глава21-30

ГЛАВА XXI.

КОМИТЕТ ОТЧЕТАЕТ О ПРОГРЕССЕ.


По мере того как приближается время осуществления плана уничтожения,
духи сорока колеблются от радости до отчаяния при
мысли о славной странице, которую они должны дать истории
мира, а теперь об ужасных средствах. что неумолимая судьба заставляет
их использовать. У каждого разные настроения. Вездесущая мысль
о том, что скоро наступит день, когда каждому придется совершить два
акта насилия, один, чтобы
раз и навсегда убрать врага общества с мировой арены; другого, исчезновения «я», достаточно, чтобы
удержать ментальное напряжение в точке щелчка.

Но не ослабляет мужчина. Бесстрашный марш обученных людей к
неизбежной смерти - единственный аналог их действиям. И их
неуклонное выполнение порученной им работы тем более примечательно,
что каждый работает независимо. Одно дело - быть движимым
безумием и безумием битвы вперед ; быть воодушевленным к подвигам и
самопожертвованию перед лицом надвигающейся катастрофы, такой как кораблекрушение и
пожар; но совсем другое дело - сознательно выполнять план,
который нагружает волю, сердце и совесть, и это тоже совершенно
без помощи со стороны присутствия или сочувствия других. Это то, что эти сорок
мужчин определили, что они обязаны выполнить.

Невинс находится в Нью-Йорке, чтобы получать отчеты от членов
комитета. Прошел месяц с момента их отъезда из Чикаго. От
большинства мужчин он получает письма, в которых они рассказывают о своем успехе.
Никаких упоминаний о мужчинах, которым они назначены, не делается, однако отчеты,
кажется, уверяют Невинса в том, что план не потерпит неудачу.

«Я дважды испытывал сильное искушение отказаться от своей миссии», - пишет Гораций
Тернер, простой и честный фермер из Висконсина. "Мое сердце, а не моя
совесть, было слабым. Но ко мне пришла сила цели. Я
понимаю, что наше начинание не будет одобрено населением
с самого начала; это не то, что мы можем надеяться сделать приемлемым для
общественное мнение, пока не дойдет до успешного вопроса.

«Мир не благосклонно относится к реформам или революциям, пока
они не станут свершившимися фактами. И это причина того, что история фиксирует
события каждого прогресса человечества буквами крови. Этот прогресс пока что не
является исключением в этом вопросе. что
касается пролития крови , оно должно быть исключительным в отношении количества, которое должно
быть принесено в жертву

». Революции в политике, которые предшествовали этому, реформы в
религии, потребовали резни тысяч мужчин и женщин;
изменение существующих условий и препятствия для человечества на
протяжении поколений.

«Эта реформация будет измерять свою жертвенную кровь по каплям. В ней будет
столько же мучеников, сколько было тиранов».

Преобладание причин, по которым они придерживаются своих
клятв, не дает членам Комитета Уничтожения
колебаться.

В сорока точках мира эти неизвестные крестоносцы
безмолвно организуют свои кампании против врагов общего
блага. По большей части мужчины, упомянутые в запрещенном
списке, являются жителями главного города своих соответствующих штатов; они
являются людьми , которые шли по пути жизнь шероховатой-обуто и ступенчатые к
их возвышенным позициям над поверженными формами их ближние.
Их называют "принцами торговли".

Познакомиться с повадками своей жертвы; закрепить план
причинения ему смерти, который будет надежным, и быть готовым
выполнить эту программу в назначенное время - вот дела,
которые должен уладить каждый из сорока.

Они призывают к реквизиции все свои таланты, все навыки, которые
сделали их выдающимися людьми в их соответствующих профессиях и призваниях.

Когда Хендрик Шталь стал спонсором Невинса, он почувствовал, что не
потерял свое доверие, но для него было невозможно быть
незнакомым с движениями создателя Комитета
Сорок. Он так устраивает свои дела, что в конце
месяца оказывается в Нью-Йорке, чтобы встретиться с ним. Во время своих визитов он ищет Невинса и проводит
с ним ночь .

«Я усовершенствовал свои планы», - говорит Шталь своему другу. «Сначала казалось,
что я не могу познакомиться со своим человеком, но в конце концов я выбрал
курс, который привел меня прямо к нему. Я усовершенствовал детали
механизма, чтобы избавиться от ручного труда на машине, которую он использует в
его завод. Когда я предложил принять его и доказал, что могу
внести улучшения, он заинтересовался. Я встречаюсь с ним каждый день.
Тринадцатого октября мы исследуем модель ».

Невинс открывает письмо с почтовым штемпелем: «Эдинбург, Шотландия». В
в письме просто говорится:

«Я наслаждаюсь гостеприимством одного из нарушителей.
Мы с ним большие друзья. Мы занимаемся заменой поддельной субстанции
на новую броневую пластину, заказанную правительством».

По нашему плану правительство будет обмануто тридцать миллионов долларов.
Бронеплита не выдержит испытания тяжелыми снарядами. Но мы можем
«исправить» инспекторов. Мой друг_ рад возможности подарить
правительству Соединенных Штатов еще одну партию бесполезных доспехов ".

Этот конкретный нарушитель - Эфраим Барнаби, железный
король Пенсильвании . Он - хозяин крупнейшего в мире предприятия черной металлургии
. Его богатство исчисляется десятками миллионов; у него дворцы в
в этой стране и за рубежом. Его господство над жизнями тысяч
рабов в его литейных цехах остается непоколебимым благодаря тому факту, что
он покрывает горькие акты угнетения, в которых он постоянно виновен,
показными дарами во имя доброжелательности. Он представляет
города страны с публичными библиотеками.

Этот филантрофический железный мастер построил арсенал для своих частных
детективов для каждой библиотеки, которую он создал для людей. Сделать
жизнь беспрецедентных достижений в качестве накопителя денег, оканчивающуюся
славой, вполне в его силах, но в его
сердце больше всего живет алчность . С шестьюдесятью и более годами на голове и таким богатством, что он
ни при каких обстоятельствах не может потратить и одну двадцатую часть своего годового дохода,
у железного мастера все еще есть ненасытная жажда золота. Для Сорока
, знающих каждую деталь своей карьеры, этот человек превыше всех остальных -
тот, кого они презирают. Его лицемерие делает его самым презренным из
всех запрещенных. Чедвик горд, что на него выпала участь
истребления этого нарушителя.

Из других писем, полученных Невинсом, выясняется, что ни один из
мужчин не смог найти своего человека и заложить сеть, которая должна
его опутать.

Предложение предполагаемого изобретателя создать машину,
удешевляющую производство, заводит князя купца в ловушку. Он радуется
при мысли о сокращении расходов на заработную плату и поддержании
цен на товары для потребителя.

Улучшенное взрывчатое вещество интересует владельца шахты. Оно будет стоить ему меньше и
может быть продано оперативникам по той же цене. Это более опасно
использовать, но это не удерживает его от попыток использовать это; ибо
рисковать в шахтах придется оперативникам.

Заменитель нефти - это приманка, которая заставляет нефтяного короля уделять
уважительное внимание другому члену комитета. Та же перспектива
замены сахара требует внимания Sugar King. Каждому из
Нарушителей предлагается в качестве приманки необходимое обещание выгоды
за государственный счет.

Таким образом уточняются детали надвигающейся трагедии.




ГЛАВА XXII.

МИЛЛИОНЕРЫ СЕЯЮТ ВЕТЕР.


В то время как работа Партии независимости ведется со всей
энергией, которую позволяют ее скудные финансовые ресурсы, противники
народного правительства продвигают свою кампанию во всех направлениях, опираясь
на неисчерпаемые деньги и все влияние, которое придает партии
в мощность. Плутократический съезд, состоявшийся в Чикаго,
обнародовал платформу, обязывающую партию принять все формы
законодательства, рассчитанные на удовлетворение требований народа.

То, что претензии платформы неискренни, - факт, что каждый
хорошо знаком; тем не менее, сила партии настолько потенциальна,
что она способна убедить людей против их здравого смысла , а те,
кого она не может убедить в своей аргументации, вынуждены
встать на сторону фитократического правительства силой
принуждения.

Если в 1900 году в трестах работало четыре миллиона человек, то теперь в
их списках заработной платы более десяти миллионов. Это составляет семьдесят пять
процентов. всех трудоспособных мужчин в стране. Торговцы в каждом
городе находятся во власти магнатов Траста так же эффективно, как если бы они были
на заработной плате. Посредством общего введения системы
"консигнации", при которой товары продаются в небольших магазинах под
договоренности с трастами, розничные торговцы вынуждены продавать по ценам,
диктуемым производителями. Ритейлеру бесполезно бунтовать; ему
придется либо распоряжаться товарами Трастов, либо
вообще выйти из бизнеса .

Чтобы понять, насколько далеко идёт эта система, достаточно сослаться
на розничных бакалейщиков. Их основные
продукты , такие как сахар, мука, соль, кофе, чай, специи и мясные консервы, контролируются трастами.
Если розничный торговец пытается продать какой-либо предмет, не произведенный
Трастами, его неприкосновенность рассматривается как причина того, что все основные продукты, которые у него «на
продаже», будут возвращены Трастам. В результате ему практически
нечего продавать.

Когда человек, более драчливый, чем большинство, пытается бороться с
Трастами, его позиция становится бесполезной из-за того, что Траст немедленно открывает
конкурирующий магазин по соседству, где товары продаются с фактическими потерями,
пока упорный торговец не разоряется.

Это история всех профессий. Это условие присутствует и во всех
производственных линиях, и система распространяется даже на
фермеров. Им придется либо продавать свою продукцию по ценам, предлагаемым
трастами, либо обречь себя на неизбежное банкротство. Они могут
избавиться от урожая за один год, но в следующем году они обречены
остаться без покупателя. Не сумев запугать фермера,
Доверие окажет свое влияние на покупателя - он будет
либо поглощен, либо уничтожен.

Из страны независимых производителей народ Соединенных
Штатов медленно и коварно отбрасывался обратно к положению, при котором
более девяти десятых людей являются слугами
немногих оставшихся . С изменившимися условиями наступило ухудшение духа
масс. Они апатичны и получают скудную заработную плату, которую
тресты снисходительно платят им. Усилия по восстановлению
почетного статуса независимости становятся все слабее и слабее.

Изнурительное воздействие городской жизни сказалось на миллионах людей, живущих
в больших городах. Количество мужчин, которые выдерживают суровость
жизнь на природе и потребности в рабочей силе с
каждым годом сокращаются.

Фальсифицированная еда, сидячая работа на машинах, для работы с которыми практически
не требуются навыки, и удручающее домашнее окружение привели
миллионы людей к психическому и физическому состоянию, которое делает их
немногим лучше рабов.

Эти истины Труман и его сотрудники стараются впечатлить
людей. В некоторых районах публики проявляют интерес к
аргументам. В других случаях выступающие встречают открытую насмешку.

«Мы довольны работой на наших нынешних местах», -
утверждают некоторые из рабочих . «Разве мы не уверены, что получим наш хлеб как есть? Если бы мы
приведет к революции, откуда взялась бы наша заработная плата на следующий день? »

На этот аргумент, который демонстрирует, в какое низкое положение
опустился наемный работник, лидеры партии Независимости, которые сформировали
партию фрагментов свободомыслящих людей, которые все еще остается, объединить все
аргументы логики и политической экономии. Они взывают к гордости,
порядочности людей, чтобы вытащить себя из трясины, в которую
они попали. Призывы пылкие, но их эффект кажется
неопределенным.

Ужас
живо вспоминается о «локаутах», резне, совершаемой под печатью закона .

В 1900 году люди предприняли отчаянные попытки сбросить иго
Трасты. Они потерпели поражение и почувствовали удары своих
победителей. Прошло восемь лет, за которые трасты стали
неприступными, народ бессильным.

Труман летит в Сент-Луис. Этот двухмиллионный город -
великий центр трудовых организаций.

Сегодня вечер пятницы, и местная штаб-квартира является ареной бурного
возбуждения. Он больше всего похож на лагерь накануне
битвы. Руководители всех районов города находятся под рукой, чтобы получить
окончательные инструкции, так как в лагере им будут выданы боеприпасы, пайки
и распределение позиций. Решительное выражение
лица человека, поставленного перед задачей, которая включает в себя все его будущее, - это
на каждого человека, который входит в штаб. Источником их
вдохновения является Труман, у которого есть слово для всех. Кажется, он
везде и все умеет.

С момента своего триумфа в Чикаго он заручился поддержкой
сельских районов. Массовые митинги проводились в деревнях, деревушках и на
перекрестках во всех штатах. В небольших городах люди
также приветствовали Трумена как своего избавителя. Тем,
кто живет за пределами городов, повезло, что они все еще обладают
дремлющим духом независимости. Они были раздавлены, но не запуганы
Трастами.

Тот факт, что они самодостаточны в плане обеспечения фактических
потребности в еде и крове, делают их способными сохранять надежду
на освобождение от господства Траста.

Наемные рабы в городах находятся в ужасающем состоянии. Это
часть кампании Трумана - ходить по магазинам и фабрикам в
окрестностях городов, чтобы поговорить с мужчинами и представить им
результаты, которые последуют за их голосованием в их собственных интересах. Он
видел бедность в ее самых ужасных формах.

Вечер длился до полуночи.
Репортеры приходят и уходят; последний из членов комитета пожелал спокойной ночи.
Трумен остается наедине со своим секретарем Гербертом Бенсоном.

Бенсон, молодой журналист, добровольно предложил свои услуги на открытии
кампания. Он блестящий писатель и, что еще важнее,
он, несомненно, является ярым сторонником народного правительства. В
журналистской сфере мало свободных мыслителей. В
университеты, колледжи и академии , в которых высшие ветви
могут быть преследуемые исследования, все были поставлены под власть
магнатов. Пожертвования можно получить только соблюдая команды
жертвователей. Главное преступление, которое может
совершить учебное заведение, - это сказать правду о социальных условиях. По этой причине
мужчины, которые поступают в журналистику из колледжа, не способны понять
социальную проблему; или если в случае немногих истинные условия
поняли, они считают целесообразным промолчать. Отлучение от
ремесла обязательно последует за любым радикальным выражением в пользу
социализма. Пресса свободна только на словах.

Между Труманом и Бенсоном существует крепкая дружба.

«Скажи мне откровенно, Бенсон, - спрашивает Труман, - как ты думаешь, есть ли
шанс, что я возьму Нью-Йорк и Сент-Луис?»

«Я удовлетворен тем, что у вас будет чистое большинство в обоих. Мое убеждение
основано на личных наблюдениях. Я побывал во всех кварталах
городов и опрашивал рабочих в каждой отрасли. Кажется, они единодушны
. их."

"Что они говорят об этом?"

"Почему, это дает им понять, что с бесстрашным и благородным лидером
массы могут выражать свою волю. Вы показали миру, что причина
_может_ управлять страстью. Потребовалось всего ваше слово, чтобы спровоцировать
восстание в партии которые распространились бы по всем штатам. Большинству
людей в вашем положении могло бы показаться, что из суматохи и
смятения они выйдут с решительным преимуществом. Но вы
не думали о личной выгоде; это было хорошо людей,
которые привели вас в движение. А теперь вы должны пожинать свою награду. То, что было ясно
жителям сельских районов с самого начала, теперь очевидно
трудящимся в городах, особенно в этом городе и
Чикаго ».

«Это условие должно быть известно в штаб-квартире Плутократа. Что
делают там менеджеры, чтобы преодолеть внезапное изменение в
общественном сознании? Я слышу так много историй, что затрудняюсь сказать, какая из них
правда, а какая ложь. "

«Местный комитет Плутократов отказался от всякой надежды на
принуждение людей. Этим вечером он разослал производителям письмо с инструкциями,
призывая их принять решительные меры, чтобы
помешать своим агентам голосовать; но это всего лишь слепой», - отвечает
Бенсон.

"Председатель Национального исполнительного комитета в то же время провел
совещание с главными профсоюзными лидерами. Этим лидерам было предложено
плоскую взятку, если они препятствуют голосованию мужчин, которых они представляют.
Восемь из десяти присутствовавших приняли взятку в
размере 50 000 долларов наличными. Двое отказались. Один из них впоследствии пошел к
местному казначею и согласился отдать своих людей в рабство за
100 000 долларов. Его условия были приняты.

"Тому, кто отказался от взятки, дали понять, что, если он
разгласит характер встречи, его жизнь будет наказанием.
Несмотря на это, он только что сообщил мне об этом деле. Я был вынужден
пообещать не разглашать информацию, которую он мне дал. Но мы можем
противодействовать влиянию рабочих лидеров ».

"В каком смысле?" - с глубоким интересом спрашивает Труман.

«Вы совершили большую ошибку», - продолжает он, прежде чем Бенсон успевает
ответить. «Вы никогда не должны обещать хранить секреты. Публичность была бы
нашим верным средством помешать их замыслу».

«Если бы я не пообещал сохранить секрет, я бы не узнал о
заговоре», - возражает Бенсон. «У меня есть идея, что мы можем привести рабочих
лидеров к соглашению. Нас пригнали к стене магнатами доверия, которые
не остановятся ни перед чем. Мы должны делать то, что подсказывает нам инстинкт. Рабочие
лидеры получат уведомление, что если они попытаются чтобы помешать людям
голосовать, их удар по общественному избирательному праву приведет к революции.
Месть
падет на вероломных лидеров народа ».

«Нет, нет, это никогда не годится. Я не могу согласиться на использование угрозы
насилия», - подчеркивает Труман.

«Но это не вопрос того, с чем вы можете или не можете соглашаться», -
отвечает Бенсон. "Это то, что я сделаю. Я знаю, что то, что я говорю, несомненно,
будет правдой. Чтобы предотвратить восстание, я сам предупрежу рабочих лидеров. Вы не
будете участвовать в этом вопросе. Я убежден, что голосование
народа будет правдой". быть записанным на этих выборах ". Бенсон спешит из
комнаты.

Вскоре он проводит секретную конференцию с лидерами в Liberty Hall. Они
склонны насмехаться над его утверждением, что люди прибегнут к
насилию, если обнаружат, что их снова предали; но когда
Бенсон повторяет обстоятельства договора между магнатами и
лейбористскими лидерами, с каждой деталью и словом, они понимают, что их
позиции как лидеров находятся под угрозой.

С помощью угроз и взяток они пытаются заставить Бенсона заставить замолчать. Он противостоит
их уговорам; при предложении взятки он впадает в
азарт.

Эти люди в душе трусы; они годами забирали дары
магнатов и умудрялись умиротворить своих последователей. Теперь,
когда они сталкиваются лицом к лицу с возможностью разоблачения,
они трепещут при мысли о том, что народное осуждение обрушится
на них. Они даже взвешивают шансы физического вреда, который может случиться
их. Тайно планируя получить взятку, они соглашаются не
предпринимать никаких попыток принуждения к голосованию народа.

«Первое произнесенное слово запугивания или принуждения будет моим
сигналом разоблачить вас», - говорит им Бенсон на прощание.

Магнаты Доверия остаются в неведении о том, что они сеют ветер. Они
получают ежедневные отчеты от лидеров, рассказывающие об их успехах в
запугивании масс. На каждое требование денег магнаты
охотно откликаются. Это выборы, на которых нельзя жалеть денег.
Бенсон и его верный корпус рабочих бдительно следят за
лидерами лейбористов.

Когда магнаты устраивают большой парад, Бенсон предупреждает лейбористов.
руководители не должны пытаться заставить любого рабочего маршировать. Это приводит к тому, что
парад заканчивается провалом.

«У нас должно быть больше денег», - заявляют лидеры.

Только в Сент-Луисе предусмотрено два миллиона долларов. При
таких условиях может ли победить Партия Независимости?




ГЛАВА XXIII.

НА ДЕНЬ ВПЕРЕД РАСПИСАНИЕМ.


Двенадцатого октября, два часа дня. Через шестьдесят минут разменная биржа Нью-
Йорка закроется. День был исключительно тихим;
брокеры собираются в группы, обсуждая «почему» и «почему»
той или иной схемы акций; все не имеют большого значения. Действительно,
после внезапного ухода Джеймса на полу ничего не делалось.
Голдинг, глава Европейского банковского синдиката, за три недели
до этого приятного двенадцатого дня октября.

Миссия Голдинга за рубежом смутно предполагалась как размещение
выпуска облигаций для правительства, поскольку на
денежном рынке наблюдалось тревожное сокращение , и министр финансов призвал
банковские интересы облегчить нагрузку на Казначейство.

Малейшее указание на слабость денежного рынка немедленно
сказывается на акциях. Котировки в Нью-Йорке рассматриваются как критерий
страны, и по этой причине брокеры склонны проявлять
осторожность. Традиции Уолл-стрит заставляют брокеров
ждать результата европейской поездки.

С момента введения системы банковского фаворитизма, которая была одной
из сильных
сторон предыдущей Плутократической Платформы и на которой Партия смогла собрать огромный фонд кампании, секреты
правительства и его любимых банкиров не разглашаются. с
брокерами по обыкновенным акциям и промышленным предприятиям. По этой причине робость
брокеров более выражена, чем когда-либо прежде.

Им кажется необъяснимым, что правительство должно попытаться разместить
выпуск облигаций накануне выборов. Они не осознают всю важность
этой схемы, чтобы заставить людей поддерживать плутократических кандидатов
как хранителей кредита страны.

Брокер, вяло пробегая ленту сквозь пальцы, читает следующее
предложение: «Лондон, 12 октября, - Джеймс Голдинг объявляет о своем намерении
разместить в Лондоне три процента облигаций США на сумму 245 000 000 долларов».

В мгновение ока он понимает, что доверие рынка будет
восстановлено. Прибежав к яме, он начинает покупать все, что
предлагают. Полсотни тикеров на бирже передают одни и те же новости
как можно большему количеству брокерских компаний.

Начинается дикая схватка; всем не терпится открыть длинную позицию по акциям,
которые они осторожно продавали несколько дней назад. По пунктам
котировки акций растут.

Часы бьют половину третьего. Достаточно ли полчаса, чтобы перестроить
рынок?

Развивается исключительная, беспрецедентная бычья паника. Брокеры,
курьеры, клерки - все, кто связан с биржей, в
смятении. Тикеры пока совершенно забыты.

В углу биржи сидит оператор, который должен отправлять в
Ассоциацию прессы новости дня. Его не трогают любые волнения,
которые могут возникнуть на полу; с ним это происходит каждый день.
Он невозмутимо читает ленту и, естественно, записывает рост акций
.

Он сообщил в свой офис, что Голдинг должен разместить выпуск облигаций;
но он знает, что эта новость дошла до офиса по другому
каналу до его запоздалого доклада. Он отправляет сообщение, потому что это
часть его распорядка.

«Кале, 12 октября» - эти слова теперь появляются на листке бумаги, который
он сканирует. «Джеймс Голдинг в сопровождении М. Таборта, французского банковского
магната, зашел в задний автомобиль Paris Express из Лондона, чтобы пересечь
Ла-Манш. Автомобиль отцепился в туннеле; взрыв; оба мужчины мгновенно погибли;
туннель подводной лодки разрушен».

Здесь _is_ новости. В операторе просыпается инстинкт брокера.
Он покидает свой стол и быстро идет к яме. Он кладет руку на
плечо известному брокеру. В нескольких словах он сообщает этому человеку
новость и просит брокера сделать ему "кое-что" за
чаевые.

После известия о смерти Голдинга этот брокер входит в яму как продавец.
До закрытия Смены осталось всего двадцать минут, но
осторожной работой он сможет продать свои активы по
завышенным ценам. Он единственный из всех членов
биржи знает, что величайший американский финансист мертв. На
другой день каждая акция в списке будет обесцениваться. Теперь ему пора
разгрузиться.

Сотня участников торгов хотят купить акции, которые он предлагает. Он пожинает
состояние за четверть часа до закрытия Смены; Остальные
маклеры готовят проблемы на завтра. За пять минут до трех
до брокеров доходит известие о смерти Голдинга. Это слишком поздно.
В своем безумии мужчины боятся покупать или продавать. Этаж
настоящая медвежья яма. Мужчины ругаются и злятся в бессильном горе, когда понимают,
что сами навлекли на себя гибель своими опрометчивыми предположениями.

Пока разворачивается эта сцена, миру рассказывают о смерти
великого финансиста.

Напомним, перед Уильямом Невинсом была поставлена ;;задача
завершить карьеру Джеймса Голдинга. Он работал тайно, как и все
остальные члены Комитета Сорока. Теперь его роль в качестве тени
финансиста приводит его в Нью-Йорк, в то время как некая банковская схема
завершается; теперь он мчится через континент, чтобы оказаться возле
магната в Сан-Франциско; последняя поездка приведет его в Европу.

В то время, когда он начал изучать движения Голдинга, магнат был
в Лондоне, и туда отправился Невинс; в этом случае он находился там
, но три дня. На обратном пути в Соединенные Штаты ему представилась
прекрасная возможность понаблюдать за Голдингом. Невинс
познакомился с человеком, жизнь которого ему предстояло забрать, сделав деловое
предложение относительно инвестиций. Он утверждал, что представлял
синдикат французских инвесторов, которые вели переговоры о покупке и
разработке золотого рудника в Нижней Калифорнии. По его словам, он получил
необходимые привилегии от мексиканского правительства. Голдинга
пригласили стать участником этого предприятия, которому суждено было
оказаться золотым дном.

Правдоподобный, обходительный, умный, Невинс произвел на магната самое
благоприятное впечатление . Поэтому, когда Невинс предлагает сопровождать Голдинга в Европу,
чтобы познакомить его с французскими капиталистами, финансист с готовностью
соглашается.

В качестве попутчиков на яхте миллионера двое мужчин покидают
Нью-Йорк 20 сентября. Голдинг настроен на успешный
запуск большого выпуска облигаций, при этом схема добычи золота будет
второстепенной задачей ; Перед Невинсом стоит рассмотреть только ужасную работу
. Лондон становится постоянным пристанищем для двоих, их поездки во
Францию ;;короткие и частые.

Недавно построенный туннель под Ла-Маншем, соединяющий Англию с
Континент - это усовершенствованный транспорт, который позволяет
покидать Лондон в десять часов утра и быть в Париже в час
дня. Воздушная линия в Париж входит в подводный туннель
в двенадцати милях к северу от Дувра и выходит на равнину в восьми
милях к югу от Кале. Строительство
туннеля было признано уникальным инженерным достижением .

Именно по этому скоростному маршруту Голдинг и Невинс совершают три поездки в
Париж. Члены комитета умудряются заинтересовать нескольких французских банкиров
своей мнимой шахтой и с помощью хитрых манипуляций сводят этих
банкиров и американского денежного короля вместе для предварительных
переговоров.

Двенадцатого октября они достигнут окончательного взаимопонимания с
членами французского синдиката. Газеты сообщали о
сделках и писали о том, что Голдинг ведет
переговоры с французским банкиром о богатых золотых землях в Мексике.

Независимо от Невинса, план выпуска облигаций был разработан
Голдингом, и время для объявления этого факта - в тот же двенадцатый день
октября.

Зная, какой результат будет по американским ценным бумагам, он
откладывает объявление до закрытия Лондонской биржи. Он
знает, что сразу после обнародования новостей он должен покинуть
Лондон, чтобы Париж уехал до двадцатого числа. Таким образом он избежит
интервью.

Голдинг подсчитал, что разница во времени между
Лондоном и Нью-Йорком в пять часов приведет к телеграфному объявлению
об открытии Нью-Йоркской биржи. Это было бы результатом, если бы
ряд крупных лондонских спекулянтов, владеющих американскими ценными бумагами, не
решились сдерживать сообщения, пока они не проинформируют своих нью-йоркских
представителей об этом вопросе и не посоветуют им, как действовать.

Монополию на кабель можно получить легко. Все четыре
линии связи с США сданы в аренду. Сообщения
о важных событиях в вопросе китайского альянса
передаются, и их достаточно, чтобы объяснить прекращение других новостей -
Предполагается, что правительство будет использовать кабели.

Несмотря на усилия спекулянтов, предприимчивому корреспонденту
New York News Association удается разослать новость об
объявлении о выпуске облигаций , так что она поступает в «Изменение в два часа».
Из другого источника сообщение о смерти передается по телеграфу за пятнадцать минут
до закрытия рынка.

Голдинг и Невинс обедают вместе перед отъездом в Париж.

«Сегодня я заключил сделку, которая принесет мне двадцать пять миллионов
долларов в течение шести недель», - признается Голдинг Невинсу с видом
удовлетворения. Он может быть розничным торговцем, обсуждающим торговлю с
соседом и рассказывающим о результате бартера, который принесет ему прибыль.
сто долларов, потому что в его речи или
манерах нет более сильных эмоций, чем могло бы быть вызвано такой банальной сделкой. Тем не менее, этот
человек только что заключил финансовую сделку, которая должна поддерживать
стабильность валюты нации с сотнями миллионов человек.

«Тогда это правда, что вы должны взять на себя ответственность за
размещение облигационного займа Соединенных Штатов?» - спрашивает Невинс с некоторым
интересом. «Что бы эта республика сделала, если бы не
ее богачи, настроенные на публику? С республиками все в порядке, когда их
обуздывают консервативные элементы, но когда
бразды правления берут в свои руки бразды правления, всегда возникают проблемы».

«Дни правления мафии в Америке прошли», - заявляет Голдинг. «Было
нелегко отучить людей от ошибочной идеи, что пролетариат
может управлять финансами страны».

«Когда наша шахта будет в эксплуатации, вам не придется искать помощи в
Англии, чтобы снять облигации с рук казначея Соединенных
Штатов, не так ли?» - спрашивает Невинс.

«В том-то и дело», - восклицает Голдинг. Они говорят в таком штамме,
пока еда не закончится.

«У нас есть десять минут, чтобы добраться до терминала», - говорит Невинс, сверяясь
с часами.

«О, этого будет достаточно. Чтобы добраться туда, нужно всего пять минут».

Когда поезд подъезжает, Голдинг смотрит на часы.
ты сможешь сделать это за пять минут. Я всегда как раз вовремя. Ни на
минуту раньше, ни на минуту слишком поздно. Время - деньги. Возможно, я самый
богатый человек в Америке, если не в мире, потому что я знаю цену
времени ».«

В этом, безусловно, секрет вашего успеха », - мягко заявляет Невинс.

« Special Paris Express »состоит из шести автобусов и мотор; этот
поезд движется со средней скоростью шестьдесят две мили в час. Это самый
быстрый поезд на континенте. Чтобы их не беспокоить, организаторы
мин устроили частный вагон, прикрепленный к
задней части Поезд. В этот вагон они входят. Невинс несет небольшую
сумку, которую он отказывается отдать добровольному носильщику.

Смотритель дороги всегда под рукой, чтобы проследить за тем, чтобы о влиятельных
покровителях позаботились должным образом; он получил инструкции от
президента, который является близким другом Джеймса Голдинга.

Подается сигнал и начинается экспресс.

В невероятно короткое время туннель достигнут. Когда поезд мчится
в темноту, Голдинг замечает, что электричество не
включено.

«Позвоните привратнику, мистер Таборт», - просит он Невинса, которого
знает только как господин Эмиль Таборт.

«Но где кнопка? Ах, у меня есть идея», - отвечает Невинс. «Я
пойду в переднюю машину и найду носильщика; это не займет ни минуты».

Автомобиль погружен в кромешную тьму, за исключением проблеска рассеянного
света, исходящего от машин впереди.

«Поторопитесь, я ненавижу находиться в темноте», - с тревогой говорит Голдинг.

«Я не заставлю тебя долго ждать», - отвечает Невинс, находящийся на полпути к
двери.

Он поворачивается, чтобы посмотреть на магната. Неясная призрачная форма - это все, что он может
различить во мраке.

«Итак, вот где вы должны закончить жизнь поклонения мамоне», -
бормочет Невинс, ступая на платформу переднего вагона.

Он наклоняется и резким резким рывком отцепляет заднюю машину.

В течение нескольких секунд оторвавшийся вагон не отстает от поезда, затем, когда его
инерция исчерпывается, образуется быстро увеличивающийся разрыв.

«Через пять минут у вас будет свет», - мрачно кричит Невинс, глядя
на исчезающую машину.

Поезд мчится вперед с незаметно увеличивающейся скоростью.
Невинс забирается на крышу вагона и ползет к его передней части
. Он пробирается к тренеру сразу за мотором.
Стоя на платформе, он снимает пальто и брюки и снова появляется
в обычном костюме поезда. Мягкая кепка завершает
маскировку.

Слабый рокот достигает его ушей.

«_Первый магнат пал_», - шепчет он, как будто раскрывая секрет.

«Да, я выполнил свой план. Джеймс Голдинг похоронен на дне
Ла-Манша. Сработал предохранитель».

Когда поезд выходит из тоннеля, его останавливают сигналы
станции Блок. Оператор спрашивает, если что-то пошло не так. Он
не может связаться с английской станцией более
пятнадцати минут и предполагает, что провода были нарушены. Тогда
обнаруживается потеря задней машины.

Пока железнодорожники и пассажиры обсуждают этот вопрос,
до их ушей доносится звук из туннеля; рев, напоминающий серию
взрывов динамита .

"Туннель обвалился!" воскликнул дирижер. "Садись на борт, ради
твоей жизни!"

Поезд мчится, и через полминуты он
на максимальной скорости отъезжает от входа в туннель.

Из задней части машины виден туннель. Поезд
находился в пятистах ярдах от входа в туннель.

Освободившись от ограничивающих стен, гигантская колонна опускается в высоту,
распространяясь по обе стороны от путей. Он затопляет обширную равнину,
окружающую станцию.

Благодаря использованию блочной системы, по одному поезду в каждом
направлении разрешается въезжать в туннель одновременно.

Перегородка делит туннель пополам на параллельные секции, каждая
из которых содержит одну дорожку. На левом участке дороги, идущем на
восток, проходят телеграфные провода.
Взрыв разрушает стенки туннеля и ломает провода.

Единственное объяснение, которое можно предложить -
взорвался баллон со сжатым воздухом в автомобиле. К каждому из вагонов тоннеля
прикреплен аппарат сжатого воздуха, чтобы застраховаться от остановки поездов в
туннеле в случае выхода из строя электродвигателя.

Невинс без труда теряется в толпе, когда
поезд прибывает в Кале. Он сразу же идет в дешевую меблированную комнату, которую он
ранее снял. Он до сих пор носит одежду поезда. Оказавшись
в своей комнате, он опускается на кровать, его разум и тело полностью устали
от возложенного на них напряжения.

Более часа он неподвижен; затем его резерв постепенно
возвращается.

«Я выполнил свое обещание», - говорит он себе. «Это нужно было сделать
сегодня, иначе я был бы вынужден умереть вместе с Голдингом.
Я начал исполнение указа о запрете на день раньше
срока».

Это будет сигналом для тридцатилетних. девять, чтобы выполнить свой долг. Они должны
услышать о смерти Голдинга сегодня же. Я телеграфирую новости в Нью-Йорк; когда-
то это будет объявлено по всей стране.

«И они будут предполагать, что Голдинг и французский финансист
случайно погибли . Да, люди примут эту точку зрения; но Комитет!
Ах! Он будет знать правду. Для Тридцать девять это будет означать, что один из
их братьев пошел на произвол судьбы с одним из преступников.
развеет любые симптомы нерешительности с их стороны.

«Предполагается, что в результате взрыва двое мужчин погибли. Туннель
разрушен. Кто может сказать, что один из пассажиров машины сбежал?»

Он сидит на краю кровати, наклонившись вперед, и подпирает голову
руками. В таком положении он остается несколько минут.

"Господи, прости меня!" - плачет он горячо. «Я не могу умереть в незнании
завтрашнего дня! Я должен услышать, что мой план добросовестно выполняется; что
нарушители уничтожены, а комитет сдержал свое
обещание. Разве с моей стороны ложно ждать? Нет, потому что я не делаю этого. бояться смерти; я бы
столкнулся с ней сорок раз, если бы я сделал это.
все упали от моей руки, если бы такое было возможно. Я сдержу
свое обещание завтра ».

Через несколько минут Невинс выходит из дома в простом костюме. Он
входит в кабельную канцелярию и пишет следующее сообщение:

« Джеймс Голдинг в сопровождении г-на Таборта, французского банковского магната,
вошел в задний вагон парижского экспресса в Лондон, чтобы пересечь пролив. Автомобиль
отцеплен в туннеле. Взрыв. Оба мужчины мгновенно погибли. Подводный
туннель разрушен ».«

Отправьте это сообщение на «Нью-Йорк Джавелин», - вот его инструкции
оператору. «Поторопитесь, и я дам вам сотню франков».

«Кабель задействован, - есть ответ». Заказы из Лондона. "

"

«Нет. Кажется странным держать кабель связанным, когда
нужно послать такие важные новости. Но есть инструкции:« Не отправляйте сообщения
в Соединенные Штаты ». Я посылаю неважную
речь в Палате общин ".

«Итак, ваш телеграмм свободен? Я дам вам тысячу франков, если вы
отправите это сообщение», - убедительно убеждает Невинс. «Я хочу
сообщать новости своей газете. Они будут платить за это по-королевски».

Оператор колеблется. Тысяча франков - заманчивое предложение.

"Когда вы заплатите?" он спрашивает.

«Я заплачу вам сейчас, на самом месте».

Пока он говорит, Невинс отсчитывает счета.

По местным часам в кабельном офисе двадцать минут восемь.
Часы, показывающие нью-йоркское время, показывают два сорока пополудни

. Взгляд на банкноты Банка Франции решает вопрос в
уме оператора. Он берет деньги и передает сообщение.

Невинс возвращается в свою комнату, чтобы дождаться событий тринадцатого
октября.




КНИГА IV.

Во имя свободы.




ГЛАВА XXIV.

СИНДИКАТ В ЛИКВИДАЦИИ.


Кризис наступил. На бюллетенях перед
редакциями ведущих газет Нью-Йорка собираются толпы. Мужчины обсуждают
поразительные вести, которые приходят со всех сторон, и спрашивают
себя, каким будет следующий отчет. Смерть Голдинга -
предвестник длинного списка погибших.

  ЖАВЕЛИН БЮЛЛЕТЕНЬ.

  Сенатор США Уорвик
  из Калифорнии был убит на
  своей вилле в Сан-Диего.

  Убийца, выстрелив
  в сенатора, направил дымящийся
  пистолет на себя и умер вместе со
  своей жертвой.

Этот бюллетень вывешен на доске перед офисом Javelin.

"Что происходит?" спрашивает один из толпы человека рядом с ним. «Это
массовая бойня, запланированная анархистами, или это заговор
мафии?»

«Одному Богу известно», - есть ответ.

И тысячам, которые ждут, затаив дыхание,
следующего объявления о невозможности определить источник вспышки
насилия так же полно, как у этого человека. Они понимают, что была совершена
серия ужасных преступлений; но никто не может придумать
для них ни малейшего предлога.

Имя одного за другим ведущих магнатов страны
объявляют жертвой одновременного убийства, и
начинает преобладать представление о том, что это работа анархистов.

  ЖАВЕЛИН БЮЛЛЕТЕНЬ.

  Роберт Дрю, Сахарный Король,
  ехал в Центральном парке и был
  зарезан убийцей.

  Мужчина вскочил в свою карету,
  когда она спускалась с холма,
  ведущего ко
  входу со Сто десятой улицы на Седьмой
  авеню.

  Не успел кинжал
  похоронен в сердце мистера Дрю,
  чем фанатик забрал его и
  погрузил в свое собственное сердце.

  Убийца упал вперед и
  умер еще раньше своей жертвы.

Когда это уведомление отображается, оно вызывает дрожь в
толпе. Это первая смерть в Нью-Йорке.

Из-за опасений людей, которые чувствуют, что опасность неминуема, толпа
перед бюллетенем тревожно перемещается. Все думают,
что когда они там стоят, может случиться какое-то ужасное бедствие.
Кроме того, есть мысль, что они могут быть небезопасны в другом месте. В
таком состоянии люди становятся восприимчивыми к эмоциям. Слово может
поколебать множество.

С пяти часов, когда появился первый бюллетень, до
объявления об убийстве мистера Дрю, продолжавшегося два с
половиной часа , список разросся до ужасающих размеров.

Из Чикаго приходит сообщение о том, что Тингвелл Фанг, король говядины,
был убит в своем личном кабинете взрывом динамитной бомбы или
какой-то другой адской машины, принесенной туда человеком, который в течение нескольких недель вел
важные дела с мистером Фангом. В результате взрыва
офис был полностью разрушен, а когда полиции удалось добраться
до тел, выяснилось, что бомбардировщик заплатил за свой поступок
жизнью.

В пачке бумаг, которую мужчина оставил в приемной, лежит записка.
найдено, что дает его адрес как Дом Палмера. В его номере в
гостинице находят открытку, адресованную публике: Она гласит:

  Я выполнил свою клятву; мое самоуничтожение
  является доказательством того, что я искренне
  верю, что действовал на благо человечества.

                БЕНТОН С. МАРВИН.

Почти сразу же на улице появляются газеты, объявляющие о трагедии,
из Чикаго приходит еще одно сообщение о странной смерти
сенатора Голда. Его тело и тело человека, который был с ним в
Аудитории, найдены в комнате сенатора. Смерть была вызвана
неизвестным агентством. Никаких следов насилия тоже нет. Деньги и
украшения обоих нетронуты. Похоже, что ни один из мужчин не стал
жертвой руки другого, поскольку одежда каждого из них не взъерошена. Один из них
лежит на полу у окна; другой найден растянутым
через стол в комнате.

Вслед за этими ранними бюллетенями приходят другие из Филадельфии, Сент-Луиса
и Бостона, последовательно объявляющие о загадочной смерти президента
Национального транспортного фонда Фосбека, капитана Блада из
пароходной ассоциации Сент- Луиса и бывшего судьи Верховного суда США Элиаса
М. Тернер из Массачусетса.

"Президент Фосбек встретил свою смерть во время инспекции
нового здания электростанции своей компании в западной части города. Вместе с ним
были его личный секретарь и незнакомец из Нью-Йорка, которого он
брал с инспекцией. Секретаря отправили на поиски
управляющего электростанцией. Он вернулся и обнаружил президента
Фосбека и незнакомца в агонии смерти на полу возле
большой динамо-машины. В руке незнакомца была зажата трость. Эта трость была
одной из тех, что обычно делают в исправительных учреждениях. Это были кожаные
кольца, натянутые на стальной стержень »

. Вышеупомянутая депеша размещена на доске объявлений, за ней следуют следующие
детали:

« Как только приехали госпитальные хирурги и электротехники,
они решили, что трость, должно быть, соприкоснулась с смертельный
текущий; и что в этот момент Сталь и незнакомец стояли
на металлическом полу, который представлял собой идеальный проводник. «Смерть
капитана Блада была даже более поразительной, чем смерть президента Фосбека».

В компании с недавно назначенным суперинтендантом
элеваторов, из которых капитан имел монополию, он спустился в
трюм парохода, который принимал груз пшеницы на
элеваторе Большой Тройки. Едва эти двое были под палубой, как по какой-то
необъяснимой ошибке инженер получил сигнал открыть огонь.
На двух пленников обрушилась лавина золотого зерна. Из
трюма раздался испуганный крик, а потом только звук несущейся
струи зерна.

«Двигатель был включен, и цепь ковша начала забирать
зерно; но было уже слишком поздно. Когда были обнаружены тела людей, они
были искажены в агонии смерти. Удушье стало
для них запоздалым облегчением».

Этот бюллетень добавляет волнения публике. Пока люди
читают статистику, в которой рассказывается о серии странных смертей людей
такого национального значения, как Фосбек и капитан Блад,
из Бостона приходят новости о том, что в Бруклине,
пригороде этого города, было совершено двойное убийство .

Бывший председатель Верховного суда США Тернер и его друг,
который навещал его в его загородном доме, были атакованы разбойниками.
когда они гуляли по полосе леса и были повешены
на деревьях. Сколько денег получили дорожные агенты, неизвестно.
Справедливость никогда не была в привычке носить любые крупные суммы. Что касается
денег, которые мистер Бертон, его друг, мог иметь при себе,
невозможно было установить.

«Верховный суд, Сенат и трое руководителей
страны - это довольно большая игра», - замечает один из собравшихся.

«Будет хорошо, если на этом все закончится», - говорит другой.

«Это приведет к резкому спаду" Industrials ", - замечает толстый,
гладкий, хорошо одетый мужчина.

«Да», - отвечает голос у его локтя, - «возможно, что
рынок находится в нижней части большей части этого. Я бы не стал доверять этим брокерам.
Они убили бы полк , чтобы получить шквал на рынке , если они были
короткими «

Толстяк, который , случается, биржевой маклер, говорит не больше.

» Получить Ер EXTRA, все шесть миллионеры убиты; получить Ер EXTRA! «кричат
на газетчиков.

„Сделать это семь,“кричит грубый голос из самого сердца массы
человечества.

И семь это должно быть.

Бюллетень вырубаются для нового уведомления.

» Спорим , ты это - на этот раз банкир »
, - шутливо говорит бухгалтер, бросивший свой стол, чтобы узнать последние новости.

« А, теперь это будет мертвый сапожник », - смеясь, восклицает курьер.
мальчик, который слышал реплику бухгалтера.

По странному совпадению имя, которое появляется в следующий момент, -
это Генри Хиде, глава кожевенного фонда. Грубая шутка
мальчика оказывается слишком правдой.




ГЛАВА XXV.

БОЛЬШИЕ НОВОСТИ В ОФИСЕ JAVELIN.


В редакциях газет даже больше ажиотажа, чем на
улицах. Редакторы не одобряют ужасающих новостей, которые
приходят из каждой части похвалы.

Как донести новости до людей? - вопрос, на
который не может ответить старейший журналист.

Выбирая главную черту ужасных новостей дня,
рассматриваться? Тот факт, что поразительное количество убийств или
несчастных случаев одновременно унесло смерть нескольких десятков ведущих
людей страны, сам по себе имеет беспрецедентную важность.
Но конца не видно. Каждые полчаса приходят вести о
смерти и убийствах.

Однако особенность новостей состоит в том, что каждый раз,
когда убивают банкира, владельца шахты или финансиста, злодей
совершает самоубийство. На что это указывает? Является ли это согласованным шагом со
стороны некоторого общества; или это результат необъяснимого
фаталистического явления?

Как только решение по этим вопросам принято, и редакторы
учитывая их приказы по составлению статистов, было получено некое сообщение
о смерти железнодорожного магната или главы какого-либо из крупных
трестов. Необходимость изменения формы бумаги
является настоятельной. Мысль о том, что
новости о конкурентах могут быть опубликованы, заставляет измениться.

Экстра вечерних газет выходят каждые полчаса.
Волнение на улицах превосходит даже в те дни , когда отчеты
о наших войнах были все поглощающей темой.

В нынешнем бедствии люди не знают, что и думать. Некоторым
очевидно, что современный джаггернаут за границей; другие считают, что
заговор доводится до его кровавого исполнения.

Невозможно
составить более точного представления о смятении общественного сознания , чем изучение действий в редакционных залах
великой нью-йоркской газеты Javelin.

Редакция этой газеты состоит из самых умных
журналистов; мужчин, которые заслужили признание в своей профессии благодаря
своей способности обращаться с новостями дня таким образом, чтобы
удовлетворять запросы публики.

В большом репортерском штабе - мужчины, привезенные из
разных городов; каждый умеет собирать новости и преподносить их в
наиболее интересной форме.

В композиторской комнате сидят шестьдесят самых опытных линотипистов.
машины, готовые записывать слова, выпадающие из карандашей
писателей.

Еще другие люди сидят за печатными станками, ожидая, чтобы привести
в движение огромные механизмы , чтобы излить поток из ста тысяч газет в час.

Все готовы выпускать новости с безошибочной точностью и
невероятной скоростью.

Из года в год рутина публикации претерпевает
. Теперь один человек, получивший повышение или уволенный, освобождает должность,
которую немедленно замещает человек, следующий в очереди на повышение.
Оборудование офиса никогда не закупоривает. Но в эту ночь смятение заменяет
систему.

Достигается кризис в истории газеты. Руководители
все отделы присутствуют, вызванные телеграммой или
телефоном. Они готовы действовать. Однако сигнал к действию откладывается.

Выпуск утренней газеты - совсем другое дело,
чем выпуск вечерней газеты.

Утренняя газета должна содержать "_news_" в своем первом выпуске, если
она должна доходить до отдаленных точек зрения ; если даже дойти до подмосковных
городов. В этих городах проживает самый большой процент читателей
. Они будут интересоваться последними и наиболее полными новостями. В
вечерних газетах дают торопливые счета событий, которые перемешивая
страну. Для получения полной информации читатели полагаются на утро.
документы. Газета, не удовлетворяющая их требования, потеряет
популярность.

Итак, главный редактор и владелец Javelin находятся в
затруднительном положении.

«Сейчас 1.30», - говорит главный редактор, сверяясь с часами.
«Если мы хотим получить бумагу, мы должны запустить печатные машины». "Что такое
лидер?" - тревожно спрашивает хозяин.

"Общий обзор раненых; краткое изложение результатов
объявления о внезапной смерти такого большого количества высокопоставленных деятелей. За
ним следует рассказ о гибели шести сенаторов. Заголовок проходит
через страницу. Заголовок гласит «Смертельная жатва, тридцать шесть!»

Производители, железнодорожные магнаты и множество мультимиллионеров ».«

Мы не можем рассказать все в строке или в одном издании, - замечает
владелец, - поэтому я думаю, что «идти в печать» безопасно ». Неужели ничего
важного не упущено? »

Прежде чем дать ответ на этот вопрос, редактор телеграфа выбегает
из-за стола, размахивая листком бумаги.

« Держите прессу! »- восклицает он.« Вот самая важная новость. Генеральный прокурор
США Брэдли был убит, когда
покидал свой офис.

"Человек, убивший его, не предпринял никаких попыток к бегству, но, ожидая увидеть,
что три выстрела в упор в генерального прокурора
выполнив свое дело, он намеренно повернул пистолет против себя. Он
приставил его к своему правому виску и выстрелил, упав замертво на своем пути ».

« Подожди; подожди! »- кричит главный редактор.« Ни слова не говори »
.

Обращаясь к ночному редактору, он говорит:« Надо будет поменять
первую страницу. Придется возглавить новую главу, и главная история должна
будет рассказать об убийстве генерального прокурора. Эта новость является
национальной. Думаю, мне лучше пойти в пресс-центр и сделать эту работу
самому. Пресса начнется через двадцать минут, если вы скажете мне
«Давай!» »

« Давай », - лаконичный ответ.


подвал, где расположены прессы, бежит начальник. Он приступает
к работе с поразительной скоростью и спокойствием. Первая
страница помещается в составной стол и открывается форма. Строки
заголовка удаляются, а копия, которую редактор выводит
на страницу по дюжине слов за раз, мгновенно настраивается и помещается на место.

За восемь минут форма настраивается, и стереотипы получают ее в
свои руки. Спустя три минуты пресс-секретарь получает стереотипную табличку.
Через минуту пресс уже в движении.

Получив первые полдюжины экземпляров издания, мокрые от печати,
редактор мчится обратно в свой офис.

В его отсутствие ничего поразительного не сообщалось. Он дышит
вздыхает с облегчением и в изнеможении опускается в кресло.

За несколькими столами мужчины пишут специальные части новостей. В одном
рассказывается о поразительных убийствах, в другом - о необычных происшествиях,
жертвами которых стали десятки известных людей.

Странную историю о повешении бывшего судьи Верховного суда
пишет один из спортивных репортеров;
убийство шести сенаторов является темой другого специального писателя.
Все заняты.

Шанс, который всегда выпадает молодому репортеру, близок. Ему
поручается важная работа по написанию истории гибели
пяти железнодорожных магнатов. Его лицо - исследование. Это алый и бисер
пот бежал по его щекам.

Даже переписчики осознают тот факт, что проходит ночь необычного значения
, и они несут копию, не вызывая их. Мальчик стоит
рядом с каждым репортером и бежит со страницами к столам, где
читатели сканируют их и пишут заголовки; это не ночь,
когда текст внимательно читают и «сокращают». Все новости, и
ответственность за точность написания лежит на головах
репортеров.

Вокруг доски объявлений на Ратушной площади собралась толпа от
ста пятидесяти до двухсот тысяч человек.

Забывается позднее время. Мужчины и женщины выдерживают
холодные часы поздней ночи и раннего утра в ожидании новостей. Там
является постоянно варьируя поток , проходящий перед офисом _Javelin_.
Рано днем ;;полиция взяла под контроль улицы и
заставила людей продолжать движение. Есть опасения, что беспорядки
начнут бунт.

К счастью, первая из злополучных телеграмм дня была
получена после закрытия бирж. Это предотвратило панику.
Брокеры и банкиры с ужасом принимают новости; они боятся
открытия завтра. Многие из них находятся в толпе с тревогой и
ждут дальнейших подробностей гибели контролеров железнодорожных
и промышленных складов.

В полночь бюллетень объявляет, что сенатор Баркер, который
до недавнего заседания был стойким сторонником биметаллизма, а
затем проголосовал за золотой элемент, был найден убитым в своем
роскошном доме в Лейквуде, штат Нью-Джерси. также был
убит, очевидно, потому, что пытался спасти своего работодателя. Оба
получили ножевые ранения.

После этого публикуются только новости подтверждающего характера. В нем
рассказывается о развитии национальной волны смерти. Кроме того, он
начинает давать первую положительную информацию о том, что большинство
смертей было результатом заговора.

Либо на теле каждого из убийц, либо в его эффектах были
нашел документы, убедительно доказывающие, что мужчины действовали согласованно. Хотя
фразеология каждой из букв отличается, есть сходство,
которое становится очень очевидным при их сравнении.

«Я сдержал свое слово. Мир рассудит, был ли я оправдан», - написано
на одном из самоубийц.

«Если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его» - вот все, что написано на
другой карте .

«Часть не больше целого», -
гласит надпись на карточке, которая находится в нагрудном кармане человека, убившего Сахарного
Короля.

Когда известие об убийстве генерального прокурора доводится до сведения
людей, возникает реакция в духе масс.
непосредственно вокруг бюллетеня _Javelin_. Ранее они
получали уведомления с выражением удивления. Теперь все понимают,
что сама нация в опасности.

«Это еще один заговор Суратта», - говорит один человек другому.

"Дойдет ли до президента?" - это вопрос, который мужчины не осмеливаются задать,
хотя и думают.

«Это не работа чудаков, вы можете на это положиться», - замечает
детектив из центрального офиса, имеющий репутацию проницательного. Его
сослуживец, который стоит на шаг впереди него, оборачивается и спрашивает,
не думает ли детектив, что он сможет сбить банду.

"Если я займусь этим делом, я не буду тратить много времени на поиски
обычные мошенники, «отвечает детектив.„Это будет моя цель , чтобы раскопать
общество недовольными.“

В другом месте партия клубных людей, которые приходят в центр города с их
Пятой авеню прибежища, стоят обсуждения страшных событий.

» Do Вы помните ту ночь, когда здесь пришло известие о том, что Линкольн
был застрелен? "- спрашивает патриархальный житель Нью-Йорка столь же древнего
гражданина.

" Действительно, помню. Мы с тобой были в саду Нибло, не так ли? »

« Верно. Странно, что история повторяется; и что
мы должны быть вместе сегодня вечером? »

« Есть большая разница между убийством Линкольна и этой
серией преступлений », замечает один из молодых людей. "Этой ночью или
скорее будничная работа предназначена для всех слоев населения. Очевидно, что
это атака на столицу. И необъяснимая часть новостей заключается в том,
что во всех случаях убийцы обманывали виселицу ».«

Давай, двигайся туда », - грубо кричит полицейский.

« Привет, Мейсон! »- кричит один из членов клуба, толкая его. путь в
сторону полицейского.

"О! - Здравствуйте, мистер Кастор, - уважительно говорит синий мундир.

- Мейсон, это мои друзья; мы хотим постоять здесь несколько минут.
Все в порядке, не так ли? »

« Конечно, все в порядке. Я думал, что вы были большой частью праздной
толпы, сэр, и у нас есть приказ держать всех в движении.


Мейсон был назначен на службу под влиянием Clubman.

Полицейский, отворачиваясь от своего патрона, пробирается сквозь толпу
и заставляет мужчин и женщин «двигаться дальше».

"Нет ничего лучше, чем иметь друга в суде, а?" смеясь, плачет один из
друзей мистера Кастора.

«Именно этот обычай привилегий и стал причиной этого бедствия», -
трезво замечает философ группы.

В этот момент у подножия статуи Франклина вспыхивает бунт; а
крики и проклятия людей, которых избивает полиция, вызывают
трепет в толпе.

Люди, находящиеся на окраине колеблющихся тысяч, начинают отступление. Их
действие быстро имитируется.

Члены клуба решают, что они видели все, что им нужно от толпы.
Но выбраться отсюда непросто.

"Что вы ищете?" грубо усмехается из трущоб. И
его рука разворачивается и бьет первого мужчину по лицу. Похоже,
это повод для дюжины хулиганов напасть на группу хорошо одетых
мужчин.

Двое полицейских, которые стоят рядом, приходят на помощь отрядам и
уводят их в безопасное место. Оттуда туристы с радостью
направляются в город.

Машины скорой помощи из больницы на Гудзон-стрит отвезут в участок четверых участников беспорядков
, избитых ночными дубинками полиции.
жилой дом. При обычных обстоятельствах заключенных отправляли в
больницу; но инспектор полиции, который находится на месте происшествия, считает
целесообразным отвезти их в здание вокзала.

Угрюмая толпа молодых людей с соседних улиц следует за
машинами скорой помощи, выкрикивая проклятия в адрес полицейских, производивших
аресты.

Стрелки на часах на куполе мэрии указывают на 2.15 AM. Телеги

новостей прокладывают себе путь через море человечества.
Утренние газеты продают неусыпно бдительные газетчики. Тем не менее
люди остаются.

Толпа
жаждет события более серьезного характера, чем любое из предшествующих . Аппетиты мужчины или группы людей одинаковы;
если его кормить до насыщения, он не может противостоять желанию избытка.

«Подождем еще одной сводки», - предлагает пожарному инженер.

«Хорошо, мы можем остаться до 2.30. Это даст нам время добраться до
здания».

До истечения пятнадцати минут все мысли о работе в машинном
отделении улетучиваются из их головы.

Первый бюллетень, объявляющий весть о восстании Уилкса-Барре,
размещен «Джавелином» в 2.35. С этого момента толпа
в мэрии увеличивается. Никто, кто может оказаться в пределах досягаемости доски, не
думает уходить. В ожидании
подробностей знаменательных событий есть тонкое очарование .

На рассвете вечерние выпуски дневных газет, содержащие новости о
сверхъестественных событиях часа, выходят на улицу. В этих
газетах
публике дается первое представление о полном размахе нанесенного магнатами удара . Звено за звеном выстраивается цепочка
доказательств того, что несчастные случаи и убийства - каждая часть общего и
согласованного движения.

"Мученики или убийцы?" Это вопросительный заголовок, который появляется
в каждой газете.

События последних двадцати четырех часов не имеют аналогов, и
люди не осмеливаются делать поспешные выводы. Провозглашение сорока агентов
Синдиката Уничтожения мучениками может привести к мгновенному восстанию
анархический элемент. Объявить их убийцами может иметь тот же
эффект. Страх побуждает людей занять консервативную позицию, они ждут
полных доказательств, прежде чем вынести вердикт.

Они не знают, что Харви Труман отстаивает справедливость
и права толпы в Уилкс-Барре.

Дело сейчас находится в руках широкой общественности в качестве присяжных.

Скоро будет вынесен вердикт, который потрясет мир.

Этот вердикт будет вынесен в Уилкс-Барре.




ГЛАВА XXVI.

НА УИЛКС-БАРРЕ.


Когда первые известия об Акте уничтожения доходят до
штаб-квартиры Партии независимости , Труман отправляется с важной миссией:
конференция с Американской лигой матерей за отмену детского
труда. Считается, что эта Лига может влиять на десятки тысяч
избирателей.

Телефонный звонок от Бенсона возвращает Трумана в штаб. По
дороге в город он слышит на улице громкие крики.

«Получи больше! Все о крупных убийствах!» газетчики звонят
перед штабом. Труман покупает газету. Он читает об
убийстве в Центральном парке. «Это досадный случай», - говорит он
наполовину вслух. «Люди будут больше доверять утверждениям
магнатов о том , что есть анархисты, работающие над срывом правительства».


прямо из офиса _Javelin_ по специальному проводу.

Он так же игнорирует истинное состояние дел, как и любой другой народ.
Что думать о полномасштабном уничтожении ведущих магнатов -
для него загадка.

  "УИЛКС-БАРРЕ, Пенсильвания, 13 октября.

  Горман Парди был убит в своем доме в 2 часа
  дня Карлом Мецом. После стрельбы в Парди Мец покончил
  жизнь самоубийством. Немедленно приезжайте в Уилкс-Барре. Горняки
  угрожают" разграбить дворцы на эспланаде. Этель в
  большой опасности. МАРТА ".

Эта телеграмма передается Труману. Он читает это; перечитывает. Перед ним
мелькает полный смысл. Он знает характер шахтеров; знает
что есть элемент, который воспользуется любой возможностью
для совершения актов насилия. Он изображает Этель в своем доме, осажденном
толпой шахтеров.

«Я должен немедленно добраться до Уилкс-Барре», - заявляет он.

«Г - н Бенсон, вы телефон к межгосударственным железной дороги и спросить , когда
следующий поезд уходит для Уилкс-Барре? Если не один в пределах
часа, спросите, можно заниматься специальной. Я должен достичь
Wilkes- Барре как можно скорее.

«Вот, прочти это, - и он передает своему секретарю телеграмму.

- Отправь это сообщение Марте Денсмор. Обращайтесь к нему: «Сестра Марта,
семинария по уходу за горой Хоуп, Уилкс-Барре, Пенсильвания, я уезжаю в Уилкс-Барре.
однажды.' Если вы можете узнать время отправления поезда, укажите это в
сообщении Марте. «

Через пять минут Бенсон возвращается, чтобы сообщить Труману, что Keystone
Express отправляется в 15.30. Это дает Труману тридцать минут, чтобы
успеть на поезд. Он торопится. на улицу и запрыгивает в такси ».

Езжайте на паром на Двадцать третьей улице как можно быстрее. Я дам
вам дополнительный доллар, если вы сделаете четырехчасовую лодку, - говорит он таксисту
.

- Хорошо, мистер Труман, - отвечает человек, узнавший народного
кандидата. - Вы получите лодку. . Не беспокойтесь об этом ».

Такси трогается с Двадцать третьей улицы и Бродвея.
Двадцать четвертая улица. Затем возница подгоняет лошадь. По Одиннадцатой
авеню проезжает товарный поезд. Это задержит Trueman на пять
минут. Он выпрыгивает из кабины.

«Мистер Бенсон заплатит вам», - кричит он таксисту. Поезд движется по
улице с небольшой скоростью.

Трумен запрыгивает на машину, перелезает через нее и прыгает на улицу. Он
бегом бежит к переправе.

Проходя мимо привратника, он бросает серебряную монету за проезд на пароме
и бросается к лодке. Через полминуты лодка выходит из
слипа. Когда он входит в поезд, Труман садится в
дымящуюся машину. Человек рядом с ним читает допоздна,
купленные им на Кортланд-стрит.

Оглядываясь через плечо мужчины, Труман читает о гибели
финансистов, государственных деятелей, промышленников. Все постигли внезапную и насильственную
смерть, и в каждом случае объявляется о самоубийстве или
несчастном случае неизвестного спутника жизни.

Под заголовком из семи столбцов, напечатанным красным, находится наводящий на размышления абзац. Он
спрашивает, может ли волна уничтожения иметь какое-либо отношение к
Комитету Сорока. И как бы отвечая на допрос утвердительно,
абзац заканчивается следующими словами:

"На карточках шести мужчин, тела которых были обнаружены вместе с
убитыми мультимиллионерами, ссылка на Комитет Сорока сделана в
упор. Один утверждает: «В будущем высокомерные капиталисты не будут
насмехаются над протестами комитета народа. Как
совещательный орган Комитет Сорока был бессильным; как мститель за
угнетенных, он никогда не будет забыт ». На другом есть странная
надпись: «Когда анархия кажется неизбежной, наберитесь мужества, потому что честный
лидер избавит вас от беды».

«Есть две карты, которые цитируют прямо из Священного Писания:« Нечестивый
в своей гордости преследует бедных; пусть они будут взяты в уловках,
которые они вообразили ». Это дает мотив, который придал
убийце Сахарного короля смелость совершить двойное преступление. Он был
религиозным фанатиком. Имя Джорджа М. Уотсона было написано на спине.
карты. Это имя одного из Комитета Сорока.

«Другая карта гласит:« И истребление преступников и
грешников _существует_ вместе, и оставившие Господа погибнут
».

Вот вопрос, который заставляет задуматься Трумена. Он знает каждого члена
Комитета Сорока; это люди, которые не примут участие в
подлом преступлении.

Но следует ли рассматривать это ужасное уничтожение в свете
обычного преступления?

«Мец - член комитета». Труман решает эту мысль на
несколько минут.

Поезд едет быстро;

могут быть сформированы. Только когда будет достигнут Трентон, Труман узнает
о смерти других выдающихся людей.

Он покупает газету и возвращается на свое место. В этом дополнении содержатся подробности
угрожающего восстания в Уилкс-Барре и заявление о том, что
Комитет Сорока превратился в Синдикат
Уничтожения.

Когда поезд достигает Филадельфии,
на борт садится батальон государственной милиции . Командующий майор получил указание явиться к
шерифу округа Люцерн. Это значит, что ополчение будет передано
магнатам.

Когда поезд собирается покинуть депо, телеграмма поступает в
диспетчерской, что вызывает задержку. Грузовой состав подразделения Wilkes-Barre
сошел с рельсов. Требуется аварийный поезд. После
отправления аварийного поезда экспресс отходит. Авария
произошла в тридцати милях к востоку от Уилкс-Барре. Это приводит к тому, что Keystone
опаздывает на два часа.

Во время вынужденного ожидания Труман сокращает время, телеграфируя в
Нью-Йорк. Он получает от Бенсона последние подробности новостей; он
осознает всю важность ужасного искупления. Комитет Сорока
пришел к выводу, что он должен встречать силу силой. Это был
шаг, который Труман никогда бы не одобрил. Он понимает, что
оскорбление действий комитета будет помещено на него. Он
был связан с комитетом; был единственным кандидатом, которого он
поддержал. И, несмотря на все это, он абсолютно ничего не знал о его
намерении осуществить полное уничтожение.

«Кто поверит, что я не сообщник?» - спрашивает он себя.

«У меня есть только один способ очистить свое имя от такого обвинения. Я должен выделиться
как поборник рациональных действий. Я должен объединить людей, тех,
кто знает меня и кто будет подчиняться моим желаниям, чтобы они объединились для подавления анархии».

По мере того, как эта мысль формируется, слова на карточке одного из членов
комитета навязываются Труману: «Когда анархия кажется неизбежной,
наберись храбрости, честный лидер избавит тебя от беды ». Есть ли
в этих словах что- то пророческое?

На поездах, которые вынуждены останавливаться в
задней части экспресса , прибывают подкрепления . Один из новоприбывших - часть печально известного
Полиция угольной и железной промышленности. Поскольку эти люди знакомы с горнодобывающим
районом, шериф Люцерна просит, чтобы они были помещены на
Keystone и проехали первыми. Это требование выполняется. Когда
поезд тронется с места, после того, как путь будет очищен, триста
пятьдесят сотрудников угольной и железной полиции поменялись местами с
ополченцами.

Судя по невоздержанной речи мужчин, Труман предвидит, что
Конфликт между горняками и полицией будет кровавым. Он
решает держать два тела отдельно друг от друга, если что-либо в его силах
может повлиять на этот результат.

С наступлением сумерек поезд достигает отметки в десять миль, ведущей
в Уилкс-Барре. Мощный двигатель выкладывается на полную
мощность и начинает подъем со скоростью пятьдесят миль в час.

«Мы займемся делом через пятнадцать минут», - замечает один из сотрудников угольной
и железной полиции, вынимая винтовку из-под сиденья.

«Слава Богу, нам не нужно вставать и получать дождь из палок и
камней, как это делала милиция в былые времена. Теперь у нас есть право на нашу
сторону, и мы можем стрелять, не дожидаясь расстрела», утверждает
клерк, страдающий диспепсией, который бросил свой рабочий стол из-за «дневной стрельбы».




ГЛАВА XXVII.

Сестра Марта избавляется от спокойствия.


Когда весть об убийстве Гормана Пурди достигает рудников,
радость шахтеров и их семей становится неприкрытой. Они чувствуют,
что рука мщения поднята против человека, который причинил
им столько дней страданий.

«У дьявола новый рекрут», - говорит мускулистый шахтер.

«Ад слишком хорош для такого человека, как Парди», - заявляет другой.

Во всем Уилкс-Барре ни мужчина, ни женщина, кроме тех, кто живет под
крышей Угольного Короля, не могут выразить ни слова жалости.

Сестра Марта молчит; она потрясена новостью; но даже в ней
сердце нет места для сочувствия Магнату. Ей приходит
в голову мысль, что Этель понадобится утешение. Этель Парди - женщина, которая
затмила сестру Марту в сознании Харви. Не следует думать, что
Марфа забыла об этом; тем не менее, это не мешает ей поспешить
на место. Она находит Этель на грани истерии.

Под успокаивающим влиянием Сестры Милосердия самообладание Этель
восстанавливается.

"Что будет со мной?" - в отчаянии спрашивает она. «Как мне смотреть в лицо
миру? У меня есть богатство, но восстановит ли оно моего отца?»

«Имей веру, моя дорогая, и ты найдешь облегчение своих проблем».

Марта молится с дочерью покойного магната. Они на коленях
в роскошной спальне люкса Этель, когда внезапно
входит слуга .

«О, мисс Парди, спасайтесь бегством», - кричит горничная. «Шахтеры
идут сжечь дом».

Этель испускает крик ужаса.

"Покинуть комнату!" Сестра Марта приказывает. И испуганный слуга
удаляется.

«Не тревожься. Я останусь здесь, и шахтеры не причинят тебе
вреда. Они любят меня и будут подчиняться мне».

Этель сжимает руку своего защитника и приседает у ее ног. Стук
в дверь пугает двух женщин. Сестра Марта сохраняет
свои способности; Этель теряет сознание.

«Войдите», - зовет сестра Марта.

Входит дворецкий.

«Я пришел сообщить вам, что шахтеры направляются к
дому. Они поклялись разграбить его. Что нам делать?»

«Кто вам сказал, что сюда собираются приехать шахтеры?»

«Я только что получил предупреждение из офиса,
позвонил один из служащих . Он сказал, что суперинтендант едет сюда, но,
вероятно, его отключат».

Страх предвосхитил реальную тенденцию развития событий. В
шахтеры параде по улицам , но не сформулировали никакого определенного
плана атаковать Парди дворец.

Прибывает суперинтендант Джадсон и берет на себя ответственность за дом. Он приносит
определенные известия о намерениях горняков. Они склонны требовать
тело Карла Меца, чтобы устроить его публичные похороны. «Мы никогда не
сможем предотвратить насилие», - заявляет он.

«Вызвали полицию и милицию, но
до их прибытия будут часы ».

«Если бы здесь был кто-то, кто мог бы усмирить толпу, пока не
придут войска ; нет никого, к кому они будут прислушиваться».

«Возможно, я смогу их усмирить», - предлагает сестра Марта.

«Вы можете попробовать», - говорит суперинтендант, внимательно разглядывая ее. «Вы
известны как друг шахтеров; они могут уважать ваши желания».

Внутренне он сомневается в ее способности сдерживать толпу; он даже чувствует, что
она может столкнуться с физическим насилием в их руках. Но его природа такова
мало того, что он готов принести ее в жертву, если это будет держать шахтеров в
страхе в течение часа.

«Я постараюсь оставить их в городе», - уверяет его сестра Марта, уходя
. Достигнув центра города, сестра Марта встречает нескольких
горняков. К ней подходит женщина и шепчет:

«Они послали за полицией. Работа будет сделана до того, как они приедут
».

"Какая работа?"

«Да ведь мы собираемся устроить Мецу достойные похороны. Он умер за нас. Он
сказал в письме, - умер, чтобы освободить нас от Парди».

"Когда ты собираешься потребовать тело?"

«Этим вечером, когда рудники и магазины закроются. Мы все соберемся вместе,
и тогда шериф не сможет нас остановить».

К Марте приходит вдохновение. Она спешит на телеграфную станцию ;;и
отправляет сообщение Труману, призывая его к Уилкс-Барре.

«Если он только доберется сюда раньше полиции или войск, он сможет предотвратить
неприятности», - утешает ее мысль. Час, который проходит до
того, как она получает известие о том, что он прибудет на Keystone Express, кажется
вечностью.

Зная, что Труман прибудет в пять часов, она
вздыхает с облегчением. Она снова смешивается с толпой, заполняющей
улицы. Она ходит туда и сюда, умоляя мужчин и женщин
воздерживаться от того, о чем они потом пожалеют.

Полдень продолжается, и по городу ходят слухи, что
Губернатор вызвал Государственную гвардию, волнение нарастает.

В четыре часа сестра Марта слышит, что шахтеры решили
разбить экспресс, поскольку он везет полицию угля и железа.

Эта новость приводит ее в ужас. Сможет ли она сказать им, что Трумен едет в этом поезде
и надеется, что его прибытие будет эффективным? Нет, он должен прийти неожиданно.

Заговор с целью крушения поезда должен быть разгромлен.

Она спешит к дому одного из шахтеров, который, как она знает, будет
сочувствовать любому движению, имеющему целью уничтожение
полиции. Два его сына были застрелены во время резни в Хэзлтоне. Один из
молодых людей скончался от полученных ран. Другой -
признанный инвалид.

Достигнув коттеджа шахтера, сестра Марта обнаруживает, что ее интуиция
верна. Генри Ослинг рассказывает своему сыну план мести.

«Мы уничтожим старую партитуру сегодня вечером», - говорит он. «Когда
экспресс пойдет на подъем, мы отправим ему тонну райского порошка
».

"Как он взорвется?" спрашивает сын.

«Как? Почему, по столкновению с двигателем».

«Но может и не сработать», - предполагает инвалид. «Вам лучше
использовать динамит. Нет! Это тоже не пойдет

». Используйте нитро. Вы можете получить его из шахты Хортона. Они должны использовать его
там, чтобы взорвать доску ».

« Вот что мы сделаем, сынок ».
тогда вы сможете встать и танцевать, потому что полиция будет разнесена на куски ".

Сестра Марта не ждет дальнейших подробностей. Ее план действий
определен. Она знает каждый фут в горах. Короткий
путь ее приведет в дом вдовы Браун. Эта женщина сделает
все на свете для Харви Трумана. Она поможет сестре Марте
спасти поезд, потому что тем самым она спасет жизнь Трумэна.

Вдова дома. В двух словах Марта говорит ей, что она должна сделать,
чтобы спасти жизнь мужчин, которые спасли ее мальчика и ее самого
от шерифа.

«Тебе нужно дважды просить меня помочь тебе?» - кричит женщина. «Я бы лечь
на рельсы. и пусть машины переедут меня, если это защитит мистера
Трумен. «

Марта и ее союзник начинают долгий путь. По дороге они обсуждают
способ, которым они могут сходить с рельсов с помощью нитроглицерина.

« Мы поставим камни на трассу », - предлагает сестра Марта.
шахтеры увидят нас; "возражает вдова," не будет темно, когда
прибудет поезд ".

" Я слышал, шахтеры сказали, что поезд опоздает. Груз был сбит с
пути к востоку от Мэтьюза, и аварийная бригада уже работала, - продолжает Марта
.

Когда спасатели прибывают на путь, они понимают, что в спешке
они не позаботились принести фонарь, единственное, что может для подачи
сигнала на поезд, поскольку теперь перед ними стоит дилемма. Если они поставят
груда камней на рельсах, поезд может достичь этой точки раньше, чем
вагон разрушения, и в этом случае препятствие вызовет
крушение поезда.

Дорога проходит вдоль склона горы.

С одной стороны путей скалы возвышаются отвесной стеной; с другой
- крутая насыпь, местами почти такая же крутая, как
скалы наверху.

«Нам придется расстаться», - советует Марта. «Вы идете вверх по рельсам. Нет, я
пойду вверх, а вы вниз. Если это возможно, вы должны остановить поезд. Я
подожду до последнего момента, а затем поставлю камни на рельсы. Когда вы
увидите мистера Трумана, скажи ему, чтобы он спешил в дом Парди, потому что Этель в
большая опасность. Скажи ему, что я буду там, чтобы помочь ему умиротворить
шахтеров ».«

Но ты никогда не сможешь навалить достаточно камней на рельсы, чтобы остановить машину »,
- сочувственно говорит вдова Браун, глядя на хрупкую фигуру перед собой.

« Не бойся. Я могу делать свою часть работы. Бог даст мне силы.
И вы, Он также будет направлять вас. Пойдемте, давайте приступим к нашей работе ».

С прощальным благословением сестры Марты вдова спешит по
тропе. Она может различить станцию ;;на пять миль ниже в начале
десятимильного подъема. Эта станция - ее цель. она сможет добраться до него
до прибытия экспресса, жизнь Харви Трумана и
всех пассажиров будет спасена.

Характер миссии дает ей силы преодолевать неровное
полотно дороги с невероятной скоростью. Ее взгляд устремлен на станцию, которая на
мгновение становится все более и более нечеткой; она знает, что если
поезд тронется с места, она увидит фару. Ее губы двигаются в
четкой молитве, чтобы она не видела света. Она настолько поглощена
мыслями о том, как остановить поезд, если он проезжает мимо
станции, что не видит водопропускного моста. У моста
земляное полотно оканчивается, и эстакада переносит рельсы на расстояние
пятнадцать ярдов. Водопроводная труба пересыхает девять ртов в год, и
только весной бушует горный поток.

Вдова Браун бросается на эстакаду. Ее шаги не регулируются
галстуками, и она почти мгновенно падает между ними. Ее руки хватаются за
поручни с обеих сторон; но у нее недостаточно сил, чтобы поддержать
себя. С мучительным криком она падает на двадцать футов на неровные
камни внизу. Ее голова ударяется о камень, и она лежит неподвижно.

Проходит несколько минут; затем она приходит в сознание. При попытке
встать она обнаруживает, что ее лодыжка растянута. Несмотря на мучения, которые это причиняет
ей, отважная женщина изо всех сил пытается вернуться на трассу. Сейчас
совсем темно, и она понимает, что поезд должен прибыть через несколько
минут. Она не может добраться до станции. Но она еще может остановить поезд у
водопропускного моста.

Раздается длинный пронзительный свисток. Это знакомый сигнал Keystone
Express.

Несмотря на острую боль, причиняемую ей на каждом шагу, вдова
карабкается по камням.

Когда она достигает дорожного полотна, экспресс грохочет по эстакаде. С
криком отчаяния она падает на землю.

Сестра Марта играет роль героини на полторы мили
выше по ступеням. Она разместилась там, где может наблюдать за
станцией и вершиной горы.

На обочине трассы она собирает дюжину валунов, самый тяжелый из которых она
может переместить. Она решает поставить их на рельсы, чтобы сорвать вагон,
который шахтеры должны отправить вниз по склону, чтобы разрушить поезд.

"Будет ли вдова Браун остановить экспресс?" Марта спрашивает себя снова и
снова, по мере того как проходят ужасные минуты ожидания. «Возможно, мне следовало
пойти по пути, вместо того, чтобы послать ее».

Сквозь тьму луч света сияет с вершины
горы.

«Шахтеры готовы. Что мне делать?»

Вместо ответа ей в уши доносится свист поезда.

Она колеблется, затем с энергией, рожденной отчаянием, она начинает
складывать камни на дорожку. Рваные края порезали ее нежные пальцы.
Она работает, не обращая внимания на порезы и синяки.

Все выше и выше поднимается пирамида.

Лишь однажды она бросает взгляд на рельсы, чтобы увидеть поезд. Это здорово
фара выглядит как маяк. Он приближается все ближе и ближе.

"Они завели машину?" - недоумевает Марта. Она слышит грохот
поезда, но не слышит ни звука с дороги наверху.

«Поезд первым доберется до этого места», - громко кричит она. «Шахтеры
ждут, когда он приблизится к ним».

Под влиянием внезапного порыва она бежит по дорожке на расстояние в
сто ярдов. На ближайшей
к горе стороне трассы лежат скалы .

Один, два, три больших камня она ставит на трассу.

До нее доходит слабый возглас.

«Они завели машину», - истерически смеется она.

«Это не повредит Краеугольный камень. Нет, на этом он остановится».



Она знает, что эти валуны - плохая помеха для дикой машины;
но это единственное, что доступно.

В ушах звучит жужжащий звук. Это машина, катящаяся по склону
со скоростью молнии.

Самое большее через минуту или две машина будет на ней.

Тем не менее она не колеблется. Вторую пирамиду нужно достроить.

Она снова поворачивается, чтобы посмотреть на дорожку. Фара двигателя,
кажется, направлена ;;на нее. Фактически, это просто пересечение водопропускной трубы.

При взгляде на груду камней они кажутся незначительными.

«Они никогда не смогут остановить машину», - стонет она.

Затем с последним усилием она натягивает валун больше любого из
другие. Она держит его на рельсах, когда
ее пугает свист двигателя .

Инженер увидел на трассе нижнюю пирамиду из скал и
просвистел «тормоза вниз».

Поезд останавливается; он будет сохранен, так как одно из двух препятствий
приведет к срыву автомобиля.

Сестра Марта бежит по дорожке. Она не сделала и дюжины
шагов, когда джаггернаут врывается в пирамиду из скал.

Мгновенно происходит вспышка и взрыв, сотрясающий гору.
С нависающих скал сползают огромные уступы скал.

Марфа буквально погребена под ливнем расколотых камней. Ее жизнь
принесена в жертву на алтаре преданности. Она жила христианкой и
умирает мученической смертью.

Но Keystone Express спасен.

Его пассажиры и экипаж, оправившись от испуга
, вызванного взрывом, спешат из машин. Сопровождающие отправляются на рельсы для
расследования. Тормозщики также отправляются по рельсам, чтобы нести новости
на станцию.

Один из этих мужчин натыкается на вдову Браун. Он возвращается в поезд,
несущий ее.

От нее Труман и другие пассажиры, в том числе
полиция угля и железной дороги , узнают о заговоре с целью разбить поезд и о героических усилиях,
предпринятых сестрой Мартой и самой вдовой, чтобы предотвратить бедствие.

Труман начинает квест Сестры Марты. В сопровождении одного из
железнодорожников с лампой он достигает места взрыва.

Проводник обнаруживает тело Марты.

Наклонившись над распростертым телом, Харви Труман плачет. Это мужское
выражение глубоких эмоций.

«Она умерла, чтобы спасти мою жизнь и жизни сотен людей в поезде.
Была ли когда-нибудь более благородная жертва? Не может быть, чтобы она отдавала
свою жизнь напрасно. Я должен выполнить начатую ею работу. Если я могу предотвратить что
шахтеры от совершения актов насилия будет загладить потери
сестры Марты «.

С вершины горы Труман мельком видит факелы
и шахтерские лампы. Шахтеры продвигаются к городу. Труман
знаком со всем, что касается Уилкс-Барре. Он играл на
гора как мальчик. Теперь он вспоминает обходную тропу, которая приведет его
в город раньше шахтеров, идущих по дороге для фургонов.

«Отнесите тело сестры Марты в семинарию на горе Хоуп», -
говорит он железнодорожнику и мчится к Уилкс-Барре.

Полиция угля и железа пришла в ужас. Они
не осмеливаются наступать на город в темноте, опасаясь, что есть еще один
заговор с целью их уничтожения.

Капитан приказывает им пройти через гору, чтобы войти в
город со стороны, противоположной той, откуда их ожидали. Чтобы
повлиять на этот объезд, они задержат их прибытие на несколько часов, но
при этом следует учитывать их собственную безопасность , а не безопасность горожан.

А шахтеры? Они слышали взрыв и верят, что
полиция угля и железа приговорена к гибели.

Поскольку полиция не мешает, шахтерам нечего проверять в
выполнении их замысла по возвращению тела Карла Меца.

Это радикальный элемент, родивший идею крушения
поезда. Они полностью контролируют шахтеров и направляются к
своим товарищам на Эспланаде. Проходя по улицам,
сотни мужчин и женщин, которые ничего не знали о заговоре с целью разбить
поезд, выстраиваются в очередь и идут в процессии. Число
горняков и горожан скоро исчисляется тысячами. К тому времени, когда они
Прибыв на Эспланаду, там десять тысяч человек.




ГЛАВА XXVIII.

В особняке мертвого угольного короля.


Вдоль Эспланады спешащие тысячи людей начинают двигаться в
направлении Террасы; горняки, находящиеся в шахтах
восемнадцать часов; дворники с железных дорог; литейщики чугуна, обнаженные, если не
считать штанов, бросили свои печи; горожане, которых страх
побуждает увидеть, что принесет ночь; эта разнородная орда
приближается к месту убийства.

Это ночь, которая создает подходящую обстановку для столь странного и
сверхъестественного события. Небо свинцовое, за исключением полосы на западном
горизонте, где тусклый зловещий свет солнца свидетельствует о
бурное утро. Через обнесенные стеной берега бурно
течет река, раздутая недавними дождями; его воды окрашены красками и прочими отбросами
из города наверху.

На другом берегу, как
смутные теневые создания, вырисовываются группы дробилок и литейных цехов . Из устья пятидесяти труб
непрестанно вьется густой черный дым ; то взлетая на значительную высоту, то сбиваемая
на землю порывами ветра. Эти
дымовые облака своим извилистым движением напоминают сказочных гениев, распространившихся по земле,
неся смерть и опустошение.

Резко контрастирует с этой картиной Аллея изобилия на берегу
реки, которая может похвастаться Эспланадой. Вот строка из пятидесяти
дворцовые резиденции; дома владельцев сотен шахт и
фабрик и надсмотрщиков пятидесяти тысяч человек, их жен и
их потомков.

Вокруг дробилок и печей сгруппированы убогие хижины и
ветхие коттеджи оперативников; там же, немного в
стороне от реки, находятся пещеры, в которых живут гунны и скандинавы, даже
когда их доисторические предки жили до
рассвета цивилизации .

У Нерона, барабанившего на скрипке с высоты венчающего холма
Рима, не было такого портрета деградации человечества, как то,
что магнаты каждую ночь видят со своих балконов. Незнакомец бы
удивляться тому, что тысячи людей ютятся в берлогах,
которые дикие животные сочтут непригодными для жизни, в то время как сыновья алчности и
алчности щеголяют своими атрибутами маммоны с вершин холмов.

Это арена, на которой будет разыгрываться сцена этой великой драмы.
Собираются актеры, публика.

В эфире раздаются смешанные звуки странной природы. Ропот всегда
присутствует там, где собирается множество людей, протекает как полутон; резкие
ноты напуганных женщин и испуганных детей звучат, как тона
оратории; ровные, полные, живые звуки мужских голосов.

На лицах мужчин можно прочитать ликование их
сердца, что по крайней мере один из их тиранов столкнулся со своим Немезидой.
Кое-где лица покрыты улыбками, как будто их обладатели
спешили на праздник. Некоторые из них серьезны, поскольку мысли о
возмездии, которое потребуют магнаты и которое они так хорошо знали,
как обеспечить, достаточно, чтобы вызвать бледность на щеке. В
круговерти тысяч людей есть люди , которые почувствовали, как горячий свинец Латимера и Хэзлтона обжигает
их спину, и это воспоминание заставляет их содрогаться.
Они снова на дороге, но разве это защита от
насилия их хозяев? Теперь они, как и тогда, не вооружены, но разве это
защита от ружей наемников?

От моста, соединяющего берега реки, до особняка
Угольного Короля - две мили. Широкий проспект представляет собой
отличное место для встреч, и по нему справедливо бежит толпа. Они преодолевают
расстояние за двадцать минут.

Армия, наступающая на территорию врага, не могла сохранить лучший
порядок. Далеко впереди основной массы трудящихся находится авангард,
группа из двадцати признанных вождей мужчин. Именно по их
предложению запуганные негодяи набрались храбрости, чтобы
перейти мост и выйти на запрещенный бульвар. Поэтому
им надлежит не проявлять беспокойства.

Сразу за ними идут более смелые, а затем
женщины и дети, которые, как ангелы, идут туда, куда боятся идти мужчины.
Большая масса толпы состоит из рабочих города. В
тылу замыкаются малодушные и трусливые. Когда
достигаются мраморные ступени , ведущие к особняку, авангард останавливается. Импульс
всей линии останавливается как по волшебству. Подчиняется неуслышанному, невидимому
сигналу, сигналу страха. Затем мужчины заранее подзывают
людей выйти вперед.

Множество молодых людей откликаются на призыв добровольцев и
вслед за ними давят на толпу.

Шум утихает. Приближается момент действовать, и мужчины
концентрируют свое внимание на том, что делают лидеры.

«Я пришел за телом Карла Меца», - кричит Форман О'Нил с
подножия террасы; его голос звучит с вызовом.

«Я пришел за телом, и если ты не вынесешь его, мы пойдем
за ним».

Этот ультиматум адресован частному детективу, который стоит на
площади дворца угольного магната в качестве часового.

Он не выглядит смущенным при виде такого количества
людей. Напротив, его губы изгибаются в насмешливой улыбке.

«О, вам лучше вернуться к выключателям», - возражает он. «Мы
увидим, что тело Меца похоронено».

Затем он делает паузу, ожидая увидеть эффект, который произведут его слова. На и
наступает приливная волна человечества. Если его не проверить в ближайшее время, он
затопит дворец.

«Я застрелю первого человека, ступившего на эту площадь», - вызывающе
кричит детектив, одновременно обнажая револьвер. «Возвращайтесь к
своим прибоям. Если суперинтендант увидит вас на этой стороне реки,
вы все будете уволены», - добавляет он как угрозу более ужасную, чем
стрельба по одному из них.

«Мы не хотим создавать проблемы», - объясняет О'Нил. «Все, что мы просим, ;;-
это взять тело Меца и достойно похоронить его. Разве
суперинтендант сказал, что мы не можем получить его?»

В
дверях появляется мистер Джадсон, суперинтендант Giant Breakers .

Его встречает угрюмый рев.

«Пока коронер не рассмотрит дело, - начинает он, - никому не будет
позволено прикасаться к телу. Вы слышали мое решение. Теперь вернитесь к
своей работе».

Все приходят в голову воспоминания о предательстве, совершенном в отношении них во время беспорядков 1900 года,
когда их мертвые сослуживцы были помещены в ящики и хоронены
полицией ночью без религиозных обрядов.
Тогда они поклялись, что никогда больше не будут лишены права
хоронить своих замученных братьев.

«Отдай нам тело», - кричат ;;хором сотня голосов.

«Продолжайте, продолжайте», - кричат ;;давящие тысячи людей. «Войдите и возьмите это».


трагедия достигла людей.

Когда они услышали, что Карл Мец, начальник печи Keystone,
убил Гормана Парди, а затем покончил с собой, они были
ошеломлены. Затем, как вспышка молнии, распространилась информация о том, что
Мец оставил записку, в которой объяснял, что он убил тиранического угольного
магната на благо человечества. Это слово объяснения прояснило
путаные мысли в умах всех. В этом послании они читают
свое освобождение. Настал час нанести удар по их давно утраченным правам
.

Противодействие, предложенное детективом и Джадсоном, оказывается
шоком, необходимым для разжигания бури.

Единственным порывом толпа устремляется на террасу. Его продвижение
непреодолимо. И Джадсон, и его наемник видят тщетность
попыток сопротивления мафии. Поэтому они уходят в
дом. Войдя, они закрывают массивные дубовые двери. Даже когда двери распахиваются
, на них падает вес дюжины могучих плеч
.

На мгновение задерживается продвижение.

Обернувшись к окнам, разъяренные люди разбивают их один за другим и,
как море, заливающее брешь в корабле, входят в дом. Один
из первых подбегает к дверям и распахивает их. "Заходи!"
он кричит. «Это наше на сегодняшний день».

Мраморная лестница ведет со второго этажа на верхний. Этот
чудесный шедевр был произведен в Европе и импортирован. Это стоило
двести тысяч долларов - больше, чем оценочная стоимость двух
тысяч лачуг толпы, которая теперь топчет ее полированные ступени.

По этой лестнице бегут безудержные лидеры. Во главе лестницы
находится библиотека, комната, в которой разыгрывается трагедия.

На полу в этой комнате находится тело Меца. Это не было
нарушено.

Тело магната перевезено в его спальню для подготовки
к погребению.

О'Нил и два члена Комитета труда поднимают ниц
образ своего друга и направляются к двери. В их
намерения не входит насилие в доме. Тем не менее, как всегда
бывает, когда люди находятся в состоянии высокого умственного напряжения, есть элемент, который
не может противостоять инстинктивному желанию животного духа крови.

«Канализация была достаточно хороша для Меца», -
яростно восклицает слесарь. Этого достаточно для Парди ».«

Где тело Парди? »

Теперь этот вопрос задается захватчикам. Он служит
лейтмотивом для будущих действий.

« Давайте найдем его », - предлагает слесарь. И поиски особняка
начинаются. .

Предвидя, что толпа может потребовать тело
мультимиллионер, его верные слуги поспешно перенесли его
на крышу здания. Он спрятан в апартаментах главного
дворецкого. Поверхностная охота не раскрывает своего укрытия.
Это усиливает желание людей его найти. Они
уверены, что это было в помещении, так как толпа полностью
окружает дворец.

Снова великолепная обстановка сорока комнат, заброшенных в
беспорядок. Дорогостоящие шкафы, не поддающиеся первому давлению,
открываются. Испуганный дворецкий и корпус других слуг
вовлечены в поиски. Они вынуждены отказаться от ключей к
все туалеты и комнаты. По мере того как
раскрываются случаи серебряных и золотых сервизов, на них набрасывается стервятник. На каждую пьесу
приходится пятьдесят участников, и в результате получается безумная схватка, из-за которой
никто не может получить даже ложку, не заплатив за это дорого.

Полчаса тщетных поисков доводят мужчин до лихорадки
. Те, у кого есть дворецкий, наконец, угрожают ему мгновенной смертью, если
он не раскроет местонахождение тела и неохотно
подчинится. Гончие, падающие на свою добычу, не могли показать большей свирепости,
чем толпа, набрасывающаяся на труп.

Когда пришел его последний вызов, Горман Парди сидел в своей библиотеке.
Он был одет в полное вечернее платье. На груди его рубашки, над
сердцем, пятно крови. Он показывает, где пуля попала в цель.

Проводится поспешная консультация. Решено отнести тело
на поле Поттера и бросить в открытую могилу, предназначенную для
нищих.

Трое мужчин поднимают тело и начинают выходить из дома.

И все это в то время как нетерпение толпы снаружи находило выход в
непристойных шутках.

«Один мертвый миллионер лучше, чем армия рабочих», - насмехается один мужчина.

«Он ожил и предложил арбитраж», - усмехается другой.

"Выведи его!" это непрекращающийся крик тысяч.

И вот появляется кортеж. О '
тело Меца. Они проходят между аллеей мужчин, которые
почтительно уступают дорогу .

Достигнув Эспланады, гробоносцы останавливаются. Они поворачиваются к
мосту и ждут, пока сформируется процессия. Затем появляется трио, которые несут, а
точнее, тащат тело Парди.

Раздается громкий крик, когда массы мельком видят тело
человека, который при своей жизни был их немилосердным хозяином.

Тьма заменила сумерки. Теперь контраст между светом и
тенью резкий. На расстоянии пятидесяти футов вдоль Эспланады
готические фламбо из кованого железа поддерживают мощное электрическое освещение. Объекты за пределами
непосредственного радиуса огней неразличимы. Окна
все дворцы закрыты и забаррикадированы. С другой стороны реки
привычный факел печей отсутствует. Пожары потушены.

Невозмутимые лица мужчин и женщин можно изучать в
прерывистых вспышках, когда они проходят под ярким светом фонарей.
Полное отсутствие мужчин и женщин аристократического происхождения делает процессию
похожей на вторжение гуннов в Империю. Среди тысяч
есть потомки тех самых людей, которые заставили римские легионы
бежать в ужасе. Факел прогресса снова в руках
некультурных людей, и, как показывает история, расе предстоит пройти еще одну
эволюцию.

Нет сомнений, что это должно произойти посредством междоусобной революции. В
марш бойни продолжается. Куда это будет стремиться?

Требуется гениальный лидер. Пластические эмоции толпы
подчинятся его приказу.

Уже миролюбивый характер посещения смиренных
жилищ высокомерных превратился в насилие.

О'Нил смог создать шторм, но ему не хватает способности
направить его. Сильный человек выступил вперед и был провозглашен
вождем.

Как только тело Парди должно быть сброшено с террасы,
раздаются звуки отдаленных аплодисментов. Он идет со стороны моста.
Мужчины, которые держат тело миллионера, бросают его.

Крики из милиции?

Аплодисменты продолжаются с все возрастающей силой. Каким бы ни был
объект, он приближается к дворцу.

Рефлекторное движение в толпе указывает на опасность.

"Это Пинкертоны!" возникает ужасающий крик.

CHAPTER XXI.

THE COMMITTEE REPORTS PROGRESS.


As the time approaches for the carrying out of the plan of annihilation,
the spirits of the forty vacillate from joyousness to despair at the
thought, now of the glorious page they are to give to the history of the
world and now, of the terrible means that an inexorable fate compels
them to use. Each passes through varying moods. The ever present thought
that the day will soon arrive on which each will have to commit two
deeds of violence, the one, to take a public enemy out of the world's
arena once and forever; the other, the extinction of self, is enough to
keep the mental tension at the snapping point.

Yet, not a man weakens. The stolid march of trained men toward
inevitable death is the only counterpart to their action. And their
unfaltering fulfillment of the work allotted them is the more remarkable
as each works independently. It is one thing to be impelled forward by
the frenzy and madness of battle; to be nerved to deeds of valor and
self-sacrifice in the face of impending disaster, such as shipwreck and
fire; but it is quite another thing to deliberately carry out a plan
that taxes the will, the heart and the conscience, and that too, totally
unaided by the presence or sympathy of others. This is what these forty
men have determined it is their duty to perform.

Nevins is in New York to receive reports from the members of the
Committee. A month has passed since their departure from Chicago. From
most of the men he receives letters in which they tell of their success.
No mention is made of the men to whom they are assigned, yet the reports
seem to assure Nevins that the plan will not miscarry.

"I have twice been sorely tempted to abandon my mission," writes Horace
Turner, the plain, honest Wisconsin farmer. "My heart and not my
conscience has been weak. But strength of purpose has come to me. I
realize that our undertaking is one that the populace will not sanction
at the start; it is not one that we can hope to make acceptable to the
public mind until it comes to a successful issue.

"The world does not look with favor upon reforms or revolutions until
they are accomplished facts. And this is the reason history records the
events of every advance of man in letters of blood. This advance is not
to be an exception in this point so far as the spilling of blood is
concerned; it is to be exceptional in regard to the quantity that is to
be sacrificed.

"The revolutions in politics that have preceded it, the reformations in
religion, have necessitated the butchery of thousands of men and women;
the overturning of existing conditions and the impediment of the human
race for generations.

"This reformation will measure its sacrificial blood in drops. It will
have as many martyrs as it had tyrants."

It is the preponderance of reasons in favor of their adhering to their
oaths that prevents the members of the Committee of Annihilation from
faltering.

At forty points through the world these unheralded crusaders are
silently arranging their campaigns against the enemies of the common
weal. For the most part the men who have been named on the proscribed
list are residents of the chief city of their respective states; they
are men who have walked the path of life rough-shod and have stepped to
their exalted positions over the prostrate forms of their fellowmen.
They are what the world is pleased to call the "Princes of Commerce."

To become acquainted with the habits of his quarry; to fix upon a plan
for inflicting death upon him, which will be certain, and to be prepared
to carry this programme out at the appointed time, these are matters
that each of the forty has to arrange.

They call into requisition all of their talents, all of the skill that
has made them men of mark in their respective professions and vocations.

When Hendrick Stahl became sponsor for Nevins he felt that he had not
misplaced his confidence, yet it was impossible for him to be
unacquainted with the movements of the originator of the Committee of
Forty. He so arranges his affairs as to be in New York at the end of the
month to meet him. On his visits he seeks Nevins and spends the night
with him.

"I have perfected my plans," Stahl tells his friend. "At first it looked
as though I could not get acquainted with my man, but I finally struck
upon a course that led me directly to him. I perfected the details of a
mechanism to do away with manual labor on a machine which he employs in
his factory. When I suggested the adoption of it and proved that I could
make the improvement, he became interested. I meet him every day. On the
thirteenth of October we will examine the model."

Nevins opens a letter bearing a postmark, "Edinburgh, Scotland." The
letter simply states:

"I am enjoying the hospitality of one of the Transgressors. He and I are
great friends. We are arranging to substitute a counterfeit substance
for the new armor plate ordered by the government.

"By our plan the government will be defrauded of thirty million dollars.
The armor plate will not stand the test of heavy projectiles. But we can
'fix' the inspectors. My _friend_ is delighted at the prospect of giving
the United States Government another batch of worthless armor plate."

This particular Transgressor is Ephraim Barnaby, the Pennsylvania iron
king. He is the master of the greatest iron and steel concern in the
world. His wealth is counted by scores of millions; he has palaces in
this country and abroad. His domination over the lives of the thousands
who slave in his foundries is kept unshaken by reason of the fact that
he coats the bitter acts of oppression of which he is constantly guilty,
with ostentatious gifts in the name of benevolence. He presents the
cities of the country with public libraries.

This philanthrophic iron master has erected an armory for his private
detectives for every library he has established for the people. To make
a life of unparalleled achievement as an amasser of money terminate in
glory is well within his power, but avarice is the chief occupant of his
heart. With sixty and more years on his head and so much wealth that he
cannot by any possibility spend one twentieth part of his yearly income,
the iron master still has an insatiable thirst for gold. To the Forty
who know every detail of his career, this man above all others is the
one whom they despise. His hypocrisy makes him the most despicable of
the proscribed. Chadwick is proud that to him has fallen the lot of
exterminating this Transgressor.

From other letters received by Nevins it develops that not one of the
men has failed in locating his man and in laying the net which is to
enmesh him.

The proposal of a supposed inventor to create a machine that will reduce
cost of manufacture, leads the merchant prince into a trap. He rejoices
at the thought of reducing the expense of wage and of maintaining the
price of goods to the consumer.

An improved explosive interests the mine owner It will cost him less and
can be sold to the operatives at the same price. It is more dangerous to
use, but that does not deter him from seeking to utilize it; for it is
the operatives who will have to run the risk in the mines.

A substitute for oil is the lure that compels the Oil King to pay
respectful attention to another of the committee. The same prospect of a
substitute for sugar demands the attention of the Sugar King. To each of
the Transgressors there is held out as a bait the needed promise of gain
at the public expense.

Thus the details of the pending tragedy are perfected.




CHAPTER XXII.

MILLIONAIRES SOWING THE WIND.


While the work of the Independence party is being conducted with all the
vigor that its scanty financial resources will permit, the opponents of
popular government are pushing their campaign in all directions, aided
by inexhaustible money, and all the influence that attaches to the party
in power. The Plutocratic convention which had been held in Chicago
promulgated a platform that pledges the party to institute every form of
legislation calculated to appease the demands of the people.

That the pretences of the platform are insincere is a fact that every
one is well acquainted with; yet so potential is the power of the party
that it is able to persuade men against their best judgment, and those
whom it cannot bring to its support by argument are forced to align
themselves on the side of phitocratic government by the force of
coercion.

Where in 1900 the Trusts employed four million men, they now have on
their pay rolls more than ten millions. This represents seventy-five per
cent. of all the able-bodied men in the country. The tradesmen in every
city are as effectually dominated by the Trust magnates as if they were
on their payrolls. Through the general establishment of the system of
"consignment," by which goods are placed on sale in small shops, under
covenants with the Trusts, the retailers are made to sell at the prices
dictated by the manufacturers. It is useless for a retailer to rebel; he
has either to handle the goods of the Trusts or go out of business
altogether.

To realize how far-reaching this system is, it will suffice to cite the
case of the retail grocers. Their staple articles, such as sugar, flour,
salt, coffee, tea, spices and canned meats are all controlled by Trusts.
If the retailer attempts to sell any article not manufactured by the
Trusts, his contumacy is taken as a cause for all the staples he has "on
sale" to be reclaimed by the Trusts. This leaves him with practically
nothing to sell.

Where a man, more pugnacious than the majority, attempts to fight the
Trusts, his stand is made futile by the Trust immediately establishing a
rival store in his neighborhood, where goods are sold at an actual loss
until ruin comes upon the recalcitrant tradesman.

This is the story of all trades. It is the condition that exists in all
lines of manufacture as well, and the system reaches even to the
farmers. They have either to sell their products at the prices offered
by the Trusts or run themselves into inevitable bankruptcy. They may
dispose of one year's crop, but the next year they are doomed to find
themselves without a purchaser. Failing to intimidate the farmer, the
Trust will bring its influence to bear upon the purchaser--he will
either be absorbed or annihilated.

From being a nation of independent producers, the people of the United
States have been slowly and insidiously pushed back to a position where
more than nine-tenths of the people are the servants of the remaining
few. With the changed condition has come a deterioration in the spirit
of the masses. They are apathetic, and take the scant wage that the
Trusts condescend to pay them. The efforts to regain a place of
honorable independence are becoming weaker and weaker.

The enervating effects of urban life have told on the millions who live
in the great cities. The number of men who can stand the rigor of
out-door life, and the exigencies of labor afield, grows smaller year by
year.

Adulterated food, sedentary work at machines which require practically
no skill to operate, and dispiriting home surroundings have brought
millions of men to a mental and physical condition which makes them
little better than slaves.

These truths Trueman and his co-workers endeavor to impress upon the
people. In some districts the audiences evince interest in the
arguments. In others the speakers are met with open derision.

"We are content to work in our present places," some of the laborers
assert. "Are we not sure of getting our bread as it is? If we were to
bring on a revolution where would our next day's wage come from?"

To this argument, which exhibits to what a debased position the
wage-earner has sunk, the Independence party leaders who have formed the
party of the fragment of free-minded men that still remains, marshal all
the arguments of logic and political economy. They appeal to the pride,
the decency of the men, to drag themselves from the slough into which
they have fallen. The appeals are fervent, yet their effect seems
uncertain.

The terror of "lock-outs," of massacres done under the seal of the law,
is vividly recalled.

In 1900 the people had made a desperate effort to throw off the yoke of
the Trusts. They had failed and been made to feel the lash of their
victors. Eight years have passed, during which the Trusts have become
impregnable, the people impotent.

Trueman is in St. Louis on a flying trip. This city of two millions is
the great centre of the labor organizations.

It is Friday night, and the local headquarters is the scene of wild
excitement. It resembles nothing more closely than a camp on the eve of
battle. Leaders from all districts of the city are on hand to receive
final instructions, as in a camp they would be given ammunition, rations
and assignment of positions. The determined expression that marks the
face of a man who is set at a task which involves his entire future, is
upon every man who enters the headquarters. The fountain of their
inspiration is Trueman, who has a word for everyone. He seems to be
everywhere and to be able to do all things.

From the hour of his triumph at Chicago he has won the support of the
rural districts. Mass meetings have been held in villages, hamlets and
cross-roads in all the States. In the smaller towns the people have
likewise hailed Trueman as their deliverer. It is the good fortune of
those dwelling outside of the cities to be still in possession of the
dormant spirit of independence. They have been crushed, yet not cowed by
the Trusts.

The fact that they are self-supporting in so far as procuring the actual
necessities of food and shelter, make them capable of retaining a hope
for emancipation from Trust domination.

The wage-slaves of the cities are in a condition actually appalling. It
is part of Trueman's campaign to go amongst the shops and factories in
the environs of the cities to talk with the men, and to picture to them
the results that will follow their voting in their own interests. He has
seen poverty in its most direful forms.

The evening has worn on until it is within an hour of midnight.
Reporters come and go; the last of the committeemen has said good night.
Trueman is alone with his secretary, Herbert Benson.

Benson, a young newspaperman, volunteered his services at the opening of
the campaign. He is a brilliant writer, and what is of more consequence,
he is beyond doubt an ardent supporter of popular government. There are
few men in the journalistic field who are free thinkers. The
universities, colleges and academies in which the higher branches of
study can be pursued, have all been brought under the power of the
Magnates. Endowments are only to be obtained by observing the commands
of the donors. The chief offence which an institution of learning can
commit is to tell the truth regarding social conditions. For this reason
the men who enter journalism from college, are unfitted to grasp the
social problem; or if, in the case of a few, the true conditions are
realized, they find it expedient to remain silent. Excommunication from
the craft is sure to follow any radical expression in favor of
socialism. The press is free only in name.

A strong friendship exists between Trueman and Benson.

"Tell me candidly, Benson," Trueman inquires, "do you think there is a
chance of my carrying New York City and St. Louis?"

"I am satisfied that you will have a clean majority in both. My belief
is based on personal observations. I have been in all quarters of the
cities, and have questioned workmen in every industry. They seem of one
mind. Your Convention speech converted them."

"What do they say about it?"

"Why, it makes it clear to them that with a fearless and noble leader,
the masses can express their will. You showed to the world that reason
_can_ rule passion. It needed but a word from you to have precipitated a
revolt in the party which would have spread through every state. To most
men in your position it would have appeared that out of the tumult and
confusion, they would have come out with a decided advantage. But you
gave no thought to a personal advantage; it was the good of the people
that actuated you. And now you are to reap your reward. What was plain
to the inhabitants of the rural districts from the start, is now
manifest to the toilers in the cities, especially in this city and
Chicago."

"This condition must be known at the Plutocratic Headquarters. What is
being done by the managers there, to overcome the sudden change in the
public mind? I hear so many stories that I am at a loss to tell which is
true and which false."

"The local committee of the Plutocrats has abandoned all hope of
coercing the people. This evening it sent out a letter of instruction to
the manufacturers calling upon them to exercise drastic measures to
prevent their operatives from voting; but this is only a blind," replies
Benson.

"The Chairman of the National executive committee at the same time held
a conference with the chief labor leaders. These leaders were offered a
flat bribe if they prevent the men whom they represented from voting.
Eight out of the ten who were present accepted the bribe, which was
$50,000, in cash. Two declined. One of these afterwards went to the
local treasurer and agreed to deliver his people into bondage for
$100,000. His terms were acceded to.

"The one who spurned the bribe has been given to understand that if he
divulges the nature of the meeting, his life will be the penalty.
Notwithstanding this, he has just informed me of the matter. I had to
pledge not to make public the information he gave me. But we can
counteract the influence of the labor leaders."

"In what way?" Trueman asks, with deep interest.

"You have made a great mistake," he continues, before Benson has time to
reply. "You never should promise to keep a secret. Publicity would have
been our sure means of thwarting their design."

"If I had not promised to keep the secret I should not have learned of
the plot," protests Benson. "I have an idea that we can bring the labor
leaders to terms. We are driven to the wall by the Trust Magnates, who
will stop at nothing. We must do what instinct would suggest. The labor
leaders shall receive notice that if they attempt to prevent the people
from voting, their blow at public suffrage will bring on a revolution.
It will be on treacherous leaders of the people that the vengeance will
fall."

"No, no, that will never do. I cannot consent to the use of a threat of
violence," declares Trueman, with emphasis.

"But this is not a question of what you may or may not consent to,"
replies Benson. "It is what I will do. I know what I say is certain to
be true. To avert an uprising I shall warn the labor leaders myself. You
will have no part in this matter. I am determined that the vote of the
people shall be recorded at this election." Benson hurries from the
room.

He is soon in secret conference with the leaders at Liberty Hall. They
are inclined to scoff at his assertion that the people will resort to
violence if they discover that they have again been betrayed; but when
Benson repeats the circumstances of the compact between the Magnates and
the Labor leaders, with every detail and word, they realize that their
positions as leaders are endangered.

With threat and bribe they seek to win Benson to silence. He withstands
their blandishments; at the suggestion of a bribe he flies into a
passion.

These men are cowards at heart; they have taken the gifts of the
Magnates for years, and have contrived to pacify their followers. Now
that they are brought face to face with the possibility of exposure,
they tremble at the thought of the popular denouncement that will come
upon them. They even weigh the chances of physical harm that may befall
them. Secretly planning to get the bribe money, they agree to make no
attempt to coerce the vote of the people.

"The first word of intimidation or coercion which is spoken will be my
signal to expose you," Benson tells them at parting.

The Trust Magnates remain ignorant that they are sowing the wind. They
receive daily reports from the leaders telling of their success in
intimidating the masses. To every demand for money the Magnates
willingly respond. It is an election where money is not to be spared.
Benson and his faithful corps of workers keep a vigilant watch over the
Labor leaders.

When the Magnates arrange for a great parade, Benson warns the Labor
leaders not to attempt to force any workingman to march. This causes the
parade to turn out a dismal failure.

"We must have more money," the leaders assert.

Two millions of dollars is set aside for use in St. Louis alone. Against
such odds can the Independence party win?




CHAPTER XXIII.

A DAY AHEAD OF SCHEDULE.


It is two o'clock P.M., on October twelfth. In sixty minutes the New
York Stock 'Change will close. The day has been exceedingly quiet;
brokers are standing in groups discussing the whys and wherefores of
this and that stock scheme; all are of little consequence. Indeed, there
has been nothing done on the floor since the abrupt departure of James
Golding, the Head of the Banking Syndicate for Europe, three weeks
before this pleasant twelfth day of October.

Golding's mission abroad is vaguely guessed to be the floating of a bond
issue for the government, as there has been an alarming shrinkage in the
money market, and the Secretary of the Treasury has called upon the
Banking interests to relieve the strain on the Treasury.

The slightest indication of weakness in the money market has its instant
effect on stocks. New York quotations are looked upon as the criterion
of the country, and for that reason the brokers are disposed to be
cautious. Wall street traditions make it seem proper for the brokers to
wait the result of the European trip.

Since the inauguration of the system of bank favoritism, which, was one
of the strong features of the previous Plutocratic Platform, and on
which the Party was able to raise an enormous Campaign fund, the secrets
of the Government and its favorite bankers are not shared with the
brokers in ordinary stocks and industrials. For this reason the timidity
of the brokers is more pronounced than ever before.

To them it seems inexplicable that the Government should seek to float a
bond issue on the eve of an election. They do not grasp the full import
of this scheme to force the people to support the Plutocratic candidates
as the preservers of the country's credit.

A broker, running the tape through his fingers listlessly, reads this
sentence: "London, Oct. 12,--James Golding announces his intention to
float $245,000,000 three per cent. U.S. gold bonds in London."

In an instant he realizes that the confidence of the market will be
restored. Rushing to the pit he begins to buy everything that is
offered. Half a hundred tickers in the Exchange convey the same news to
as many brokerage firms.

A wild scramble is started; everyone is anxious to go "long" on stocks
which they have been cautiously selling for days past. Point by point
the listed stocks advance.

The clock strikes half-past two. Will half an hour suffice to readjust
the market?

An exceptional, an unprecedented bull panic is in progress. Brokers,
messengers, clerks, every one connected with the Stock Exchange is in a
flurry. Tickers are for the time being utterly forgotten.

In a corner of the Exchange sits the operator who has to send the doings
of the day to the Press Association. He is unmoved by any excitement
that may occur on the floor; it is an every-day experience with him.
Stolidly he reads the tape, and jots down the advance in the stocks as a
matter of course.

He has sent word to his office that Golding is to float the bond issue;
but he knows that this news has reached the office through another
channel before his belated report. He sends the message because it is a
part of his routine.

"Calais, Oct. 12th," are the words that now appear on the slip of paper
he is scanning. "James Golding, accompanied by M. Tabort, French banking
magnate, entered rear car Paris Express from London to cross the
Channel. Car uncoupled in tunnel; explosion; both men instantly killed;
submarine tunnel wrecked."

Here _is_ news. The instinct of the broker is awakened in the operator.
He leaves his desk and walks rapidly to the pit. He places his hand on
the shoulder of a prominent broker. In a few words he tells this man the
news, and asks that the broker make him a "little something" for the
tip.

With the news of Golding's death this broker enters the pit as a seller.
There are now but twenty minutes left before the closing of 'Change, yet
by cautious work he will be able to sell out his holdings at the
inflated prices that prevail. He alone of all the members of the
Exchange knows that the greatest American financier is dead. On the
morrow every stock on the list will depreciate. Now is the time for him
to unload.

A hundred bidders are eager to buy the stock he offers. He reaps a
fortune in the quarter of an hour before the 'Change closes; the rest of
the brokers heap up trouble for the morrow. Five minutes before three
the news of Golding's death is brought to the brokers. It is too late.
In their frenzy the men fear either to buy or sell. The floor is a
veritable bear pit. Men swear and rage in impotent grief as they realize
that they have brought ruin upon themselves by their rash speculation.

While this scene is in progress the world is being told of the death of
the great Financier.

It will be recalled that to William Nevins was assigned the task of
ending the career of James Golding. He has worked secretly, as have all
the other members of the Committee of Forty. Now his role as shadow of
the financier leads him to New York, while some banking scheme is being
consummated; now he is rushing across the continent to be near the
Magnate in San Francisco; the last trip takes him to Europe.

At the time he began to study the movements of Golding, the Magnate was
in London and thither Nevins went; he was detained there, on that
occasion, but three days. On the voyage back to the United States he was
afforded an excellent opportunity to observe Golding. Nevins became
acquainted with the man whose life he was to take, through a business
proposition in regard to an investment. He professed to represent a
syndicate of French investors which was negotiating to purchase and work
a gold mine in Lower California. According to his story, he had secured
the necessary privileges from the Mexican government. Golding was
invited to be a participant in the enterprise, which was destined to
prove a bonanza.

Plausible, suave, intelligent, Nevins has impressed the Magnate most
favorably. So when Nevins proposes that he accompany Golding to Europe
to introduce him to the French capitalists, the financier readily
agrees.

As traveling companions on the millionaire's yacht, the two men leave
New York on September twentieth. Golding is bent on the successful
launching of the big bond issue, with the gold mining scheme as a
secondary consideration; Nevins has only the awful work before him to
consider. London becomes the permanent abode of the two, their trips to
France being short and frequent.

The newly constructed Channel tunnel connecting England with the
continent is a transportation improvement which makes it possible for
one to leave London, at ten o'clock in the morning and be in Paris at
one in the afternoon. The Air line to Paris enters the sub-marine tunnel
at a point twelve miles north of Dover and emerges on the plains eight
miles south of Calais. As an engineering feat the construction of the
tunnel has been heralded as unparalleled.

It is by this speedy route that Golding and Nevins make three trips to
Paris. The Committeeman contrives to interest several French bankers in
his supposititious mine, and by artful manipulation he brings these
bankers and the American Money King together in preliminary
negotiations.

On October twelfth the two are to effect a final understanding with the
members of the French syndicate. The newspapers have given an inkling of
the transactions, and have run stories to the effect that Golding is
negotiating with a French banker for rich gold lands in Mexico.

Independently of Nevins, the bond issue plan has been developed by
Golding and the time for announcing the fact is this same twelfth day of
October.

Knowing the result that will be produced on American securities, he
delays the announcement until the London Exchange closes for the day. He
knows that immediately after making the news public, he is to leave
London, for Paris to be gone until the twentieth. Thus he will avoid
being interviewed.

Golding has calculated that the difference in time of five hours between
London, and New York will result in the announcement being cabled for
the opening of the New York Exchange. This would be the result did not a
number of large London speculators, who hold American securities,
determine to hold back the messages until they apprise their New York
representatives of the matter and advise them how to act.

The monopoly of the cable is obtainable by an easy means. All four of
the lines which communicated with the United States are leased. Messages
rumoring important developments in the China alliance question are
transmitted and suffice to explain the cessation of other news--the
Government is supposed to be using the cables.

Despite the efforts of the speculators, an enterprising correspondent of
a New York News Association succeeds in sending the news of the bond
issue announcement, so that it is received on 'Change at two o'clock.
From another source the message of death is cabled fifteen minutes
before the closing of the market.

Golding and Nevins lunch together before starting for Paris.

"I have closed a deal to-day that will net me twenty-five million
dollars within six weeks," Golding confides to Nevins with an air of
satisfaction. He might be a retail merchant discussing trade with a
neighbor and relating the result of a barter which will net him a profit
of a hundred dollars, for there is no stronger emotion in his speech or
manner than would be evoked by such a commonplace transaction. Yet this
man has just arranged a financial deal which is to maintain the
stability of the currency of a Nation of a hundred millions of people.

"Then it is true that you are to shoulder the responsibility of
disposing of the United States bond issue?" Nevins inquires with a
semblance of interest. "What would that Republic do if it were not for
its public spirited men of wealth? Republics are all right when they are
curbed by the conservative elements, but when the riff-raff gets the
reins in hand, then there is always trouble."

"The days of mob rule in America are over," Golding declares. "It was no
easy matter to wean the people of the fallacious idea that a proletariat
could manage the finances of the country."

"When our mine is in operation you will not have to seek the aid of
England in taking bonds off the hands of the Treasurer of the United
States, will we?" Nevins asks.

"That's just the point," exclaims Golding. They talk on in this strain
until the meal is finished.

"We have ten minutes to get to the terminal," says Nevins, consulting
his watch.

"O, that will be ample time. It only takes five minutes to ride there."

When the train is reached, Golding looks at his watch. "There, I told
you we could make it in five minutes. I am always just on time. Never a
minute too soon or a minute too late. Time is money. Perhaps I am the
wealthiest man in America, if not in the world, because I know the value
of time."

"That certainly is the secret of your success," Nevins declares blandly.

The Special Paris Express is composed of six coaches and the motor; this
train runs at an average speed of sixty-two miles an hour. It is the
fastest train on the continent. So that they may not be disturbed, the
mine promoters have arranged to occupy a private car attached to the
rear of the train. This car they enter. Nevins carries a small
hand-satchel which he declines to give over to the willing porter.

The superintendent of the road is on hand to see that the influential
patrons are properly cared for; he has received his instructions from
the president, who is an intimate friend of James Golding.

The signal is given and the express starts.

In an incredibly short time the tunnel is reached. As the train rushes
into the darkness, Golding notices that the electric lights have not
been turned on.

"Ring for the porter, will you, Mr. Tabort," he asks of Nevins, whom he
knows only as M. Emile Tabort.

"But where is the button? Ah, I have an idea," replies Nevins. "I shall
go into the forward car and find the porter; it will not take a minute."

The car is engulfed in pitchy darkness, save for a glimmer of diffused
light that comes from the cars ahead.

"Hurry, won't you; I hate to be in darkness," says Golding, uneasily.

"I won't keep you waiting long," calls back Nevins, who is half way to
the door.

He turns to look at the Magnate. A vague shadowy form is all that he can
discern in the gloom.

"So here is where you are to end a life of mammon-worship," Nevins
mutters as he steps upon the platform of the forward car.

He bends down, and with a strong, quick jerk uncouples the rear car.

For a few seconds the detached car keeps up with the train, then as its
momentum is exhausted, a rapidly widening gap is made.

"In five minutes you will have light," Nevins calls grimly, as he looks
at the fading car.

The train rushes ahead with speed that is imperceptibly increased.
Nevins climbs to the top of the car and crawls toward the front of the
train. He works his way to the coach immediately behind the motor.
Standing on the platform he removes his coat and trousers and reappears
arrayed in the common suit of a train hand. A soft cap completes the
disguise.

A faint rumble reaches his ears.

"_The first Magnate has fallen_" he whispers, as if confiding a secret.

"Yes; I have carried out my plan. James Golding is buried at the bottom
of the Channel. The time-fuse worked."

When the train emerges from the tunnel it is stopped by the signals of
the Block station. The operator inquires if anything has gone wrong. He
has been unable to communicate with the English station for more than
fifteen minutes, and supposes that the wires have been deranged. Then it
is that the loss of the rear car is discovered.

While the trainmen and passengers discuss the matter, a sound from the
tunnel reaches their ears; a roar resembling a series of dynamite
explosions.

"The tunnel has caved in!" exclaimed the conductor. "Get aboard, for
your lives!"

A rush is made for the train, and in half a minute it pulls away from
the mouth of the tunnel at top speed.

From the rear car the tunnel is visible. The train is five hundred yards
away when the waters burst from the mouth of the tunnel.

Loosed from the confining walls, the gigantic column subsides in height,
spreading on either side of the tracks. It inundates a vast area of the
low country surrounding the station.

Through the employment of the block system, but one train in each
direction is permitted to enter the tunnel at the same time.

A partition wall bisects the tunnel into 'parallel sections, each
containing a single track. The left-hand section, on which are
east-bound tracks, is the one in which the telegraph wires run. The
explosion wrecks the walls of the tunnel and breaks the wires.

The only explanation that can be offered is that the compressed air
cylinder on the car exploded. On each of the tunnel cars a compressed
air apparatus is attached, to insure against the trains being stalled in
the tunnel in the event of the electric motor giving out.

Nevins experiences no difficulty in losing himself in the crowd when the
train reaches Calais. He goes at once to a cheap furnished room which he
has previously engaged. He still wears the attire of a train hand. Once
in his room he sinks upon the bed, his mind and body thoroughly fatigued
by the strain that has been placed upon them.

For more than an hour he is motionless; then his reserve gradually
returns.

"I have fulfilled my pledge," he says to himself. "It had to be done
to-day, for otherwise I should have been compelled to die with Golding.
I have started the execution of the edict of proscription a day in
advance of the schedule.

"This will be the signal for the thirty-nine to do their duty. They must
hear of Golding's death to-day. I shall cable the news to New York; once
there it will be heralded through the country.

"And they will suppose that Golding and a French financier met death
accidentally. Yes, the people will accept this view; but the Committee!
ah! it will know the truth. To the Thirty-nine it will mean that one of
their brothers has gone to his fate with one of the Transgressors. It
will dispel any symptom of hesitancy on their part.

"Two men are supposed to have died in the explosion. The tunnel is
destroyed. Who can say that one of the occupants of the car escaped?"

He sits on the edge of the bed bending forward, and rests his head in
his hands. In this attitude he remains for several minutes.

"Good God, forgive me!" he cries, fervently. "I cannot die in ignorance
of to-morrow! I must hear that my plan is faithfully carried out; that
the Transgressors are annihilated, and the committee have kept their
pledge. Is it false in me to wait? No; for I do not fear death; I would
have faced it forty times could I have done so. The Transgressors would
all have fallen by my hand had such a thing been possible. I shall keep
my pledge, to-morrow."

A few minutes later Nevins leaves the house dressed in a plain suit. He
enters the cable office and writes the following message:

"James Golding, accompanied by M. Tabort, French Banking Magnate,
entered rear car, Paris express for London, to cross the channel. Car
uncoupled in tunnel. Explosion. Both men instantly killed. Sub-marine
tunnel wrecked."

"Send this message to the New York Javelin," are his instructions to the
operator. "Rush it, and I will give you a hundred francs."

"Cable is engaged," is the reply. "Orders from London."

"What news is London sending over this cable?"

"None. It seems strange to keep the cable tied up, when there is such
important news to be sent. But the instructions are, 'Send no messages
to the United States.' I'm sending an unimportant House of Commons
speech."

"Your wire is free, then? I'll give you a thousand francs if you will
send this one message through," Nevins urges persuasively. "I want to
get the news to my paper. They will pay royally for it."

The operator hesitates. A thousand francs is a tempting offer.

"When will you pay?" he asks.

"I will pay you now, on the very spot."

As he speaks Nevins counts out the bills.

It is twenty minutes of eight by the local clock in the cable office.
The clock indicating New York time registers two-forty P.M.

A glance at the Bank of France notes decides the question in the
operator's mind. He takes the money and transmits the message.

Nevins returns to his room to await the developments of the thirteenth
of October.




BOOK IV.

In Freedom's Name.




CHAPTER XXIV.

THE SYNDICATE IN LIQUIDATION.


The crisis has arrived. On the bulletins in front of the leading
newspaper offices in New York crowds congregate. Men discuss the
startling tidings that come from all points of the compass and ask
themselves what the next report will be. Golding's death is the
forerunner of a long list of fatalities.

  JAVELIN BULLETIN.

  United States Senator Warwick,
  of California, was assassinated at
  his villa in San Diego.

  The murderer, after shooting
  the Senator, turned the smoking
  pistol upon himself and died with
  his victim.

This bulletin is posted on the board in front of the Javelin office.

"What's happening?" asks one of the crowd of the man at his side. "Is
this a wholesale butchery planned by Anarchists, or is it a plot of the
Mafia?"

"God only knows," is the reply.

And to the thousands who stand waiting with breathless excitement for
the next announcement the inability to locate the source of the outburst
of violence is quite as complete as this man's. They realize that a
series of appalling crimes has been committed; yet none can ascribe the
least pretext for them.

The name of one after another of the leading magnates of the land is
posted as the victim of a simultaneous homicide, and the notion that it
is the work of anarchists begins to prevail.

  JAVELIN BULLETIN.

  Robert Drew, the Sugar King,
  while riding in Central Park, was
  stabbed to death by an assassin.

  The man jumped into his carriage
  as it was descending the hill
  leading to the One Hundred and
  Tenth Street entrance at Seventh
  Avenue.

  No sooner had the dagger been
  buried in the heart of Mr. Drew
  than the fanatic withdrew it and
  plunged it into his own heart.

  The murderer fell forward and
  died even before his victim.

When this notice is displayed it causes a shudder to run through the
crowd. This is the first of the deaths to be inflicted in New York.

With the apprehension of men who feel that danger is imminent, the crowd
in front of the bulletin shifts uneasily. There is the thought in all
minds that some awful calamity may come upon them as they stand there.
Then, too, there is the thought that they may not be safe elsewhere. In
such a state of mind men become susceptible to emotion. A word can then
sway a multitude.

From five o'clock, when the first bulletin appeared, until the
announcement of the killing of Mr. Drew, a period of two hours and a
half, the list has grown to frightful proportions.

From Chicago comes the report that Tingwell Fang, the Beef King, has
been killed in his private office by the explosion of a dynamite bomb or
some other infernal machine brought there by a man who for weeks had
been transacting important business with Mr. Fang. The explosion
entirely demolished the office, and when the police succeeded in getting
at the bodies it was found that the bomb-thrower had paid for his deed
with his life.

In a bundle of papers which the man left in the outer office a note is
found which gives his address as the Palmer House. At his room in the
hotel a card is found addressed to the public: It read as follows:

  I have fulfilled my oath; my self-destruction
  is proof that I am sincere in the
  belief that I have acted for the good of mankind.

                BENTON S. MARVIN.

Almost as soon as the papers are on the street announcing the tragedy,
another message comes from Chicago telling of the strange death of
Senator Gold. His body and that of a man who had been with him at the
Auditorium are found in the Senator's room. Death has been caused by an
unknown agency. There are no signs of violence on either. The money and
jewelry of both are undisturbed. Neither man appears to have been the
victim of the other's hand, for the apparel of each is unruffled. One is
found lying on the floor near the window; the other is found stretched
across the table in the room.

Following these early bulletins come others from Philadelphia, St. Louis
and Boston, successively announcing the mysterious deaths of President
Vosbeck of the National Transportation Trust, Captain Blood of the St.
Louis Steamship Association, and of ex-U.S. Supreme Court Justice Elias
M. Turner of Massachusetts.

"President Vosbeck met his death while on a tour of inspection in the
new power house of his company in the western part of the city. With him
were his private secretary and a stranger from New York whom he was
taking on a tour of inspection. The secretary was sent to find the
superintendent of the power house. He returned to find both President
Vosbeck and the stranger in the throes of death on the floor near the
great dynamo. In the stranger's hand a cane was clutched. This cane was
one of those that are commonly made at penitentiaries. It was of leather
rings strung on a steel rod."

The above dispatch is spread on the bulletin board, followed by these
details:

"As soon as the hospital surgeons and the electrical experts arrived
they decided that the cane must have come in contact with the deadly
current; and that at that instant Steel and the stranger were standing
upon the metal flooring which made a perfect conductor." The death of
Captain Blood was even more astounding than that of President Vosbeck.

"In company with the newly appointed Superintendent of the grain
elevators, of which the Captain had a monopoly, he descended into the
hold of the steamboat that was taking on a cargo of wheat at the Big
Three Elevator. The two men were hardly below deck when, by some
inexplicable error the engineer received the signal to open the shoot.
An avalanche of golden grain rushed upon the two captives. There was a
cry of dismay from the hold, and then only the sound of the rushing
stream of grain.

"The engine was reversed and the bucket chain began to take up the
grain; but it was too late. When the bodies of the men were reached they
were contorted in the agony of death. Suffocation had come as a tardy
relief to them."

This bulletin adds to the excitement of the crowd. While the people are
reading the extras that tell of the series of strange deaths of men of
such national importance as Vosbeck and Captain Blood, the news comes
from Boston that a double murder has been committed in Brookline, a
suburb of that city.

Ex-Chief Justice Turner of the United States Supreme Court and a friend
who was visiting him at his country house, were set upon by highwaymen
as they were strolling through a strip of woodland, and had been hanged
to trees. It was not known how much money the road agents got. The
Justice had never been in the habit of carrying any large sums. As to
what money Mr. Burton, his friend, might have had on his person, there
was no way of ascertaining.

"The Supreme Court, the Senate, and three of the leading-men in the
country, this is pretty big game," remarks one of the crowd.

"It will be well if it ends there," says another.

"This will cause 'Industrials' to take a slump," observes a stout,
sleek, well dressed man.

"Yes," replies a voice at his elbow, "and it may be that a slump of the
market is at the bottom of most of this. I wouldn't trust these brokers.
They'd kill a regiment to get a flurry on the market if they were
short."

The stout man, who happens to be a stock broker, says no more.

"Get yer extra, all about six millionaires killed; get yer extra!" cry
the newsboys.

"Make it seven," shouts a coarse voice from the very heart of the mass
of humanity.

And seven it is to be.

The bulletin is being cleared for a fresh notice.

"Bet you it's a Banker this time," a book-keeper, who had deserted his
desk to get the latest news, says jestingly.

"Ah, it'll be a dead shoemaker next," laughingly exclaims a messenger
boy who has heard the book-keeper's remark.

By a strange coincidence the name that appears the following instant is
that of Henry Hide, the head of the leather Trust. The ribald jest of
the boy proves to be all too true.




CHAPTER XXV.

BIG NEWS IN THE JAVELIN OFFICE.


Inside the newspaper offices there is even greater excitement than on
the streets. The editors are non-plussed at the appalling news that
comes pouring in from every section of the laud.

How is the news to be conveyed to the people? is the question that the
oldest journalist is unable to answer.

In selecting the leading feature of the day's terrible news, what is to
be considered? The fact that an astounding number of murders or
accidents have simultaneously stricken with death a score of the leading
men of the country, is in itself a matter of unprecedented importance.
But the end is not in sight. Every half hour brings tidings of still
other deaths and murders.

The peculiar feature of the news is, however, that in every instance
where a banker, mine owner or financier is murdered, the evil-doer has
committed suicide. What does this indicate? Is it a concerted move on
the part of some society; or is it the result of an inexplicable
fatalistic phenomenon?

Just as a decision on these points is arrived at, and the editors have
given their orders for the make-up of the extras, some account, either
of the death of a railroad magnate or the head of some one of the great
trusts, is received. The necessity of a change in the form of the paper
is made imperative. For the thought that a rival sheet may feature the
news forces a change.

Extras of the evening papers are being issued every half hour. The
excitement on the streets exceeds even that of the days when the reports
of our wars was the all absorbing topic.

In the present calamity men know not what to think. To some it is
apparent that a modern juggernaut is abroad; others hold the belief that
a conspiracy is being carried to its bloody fulfillment.

No more accurate idea of the confused condition of the public mind can
be gathered than from a study of the action in the editorial rooms of
the great New York newspaper, the Javelin.

The editorial staff of this paper is composed of the brainiest men in
journalism; men who have won distinction in their profession by reason
of their ability to handle the news of the day in a manner that will
satisfy the demands of the public.

On the large reportorial staff are men who have been brought from
various cities; each is competent to gather news and present it in the
most interesting fashion.

In the composing room sixty of the most skilled linotypists sit at their
machines ready to set the words as they fall from the pencils of the
writers.

Still other men are at the presses, awaiting to put the great mechanisms
in motion, to pour out a stream of a hundred thousand papers an hour.

All is in readiness to turn out the news with unerring accuracy and
incredible speed.

Year in and year out the routine of publication has been gone through
with. Now one man who is advanced or discharged vacates a position,
which is immediately filled by the man next in line for promotion. The
machinery of the office never clogs. But on this night, turmoil takes
the place of system.

A crisis in the history of the paper is being reached. The heads of
departments are all present, having been summoned by telegram or
telephone. They are ready to act. Yet the signal for action is delayed.

To run off the edition of a morning paper is a far different thing from
getting out an edition of an evening paper.

The morning newspaper must contain the "_news_" in its first edition if
it is to reach distant points; if it is even to reach the suburban
towns. In these towns, by far the largest percentage of the readers are
located. They will be anxious for the latest and most complete news. The
evening papers give hurried accounts of the events that are stirring the
country. For the full details the readers depend upon the morning
papers. The newspaper which fails to satisfy their demands will lose its
popularity.

So the editor-in-chief and the proprietor of the Javelin are in a
quandary.

"It is now 1.30," says the editor-in-chief, as he consults the clock.
"If we are to get out a paper we must start the presses." "What is the
leader?" inquires the proprietor anxiously.

"A general review of the casualties; the summary of the result of the
announcements of the sudden deaths of so many leading men. This is
followed by the story of the deaths of six Senators. The head runs
across the page. The head-line reads 'Death's Harvest, Thirty-Six!' The
banks tell of the sudden deaths that have come upon Senators, Judges,
Manufacturers, Railroad Magnates, and a score of multi-millionaires."

"We can't tell everything in a line, or in one edition," observes the
proprietor, "so I think it is safe to 'go to press.' Is there nothing of
importance left out?"

Before an answer can be given to this query the telegraph editor rushes
from his desk waving a slip of paper.

"Hold the press!" he exclaims. "Here's the biggest news yet. Attorney
General Bradley of the United States has been assassinated as he was
leaving his office.

"The man who killed him made no attempt to escape, but, waiting to see
that the three shots he had fired point-blank at the Attorney General
had done their work, he deliberately turned the pistol on himself. He
placed it at his right temple and fired, dropping dead in his tracks."

"Wait a minute; wait!" cries the editor-in-chief. "Don't say another
word."

Turning to the night editor he says, "It will be necessary to change the
first page. A new head will have to be run, and the leading story will
have to tell of the murder of the Attorney General. This news is
national. I think I had better go to the press room and do this work
myself. The press will start in twenty minutes, if you give me the word
'Go ahead!'"

"Go ahead," is the laconic reply.

Down the winding staircase that leads to the composing room, and then to
the basement where the presses are located, the chief runs. He sets
about his work with a calmness and speed that is remarkable. The first
page is put on the composing table and the form opened. The head lines
are removed and the copy that the editor is turning out a dozen words at
a time on a page, are instantly set up and put in place.

In eight minutes the form is keyed up and the stereotypers have it in
their hands. Three minutes later the pressman has the stereotype plate.
A minute later the press is in motion.

With the first half dozen copies of the edition wet from the press, the
editor rushes back to his office.

In his absence there has been nothing startling reported. He breathes a
sigh of relief and sinks exhausted into his chair.

At a score of desks men are writing special portions of the news. One is
telling of the startling murders, another of the unusual accidents that
have claimed a dozen prominent men as victims.

The strange story of the hanging of an Ex-Justice of the Supreme Court
Judge is being written by one of the sporting reporters; the
assassination of six Senators is the theme of another special writer.
Every one is busy.

The chance that always comes to the young reporter is at hand. He is
entrusted with the important work of writing the story of the deaths of
five railroad magnates. His face is a study. It is scarlet and beads of
perspiration run down his cheeks.

Even the copy-boys are alive to the fact that a night of unusual import
is passing, and they carry copy without being called. A boy stands at
the side of every reporter and runs with the pages to the desks where
the copy readers scan it and write the head lines; it is not a night
when copy is carefully read and "cut." Everything is news, and the
responsibility for the accuracy of the writing is upon the heads of the
reporters.

Surrounding the bulletin board in the City Hall square, a crowd of from
one hundred and fifty to two hundred thousand has gathered.

The lateness of the hour is forgotten. Men and women stand through the
chill hours of the late night and early morning waiting for news. There
is an ever varying stream passing in front of the _Javelin_ office.
Early in the afternoon the police have taken control of the streets and
compelled the people to keep moving. There is fear that the disorderly
element will start a riot.

Fortunately the first of the calamitous telegrams of the day has been
received after the close of the Exchanges. This has prevented a panic.
Brokers and bankers receive the tidings with consternation; they dread
the opening on the morrow. Many of them are in the crowd anxiously
waiting for further details of the deaths of the controllers of railroad
and industrial stocks.

At midnight a bulletin announces that Senator Barker, who had been the
staunch advocate of Bi-metallism until the recent session, and who had
then voted with the Gold element, has been found murdered in his
palatial home at Lakewood, N.J. His private secretary has also been
killed, evidently because he had attempted to rescue his employer. Both
have been stabbed.

After this the only news that is posted is of a confirmatory nature. It
tells of the development of the national wave of death. Then, too, it
begins to give the first positive information that the majority of the
deaths have been the result of a plot.

Either on the body of each of the assassins or in his effects have been
found papers that show conclusively that the men acted in concert. While
the phraseology of each of the letters differ, there is a similarity
which is very apparent when they are compared.

"I have kept my word. The world will judge if I was justified," is found
on one of the suicides.

"If thy right eye offend thee, pluck it out," is all that the card on
another bears.

"A part is not greater than the whole," is the inscription on the card
that is found in the breast-pocket of the man who has killed the Sugar
King.

When the news of the assassination of the Attorney General is given to
the people, there is a reaction in the spirit of the multitude
immediately surrounding the _Javelin_ bulletin. They have previously
received the notices with expressions of wonderment. Now all realize
that the Nation itself is imperilled.

"This is another Suratt conspiracy," says one man to another.

"Will it reach the President?" is the question that men do not dare ask,
though they think it.

"This is not the work of cranks, you may depend upon it," observes a
Central office detective, who has a reputation for sagacity. His
fellow-officer, who stands a pace in advance of him, turns and inquires
if the detective thinks he could run the gang down.

"If I am set on the case I shall not waste much time in looking for
ordinary crooks," replies the detective. "It will be my aim to unearth a
society of malcontents."

At another point a party of club men, who have come down town from their
Fifth avenue haunt, stand discussing the terrible events.

"Do you remember the night that the news was received here that Lincoln
has been shot?" asks a patriarchal New Yorker of an equally ancient
citizen.

"Indeed I do. You and I were at the Niblo's Garden, weren't we?"

"That's right. It's strange that history should repeat itself; and that
we should be together to-night?"

"There is quite a difference between the murder of Lincoln and this
series of crimes," observes one of the younger men. "This night's, or
rather day's, work is aimed at all classes of wealth. It is evident that
it is an attack on capital. And the inexplicable part of the news is,
that in every instance the murderers have cheated the gallows."

"Come, move on there," gruffly shouts a policeman.

"Hallo, Mason," cries one of the club men as he pushes his way to the
side of the policeman.

"O! How do you do, Mr. Castor," says the blue-coat, in deferential tone.

"Mason, these are my friends; we want to stand here for a few minutes.
It's all right, isn't it?"

"Certainly, it's all right. I thought that you were a lot of the idle
crowd, sir, and we have had orders to keep everyone on the move. But
you're all right."

Mason had been appointed to the force by the Clubman's influence.

Turning from his patron the policeman roughs his way through the crowd
and makes the men and women "move on."

"Nothing like having a friend at court, eh?" laughingly cries one of Mr.
Castor's friends.

"It is this custom of privilege that has brought on this calamity,"
soberly observes the philosopher of the group.

A riot breaks out at this moment at the foot of the Franklin statue; and
the shouts and curses of the men who are being beaten by the police send
a thrill through the multitude.

The people on the fringe of the swaying thousands begin a retreat. Their
action is quickly imitated.

The Clubmen decide that they have seen all that they want of the crowd.
But the matter of getting out is not easy of accomplishment.

"What are you plug hats looking for?" sneers a rough from the slums. And
his arm swings out and hits the foremost man in the face. This seems to
be the cue for a dozen ruffians to fall upon the party of well dressed
men.

Two policemen who stand nearby come to the rescue of the party and
conduct them to a place of safety. From thence the sightseers are glad
to make their way up-town.

The ambulances from the Hudson Street Hospital take four of the rioters
who have been beaten with the night sticks of the police, to the station
house. Under ordinary circumstances the prisoners would be taken to the
hospital; but the Inspector of Police, who is on the scene, deems it
advisible to take them to the Station house.

A sullen crowd of young men from the neighboring streets follow the
ambulances, shouting execrations at the policemen who have made the
arrests.

The hands on the clock in the cupola of the City Hall point to 2.15 A.M.

The news wagons are wedging their way through the sea of humanity.
Morning papers are being sold by the ever vigilant newsboys. Still the
people linger.

An event of graver nature than any that has preceded is what the crowd
craves. The appetite of a man, or of a collection of men, is the same;
if it is fed to repletion, it cannot resist the desire for an excess.

"Let's wait for one more bulletin," an engineer suggests to his fireman.

"All right; we can stay until 2.30. That will give us time to get to the
building."

Before the fifteen minutes elapse all thoughts of tending in the engine
room are driven from their minds.

The first bulletin announcing the tidings of the Wilkes-Barre uprising
is posted by the _Javelin_ at 2.35 o'clock. From this moment the crowds
in City Hall increase. No one who can get within range of the blackboard
thinks of leaving. There is a subtle fascination in waiting for the
details of the momentous events.

At daybreak the evening edition of the day's papers containing news of
the transcendent occurrences of the hour are on the street. In these
papers the first intimation of the full scope of the blow that has been
dealt the Magnates is given to the public. Link by link the chain of
evidence that the accidents and murders are each part of a general and
concerted movement is built.

"Martyrs or Murderers?" This is the interrogatory headline that appears
in every paper.

The events of the past twenty-four hours have been so unparalleled that
men dare not jump at conclusions. To proclaim the forty agents of the
Syndicate of Annihilation martyrs, may lead to an instant uprising of
the anarchistic element. To denounce them as murderers may have the same
effect. Fear prompts the people to take a conservative stand, they wait
for full evidence before pronouncing a verdict.

They do not know that Harvey Trueman is pleading the cause of justice
and right to a mob at Wilkes-Barre.

The case is now in the hands of the great public as a jury.

A verdict that will shake the world is about to be tendered.

This verdict is to be entered at Wilkes-Barre.




CHAPTER XXVI.

ON TO WILKES-BARRE.


When the first news of the Act of Annihilation reaches the Independence
Party's Headquarters, Trueman is out on an important mission, a
conference with the American Mothers' League for the Abolition of Child
Labor. This League, it is believed, can influence scores of thousands of
voters.

A telephone call from Benson brings Trueman back to the headquarters. On
the way down town he hears loud cries in the street.

"Get y'er Extra! All about the big murders!" the newsboys are calling in
front of the headquarters. Trueman buys a paper. He reads about the
murder in Central Park. "This is an unfortunate occurrence," he says,
half aloud. "The people will put more credence in the assertions of the
Magnates, that there are anarchists working to disrupt the Government."

Once in the rooms of the Campaign Committee he receives the messages
direct from the _Javelin_ office over a special wire.

He is as ignorant of the true condition of affairs as any of the public.
What to think of the wholesale destruction of the leading magnates, is a
riddle to him.

  "WILKES-BARRE, PA., Oct. 13th.

  Gorman Purdy was murdered in his house at 2 o'clock this
  afternoon, by Carl Metz. After shooting Purdy, Metz committed
  suicide. Come to Wilkes-Barre at once. Miners are
  threatening to sack the palaces on the esplanade. Ethel is in
  great danger.                MARTHA."

This telegram is handed to Trueman. He reads it; re-reads it. The full
import flashes upon him. He knows the character of the miners; knows
that there is an element which will take advantage of every opportunity
to commit acts of violence. He pictures Ethel at her home, besieged by
the mob of miners.

"I must get to Wilkes-Barre immediately," he declares.

"Mr. Benson, will you telephone to the Inter-State Railroad and ask when
the next train leaves for Wilkes-Barre? If there is not one within an
hour, ask if it is possible to engage a special. I must reach
Wilkes-Barre as quickly as possible.

"Here, read this," and he hands his secretary the telegram.

"Send this message to Martha Densmore. Address it, 'Sister Martha, Care
of the Mount Hope Seminary, Wilkes-Barre, Pa., I leave for Wilkes-Barre
at once.' If you can find out the time the train will leave, state it in
the message to Martha."

In five minutes Benson returns to inform Trueman that the Keystone
Express will leave at 3.30 P.M. This gives Trueman thirty minutes to
catch the train. He hurries to the street and jumps into a cab.

"Drive to the Twenty-third street ferry as fast as you can. I'll give
you an extra dollar if you make the four o'clock boat," he tells the cab
driver.

"All right Mr. Trueman," replies the man, who recognizes the people's
candidate. "You'll get the boat. Don't worry about that."

From Twenty-third street and Broadway the cab starts. It turns west on
Twenty-fourth street. Then the driver whips up his horse. At Eleventh
Avenue a freight train is passing. It will delay Trueman for five
minutes. He jumps from the cab.

"Mr. Benson will pay you," he calls to the cab-man. The train moves down
the street at a slow rate of speed.

Trueman jumps on a car, climbs across it and jumps to the street. At a
run he makes for the ferry house.

As he passes the gateman he throws down a silver piece for ferry fare
and rushes toward the boat. Half a minute later the boat draws out of
the slip. When he enters the train, Trueman seats himself in the
smoking-car. The man next to him is reading a late extra which he has
bought at Cortlandt street.

Glancing over the man's shoulder, Trueman reads of the deaths of
financiers, statesmen, manufacturers. All have met sudden and violent
deaths, and in each instance there is announced the suicide or
accidental death of an unknown companion.

Under a seven-column head, printed in red, is a suggestive paragraph. It
asks if the wave of annihilation can have any connection with the
Committee of Forty. And as if to answer the interrogation affirmatively,
the paragraph concludes in these words:

"On the cards of six of the men whose bodies have been found with the
murdered multi-millionaires, reference to the Committee of Forty is made
point-blank. One asserts: 'In the future, arrogant capitalists will not
sneer at the protestations of a committee of the people. As a
deliberative body the Committee of Forty was impotent; as the avenger of
the downtrodden, it will never be forgotten.' Another bears this strange
inscription: 'When anarchy seems imminent, take courage, for an honest
leader will deliver you from harm.'

"There are two cards which quote direct from the Scriptures: 'The wicked
in his pride doth persecute the poor: let them be taken in the devices
that they have imagined.' This gives the motive which supplied the
assassin of the Sugar King with courage to commit a double crime. He was
a religious fanatic. The name George M. Watson was scribbled on the back
of the card. This is the name of one of the Committee of Forty.

"The other card reads: 'And the destruction of the transgressors and of
the sinners _shall_ be together, and they that forsake the Lord shall be
consumed.'"

Here is a matter which sets Trueman thinking. He knows every member of
the Committee of Forty; they are men who would not take part in a
dastardly crime.

But is this terrible annihilation to be looked at in the light of an
ordinary crime?

"Metz is a member of the committee." Trueman resolves this thought for
several minutes.

The train rolls on at a rapid rate; the towns of Jersey are entered and
passed so quickly that no idea of the excitement that is stirring them
can be formed. It is not until Trenton is reached that Trueman hears the
news of the deaths of still other prominent men.

He buys a paper and returns to his seat. This extra contains the details
of the threatened uprising in Wilkes-Barre, and the statement that the
Committee of Forty has converted itself into a Syndicate of
Annihilation.

When the train reaches Philadelphia a battalion of the State Militia
goes on board. The Major in command has instructions to report to the
Sheriff of Luzerne County. This means that the militia is to be handed
over to the Magnates.

As the train is about to leave the depot a telegram is received at the
dispatcher's office, which causes a delay. A freight on the Wilkes-Barre
division has jumped the track. The wrecking train is called for. After
the departure of the wrecking train the express pulls out. The accident
has occurred thirty miles east of Wilkes-Barre. It causes the Keystone
to be two hours late.

During his enforced wait, Trueman improves the time by telegraphing to
New York. He gets from Benson the latest details of the news; the full
import of the terrible atonement dawns upon him. The Committee of Forty
had come to the conclusion that it must meet force with force. This was
a step which Trueman would never have sanctioned. He realizes that the
opprobrium for the act of the committee will be placed on him. He has
been associated with the committee; has been the one candidate which it
indorsed. And for all that he has known absolutely nothing of its
intention to carry out a wholesale annihilation.

"Who will believe that I am not an accomplice?" he asks himself.

"I have but one way to clear my name of such an imputation. I must stand
out as the advocate for rational action. I must bring the people, those
who know me and who will obey my wishes, to unite to suppress anarchy."

As this thought shapes itself, the words on the card of one of the
committee obtrude themselves on Trueman: "When anarchy seems imminent,
take courage, for an honest leader will deliver you from harm." Is there
something prophetic in these words?

Reinforcements are arriving on trains that are obliged to stop in the
rear of the express. One of the new arrivals is a part of the infamous
Coal and Iron Police. As these men are familiar with the mining
district, the Sheriff of Luzerne requests that they be placed on the
Keystone and rushed through first. This request is complied with. When
the train starts, after the track is cleared, the three hundred and
fifty members of the Coal and Iron Police have exchanged places with the
militia.

From the intemperate speech of the men, Trueman foresees that the
conflict between the miners and the police will be sanguinary. He
resolves to keep the two bodies of men apart, if anything in his power
can effect this result.

As the twilight deepens the train reaches the ten-mile grade that leads
to Wilkes-Barre. The powerful engine responds to the utmost of its
capacity and begins the ascent at a speed of fifty miles an hour.

"We shall be doing business in fifteen minutes," remarks one of the Coal
and Iron Police, as he pulls his rifle from under the seat.

"Thank God, we don't have to stand up and receive a shower of sticks and
stones, as the militia did in the old days. We have the right on our
side now, and we can shoot without waiting to be shot," asserts a
dyspeptic clerk, who has quit his desk for "_a day's shooting_."




CHAPTER XXVII.

SISTER MARTHA AVERTS A CALAMITY.


When the tidings of the murder of Gorman Purdy reach the mines, the
rejoicing of the miners and their families is undisguised. They feel
that an avenging hand has been raised against the man who has caused
them so many days of suffering.

"The devil has a new recruit," says a brawny miner.

"Hell is too good for a man like Purdy," another declares.

In all of Wilkes-Barre not a man or a woman except those who live under
the Coal King's roof has a word of pity to express.

Sister Martha is silent; she feels shocked at the news; yet even in her
heart there is no room for sympathy for the Magnate. The thought comes
to her that Ethel will need comforting. Ethel Purdy is the woman who
eclipsed Sister Martha in Harvey's mind. It is not to be supposed that
Martha has forgotten this; yet it does not deter her from hastening to
the place. She finds Ethel on the verge of hysteria.

Under the soothing influence of the Sister of Charity, Ethel's composure
is restored.

"What is to become of me?" she asks, despairingly. "How am I to face the
world? I have wealth; but will it restore my father?"

"Have faith, my dear, and you will find your troubles lightened."

Martha prays with the late Magnate's daughter. They are on their knees
in the sumptuous bed-room of Ethel's suite when a servant abruptly
enters.

"O, Miss Purdy, run for your life," cries the maid. "The miners are
coming to burn the house."

Ethel utters a cry of terror.

"Leave the room!" sister Martha orders. And the frightened servant
retires.

"Do not feel alarmed. I shall stay here and the miners will do you no
injury. They love me and will obey me."

Ethel clasps the hand of her defender and crouches at her feet. A knock
at the door startles the two women. Sister Martha remains in possession
of her faculties; Ethel swoons.

"Come in," calls Sister Martha.

The butler enters.

"I have come to inform you that the miners are on their way to the
house. They have sworn to sack it. What shall we do?"

"Who told you that the miners intend to come here?"

"I have just received the warning from the office; one of the clerks
telephoned. He says the Superintendent is on his way here, but will
probably be cut off."

Fear has anticipated the actual trend which events are to take. The
miners are parading the streets but have not formulated any definite
plan to attack the Purdy palace.

Superintendent Judson arrives and assumes charge of the house. He brings
definite news of the intention of the miners. They are bent on claiming
the body of Carl Metz to give it a public funeral. "We shall never be
able to prevent violence," he declares.

"The police and the militia have been summoned; but it will be hours
before they arrive."

"If there was some one here who could pacify the mob until the troops
come; there is no one they will heed."

"Perhaps I can pacify them," suggests Sister Martha.

"You can try," says the Superintendent, scrutinizing her closely. "You
are known as the friend of the miners; they may respect your wishes."

Inwardly he doubts her ability to check the mob; he feels, even, that
she may meet with physical violence at their hands. Yet his nature is so
small that he is eager to sacrifice her if it will keep the miners at
bay for an hour.

"I shall try to keep them in the town," Sister Martha assures him as she
departs. On reaching the centre of the town Sister Martha meets some of
the miner folk. A woman comes up to her and whispers:

"They have sent for the police. The work will be done before they get
here."

"What work?"

"Why, we are going to give Metz a decent funeral. He died for us. He
said in a letter,--died to set us free from Purdy."

"When are you going to demand the body?"

"This evening when the mines and shops close. We will all get together
and then the sheriff can't stop us."

An inspiration comes to Martha. She hurries to a telegraph station, and
sends the message to Trueman calling him to Wilkes-Barre.

"If he only gets here before the police or the troops, he can prevent
trouble," is the thought that consoles her. The hour that passes before
she receives word that he will arrive on the Keystone Express, seems an
eternity.

With the knowledge that Trueman will arrive at five o'clock she breathes
a sigh of relief. Again she mingles with the crowds which fill the
streets. Here and there she goes, begging of the men and women to
refrain from doing anything that they will regret later.

The afternoon wears on, and as rumors float through the town that the
Governor has called out the State Guard, the excitement increases.

At four o'clock Sister Martha hears that the miners have determined to
wreck the express, as it is bringing the Coal and Iron Police.

This news appalls her. Can she tell them that Trueman is on this train,
and hope to have his arrival effective? No. He must come unexpectedly.

The plot to wreck the train must be defeated.

She hurries to the house of one of the miners who she knows will be in
sympathy with any movement that has for its object the destruction of
the Police. His two sons were shot at the Massacre of Hazleton. One of
the young men died from the effects of his wounds. The other is a
confirmed invalid.

On reaching the miner's cottage, Sister Martha finds that her intuition
is correct. Henry Osling is telling his son the plan of vengeance.

"We will wipe out the old score to-night," he is saying. "When the
express starts up the grade, we will send a ton of Paradise Powder down
to meet it."

"How will it explode?" asks the son.

"How? Why, by the collision with the engine."

"But it may not go off," suggests the invalid. "You had better make sure
by using dynamite. No! that won't do either.

"Use nitro. You can get it from the Horton shaft. They have to use it
there to blast the slate."

"That's what we'll do, 'sonny.' Just lie still 'til you hear the bang,
then you can get up and dance, for the Police will be blown to pieces."

Sister Martha waits for no further details. Her plan of action is
decided upon. She knows every foot of ground in the mountains. A short
cut will bring her to the home of Widow Braun. This woman will do
anything in the world for Harvey Trueman. She will help Sister Martha to
save the train; for by so doing she will save Trueman's life.

The widow is at home. In a few words Martha tells her what she must do
if she would save the life of the men who rescued her boy and herself
from the sheriff.

"Do you have to ask me twice to help you?" cries the woman. "I would lie
down on the track and let the cars run over me if it would protect Mr.
Trueman."

Martha and her ally start for the long grade. On the way they discuss
the manner in which they may derail the car with the nitro-glycerine.

"We will put rocks on the track," suggests Sister Martha. "But the
miners will see us;" objects the widow, "it won't be dark when the train
arrives."

"I heard the miners say the train would be late. A freight was off the
track east of Mathews and the wrecking crew was at work," Martha goes on
to explain.

When the rescuers arrive at the track they realize that in their haste
they have neglected to bring a lantern, the one thing that may be needed
to signal the train, for now a dilemma confronts them. If they place a
pile of rocks on the track, the train may reach that point before the
car of destruction, and in this event the obstruction will cause the
wrecking of the train.

The roadway is along the side of the mountain.

On one side of the tracks the rocks rise in a sheer wall; on the other
is a steep embankment that in places is almost as precipitous as the
crags above.

"We will have to separate," Martha advises. "You go up the track. No, I
will go up and you down. If it is possible, you must stop the train. I
will wait till the last moment and then put rocks on the track. When you
see Mr. Trueman, tell him to hasten to the Purdy house, for Ethel is in
great danger. Tell him I will be there to aid him in pacifying the
miners."

"But you can never pile rocks enough on the track to stop the car,"
Widow Braun says compassionately, glancing at the frail form before her.

"Have no fear. I can do my part of the work. God will give me strength.
And you, He will guide you, as well. Come, let us set about our work."

With a parting blessing from Sister Martha, the widow hurries down the
track. She can discern the station five miles below at the beginning of
the ten-mile grade. This station is her objective. If she can reach it
before the arrival of the express, the life of Harvey Trueman and those
of all the passengers will be saved.

The nature of her mission gives her strength to travel over the rough
roadbed with incredible speed. Her eyes are upon the station, which
momentarily becomes more and more indistinct; she knows that if the
train starts up the grade she can see the headlight. Her lips move in an
articulate prayer that she may not see the light. So absorbed is she in
the thought of how to stop the train in the event of its passing the
station that she fails to see a culvert bridge. At the bridge the
roadbed terminates and a trestle carries the tracks for a distance of
fifteen yards. The culvert is dry nine mouths in the year, and is a
raging mountain torrent only in the spring.

Widow Braun rushes upon the trestle. Her steps are not regulated by the
ties, and almost instantly she falls between them. Her hands grasp the
rails on either side; but she has not sufficient strength to support
herself. With an agonizing cry she drops twenty feet upon the jagged
rocks below. Her head strikes a rock and she lies motionless.

Several minutes pass; then she regains consciousness. On attempting to
rise she finds that her ankle is sprained. Despite the agony it causes
her, the brave woman struggles to climb back to the track. It is now
quite dark and she realizes that the train must be along in a few
minutes. She cannot reach the station. But she may yet stop the train at
the culvert bridge.

A long shrill whistle sounds. It is the familiar signal of the Keystone
Express.

Regardless of the acute pain which every step causes her, the widow
scrambles over the rocks.

As she reaches the roadbed the express rumbles over the trestle. With a
cry of despair she sinks to the ground.

Sister Martha is acting her role of heroine at a point a mile and a half
further up the grade. She has posted herself where she can observe the
station and the summit of the grade.

At the side of the track she collects a dozen boulders, the heaviest she
can move. These she determines to put on the track to derail the car
which the miners are to send down the grade to wreck the train.

"Will the widow Braun stop the express?" Martha asks herself again and
again, as the terrible minutes of suspense pass. "Perhaps I should have
gone down the track instead of sending her."

Through the darkness a glimmer of light shines from the summit of the
mountain.

"The miners are in readiness. What shall I do?"

For an answer, the whistle of the train falls upon her ears.

She hesitates, then with an energy born of desperation she begins to
pile the rocks on the track. The ragged edges cut her tender fingers.
She works on unmindful of cuts and bruises.

Higher and higher the pyramid rises.

Only once does she glance down the track to see the train. Its great
headlight looks like a beacon. It is approaching nearer and nearer.

"Have they started the car?" Martha wonders. She can hear the rumble of
the train, but not a sound from the road above.

"The train will reach this spot first," she cries aloud. "The miners are
waiting for it to get nearer to them."

Acting upon a sudden impulse, she runs up the track a distance of a
hundred yards. There are rocks lying on the side of the track nearest
the mountain.

One, two, three big rocks she places on the track.

A faint cheer reaches her.

"They have started the car," she laughs hysterically.

"It will not harm the Keystone. No, it will stop here."

Another and another rock is placed on the rails.

She knows that these boulders are a poor impediment to a wildcat car;
but they are the only things available.

A whirring sound rings in her ears. It is the car rolling down the grade
with the velocity of a thunder-bolt.

In a minute or two at the most, the car will be upon her.

Still she does not falter. The second pyramid must be completed.

Again she turns to look down the track. The headlight of the engine
seems to be upon her. It is, in fact, just crossing the culvert.

A glance at the pile of rocks makes them appear insignificant.

"They will never be able to stop the car," she moans.

Then with a final effort she tugs at a boulder larger than any of the
others. She has it on the rail when the whistling of the engine startles
her.

The engineer has seen the lower pyramid of rocks on the track and has
whistled "down brakes."

The train is stopping; it will be saved, for one of the two obstructions
will derail the motor-car.

Sister Martha starts to run down the track. She has not taken a dozen
steps when the juggernaut dashes into the pyramid of rocks.

Instantly there is a flash and an explosion, that shakes the mountain.
Great ledges of rock slide from the overhanging crags.

In a shower of splintered stone, Martha is literally entombed. Her life
is sacrificed on the altar of devotion. She has lived a Christian and
dies a martyr.

But the Keystone Express is saved.

Its passengers and crew, when they recover from the fright occasioned by
the explosion, hasten from the cars. Trainmen are sent up the track to
investigate. Brakemen are also sent down the track to carry the news to
the station.

One of these men stumbles across Widow Braun. He returns to the train
carrying her.

From her, Trueman and the other passengers, including the Coal and Iron
Police, learn of the plot to wreck the train and of the heroic effort
made by Sister Martha and the widow herself, to avert the calamity.

Trueman starts in quest of Sister Martha. Accompanied by one of the
trainmen with a lamp, he reaches the scene of the explosion.

The trainman discovers the body of Martha.

Bending over the prostrate body Harvey Trueman weeps. It is the manly
expression of deep emotion.

"She died to save my life and the lives of the hundreds on the train.
Was there ever a more noble sacrifice? It cannot be that she has given
her life in vain. I must do the work she has begun. If I can prevent the
miners from committing acts of violence it will atone for the loss of
Sister Martha."

From the top of the mountain, Trueman catches a glimpse of the torches
and miners' lamps. The miners are moving toward the town. Trueman is
familiar with every inch of ground about Wilkes-Barre. He has played on
the mountain as a boy. He now recollects a by-path which will bring him
to the town in advance of the miners who are on the wagon road.

"Have the body of Sister Martha taken to the Mount Hope Seminary," he
says to the trainman, and away he speeds for Wilkes-Barre.

The Coal and Iron Police are thrown into utter consternation. They dare
not advance upon the town in the darkness for fear that there is another
plot to destroy them.

The captain orders them to march across the mountain so as to enter the
town from a direction opposite to that by which they are expected. To
affect this detour will delay their arrival several hours, but their own
safety is more to be considered than that of the townspeople.

And the miners? They have heard the explosion and believe that the Coal
and Iron Police have been sent to their doom.

With the police out of their way there is nothing to check the miners in
the accomplishment of their design to recover the body of Carl Metz.

It is the radical element that has conceived the idea of wrecking the
train. They take full control of the miners and lead the way to join
their comrades on the Esplanade. As they pass through the streets
hundreds of men and women who have known nothing of the plot to wreck
the train, fall in line and march on in the procession. The number of
miners and townspeople soon reaches the thousands. By the time they
arrive at the Esplanade there are ten thousand in line.




CHAPTER XXVIII.

AT THE DEAD COAL KING'S MANSION.


Along the Esplanade the hurrying thousands begin to move in the
direction of the Terrace; miners who have been in the shafts for
eighteen hours; yard-hands from the railroads; iron founders, naked save
for their breeches, have quit their furnaces; townspeople whom fear
impels to see what the night will bring forth; this heterogeneous horde
presses on to the scene of the murder.

It is a night that lends an appropriate setting to so strange and
uncanny an event. The sky is leaden except for a streak on the western
horizon where the fading, sinister light of the sun gives token of a
stormy morrow. Through the walled banks, the river rushes turbulently,
swollen by recent rains; its waters tinged by the dyes and other refuse
from the city above.

On the further bank, the groups of breakers and foundries loom up as
vague shadow creations. From fifty chimney mouths thick black smoke
curls unceasingly; now soaring to a considerable height, now driven down
to earth by fitful gusts of wind. In their sinuous course these
smoke-clouds resemble the genii of fable, who spread over the earth
carrying death and devastation.

In sharp contrast to this picture is the Avenue of Opulence on the side
of the river which boasts of the Esplanade. Here is a line of fifty
palatial residences; the homes of the owners of a hundred mines and
factories and the task-masters of fifty thousand men, their wives and
their progeny.

Clustered about the breakers and furnaces are the squalid huts and
ramshackle cottages of the operatives; there too, a little removed from
the river are the caves in which the Huns and Scandinavians dwell, even
as their prehistoric ancestors dwelt before the light of civilization
dawned.

Nero thrumming his violin from the vantage point of the crowning hill of
Rome, had no such portraiture of the degradation of humanity as that
which the Magnates nightly view from their balconies. A stranger would
be struck with surprise that the thousands should be huddled in dens
that wild animals would find uninhabitable, while the sons of greed and
avarice flaunt their trappings of mammon from the hilltops.

This is the arena in which is to be enacted a scene of this great drama.
The actors, the audience are gathering.

Mingled sounds of strange nature are on the air. The murmur always
present where multitudes are assembled runs as an undertone; the sharp
notes of frightened women and terrified children rise as the tones of an
oratorio; steady, full, vibrant are the sounds of the men's voices.

On the countenances of the men can be read the exultation of their
hearts, that at least one of their tyrants has encountered his Nemesis.
Faces here and there are wreathed in smiles, as though their possessors
were hastening to a fete. Some are grave, for the thought of the
retribution that the Magnates will demand, and which they knew so well
how to secure, is enough to bring a pallor to the cheek. There are men
in the eddying thousands who have felt the hot lead of Latimer and
Hazleton burn into their backs and the recollection makes them shudder.
They are again upon a highway, but is this a protection against the
violence of their masters? They are now, as then, unarmed, but is this a
safeguard against the rifles of the hirelings?

From the bridge that connects the shores of the river, to the mansion of
the Coal King, is a distance of two miles. The broad avenue affords an
excellent concourse and down it the throng fairly runs. They traverse
the distance in twenty minutes.

An army advancing into an enemy's country could not preserve better
order. Far in advance of the main body of the toilers is the vanguard, a
group of twenty of the acknowledged leaders of the men. It is at their
suggestion that the cowed wretches have mustered up courage enough to
cross the bridge and enter upon the interdicted boulevard. So it is
incumbent upon them to show no trepidation.

Immediately behind them are the more adventurous ones, followed by the
women and children, who, like angels, tread where men fear to go. The
great mass of the crowd is composed of the workmen of the town. The
faint-hearted and the cowardly bring up the rear. When the marble steps
that lead up to the mansion are reached, the vanguard halts. The impetus
of the entire line is arrested as if by magic. An unheard, invisible
signal is obeyed, the signal of fear. Then the men in advance beckon to
the people to come forward.

A score of young men respond as if to a summons for volunteers, and in
their wake press the multitude.

The tumult ceases. The moment for action is approaching and men
concentrate their attention on what is being done by the leaders.

"I have come for the body of Carl Metz," shouts Foreman O'Neil, from the
foot of the terrace; his voice ringing with a tone of defiance.

"I have come for the body, and if you do not bring it out we will go in
after it."

This ultimatum is addressed to the private detective who stands on the
piazza of the Coal Magnate's palace, as a sentinel.

He does not seem disconcerted at the sight of so great a number of
people. On the contrary his mouth curls in a derisive smile.

"O, you had better all go back to the breakers," he retorts. "We will
see that Metz's body is buried."

Then he pauses, waiting to see the effect his words will produce. On and
on comes the tidal wave of humanity. If it is not checked soon it will
deluge the palace.

"I will shoot the first man who sets a foot on this piazza," defiantly
cries the detective, at the same time drawing his revolver. "Get back to
your breakers. If the superintendent sees you on this side of the river,
you'll all get _sacked_," he adds as a threat more terrible than the
shooting of one of them.

"We don't want to make trouble," explains O'Neil. "All that we ask is
that we may take the body of Metz and give it decent burial. Has the
superintendent said we could not have it?"

Mr. Judson, the superintendent of the Giant Breakers, appears at the
door. He steps out on the piazza.

A sullen roar greets him.

"Until the coroner has disposed of the case," he begins, "no one will be
permitted to touch the body. You have heard my decision. Now go back to
your work."

The recollection of the treachery practiced on them in the riot of 1900,
when their dead fellow-workmen were put in crates and buried by the
police at night, without religious rites, comes to the minds of all.
They have sworn then that never again would they be cheated of the right
to bury their martyred brothers.

"Give us the body," cry a hundred voices in chorus.

"Go on, go on," shout the pressing thousands. "Go in and get it."

The forces for a storm have been gathering since the first tidings of
the tragedy reached the people.

When they heard that Carl Metz, the foreman of the Keystone furnace, had
killed Gorman Purdy and had then ended his own life, they were
dumbfounded. Then as a lightning flash the information had spread that
Metz had left a note explaining that he had killed the tyrannical Coal
Magnate for the good of mankind. This word of explanation had clarified
the confused thoughts in the minds of all. They read in that message
their emancipation. The hour to strike a blow for their long lost rights
had come.

The opposition offered by the detective and Judson, proves to be the
shock needed to precipitate the storm.

By a single impulse the crowd rushes up the terrace. Its advance is
irresistible. Both Judson and his hireling see the futility of
attempting to resist the mob. They, therefore, withdraw within the
house. As they enter they close the massive oak doors. Even as the doors
swing to, the weight of a dozen powerful shoulders is thrown against
them.

For a moment the advance is checked.

Turning to the windows, the infuriated men shatter them one by one, and
like the sea pouring into a breach in a ship, they enter the house. One
of the first to enter runs to the doors and flings them open. "Come in!"
he shouts. "This is ours for to-day."

A marble staircase leads from the first floor to the one above. This
marvellous masterpiece had been made in Europe and imported. It cost two
hundred thousand dollars--more than the appraised value of the two
thousand hovels of the crowd that now trample upon its polished steps.

Up this staircase the impetuous leaders run. At the head of the stairs
is the library, the room in which the tragedy has been enacted.

On the floor in this room is the body of Metz. It has not been
disturbed.

The body of the Magnate has been removed to his bed-room to be prepared
for burial.

O'Neil and two members of the Committee of Labor take up the prostrate
form of their friend and make their way toward the door. It is not their
intention to commit any violence in the house. Yet, as is always the
case when men are under high mental tension, there is an element that
cannot resist the instinctive craving of the animal spirit for blood.

"The sewer was good enough for Metz," exclaims an ironworker,
ferociously. It's good enough for Purdy."

"Where is Purdy's body?"

This question now presents itself to the invaders. It serves as the
keynote for future action.

"Let's find it," suggests the ironworker. And the search of the mansion
is begun.

Anticipating that the crowd might demand the body of the
multi-millionaire, his faithful attendants have hurriedly removed it to
the top of the building. It is concealed in the apartments of the chief
butler. A superficial hunt fails to reveal its place of concealment.
This intensifies the eagerness of the people to find it. They are
positive it was on the premises, for the crowd without completely
surrounds the palace.

Again are the gorgeous furnishings of the forty rooms thrown
helter-skelter. Costly cabinets that refuse to yield to first pressure,
are wrenched open. The frightened butler and the corps of other servants
are impressed into the search. They are compelled to give up the keys to
all closets and rooms. As case after case of silver and gold service are
disclosed, the vulture element pounces upon them. For every piece there
are fifty contestants, and the result is a wild scrimmage which prevents
any one getting so much as a spoon without paying dearly for it.

Half an hour of vain search heats the tempers of the men to the fever
point. Those with the butler finally threaten him with instant death if
he does not disclose the whereabouts of the body, and reluctantly he
obeys. Hounds falling upon their quarry could not exhibit more ferocity
than the mob as it pounces upon the corpse.

Gorman Purdy had been seated in his library when his last summons came.
He was attired in full evening dress. On his shirt bosom, over the
heart, is a spot of blood. It shows where the bullet had found its mark.

A hurried consultation is held. It is decided that the body be carried
to the Potter's field and thrown into the open grave that is kept for
paupers.

Three men pick up the body and start to leave the house.

All this while the impatience of the throng outside has found vent in
ribald jests.

"One dead millionaire is better than an army of workmen," jeers one man.

"He has come to life and has offered to arbitrate," sneers another.

"Bring him out!" is the incessant cry of the thousands.

And now the cortege appears. O'Neil and three committeemen carry the
body of Metz. They pass between an avenue of men, who give way
deferentially.

On reaching the Esplanade the pall-bearers pause. They face toward the
bridge and wait for the procession to form. Then the trio who carry--or
to be precise, drag the body of Purdy--emerge.

A great shout is given as the masses catch a glimpse of the body of the
man who in his lifetime was their unmerciful master.

Darkness has supplanted the twilight. Now the contrast between light and
shade is sharp. At intervals of fifty feet along the Esplanade, wrought
iron gothic flambeaux support powerful electric lights. Objects beyond
the immediate radius of the lights are indistinguishable. The windows of
all the palaces are all closed and barricaded. From across the river the
accustomed flare of the furnaces is missing. The fires are extinguished.

The uncouth countenances of the men and women can be studied in
intermittent flashes as they pass under the strong glare of the lights.
The utter absence of men and women of gentility makes the procession
seem like the invasion of the Huns into the Empire. Among the thousands
there are descendants of those very men who made the legions of Rome
flee in terror. The torch of progress is again in the hands of the
uncultured, and as history proves the race is to undergo another
evolution.

That it is to be effected by internecine revolution none doubts. The
march of carnage is on. Whither will it tend?

A leader of genius is wanted. The plastic emotions of the multitude will
yield to his command.

Already the peaceable character of the visitation of the humble to the
habitation of the haughty, has changed to one of violence.

O'Neil has been able to create the storm, but he lacks the capacity to
direct it. The man of might has stepped forward and has been hailed as
chief.

Just as the body of Purdy is to be brought down the terrace the sound of
distant cheering is heard. It comes from the direction of the bridge.
The men who have hold of the millionaire's body, drop it.

Do the shouts come from the militia?

With ever-increasing magnitude the cheering continues. Whatever the
object may be, it is approaching the palace.

A reflex movement in the crowds indicates that danger is upon them.

"It's the Pinkertons!" is the terror-stricken cry that arises.