МIРЪ

Георгий Саликов

МIРЪ
Часть первая

Есть мир предметный, объективный, он наполнен веществом, иначе говоря, материальный, где обнаружены логические закономерности. В последнем двойном слове можно уловить «мерности». Вещественный мир действительно измеряемый поскольку в нём пребывают физические величины. Сей мир непременно насыщен многообразием, взаимодействием, наконец, грандиозностью. Хорошо.

А ещё бытует средь научных кругов принцип глобальной симметрии в материальном мире, замечена дихотомия, парность, где пребывают противоположности. Тоже хорошо. Но подозрительно. И подозрению есть повод. Сам по себе возникает, даже вопиет вопрос: а что, если этому принципу отвечает существование некоего иного действительного мира, да к тому же противоположного. Что, если тот неведомый мир претендует на право составить пару, дихотомию и глобальную симметрию по отношению к миру материальному, объективному. Почему не случиться миру, наполненному не-объектами, ничем не измеряемому, и столь же грандиозному? Ведь вполне себе он достоин бытия. В виде пары, половинки дихотомии. Как сторона симметрии. Тогда оба мира составят более достоверный единый вид, полный собственного взаимодействия.

Но известно расхожее мнение (с лёгкой руки М. Планка) о том, что если существует материя, то должна присутствовать и антиматерия, такая же, но с противоположными знаками заряда её элементарных частиц. Причиной тому служит упомянутое наличие дихотомии, обязательного условия всякого бытия, которое мы наблюдаем повсеместно. Или принцип глобальной симметрии. Но почему парой тут выходит непременно та антиматерия, где противоположны лишь знаки заряда? Её ведь и антиматерией назвать нельзя, поскольку она тоже материя. Противопоставлять материи такую антиматерию, на мой взгляд, не совсем правильно. Они ведь идентичны, обладают лишь разницей в заряде. И таковой симметрии, кстати, во Вселенной не наблюдается. Её найдено ничтожно малое количество, по отношению к материи обычной. А главное, они обе — явления объектные. Ведь всякая материя и представляется исключительно объектно, и более никак. Хоть со знаком плюс, хоть со знаком минус. В этом и состоит её отличие. В объектности. Но отличие от чего? Разумеется, от её противоположности. Если наблюдается одна некая реальность, не исключается существование для неё пары, реальности иной. И она, конечно же, должна быть противоположной, то есть, внеобъектной. Или метаобъектной. Здесь и прячется, но таинственно изыскивается принцип по-настоящему всеобщей симметрии. И симметричной стороной по отношению к материи, предметности, объектности — является исключительная не-материя, внеобэектность, беспредметность.

Итак, есть мир объективный, наполненный всем грандиозным и восхитительным многообразием Вселенной, и есть мир иной, наполненный чем-то ему противоположным, столь же грандиозный, восхитительный и многообразный. Тут-то и состоялась вселенская пара во всей своей красе. Два мира. Один, — воспринимающийся предметно, иной, — воспринимающийся иначе. Но что замечательно — тот и другой воспринимаются. Один — явью, очевидностью, а то и расчётом; другой — верой, интуитивностью, а то и озарением. Но оба — непреложная реальность. Дихотомия торжествует. Принцип всеобщей симметрии живёт. Оба мира сосуществуют и взаимодействуют. Иначе нет смысла в их бытии. Причём, данная симметрия содержит свою особенность. Если, например, для любых физических величин её осью симметрии является ноль (положительные величины по одну сторону от нуля, отрицательные по другую), то симметрия объектного и внеобъектного переходит через что-то, не измеряемое. Ноль — всё-таки измерение. Значит, бесконечность. Она измерению не поддаётся, вот и подходит для роли такой оси симметрии. То есть, зеркальный внеобъектный мир можно увидеть на грани или за пределами бесконечности. Обычное зеркало как раз и олицетворяет некий ноль, благодаря которому наблюдается симметрия. А что собой представляет «зеркало», олицетворяющее бесконечность, сказать затруднительно. Обычное зеркало это нулевая толщина поверхности (плёнки). А то, иное «зеркало» к поверхности уже не имеет никакого отношения. Бесконечность. Просто, надо туда устремиться, дабы увидеть «зеркало». Но известно замечательное утверждение: человек, устремляющий прямой взгляд в бесконечность, увидит лишь собственный затылок…

Хорошо. Подумаем. Но всё-таки чего-то не хватает. Необходимо отыскать ещё и некое начало, объединяющее парное существование объектного и метаобъектного миров. И оно тут же найдено. Именно суть. Суть. Она и лежит в основе любого существования. Здесь можно заметить, что мы имеем дело с глубинным понятием этого слова как некоего ключа, того, без чего невозможно никакое бытование. В объекте суть сокрыта под внешностью. Объекты играют роль её символов. В метаобъекте внешности нет из-за никчёмности всякой предметности, она ничем не сокрыта, и тамошние явления играют роль невидимого наличия этой сути.

Дело в том, что метаобъекты давно нам знакомы, и мы их незримо наблюдаем. Способны наблюдать. Но, правда, делаем это всё равно лишь через предмет, поскольку привыкли мыслить больше вещественно, чем иначе. И наблюдаем мы их, когда превращаем привычный объект в некое окно. То и происходит в человеческом творчестве. В искусстве. Видение метаобъекта случается тогда, когда создаётся художественный образ. Образ — он и есть метаобъект. Иная реальность. Он ничем не осязается, не описывается никакими физическими величинами. Но воспринимается. Человек способен создавать иную реальность. И воспринимать её. И человек придумал для того замечательное средство. Изображения. Будь то слово, картина, скульптура, фильм, архитектура, музыка, танец и всякое прочее, — всюду мы встречаем изображение, средство создания образа. Изображение — объективизированный образ, объективизация внеобъектного. А сам образ находится за изображением. Он будто сокрытый, таинственный. Но ощущаемый. Это касается и образа человека. Он обладает внешностью, подверженной изменениям. Есть у него и черты облика. Но внешность человека вовсе не образ его, а всего лишь объективность. Та самая, предметная, материальная. Образ же сокрыт в глубине внешности, за ней. Образ человека — невидимый. Его-то и проявляет гениальный художник на портрете. Проявляет особым способом изображения. Тоже таинственным.

Помимо образа как представителя некоего метаобъектного мира, для восприятия которого необходимо изображение, существует, по-видимому, и ещё кое-что. Миф. Возможно, сновидение. И — жизнь. Собственно жизнь. Такой вот поворот мысли. Внеобъектная сторона нашей симметрии никак не измеряется, поскольку она по-настоящему антиматерия, не-вещество. Вот и жизнь, пребывающая сама по себе, не поддаётся числу. Она измеряется лишь отражением в мире вещества, где непременным атрибутом является время. Вот мы и сходимся здесь, в мире вещества, с временем жизни, а не с жизнью как таковой. Она вся там — по другую сторону заявленной симметрии. Здесь — то, что измеряется, а там — то, чему измерения нет.

Объектное и внеобъектное неким образом соприкасаются. Исход их взаимодействия в мир вещей — таинственный заряд (физическая величина). А во вневещевой — жизнь (величина метафизическая). Необъяснимый заряд связан с дихотомией, он положительный и отрицательный. А жизнь? В ней тоже наличествует положительное начало — условно ангельское, и отрицательное — условно сатанинское. Жизнь и смерть не есть пара, ведь смерть — всего лишь порог течения жизни, обусловленной временем. Когда наступает смерть, мёртвое остаётся в мире вещей, живое остаётся в мире невещественном. К живому, к жизни вообще — легко подходит гармония, любовь. А к неживому больше подходит удобство, использование. Здесь мы тоже замечаем некую дихотомию: любовь — использование. Можно коснуться и логики. Она применяется в предметном мире, поскольку в нём находится последовательность и всё те же измерения. А в беспредметном мире логике нет места. Нет места и системам. Но зато там существует композиция, то есть, многообразие консонансных соотношений. Логика близка к удобству использования, а композиция содержит гармонию, что перекликается с любовью.

Обратимся к народным воззрениям. Мифологическим. Тем, нами стремительно предающимися забвению. Везде, где наблюдается объект, обязательно незримо присутствует и метаобъект. Вот лес. И в том же месте ощущается металес, называемый духом леса. Есть озеро, но там же сокрыт и так называемый дух озера. Можно сказать, что вообще наряду с любым предметом предполагается нечто невидимое, называемое духом. Метаобъекты, если они существуют, конечно же, имеют право наименоваться. Отсюда и всё пантеоновое семейство мира мифов, наблюдаемое у всех народов. Метаобъекты.

И снова обратимся к искусству, поскольку мифологическое воззрение у нас утеряно почти окончательно. К моему глубочайшему сожалению. Представим изображённый художником пейзаж. И там ощутим дух, его дыхание в картине. Такое проникновение удаётся наиболее одарённым художникам. У Ван Гога, например, все изображения живые, источающие дух.

Кто-то называет всё названное здесь энергетикой, то есть, нематериальной энергией. Пусть. Дело ведь не в названии, неправда ли?

А человек? О нём уже немного сказано. Что ж, допускаем и существование метачеловека. Это его образ. Каждый из нас — реальность объектная и действительность внеобъектная. Мы располагаем внеобъектным образом и его объектным воплощением. Потому-то известна и феноменальная связь между близкими существами на любом расстоянии. Она происходит между образами человека, человеками-внеобъектами.

Объект проявляется временем. Внеобъект, соответственно, пребывает вне времени, стало быть, в вечности. Смерть как произведение времени, настигает любую вещь. Метамир смерть затронуть не может, её коса всегда проносится мимо. И упомянутые явления внеобъектной связи между близкими людьми, даже можно сказать, со всеми носителями жизни — не нуждается в скорости, зависящей от времени. Она передаётся мгновенно. В силу того, что  она именно внеобъектна, и не бедствует без службы измеряемых физических величин.
 
Человек заключает оба мира в одном существе. Объект подвержен умиранию, поскольку он всегда проявлен временем. Метаобъект в этом смысле вечен, поскольку время для него не нужно. Человек-объект проявляет себя внешностью, поступками, объективными явлениями. Человек-метаобъект проявляет себя совестью. Совесть вещью не является.
 
Иначе говоря и выражаясь привычным языком, человек есть плоть и душа, что давным-давно всем известно. Известен и внеобъектный мир под названием — потусторонний. Кстати говоря, в этом слове и проступает образ симметрии. Потусторонний мир и есть дихотомическая пара нашему здешнему миру. Плотская жизнь человека проявляется временем, душевная жизнь проявляется вечностью. Заметим, что вечность вовсе не всегдашняя продолжительность жизни, она вовсе не слишком долгое течение жизни. Вечность попросту не измеряется временем. Вечность — не физическая величина.

Можно предположить, будто внеобъектный мир и есть известный нам духовный мир. По меньшей мере, таковое мы наблюдаем в народном воззрении, на которое обращено внимание немного ранее. Дело в том, что зачастую подменяются и спутываются слова дух и душа. Так, на мой взгляд, в народных поверьях дух, конечно же, имеет смысл души, иначе говоря, того, что несёт в себе жизнь. Детское восприятие мира такое же. У детей все предметы живые. Поэтому разделим два смысла слова дух, подобно разделению по смыслу слова любовь. Дух, в высоком понимании данного слова, не является дихотомической парой для материи. Он попросту вовсе другой. И надобно здесь найти ему место.

Теперь и обратим внимание на нечто здесь недостающее. Если существует дихотомия, значит, необходим наблюдатель дабы оценить её. Иначе она бессмысленна. Должен быть тот, кто вне того и другого. Вот тут и возникает место для присутствия духа. Дух — наблюдатель и преобразователь всего происходящего во взаимодействии вещевого и вневещевого. Любопытно то, что на микроуровне, то есть, в квантовой механике замечено влияние наблюдателя на поведение квантов. Человек-наблюдатель своей величиной в сравнении с микромиром — невероятно могущественен. Возможно, сообразно этой причине он и способен влиять на него. Духом своим. Что ж, отметим таковое воздействие. И предположим, что на уровне более величественном, на уровне макромира, по-видимому, тоже существует наблюдатель. Его тамошнее наличие по-своему влияет на поведение нашего мира вместе с микромиром. И, в конце концов, наверняка, есть совершенно могущественный Наблюдатель. Наблюдатель макромира, превосходящий его столь же невероятно, что и человек по отношению к микромиру. И своеобразно воздействующий на всё, вместе с макромиром, нашем миром и микромиром. Такие дела.


Часть вторая

Библейское «В начале сотворил Бог небо и землю» — наиболее наглядная дихотомия. И она дополнена в Символе веры — «видимым же всем и невидимым». Небо и земля, видимое и невидимое, свет и тьма, вода и суша, мужское и женское. Таков дихотомический ряд сотворения мира. Изначальные небо и земля можно истолковывать метаобъектом и объектом. Образ Бога непременно вне того и другого. Посему я полностью солидарен с атеистами. Бога нет. В виде объекта нет. И в невидении метаобъекта — тоже, поскольку Он Творец их. Творец реальности. Творец ведь — не произведение. А произведение выражается образом. Выходит, что сам образ Бога — тоже Его произведение. Художник, создающий некий вымышленный им образ, невольно сохраняет в нём и образ самого себя. Ну, хотя бы и весьма отдалённый. Так уж получается. Так и образ Бога-Творца может находиться в любом произведении, Им созданном. А образ как нечто не вещевое может стать изображением, то есть, объективироваться. В данном свете можно объяснить и Троицу. Она ведь не объект, и даже не внеобъект. В ней нет физических величин. И потому количественный смысл тут неуместен. Нет трёх Богов. Есть единство ипостасей. Просто иначе невозможно выразить существо Бога. Мы способны опять-таки представить изображение. Словесное. И на плоскости.

Человек создан по образу Бога. По образу. Но он вовсе не собственно образ Бога, он вроде бы «калька» Божьего образа. Объективированная «калька». Та, которую человек собственной жизнью всячески видоизменяет. Он ведь существо свободное, предопределению не подлежит. А Бог ещё и вдунул в него дыхание жизни. Конечно же — Своё. То, что находится за пределами вещевого и вневещевого. Дух. Наблюдатель.

Материя — непременно объект. Пространство вполне себе объективно, значит оно материально. Когда говорят «пустое пространство», это смешно. Если существует пространство, иначе говоря, вещь, то пустота в нём попросту несостоятельна. «Ничто» ведь никак не выражается. Ничто отвечает на вопрос «что»? «Ничто». Вообще ничто, никаким словом не означающееся. Бог и создал мир из ничего. На то Он и Бог. Объектный и внеобъектный мир создал. А Его присутствие ощущается и там, и там. Весь грандиозный объективный мир, а также мир иной, составляющий ему дихотомическую пару, — непременное свидетельство бытия Бога-Творца. Наблюдателя.

Объектное и метаобъектное объединяет суть. О том уже сказано в первой части данного повествования. То и другое создал Бог, Сам Себя назвавший Сущим. Сущий, — Тот, Кто ею владеет и полагает её туда, куда захочет. Подобное выражение: имущий, владеющий имуществом. Бог — Собственник сути. А та наличествует во всём существующем. Так становится понятным выражение «Бог вездесущ». Да и всемогущ. Потому что способен давать и отнимать суть любой вещи. А без сути она — ничто. Можно её назвать потенциалом. Бог проявляет суть, потенциал. Это и есть сотворение мира из ничего, где собственно ничто материалом не является. На то Он и Бог, что для творения в средствах вообще не нуждается. Так обретается существование. А далее суть (потенциал) реализует своё содержание, и в вещественном, и во вневещественном выражении. Ну, можно её уподобить некоему гену, тогда сказанное становится более понятным.

Здесь следует ещё и разъяснить одно будто бы недоразумение. Известно, что обиталищем Бога являются Небеса. Это слово созвучно со словом небо. И как же получается, что «в начале сотворил Бог небо»? Где же Он тогда обитал? Но небо, как уже представлено здесь, можно истолковать метаобъектом, не-объектом. Но и метаобъекты созданы. А вот Небеса, скорее всего, олицетворяют или знаменуют Вечность, нечто ничем не измеряемое. Вечность бессмысленно измерять. Она вообще не сотворённая, она — непременный атрибут Создателя. Вот мы и запрокидываем голову вверх, будто изыскивая именно там эту безмерность. А если слово Небеса, как считают некоторые лингвисты, не имеет общего корня с небом, но происходит от не-веса, невесомого, без массы, без материи, без измерения, тогда тут у нас всё сходится. Бог обитает в Вечности. И никакого недоразумения уже не прослеживается.

 И когда человек, что называется, предстанет перед Богом, оказавшись в его обители, в Вечности, а предстанет он как раз внеобъектным, иными словами, образом своим, душой, он явит перед Ним ничего, кроме сути. И, конечно же, не той, что вложил в него изначально Бог, поскольку вложен лишь потенциал, некий «ген», а предстанет сутью, нажитой и развитой человеком через поступки и совесть. В метаобъекте внешности нет, суть ничем не сокрыта. Возможно, она в человеке проявляется при раскаянии, некоем очищении. Раскаяние — сброс с себя всей шелухи поступков, составляющих его внешнюю наглядность. И после раскаяния проступает полнота человеческой подноготной, его собственной сложной сутью, что составилась некой объединённой сутью его объектного и метаобъектного мира. И она говорит за себя: положительная или отрицательная, ангельская или сатанинская. Или там смешанное состояние. И, скорее всего, смешанное. На то и Суд, дабы взвесить эти составляющие подноготной. Взвесить не значит измерить. Найти взаимоотношения, выискать гармонию и дисгармонию, представить определённую композицию в гармонических отношениях, выявить диссонансные отношения в дисгармонии. Что перетянет, туда и отправляться. Там, где композиция, главенствует любовь. А где дисгармония, достаточно и удобства использования. Предстанет страна, где царит любовь, и страна, где правит использование. Снова дихотомия. Вход туда или туда — по Суду. А там уж известно: любит Бог, а использует бес.


Часть третья

Для того, чтобы заявить о вселенной именно сотворённой, достаточно увидеть в ней неповторяемость. Вселенная полна разнообразия. А разнообразие — признак творчества. Творческий импульс передаётся и на стихию. Все природные проявления одного и того же типа следуют принципу разнообразия, заложенного в них Творцом. Ничего не повторяется. Ни песчинки, ни листочки, ни облака, ни звери, ни горы, ни планеты, ни звёзды, ни галактики. Обнаруживается схожесть, так называемый типаж, но в нём непременно найдётся различие. Даже у близнецов. Одинаковость происходит исключительно при штамповке. Иными словами, одинаковость — признак машинного производства, а не творческого. В природе не наблюдается штамповки. И тут же приходит в голову такая мысль: если всё состоит из природных элементарных частиц, значит, и в этих частицах надо найти различия. Не могут быть, например, природные электроны или фотоны — одинаковыми. Они, подобно песчинкам или галактикам, непременно обязаны являться различными, хоть и одного типажа. Однако наука такового не обнаруживает. А если представим частицы всё-таки совершенно одинаковыми, иначе говоря, штампованными, то они тут же исключатся из природы, поскольку нарушается фундаментальный принцип разнообразия. В природе таковых частиц попросту не может быть. Значит, они созданы некой фантастической машиной или же машинным умом человека. Даже такое выражение, как "поток частиц", не укладывается в естественный понятийный ряд. Потому что поток может состояться исключительно из слитного вещества. Не бывает потока, скажем, из булыжников или песчинок. Их обязательно должен нести внутри себя либо поток воздуха, либо поток воды, вещество слитное.

А само предметное разнообразие проявляется во всей своей красе одновременно, а также и в изменениях себя в течение времени. Изменение одного и того же предмета — явление того же разнообразия. Ни один предмет не остаётся стабильно одним и тем же. Он обязательно изменяется, хоть, порой, и незаметно. Любая форма или содержание одного и того же предмета находится в постоянном видоизменении. Наиболее наглядным является, скажем, рост или старение.

Тут мы приходим к таинственному времени. Что оно — время? Наверное — проявитель разнообразия. Оно подобно тени, проявляющей форму предмета. Тень никакую физическую величину не представляет. Время — тоже. Вот и появляется сомнение, будто время это некое пространственное измерение. Измерению поддаются только физические величины. И если говорить о четырёхмерном пространстве, то в нём время как раз и обращается в подобие тени, а не в четвёртое измерение. В четырёхмерном пространстве вездесущее разнообразие предметов пополняется разнообразием каждого мига изменения одного и того же предмета.
 
Теперь дальше. Проявителем формы служит светотень. А что это? Отражённый свет. Горит источник света, и появляется отражение. И если мы глядим, например, на любое черно-белое изображение (рисунок или фотографию), то там, на плоскости мы обнаружим вполне очевидный объём. Светотень на плоскости образует выпуклости. А если ещё там найдётся перспектива, то двухмерная плоскость попросту превратится в трёхмерное пространство. Так и время, падая на трёхмерное пространство, проявляет его в изменениях. Оно вовсе не пространственное измерение, оно подобно тени, проявляющей четырёхмерие. По-настоящему четырёхмерное пространство — то, где его оболочкой является объём. Подобно тому, как двухмерная плоскость является оболочкой объёма. Напомню: при устремлении взгляда в бесконечность, мы непременно увидим собственный затылок. Иначе говоря, бесконечность делает прямую линию замкнутой на саму себя. Таково свойство бесконечности. Именно она добавляет новую единицу пространственных измерений. Вот и двухмерная плоскость, замыкаясь в бесконечности на саму себя, образует сферу, оболочку полученного трёхмерного пространства. А далее, когда трёхмерный объём в бесконечности замыкается на самого себя, он образует оболочку полученного пространства четырёхмерного. В этой трёхмерной оболочке Вселенной мы и пребываем. (Теперь становится более понятным наш взгляд в бесконечность, упирающийся в собственный затылок). И поскольку она всё-таки оболочка чего-то, значит, мы способны постичь то, что она ограничивает, то есть, мир четырёхмерный. Можно продолжить данное размышление о свойстве бесконечности, добавлять новые и новые пространственные измерения. Но поскольку воображение того не позволяет, закончим и на этом.

Добавим немного об отражённом свете, создающем светотень изображения. Если можно светотенью изобразить объём на плоскости, значит можно изобразить четырёхмерное изображение на предмете объёмном. Только он должен отражать свет иной, о котором можно только догадываться. И появится светотень из времени.
 
А что делать с «зеркалом», созданным бесконечностью? Тем, о чём был намёк в первой части? Той осью симметрии, за которой показывается потусторонний мир? По-видимому, подобно плоскостному зеркалу, где отражается наша дихотомическая пара, иное «зеркало» явится трёхмерным, пройдя через бесконечность. Стало быть, потусторонний мир мы способны ощущать, будучи только более чем трёхмерным, иначе говоря, как минимум, четырёхмерным. А это в свою очередь означает, что у нас есть здесь, в этом мире способность четырёхмерного видения. Того видения, что различает событийные процессы, проявленные временем-тенью, а не временем-стрелой, наблюдаемым в мире трёхмерном. Иными словами, чтобы изобразить искомую симметрию «материя-нематерия», надо преодолеть бесконечность и обрести четырёхмерный взгляд, где время обращается в светотень, отражающую иной свет. А здешние трёхмерные источники света станут тоже отражением этого иного света. Мы, «объёмники» в трёхмерном мире считываем светотень на плоскости мгновенно. Время-стрела в таком восприятии ни к чему. А чтобы увидеть, постичь её, скажем, неким «плоскатикам» в двухмерном мире плоскости, им потребуется перемещение в ней, то есть, употребить-таки время-стрелу. Так и нам, «объёмникам» необходимо время-стрела, для постижения изменений нашего мира, растушёванными временем-светотенью. А в четырёхмерном взгляде время-светотень считывается мгновенно, подобно светотени на плоскости при взгляде трёхмерном. Время-стрела исчезает.

И вот, обратимся снова к тому мигу, описанному во второй части, когда душа предстала перед Богом. Душа и есть нечто, подобное более чем трёхмерному пространству. У младенца она чистая. Но сам человек, пользуясь свободой, поступками растушёвывает на ней собственный рисунок светотенью при помощи времени-стрелы, иначе говоря, времени-карандаша, времени-ластика. Этой полученной светотенью он перед Богом и предстаёт. Была речь и о раскаянии. Да, это, наверное, возможность как-то поправить рисунок, стереть лишние тени, сделать его более светлым. Ведь там, где уже нет времени-стрелы, нет инструмента для растушёвки, ничего исправить невозможно. Руки пустые. И поступков нет…
 
Почему искомая симметрия сюстороннего и потустороннего находит себя для объектного наблюдателя лишь тогда, когда он находится в четырёх и более мерных пространствах, но потусторонний мир вовсе не имеет никаких измерений, поскольку он не является физическим? Таковое положение произвелось само собой из потока мысли. Необходимы иные подробности, иное развитие, которым не видно конца.
 
И следует заметить, что о доказательствах здесь речи нет. Только размышление о мире, где нам доводится существовать. Во времени и в вечности. В состоянии вездесущей симметрии и вездесущего разнообразия.

Рубеж между 2020-м и 2021-м годом.