её можно было не включать, то с вооружением было серьёзнее; к тому же было не ясно, как поведёт себя наша аппаратура при реальной стрельбе. Проверить это в натуре не было никакой возможности. Испытания решили продолжить в начале следующего года, а за это время обработать результаты полётов и «подумать». Саша Пелипенко оказался удивительно грамотным специалистом, он очень быстро освоил наше изделие, понял всю физику его работы, вник во все проблемы определения поправок на распространение радиоволн и т.д. Он единственный из военных «понял» изделие, его сложность и важность, и стал нашим защитником на всех уровнях. Я удивлялся, почему такой грамотный офицер ходит в таком низком звании. Он постепенно сам рассказал о всех зигзагах своей судьбы. Всё дело в его нетерпимости к проявлениям несправедливости и в прямоте характера. Он всегда говорит в лицо мнение о нём, невзирая на его чины и заслуги, критикует недостатки  и недостойные поступки. На совещаниях у своего руководства он, не таясь, высказывал несогласие с принимаемыми решениями, которые затрагивают интересы коллектива, а это очень не любят высокие чины. Его уже несколько раз представляли к очередным воинским званиям, но всегда кто-то блокировал документы. А по возрасту (он был моим ровесником) ему надо было быть майором (должность позволяла) или подполковником... После работы мы обычно гуляли по городу, по магазинам. В ЛИИ на обеде мы с Казниным часто играли в шахматы, он был большим любителем этой игры. Играл он очень хорошо, сначала меня обыгрывал, но постепенно я освоил его манеру игры и начал у него выигрывать. Проиграв, он расстраивался и долго рассуждал, почему и в какой момент ошибся, и был очень доволен, что нашёл равного противника. Нагим окончил КАИ  (Казанский авиационный институт) и получил направление в ЛИИ. Сейчас он женат (тоже на татарке), имеет двух детей, живёт в Малаховке (15 минут езды на электричке до Жуковского) в своём доме. Приглашал меня в гости, но я так и не выбрался к ним. У него были явно выраженные национальные манеры поведения и разговора, поэтому, как мне показалось, близких друзей у него в ЛИИ не было, но его все уважали как специалиста…

                139
Полёты возобновились в январе. К этому времени мы кое-что изменили в программах с целью защиты от сбоев, а с самолёта сняли мешавшую нам радиостанцию, т.к. она давно уже устарела. Пелипенко постоянно «натаскивал» штурманов, поэтому полёты «пошли». Единственной проблемой оставались сбои в синхронизацию при переходе с аэродромного питания и эпизодические сбои в полётах, причину которых так и не удалось выяснить. Проблему с переходом на бортовое питание решили очень просто: в инструкцию штурманам внесли требование включать изделие А-722 уже после запуска двигателей. Но при этом самолёт должен задержаться на рулёжке и «гудеть» три минуты, чему экипаж был не рад. Тем не менее, все январские полёты пошли в зачёт. В течение января обрабатывалась информация, в марте «утрясали» спорные вопросы. На этом испытания закончились. В гостинице «Дружба» в номере Пелипенко был устроен прощальный банкет, на который с большим трудом удалось «протащить» Казнина и наших девушек, живших в гостинице ЛИИ. Дежурные тётки были неумолимы: «нельзя» - и всё! Левашову пришлось написать расписку в том, что мы не будем «пить», а посторонние покинут гостиницу до 23-х часов. В разгар банкета самая «бдительная» дежурная ворвалась к нам и, увидев богатый стол, закатила скандал, но было уже поздно. Урегулировать это «безобразие» пришлось на следующий день Гаврюшкину. Вот такие строгости были в «Дружбе». Расстались мы с Пелипенко, договорившись, что приедем по их вызову в Феодосию на подписание «Акта» по результатам испытаний…                Осенью 1983 года «подоспел» ещё один объект, на котором разместили «Резьбу»: «А-50». Это самый важный и секретный самолёт того времени, это –летающий комплекс дальнего обнаружения, слежения и распределения целей. Вместе с ведомыми самолётами, снабжёнными ракетами, А-50 образует летающий полк ПВО. У американцев уже действует аналогичный комплекс под названием «АВАКС». А-50 сделан на базе самолёта Ил-76. Вся его внутренность забита электроникой, а на «хребте» красуется чечевицеобразная вращающаяся антенна на «ноге» (так называемый «гриб» с диаметром «шляпки» около 6 метров), обеспечивающая круговой обзор пространства. К этому времени ташкентский авиазавод выпустил первую партию самолётов – 8 штук, внутреннюю начинку самолётов выполняли на таганрогском заводе. Все самолёты перегнали в Ахтубинск и поместили их на самую дальнюю стоянку, специально оборудованную для них и ставшую филиалом таганрогского авиазавода. Нас вызвали в Ахтубинск, чтоб утрясти некоторые вопросы по размещению А-722-04, в т.ч. с местом установки рамочной антенны. В самом начале октября меня «выпихнули» в Ахтубинск (я не хотел ехать, т.к. жена должна была рожать во второй раз). С собой я взял Орлова, Круглова и Катилина. Улетели мы из Жуковского на служебном самолёте фирмы Туполева. Этот удобный канал был теперь нами хорошо усвоен. Гаврюшкин В.И. дал мне телефон диспетчера ЛИИ по служебным перевозкам, я из Ленинграда давал заявку на ближайший самолёт, сообщая необходимые данные для включения нас в полётный лист. Через некоторое время диспетчер звонил мне и сообщал, на какой рейс и от какой фирмы (Туполева, Микояна, Яковлева, Ильюшина) он нас записал; он же заказывал и пропуска на всех в ЛИИ. Было очень удобно, так можно было улететь в любую «аварийную» точку
                140
Союза, но только при наличии командировки в эту точку, т.е. только по служебным делам. На аэродроме в Жуковском придирчивые пограничники (уже в самолёте) проверяют у всех допуски и командировочные документы и дают «добро» на вылет. Пограничники же встречают самолёт в Ахтубинске, так же тщательно проверяют документы и вывозят всех через таможню в бюро пропусков. На этот раз в бюро пропусков мы проторчали довольно долго, т.к. предписания у нас были сразу в три «точки» гарнизона, и во всех трёх частях мы должны быть «желанными» гостями, т.е. присутствовать в списках, оформленных заранее. И только после проверки этих списков и при наличии заявок на нас от всех в.ч. нам выдали пропуска и направления в гостиницу. Мы были удивлены наличием в пропусках всяких штампов в виде самолётиков, парашютиков, крестиков и пр. – такого я ещё не видел. Устроились мы в туполевской гостинице «Стрела», в которую у нас было направление от ЖЛИДБ…  В октябре в Ахтубинске, пожалуй, самая хорошая пора: солнечная погода, отсутствует мошкара, на рынках изобилие овощей и фруктов. Вечером я сходил на телеграф и заказал разговор с Ленинградом, просидел там 2 часа, но с Ленинградом так и не соединили. Удивительно, что в наше время с Ахтубинском такая «дремучая» связь! По советской традиции вся областная связь осуществляется через областные центры по проводам на телеграфных столбах. Ахтубинск находится в Астраханской области, и связь осуществляется через Астрахань, расположенную на 300 км южнее, хотя до Волгограда в два раза ближе, и он севернее Ахтубинска. Единственным «живым» средством связи между предприятиями здесь является армейская ВЧ-связь по радиоканалам, но ВЧ-аппараты стоят только в кабинетах командиров в.ч. или директоров. Есть такой аппарат и в кабинете у нашего Гужвы… Утром мы явились в ГНИКИ и были радостно встречены нашими друзьями. Коля Соколов был уже в звании капитана, Анохин и Ливада – майоры, с чем мы их всех и поздравили. Городничин стал степенным подполковником, заметно пополнел. Но мы приехали не к ним, а на площадку Таганрога. Ребята рассказали, как добраться до самого удалённого уголка, и смысл всех штампов в пропусках: надо будет миновать несколько КП на территории аэродрома, и пропуском через любое КП является соответствующий значок. Транспорт туда не ходит, за исключением таганрогского автобуса, который уходит от гостиницы «Волга» утром в 8-00 и после обеда в 14-00. В другое время туда можно попасть или на случайной попутке или пешком. На первый раз мы решили пройтись пешком, а назавтра Городничин пообещал, как заранее и было оговорено, машину и необходимые приборы. Шли мы, палимые солнцем, то и дело предъявляя документы на встречающихся КП, и поражались размахом полигона. В самом конце ВПП замаячили высокие хвосты красавцев Ил-76 с «грибами» на спине. И вдруг недалеко в степи послышался паровозный гудок. И мы с удивлением увидели не спеша проплывающий мимо нас пассажирский поезд! Оказывается, вблизи проходит железная дорога в Астрахань. И здесь нет уже никаких бетонных заборов, и на самом виду стоят самые засекреченные наши самолёты! Вся строгость пропускного режима существует лишь на центральном входе, т.е. показуха чистой воды! Уже в который раз я убеждаюсь, что показная идеология в стране отличается в корне от реальной жизни. Здесь через хилый забор с колючей проволокой может пройти, кто
                141
захочет, что мы и проделаем будущей весной, спокойно сходив в степь за тюльпанами и маками к 8 марта нашим женщинам… Найдя «офис» бригады из Таганрога и познакомившись с ведущим инженером Игорем Гончаровым, занялись оформлением очередного «допуска» - для работы внутри конкретного самолёта А-50 под номером 2 (для краткости его называют «А-2»). Игорь отвёл нас в 1-й отдел и сдал нас в руки «Надежды», отвечающей за режим на площадке. Надежда долго мусолила наши документы, забрала справки о допуске, заставила расписаться в нескольких документах и заставила изучать инструкции по технике безопасности, по режиму и пр. Наконец, она поставила в наши пропуска очередные отметки, причём разные. Оказалось, что в самолёт можно попасть лишь с допуском по форме «2». Этой чести удостоились только мы с Кругловым, т.к. у Катилина и Орлова был допуск формы «3». Вход в самолёт был завешен тяжёлой брезентовой шторой, за которой стояла девушка-часовой с пистолетом на боку. Каждый раз, входя в самолёт, требовалось предъявлять пропуск! Гончаров показал нам весь самолёт. Кабина была двухэтажной, наверху располагались пилоты, немного пониже, в самом носу, -- основной штурман, а немного сзади, как бы в отдельной комнатушке без окон и дверей, -- штурман-навигатор. Я сразу увидел свой ПУИ и массу пультов от других систем, а также круглый экран локатора. Когда же Игорь провёл меня в основной салон, я обомлел: в огромном зале (во всю оставшуюся длину самолёта) по двум бортам располагались стойки с различной аппаратурой и огромными индикаторами кругового обзора. Перед каждой стойкой стояло вращающееся кресло, в котором сидел офицер-оператор в чёрном комбинезоне. Всего мест, если не ошибаюсь, было 12. Всё гудело, светилось, моргало; было очень душно. Знакомство с А-50 произвело на меня сильное впечатление. Этот «зал» был похож на кабину «А» зенитно-ракетного дивизиона, в котором я служил, только много мощнее. Гончаров доложил, что они на свой страх и риск уже установили нашу антенну в одном из двух возможных мест – на «спине» немного позади крыльев, в «мёртвой зоне» локатора кругового обзора. Другое место, где можно установить РА – под «животом», рядом с передним шасси. Нам предстоит окончательно определить и узаконить место для рамочной магнитной антенны. На следующий день мы начали проверку работы А-722, развернув аппаратуру для определения уровней помех в районе РА. «Резьба» вроде как и работала. Но как-то странно: устойчиво показывала координаты где-то далеко в другом месте, и чего я не предпринимал, всё оставалось по-прежнему. При этом общий контроль и контроль блоков показывал, что аппаратура исправна. Сколько бы я ни менял режимы работы, щёлкая переключателями на ПУИ, изделие мгновенно определяло одну и ту же координату. Я решил, что скорее всего, одна из станций «маршрута» стала на ремонт. Однако по имеющемуся у меня расписанию регламентныхт работ «Маршрута» все станции должны работать. К тому же при работе по РНС «Омега» картина также была странной… Исследование помеховой обстановки показало, что место для РА выбрано правильно. Оставалось проверить совместимость изделия А-722 с другими системами самолёта и, прежде всего, с СВЧ-передатчиком «Протон» - основой радиолокационного комплекса самолёта. Это – самая сложная часть работы, т.к. на стоянке выход в эфир «Протону» запрещён, можно работать лишь на
                142
эквивалент антенны. После работы на самолёте я зашёл к Городничину, чтоб обсудить ситуацию, но он сразу огорошил меня: Рыжов по ВЧ сообщил, что 9 октября у меня родилась вторая дочь! Сразу появились откуда-то коньяк и закуска, и мы «обмыли» это событие, после чего я сразу ушёл в гостиницу. Шёл не спеша, обдумывая, что делать: всё бросить и уехать или…  Таня (я тогда ещё не знал её имени) родилась в Ленинграде в роддоме на углу улиц Петра Лаврова (ныне Фурштатская) и пр. Чернышевского. Я дважды в день проходил мимо роддома и махал рукой Люде по пути на работу и обратно, она подходила к окну, зная время моего появления. Это было всего неделю назад, и вот… Впереди были выходные, и уехать можно было только через Волгоград на утреннем автобусе, но… документы здесь я смогу забрать только в понедельник. Решил дозвониться до дома и посоветоваться, а пока закупил коньяк, закуску, и со всем этим предстал перед ребятами. Мы бурно отметили рождение моей дочери. На следующий день, проторчав на телеграфе несколько часов, всё же дозвонился до дома и поговорил с тёщей Антониной Петровной. Она сказала, что справятся там и без меня, тем более, что я уже не успею к выписке Люды из роддома. И я решил остаться в Ахтубинске и закончить сложную работу. А Люду встречали мои друзья из ОВТ… Вечером при раздумиях о странной работе изделия на борту А-50 меня «осенило»: РА стоит сверху на фюзеляже, т.е. в перевёрнутом на 180 градусов по сравнению с положением на Ту-95 и Ту-142 М, а ЦВМ об этом не знает! Долго кумекали с Кругловым, что же у нас получается с диаграммой направленности антенны на А-2. Володя, как всегда, размышлял образно, изображая собой «лепестки» РА и вращаясь вокруг с раскинутыми руками. Сначала мы пришли к выводу, что есть два пути: или разместить антенну в «нормальном» положении, установив её на какую-то полку и приподняв над фюзеляжем, или в очередной раз доработать БСС и ввести в служебное слово для ЦВМ признак положения антенны. Но всё же нас ещё раз «осенило»: надо просто поменять местами радиочастотные кабели, подходящие к рамке антенны, перпендикулярной продольной оси самолёта, что будет равносильно повороту антенны на 180 градусов. Уверенности, что всё будет правильно, не было даже у Круглова с Катилиным, но первое же включение изделия показало, что всё правильно, - изделие заработало! В таком случае надо просто поменять маркировку антенных кабелей в монтажной схеме самолёта, а в нашей ЭД должно быть соответствующее указание. Обо всём я доложил Рыжову по ВЧ из кабинета Исаева… Теперь нам предстояло выяснить вопрос электромагнитной совместимости. Сделать это было непросто, т.к. подходил срок очередного этапа предъявления самолёта Заказчику, на борту толкалось много народа, всем надо было сдать свою систему, а заботы других всем были «до фени». Городничин обещал договориться с Таганрогом, чтоб нам дали хотя бы полдня на проведение работ по ЭМС, а пока мы занялись общей проверкой работоспособности «Резьбы» и проверкой лётных инструкций, в которых нашли много несуразностей. Городничин сообщил нам вдруг, что сюда едет «ревизор» - Главный конструктор направления Янковский Л.И., и его надо встретить на полосе завтра в 15 часов.  Мы (Городничин, Орлов и я) стояли на ВВП и судачили, на чём прилетит наш шеф?   Было уже известно, что летит он прямо из Ленинграда! Наконец, приземлился какой-то
                143
странный самолёт, чуть ли не Ту-144 в уменьшенном масштабе, и быстро подкатил к месту стоянки. Это оказался Ту-134, но со странным длинным «носом», как у скоростных военных самолётов. Из самолёта вышли Янковский и Егоров И.М., начальник нашего отдела. Встречать их пришло на удивление много народа, даже женщины с цветами. Позже я узнал причину торжественной встречи: это был самолёт фирмы «Ленинец», в которой раньше работал Янковский, и встречать его пришли как раз «ленинцы», работающие здесь в филиале своей фирмы. Узнали мы также, что «Ленинец» имеет здесь свою гостиницу и что в Ахтубинске есть гостиница МРП, направление в которую, правда, можно получить только в Москве, в самом министерстве. Янковскому приказала ехать в Ахтубинск Москва, т.к. туда дошла информация о каких-то неполадках с «Резьбой», а А-50 сейчас является самым важным объектом МО, и курирует этот объект заместитель Председателя ВПК (Военно-промышленной комиссии) генерал Коблов (свояк Янковского). Янковский удивился, увидев меня среди встречающих, он считал, что я сразу уехал в Питер, узнав о рождении дочери. Янковский и Егоров в сопровождении Городничина отправились к генералу Исаеву, а мы – на «А-2». Через некоторое время Городничин привёз туда и наших начальников, и тут случился «казус». Янковский захотел посмотреть, как размещена наша «Резьба», и вообще комплекс «авакс» изнутри, но девица-часовой его в самолёт на пустила, т.к. в его министерском пропуске, разрешавшем допуск на все объекты МРП, нужного штампика для А-50 не было. Переговоры с Надеждой, главной по режиму, ничего не дали, она предложила гостям в грубой форме «катиться отсюда». Картина получилась забавной: Егоров и Янковский стоят у трапа, рядом стоит строгая дама с пистолетом на поясе, а я через щёлку в драпиях что-то объясняю о наших проблемах, Янковский на цыпочках одним глазом пытается рассмотреть что-то в самолёте. Потоптавшись около самолёта, гости уехали обратно. Вечером в гостинице МРП, где мы собрались на ужин, Янковский дал волю своим чувствам, обещав со всеми «разобраться», но это было простым «сотрясением воздуха». На следующий день, на всех обидевшись, наше начальство отбыло обратно. Во что обошёлся ЛНИРТИ этот рейс, история умалчивает… Работы по ЭМС выявили полную несовместимость нашего изделия со связной радиостанцией Р-862, и с этим, очевидно, ничего уже нельзя сделать. Выручало лишь то, что Р-862 была резервной системой связи и включалась только тогда, когда не будет других способов связи. Решено было вписать в лётные руководства крупным шрифтом предупреждение о том, что при включении Р-862 изделие А-722-04 не обеспечивает достоверность координат самолёта – пусть командир решает, что  ему важнее. Закончив дела в Ахтубинске, через Чкаловскую и Москву мы вернулись домой…    
        До января 1984 года я пробыл дома, помогая жене, но в январе снова уехал в Ахтубинск решать накопившиеся вопросы по работе А-722 на борту А-50, которых задействовали уже 6 штук с условными кодами «А1»-«А-6»… А в мае нас пригласили в Феодосию на согласование и подписание акта по испытаниям самолёта Ту-142 М. Из Жуковского мне позвонил Гаврюшкин и сообщил, что от них в Феодосию служебным рейсом отправляется большая компания, в том числе и он сам, и нас тоже «прихватят».
                144
Полетели мы с Рыжовым В.М. Выйдя на аэродроме «Кировское», мы очутились как бы в другом мире: везде густая зелёная трава (летом она вся выгорит от солнца), летают бабочки, на солнце настоящее пекло. За нами пришёл автобус, и вскоре мы были перед проходной НИИ ВМФ. К нам вышел Пелипенко со свежими капитанскими погонами (наконец-то!) и подполковник (!) Левашов. Сашу мы от души поздравили, он поблагодарил и сказал, что всё равно для него «потолок» - «майор» при выходе на пенсию. После небольшого совещания все прилетевшие изъявили желание подписать акт прямо тут же у проходной, а затем отправиться на море. Это несколько обескуражило хозяев (нас тоже): акт имел гриф «С». Но Левашов сказал: «Чёрт с вами!», - и ушёл, вернувшись вскоре с чемоданчиком в сопровождении часового. Он отвёл нас в ближайшую беседку, выставил часового и достал акт. Некоторые деятели подписали акт, не заглядывая в текст. Нам же с Рыжовым пришлось тщательно всё прочитать и осмыслить, просмотрел акт и Гаврюшкин – он ответственный за всё радиооборудование на самолётах «Ту». Надо отдать должное Пелипенко А.С.: акт был выполнен на высоком уровне, все формулировки понятны и лаконичны, так, как и было предварительно согласовано. Мы с лёгким сердцем подписали документ, дающий «добро» изделию А-722-04 на Ту-142 М. После этого Пелипенко повёз всех в гостиницу, но москвичи «забастовали» и потребовали везти всех на море. Мы приехали па пляж около гостиницы «Ленинца» по прозвищу «Жаба», в которой часто бывала моя жена. Вода в море оказалась очень холодной, на пляже никого, кроме нас, не было. Искупаться никто не рискнул. Поселили нас в приличной гостинице рядом с аэродромом. Мы с Рыжовым – в двухместном номере. Договорились с Пелипенко вечером встретиться у нас и «обмыть» «Акт». Пока же мы с Рыжовым решили съездить в Феодосию, к нам присоединился Виктор Иванович Гаврюшкин. Остальные же сразу приступили к «обмытию»… Первое, что мы сделали в Феодосии, - осмотрели музей Александра Грина, небольшой, но очень уютный и оригинальный. Всё в нём пронизано темой моря: снасти, мачты, штурвалы, канаты. Всякие приборы. Затем посетили картинную галерею Айвазовского, полюбовались игрой света на знаменитых полотнах. Особенно впечатлила лунная дорожка на одной из картин, перемещающаяся за наблюдателем, куда бы он ни шёл. и в завершение мы сели на прогулочный теплоход и проехали по феодосийской бухте. Вода в Чёрном море действительно очень красива при свете солнца, не то, что наша в Финском заливе. Удивительно, как Айвазовский точно передавал игру цветов морских волн: все полотна он нарисовал в кабинете с плотно завешенными окнами при искусственном освещении!... Когда мы вернулись в гостиницу и отказались присоединиться к изрядно «поднабравшимся» коллегам, нас обозвали «пижонами» и «ленинградскими интеллигентами». Через пару часов к нам пришёл Гаврюшкин с «бутылочкой», извинившись, что закуски у него нет. Но у нас этой закуски было достаточно в холодильнике, т.к. мы ожидали Пелипенко, который как раз тоже пришёл. Так что мы славно посидели, поговорив об общих делах. На следующий день мы снова втроём уехали в Феодосию, откуда на автобусе отправились в Керчь и Аджимушкай, где осмотрели знаменитые катакомбы, в которых скрывались от фашистов партизаны Крыма.
                145
Стояла солнечная погода, мы полюбовались видом Керченского пролива. Никогда больше мне не довелось быть на Чёрном море. Вечером мы возвратились в Жуковский, и уехали с Рыжовым ночным поездом в Ленинград. Через две недели в институт пришёл утверждённый «Акт по результатам испытаний изделия А-722 -04 на самолёте Ту-142 М». Спасибо Саше Пелипенко, что он так быстро всё «провернул», как нам и обещал. Вскоре после этого, наконец, изделие А-722 в модификациях А-722-04 и А-722-03 было «принято на вооружение» в войска, о чём нас известили и поздравили из МО, в институте по этому поводу вывесили поздравительный плакат в наш адрес и спустя некоторое время премировали весь коллектив. После этих событий Заказчик обязал МРЗ забрать у нас подлинники КД (кальки). Началась нудная процедура передачи калек, о которой не буду рассказывать… Тогда же стало известно, что МРЗ в тайне от нас в недавно созданном ОКБ «Компас» разрабатывает свой вариант приёмоиндикатора, аналогичного «Резьбе», имеющий шифр «Квиток» и индекс А-723, под руководством доктора технических наук Кинкулькина. Янковский негодовал: он ведь Главный конструктор направления (сверхдальней навигации), а его москвичи просто проигнорировали, нарушив все законы. «Прижать» пиратов из «Компаса» Янковскому не удалось, у них в МРЗ и МО оказалось лобби. Там решили: почему бы не создать конкуренцию в области РСДН. и протащили на самом высоком уровне соответствующие решения, позабыв известить об этом Главного конструктора направления. Это – Москва! Янковскому удалось лишь созвать осенью в ЛНИРТИ научно-техническую конференцию по нашей тематике, заслушать доклад Кинкулькина, рассекретив тем самым «Квиток», и оценить его  научно-технический уровень. Стало ясным, почему МРЗ вставляло нам палки в колёса при передаче «Резьбы» в серию… На конференции собралась серьёзная компания. Когда приехали москвичи и пришли регистрироваться у секретаря Янковского, Янковский не подал руку Кинкулькину и как бы не заметил его. Забавно было смотреть, как два серьёзных человека отворачиваются друг от друга и общаются через посредника. А этим посредником, увы, оказался я. Янковский мне так и сказал: «Избавь меня от этого…» Когда я представился Кинкулькину и сообщил, что решать все проблемы и вопросы ему буду помогать именно я, он всё понял и сказал лишь: «Хорошо». Всё время на конференции мне пришлось находиться рядом с ним, сопровождать по институту, знакомить с документами, устраивать в гостиницу. Расставаясь после конференции, Кинкулькин поблагодарил меня за «опеку». Внешне Кинкулькин смотрится «не очень»: высокий и худой, сутулый, с длинной тонкой шеей, скорее, с женским лицом и с каким-то булькающим голосом; на носу – позолоченное пенсне с цепочкой вокруг шеи. Но умный учёный в нём чувствовался, да и его книга по радионавигационным системам была написана понятно, и мы все ею пользовались. На конференции доклад Кинкулькина был каким-то однобоким, расхваливались достоинства и высокие ТТХ «Квитка» и ничего не говорилось о реальном состоянии дел. Поэтому ему пришлось долго отвечать на конкретные вопросы. Выяснились странные вещи: в «Квитке» применялась масса комплектующих изделий, не разрешённых к применению «ограничительными перечнями», и запрещённые технологические процессы. Однако МРЗ взялся сам обеспечивать себя этими
                146
комплектующими, а вот как им удастся согласовать запрещённые технологические процессы – непонятно. Кинкулькин заявил, что на заводе готовятся к производству «Квитка»! Позднее наша «разведка» добывала всё новые сведения: уже готовятся решения о размещении «Квитка» на все новые самолёты. Выпускать параллельно два изделия МРЗ не по силам, и они в перспективе намерены перейти только на «Квиток». Прямо скажем, не повезло нам с серийным заводом! Позже Янковский «раскопал», что ОКБ «Компас» за основу взял один из американских приёмоиндикаторов и перекроил его на наш манер, а вот какие в него заложены алгоритмы, оставалось тайной. По ТТЗ масса изделия А-723 не более 23 кг, что намного меньше наших 80 кг, на этом и строилась вся авантюра «доблестного» Московского Радиозавода (МРЗ)…                В 1985 году основным объектом в МО оставался «авакс» А-50, все работы по нему были форсированы. Всю первую половину года мне пришлось торчать в Ахтубинске, периодически на немного возвращаясь домой. Моим постоянным спутником был Володя Орлов. Не всё получалось хорошо с изделием А-722 на борту, а времени на выяснение причин нам давали мало, т.к. на самолётах была настоящая суматоха: в первом квартале шесть первых образцов А-50 должны быть сданы в эксплуатацию. Постоянно на «А-2», который был первым по очереди, работала масса народа, каждый возился со своей системой, постоянно что-то включалось и выключалось, создавая помехи по питанию. На пробных полётах проверялись только основные системы, отвечающие за безопасность полёта, а на второстепенные системы пока не обращали внимание, их даже не включали. Однажды на «А-2» штурманом полетел Дима Коваленко (он участвовал в Гос. испытаниях «Резьбы»), и я попросил его по возможности включить наше изделие в полёте. Он привёз обнадёживающую информацию: А-722-04 работает неплохо, но по-настоящему проверить её у Димы времени не было. Он просто при взлёте включил изделие и изредка подходил к нему, записывая координаты на ПУИ, и сверял их с данными от других средств. Как и положено в Армии, А-50 был сдан в срок (в 1-м квартале), после чего начались регулярные полёты шести первых самолётов и устранение ещё не устранённых недостатков. Коблов Владимир Леонидович продолжал находиться в Ахтубинске и давать разгон всем нерадивым представителям промышленности. Досталось однажды и нам с Орловым. Отказал блок постоянной памяти ЦВМ, мы отремонтировать его не могли, нужна была связь с ЛНИРТИ. Связаться можно было или от Исаева, или из кабинета Коблова прямо с таганрогской площадки. Игорь Гончаров привёл нас к Коблову, объяснив наши проблемы. Генерал попросил нас подождать в приёмной, потом пригласил к себе. Был он высокий, седой, крепкого телосложения, с грубоватым мужским лицом, говорил басом и очень спокойно. Он расспросил нас подробно о состоянии «Резьбы», я так же подробно рассказал ему о специфике нашей работы и попросил связи с Янковским. Он тут же снял трубку и набрал номер Янковского, Леонид Иванович был на месте. Коблов произнёс примерно следующее: «Лёня, тут вот передо мной сидят два твоих мудака и разводят руками, «Резьба» не работает, а они ничего сделать не могут!»  Меня, конечно, задело слово «мудаки», но я хорошо знал военный народ, они любили «круто» выражаться, это почти одобрение в их разговорах. Я коротко рассказал Янковскому о
                147
проблеме и попросил прислать к нам Гончарову или Художилову и, на всякий случай, запасной блок памяти. Коблов мило с нами попрощался и просил заходить в любое время, если понадобится. Уже на следующий день в ГНИКИ через Жуковский прилетела Гончарова с запасным блоком! «Резьба» с новым блоком сразу заработала, а Вера на стенде в ГНИКИ нашла неисправность в старом блоке памяти и отремонтировала его, прошив два новых провода. Был апрель, в степи цвело много цветов, мы слазили за забор и принесли Вере Николаевне огромный букет цветов…                В мае я снова приехал в Ахтубинск и пробыл там до середины июня. По сообщению из ГНИКИ из полётов А-50 привозят плохие результаты. Меня с Художиловой, а также представителя МРЗ, «выпихнули» разбираться с этим. Конец мая-июнь – самое плохое время на Нижней Волге. К этому времени половодье спадает, на волю из личинок выползает туча гнуса, он лезет в глаза, рот, нос; всё лицо опухает от расчёса укусов. При этом стоит сильная жара, и не знаешь, куда деться. Местный народ ходит в противомоскитных шляпах, а мы – маемся… Все штурманы говорят о том, что «Резьба» не работает. Но закавыка в том, что Дима Коваленко (уже подполковник), летая на разных машинах, привозит постоянно отличные результаты и хорошо отзывается о работе изделия. Поэтому даже Городничин не знает, что же происходит на самом деле, а к концу июня должен быть акт по лётной годности самолёта А-50. От МРЗ приехал настройщик нашей аппаратуры Женя Савельев на собственной машине, так что  ездить на работу и обратно стало просто. Мы обследовали все изделия А-722 на шести самолётах, в одном обнаружили отказ, который сразу устранили, и пару ненадёжны разъёмов СР-50, которые также заменили. На стоянках все наши изделия работали хорошо. Перед каждым полётом мы тщательно проверяли аппаратуру, выключали на время запуска двигателей, затем я снова включал изделие после запуска первого двигателя, убеждался в правильном определении координат стоянки и покидал самолёт, после чего он сразу уходил на ВПП и взлетал. Взлёт А-50 впечатляет: огромная, тяжёлая машина с полной заправкой, с медленно вращающимся «грибом» на спине, нехотя отрывается от полосы и медленно уходит вверх. Все эволюции самолёт должен выполнять плавно, чтоб не перегрузить «гриб»-гироскоп. Штурманы после полётов отвечали как-то нехотя, неопределённо: «Резьба» то работает, то не работает, то им некогда было к ней подходить. Об ошибках в определении координат также никто толком ничего не мог сказать. Складывалась странная картина: «Резьба» на борту стоит, но вроде как она никого не интересует. На очередном совещании у Городничина я заявил, что единственный способ разобраться с работоспособностью «Резьбы» на борту – взять меня в реальный полёт, на что все сказали, что это невозможно. Тогда я предложил придумать что-то другое, но никто ничего не предложил. Через пару дней Леонид Иванович сообщил, что полёт в принципе возможен, надо только согласие на это кого-то из командиров экипажей. И вот мне сообщили, что на следующий день я смогу лететь, и со мной полетит также Городничин. Рано утром я прибыл на площадку, нас с Городничиным одели в чёрную форму, чтоб не выделялись среди летающих операторов, и мы поднялись на борт «А-6». Предстояла ещё процедура: допуск к полёту проверяющими, прежде всего, инструктором по технике
                148
безопасности. Меня наскоро «поднатаскали», и я с помощью подсказок из-за спины инструктора правильно показал, как следует покидать самолёт в случае аварийной ситуации. Знал бы проверяющий, что мы летим нелегально, и что в самолёте даже нет для нас парашютов! Приехал экипаж, меня представили командиру, он пожал мне руку и пожелал удачного полёта. В течение всего восьмичасового полёта я периодически записывал в тетрадь координаты с нашего ПУИ, а Городничин сверял их с данными штурмана. А-722 прекрасно работало, в этом убеждался и Городничин. А штурману даже некогда было подойти к нашему пульту, настолько он загружен на А-50. Всё прояснилось. На борту должен работать второй штурман, штурман-навигатор, пока все экипажи не освоят полностью А-50. Но штурманов-навигаторов пока нет, но это не наша проблема. Во время полёта я познакомился с работой комплекса дальнего радиолокационного обнаружения – картина потрясающая! На индикаторах кругового обзора видна вся воздушная обстановка в радиусе 300 км, все «цели» пронумерованы и распределены между операторами с помощью специальных меток. Операторы следят за своими целями, передавая непрерывно их координаты по радиоканалу на боевые самолёты (их в этом полёте не было)… Возвращались мы с хорошим настроением: я показал Городничину и другим офицерам, что «Резьба» прекрасно работает, и что молодые штурманы не хотят осваивать новую технику. Нас встречало много народа: вся команда Городничина, Наталья с Женей, Дима Коваленко и др. Я ещё на трапе молча показал большой палец, все поздравляли меня с успешным завершением «тайного» полёта…  Ахтубинцы предложили отметить в кафе завершение работ по А-50, но мой тёзка Анохин пригласил всех к себе домой. Познакомились с женой и дочкой Анохина, жили они в хорошей двухкомнатной квартире. Вечер прошёл очень весело, мы узнали много нового о жизни всей лаборатории Городничина. Узнали также, что Анохин хочет перевестись из Ахтубинска куда-нибудь в среднюю полосу России, так рекомендуют врачи по состоянию здоровья дочери. Через несколько лет он, а также Ливада, переберутся в Монино под Москву…  На следующий день мы с Художиловой улетали домой из Волгограда, а Савельев своим ходом уезжал в Москву. Он по пути решил подвести нас до аэропорта, чему мы, конечно, обрадовались: кроме личных вещей у нас были запасные блоки памяти. С Женей договорились, что блоки он увезёт в Москву, а позже мы за ними приедем. С отличным настроением мы выехали из Ахтубинска в 15 часов, наш самолёт улетал в 21 час. Так устроена жизнь, что хорошее рано или поздно кончается, сменяясь чем-то нехорошим. Мы уже проехали Капустин Яр, наш секретный полигон, как вдруг на ровном месте в нас сзади воткнулся военный фургон-УАЗ. Удар был неожиданным и довольно сильным, наш багажник смялся, левую дверцу заклинило. А в багажнике вместе с блоками стояли две канистры с бензином! В Уазике сидели два лба, совершенно пьяные. Они едва выползли из кабины и тупо уставились на нашу машину (откуда она перед ними возникла?). Когда все очухались, началась перепалка на высоких нотах, в руках у Савельева и пьяного шофёра оказались большие гаечные ключи, а вокруг, как назло, никого не было. Наталья отошла подальше, а мы орали друг на друга. На наше счастье со стороны Волгограда показался зелёный военный автобус, я остановил его.
                149
Нам очень повезло: в автобусе ехали местные дети в сопровождении девушки-лейтенанта из ГАИ. Она сразу оценила обстановку и потребовала документы у водителя УАЗика. Но ребята вмиг протрезвели, вскочили в машину и, едва не сбив девушку, удрали в сторону Волгограда. Шофёр автобуса и мы с Савельевым пытались их остановить, но они объехали нас по обочине. Лейтенант попросила нас не уезжать и обещала прислать к нам машину ГАИ. В унынии стояли мы перед своей изуродованной машиной, не зная, что предпринять. Наконец, к нам подъехал гаишник в чине майора. Он был в курсе всего (спасибо девушке-лейтенанту), спросил, можем ли мы ехать, и предложил следовать за ним в Кап. Яр. Была суббота, в ГАИ никого, кроме нашего майора, не было. Он долго звонил, но ни до кого не дозвонился, после чего сказал так: «Не повезло вам, ребята. Хотите верьте, хотите нет, но на данный момент я один на всю округу, впереди выходные и все разъехались, кто куда. Придётся ждать до понедельника, на ночлег я вас устрою». Тут мы с Натальей «восстали», предъявив свои билеты на самолёт и командировочные документы. До отлёта оставалось около трёх часов, а мы ещё в 100 км от аэропорта! Майор оказался «человеком». Он попросил нас описать всё случившееся как можно подробнее, что мы и сделали, и отпустил нас. Женя остался до понедельника. Я попросил майора помочь нам добраться до аэропорта. Он опять звонил кому-то, но ничего не получилось. «Единственно, что я могу для вас сделать, - сказал он, - это посадить без очереди в такси». Вышли мы из ГАИ, вдали на остановке такси толпились люди, желающие на выходные выбраться в Волгоград. К нашей радости из Волгограда как раз приехала «Волга»-такси. Майор поднял жезл, шофёр оказался ему знакомым, и через пару минут мы уже мчались в аэропорт. Шофёр был профессионалом, привёз нас за полчаса до окончания регистрации, несмотря на остановку в пути, - меняли колесо после прокола. Пришлось немало заплатить по местному тарифу, но нам все расходы ЛНИРТИ позже компенсировал в виде премии. Женя Савельев оформил все документы, связанные с аварией, получил страховку и на эти деньги отремонтировал машину. Нашли ли виновных, но «Дело» по этому поводу было заведено. Интересно, что Савельев попросил меня написать на него характеристику в ГАИ, т.к. я хорошо его знал по работе. Характеристику я написал и выслал ему по почте, под ней подписалась и Художилова. Но почему это не могли сделать его коллеги на МРЗ, – не знаю. Что-то неладно в их коллективе… Если мне память не изменяет, в Ахтубинске после этого я был лишь однажды спустя 5 лет по поводу другого изделия. Из старых знакомых там остались только Городничин и Соколов. С ними, правда, я встречался периодически в ЛНИРТИ, они бывали у нас в связи с делами по другим изделиям.
        В конце 1985 года нас впервые пригласили в Куйбышев на знаменитый авиационный завод (КАЗ), выпускающий самолёты Ту-154, Ту-95 МС, Ту-95 К-22 и другие. Там начался выпуск самолётов со штатной установкой «Резьбы», и появились, естественно, вопросы. Документацией на радиоаппаратуру в ОКБ при заводе занималась группа во главе с  ведущим инженером Валентиной Никифоровной (фамилию не помню). Нас встретили хорошо, к ленинградцам у них какое-то особое отношение, в отличие от москвичей.
                150
Все вопросы были быстро урегулированы, и мы с Орловым Володей оставшееся время посвятили знакомству с городом. В Куйбышеве началось строительство метро, причём, открытым способом, поэтому весь центр города был перекопан и грязноват. Очень понравилось нам около пристани, откуда хорошо смотрелись Жигулёвские горы. Город расположен на полуострове, образуемом Волгой и Самарой, прогулочная набережная очень протяжённая. А вот снабжение в городе не на высоте, поэтому Валентина Никифоровна с коллегами просили нас в следующий раз везти к ним сливочного масла – сколько сможем. А для нас они обещали знаменитый куйбышевский шоколад. В дальнейшем мы так и поступали: перед отъездом в Куйбышев я звонил на завод и получал «заявку» на дефицитные для них продукты, почти всегда всё привозили, за что получали благодарности и «почитание»… На аэродроме в КАЗ я впервые увидел странный самолёт: огромный, с четырьмя реактивными двигателями и низкой посадкой (явно конструкции Мясищева), на «спине» которого во всю длину был закреплён круглый пенал, диаметр которого превосходил диаметр самолёта! Создавалось впечатление, что «такое» летать не может. Однако, оказывается, летает, и успешно! В этом пенале к месту старта был доставлен «Буран» (со снятыми крыльями), а носителем пенала является знаменитый М-3, получивший прозвище «Бизон». Хрущёв Н.С. со своей «ракетоманией» практически загубил стратегические самолёты Мясищева, в том числе мало кому известный первый в мире сверхзвуковой бомбардировщик М-80. Но уже выпущенные М-3 и М-4 были переделаны в «танкеры» (заправщики) и в такие вот оригинальные «тягачи», таскающие на своём горбу любые тяжести до 100 тонн!
        Немного скажу о переменах, происшедших в последнее время в стране и в институте. В ноябре 1982 года умер Брежнев Л.И., Генеральный секретарь ЦК КПСС и Председатель Президиума Верховного Совета СССР, руководивший страной с 1964 года. Отлично помню этот день (19 декабря): я находился в рабочем архиве, подбирая необходимые документы; вдруг радио замолкло, и через пару минут безо всякого объявления заиграла «печальная» музыка, все сразу навострили уши. Музыка звучала долго, институт весь замер. И вот диктор медленно и тихо сообщил о смерти Брежнева. Эта весть никого не ошеломила, как это было при смерти Сталина, этого уже ждали. В последние годы Леонид Ильич явно впал в маразм и изрядно надоел своим сюсюканьем по телевизору и невнятными речами. О нём ходило много анекдотов по этому поводу. Например, такой. Брежнев выступает на пленуме, регулярно поправляя вставные челюсти, Перевернув бумагу, вдруг замолчал и, подойдя к президиуму, громко спросил: «Это тоже читать?», все дружно согласно закивали, он подошёл к трибуне и продолжил «доклад». Или ещё такой. Проходило торжественное заседание по случаю приезда в СССР Индиры Ганди. Брежнев, заканчивая пространную речь, произносит здравицу: «Да здравствует Неру…» и радостно смотрит в зал. Зал после паузы взорвался аплодисментами: ведь Неру всё-таки бывший муж Индиры Ганди. Леонид Ильич после стихших аплодисментов продолжает: «…шимая дружба индийского и советского народов!», снова дружные, продолжительные аплодисменты… Брежнев был уже «нетранспортабельным». Чтоб его «загрузить» в правительственный самолёт, конструкторам пришлось разработать специальный
                151
движущийся трап с эскалатором. Но время Брежнева было для нас, пожалуй, самым комфортным: в стране – как бы идиллия, планы выполняются и перевыполняются (на бумаге), деньги плывут потоком. Поэтому после похорон Брежнева страна притихла в ожидании: кто сменит Леонида Ильича и что станет дальше? Похороны прошли с помпой всемирного значения. Впереди шла процессия с орденами и медалями усопшего, ведь он был Четырежды Героем Союза и Труда, Героем всех стран социализма, Кавалером высших наград почти всех государств, советских орденов (в т.ч. ордена Победы!) и медалей. У него была страсть к этим штучкам, весь мир это знал и подыгрывал ему. В ходу был и такой анекдот, обыгранный даже японцами в одном из мультфильмов. Когда Брежнев награждал отличившихся граждан орденами и медалями, выносили всегда на одну награду больше. Раздав по списку все ордена, он спрашивал: «А это кому?» «А это Вам, Леонид Ильич»,- отвечал кто-нибудь из членов правительства и вешал ему орден на китель. Назначение нового Генсека ЦК было для всех неожиданным: Юрий Владимирович Андропов. Широкая публика мало чего о нём знала, т.к. до этого он был самым «секретным» человеком, - председателем КГБ. Стали поговаривать, что Андропов наведёт, наконец, порядок в стране, покончит со всеобщей расхлябанностью и застоем. Действительно, через некоторое время почувствовалась «железная» рука Андропова. Прогремело несколько «дел» о хищениях в торговле и министерствах. На улицах в рабочее время, особенно около крупных универмагов, у людей стали иногда проверять документы и интересоваться, почему они не находятся на рабочих местах, «попались» и несколько наших сотрудниц. С экранов телевизоров исчезли «восхваления» власти, программы стали более деловыми и интересными. На партийных собраниях основной темой стали вопросы недостатков в управлении народным хозяйством, усиления борьбы с хищениями и нарушениями трудового законодательства. Чувствовалось, что обстановка в стране начинает изменяться в лучшую сторону. Но через год поползли слухи, что Андропов болен,  и что в него даже стреляли. Официальных сообщений никаких не было. Наконец, после новогоднего праздника (1984г.) сообщили, что Андропов болен и находится на временном стационарном лечении. Для большинства населения громом средь ясного неба стало сообщение  о смерти Андропова 9 февраля 1984 года. Умер он от острой почечной недостаточности. Страна приуныла, о кончине Андропова скорбели все. Прошли, как водится, пышные показные похороны, после чего последовало совсем уж непонятное назначение нового Генсека: Черненко Константин Устинович. Люди не понимали, что там наверху происходит, кто такой Черненко? Он ничем не проявил себя, хоть и был самым старым членом Политбюро. Ничем он не проявил себя и за год правления страной, скончавшись 10 марта 1985 года. Снова грандиозные похороны, переименование городов и площадей в память об умерших Генсеках: после смерти Брежнева Набережные Челны были переименованы в г. Брежнев; после кончины Андропова г. Щербаков, ранее бывший Рыбинском, переименовали в г. Андропов и т.д. В народе Кремль стали называть самым элитным в стране «Домом инвалидов». Новое назначение Генсека прошло безо всяких эмоций, всем было уже всё равно. Им стал некто Горбачёв Михаил Сергеевич, Первый секретарь Ставропольского краевого комитета КПСС.
                152
 Горбачёв снова замелькал на экранах телевизоров, а вскоре привлёк к себе внимание своей энергией, открытостью и интересными, не по бумажке, речами. Стали говорить, что пришёл руководитель «нового типа». Предсказатели сразу нарекли его «Михаилом Меченым» (у него на лбу было большое родимое пятно) и объявили, что именно ему предстоит повернуть мир в лучшую сторону. Горбачёв  скоре обнародовал и предъявил на всенародное обсуждение программу «перестройки», в которой обосновывалась необходимость вывода из «застоя» страны и обновления всей общественной жизни, в том числе и Конституции – основного закона. Эти идеи были восприняты с воодушевлением. В жизни института тоже происходили изменения. Ещё перед этим во всём МРП в НИИ из отделов убрали «лаборатории», заменив их «секторами», отдельные лаборатории остались только в подчинении начальников отделений, т.е. статус рядовых начальников понизили, сохранив, правда, оклады. Я теперь стал начальником сектора С-364. Гужва начал «перестройку» ещё раньше Горбачёва: обзавёлся кучей «замов» и «помов», их в общей сложности набралось 8 (!) человек. Институт «рассекретили»: на здании появилась табличка «Ленинградский научно-исследовательский Радиотехнический институт» со знаком ордена «Октябрьской революции», которым институт наградили к 60-летию Октября. Шифр института «п.я. В-2204» остался только в секретных документах. Гужва создал объединение «Русь» и стал Генеральным директором, т.е. повысил свой ранг и ранг своих заместителей. Перестроен был вычислительный центр и введён компьютерный бухгалтерский учёт и учёт контроля и качества выпускаемой документации. Для оценки качества труда коллектив под руководством д.т.н. Конколовича разработал критерии оценки качества труда. К этим критериям приложил руку и я в части раздела «схемотехника». Теперь любая ошибка в документах на всех стадиях разработок, а также задержка в сроках исполнения, карались штрафными коэффициентами, которые суммировались по месяцам и кварталам. Квартальные премии рассчитывались с учётом этих коэффициентов по очень сложной формуле, и была как бы «объективной» - чем больше напортачил, тем меньше получил. Все подразделения института стали обозначаться четырёхразрядным кодом (для машинного учёта): наше НТО-3 стало «подразделением 003», наш отдел – 0036, наш сектор – 0363 и т.д. Всеми этими преобразованиями руководил вновь созданный отдел НОТ (научной организации труда), который и возглавлял энергичный худенький еврей Конколович, мужчина лет 60. Отдел НОТ давно уже прорабатывал идею «гибкого графика работ» (ГГР), который Конколович изучал в ГДР и пытался внедрить его у нас. И это ему удалось! В 1985 году ГГР в ЛНИРТИ начал действовать! Заслуга в этом принадлежит, конечно, и Гужве. Теперь на работу можно было приходить с 8 до 10 часов, уходить с работы разрешалось через 9 часов (с учётом времени обеда). В каждом подразделении на столе начальника лежал журнал, в котором все записывали время своего прихода и ухода с работы. Это было важным завоеванием коллектива: прекратились все неприятности и нервотрёпки с опозданиями на работу, исчезли толкучки в проходной утром и вечером. Единственным обязательным требованием было нахождение на работе всего коллектива НИИ в период
                153
с 10 до 15 часов. Вскоре пошли ещё дальше: стали вести не ежедневный, а понедельный учёт рабочего времени – в течение недели надо было отработать 40 часов. Теперь отпали и бытовые проблемы вроде: «Я целый день ждала сантехника» и пр. Народ был очень доволен, атмосфера стала спокойнее, работа пошла с большей отдачей. Одновременно в ЛНИРТИ началась работа по введению автоматизированного выпуска КД (компьютерным способом). Это была головная боль для нас, разработчиков. Кроме существующего объёма КД мы должны были разработать, пользуясь инструкциями вычислительного центра, цифровые эквиваленты всех схемотехнических документов и в виде перфолент сдать их в архив подлинников. Предстояло также разработать тест-программы для автоматизированного контроля всех разрабатываемых узлов для серийного производства в виде перфолент и сдать их в архив. Пришлось по паре человек от сектора направить на учёбу, организованную вычислительным центром, и через два года это новое дело было освоено… Начальники секторов тоже получили некоторые поблажки от «Режима». Кроме СП (свободного прохода на предприятие в любое время) они получили право проносить с собой папки без досмотра на проходной. Отныне можно было брать на дом любые несекретные документы и работать с ними. Досмотр папок разрешался только в особых случаях с согласия директора. Иван Митрофанович Егоров не сработался с Янковским, оставил отдел и перешёл в службу НОТ в ранге зам. начальника отдела. Он много сделал для улучшения работы в части оценки качества труда подразделений. Наш коллектив вновь перешёл в НТО-32, мы стали именоваться С-0324.  Начальником отдела был  Литвин Павел Александрович, а его заместителем – Сандлер Леонид Маркович. Были образованы новые отделы: НТО-0033 (начальник – Соловьёв Александр) и НТО-0034 (начальник – Шебшаевич Борис) по разработке спутниковых навигационных систем (СНС). Кроме изделия СНС А-724 появились заказы «Стерлитамак» (в интересах бронетанковых войск) и «Глонасс» - глобальная спутниковая навигационная система для всех потребителей…               К 1985 году как-то затихла спортивно-массовая работа, слёты стали неинтересными, превратившись в дискотеки на воздухе. Из ОВТ в ЛНИРТИ остались лишь мы с Юрой Соловьёвым; Андрей Оль перешёл в ЦКБ «Экран», утянув с собой Стаса Шоку и Люду Ларионову, Таня Крылова ушла на «Арсенал», Лёня Иванов и Слава Рубан перебрались в «Большой дом» инженерами в отдел, занимающийся всякой спецаппаратурой. Валентин Слепнёв ушёл инструктором в райком партии, а позже – заместителем Главного конструктора в ОКБ «Прометей»…                Осенью 1985 года встал вопрос о проведении серьёзных работ по прояснению электромагнитной совместимости изделия А-722 с системами самолёта Ту-95 К-22. По сообщениям из Белой Церкви наше изделие на головном самолёте не работало. Я решил подготовиться к поездке в Б. Церковь-Узин как следует. Янковский разрешил взять с собой столько людей, сколько потребуется. Договорился я с Кругловым, Катилиным, а также с Женей Виршичем и Сергеем Брезинским из вновь созданной лаборатории ЭМС. Молва о чудных условиях в Белой Церкви ходила по всему институту, поэтому съездить туда решили также Цеглевский В.П. и Геннадий Иванович Александров, начальник сектора радиоприёмных устройств. Из своих я взял Орлова и Гончарову. Аппаратуры
               
                154
набралось очень много, как не прикидывали, кто что повезёт, ничего не получалось: всё не утащить. Мужики шутили, что Гончарова всё увезёт, надо только поручить ей это. Тут-то Василий Катилин и сообщил мне, что в институте есть специальная автомашина для обслуживания испытаний, ею пользуется, в основном, отдел Головушкина. (Кстати сказать, Г.В.Головушкин в ЛНИРТИ уже не работал, ушёл на пенсию, а начальником НТО-0023 стал Сергей Болошин, с которым я работал у Суханова, будучи молодым специалистом). Я сразу же пошёл к Янковскому и пожаловался на наши трудности, возникшие при подготовка работ по ЭМС, и доложил о наличии спецмашины. Он сразу «встрепенулся» и обещал выяснить всё о машине. Буквально через час он позвонил мне и предложил зайти к заместителю директора по общим вопросам Амелькину Юрию Ивановичу. Амелькин, малоразговорчивый и суровый на вид, а на самом деле практичный и деятельный человек, спросил лишь, когда будет нужна машина и кто будет ответственным за неё. В качестве ответственного я предложил себя, он больше ни о чём не стал меня спрашивать, снял трубку телефона и позвонил начальнику транспортного отдела, после чего сообщил, что машина передаётся в моё пользование сроком на месяц, шофёр – Дятлов Владимир. Невероятно, но – факт, мы об этом и не мечтали! Я нашёл Дятлова, им оказался плотный мужчина моего возраста, очень разговорчивый, меня сразу начал называть «Николаевич» и заверил, что всё будет хорошо. Показал мне машину: вездеход ГАЗ-66 с крепким фургоном, оборудованным радиосвязью с кабиной, печкой на бензине, стойкой для аппаратуры, рабочим столиком и топчаном по обоим бортам. По бортам имелись плотно закрывающие фрамуги, в потолке имелся аварийный люк, а снаружи вдоль бортов – надпись «СПЕЦИАЛЬНАЯ». Чудеса да и только! Обсудили с Дятловым маршрут, он уже бывал на Украине и обещал добраться до места за сутки. Но за мной – забота о бензине. Два дня мы собирались в дорогу, размещая в машине аппаратуру и оформляя необходимые документы. С бензином было решено так: Амелькин выдал мне талоны на 500 литров – только в одну сторону, а на обратный путь бензином должны будут обеспечить нас военные, т.е. часть в Узине. Николай Леонгардович Тамм заверил меня, что об этом есть договорённость с заместителем Главкома ВВС по тылу и дал мне номер приказа по этому вопросу. Я снабдил Дятлова подробной схемой, как найти в Белой Церкви Гаёк и гостиницу там, и он отправился туда первым рано утром. Вечером поездом выехали Круглов с Катилиным, мы с Володей Орловым и Верой Гончаровой вылетели на следующий день самолётом, а ещё через день отправились поездом Виршич с Брезинским и самолётом Цеглевский с Александровым. Приехав в Гаёк, мы обнаружили в гостинице мирно дремавшего Дятлова в четырёхместном номере, в котором жил ещё один человек из Куйбышева. Два оставшихся места мы забронировали для Виршича с Брезинским, Веру Гончарову поселили в отдельный номер, мы с Орловым разместились также в четырёхместном номере, оставив места для Круглова с Катилиным. В гостинице была тишь и благодать. Наша машина стояла под окном у Дятлова… На следующий день, встретив Круглова с Катилиным, мы сразу потащили их в дендропарк. Первое, что мы с Кругловым сделали в парке, - забрались на дерево и нарвали полиэтиленовый пакет маньчжурских орехов,
                155
отправившись на берег реки Рось. Уселись на высоком утёсе и принялись «чистить» орехи  (извлекать из сумочек, в которых они зрели), надеясь полакомиться. Но не тут-то было! Расколоть маньчжурский орех не просто, это не грецкий орех! Ни зубами, ни ножом нам не удалось раскрыть их. Я попробовал разбить орех о скалу, но он с «визгом» отскочил и улетел куда-то. Удалось разрушить плод, положив его на камень и шарахнув вторым камнем, после чего орех превратился в лепёшку, и есть там было нечего. Руки у всех по локоть окрасились в коричневый цвет, отмыть который в речке не удалось. В сумочке орехов, оказывается, много йода, которым мы и вымазались. Посмеявшись над собой, пошли в гостиницу. Только через несколько дней йод отмылся от рук. А орехов мы с Гончаровой всё же привезли в Ленинград, я научился добывать мякоть из скорлупы с помощью молотка и плоскогубцев… Вечером приехали Александров с Цеглевским при «Горилке з перцем», а у нас были запасены «огирки» и помидоры чудесного засола с перцем и чесноком, баклажанная и кабачковая икра, свежее сало с чесноком  и пр. Приезд отметили, как надо…  На следующее утро на своей «Специальной» мы за полчаса добрались до аэродрома в Узине. На КП предъявили свои командировочные удостоверения, и безо всякой волокиты были пропущены на территорию авиадивизии. Пропуска, в том числе и на машину, нам предложили оформить в штабе «Второго хозяйства», куда мы и отправились. Подполковник Овчинников оказался на месте. Он сразу приказал сержанту из канцелярии оформить наши документы, а по поводу машины просто позвонил на КП и дал указание пропускать нас беспрепятственно, назвав тип и номер машины. Вот так могут решать, казалось бы, сложные вопросы деловые люди! Через полчаса мы получили оформленные предписания и командировочные удостоверения со всеми подписями и печатями! В залоге остались лишь справки о допуске к «секретам», которые можно забрать в любое время в обмен на предписания. В течение всей командировки нашу машину ни разу не остановили на КП, ворота всегда открывали заранее, увидев приближение «Специальной»! В первый день мы занялись проверкой «Резьбы», сопряжённой с «Кремнием». Действительно, по сигналам РНС «Маршрут» и «Омега» изделие работало неустойчиво, сигналы дальних станций были едва различимы в шумах. Но при работе  по импульсно-фазовым системам с изделием «Кремний» получались отличные результаты. По информации штурманов в полётах происходит то же самое. На следующий день, после приезда Виршича с Брезинским, мы развернули всю привезённую аппаратуру и начали работу по «Программе», написанной   в институте. Овчинников предоставил один самолёт в наше распоряжение. Помеховая обстановка вокруг самолёта была в норме (существует документ по допустимым помехам на аэродромах), не удалось обнаружить и мешающую нам систему самолёта. Мы стали «чесать репу», не зная, как объяснить плохую работу «Резьбы», приёмщики начали намекать, не в алгоритмах ли дело? Но на других-то объектах изделие работает, правда, с другой антенной. Я предложил с помощью имитатора смоделировать реальную картину сигналов на выходе РПУ по промежуточной частоте и определить соотношение помеха/сигнал на входе приёмника, это мы умеем делать. Селективный вольтметр, необходимый для этого, был у нас с собой.