Сердце Зла

«На чёрном небе серп луны
Тебе внушал цветные сны.
Осенний, злой и липкий бред,
Нарисовал мой силуэт,
Безостановочные дни
Меня с собою унесли.»

– …а также гости нашего Города! – продолжал надрываться громкоговоритель.

Нет, нам не сюда. Не сегодня, усатый мужик, хорошо так за сорок, одетый в ярко-желтую синтетическую накидку и зазывающий всех желающих попробовать (вы не пожалеете!) катерную экскурсию по каналам Города. Твои старания пропали зря. По крайней мере, на сегодняшний день. Может быть завтра. А может быть послезавтра. А может быть, я вообще на твоём катере не пойду кататься, нахрен мне он сдался? Давай дальше в матюгальник свой ори, всего хорошего. Я лично потопал по своим делам.

Не люблю рекламу. А наглую рекламу не люблю вдвойне. Промоутеры, блин. Сейчас их, слава Богу, поменьше стало, но ещё год-два назад в центре от них не протолкнуться было. И стоят, гады, на самой дороге, не пройти не проехать. Ещё и орут, сволочи такие. Вот вам орали когда-нибудь в ухо с мегафона? А вот мне только что. Блин, что же такое настроение сегодня поганое? Набычить что ли на кого?

Так, стоп! Никакой бычки. Именно из-за своей несдержанности я и попал в этот переплёт. И усугублять положение я не хочу. Особенно, учитывая тот неприятный факт, что последствиями усугубления являются несколько лет, проведённых за решёткой. А поэтому мы шустро шагаем мимо надоедливых рекламщиков и даже не смотрим в их сторону. Да-да, и руки тоже в карманы засунь.

Ага, мост я прошёл. Вот ещё тоже в копилку грехов живого пиара. На таком месте устроили рынок услуг. Красивое, туристическое, конь вон какие древние… Не с торгашиками же мне воевать, в конце концов? Их и так Бог обидел. Так что всё, проехали и забыли гандонов. Мне сейчас направо поворачивать.

Мама дорогая. Как же, блин, сложно ориентироваться в центре. Все эти однообразные дворы-колодцы, в которые ещё хрен попадёшь. И Господи, как же тут грязно! Вообще что ли не убираются? Хотя, я, конечно, понимаю дворников и сотрудников ЖЭК-а. Будь я на их месте – тоже бы не рвался чистить эту клоаку. Особенно, когда твою работу тебе мешают выполнять жильцы этого «прекрасного, неповторимого, старинного архитектурного ансамбля». Полоумные бабки, алкаши, наркоманы – и лишь один-единственный дворник, держащий метлу наподобие алебарды и отмахивающийся от всей этой сволочи. Брр, аж передёрнуло, как представил. Надо меньше в игрушки играть. И телевизор смотреть. Психиатр сказал, меньше всякого агрессивного и возбуждающего. Так что убираем из информационного рациона всю порнуху, онлайновые шутеры и сериалы про бандитов. Идём заниматься важными делами и саморазвиваться. Я же не хочу в тюрьму, правда?

А, вот и оно. Пятьдесят третий с какой-то невообразимой дробью дом. Вход со двора. Пока заходил – облаяла какая-то псина. Притаилась, гадина, в тёмной и мокрой от утреннего дождя арке. Пришлось рявкнуть на неё, дабы притихла. Прошагал внутрь двора, огибая лужи. Грязь, ещё грязь, сырость и ржавые водосточные трубы. Я всё-таки никогда не пойму, что все эти туристы нашли в центре. Наверное, им тут так нравится, просто потому что в настоящем центре они никогда и не были. Я имею ввиду, конечно же, центр грязного, обшарпанного двора, наподобие того, в котором я сейчас стою. Конечно, заботливые гиды и интернет-путеводители не пустят вас сюда, в логово пустых героиновых шприцов, трёхногих овчарок и сумасшедших старух-курточниц. И даже те новые, модные, молодёжные туры по самым тёмным уголкам Города, по самой мрачной его изнанке, не приведут вас сюда. Старая, ещё прошлого века коммуналка со сгнившей проводкой, где жил какой-нибудь доморощенный писака прошлого века и парочка пыльных чердаков – вот места боевой славы, по которым вас проведут выхолощенные челкастые экскурсоводы, лет двадцати от роду. Можете этим ужаснуться, поразиться и послушать ещё пару историй о той чернухе, что творилась в этих квартирах и подъездах лет сорок назад. Какая вам-то разница? Ведь всё равно пойдёте заливать эту, не истину даже, а полуправду, в какой-нибудь местный бар. Там и девочки красивые есть (может быть даже мальчики, если вы сами девушка). И десяток шотов вам быстренько подадут. И музыка играет, знаете, мерзкая такая, современная, типо душевная. От неё ещё блевать тянет. Зато потом будете всем рассказывать, как вы побывали там, как вы увидели всю грязную Городскую подноготную. Степень искренности ведь не важна, если правда всё равно потонет в бокале тёмного пива?

Вот теперь я, кажется, на месте. Стальная здоровенная дверь, болотно-зелёного цвета. Слева от неё на жёлтой стене дома нацарапано великое русское слово из трёх букв. Домофона нет, звонков нет, замков, стоит понимать, тоже нет. Заходи кто хочешь. Вот я и зайду. Благо, моё желание подогревает выцветшая пластиковая табличка, привинченная к двери ржавым шурупом. «Литературный клуб «Сердце Зла»», – гласит она. Очень и очень жизнеутверждающее название. Впрочем, я сам выбирал себе место для морально-нравственного успокоения и духовной медитации. Господи, как же охота раскалить какую-нибудь кочергу докрасна, а затем вставить холодным концом в задницу каждому психиатру на этой земле. Именно холодным, чтобы их друзья-товарищи психологи не помогли вытащить. Так, всё, тихо! Заходим в святилище литературной гармонии. И почему оно такое грязное-то, блин?

Сырой, задрипаный подъезд. На бледно-желтом кафеле, которым покрыт пол, разводы грязи. Ещё с прошлого века остались, кстати. По крайней мере, кошка здесь сдохла лет пятьдесят назад, это уж точно. Никак иначе благоухания, царившие в этом помещении, объяснить нельзя. Грязная решётка на вечно неработающей лифтовой шахте. Проводка сгнила в тот же год, что и померла киса. Да и на кой хрен лифт в четырёхэтажном доме? Тускло светит пыльная жёлтая лампа, повешенная по приговору жилищно-коммунального трибунала толстым чёрным проводом к дыре на потолке. Ты глянь, всё как по заказу. Центр, само сердце Города. Иначе и быть не могло.

Мне выше. В Интернете было написано, что помещение клуба находится на втором этаже. Туда и лежит мой путь. Вверх, по отполированным бесконечными прикосновениями ботинок грязным ступенькам. Вверх, прочь от бессмысленной ненависти и гнева, прочь от всего человеческого, в тоскливое миролюбие и гармонию. Лучше бы на Голгофу забирался, ей-богу. Но против врачей не попрёшь. Я пришёл по адресу, в конце концов. Вот та самая дверь. Выглядит, кстати, новёхонько. Металлическая, вся в каких-то небольших, явно декоративных ямках, ручка даже с претензией на чистоту и позолоту. Учитывая, что все остальные ходы в этой медвежьей берлоге хорошо, если обиты хотя бы чёрным поролоном, это у нас будет считаться признаком статуса. Боже, веду себя как в какой-нибудь отвратительно малобюджетной комедии десятилетней давности. Дверь оцениваю. Тук-тук, есть кто дома?

–…А то как собачка подтявкиваешь! Кусок говна ты, вот ты кто! – было первым, что я услышал, едва зашёл в литературный клуб.

Ого, как. Вот это нормальная такая библиотека. Только пришёл, а уже такие страсти. Кажется, моя психотерапия будет не таким скучным занятием, как казалось на первый взгляд.

Мимо меня вихрем пролетел парень, лет двадцати пяти на вид, с аккуратной, хоть и густой чёрной бородой. Разминуться мы не сумели и поэтому бородач существенно задел меня плечом. В любое другое время я бы догнал нахала и постарался бы разобраться, в чём, собственно, дело, с чего такая наглость? Обычно, правда, такие диалоги очень быстро переходили в мордобой, но сегодня мне было не до этого. Меня целиком и полностью захватила причина такого грязного скандала в этом, казалось бы, приличном месте.

Сняв ботинки (даже полочка для них специальная была, вот это сервис), я прошёл по светлой, в пику подъезду, совсем не грязной, прихожей в направлении двери, из которой недавно вылетел мой обидчик. Легонько, исключительно в качестве знака вежливости, постучал и просунул свой любопытный нос в помещение.

– Живые, полуживые, немножко убитые есть? – спросил я, окидывая взглядом комнату, в которой оказался.

Красивый просторный зал, заставленный какими-то партами, дико смахивающими на столь ненавистные мне школьные. К стенам жмутся деревянные книжные полки, забитые, собственно, книгами. Есть разные совсем. Здесь и дешёвые пёстрые книжки, за обложкой которых обычно кроется отвратительное бульварное фэнтези, которое, кроме собственно автора и десятка его поклонников, никто и не читает. Здесь и солидный научпоп и затёртые, чутка почерневшие корешки классики, написанной разными людьми, в разные времена и в разных странах. Короче говоря, найдётся всё и на любую аудиторию: от эстетов, читающих исключительно «андерграундных» поэтов начала прошлого века и до тех непритязательных читателей, что берут в руки книжку только в плацкартном купе.

А в середине комнаты, за широким овальным столом из лакированного дерева, который никак нельзя было представить в библиотеке, и место которому было лишь на банкетной кухне, сидели три рожи. Два существа мужского пола и одно женского. Девушку сложно было назвать симпатичной. Впрочем, уродиной она тоже не была. Длинные кудрявые чёрные волосы, простенькие серёжки и абсолютно невзрачное лицо. Одета она была тоже не сильно нарядно – серый свитер и обыкновенные синие джинсы. Не серая мышка, нет. Скорее просто никакая. Парни же были намного более колоритны. Один из них был огромным, что нетипично для его народца, азиатом, с пухлым щекастым лицом. Было понятно, хоть он и сидел на стуле, что роста в нём будет под два метра. Одет он был в шорты и растянутую чёрную майку без рукавов, больше подходящую для тренировки в каком-нибудь спортзале, чем для чтения книг. Третий же литературовед оказался невысокого роста щупленьким парнишей лет двадцати семи, с небольшой щетиной, плавно переходящей в бороду. В принципе, именно таких людей, как он и девушка я ожидал здесь увидеть. Азиат же да, немного не вписывался в обстановку.

Все трое молчаливо уставились на меня. В их взглядах не было ни удивления, ни вопроса. Даже равнодушия не было. Обычно люди так смотрят на давно привычные им обои в их собственной комнате. Я же в свою очередь изучал их, всё так же наполовину стоя в коридоре, верхней частью туловища просовываясь в, собственно, библиотеку. Эти переглядки продолжались примерно с минуты две, прежде чем я решил нарушить тишину.

– У вас славянский шкаф продаётся?

– Нет, это литературный клуб, – ответила девушка не отводя от меня свой никакой взгляд.

Я вздохнул. Значит, отсылок мы не понимаем. Впрочем, это же и не из литературы.

– Так вот, я к вам, – попытался я продолжить, никак не желавшее начаться знакомство.

– Зачем? – подал голос азиат.

Не понял сейчас.

– Чаи гонять, зачем же ещё, – я всё также пытался отшутиться. Ну правда, что за идиотские вопросы.

– За углом дома есть хорошая кофейня. Там недорого и чай тоже подают. А здесь книги читают, – снова не поняла шутку девушка.

– Ну, так я за литературным просвещением и пришёл.

– Так за чаем или за книжками? – пускать меня в здешнюю святая святых никак не хотели. Господи, да что же за тугодумы.

­­– За книжками, – уже не пытаясь шутить, ответил я.

Девушка с неохотой поднялась. Она тут явно была главной. Пацаны же всё также остались сидеть за столом, уктнувшись взглядами каждый в свою книгу. Только вот, кажется мне, смотрели они больше сквозь, чем в неё.

– Иди сюда, – подозвала меня библиотекарша.

Я послушно зашёл в комнату. Девушка же достала с одной из бесчисленных полок зелёную ученическую тетрадь в клеточку, вырвала из неё двойной листочек, а затем, в свою очередь, разделила его ещё на две части с помощью пластиковой оранжевой линейки. Быстро накалякала на нём что-то шариковой ручкой.

– Как зовут тебя?

– Лёня.

– Имя-отчество. Я вписывать буду, – не отрываясь от своей филькиной грамоты, на одном дыхании продолжила девушка.

– Леонид Валерьевич.

– Держи, – она протянула мне половинку двойного листа. – Вот здесь подпись поставь.

Я недоумённо взирал на эту бумажонку. Из-за своей формы она была похожа на какую-нибудь корочку муниципальной службы. Только очень-очень бедной муниципальной службы. На внутренней стороны этой портянки был неаккуратным женским почерком накорябано число двадцать четыре, а под ним – моё имя и отчество. Напротив же этой, несомненно важной информации, кудрявая и предложила мне расписаться.

– Это типа прикол такой? – я до сих пор мало что понимал.

– Нет. Это твоё удостоверение члена литературного клуба. Без него сюда не пускают. Какую литературу предпочитаешь? – скороговоркой, словно пулемёт, продолжала добивать меня эта женщина. И совсем не отводила взгляд. Бесконечно так глядеть получается лишь у очень хороших психологов, либо шизофреников. Я, конечно, человек нескромный, но на такие психологические трюки моей выдержки явно не хватало, да и психическими расстройствами никогда не страдал. Поэтому приходилось смотреть в какую угодно сторону, лишь бы не в её серые, бесцветные, стальные глаза.

– Какую литературу предпочитаешь? – повторила она свой вопрос.

Признаюсь, на некоторое время я впал в ступор. Хотя, какое к чертям «какое-то время»?! Я с самого своего появления здесь из него не выходил!

На языке вертелось что-то гадкое, пошлое и несмешное, типа: «Предпочитаю сексуально-эротическую». Или: «Сочинения классиков национал-социализма». Но помня, как тут относятся к шуткам, с них станется протянуть мне «Камасутру». Или её политический аналог. И во мне взыграли ностальгические чувства.

– Фантастику, – ответил я.

А что? В детстве любил. Хоть по мне и не скажешь.

Девушка молча ткнула рукой в направлении какой-то полки и тут же вернулась к своему месту за столом. И таким же бессмысленным взглядом, как и у двух её знакомых, за всё время нашего диалога не проронивших ни слова, уставилась в свою книгу. Или же, скорее, в свой кусочек стола.

Я же лишь тихонько хмыкнул. Стоило, наверное, всё-таки воспользоваться инструкцией. Тем более, что к знакомству эти люди явно не были расположены. Ну и хрен с ними, хотят в стол лупить целый день – пусть лупят. Моё дело малое, курс лечения проходить.

Хайнлайн, Азимов, Кларк, Гаррисон. Фамилии знакомые каждому воспитанному человеку. Классика научной и не очень фантастики. Люди, пророчившие нам межзвёздные перелёты, галактические империи и сошедший с ума искусственный интеллект на космических станциях. Как хорошо, что никто из них не дожил до нашего времени. Интересно, насколько сильно они ужаснулись бы тому, что всемирную сеть, создававшуюся как оплот знания и маяк прогресса, заполонили дегенераты, циники и моральные уроды? Заставил бы их рвать на себе волосы тот факт, что технология тачпада, о которой в их век могли только мечтать, используется в основном для просмотра всей этой мерзости и упрощения процесса мастурбации? Надеюсь, что да. Иначе, у человечества вообще нет никаких шансов перерасти весь тот мерзкий болотный этап, в котором оно оказалось на момент своего сегодняшнего развития. А может быть и не заставил бы. Они, в конце концов, из того, стального века. Стальной век, стальные люди, стальные машины. И плакать, там принято не было. Наоборот, принято разжигать, закалять и вдохновлять. Что они, собственно, и делали. И никто не виноват в том, что вместо светлого мира Полудня мы предпочти ржавые задворки Барраяра. Что же до ярославенского плача, то этим скорее грешим мы, пластмассовые дети победившего картонного набата. Текут наши горючие пластиковые слёзы по нашим пластиковым лицам, и единственное, чего мы желаем – это ещё раз ощутить горечь этих слёз. Не спасения, ни борьбы, лишь бесконечная пропасть самоутешения и наслаждения собственной болью. И ни винтовку, ни молот мы в руки не возьмём – не наш удел. Пусть насмерть разят насмерть разят врага те далёкие от нас стальные люди. Пусть строят своим неустанным молотом, пусть любят своими горячими живыми сердцами, окруженными стальной плотью. Это их доля, их судьба, их радость. Мы же будем заливаться слезами из переработанной нефти и создавать миражи. Миражи любви и ненависти, скуки и радости. Ничего правдивого не будет в этих фантомах, ничего правильного и искреннего. Лишь мерзкая, противная симуляция и жажда, настоящая наркоманская жажда жалости. Пожалейте нас, пожалейте!

Я выбрал Гаррисона. Когда-то, в далёком детстве, я его уже читал. Но с тех пор утекло столько воды, что я уже даже и не помню, о чём там собственно было. Обновим детские воспоминания? Обновим.

Я уселся за одну из парт в углу комнаты поближе к окну. Трио литературоведов всё также продолжало игнорировать моё существование. Впрочем, они, мне кажется, игнорировали окружающий мир в целом, так что равнодушие к моей скромной персоне оказалось лишь маленькой частью чего-то большего. Троица сидела всё также недвижимо, согнув спины и не издавая ни звука, лишь только азиат изредка шмыгал носом. В своём недвижении эти трое были похожи на каких-нибудь горгулий готического древнего собора, что охраняют его шпили и разноцветные витражи. Правда, из-за этой их кривизны казалось, будто до величественных и мистических существ дотянулась рука какого-нибудь мерзкого современного художника-педераста и изгадила их до неузнаваемости, до самой настоящей инвалидности. Впрочем, такова судьба любого произведения искусства в наше время.

Так или иначе, эти три каменных изваяния создавали нужную атмосферу. В избе-читальне, в принципе, так и должно быть. Сухо и тихо. Так что я достаточно быстро погрузился в чтение, благо, что приключения Джима ди Гриза читались так же легко, как и пятнадцать лет назад. А там, за стройными рядами букв и строчек, повествующих о жизни самого известного вора галактики, меня ждали мои собственные воспоминания и размышления…

***

– …То есть, вы не можете объяснить внятно, почему вы ударили своего коллегу?

– В смысле не могу?! Я же блин вам объясняю – нехрен на меня так смотреть. Я такого не переношу.

– Вы же понимаете, что ваше поведение выходит за рамки нормальных отношений в коллективе? – психотерапевт никак не угоманивался.

А я что? А что я ему мог ответить? Ну, погорячился я с Артёмом. Не нужно было ему в морду совать. Но он сам виноват. Прекрасно же знал, со мной лучше вообще не связываться. Особенно, когда я не в настроении. Особенно, когда меня только что лишили премии. Теперь сиди у этого коновала, тони в мягком чёрном кожаном кресле и оправдывайся, как пятиклассник перед директором.

– Единственный выход для вас – это работа над собой, контроль над своими эмоциями, над своим гневом. Ваше поведение деструктивно и может нести вред окружающим. Мало того, оно уже приносит. Вы избили своего коллегу, из-за чего ваше трудоустройство и ваша свобода сейчас находится под большим вопросом. Вы ходите по очень тонкому льду, Леонид, и лишь ваша дружба с вашим работодателем помогла вам остаться на свободе. На недавнем заседании суда по поводу вашего дела вам дали условный срок и постановили раз в неделю обязательно проводить встречи с психиатром. Мне же, как профессионалу, необходимо назначить вам курс лечения или реабилитации, называйте как хотите.
Я молчал. Что мне нужно было говорить?

– Давайте так, Леонид. Я не хочу подсаживать вас на колёса. Будем честны, большинство препаратов, прописываемых при лечении психических заболеваний и отклонений, делают из человека овоща. Или импотента. Даже и не знаю, что для вас хуже. И я не хочу делать из молодого красивого, пусть и достаточно агрессивного, парня дебилоида, пускающего слюни. Поэтому давайте попробуем альтернативные пути.

Доктор поправил свои круглые, с закосом под ретро, очки и внимательно уставился на меня. Ногу ещё на ногу закинул, интеллигент хренов. Хотя, плохо, наверное, так говорить о человеке, который пытается тебе помочь.
Молчание начинало затягиваться.

– Вы любите литературу? – неожиданно спросил он.

Я аж опешил.

– Ну… так, нормально. Читаю иногда, но очень редко.

– Не хотите попробовать походить в литературный клуб? Спокойная тихая атмосфера, книжки, никакой агрессии и раздражителей. Ну и почитаете что-нибудь такое, интересное. Что давно мечтали. Может быть, и поумнеете заодно? – с улыбкой продолжил доктор.

– И что, хотите сказать, поможете? – с недоверием спросил я.

– Должно. Сами понимаете, всё зависит от конкретного человека. Попробовать в любом случае стоит. Да и плюс, я сейчас работу по этой теме научную пишу. Влияние бумажной литературы на эмоциональное состояние человека. Как раз и мне заодно поможете.

Вот эскулап-то. В лабораторные крысы, значит, записал меня? Так или иначе, это всё равно лучше, чем жрать колёса. Или в тюрьме сидеть. Так что выбор у меня невелик.

– Ну, давайте попробуем, товарищ Менгле.

Он не обиделся.

– Давайте. Тогда на сегодня мы закончили. Идите сейчас домой, поройтесь в Интернете, посмотрите какие-нибудь библиотеки или литературные клубы в Городе. Походите туда, почитайте. И раз в неделю мы будем с вами встречаться, чтобы удостовериться, что вы действительно соблюдаете эту процедуру.

– И каким образом будем удостоверяться? – подозрительно спросил я.

– А очень простым, – улыбка никак не хотела сползать с его лица. – Попросите кого-нибудь, хоть библиотекаршу, хоть главу клуба, вести ведомость. Каждый раз, когда вы будете уходить, именно уходить из места вашей, скажем так, медитации, просите его или её подписать листок. С временем и датой прямо. А потом эту подпись принесите мне. Как раз и для правоохранительных органов будет доказательство. Даже в бумажном виде. Ведь без бумажки ты кто? Правильно, букашка. А ведомость вашу я сейчас вам выдам.

– Вахту сдал, вахту принял… – пробормотал я.

– Вы что-то сказали?

– Нет, ничего. Тогда, договорились?

– Договорились. На сегодня всё. До встречи через неделю, Леонид, – он встал со своего кресла и протянул руку для прощального рукопожатия.

А я же пошёл домой. Дома сел за свой тонкий и длинный компьютерный монитор, включил браузер и начал просматривать страницы в поисках каких-нибудь литературных клубов. Библиотеки я отмёл сразу, с детства у меня к ним неприязнь. Было в них что-то пыльное и затхлое. Лучше уж побыть модным и молодёжным, с закосом под аристократа позапрошлого века. Сидеть за широким круглым столом во фраке, в белой рубашке, поглощать ананасы в шампанском и восхищаться поэтическим талантом очередной бездарности. В общем, красиво и весело проводить время.
На самом деле, пышные и известные заведения, где ещё и плату за вход требовали, я отмёл сразу. Не хотелось туда. Мне бы трубу пониже да дым пожиже. Что-нибудь попроще. Хотя, почему попроще? Мне совсем простое что-то подавай. Так что на первом же сайте объявлений, я сразу же промотал до последней страницы, на которой и обнаружил это «Сердце Зла». Совсем непопулярное местечко, надо сказать, просмотров на объявлении почти не было. Подумал было, что клуб давно закрыт, но, к моему удивлению, оказалось, что ещё нет. Как раз то, что мне нужно было, идеальный вариант. Так что прямо сразу, на следующий день (на работу мне было выходить не нужно, по крайней мере до того момента, как не утрясётся эта история) я направился получать психологическую помощь. Раньше начнём – раньше закончим, так ведь?

***

Из книжных перипетий я выпал прямиком в меланхольный вечер. Солнце за окном медленно клонилось к закату и уже скрылось за жестяной крышей противоположной стены дома. Джим ди Гриз успешно выбрался из мира смерти и сейчас проходил лечение в госпитале Лиги. Для первого раза, я считаю, неплохо. За неполный день одолел целую книжку, пусть и не очень большую. Значит, не всё ещё потеряно, есть ещё порох в пороховницах. Ну, или же писательский гений товарища Гаррисона действительно не имеет никаких границ, одинаково погружая в свой фантастический мир и ребёнка, и взрослого. Скорее всё же второе. Хотя конечно, стоит отметить, что чем дальше в лес, тем толще партизаны, и к концу своей земной жизни старина Гарри всё-таки скатился в совершенно нечитабельную беллетристику. Но я, к счастью, взял в руки одно из его ранних произведений, именно такое, какое и считается сегодня классикой фантастики.
А тем временем, мои вынужденные соседи пришли в движение. Захлопывались книги (я готов был поклясться, что закладки остались на тех же страницах, на которых они и были во время моего прихода), двигались стулья, собирались вещи. И если я не хотел остаться здесь на всю ночь, а заодно и лишиться вожделенной записи в моем судовом журнале, мне следовало бы последовать их примеру. Так что книжку я отложил, с, кстати, удивительным сожалением, и направился к кудрявой.

– Вот здесь распишись, пожалуйста, – я протянул ей ведомость, которую специально для этого дела выдал мне мой Айболит.

Мне показалось, или в её бессонных глазах мелькнула тень интереса?

– Зачем?

Ан нет, интонация точно такая же, холодно-равнодушная.

– Надо.

– Зачем? – не отставала девушка.

Господи, диалог слепого с глухим.

– Надо. Для психолога. Мне, – я решил, что лучше всего будет с ней разговаривать такими же рублёными фразами, как и она со мной. Так до неё, кажется, быстрее доходило.

Она молча выхватила у меня ведомость и размашисто записала дату и время моего отбытия. Поставила подпись и тут же её расшифровала. Всё это неряшливым, никак не подходящим женщине, куриным почерком. Пам… Пампилова Д.Д.?

– Тебя как зовут-то хоть? – решил я всё-таки поинтересоваться.

– Диана. Дмитриевна, – в голосе ноль эмоций.

И никакой радости от нового знакомства ни я, ни она не испытывали.

– Это всё? – спросила Диана.

– Это всё. Задерживать больше не смею.

Я пулей вылетел в коридор, накинул куртку и ботинки и наконец-то покинул этих странных людей, которые всё никак не могли собраться. Нет, всё было хорошо, даже, можно сказать, отлично. Но только ровно с того момента как я взял в руки книжку и до того момента, как положил её обратно на полку. Всё остальное время… нет, ну я видел, конечно, странных людей. И молчаливых тоже. Но это же прямо совсем какие-то зомби. Сидят и тупят. А где вся движуха, где литературные диспуты, где громкие цитаты, где ананасы, блин, в шампанском? Вот за последнее больше всего обидно. Хотя впрочем, жаловаться мне особо не на что. Будь тут какая-нибудь дискуссия она обязательно кончилась бы мордобоем. С моим-то темпераментом. А проблем у меня и так пока выше крыши. Нафиг надо ещё больше на свой горб вешать. Но всё-таки, какое уж тут «Сердце Зла»? Скорее, «Сердце Скуки». Какие-то они всё равно инертные дюже. Впрочем, я действительно сильно задержался здесь. Пойду ка я до дому.

***

Через два дня я снова туда явился. Снова прошёл по сырому грязному двору. Снова зашёл в вонючий старый подъезд. Снова поприветствовал всё те же три равнодушные рожи, на этот раз не получив в ответ даже кивка головы или безынтересного взгляда. М-да. Потом уселся на своё место, прямо у окна, взял в руки Гаррисона и погрузился в чтение двенадцати подвигов ди Гриза. На этот раз товарищ галактический вор попёрся в армию.

Книга не шла. Мне и в детстве вторая часть не особо нравилась. Какой-то робот, какая-то дикая сатира на военщину. Я вообще не люблю сатиру. Если уж не любишь что-то, так какой смысл высмеивать это? Разоблачи, облей с головы до ног помоями, растопчи, сомни, дискредитируй. Но смеяться не надо. Смех убивает злость, таково моё мнение. Хотя, может быть, я, скорее всего, узколобый кретин, не исключаю. Но я хочу быть узколобым кретином и дальше, продолжая бороться с тем, что мне не нравится. Только так будет результат. А тыкать пальцем, покатываясь со смеху, и рисовать дурацкие карикатуры можно хоть до посинения. Делу это всё равно никак не поможет.

Я сидел и читал. Круто, да? Нет, на самом деле я опять выёживаюсь. Это действительно крутое времяпровождение. Особенно, когда у тебя полгода уже отпуска не было. Никуда торопиться не надо, делами тоже не закидывают, начальник не орёт (он уже на меня на три года вперёд наорался), сидишь себе, книжки интересные почитываешь. Или в окно тупишь. И хорошо, ей-богу хорошо. Но блин, может быть, хоть чаю заварим, чё вы сидите как истуканы-то, ё-моё?!

Кажется, пришло время взять ситуацию в свои руки.

– Народ, тут чайник есть? – спросил я, поднимаясь из-за стола.

Было очевидным, что квартира, в которой располагался литературный клуб, не ограничивалась одними лишь читальным залом и прихожей. Был тут и санузел, который я наощупь нашёл в прошлый свой визит. А где туалет, там и кухня, так я рассуждаю.

Тем не менее, мне никто ничего не ответил.

– Ау, ребята! Чаю очень хочется. Есть, где кипятку намутить? Или хотя бы пакетики какие-нибудь дайте.

Ноль внимания, фунт презрения. Сидят, смотрят в книги. Или в стол, мне плевать, куда они там лупят. Потому что я начал закипать. Я прекрасно знал, что самоконтроля моего в таком состоянии хватит минут на пять максимум. А поэтому, либо они за это время ткнут мне пальцем в сраный чайник, либо все здесь полягут. Кроме Дианы, женщин я не бью. И плевать мне, насколько тот азиат здоровенным кажется. У меня КМС по боксу и плотные, сбитые костяшки. Эти двум вообще край.
Пока я ещё мог контролировать ситуацию, я подошёл к тому, с бородкой. Ухватил его за плечо, резко развернул. И заглянул прямо в глаза. Глаза… Господи, глаза. Такие же бесцветные, выцветшие, как и у Дианы. Такое же равнодушие, такая же мерзкая отстранённость зомби. Я видел, конечно, равнодушных людей. Видел уставших, видел перегоревших. Но это, Боже, это нечто высшее. Такой глубины падения и апатии, такого презрения к самой жизни я ещё ни у кого не видел. Их глаза – настоящий памятник отчуждённости, не меньше. Да что с ними такое, в конце концов?!

Бездонная серость глаз этого парня немного остудила мой пыл. Я нервно сглотнул и, наконец-то, взял себя в руки. Да, со мной и такое иногда случается.

– Чайник где? – спросил я его, не отводя взгляд. Если они думают, что смогут напугать меня своими пустыми глазёнками, то сильно ошибаются. Я и не такое видал.

– Ты не наш, – абсолютно спокойно ответил он.

– Чего?.. – я аж опешил.

– Я говорю, ты не из наших… – будто бы в пустоту повторил бородатый.

– Слушай, ты, сектант, если ты прямо сейчас не скажешь мне, где… – я снова вскипел.

Правда в этот раз драке не дала начаться Диана. И слава Богу, а то у меня уже кулак сжался. Всё это время, кстати, азиат продолжал неотрывно глядеть в свою книгу.

– Не трогай Мишу. Отпусти его. Кухня есть. Выйдешь из комнаты, до упора, потом налево. Рыжая дверь. Чайник там есть. Белый. Электрический. В розетку включи. Пакетики в чёрном шкафчике. Он один такой там. Увидишь. Отпусти Мишу.

Рублёный диалог, рублёные фразы, рублёные эмоции. Ни страха, ни гнева, ни приказного тона. Лишь сухость и скупость. И слушая этот шершавый комок слов, хочется говорить также. Отрывисто и коротко. Сбежать вместе с этими людьми куда-то в просторы Внутренней Монголии, отречься от внешнего мира с его невзгодами и нервными людьми. Где даже чайник не хочется заваривать. И сушит, сушит горло наждачный взгляд этих людей. Высушенных и мёртвых. Тянут они меня вместе с собой через метафизическую реку Урал, под огонь глиняного пулемёта, прямо в самый адский монгольский суховей. Не хочу туда, не хочу, совсем не хочу. Ненавижу степи, ненавижу, когда сухо и жарко. Я зиму люблю, очень сильно люблю.

Я медленно разжимаю пальцы, железной хваткой сомкнутые на плече Миши. А он даже не морщится. Коротко киваю Диане. Вытираю мокрую от пота ладонь об ткань джинсов. И иду пить чай на терру инкогнита, на неведомую мне кухню. Там уже всё есть для меня: потрёпанная фурнитура, порезанная каким-то пакостником клееночная скатерть на небольшом квадратном столике, еле свистящий, замызганный электрический чайник. И пакетики обнаружились на своём месте. Вот только комок в моём горле не смогла протолкнуть куда-то внутрь и целая кружка чёрного густого, такого, какого нужно, напитка. Даже три ложки сахара не смогли подсластить это горькое адамово яблоко. Я не хотел больше здесь находиться. Ни дня, ни часа, ни минуты, ни секунды. Это место действительно оказалось Центром Зла. Того самого, настоящего Зла. Не которое с легионами орков, звёздами смерти или газовыми камерами, другое. Равнодушное. Тухлое. Мёртвое. Неспособное не то, чтобы умереть стоя, но даже жить на коленях оно не в состоянии. Не испытывающее ни любви, ни гнева. Не желающее дать отпор, не желающее защитить своего друга и товарища. Ни-че-го! Абсолютная, беспросветная равнодушность, перелом души. Вот бывает да, перелом бедра, руки, а тут целой души. И ничего от человека не остаётся, только марево серое в глазах да перекати поле под сердцем. Здесь мне не место. Не место.

Я добил чай и вернулся в читальный зал. Трое истуканов сидели всё так же, будто бы ничего и не случилось. Три обезьянки, не иначе. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю. Как будто в артхаусное кино попал. Нахрен. Нахрен отсюда!

Быстро собрать вещи и уже не нужный «партбилет». Мигом влететь в кроссовки, брошенные в прихожей. Накинуть, будто вторую кожу, хилую осеннюю курточку и – вон. Выбить, вытолкнуть плечом толстую металлическую дверь, прыжком через три ступеньки, сквозь смрад и влагу мерзкого подъезда. На улицу, на воздух, в точно такой же сырой и спёртый воздух. Бегом из дворов-колодцев, через лужи и лай брехливых оборванных овчарок. Прямо по тротуару, расталкивая бомжеватого вида обывателей, ни на миг, ни на секунду не сбавляя скорость. Добежать до канала, до забитого туристами небольшого мостика, украшенного бронзовыми конями. Со всего размаху налететь на промоутера, не извиняясь, продолжать движение. Повернуть, ещё с треть километра бега, и нырнуть в метро. И только там, в пыльном и душном вестибюле, переводя дыхание и стирая со лба вязкую морось липкого пота, наконец-то сбавить темп. Что это было? Я – сильный здоровый кабан, не боящийся ни Бога, ни чёрта, испугался этих троих? Этих… кого? Баба, пацан малохольненький да узкоглазый. Ну да, последний здоровяк, каких поискать ещё. Но не это в нём пугало, совсем не физическая стать. Что-то внутри. Что-то пустое, что-то выжженное, высушенное и посыпанное солью. Что-то, что больше никогда не воскреснет, не возродиться, не зацветёт буйным цветом. И именно этого я испугался до дрожи в коленях, до панического бегства. Каким бы я не был, может быть, плохим человеком, каким бы не был злым и агрессивным, у меня всё равно была душа. И я способен был и на порывы милосердия, и на ярость, и на любовь. Загляни в мои очи светлые и увидишь всё то, что я о тебе думаю, какое ты говно, или какой замечательный человек. А там – нет, ничего там не было, в глазах тех людей. Лишь всезасасывающая чёрная дыра, пробирающая плетью своего ужаса до самых костей, до самых дальних нервных окончаний. Вот что страшно было. Вот почему я в панике сбежал оттуда. Сердце Зла – это не обязательно стройные ряды солдат, закованных в чёрные доспехи, извергающиеся огромные вулканы или орёл с лавровым венком в лапах. Это – прежде всего вот такое вот равнодушие. Всепоглощающее. Бесконечное. Непобедимое.

***

А дома я понял, что забыл в клубе паспорт. Видимо, настолько поддался панике, что не захватил свой самый важный документ. И без этой бумажки я, как говорил мой психиатр, букашка. Самое гадкое то, что вспомнил я про него уже глубоко за полночь, когда заказывал по Интернету какую-то очередную очень важную лабуду. И, соответственно, нигде не обнаружил. Конечно, можно было бы списать всё на то, что моё удостоверение гражданина выпало из кармана во время моей сумасшедшей гонки с самим собой, но я всё же предпочитал думать о лучшем. Хотя, паспорт, забытый в обществе этих шизиков, или оброненный на набережной – ещё посмотреть что хуже. По крайней мере, в последнем случае можно на законных основаниях обратиться в полицию, а затем в паспортный стол. Всё документы у меня, в конце концов, в порядке. С законом проблемы хоть и имеются, но за желание восстановить пропавший документ никаких штрафных санкций не последует, это уж точно. Даже, наверное, похвалят.

Но в любом случае нужно проверить все варианты. Тем более, что чутьё мне подсказывало, будто забыл я его действительно именно в литературном клубе, а не просрал где-то на улице. А своему чутью я привык доверять. В конце концов, человек, что не прислушивается к голосу разума, должен прислушиваться хотя бы к голосу сердца. Иначе всё совсем пойдёт под откос. Поэтому засыпал я с невесёлыми мыслями, что назавтра мне снова придётся отправиться в их гнездовье. В самое Сердце Зла.

Стоит ли говорить, что проснулся я с самыми невесёлыми мыслями? Не думаю. Еле переставлял ноги, пока наливал себе кружку кофе и варганил бутерброды. Едва шевелил руками, пока натирал до зеркального блеска ряды желтоватых зубов. И с огромной неохотой влезал в разношенные синие кроссовки, пригодные как раз для похода по осенней Городской слякоти.

Полчаса тряски в метро. Вылезти на пасмурный свет божий. Канал, бронзовые кони, матюгальник орёт прямо в ухо. Толпа туристов, каналы, а водной глади (лучше сказать – мути) стоят прогулочные катера. В них тоже сидят туристы, только более лоховатые. Или более богатые, тут уж как посмотреть. Хотя, разницы по сути никакой. Снова длинная набережная, снова чёрная железная калитка. Тот самый грязный двор, тот самый гнилой подъезд. Сердце Зла.

Дверь передо мной распахнулась, едва я коснулся ручки. Открыла мне Диана. Стояла, оперевшись рукой на стальной косяк, смотрела прямо в глаза костром радости, искрящимся во взгляде. Костром, разрезающим сумрак равнодушия и сжигающим всю ту липкую паутину, что коконом обвивала внутренности этой женщины. Диана улыбалась, глядя на меня. А на уголках её губ, едва видимым мазком, белела узкая полоса крема от тортика.

– А, Лёня, это ты! Привет. Ты за паспортом, да? А я его вчера нашла, вот. Ты так быстро ушёл, даже не захватил. И карточку твою я тебе не подписала. Сейчас принесу, погоди, – и убежала куда-то в глубину клуба.

А я вот сейчас что-то не понял.

Это что было вообще?!

Урук-хай решил снять доспехи и заняться флористикой? Какого хрена, я вас спрашиваю? Хотите сказать, что вчера они сидели истуканы истуканами, а сегодня вон расшевелились, празднуют что-то да тортик кушают? Да никогда я в такие кардинальные перемены не поверю, хоть на куски режьте. Я видел, видел их глаза. Там ничему живому места нет. Ни тортику, ни празднику, ни вот такой жизнерадостной трескотне: «Ты за паспортом, да?». Не могла она этого сказать. Не могла просто!

А тем временем её кудряшество вновь появилась в дверном проёме:

– Держи, – жизнерадостно улыбнулась она, протягивая мне прямо в руки багровый прямоугольник.

– Спасибо, – еле выдавил я из себя. А что мне оставалось?

– Тебе ещё карточку надо подписать за вчерашнее, да? – сочувственно спросила она.

– А, что? Карточку… какую? В смысле, нет, не надо. Я её забыл, – растерянно пролепетал я.

– Ой, жалко. Но ладно, тогда, давай.

Она уже собралась возвращаться на свой праздник жизни, разочаровывающе хлопнув дверью прямо перед моим носом, но мой окрик остановил её:

– Погоди!

Она замерла в полуобороте, одной рукой цепляясь за ручку двери, тщетно пытаясь вывернуть голову так, чтобы посмотреть-таки мне в глаза.

– А можно мне?..

Я не успел договорить. Меня ударил, будто хлыстом, огрел по хребту тот самый, уже знакомый мне, холод её бессонных глаз, враз изгнавший из взгляда даже саму искорку жизни.

– Нет, – и в голосе ледяная мгла.

– Почему, Диан? Я заплачу, если что, – я сделал ещё одну безуспешную попытку прорваться сквозь её глухую оборону.
Мне хотелось, жутко хотелось туда. К тому неведомому веществу, существу или явлению, что заставило растаять даже эти вековые айсберги. Это было похоже на бессознательную тягу слепого к свету. Пусть он и не видит солнечных лучей, но чувствует их тепло. Так и я: пусть само великое светило для меня было скрыто за стенами сырого, дышащего плесенью бетона, но я чувствовал, всеми фибрами своей души чувствовал свет, исходящий от него. И хотел к нему.

Я повторюсь, я не святой. В своей жизни я совершал много разного. И хорошего, и плохого. Того, чем можно гордиться, и того, что лучше спрятать в самый тихий, самый скромный и глухой угол своей души, чтобы не только окружающие не добрались, но и даже ты сам ненароком не наткнулся, перебирая пыльный чулан своей памяти. Но тот чистый поток, что струился из помещения литературного клуба, он… он искупал всё. Давал тот, наверное, единственный в жизни шанс, начать всё с начала. С чистого листа, с младенческой невинности. И невозможно представить себе ту жажду сопричастности, которую я ощутил в тот момент. Я готов был сделать что угодно, убить кого угодно и разорвать любую преграду на своём пути, лишь бы только на секунду слиться с тем божественным течением. Хотел. А кто бы ни хотел? Желал, нет жаждал. Жаждал так, как может жаждать только спермотоксикозный подросток первую в его жизни женщину. И не мог, никак не мог прикоснуться до него. Просто потому что на моём пути вдруг возник стальной бастион входной двери. И осколок льда, брошенный кудрявой Снежной Королевой мне прямо в сердце:

– Ты не наш, – металлический лязг закрывающейся двери оборвал все мои мечты о добром и вечном.

Ты не наш…

И напрасно я барабанил в дверь, напрасно пинал толстый металлический лист, напрасно ревел и орал. Три равнодушных ётуна были глухи и к моим мольбам, и к моим проклятьям, надёжно запрятав в своей глубокой пещере осколок Бога. Или Света. Или Любви. Как хотите называйте. Но факт в том, что ледяные, во всех смыслах слова, великаны утащили от меня, простого маленького человека, что-то великое. То, к чему некоторые политики, поэты, писатели и многие другие чувствительные натуры идут всю жизнь. И не доходят. А я, вот я, маленький и абсолютно средний человечек сижу прямо рядом с ним. Только руку протянуть, только в квартиру бы попасть. Туда, к великому языческому таинству, христианской мессе или партийному собранию, что плавит синий лёд человеческих душ.

А ётуны радуются. Радуются и пляшут, сбросили тяжесть дум и пыльность своего безразличия. Сегодня они живые, сегодня в их морозных очах играет огонь, взрываются искры жизни, собираются в большой пионерский костёр. И лишь на миг они вспоминают, что на самом деле они великаны. Лишь на тот миг, когда нужно взять свою огромную дубину и с жадным рыком отогнать зарвавшегося человека от пламени жизни.

И человеку ничего не остаётся, кроме как сидеть на пятой точке на грязном подъездном полу и глотать горькие слёзы. Просто потому что его, словно собаку, отогнали от тарелки с хозяйской едой. По статусу не положено, с таким-то рылом да в калашный ряд. А ведь очень хочется. И как вдруг плевать стало на паспорт-то…

***

Когда я вышел из подъезда с красными распухшими глазами и мокрыми от слёз щеками, меня окликнули. Обиженным, но удивлённым взглядом я окинул небольшой дворик и увидел где-то на углу входной арки смутно знакомого мне человека. Я готов был поклясться, что раньше нигде с ним не пересекался, но, тем не менее, мне казалось, будто где-то я его уже видел. Бежевый бомбер (Господи, какое мерзкое сочетание-то), джинсы, армейские ботинки, ухоженная, слегка рыжеватая борода. Стоп! Это же тот самый парень, что налетел на меня во время моего первого визита в литературный клуб!

– Что, мужик, проняло тебя? – спросил он с изрядной долей издёвки и ехидства в голосе.

Я обычно такого тона не терпел. Да, я не люблю, когда всякие искромётные личности тычут своим сарказмом мне в лицо. Я вообще не люблю, когда мне в лицо чем-то тычут. Тем более, у этого типа ещё оставался должок за прошлый раз. Но сейчас я был не в том состоянии, чтобы с кем-то выяснять отношения. Точнее говоря, я вообще был не в состоянии. Как на ногах-то умудрялся держаться?

– Вижу, что проняло. Что же ты к ним на шестнадцатое число попёрся, дурень? – уже без той мерзкой иронии поинтересовался незнакомец. – Совсем сдурел?

Я лишь помотал головой в ответ. Ничего путного я из себя выдавить сейчас не мог.

– Ох тыж горе луковое. Пошли, тут кафешка недалеко есть. Хоть умоешься, – и, развернувшись, быстрым шагом пошёл сквозь темноту арки, к выходу из двора.

Мне же ничего не оставалось, кроме как шмыгнуть носом и угрюмо поплестись за ним.

***

– … Проще говоря, Никита нас всех и собрал, – продолжал Ярик, а именно так звали моего собеседника, свой рассказ.
Мы сидели в этой кафешке уже с час. Сперва я минут десять-пятнадцать отмачивал своё раскрасневшееся зарёванное лицо в раковине, под струей холодной воды из грязного стального крана. А затем ещё минут десять, когда я уже вернулся за стол, ждали с Яриком наш заказ. Ничего особенного, но две кружки чая здесь заваривали очень долго. И ещё сахара мало дали. Уроды.

– Каким вообще был этот Никита? – задал я наводящий вопрос.

Ярик, прямо скажем, был не самым лучшим рассказчиком. Рассказывая мне историю их маленького литературного клуба, из которого он сам ушёл недавно и с большим скандалом, он то и дело сбивался, ругал своих бывших девушек, пропихивал мне какие-то политические лозунги, в общем, делал всё, чтобы к развязке самой истории мы подошли лишь к вечеру завтрашнего дня.

– Восторженным, – ненадолго задумавшись, ответил Ярик. – Очень увлекающаяся натура. Прямо настолько погружался в дело, которое его интересует, что аж других заражал. Ну, знаешь, такой человек-моторчик, который вокруг тебя вертится, суетится, чего-то пыжится, старается. Над ним вроде и посмеиваешься украдкой, а вдруг глядь – и уже сам с ним одно дело делаешь. И хоть убей, непонятно, как ты вообще во всё это влез, пять минут назад такие вещи тебя и не волновали особо. А вот уже сидишь, переплетаешь старые, истрёпанные издания книг, до хрипоты споришь о том, кто всё-таки ценнее: бородатый или кудрявый. Хотя, конечно, бородатый тот ещё фрукт был. Знаешь, что он по поводу Страны говорил?..

– Ярик, не отвлекайся, – попросил я, отхлебнув чаю.

– А, да, базар. Извини. Так вот, собственно, Никита. Литературу любил – жуть. Рос без отца, мать ему всё детство читала. То Твена, то Толкина, то Булычева. Вот он и преисполнился. Про творчество классиков двух прошлых столетий мог часами говорить, а как заварку чайную приготовить, – Ярик кивнул на наши чашки, будто бы в знак примера. – Он не знал. Я же говорю, творческая натура, увлекающаяся. Всегда в облаках, всегда в каких-то своих эмпиреях. Единственное, что его на земле нашей бренной держало – это, собственно, «Сердце Зла». Он сам этот клуб создал. Дианка, соседка его по лестничной клетке, ему помогала. Она тоже из таких же литературных фанатиков, но чутка поприземлёнее. Хрен пойми, как они вообще хоть раз диалог завязать сумели, чудо, не иначе.

– А вообще, – продолжил Ярик после очередной порции разбавленного кипятком кофеина. – Мне кажется, что она в него влюблена была. Ну, знаешь, как практикантка в опытного хирурга. Самого-то Никитушку нашего сложно было представительным мужчиной назвать, скорее наоборот: омеган, задрот и девственник. Но вот эта искренность, эта увлечённость его, она очень сильно подкупала, да. Вот она и втрескалась в эту самую его любовь к литературе, дурёха. Не понимала, что ему книжные корешки дороже в тысячу раз, чем любая женщина.

Ярик перевёл дыхание. Прихлебнул чаю и посмотрел в окно. Мимо нашего столика, где-то там далеко, за непреодолимой для осеннего ветра стеной стеклопакета, перлась куда-то толпа возбуждённых, какой-то несправедливостью видимо, людей. Плакаты несли. Кто-то что-то кричал и потрясал кулаками в воздухе.

– Холодный сентябрь выдался, правда, Лёнь? – задумчиво пробормотал Ярик, глядя на это шествие.

– Лютый, – с удивлением ответил я.

И откуда слово вообще вылезло это? «Лютый». Хм…

– Продолжая про Никитоса. Где-то года три назад это было. Клуб цвёл и пах, честно скажу. Каждый вечер битком народу, настоящая библиотека. Шум, гам, гул, споры. Соседи даже пару раз жаловаться приходили, даром что сами они алкаши да наркоманы. Никита всех организовал. Всех зарядил, всем такого хорошенького пинка ментального под зад дал. Мы все этим горели. Хотели создать что-то новое или прекрасное старое возродить. Знаешь, когда книжки приходили в библиотеку читать, а не на телефонах в метро пролистывать? И Никитка был для нас таким бесконечным сверкающим потоком. Альтруистичным, неутомимым, светлым, совсем невинным. Я бы его мессией назвал, если бы не одно но…

Ярик сглотнул и задумчиво посмотрел на пустое дно своей керамической чашки. Явно хотел промочить горло. Я же лишь молча протянул ему свой недопитый чай. Он также молча, лишь с кивком благодарности принял его.

– Писать он хотел, понимаешь, Лёнь. Как и любой хороший читатель, он в один момент захотел стать ещё и хорошим писателем. А письмо у него не шло. Вот вообще никак, веришь, Лёнь. С глазу на глаз соловьем заливался, на толпу работал – любо-дорого смотреть. Ему бы на митингах выступать с такими речами, все бы за ним колоннами маршировали. А на письме – никак. Может быть, в школе как-то не так учили, может быть в мозгу какая препона стояла, я чёрт его знает, честно. Ну и, вдохновения ради, начал пробовать, – Ярослав печально вздохнул. – Разное. Ты понимаешь, о чём я. Сперва, когда он покуривал малясь, я внимания не обращал. Ну, взрывает человек пару раз в месяц, сколько таких по Стране ходит, и что, плохо им что ли? Даже посмеивались над ним, мол, ему бы на доктора выучиться, да на морфий пересесть, авось был бы толк. Только вот потом не смешно стало, Лёнь. Когда он, мальчишка и так худощавый, стал совсем на скелет походить и руки в рукава прятать. И не было больше того Никиты-заводилы, Никиты-оратора, Никиты-критика. Был серый и мерзкий высушенный полутруп, к нашему Никите не имеющий никакого отношения. Мы пытались с ним поговорить: и я, и Миша, и Диана, и Глеб, это тот, азиат который. Всё без толку. Вы не понимаете, мол, только так я могу творить, только так из меня толк выйдет, кричал он. Как обычно, сам наверняка знаешь такие истории.

– И что, выходил толк-то? – спросил я.

Ярик сурово посмотрел мне в глаза.

– Нет, Лёня, не выходил. Диана один раз заглянула в его наркоманские рукописи. Потом весь день ревела на кухне. Вечером подошла ко мне и сказал, что такого дерьма она давно не видела. Сказала, что раньше он умел, но у него не получалось. А сейчас он ещё и разучился. А иначе, Лёнька, быть и не могло. Парень сжёг себе мозги и душу, живя в постоянном героиновом дурмане. Писатель должен видеть мир ясно, чётко, крепко. Лезвием слов оскоплять безродных и пламенем своего таланта разгонять вековую тьму. А какое нахрен пламя ты разожжёшь, если сам живёшь в белой пыли наркотического порошка? Хорошо если спичку сумеешь зажечь, гандоша.

Толпа на улице всё увеличивала и увеличивалась. Конца и края ей невидно было.

– Так всё и закончилось. Однажды мне позвонила мать Никиты, сказала, что сын её не отвечает на вызовы уже третий день, домой стучаться пробовала, тоже ноль ответа, ноль привета. У нас он, как понимаешь, тоже не появлялся. И пока я ломился к нему в дверь, пока ставил на уши Мишу и Диану, телесная оболочка того, кто некогда был Никитой Барским, уже второй день сидела на стульчаке унитаза, предсмертной судорогой сжимая полупустой шприц. И всё. Не стало больше Никиты. А вместе с ним не стало и нас, Лёнь. «Сердце Зла» просто перестало существовать. Да хрен с ним, с клубом, хуже всего – люди. Те, кто больше всего ему верил, те, кто больше всех горели его отражённым светом, кто больше всего прониклись его идеей: Диана, Глеб, Миша, я, мы получили больше всех. Ты сам видишь это. Я-то ещё кое-как выбрался. В конце концов, я человек хоть и впечатлительный, но всё-таки скептик в большей мере. Через себя, через запой и депресняк, но выбрался. А они вон, – Ярик кивнул головой в сторону, где, предположительно, находился клуб. – До сих пор сидят. Глаза потухли, руки опустились, уста замкнулись. Лишь раз в год они просыпаются от коматозы. Шестнадцатого сентября, как раз сегодня. Тортик пекут, песенки старого рока слушают. Никитин день рождения празднуют. А затем снова в кому на год. И никого снаружи в свой маленький мирок не пускают. Старички-то от них ушли, а что там делать, в могильнике этом? А новенькие не горят особо желанием приходить, а если и приходят, то быстро остывают, с таким-то отношением. Понимаешь, замкнулись сами не себе, создали себе кумира и греются от его реликтового излучения. А я видел тогда Никиту, понимаешь? Я ему дверь в квартиру выломал, я! И это не был труп того человека, которого я когда-то считал чем-то высшим. Это было серая, ссохшаяся мумия с пожелтевшими белками глаз и абсолютным равнодушием ко всему, кроме золотого шприца. Я знаю, что ты чувствовал, когда они открыли тебе дверь, Лёня. Я сам это чувствовал когда-то. Думал, что к Богу прикоснулся? Да как бы ни так! Бог, если он есть, конечно, не даёт до себя лишь прикасаться. Он тебя сразу в себя вбирает. Всего, целиком. Не делает различий, кто ты: мужчина или женщина, ребёнок или взрослый, курил ты два года назад с Никитой на лестничной клетке или нет. А это, замкнутое в самом себе… это не Бог, Лёня. Не Свет это и не Любовь. Это химера. Самая натуральная химера, мерзкая карикатура на что-то высшее. Точно такая же, как и белый героиновый порошок.

Толпа на улице становилась будто бы бесконечной. Огромный человеческий змей, словно обвивал здание, в котором мы сидели, кольцом и с довольным урчащим нетерпением впивался себе в хвост. Чай наш кончился, да и беседа подошла к логическому концу. Больше нас вместе не держало ничего.

– Пойду я, наверное, – засобирался Ярик. – Неспокойно что-то сегодня на улицах. Опять митингуют, блин. Если ещё сидеть будешь, я тебе денег оставлю, заплатишь потом за меня.

Я лишь задумчиво кивнул, смотря сквозь моего собеседника на многоликий уличный Уроборос.

– Ну, удачи, Лёнь, – Ярик всё мялся.

– Удачи, – ответил я, всё также глядя сквозь него.

Скомкано и нелепо он заполз в свой мерзкий бомбер (нет, ну какой ужас!) и, не без труда открыв дверь, исчез в толпе.
Я же наконец-то перевёл взгляд с широких панорамных окон на барную стойку кафетерия. Прямо над ней висел здоровенный расписной календарь, стилизованный под прошлый век. Красной гелевой ручкой на нём было обведена клеточка: «16 сентября». А вот года я, к сожалению, не увидел. Половину календаря закрывала какая-то глянцевая рекламка.

Что же, значит, будем считать от сих. Шестнадцатое сентября, не важно, какого года. Да в принципе и месяц тоже значения не имеет. Как и число. Это всё лишь цифры, удобная форма отсчёта времени, а математику я никогда не любил. Важно совсем другое. Важно то, что наконец-то настал тот день, когда я понял, что подачки и дары приведут лишь к бессильным ударам кулаков по металлу двери, горьким солёным слезам и высушенному наркотой телу молодого амбициозного паренька. Никто никогда не даст тебе ничего даром. Ангелы не спустятся с небес и не подарят тебе ни кучу денег, ни верную жену, ни любимую страну. Всего этого ты должен добиться сам. Через пот и труд, через слёзы и горе, через огонь, воду и медные трубы. Не проси – и тебе подадут. Не умоляй – и тебе помогут. Не верь – и ты победишь. Не сдавайся – и ты дойдёшь. Когда-нибудь ты обязательно дойдёшь. Дойдёшь, потому что у тебя не будет отстранённых серых глаз, не будет полного равнодушия во взгляде, когда незнакомец готовится ударить твоего друга. Ты обязательно дойдёшь. До того самого светлого, самого нежного потока, в котором захочется растворится. И плевать кто ты по вероисповеданию: атеист, агностик, правоверный или сектант. В тот прекрасный день ты найдёшь своего Бога. В чём бы он ни заключался.

Я смотрел на демонстрантов, бесконечно куда-то идущих. Как интересно. Цикл. Бесконечный цикл самообмана, самопожертвования и самобичевания. И ведь что-то в этом есть…