Ненавистное имя. ч. 7. Сигизмунд Шломо Фройд

– Ну-тес, уважаемая, располагайтесь, укладывайтесь. Вот так… так… каждую складочку на юбочке расправим. Красота! Картинка! Я, с вашего изволения, присяду в головах. Ах, шуточка получилась! Оговорочка, как говорится, по мне. Займёмся с вами «диванным искусством». Квитанцию об оплате, будьте любезны. О, как мило… Минуточку, зафиксирую в  Kassa-Protokoll. Деньги любят счёт. Знаете эту поговорочку? Хм-хм-хм… Итак. У нас 50 минут. –
Лиза представила себя на приёме у Зигмунда Фрейда. От него несло сигарами, валютными банкнотами и плесенью. – Не буду я с вами секретничать! Тем более, что давно всё рассказала чужому дяде из психо-неврологического диспансера.

– Доктор, понимаете, я не знаю, что с ней делать! Она неуправляема! Порвала на себе халат, в кои веки ко мне приехала сестра из Майкопа, так она её часы бросила на пол! 
– Вдребезги?
– Что?
– Разбились? Разлетелись?
– Нет, она утверждает, что просто положила для красоты. Скатала ковёр, а сверху водрузила дорогие наручные часы! Это что, здоровый ребёнок?
– У вас есть ещё дети?
– Да, младшая дочь, но с ней у меня нет никаких проблем! Болезненная девочка, шумы в сердце.
Психиатр кишинёвского отделения детской неврологии попросил Софью выйти:
– Оставьте нас tet-a-tet, мне нужно задать несколько вопросов ребёнку. –
И Лиза осталась наедине с чужим человеком, рассматривая плакаты на стенах.
– Я доктор, Николай Степанович. Тебя как звать-величать?
– Елизавета!
– Храбрая умная девочка. Ты знаешь, почему мама тебя сюда привела? – и протянул руку к голове ребёнка, больше похожего на бычка, глядящего исподлобья. 
Лиза шарахнулась от него и закрыла голову руками: – Мама!
– Ну-ну. Я только хотел пригладить твою причёску. Успокойся, присядь, я тебе задам несколько вопросов, и позовём маму. Хорошо?
– Можно, я позову? –
Врач дал согласие, и Лиза послушно села на стул, ссутулилась и согласно кивнула.
Доктор не был похож на дедушку. У него не было нарукавников, значит, и подтяжек не было, не было рубахи в мелкую клеточку и очков-увеличилок, которые Лиза примерила, чтобы уточнить, как через них деда может что-то разглядеть. Ей тогда не понравились очки, но деда без них был, как без рук, так он объяснил, поэтому Лиза всегда помогала их искать и всегда находила первой! Дедушка называл её «ищейкой», на что мама обижалась: – Словом можно и убить, папа!
На докторе был белый накрахмаленный халат, но он не был похож на Айболита: у того были усы и борода, и вокруг него сидели зверята. А вокруг Николая Степановича только она, и то, с одной стороны. Но он был спокойный, говорил ласково, больше не пытался до неё дотронуться, Лиза подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза:
– Папа разбил подоконник.
– Расскажи, как это случилось?
– Он решил выстрелить в себя из ружья, но у него не получилось, прибежала мама, и он выстрелил в неё.
Пугало, что речь девочки была сдавленной бесцветной и безэмоциональной.
– Мама убежала и заперлась в ванной, завязала на шее тонкий шланг и стала себя душить.
– Лиза… если мама закрылась, ты не могла видеть её, – мягко, почти шёпотом обратился к ней врач.
– Папа сильно-сильно, изо всех сил, дёрнул дверь, задвижка упала, и мы увидели… маму… она хрипела, и у неё изо рта текла кровь.
– Покажи, откуда. – Лиза дотронулась до уголка рта и нарисовала пальцем дорожку до подбородка.
– А потом?
– Они сидели за столом и пели.
– Пели? Сможешь напеть? –
Лиза соскочила со стула, приняла театральную позу и с глубоким чувством, пискляво, жалобно запричитала:
– Давай никогда не ссориться,
  Никогда, никогда.
  Пусть сердце сердцу откроется
  Навсегда, навсегда.
  Пусть в счастье сегодня не верится –
  Не беда, не беда.
  Давай ещё раз помиримся
  Навсегда, навсегда. – И крупные слёзы одна за другой выкатывались из правого глаза, оставляя левый сухим.
– Может, ещё что-то хочешь рассказать?
– Мама сожгла Зоню! – в глазах девочки заполыхало пожарище. Она рассказала, как была сожжена старая немецкая кукла, которую любили девочки. Зоня была большая, с двухмесячного ребёнка, у неё была деревянная кроватка с мягким матрасом, подушка и одеяло с пододеяльником. Когда была новой, жалобно говорила «мама!», открывала и закрывала синие глаза, но они вывалились, обнажив провалы глазниц, пискушка онемела, распашонка с ползунками потерялись, материал, из которого была изготовлена игрушка, потрескался. И мать, у которой в детстве не было кукол, приняла решение сжечь куклу-фашистку, присвоившую себе её имя!
В послевоенные годы прямой подачи горячей воды в систему водопровода не было, в хрущёвских совмещённых санузлах устанавливали титаны на дровах и угле для нагрева воды.
Объятая пламенем, кукла не горела, смиренно лежала в топке, вытянув руки и ноги, как младенец. А девочки, глядя на огонь выли, как два подсосных волчонка, у которых отняли маму. Долгие годы Лиза боялась открытого огня. Огонь – это убийство, смерть, страх, слёзы. Это маленький ребёнок, сожжённый в печи. Мамой.

– Ты любишь папу и маму?
– Я люблю дедушку! Маму жалко... Папу... боюсь, – Лиза вжала кулачки в грудь и по-старушечьи сгорбилась.
– Расскажи о дедушке, – попросил врач.
– Деда научил меня читать немецкие буквы!
– Научишь меня?
Лизунька, забыв о страхе, взяла лист, ручку и принялась писать: «PUPPEN DOKTOR». Выводила и приговаривала:
– У меня детская больничка. Я лечу кукол. На коробке – слова. Деда сказал, немецкие. Наша буква «р», а ненаша «п», потом буква рожками вверх – «у», перевёрнутая «и» – ненаша «н»! Второе слово ещё легче! Нужно только две буквы запомнить: первая, как половинка «о» – «д», а перевёрнутая буква «я» – это «р»! Читайте!
– Пуп-пэн док-тор, – по слогам прочёл Николай Степанович.
– Пуп! Пупок! Пупсик! А Лиля говорит «клукла»! Правда, смешно? – оба дружно прыснули.
– Спасибо, Лиза, зови маму.
Лиза слышала, но не примеряла слова доктора на себя:
– Ей не нужна помощь психиатра, она нужна вам! При ней и с ней на повышенных тонах говорить нельзя, не то, чтобы… Детский бунт – несогласие с тем, что происходит в вашей семье. – Мама кивала. – А как на семейные конфликты реагирует младшая дочь?
– Никак. Остаётся спокойной, истерик не закатывает, – о многочасовых изводящих всех и вся завываниях Лили мать умолчала.
– Я бы задумался на вашем месте о реакции младшей. Кто вы по профессии?
– Учитель русского языка и литературы в старших классах. – Отчеканила Софья.
– Задумайтесь, какой педагогический пример подаёте своим дочерям. Вы можете здесь и сейчас поручиться, что при детях не будете кричать и ссориться с супругом?
– Извините, не могу, – залилась слезами Софья.

– Я домашний вор?! – визжала Лилька, – Я?! Вы все не любите меня! – и впервые ушла из дома в неизвестном направлении. Недалеко, но ушла.
Софья не находила себе места: – Бедная девочка! Как близко приняла к сердцу. А оно у неё слабое! О, нет! Нет! Нет! Лизка, будь проклята, воровка, марш искать сестру! И без неё не возвращайся! – и строптивая старшая дочь покинула дом.
– Пропадают деньги. А я тут при чём? Покупаю продукты, сдачу всегда кладу на радио, как мама велела, – плакала в кулак обиженная Лиза, шагая в сторону гаражей, – и сегодня купила хлеб, пересчитала монетки, сложила башенкой и положила, куда следует. Почём  мне знать, куда они  исчезли? – она нашла сестру у гаражей и привела домой. Но мама не обрадовалась стараниям старшей дочери, – а только прошипела: – Всё из-за тебя, чудовище! Младшая сестра из дома сбежала, а ей хоть бы хны!
– Мама! Я не крала деньги!
– Заткнись, обои рябои. На, читай! – мать сунула в руки дочери газету. В очерке рассказывалось о вопиющем случае непочтительного отношения сына к матери. Подсчитав, сколько он высосал из неё молока  за период грудного вскармливания, притаранил два бидона к порогу и заявил: "Я с тобой расплатился сполна! Отныне ничего тебе не должен!"
– Это ты, тварь неблагодарная! Уверена, ты точно также поступишь со мной! Только знай, когда я состарюсь, ты обязана будешь содержать меня!
         Мама, мама, не ты ли цитировала Грибоедова: "Ах, злые языки страшнее пистолета!"? Не от тебя ли первой услышала: "Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть"?*
Да, мамочка, "напраслина страшнее обличенья"*.
          Лилька праздновала триумф: – Обхитрила! Обманули дурака на четыре кулака, а дурак послушал! Ха-ха-ха!!! – Это была первая  примерка лжи на детскую душу.
Что это? Удар под дых? Ампутация детского сердца без наркоза и с ноги выпуленного прямиком в мусорное ведро? Или скачки на нём, ещё живом и любящем, до брызг, дребезгов, до состояния тряпки?   
          С того самого дня Лизу обвиняли в воровстве все, кому не лень: в школе, техникуме, институте, на работе. Как будто именно тогда с неё была сорвана защита от злых оговоров и сплетен завистников и наушников. Ей приписывали венерические заболевания, ссылаясь на знакомых венерологов из кожвендиспансера, по утверждениям очевидцев она стояла на учёте в психдиспансере, с ней запрещали дружить мамы приличных девочек, уверяя, что Лиза насквозь прогнившая и гулящая, принимает у себя и в себя толпу мужиков, живёт с ними за деньги и бесплатно не гнушается. И некому было укротить злоязычных, исполненных смертоносного яда. В ореоле бесславия за ней волочился шлейф из скверны и проклятий многие десятилетия, покуда жизнь не поставила всех на свои положенные места.
Для Елизаветы Бог Единый и Неделимый занял первое место. Во свете Его созидающей мощи чернота меркла, кукожилась, обращалась в прах, занимая нишу, предназначенную только ей. Что до кристально чистых судей, раскрывающих глаза окружению на падшего смерда, которым набили оскомину умопомрачительные подробности его личной жизни, – они так и застряли в поступательном развитии.
Пренизкоуважаемые, предлинноязыкие, вам больше не о ком судачить? В таком случае, оставайтесь на какашечном уровне, зависьте и дальше от горшков.
Фуфунюшки вам!

*) Шекспир. Сонет 121, пер. С. Маршака