Двадцать четыре часа из жизни Леонида Юрьевича

    Он сидел за кухонным столом и ел… Машинально… Жена поставила перед ним тарелку, хлебницу, почти бросила на скатерть вилку и нож и молча направилась к раковине с грязной посудой. Всё - без единого слова. Он, молча, вдруг поднялся со стула, подошёл к буфету, достал начатую бутылку коньяка и бокал. Молча налил себе доверху и жадно выпил почти половину. Она с грохотом побросала свой  нож и  вилку в контейнер,  потом, аккуратнее,  поставила в  шкаф тарелку и вышла, стукнув дверью.

    «Ну и иди к чёрту! – злобно подумалось ему. – Пашешь-пашешь и что?».
Впрочем, коньяк начинал действовать. «Ну чего она, дура, бесится? Не понимает что ли, что у меня такая работа? Не от сих до сих, как у неё… А вообще – она неплохая».

    Он слышал, как она разбирает постель, шуршит ночной сорочкой. Оглянувшись, быстро налил себе ещё полрюмки и выпил. Вспомнил Ирину…, как она смотрела на него во время операции, и вдруг почувствовал желание. Оглянулся, прислушался к звукам из спальни…Сходил в туалет, почистил зубы, лёг рядом. Осторожно положил руку ей на грудь. Она резко сбросила её, отодвинулась, сказала:

     - Я устала… - потом добавила, - и голова болит.
Через несколько минут он медленно и мягко снова дотронулся до её бедра.

     - Я сейчас пойду на диван, - сказала она.

    Он обиженно отвернулся, полежал немного, потом с вызовом зажёг свет и взял книгу. Это был странный новомодный роман о людях, то превращающихся в насекомых, то являющихся в человеческой ипостаси, но при этом остающихся прежними, живущими лишь для удовлетворения простых жизненных потребностей. «Как я», - подумал он. Он читал про Мадину (человека или насекомого), которая вдруг по какому-то внутреннему позыву решила обзавестись домом, начала строить его, то есть рыть нору. Сначала вертикально вниз, потом вбок. Потом появился кто-то, забрался на неё и забирался несколько раз. Потом она начала сносить яйца, оказавшись муравьиной самкой… Иногда эти люди-насекомые разговаривали о чём-то, но все их мысли были просты и неинтересны для него. Правда, иногда ему казалось, что именно о таких же по уровню проблемах лениво рассуждал он обычно с Виктором Львовичем в больничном кафе-ресторане «Тихая гавань». Скривил, как всегда, губы, вспомнив это название; снова подумал с ехидцей: «Какой идиот назвал так заведение в онкологическом центре?».

    Съехидничал, как всегда: «Наверное, это просто опечатка. Это же «Тихая хавань». Ухмыльнулся в который раз, название соответствовало: в кафе всегда было тихо. Ни шумных разговоров, ни смеха…  Ничего…  Но  кормили прилично, а в баре даже модно было взять водки или вина.

    Удивился, что всю эту тупость в который раз проговаривает про себя, а иногда и повторяет в ординаторской … Частенько… Вспомнил, как работая после института в медицинском НИИ, злился на сослуживцев, сидящих без дела тесной кучкой, произносящих изредка тупую остроту из вчерашнего телесериала и после этого дружно улыбающихся друг другу и в пространство.
Отложил книгу, погасил свет. Сексуальное желание отступало, но в сонном сознании промелькнуло и запуталось что-то эротическое, возбуждающее… Он вроде бы был той самой Мадиной, получал удовлетворение от соединения с кем-то… Мысли совсем спутались, и он провалился в сон…

     - Что это, что это? – вдруг очнулся он и не сразу понял, что на улице светло и звонит будильник. Злобно нажал на кнопку и повернулся к жене. Её – не было. Взглянул на часы. Пора вставать. Не стоило бы опаздывать на утреннюю конференцию. Ведь Азамат не упустит случая сделать ему замечание…

     - А ведь своему Азизу – никогда… - злобно подумалось.
Решил взять себя в руки и не злиться. В самом деле, Азамат пахал без устали, оставался на дежурства за других и вообще… Он уже семнадцать лет начальник отделения. Доктор наук, член-корр, почти академик. Выпустил кучу аспирантов… И его – кстати. Начал вдруг вспоминать, а когда же он пришёл в этот чёртов онкоцентр. Уже восемь лет. Удивился: кажется, это было совсем недавно… Пора вставать.

    А где она? На кухне было тихо. Встал, зашёл на кухню. Она уже позавтракала, молча  кивнула ему: «Сегодня поеду к маме. Приду часам к десяти».
«Ну и чёрт с тобой» - подумал он лениво. Сел к столу. Хотелось выпить, сегодня не его операционный день. «К чёрту, - подумал мрачно. – Опять Азамат привяжется».

    Заварил кофе, сделал бутерброды. Лениво позавтракал. Посидел у стола, слушая радио: ДТП в Московской области; взрыв в Дагестане… «Чернуха, как обычно, - подумалось. – И надоевшие бодрые и умничающие физиономии… Ведь всё хорошо, жизнь прекрасна!». Вспомнил, как на днях видел по телику викторину «Как стать миллионером» и как сидящие перед Дибровым игроки… не обычные люди, а телеведущие (казалось бы, должны быть эрудитами), на вопрос о следователе из «Преступления и наказания» ответили, что фамилия того – Чичиков.

    Прошипел что-то про себя. Задумался ни о чём. Взглянул вдруг на часы и понял, что засиделся. Начал быстро собираться, потом понял, что уже опаздывает и притормозил: «Чёрт с ними со всеми! Не выгонят, всё равно работать некому».

    Троллейбуса – не было. Плюнул, пошёл к метро пешком. Задумался о чём-то неясном. Вздрогнул, когда его обогнал троллейбус, хотел побежать к остановке, потом подумал: «Ну и чёрт с ним!».

    В метро  повезло: сразу удалось сесть. Ехать от Сокола до Каширки почти полчаса. Вынул из портфеля книжку, полистал. Читать не хотелось. Закрыл глаза и притворился спящим, чтобы не уступать места.

    Открыл глаза: напротив сидел, положив ногу на ногу, молодой парень в измазанных кедах и читал. Длиннющая конечность занимала половину прохода, задевая протискивающихся к выходу. Рядом полусидел-полулежал мужчина, широко расставив колени и почти вытеснив соседей. «Культура прёт», - подумал он, презрительно взглянувши на них. На остановке вошли несколько человек кавказского типа, остановились у дверей вагона, загородив выход. Он наблюдал за ними с каким-то удовольствием, предвкушая как сейчас, на следующей остановке, их вынесет из вагона толпа выходящих. Не получилось: южане яростно сопротивлялись, цепляясь за поручни, изгибаясь всем телом.

    «Культура! Не понимают, как надо вести себя в мегаполисе» - опять подумал он и заметил вдруг, что один из сидящих на противоположной скамье южан вдруг приподнялся и уступил место пожилой женщине. Другие сидящие пассажиры, в том числе молодые, не отреагировали. Он почему-то решил посчитать, сколько же мигрантов в вагоне. Посчитал: в зоне видимости оказалось около 20%. Подумал, что истинных москвичей, таких как он, через несколько лет в Москве вообще не останется.

    На «Каширской» вышел, и ему повезло: подошёл автобус. Взглянул на часы – он опаздывал всего на 10 минут… Переоделся… Вбежал в конференц-зал слегка задыхаясь. Пробормотал: «Поезда плохо ходят». Азамат взглянул на часы, поморщился, но ничего не сказал.

    Он встал у стены. Попытался слушать, но всё это было знакомо и
неинтересно. Снова Мадина из вечерней книжки задвигалась в его мозгу. Он оглянулся и увидел Ирину. Она смотрела на него и улыбалась. Вот уже три месяца она стажировалась в их отделении. В своём родном Томске она собрала материалы для диссертации, но приехав на стажировку, поняла, насколько высок уровень столичной клиники, воспринявшей лучшие достижения мировой медицины, и со свойственной сибирякам ответственностью и работоспособностью буквально вгрызлась в работу: не пропускала ни одного семинара, ни одной конференции, старалась ассистировать почти во всех операциях. Ирина, по-прежнему улыбаясь, торопливо убрала с соседнего стула портфель и дамскую сумочку и что-то тихо прошептала. По её губам он понял, что она приглашает его сесть рядом и что она сохраняла это место для него. Он прошёл между тесно уставленных стульев и сел рядом с Ириной. Азамат что-то говорил, но слушать не хотелось. Вдруг он услышал своё имя…

     - Я вынужден повторить, - размеренно говорил Азамат, - что в связи с болезнью Юлии Марковны сегодня меняется операционное расписание. Резервным хирургом на сегодня является Леонид Юрьевич, так что на плановые операции я назначаю его…
     - Можно мне ассистировать?... Мне надо набираться опыта… У меня уже кончается стажировка, - почти выкрикнула со своего места Ирина.

     - Не возража-а-а-ю, - протянул Азамат. – Вы – не против, Леонид Юрьевич?
Он поймал на себе взгляды коллег… С ехидцей, как показалось ему… Подумал, что лучше оперировать, чем видеть их противные рожи (он так и подумал: «Рожи!»), и с достоинством неторопливо проговорил:

      - Не возражаю, Азамат Аюбович.

     Ирина коснулась ладонью тыльной стороны его кисти («Как ветерком», - подумал он вдруг) и прошептала: «Спасибо... Как хорошо!.. Спасибо!».
Он вдруг явственно вспомнил то, что произошло между ними больше двух месяцев назад. Она стажировалась в их отделении первую неделю. После операций (она ассистировала умело и старательно) они оказались вдвоём в ординаторской. Ирина приготовила кофе (точно такой, какой любил он… он только один раз сказал ей, что нельзя пить всякую бурду) и хлопотала у стола, выкладывая на тарелки салат и пирожки.

      - Где покупала? – спросил он и даже вздрогнул, когда она, резко повернувшись к нему, почти крикнула возмущённо:
      - Я сама всё делала и пекла... - а потом уже мягче и чуть задохнувшись, - а у вас дома как?
      - Дома – никак! – бросил он и добавил: - Ну, попробуем твою стряпню. А то мне надо идти герцептин растворять.

     Он даже поморщился, вспомнив об этом. Противное импортное средство. Растворять надо незадолго до инъекции. Очень мягко и осторожно перемешивая, иначе получится не раствор, а суспензия - и никакого толка. А стоимость у них для тех, кто получил на лечение визу Минздрава, тридцать тысяч за дозу. А если брать где-то, то шестьдесят-семьдесят тысяч и нет гарантии, что это не подделка.
Он, поймав её взгляд, вдруг поперхнулся и закашлялся. Она бросилась к нему, начала стучать по спине...
      
      - Ну что вы?… Что вы, Леонид Юрьевич?..Вы так торопитесь… Вы же совсем голодный!... Мне вас так жалко...!

     Он обернулся и двумя руками обнял её за талию. Было приятно ощущать гибкое стройное тело. Подумал про себя: «Что за дурацкие брюки с куртками мы носим? Когда были халаты, хоть талию можно было разглядеть». Поднялся со стула, не отпуская Ирину, нашёл упругие свежие губы и прижался к ним губами.

     - Ну что вы?.. Леонид Юрьевич!... Не надо! ... Не надо! – выдохнула она, пытаясь отодвинуть голову. Он отметил про себя, что она не делает попыток вырваться,  сделал несколько шагов к двери, увлекая  её за собой, и повернул задвижку.

     - Ну что вы?.. Не надо! ... Не надо! – всё слабее шептала она, уже не сопротивляясь.

     Он повернул её спиной к себе и наклонил над столом. Она, лёжа животом на столе, вдруг вытянула вперёд руки... Он отметил, как они забегали по поверхности стола, вцепились в дальнюю кромку стола и замерли; стащил с неё брюки; подумал о том, как удобно, что они у них на резинке, и провёл рукой по упругой спине. Она жалобно простонала, дёрнулась всем телом и снова выдохнула «Не надо...». Под брюками у неё были стринги. Он ухмыльнулся, подумав, что кто-то славно выдумал эту деталь женского туалета: можно делать что угодно, не снимая их. Но всё же, придерживая её одной рукой  за спину, другой медленно сдвинул вниз связку тонких верёвочек и чуть раздвинул две упругие выпуклости. Она, уже не сопротивляясь,  только тяжело дышала... Когда всё кончилось, она закрыла лицо руками и прошептала:

     - Не смотрите, пожалуйста... Отвернитесь... - и выбежала в санитарную комнату. Он сидел, расслабленный, усталый, и вдруг услышал, что кто-то пытается открыть запертую дверь в коридор . .. Встал, открыл её, машинально поздоровался с вошедшей старшей сестрой Евгенией Романовной.

     - Что это вы здесь делаете? Зачем заперлись? - спросила она, глядя мимо него.

     Он обернулся. Ирина стояла у двери санблока, держа в руках полотенце... Вскрикнула и выбежала из ординаторской.

     Всё это пронеслось в его памяти сейчас. Он вспомнил также, что через несколько дней к нему подошёл Борька Извеков, давнишний приятель по совместным похождениям, и, протягивая ему ключи, с обычной смешинкой в глазах сказал:

     - Уезжаю на неделю. Теперь у тебя целых шесть ночных дежурств вдали от родных и близких.

     Он часто пользовался этой возможностью и обрадовался. Его почему-то потянуло к Ирине, хотя она ничем не показывала ему, что между ними что-то произошло. Выбрав удобный момент, он подошёл к ней и сказал:

      - Есть возможность провести вместе сегодняшний вечер, - и был обескуражен, когда она, покраснев, ответила с каким-то отчаянным, но твёрдым выражением лица:
      - Ну что вы, Леонид Юрьевич! Вы же, оказывается, женаты... У вас же - семья...

     С того времени она внешне была с ним в таких же отношениях, как с другими сотрудниками отделения, но всё же, не обращая внимания на иронические взгляды со всех сторон, старалась попасть на  операции вместе с ним и так же, как в тот день, всегда приносила ему чего-нибудь "вкусненького перекусить".

     Азамат что-то вещал, спрашивал, ему отвечали. Он не слушал, думая о чём-то, что сразу же и забывал. Услышав, наконец, лёгкий шумок, понял, что конференция закончилась и, поймав взгляд Ирины, встал с места.

     Он тщательно помылся, надел всё стерильное, маску и вышел в операционную. Она уже была там.

     Привезли и уложили на столе больную. Он поморщился, вспомнив, что это блатная пациентка Азамата и что ещё вчера Азамат поставил её на операцию именно на сегодняшний день. «И ведь знал паразит, что сегодня именно мне придётся оперировать; всё хитро устроил, не доверил Юлечке»,- злобно подумал он, но зло куда-то уплывало, приходил хищный возбуждающий азарт. Анестизолог Лия Яковлевна и сестра-анестезистка, имени которой он не помнил, начали свою  работу: наложили жгут, ввели катетер, дали наркоз. Старшая операционная сестра Тамара Львовна поднесла к его глазам снимок МРТ. Он мельком взглянул, кивнул и скомандовал: «Теперь ей!». Ирина впилась глазами в снимок, хотя ещё вчера тщательно изучила его.

      - Ну что? – тоном строгого экзаминатора спросил он.
      - Опухоль 2,5 см. Локализована. Стадия заболевания «Два-а».
Гемимастэктомия левой молочной железы, - быстро ответила она.

      - Умница… Как дела, Лия Яковлевна?
И услышав то, что слышал от Лии всегда, скомандовал:
«Начинаем!». Наркоз уже действовал. Протянул руку, почувствовал в ней скальпель и повёл первый разрез.
 
      - Удаляем треть железы и… и… и… - машинально бормотал он, рассекая кожу и пытаясь собрать её в единый блок с подкожной клетчаткой. – И… и… и…

      - Блок с подкожной клетчаткой и лимфатическими узлами подмышечной области, - тихо подсказала Ирина.

      - Правильно, коллега, - важно подтвердил он и, взглянув на неё, улыбнулся. Даже под маской почувствовал, что она тоже улыбается.

     Она чётко и умело раздвигала рассечённую кожу и закрепляла её швами, освобождая операционное поле. Ему было легко с ней, она понимала его без слов, делала всё чётко и быстро.

      - Отведи, - выдохнул он и сразу же увидел, как в руке её оказался широкий крючок и как она, ничего не переспрашивая, отвела вверх большую грудную мышцу, освободив ему пространство для последнего разреза. Разрез… Вся больная ткань была отделена – треть молочной железы, подкожная клетчатка и подмышечные лимфоузлы. Перед глазами его возникла ёмкость, он осторожно, чтобы поменьше обрызгаться, положил в неё окровавленную плоть и тут же ощутил в руке иглу с кетгутом.

      - Шьём железу на всю глубину раны, - проронил он, делая стежки и видя, как она завязывает узлы, обстригает излишки кетгута.

      - А теперь что, госпожа ассистент? – спросил, чуть передохнув.

      - Дренаж для обеспечения свободного вытекания возможных гнойных масс при неподвижном состоянии пациента, господин профессор, - он снова почувствовал, что она улыбается, отвечая ему.

     - Сами сумеете, госпожа ассистент?

     Не отвечая, она взяла зонд, ввела его в подмышечную рану до отказа и левой рукой начала прощупывать образовавшееся уплотнение со стороны спины.

      - Здесь, - прошептала. Извлекла зонд, не отпуская левую руку. – Скальпель, - скомандовала. Рассекла ткани со стороны спины, вставила дренажную трубку.

      - Шьём… Ну вот и всё! – торжественно произнёс он (он всё же немного красовался и кокетничал перед ней). – Выводите из наркоза…

     Они посидели немного в ординаторской. Она как всегда вынула из сумки пирожки и взглянула на него. Попили чаю. Отдышались.

     «Ну, вперёд!» - скомандовал он.
     Он тщательно помылся, надел всё стерильное, маску и вышел в операционную. Почти сразу же туда же вошла Ирина.
 
    Больная уже была там. Анестизологи начали свою работу. Тамара Львовна поднесла к его глазам снимок МРТ. Он мельком взглянул, кивнул и скомандовал: «Теперь ей!».

     Ирина впилась глазами в снимок, хотя ещё вчера тщательно изучила его.
     - Метастазы во внутригрудных лимфатических узлах при наличии поражения подмышечных лимфатических узлов. Радикальная мастэктомия по Холстеду.

     - Надо попробовать по Пейти-Дайсену. Почему, госпожа ассистент?
     - Попробуем сохранить большую грудную мышцу?
     - Правильно. Но надо смелее, госпожа ассистент. Просто надо обязательно сохранить, а не попробуем.

     «Обязательно!» - он произнёс с нажимом, менторским тоном. Она кивнула головой и улыбнулась.

     Он уже быстро работал скальпелем.
     - Сепарируй! - прикрикнул на Ирину. Она быстро, но аккуратно отодвигала слои жировой клетчатки в сторону от разреза, закрепляла их швами; он перевязывал сосуды большой грудной мышцы.

     - Давление 80 на 55, - раздался вдруг голос Лии Яковлевны.
     - Работаем дальше. Руку, стул, - скомандовал он.

     На этом этапе руку больной надо приподнять и привести к туловищу для расслабления большой грудной мышцы. Начиная с этого момента, ему было удобнее оперировать сидя.

      - Давление 60 на 45, - прозвучало в динамике.
Он вдруг всё понял, сдёрнул с груди пациентки простыню и, как уже и предчувствовал, с ужасом заметил лёгкое дрожание живота.

     - Скальпель, - крикнул, задыхаясь. И не почувствовал инструмента в руке.
     - Скальпель, б-дь! Кому говорю! – бешено выкрикнул он, взглянув на Ирину и встретив её недоумевающий взгляд. И тут же,  почувствовав в руке инструмент, который подала ему Тамара Львовна, резко повёл им по животу и прокричал: «Кровь! Не жалейте!».

     Быстро вскрыл брюшную полость, отодвинул кишечник вправо, вскрыл задний листок брюшины и вздрогнул: полость медленно наполнялась свежей ярко-красной кровью.
    
     - Стерильный лёд… Быстрее, суки.. И отсос… Сушите, сушите! Лёд!
Заметил краем глаза, что аппарат искусственного кровообращения в действии, перевёл взгляд на операционное поле. Аккуратно выделил левую подвздошную артерию и мочеточник, уже всё понимая, крикнул Тамаре:

     - Быстро – зажимы, гепарин! Что с протезами?
     - Протезы сосудов от 8 до 16мм, - услышал и обрадовался.
     - Ретроперитонеальная забрюшинная гематома, - сказал не столько для них, сколько для себя. – Разрыв аорты.

    Услышал, как Ирина охнула; выругался грубо. Сострил:
     - Внимание всем постам! Не отвлекаться! Нащупал пальцами аорту, выделил её.
     - Зажим чуть выше разрыва! Мойте гепарином! Зажимы на подвздошные артерии. Ниже – гепарин! Давление?

     - 55 на 40, - услышал. Со стороны Ирины какой-то неясный звук: будто простонала.

     Прикрикнул: «Всё нормально!». Вскрыл поражённый участок аорты, показал Ирине на тромб. «Видишь? Из-за него – сволочи!».

     - Шёлк! – крикнул. – И калибр 12! Атравматическую иглу! Нить «5 нулей»! Кровь! Кровь! Лёд!

     Ассистенты работали чётко. И Ирина – тоже. Он старался не торопиться, шить спокойнее.

     - Протез подтяните! Не так! Поменьше! Снимаю зажим.
Осторожно ослабил зажим, восстанавливая нормальный кровоток из аорты. Прокричал: «Кровь! Давление!».

     - 60 на 40, - услышал. «Нормально!» - прошипел про себя. Подождал немного. Время остановилось или бешено неслось? Не понимал.

     - Кровь! Давление? – выкрикнул.
 
     - 65 на 45, - услышал.

     - Всё нормально, - выдавил из себя. – Но продолжаем контроль. Подождал немного. Сколько? Не понимал. Держал пальцы на аорте,
чувствовал постепенно усиливающуюся пульсацию.

     - Кровь! Давление!
     - 75 на 50, - услышал. Успокоился.
     - Что стоим? - обратился к бригаде. – Мы зачем сюда пришли? Мы пришли сделать мастэктомию по Пейти-Дайсену. Забыли?

     Увидел улыбку Тамары. Взглянул на Ирину. Она смотрела на него сияющими  глазами,  в  которых застыли слёзы.

     Проворчал шутливо:
«Совсем разленилась бригада. Работаем, работаем! Уже почти всё сделано, поверните больную. Госпожа ассистент, крючок!».

    Сел на поданный стул, отвёл в удобное для себя положение руку пациентки. Ирина торопливо подняла крючком большую мышцу.
Он пальцем приподнял малую мышцу, отсёк её и начал выделение клетчатки с лимфоузлами до мышцы спины. Удалил молочную железу одним блоком с малой грудной мышцей, фасциями, клетчаткой и лимфатическими узлами подключичной, подмышечной и подлопаточной областей.

     Скомандовал: «Дренаж! Шьём…». Все работали быстро и слаженно.
     - Давление?
     - 90 на 55, - услышал. Поднял глаза и поглядел на неё.
     - Ну вот и всё! Выводите из наркоза… И увозите… Пойдём отсюда…

    Взглянул на часы. Удивился: операция длилась пять часов. Опять заболела спина. «Профзаболевание всех оперирующих хирургов», - вяло подумалось.
В ординаторской он устало присел у стола, стянул маску и шапочку, поднял глаза и увидел, как Ирина смотрит на него. "Дурёха,  -  подумал, - ну что она нашла во мне?". Но вдруг стало приятно... И стыдно за то, как он накричал на неё во время операции.

      - Ириша, прости меня за грубость, - вырвалось вдруг из него, - но, понимаешь, тут секунды решали...

      - Я понимаю, я всё понимаю, Леонид Юрьевич, - выдохнула она. - Если бы не вы, она умерла бы... Здесь же, на столе… Вы просто волшебник... Вы - необыкновенный. Мне так повезло в жизни, что я оказалась здесь. Я самая счастливая. Я теперь так много понимаю... И знаю…

      "Ещё бы, - мелькнуло у него в мозгу. - Я с тобой возился, как с писаной торбой".

      - Вы так много знаете и умеете... Вы всё на свете знаете, Леонид Юрьевич... Но вы не знаете, какая я счастливая. Я вас люблю... Вас всех... Вы не знаете, что я вижу вас сегодня в последний раз... У вас завтра отгул, а у меня завтра - последний день здесь... Я улетаю в субботу утром и больше никогда вас не увижу. Но вы навсегда во мне. И через десять, через двадцать лет вы будете со мной... Я буду видеть вас… Навсегда... Но вы никогда-никогда не узнаете об этом. Я - самая счастливая на свете. Я очень-очень хочу и вам счастья. Вы такой необыкновенный и талантливый, что вам обязательно нужен сын. Я, правда, не знаю сейчас, … кто у вас будет - сынишка или дочка... Но вам обязательно нужно... И это будет… О, если бы вы знали только, какая я счастливая! У меня только одно… то, что вы завтра в отгуле. Целый день! Ещё мог бы быть целый день! Но я поняла вчера, что горе - это тоже счастье. Ведь горе - это когда счастье уходит. Значит, без счастья не может быть и горя. Но горе потом всё же уходит, а счастье - навсегда. Я почему-то сегодня всё время говорю "Навсегда". Потому что я - счастливая, а это - навсегда. Я хочу говорить, говорить и говорить о том, какая я счастливая... Как жалко, что надо идти к больным, на перевязки! Но надо... А вам надо разводить герцептин. А вы так устали! Можно я вас поцелую на прощанье? Не так, как тогда… а в щёку.

     Он удивился. Он не сразу вспомнил, что они тогда целовались. Она подошла к нему, он встал и почувствовал на щеке тёплые мягкие губы.

      - Колючий, - прошептала она, невесело рассмеялась и выбежала в коридор.
Было грустно... И почему-то приятно. Но надо было разводить герцептин. Он пошёл в лабораторию, осторожно  соединил компоненты и начал мягко перемешивать.

      - Твою мать! Ни хрена не можем, всё оттуда, - стучало у него в голове.
В самом деле, все новейшие эффективные лекарства были оттуда - из-за рубежа. Но как помогали! Он всегда поражался в тех случаях, когда герцептин останавливал злокачественный процесс даже на третьей стадии болезни. Противно только, что его для инъекций надо было готовить вручную и очень тщательно.

     - О, чёрт! - вдруг вырвалось у него, похолодело где-то внутри, и холодный мерзкий пот выступил на лбу и висках: раствор начал  менять цвет и мутнеть. Он, видимо, сделал несколько торопливых резких движений, нарушив оптимальный режим растворения. Это случилось с ним второй раз за практику. Он вспомнил, как тогда он сделал бесполезный укол и, выйдя в коридор, увидел кого-то из родственников пациентки (кажется, мать). С достойным и уверенным видом он тогда принял обычный в этих случаях конверт.
     Кажется, что он даже сказал ей что-то ободряющее и подумал, что она смотрит на него с каким-то подобострастным собачьим выражением.

     "Я же - не такой! Не такой! Нельзя так!" - рвалось из него. Но надо было идти. Он встал, набрал в шприц мутную суспензию, вышел в коридор и увидел его - мужа той, для которой был предназначен испорченный теперь раствор. Тот вскочил со стула, засуетился и снова сел, глядя на него с тем же самым выражением, с которым всегда смотрели на них родственники больных. Не глядя на него, он медленно прошёл в процедурную, постоял возле бака с обрывками бинтов, пустыми шприцами и другими отходами их обычной деятельности, решительно бросил шприц в эту свалку и вышел в коридор. Тот уже ждал его у двери и, пристроившись чуть сзади, пошёл за ним, что-то невнятно шепча. Он остановился, оглянулся, с неприязнью увидел крупные капли пота на покрасневшем лбу того.

     - Вот… Возьмите, пожалуйста, пожалуйста… Я больше не смог собрать… Тут только двадцать восемь тысяч пятьсот пятьдесят… Но в следующий раз… Возьмите, я соберу… Ведь ещё два укола…

     Он не сразу понял, что тот говорит ему, чуть помедлил, глядя во влажные глаза, и выговорил:
- Ну что за манера – совать деньги. Это наша работа. Правда, получаем не по трудам. Я сегодня ничего ей не делал, кроме обычных ежедневных процедур.

      - Почему? Почему - выкрикнул тот. – Ей что? Отменили? Этот?
Герцептин? Что уже перестали лечить?

     Он взял того под руку.
     - Успокойтесь, ну успокойтесь, пожалуйста. Сейчас мне придётся вами заниматься, а не своей работой. С ней – всё в порядке. Явно - положительная динамика. Через полгода вы вместе с ней будете вспоминать всё это как страшный сон… Страшный, но сон. И я рад сообщить вам, что со вчерашнего дня мы получили ещё лимит на герцептин, так что вам не придётся платить за эту и за оставшиеся две инъекции.

    «Что я несу? Что? – мелькнуло у него в мозгу. – Какой ещё лимит? Ну вот, идиот – влетел на три тридцатки!». Лишние ампулы с лекарством, предназначенные на случай боя или ошибок при разведении, он продавал пациентам, а теперь - …

      - Я хочу вам сказать, - вдруг медленно заговорил тот, - что вы необыкновенный человек. Вы все тут необыкновенные… Но вы – особенно. Вы умеете как-то так сделать, что сначала начинаешь вас немножко бояться, а потом понимаешь, что вы просто такой сильный, что любая болезнь отступит… Испугается… Вы уверенность нам придаёте. Я чувствую, что мы с Ириной счастливые…

     Он дико посмотрел на того, не поняв, почему тот счастлив с Ириной, но потом вспомнил, что пациентку – жену того – тоже зовут Ириной… Ириной Сергеевной, кажется.

    А тот всё говорил и говорил… О том, как им повезло… какие прекрасные здесь специалисты… какие счастливые те, кому повезло попасть сюда… И они с Ириной тоже.

     Он прервал того:
      - Она будет прекрасно себя чувствовать и выглядеть, только надо будет приобрести протез. Кто не знает, тот даже и не заметит. Я дам записочку, зайдёте на двенадцатый этаж… Правда, дороговато немного, но ведь вам не придётся больше платить за герцептин… Так что теперь Ирина Сергеевна снова будет просто стройняшкой.

     Он зашёл в ординаторскую, посидел немного и выглянул в коридор, чтобы убедиться, что никто из родственников пациентов не ожидает его. «Ну что? Рабдень кончен. Можно отправляться до дому», - подумал и вспомнил, что жены вечером не будет; жратвы – тоже.

    «Зайти что ли в «Тихую хавань?».

     Умылся, переоделся, вынул из портфеля кошелёк и пошёл к ресторану. Там почти никого не было, почти все столики пустовали. Почему-то не хотелось говорить ни с кем, даже с официанткой.
 
     Взял в секции самообслуживания салат, бифштекс, сок. Разложил на столе прибор, тарелки, хлеб. Посидел тупо, ничего не делая, встал, прошёл к бару и взял 100г водки. Жадно выпил. Стало как-то проще, легче на душе. Не торопясь, с аппетитом принялся за еду, и вдруг до него донёсся оживлённый разговор за соседним столиком.

     - Ма...! Па..! Здорово так!... - торопливо, и даже чуть задыхаясь, говорил детский голос.

     Он посмотрел: сидели трое. Мужчина и женщина лет 30-35 явно провинциального вида и мальчик лет двенадцати. "Осталось  два, самое большое три месяца", - привычно поставил он диагноз, увидев голую, как коленка, голову мальчишки, бледно-синеватый цвет лица, худые руки с несоразмерно большими, как будто чужими, кистями... На столе стакан компота перед женщиной, начатая тарелка с котлетой и макаронами перед мужчиной, нетронутое пирожное и стакан чая перед мальчиком. Прислушался. Говорил мальчик:

      - Ма! Па! Как здорово, что мы попали сюда. Все говорят, что здесь самая лучшая школа в России… Смешно, правда? Больница... И школа! Чудно! Я - такой счастливый! Здесь самые лучшие врачи в мире! Лечат разными приборами! Не поймёшь как! Не так, как у нас - горькими лекарствами. А здесь по-другому. Здесь всё по-другому. Когда вы приедете в следующий раз - пойдём в ресторан. Вон туда! Не бойтесь, там такие же цены, но там - официантки! Представляете? Там еду будут приносить прямо на стол. Не надо стоять в раздаточной… Даже в этом зале, представляете? Даже здесь, официантки. Они убирают посуду. Здесь не так, как у папы на заводе в столовой, когда посуду надо относить к тёте Поле на мойку. Я - счастливый. Самый счастливый. А какие здесь ребята! Мы все дружим. Нам весело! А Витьке новенькому позавчера привезли телевизор. Портативный. Мы теперь смотрим. Всё подряд, пока Анна Георгиевна не заругается. Я буду скучать дома. А сейчас я - счастливый!
 
     Слова мальчика, внедряясь в его уши и как-то отражаясь в сознании, всё же не доходили до него, казались бредом. Как можно быть счастливым тому, кому осталось жить совсем немного? Почему он кричит, что счастлив? Откуда он взял это? Я – несчастлив, хотя буду жить гораздо дольше этого мальчишки. Хотя, почему? Мы все смертны, и я умру. Когда-то, не скоро. А почему не скоро? Может быть, завтра или даже сегодня? Почему он счастлив, а я…? В чём причина того, что я несчастлив? Может быть, я просто ничего не понимаю? Я – один из лучших специалистов. Я спасаю людей. Уже многих. Мне говорили сегодня, что меня любят! Он из какого-то Мухосранска оказался в московской клинике и он балдеет от того, что здесь официантки и портативный телевизор у Витьки и считает себя счастливым. И не завидует, а радуется. Я объездил уже почти полмира. У меня есть всё, что мне нужно. В следующем месяце защищаю докторскую. И несчастлив. Может быть, это – во мне? Это моя ошибка? Моя глупость?

     Он не заметил, задумавшись, как те ушли. Посидел ещё немного. Доел всё… машинально. Вернулся в ординаторскую. Удивился, увидев Ирину. Она, увидев его, встала со стула.
    
     - Леонид Юрьевич, - сказала. – Давайте сегодня мы будто поменяемся: я буду как будто парнем, а вы – девушкой.

     Он недоуменно взглянул на неё.

     - Ну, сегодня, короче, я провожаю вас, а не вы – меня. Не до Сокола, а только до Павелецкой. Вы поедете дальше, а мне – переход на Кольцевую. И всё. И давайте, я вам подам куртку, как девушке.

     - Глупая ты, Ирина, - пробурчал он. – Всё игрушечки.
     - Нет, - прошептала она.

     И он почувствовал, продевая руки в рукава поданной куртки, её тепло и лёгкое, чуть задержавшееся прикосновение.

     Они медленно шли к метро. Молчали. Также, молча, сели в вагон электропоезда, доехали до Автозаводской. Следующая остановка – Павелецкая. Поезд тронулся. Встали и подошли к двери.

     - Ну вот и всё, - тихо сказала она. – Только знайте, что я счастлива… Что вы – во мне… и со мной – навсегда. А вам обязательно нужен сын… или дочка. Не прощайтесь.

    Поезд остановился… Она шла по перрону, не оборачиваясь и не глядя на него. Поезд медленно набрал ход, и она почти сразу потерялась в толпе. Снова накатил водоворот бессвязных беспокоящих мыслей. Может быть, правда, что для счастья ему нужен ребёнок? Но детей у них с Машей уже не будет. Он с каким-то ужасом (даже холодный пот выступил на лбу) вспомнил, как незадолго до свадьбы он и его мать уговаривали её сделать аборт. Говорили, что надо доучиться и ещё много… Через два года после женитьбы она снова забеременела, но… Диагноз – угрожающий выкидыш… операция… и теперь ей уже не родить. Зачем они тогда это сделали? Зачем?

    На Соколе он не стал ждать троллейбуса и, несмотря на усталость и боль в спине, пошёл к дому пешком. Маша уже была в постели. Читала.

     - Есть будешь? – спросила. – Еда на столе.
     - Нет, уже поел.

     Переоделся, посидел на кухне, почистил зубы, лёг. Она вдруг повернулась к нему, положила горячую руку ему на плечо и заговорила:

     - Бедный мой, бедный, бедненький…
     - Почему? Почему? Почему?
     - Я тебя сделала несчастным. Я… Только я виновата. Мне не надо было тогда избавляться от него. Но я боялась.
     - Чего? Чего?
     - Что ты не женишься… Оставишь меня… Она заплакала, прижимаясь к нему.

     - Давай так, - шептала она. – Сделай его, хоть с кем-нибудь… Хоть  с этой вашей стажёркой. Мы возьмём его. Я буду любить его. Он же – твой, значит, и мой тоже… Маленький мой!

    Горячая волна раскаяния и жалости к ней подкатила под сердце, ударила в виски. Он никогда не думал, что может так рыдать.

     - Прости, прости, прости меня, - шептал он, не утирая слёз и всё теснее прижимаясь к тёплому плечу. - Прости… Я виноват во всём…  Я больше так не могу!

     - Бедный мой, бедный, бедненький… - слышал он всё дальше и дальше от себя, проваливаясь во что-то мягкое и родное.

    Не то мутилось, не то что-то замирало, не то прояснялось в нём, и он начал засыпать, всхлипывая, как ребёнок.