Случайные встречи. В. В. Конецкий

  Первая, скажем прямо, мимолетная встреча с Конецким носила несколько курьезный характер. В свое время мой однокурсник познакомил меня с капитаном 3-го ранга Борисом Громовым, когда мы  семьями отдыхали в Ялте. Много лет спустя Громов стал командующим флотилией атомных подводных лодок на Тихоокеанском флоте. Заканчивал он службу в Ленинграде в звании вице-адмирала. Все эти годы у нас сохранились добрые дружеские отношения. Мой однокурсник,  с которым мы сохранили в последующие долгие годы жизни в Санкт-Петербурге тесные связи,  Юра Антонишкис,  плавал на лодке молодым офицером, где Громов был у него  командиром. Сейчас тесные контакты с Юрием, доктором медицинских наук и прекрасным врачом, и наши бесчисленные воспоминания позволяют нам скрашивать возрастное уныние.
 
  Однажды я был приглашен на  день рождения Бориса Громова. Там он познакомил меня с писателем Виктором Конецким, с которым  учился в 1-ом  Балтийском военно-морском училище. Встреча была мимолетная, не обещающая каких-либо перспектив на продолжение знакомства: обычный офицер и известный писатель-маринист. Разговор длился не более десяти минут, и был необычным для меня, но эта необычность, вероятно, соответствовало характеру Конецкого. Когда Громов отошел, Конецкий, выставив вперед указательный палец, как дуэльный пистолет, спросил в упор:
 - Вы читали мои книги?
 Я не удивился, ибо был наслышан о некоторой экстравагантности писателя, и ответил утвердительно. Дальше стало еще интересней.
 - Назовите хотя бы некоторые.
Я любил книги Конецкого и без труда назвал четыре или пять из них.
  - Устраиваете школьный экзамен?
   - Нет, проявляю авторское любопытство. Посмотрите туда.
Он указал на группу из четырех-пяти человек, стоящих поодаль.
  - Они подошли ко мне и стали выражать глубокую признательность как писателю. Без всякого подвоха я спросил их, что им больше всего понравилось из моих книг. И один из них выдал: «Горькие туманы Атлантики». И тогда я сбежал от этих почитателей.
  - Это о конвое PQ-17, автора я не помню, но это точно не вы.
  - Да уж конечно. Это творение Кости Кудиевского.
 Виктор Викторович затащил меня на кухню, выпили по рюмке коньяка, поговорили о чем-то минут десять. На этом наша встреча и закончилась.
   
  Прошло более десяти лет.  И судьба заготовила интересное продолжение. В самый разгар либерализма и демократии в многострадальной России, когда полупьяный Ельцин заигрывал со всеми нашими заклятыми друзьями, в Санкт-Петербург с дружеским визитом пришли два вылизанных до белоснежности британских фрегата, перегруженных тяжелым вооружением до самого клотика. Они ошвартовались у левой стенки Невы, недалеко от моста лейтенанта Шмидта, всем своим видом демонстрируя военно-морскую мощь Британии. Штаб базы ЛенВМБ направил на корабли группу офицеров, среди которых оказался и я. В одном из переходов палубной надстройки я буквально столкнулся с Виктором Конецким.
 - А я вас помню, полковник,- он ткнул меня пальцем в живот.  Меня англосаксы угостили виски. Наш коньяк лучше.
Мы остановились около кормовой орудийной башни. Конецкий окинул взглядом палубные надстройки и предложил:
  - Знаете, что, плюньте на корабль, лучше пойдем, поговорим.
 Мы спустились на берег и медленно пошли по Английской набережной.
В этот раз наша встреча длились около сорока минут. Говорили о многом. Я не записал и, конечно, многое забыл: легкомыслие сиюминутности. О чем очень сожалею. Фраза, которую произнес Конецкий при расставании, мне запомнилась. Я обратился к писателю:
  - Виктор Викторович, можно дурацкий вопрос?
  - Дурацкий можно.
  - Есть ли сожаление о том, что вы что-то упустили, о чем-то не написали?
Конецкий задумался.
  - Я сам моряк и пол-жизни провел среди моряков и их семей. Очень хотел написать о женах моряков, которые с душевными страданиями прошли с ними невидимыми  тропинками морей и океанов. Но как-то не получилось, хотя и материал имеется.
 - Виктор Викторович, в таком случае напишите несколько слов для моей жены.
За неименеем иного, я достал визитку и Конецкий сделал короткую запись на ее обороте. Эта маленькая реликвия так и хранится в нашем семейном фотоальбоме.
  У Дома ученых, где у Конецкого была встреча, мы расстались.

Жизнь продолжалась и подготовила для меня еще один загадочный  сюрприз.
  Однажды я сел за ноутбук, а рядом черным бархатом по левую руку разлеглась кошка, головой поближе к клавиатуре, показывая всем своим видом, что она не будет мешать хозяину. Когда возник поток кошачьей песни, этого биологического транквилизатора,  приступил к работе.
 
 Я взял себе за правило писать каждый день хотя бы по пол-листа, так как  заметил, что если делать перерывы, то снижается стремление вести записи. Можно ли было назвать это работой? Вряд ли. 

  Я не вдруг заметил, что текст на бумаге превращается в средство общения с далеким и близким прошлым, с его живыми и ушедшими друзьями, с большой группой лиц близкого мне круга. Появлялся   духовно ощутимый, своеобразный телепатический контакт с дорогими мне людьми. Строки превращались в доверительные беседы с живыми и мертвыми. Последние неизбежно оживали. Возникающая при этом мистическая аура меня не смущала. Реальность  не страдала, а вспыхивающие при этом эмоции были волнующим фоном памяти  и человеческого общения. Ради всего этого я и доверил бумаге свою ожившую память. В этом проявлялась  вторая жизнь после прошедших житейских бурь. Нет, это была не работа, это были продолжения незавершенных личных бесед.
 
  Если следовать литературным штампам, то в один прекрасный день 1998 года неожиданно зазвонил телефон.
   - Это... назвали мое имя и фамилию.
   - До сих пор так у меня было записано в паспорте.
   -  Кухонная шутка, отличающаяся особой новизной и оригинальностью.    Это Виктор  Конецкий. У меня есть предложение.
Виктор Викторович говорил так, как будто мы недавно расстались.
 - Ничего себе. Прошло столько лет. Откуда у вас телефон, мы же не обменивались позывными?
  - Взял у Бориса Громова. Предлагаю встретиться. Когда вы сможете?
Я посмотрел на часы: шел одиннадцатый час вечера.
  - Хоть сейчас.
  - Сейчас не надо. Встречаемся завтра в 11-00 у пригородных касс Финляндского вокзала.   
  В электричке разговаривали мало: шумные пассажиры и грохот колес не располагали к беседе. Конецкий произнес:
  - Выйдем в Комарово, хочу прогуляться по берегу залива. Ты не против?
Он как-то незаметно перешел на «ты». Это создавало атмосферу доверительности и простоты. Однако моральный барьер уважительности не позволял мне сделать тоже самое.
- Не против, мне эти места нравятся. А что вас сюда влечет?
- Во-первых, я здесь частый гость. Во-вторых - запах моря. Мне иногда кажется, что море и литература – вся моя жизнь. И еще: сейчас осень, прохладно и здесь безлюдно и тихо. Это располагает к раздумью.
   
  Мы шли по песчаному берегу. Тихо, однако, не было. Налетело несметное количество чаек. Они шумно делили что-то на берегу. Как ни странно, это не мешало ни прогулке, ни беседе. Говорил в основном Конецкий, а я обходился только короткими репликами, так, чтобы не прерывать течение его мысли. Виктор Викторович не торопясь перебирал в памяти многочисленные эпизоды своей жизни, работы, творчества. Передо мной немного приподнималась завеса большой жизни большого писателя. Говорил, как об обыденном, о многочисленных переходах северным морским путем, о плавании в Антарктиду, о том, как бороздил Балтику и курсантом совершил поход на учебном корабле «Комсомолец». Воспользовавшись паузой, я  вставил фразу о том, что   участвовал в последнем учебном походе «Комсомольца» и с однокурсниками перед походом перелопатил и загрузил в трюмы корабля больше тысячи тонн угля. Когда Конецкий вскользь упомянул, что кроткое время плавал на теплоходе «Вацлав Воровский», я снова вставил, что именно в это время служил в Гремихе и минимум четыре раза ходил пассажиром в то же самое время на этом теплоходе до Мурманска и обратно:
  - Фигурально выражаясь, я иногда ходил в море по вашим следам.
Как всегда, неожиданно Конецкий задал мне вопрос:
  -А ты, случайно, не пишешь?
  - Почему случайно? Пишу и много: инструкции, методики, служебные письма, отчеты – этакая смесь эпистолярного жанра с казенно-служебным стилем; я ведь сейчас чиновник.
  - А если серьезно?
  -Если серьезно, то уже бросил. Перечитывая написанное, я вдруг обнаружил, что в каждом абзаце выпячивается моя многозначительность и какие-то заслуги, этакий нарциссизм, самолюбование. Потом меня преследовала паническая боязнь, что неправильно поймут, посмеются, осудят. И, наконец, главное: я не вдруг увидел в своих текстах нахальное подражание некоторым авторам. Тут мне и пришел конец как писателю. Ну, если быть до конца честным, то я пописываю только для себя и в ящик своего стола.
 
  Конецкий слушал меня, не перебивая.
 - Я так и думал. Знаешь, я не поп и исповедовать и, тем более, наставлять тебя не собираюсь. Выскажу некоторые мысли вслух. То, что ты сейчас перечислил - типичные симптомы болезни начинающего автора. Что касается подражания. Я  вообще не отношу это к недостаткам. Это период формирования. Ко мне обращались молодые авторы, и я им говорил: подражайте, учитесь, пройдет время, и вы неизбежно найдете свою литературную тропинку, со своим стилем, со своими сюжетами.
- Виктор Викторович, не сочтите это как трафаретный вопрос: что самого ценного вы приобрели в своей непростой жизни?
 Конецкий ответил не сразу:
 - Если телеграфно, то это друзья, море, литература и моя совесть.
  - На прошлой встрече вы говорили, что очень хотели бы написать о женах моряков. Почему бы и не написать, время то еще есть.
 
 Конецкий ответил как-то неопределенно:
   - У кого есть, а у кого и нет.
Скрытый смысл этой фразы я понял значительно позднее, когда узнал, что он последние годы был весьма ограничен болезнями.
   
  В городе мы поужинали в кафе на Невском проспекте. При прощании он долго держал мою руку в своей ладони, словно  забыв обо мне.
Потом, очнувшись произнес:
 - Пиши, у тебя получится. Не ставь амбициозных целей, просто пиши. В конце концов это поможет тебе избежать участь стареющего склеротика на пенсии.
 Запомнилось, что вопросы он задавал резко, с некоторой долей агрессии, что заставляло отвечать более четко и определенно.
Конецкий ничего не обещал и ничего не предлагал. А я не посмел навязываться. Все эти короткие встречи оставили в моей душе светлый след. Больше мы не встречались.
   
 Долгое время после этого я часто посматривал на телефон, ожидая чуда. Но чудо больше не повторилось. А потом мне позвонил адмирал Громов и сообщил, что Виктор Конецкий в конце марта 2002 года ушел из жизни. Профессиональную литературную деятельность он всю жизнь совмещал с профессией моряка. На кристально чистой ноте   оборвалась  песня писателя о студеных, штормовых морях и суровой службе моряков.
  На Смоленском кладбище на его могиле стоит массивный  крест черного мрамора с надписью: «Никто пути пройденного у нас не отберет»: 1929 – 2002 г.