Глава XX II Belshatzar ward in selbiger Nacht von

Расследование расстрела не столько привлекало долгом чести в этом вопросе, сколько наводило на одну навязчивую мысль, не дающую покоя.
Она появилась у Николая Соколова не сразу. Сначала была обнаружена эта надпись, мучающая его сознание, не дающая спать. В юности, как и вся молодёжь его окружения, увлекался Гейне. Многое до сих пор знал наизусть. Никогда бы не мог подумать, что, когда-то этот близкий ему поэт повернётся совершенно другой, неизвестной ранее, мистической стороной.
Впрочем, и о том, что будет расследовать убийство последнего Русского царя, так же не думал, да и представить себе не мог.
«Belshatzar ward in selbiger Nacht von seinen Knechten umgebracht», - так это звучало по-немецки. Перевод же гласил:
- «В эту самую ночь Валтасар был убит своими холопами».
И, всё бы ничего, только вот само написание слова Belshatzar наводило на мысли о том, что в него не случайно закралась ошибка, в виде ненужной в нём буквы «t». Belshazar, вот, как написано у Гейне. Откуда же взялась эта буква? Да и зачем привнесена в это слово?
Да, безусловно, надпись появилась здесь перед расстрелом царской семьи, или сразу после него. И, то, что холопы убили своего царя так же понятно, как, впрочем, и наличие самого Бальтазара. Но, явно, что-то хотел сказать автор тем самым, что вписал новую букву в имя Вавилонского царя.
Холодная зима 1919 года заставляла кутаться в шарф даже у себя в кабинете. Дел было много, но, все силы отдавал на полное мистики, следствие расстрела царской семьи. Николай Соколов был назначен на расследование Верховным правителем России, адмиралом Колчаком.
Ни следы пуль на стенах подвала, ни попытки найти свидетелей расстрела не могли так заострить всё его внимание, как сама эта таинственная, непостижимая его аналитическому уму следователя надпись. Видел в ней даже некое подобие Еврейско-Немецкого жаргона, но и это не давало понять всю её глубину.
Трупы членов царской семьи были обнаружены в Ганиной яме. Но времени оставалось мало. В городе поговаривали о сдаче. Белая армия продолжала отступление, оставляя город за городом, волость за волостью, губернию за губерний. Россия уменьшалась, как шагреневая кожа, стремительно, неминуемо и катастрофически невозвратимо. Казалось; она, подобно Вавилону, так и не сумев объединиться во имя Великой цели, под предводительством императора, рассыпалась в вечности, теряя не только свои территории, а, ещё и культуру, язык, и милость Божию. С той разницей, что вместо захватчиков Персов были Русские, предавшие свою Родину, убивающие своих же братьев по Вере, отрекшись от неё.
Но почему, за что это было послано стране? Не понимал. Слишком много мыслей, событий, невозвратимых обстоятельств наполняло голову в эти значимые для него дни.
Безусловно, надпись выглядела и звучала как послание, явно отражающее смысл свершившегося события. Её мог написать только тот, кто считал падение монархии и гибель царской семьи от рук его подданных возмездием высших сил за зло. Безусловно, надпись оставил кто-то из участников убийства. Но, кто из них настолько хорошо знал немецкую литературу, что процитировал Гейне, пусть и с одной ошибкой? Это могли быть только Пётр Войков или Лазарь Юровский. Оба жили в эмиграции и владели немецким языком.
Не видел Россию без царя, не понимал, ненавидел тех, кому в голову могли прийти мысли о цареубийстве. Само это слово Цареубийство, окончательно укоренившееся в России, состоявшее из двух, неумело склеенных, совершенно разных, далёких друг от друга понятий, вызывало возмущение и отторжение в его голове. Но, ранее часто не употребляемое, теперь утверждалось в сознании многочисленных народов, проживающих на территории, ещё так недавно могущественной, славящейся своей историей страны.
Откуда эта ненависть к царю? Нет, не из глубины испокон веков страдающего Русского народа берёт она свои корни. Помнил из истории о том, как ещё Пестель в 1825 году заявлял; в случае успеха восстания следует истребить всю царскую семью, включая младенцев, чтоб исключить опасность реставрации монархии.
Подвал Ипатьевского дома, это основание Вавилонской башни, возведение которой начато разрушающей своё прошлое молодой страной, избравшей себе тупиковый путь в никуда.
Едва начавшись, революция заговорила по-Вавилонски. И эта надпись есть памятный знак, будто закладная капсула в фундамент будущего строения. А расстрел, ритуальная жертва ради удачного строительства чего-то нового, пытающегося в своём росте дотянуться до самого Бога.
Ведь недаром имя Ипатий переводится с Греческого, как Высочайший, осенила страшная догадка.
Белый царь! Ну конечно Belsha Tzar – это и есть одно, единственно верное значение данного слова, перед которым уступает его первоначальный смысл, в виде пресловутого Балтазара. Всё же понял, как ему показалось сейчас, наличие буквы «t» в этом слове.

* * *

В дверь гостиной постучали. Никто ещё не спал.
- Войдите, - пригласил Николай II.
Дверь открылась, и на пороге появился Юровский. Комендант дома купца Ипатьева.
- Армия Колчака наступает. Положение на фронте сильно изменилась. Прошу вас из-за сложившейся тревожной ситуации в городе, в целях безопасности пройти в подвал, - сказал он.
Всё, это конец, промелькнула в голове мысль. Да и поварёнок Лёня Седнев, зачем-то был удалён из дома сегодня днём. Всё говорило о приближении конца.
Давно знал, что этот день неминуем. Страна ненавидела его и, чтоб он не предпринимал, встречала в штыки. Генералитет, чиновничий аппарат, всё было пронизано духом неприязни к его, пусть и малым, незаметным реформам. Считали его слишком нерешительным, сомневающимся, прислушивающимся к мнению других. Да, это было так, но не умел иначе. Ценил в человеке прежде всего глубину его мысли, стараясь понять помысел, прежде чем отказать, или принять предложение. Не умел отказывать стремительно и неумолимо, впрочем, как так же и давать добро, не вникая, но со свойственным монарху чувством властной уверенности.
- Неужели всё так серьёзно? – усомнилась Императрица.
- Да, - сухо ответил Юровский. На собрании, вчера вечером постановили: спасти жизнь только Лёне Седневу. Затем стали думать, кого выделить на ликвидацию Романовых от Уральской областной Чрезвычайной комиссии. Белобородов спросил Медведева-Кудрина:
- Примешь участие?
- По указу Николая II я судился и сидел в тюрьме. Безусловно, приму!
- От Красной Армии ещё нужен представитель, - сказал Филипп Голощёкин. - Предлагаю Петра Захаровича Ермакова, военного комиссара Верх-Исетска.
- Принято. А от тебя, Яков, кто будет участвовать? – посмотрел на Юровского Белобородов.
- Я и мой помощник Григорий Петрович Никулин. Итак, четверо: Медведев, Ермаков, Никулин и я, - ответил Юровский. Завидовал тому, что у Медведева-Кудрина браунинг. Тот стрелял быстро. Не требовалось каждый раз взводить курок. Хвастался этим.

Начали нервно собираться.
- Только самое важное. Это не на долго. До утра, - предупредил Юровский.

Когда все прошли в подвал, собравшись в одной комнате, Юровский, встав перед ними, попытавшись придать своему лицу некую суровую торжественность, произнёс:
— Николай Александрович! Попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом! И вот, в тяжёлую годину для Советской республики… — фраза прозвучала скорее нервно, скомкано и несколько истерично. И, Юровский повысив голос, рубанул воздух рукой: — …на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!
- Что-что? – непроизвольно вырвалось у Николая II.
Время словно размякло, потеряв свой ход. Промелькнуло в памяти то утро, 12-го марта 1901-го года, когда такие радостные, вместе с императрицей собирались в Гатчино, вскрывать вековую тайну.
Будто на праздник, великое развлечение, готовились в поездку. Ещё бы, великая тайна ждала впереди. Но ночью не спалось. Думал, что может быть в том писании, которое завещал вскрыть именно в 1901 году император Павел I.
Уже шесть лет, как был женат на императрице. Любил её. Все знали, царский брак на редкость счастливый.
- И, что же такое может быть в этом завещании, бедного Павла? – гадала, начиная нервничать, с утра Александра.
- Всё, что угодно. Меня больше волнует тот факт, почему именно через сто лет после его смерти он завещал вскрыть это послание, - ответил супруг.
Таинственность предстоящего открытия завораживала не только их обоих, но и многих придворных, которые были в курсе данного мероприятия.
Но, что-то тревожило Николая, бередило его душу. Так и не уснув под утро, практически уже поверил; сегодня узнает нечто, пусть и немаловажное, но, прежде всего страшное не только для него, но и для всей пока ещё не полной семьи. Александра была беременна Анастасией, а Алексей родился только в 1904 году.
Вскрывал шкатулку, заклеенную сургучом один. Боялся; в ней может оказаться страшный для императрицы текст.
Скрипнув от долгого молчания окислившимися петлями, приподнял крышку, достал конверт. Прочитал:
«Будущему императору. Тому, кто через сто лет откроет это послание».
 Стало не по себе. Дрожащей рукой надорвал конверт. Достал лист плотной, пожелтевшей бумаги.
Александра невольно сделала шаг вперёд.
Жестом руки, в которой сжимал конверт, остановил её.
Не решилась ослушаться, хоть и еле сдерживала своё любопытство.
Не мог заставить себя прочесть. Глаза словно отказывались различать буквы. Но, закрыл их. Какое-то время стоял словно в темноте веков. Затем, произнеся мысленно отче наш, взял себя в руки и принялся разбирать текст. Строки не хотели разъединятся на слова, но, смысл был пронзительно ясен.
- Что же там Николаша?
Повернулся к супруге.
Испугалась его взгляда. Показалось; поняла всё не получив ответ.
Аккуратно вложив письмо в конверт, неспешно разорвал его пополам. Затем, на мгновение задумавшись, сложил половинки вместе и порвал ещё раз, и ещё. Рвал до тех пор, пока руки могли разрывать становящуюся с каждым разом толще от количества слоёв бумагу.
Внезапно появившись в его памяти, воспоминание будто сдуло ветром. Вот и он, 1918 год. Всё же наступил.
- … Ваши родственники продолжают наступление на Советскую Россию и поэтому Уралисполком постановил вас всех расстрелять, дочёл Юровский, сжимая в кармане револьвер.
- Не ведаете, что творите, - ответил царь, и поймав полный ужаса взгляд Александры, добавил:

- Нас преподносят в жертву. Мы словно Агнцы божии, призваны искупить грехи за… - замолк, так и не досказав свою мысль Александре Николай II.
Расстрельная команда, спешно, выстроившись перед царской семьёй, под командованием Юровского, вытащившему из кармана револьвер, ощетинилась оружием против беззащитных жертв, приготовившись к команде.
- Огонь! – без предварительного «Готовсь!», не по-военному, что есть сил стараясь не выдавать своё волнение, скомандовал Юровский.
Стреляли не впопад, словно защищаясь от непонятной, пугающей своей праведностью силой, не боящейся их острых, маленьких пуль. Старались, как можно скорее добиться такого уже знакомого из предыдущих расстрелов, визуального результата - падения тел на пол. Но время будто замедлилось в этом сводчатом, крепком подвале, не впуская в себя таких важных для палачей секунд моментального осуществления их целей, удерживая на ногах жертвы.
Царь упал первым. Не видел; многие целились именно в него.
Как это просто, промелькнула в голове Юровского мысль. От первой же пули. Сам не понимал почему, но, верил, что убил его именно он, словно бы видел весь её короткий полёт, начиная от ствола револьвера и до самого кителя Николая II. Видел; всё произошло так, как и представлял себе. Именно его пулей был убит последний император этой огромной, ставшей его Родиной страны, которую ненавидел за всё. Не раз пытался объяснить причины этой ненависти, но, каждый раз ловил себя на том, что не может, не способен. Не было веских причин, одна озлобленность и ненависть от всех неудач, коими была наполнена его жизнь прежде. А ведь знал; достоин большего. И, вот теперь, это большее произошло на его глазах.
Он цареубийца!
Но, жуткая волна страха за содеянное навалилась на него, накрыв с головой, придавливая к полу. Не в силах удержаться на ногах, сделал шаг назад, за расстрельную команду. Прислонился к стене. Ни на мгновение не усомнился в правильности своих действий. Просто страх был так велик, что хотелось кричать, молить о помощи, но не знал кого. Был совершенно один в этом подвале. Свет в глазах погас, показалось; попал в какой-то другой мир, где нет ничего радующего его душу, греющего сердце.
Неужели есть такое место?
Надо бежать, бежать отсюда! Быстро, мгновенно, бросив всё. Но, не мог. Не было сил. Ноги налились свинцом. Словно прирос к полу.
А всё же из Браунинга легче стрелять, да и быстрее, подумал Медведев-Кудрин. Считал, что именно он убил Царя.
- Они не умирают, - поделился своим наблюдением один из пяти латышских бойцов, стрелявших из первого ряда, когда стрельба стихийно затихла, наклонившись над телом Императрицы растягивая ей воротник. Двое повторили это с Великими Княгинями Ольгой, Марией, Анастасией и Татьяной.
- У них корсеты с драгоценными камнями. Пули застревают, - ответил второй, подошедший к нему.
- Штыками колоть! - скорее от страха, содеянного, нежели, чем ненависти к убиенным, предложил, один из двоих латышей, что стреляли из второго ряда сзади.

Когда грохот выстрелов прекратился и работа «мясников», добивающих свои жертвы так же была закончена, постепенно пришёл в себя. Уверенность в правильности содеянного вернулась к нему. А ту, сиюминутную слабость расценивал теперь, как нервную перегрузку от значимости пережитых событий.
Грузовик не приехал в назначенный час.
Вспомнил Гейне. Нашёл в кармане карандаш. Рука непроизвольно делала надпись на стене. Застыла на мгновение в написании слова Belshazar. Решительно вписал в него букву «T».
Грузовик опоздал на полтора часа.

- А о том, о чём ты спрашивал меня, скажу тебе: посеяно зло, а еще не пришло время искоренения его.
Посему, доколе посеянное не исторгнется, и место, на котором насеяно зло, не упразднится, – не придёт место, на котором всеяно добро, -прочитав 3-ю Ездры, 4 главу, строки; 28, и 29 Библии, захлопнул её и откинулся головой на высокую спинку кожаного дивана.
Расследование было завершено. Много непонятного, мистического было в нём. Ясно становилось одно – наступали новые, тяжёлые времена расплаты всей страны за цареубийство.
Завтра уходил вместе с армией Колчака, оставляя ещё один уголок растворяющейся в вечности страны.
И, всё же интуитивно придавал другой смысл этой мистической надписи в подвале Ипатьевского дома. Понимал её теперь буквально следующим образом: - «Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесён в жертву для разрушения Государства. О сём извещаются все народы».