ГЛАВА XII.
ПРИНЯТЬ ТАЙНУЮ Клятву.
Вечная бдительность - это политика магнатов, которая постоянно держит своих сыщиков
начеку, чтобы не разоблачить планы
сторонников антимонопольного законодательства. В каждом городе детективы неутомимо стараются
раскрыть работу Комитета Сорока. Предполагается, что
комитет должен получить разрушительные доказательства против некоторых из самых
деспотических монополий и представить полную историю массового
ограбления людей в качестве кульминации предстоящей кампании.
Путем тщательного расследования детективы узнают имена
тридцати семи человек, которые были добавлены в комитет назначенным
власть председателя. Также установлено, что сорок мужчин все
еще находятся в городе Чикаго.
Этот факт допускает несколько интерпретаций. Это может указывать на то, что
комитет решил работать из центрального офиса; или что
комитет является слепым, чтобы ввести детективов в заблуждение, чтобы они наблюдали за
ним, пока работает другое агентство. Поэтому важность открытия
истинной миссии комитета очень важна .
Чтобы вдохновить детективов на решение вопроса, Плутократический
национальный комитет тайно предлагает вознаграждение в 5000 долларов человеку, который получит
желаемую информацию.
При проведении ежедневных собраний Сорок соблюдают величайшую осторожность.
Каждый участник отправляется в назначенное место в одиночку, максимально избегая
привлечения внимания детективов, которые, как они знают, находятся
на страже. В их намерения не входит какая-либо тайна, связанная
с их существованием, но они хотят работать, не стесняясь слуг
магнатов.
На свою полумесячную конференцию комитет собирается в холле Дровера.
Обсуждения закрыты для публики; тем не менее, не предпринимается никаких попыток
скрыть факт встречи.
Невинс и другие ведущие участники решают, что секретное собрание, на
котором он должен разработать свой план, должно быть проведено в месте, куда
шпион не сможет проникнуть.
Они выбирают заброшенный прокатный стан на берегу реки в Северном
Чикаго. Этот завод был одним из самых процветающих в городе до
консолидации черной металлургии. Сразу после
комбината завод был закрыт, а работы, которые должны были быть выполнены,
были переданы на большой завод треста в Питтсбурге.
Восемь лет потушили пожары в печах;
незавершенный чугун , что ложь о земле была отдана
разрушительным действием ржавчины; запустение - хозяин мельницы.
Это идеальное место для тайных встреч. Полиция никогда не
входит на территорию, за исключением тех случаев, когда инспектор
участок находится в его обходах. Этот чиновник делает поверхностный осмотр
мавзолея мертвой промышленности. В его отчете запись «Металлургический завод
пуст» достаточно описывает это место.
В ночь тайной встречи участники
разными маршрутами прибывают на мельницу . На суше есть три входа, а
вдоль восточной границы вольера тянется пристань . Пятеро делегатов пересекают
реку на лодке.
В девять часов присутствуют все мужчины. Они собираются на втором этаже
складского сарая, кирпичного строения
площадью сто на сто пятьдесят футов и трех этажей. В его
мрачных стенах нет окон . На каждом этаже в стене, выходящей во внутренний двор
Корпус мельницы - это две двери из гофрированного железа. Эти двери
закрыты и эффективно исключают свет снаружи, а также любой
свет, который может проникнуть внутрь. На полу, где заседает комитет,
стоит грубый дощатый стол, которым пользовались машинисты
мельницы.
На этом импровизированном трибунале Сорок собираются, чтобы обсудить возрождение
нации.
Две свечи на концах десятифутового стола служат
скорее для того, чтобы раскрыть густую тьму, чем рассеять ее. Мерцающие огни падают на
лица мужчин, сидящих на полу полукругом. Заметны
только их глаза, и несколько членов не могут
различить друг друга.
Голос одного говорящего за другим доносится из тьмы,
производя сверхъестественный эффект на собрание. Нервы даже
самых отважных находятся в сильном напряжении.
Порыв ветра, дребезжащий в железные двери, заставляет мужчин вздрогнуть; самый
низкий шепот усиливается до звучного крика. В этом
странном театре актеры величайшей мировой драмы
ждут, чтобы им назначили свои роли и сыграли первый акт.
Невинс - постановщик; он выбрал настройки; собрал
касту. Теперь его долг - подать сигнал к
поднятию занавеса . Как и в старых драматургах, он решает начать свою
постановку с пролога.
Подойдя к центру полукруга, он начинает объяснение
своего плана спасения.
Неужели ей суждено кончить, как многие тысячи, жалкой неудачей?
«То, что я предлагаю, поразит вас, как бред человека, потерявшего
последнюю крупицу разума», - начинает он. «Тем не менее я готов продемонстрировать, что
этот план не только осуществим, но и что это единственный план, который можно
претворить в жизнь и довести до успешного решения. Жадность
и сила магнатов доверия ненасытны. Они будут не делать ни
малейших уступок народу. День арбитража подошел к
концу, время для людей близко.
"Все средства защиты от трастов были поглощены ими.
Что нам делать, смиренно сдаваться или сражаться?
«История показывает нам, насколько ужасна война - особенно революционная
война. Теперь я придумал план, с помощью которого
можно предотвратить войну и сопутствующие ей бедствия и восстановить власть людей».
Здесь нет ни одного человека. которые сегодня не вступят в армию при призыве
войск. Многие из вас уже проявили себя патриотами своей
службой в полевых условиях и на кораблях Соединенных Штатов.
«Теперь не всегда необходимо быть на поле битвы, чтобы проявлять
храбрость. Мужчины могут быть героями в скромных сферах жизни».
Я хочу от вас залога, что вы будете рядом со мной, чтобы избавиться от него.
существование смертельных врагов этой страны. Я хочу, чтобы вы поклялись, что
не вздрогнете, когда придет время сражаться, даже до
смерти.
«Неужели кто-нибудь из вас не желает поклясться, что будет сражаться с врагами нашей
страны до победного конца?»
Никто не говорит. Возбужденное состояние оратора
странно производит на мужчин впечатление . Они просто не знают, как его взять.
"На следующем собрании я назову сорок человек, каждый из которых был
врагом Соединенных Штатов; каждый из них видел рост своего
личного состояния, основанного на разорении домов; каждый из них выступал против
всех мер для облегчение положения народных масс
.
«Многие из них известны вам как нарушители национальной дурной славы. Вы
упомянули их в своем изложении недовольства». Все
вы знаете кровавую историю Царя озер Антони
Маркуса. Могилы убитых моряков и грузчиков -
достаточное обвинение против него.
«Нужно ли мне рассказывать вам об ужасах, которые ежедневно совершает
безжалостный нефтяной магнат Сэвидж в моем собственном штате Пенсильвания?
» Можно ли дать ему право сдерживать конкуренцию с помощью факела
? Является ли убийство ради коммерческой выгоды
санкционированным нашей национальной политикой?
"Древние никогда не были такими свободными и могущественными, как когда их граждане
пользовались правом запрещать недостойных граждан.
«Давайте превратим эту встречу в форум и опубликуем наш список
запрещенных. Когда список будет прочитан, я буду рад заменить
выбранные мной имена другими
». Люди слишком покорны, чтобы помочь нам в выполнении указа ; поэтому
я предлагаю, чтобы каждый из нас выбрал человека из этого списка из сорока человек, и
тогда мы увидим, что указ исполняется. _We таким образом избавим землю от ее
главных нарушителей_.
"Когда началась Французская революция, мир ничего не знал о
возможностях объединенного богатства как средства улучшения
положения человечества. Теперь мы знакомы со всеми
чудеса, которые могут быть совершены путем объединения денег в
корпоративную форму.
"Мы также знаем, что в настоящее время вся объединенная столица
мира находится в руках могущественного кольца магнатов.
Миллиард людей цивилизованного мира порабощены ради выгоды нескольких
тысяч, которые узурпировали прерогативы и права
целого. Нигде это положение не ухудшается так, как в этой стране.
Мы все родились свободными людьми, и сегодня мы находимся во власти
нескольких тысяч плутократов. Преимущество улучшенного производства
скрывается от людей. Нам отказано в нашем наследии ".
Мы не можем бороться с магнатами открыто, поскольку они достигли
контроль над армией и судебными силами правительства. Мы сталкиваемся
с альтернативой подчинения или революции.
«Какая польза от того, что мы отправим в Конгресс представителей, которые являются инструментами
магнатов? Какая польза от того, что Конгресс принимает законы, которые
исполнительная власть отказывается выполнять?
» Голосование стало оружием для уничтожения тех, кого она должна защищать.
Выборы по принуждению - это издевательство.
"Я выступаю за начало научной революции. Нет необходимости
поднимать гильотину на городской площади и тащить на смерть тех,
кто живет кровью многих. Это грубый способ
достичь желаемой цели .
«Мир никогда не ужасается и не удерживается от зла ;;одним
лишь проливанием крови. Преступление можно искоренить только путем реформирования
преступного элемента общества. Осуждение
пойманных людей приносит мало пользы
». Разрушение даже преступного элемента общества. армия мгновенно потрясает; но на одном
дыхании люди воскликнут: «Война - это ад; давайте войну ради мира »
. А когда приходит война, она никогда не затрагивает трусов, ростовщиков,
мошенников; они держатся на безопасном расстоянии от мест боевых действий и
с инстинктом гиены наживаются на бедствиях нации.
Наши трасты - это результат работы, которая началась во время
гражданской войны и с тех пор никогда не отставала.
«Битва, которую я хочу, чтобы вы устроили, ведется против сорока трусов и
негодяев, высасывающих из страны самую жизнь, - тех сорока,
которые представляют высший совет магнатов. Пусть это будет личная
битва, турнир; вы Странствующие рыцари, которые едут против драконов ».
Когда мир просыпается однажды утром и читает, что в определенный час
сорок разбойников Америки были отправлены в их вечное пристанище со
своими преступлениями на головах, шок не пройдет за один день. . Это
будет сильно отличаться от чтения битвы за шесть тысяч миль
от Вашингтона. Тогда настанет время для людей, которые глубоко заботятся о
людях, восстановить их права.
«Деньги - это бог, которому народ просят поклоняться. Они делают глупцов
большинство и лжецов остальных».
Чтобы взволновать массы, потребуется какое-то беспрецедентное событие.
Стрельбы на Форт Самтер потрясла Nation больше , чем бойни
Геттисберге. Нация стала апатичной по жизненно важному вопросу;
даже больше, чем в довоенные дни.
Нас пожирает сухая гниль коммерциализма . Мы управляемы поклонниками дивидендов. Мы должны действовать, если
мы хотим, чтобы наша судьба была прочной республикой.
"Если бы взлет сорока человек сделал работу, которую я хочу видеть
выполненной, я был бы рад; но это потребует жертвы с нашей стороны.
больше, чем наше предубеждение против убийства. Каждому из нас придется
убить своего человека, а затем совершить самоубийство ».
« Что? »- эякулируют некоторые.
« Мы будем вынуждены совершить самоубийство. Для нас нет другого пути,
потому что, если после объявления об
убийстве сорока человек не будет еще более удивительного заявления о том, что
убийца каждого найден мертвым рядом с убитым, эффект будет
обычным. , и все скажут, что это подлый заговор с целью убить сорок
«лучших горожан». Выхода нет. Вы все с радостью
сразитесь с врагом страны насмерть. Чтобы спасти флаг от
врага, вам придется столкнуться с градом свинца.
«Этот флаг Свободы осквернен сегодня магнатами. Вас просят
спасти его. Его вырвали у меня из рук на шоссе, когда я отправился
подавать петицию своим согражданам
». Когда каждый из нас был выделен его человек мы будем работать над
выполнением плана в указанное время. На каждом будет
письмо, объясняющее, что привело к убийству врага общества.
Эти сорок писем появятся в газетах по всей стране; они
будут сравнены и найдены аналогами; тогда общественное мнение
поймет значение мнимых убийств. Тогда это будет рассматриваться
как акт освобождения. Вместо того, чтобы нас считали убийцами, мы
будут признаны людьми, чья любовь к стране побудила нас
без колебаний жертвовать своей жизнью.
"Исключением сорока главных деспотов и опубликованием
причин; и объявлением о том, что люди полны решимости
восстановить свои права, путь к национальной собственности и контролю над
государственными коммунальными предприятиями, а также регулирование финансов и коммерция со стороны
правительства будут материально разрешены.
«Фактически, я уверен, что следующие выборы после этого наглядного урока
обнаружат, что грабители готовы продать по справедливой цене, а люди стремятся
завладеть своими собственными?»
"Мы рассчитаем время выполнения нашего проекта, чтобы оно произошло на
13 октября, за четыре недели до национальных выборов. Партия
независимости будет выдвигать в качестве кандидата человека, известного своей
честностью и способностями; который является явным противником силы либо со стороны
магнатов, либо со стороны народа. Люди захотят доверить свою безопасность
в его руках.
«Боязнь повторения указа о запрете заставит даже
сторонников Баронов-разбойников предпочесть выборы
народных кандидатов, чем столкнуться с результатами выборов
Плутократа».
Председатель прерывает оратора: "Мы не будем проводить голосование по этому
вопросу сегодня вечером, поэтому я предлагаю перенести встречу на
близко. Это даст нам время для дальнейшего рассмотрения
предложения »
. Заседание завершается молчанием. На
лицах многих мужчин выражается суровая тревога ; другие выглядят так, как будто они вот-вот
потеряют сознание. Они достигают суда -двору и кажется, что они с облегчением подышают
свежим воздухом.
Два члена, которые представляют анархический элемент, находятся в наиболее
депрессивном состоянии. Они разговаривают с несколькими людьми из социалистических порядков
и пытаются понять причину, по которой они должны совершить самоубийство за
то, что они считают лучшим делом для мира. Никто не
может назвать очень веской причины, поэтому два анархиста идут к своим
домам в чем угодно, кроме безмятежного настроения.
На собрании, состоявшемся следующей ночью, члены обсуждают
важное предложение во всех его деталях, в результате чего все
соглашаются взять на себя обязательство выполнять указ об
уничтожении.
Без лишних церемоний каждый член комиссии дает
предварительную присягу, которую требует Невинс. Чтение списка
запрещенных отложено на неделю.
С того момента, как комитет решает сделать серьезный шаг,
отношение многих из них к Уильяму Невинсу резко изменилось.
Некоторые из мужчин имеют смутное представление о том, что он неискренен; что он
агент магнатов.
Не то чтобы он сказал слово, которое придало бы оттенок этому убеждению, потому что:
напротив, именно он свободно выражал свои взгляды как создатель
радикального плана. Это скорее результат того, что он превосходил
своих коллег во многих отношениях. Его сдержанность в манерах, его неизменно
здравый смысл и демонстрация эрудиции вместо того, чтобы вызывать симпатию
у членов, заставляют их не доверять ему.
Однако свободное выражение существующего чувства совершается не раньше
вечера надела. Это тот случай, который, как
определили люди, неблагосклонно относящиеся к Невинсу, должен стать моментом его
увольнения из совета и изменения его плана, если не полного
отказа от него.
До назначенного часа встречи эти скептики тайно встречаются.
конклав.
«Нашей обязанностью сегодня будет решить, какими средствами
можно будет привести в исполнение или отменить план, который мы рассматривали»,
- небрежно заявляет председатель этого импровизированного собрания. «Если
есть какие-то предварительные вопросы, которые нужно обсудить, я готов их развлечь
».
Это ставит троих мужчин на ноги.
Коулман, делегат от Калифорнии, получает признание.
"Г-н председатель, я против того, чтобы позволить принять участие в этой
работе любому человеку, который не испытывает глубоких симпатий к остальной части комитета. Было
бы очевидной невозможностью, чтобы это очень опасное и
беспрецедентное предприятие было начато с возможной опасность
в нашей компании был шпион.
"Я не готов сказать, что здесь есть такой шпион, но до тех пор, пока не будет
убедительно продемонстрировано, что мы все являемся настоящими друзьями
трудящихся страны, я буду против того, чтобы приступить к
дальнейшему изложению плана.
«Недостаточно того, что мужчина исповедует дружбу. Он должен быть в состоянии показать
своими действиями, что он сделал что-то для своих собратьев помимо
теоретических рассуждений ».
Эти взгляды быстро подтверждаются. Затем следует разговор между людьми
о том, что каждый из них сделал для установления рекорда в качестве авторитета. друг
масс. Из заявлений и подтверждающих показаний
несогласных все участники, за исключением Невинса, проходят
удовлетворительно. В его чести нет поступков. Никто не признает, что знал о
нем вне рамок его работы в качестве члена комитета. Ни один из
присутствующих на этом особом собрании не скажет ни слова от его имени.
В этот момент, когда кажется, что его должны исключить из
комитета, а его план отвергнуть, Хендрик Шталь просит его выслушать.
Поскольку Шталь занимает высокое положение и является лидером сильной рабочей
партии в Миннесоте, ему разрешено выступать. В нескольких резких словах он
осуждает мужчин за их неблагородные подозрения; он говорит им, что
знает Невинса как друга и коллегу в течение многих лет.
Не без видимой степени неудовлетворенности возражающих
принять ситуацию и согласиться присутствовать на собрании, чтобы заслушать оглашение
списка запрещенных. Присутствующие мужчины не знают, что Невинс
спланировал кажущееся восстание, чтобы проверить искренность людей, которым он
должен полностью довериться; что у него есть профессор Талбот и
Хендрик Шталь, работающие его помощниками.
Теперь ничего не стоит на пути плана, мужчины ждут часа для
ночного сеанса. Они очень хотят услышать, как читают список.
ГЛАВА XIII.
СПИСОК ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЕЙ.
Наконец настает час, в который мужчинам следует дать имена
преступников. Было бы катастрофой знать
дело попадает во владение сыщиков Трастов; поэтому
соблюдаются все меры предосторожности.
Место встречи снова выбирают чердак заброшенной мельницы . Производится тщательный осмотр
хранилища, после чего комитет собирается узким
полукругом.
После того, как собрание созвано к порядку, со
стороны ряда восточных членов наблюдается явная апатия . Отвечая на вопросы, они открыто
признают, что не верят, что их избиратели одобрит эту
радикальную меру.
Невинс отсутствует во время своего визита в Труман. Он договорился с профессором
Талботом и Шталом отложить встречу и подвергнуть членов
еще одному испытанию.
Предложение аргументируется заново.
Объясняется, что каждый человек призван приносить равные жертвы;
что нет никакой разницы в том, чтобы заявить о своем патриотизме, записавшись
в армию или флот для борьбы с общим врагом, или в том, чтобы быть одним из
численно небольшой и по сути сильной армии из сорока человек. Трасты и
монополии доказали, что представляют угрозу для людей, и, следовательно, могут
рассматриваться как враги правительства, с которыми нужно бороться соответствующим образом.
Достигнуто единогласное решение о выполнении плана.
В этот момент появляется Невинс.
Он просит разрешения продолжить чтение списка
запрещенных. Его узнают, и он начинает свою поразительную речь.
"По прошествии лет человек склонен забывать источники, из которых
питаются источники человеческой деятельности; обычно это удел человека - погрузиться
в состояние ума, которое одновременно невосприимчиво и невнимательно. В
результате в возрасте тридцати лет он обнаруживает себя неспособным к
осмыслению новых и трудных концепций. Это причина того, почему
в мире разрешено существовать так много несправедливостей. Мужчины в молодости
бездумны; в зрелом и пожилом возрасте они пренебрегают или
сознательно пренебрегают ...
"Степень успеха или степень неудачи имеют аналогичную тенденцию притуплять
более тонкие качества ума. Компетентный мужчина не возьмет
беды ближнего к сердцу. Несчастный человек, у которого нет средств
, чтобы содержать свою семью, не в состоянии взять на себя
инициативу в рабочем движении или в политической революции.
«Таким образом, работа возлагается на тех немногих людей, у которых есть средства и
склонность стремиться к улучшению человечества».
Однако даже эти люди не всегда способны судить о событиях по их
истинным пропорциям и отношениям.
«Прогресс - это единственное, чего опасаются реформаторы. Цели, которых они
достигают, почти всегда реконструктивны; они никогда не творческие».
Невинс произносит эти слова с внушительным акцентом.
"Эти замечания, которые я сделал в качестве прелюдии к делу, я сейчас
приступить к обсуждению прямо и серьезно.
«Каждый из нас , и все убеждены в том , что пагубная система стимулирования
монополий , которые были возбуждены в этой стране может иметь , но один
результат, подрыв наших народных институтов, а на их место
подмена материальной плутократии. Этот результат претит
каждый истинный американец ».
Теперь нет другого способа положить конец монополиям, кроме как с помощью людей,
усиливающихся и вновь обретающих свои собственные.
"Лицемерный совет руководителей великих университетов о том, что
люди подвергают остракизму магнатов, теперь перестал отвечать
требованиям дела. Какого рода остракизм мог бы подвергнуть президенту
Университет, наделенный миллионами магнатов, предлагает
навязывать своему хозяину?
«Еще одно из предложений, исходящих от наемных советов
Трастов, состоит в том, чтобы поставить методы Трастов в
центр внимания общественности. Действительно, красивая программа, если бы не
тот факт, что те самые люди, которые предлагают этот метод борьбы с
монополиями будет заниматься магнатами , чтобы защитить их от
воздействия.
« для того, чтобы вызвать помощь судов должны быть лицом к лицу с
слугами трастов. Где находится генеральный прокурор, который может
успешно привлечь к ответственности траст? Единственный, кто когда-либо был искренен в своем
Покушение встретило непреодолимое препятствие в судах, перед которыми он
привлек виновных.
«И голоса народа - польза?
» Избранные ими руководители и законодатели не выполняют своих
обещаний.
«Великий грех этой страны - поклонение золоту. Человеческая жизнь считается
второстепенной по отношению к доллару».
Кто же тогда освободит людей от постигшего их рабства
?
«Неуправляемые, они как стадо овец без пастыря. Лжепророки
, наемные вожди - мерзость. Они были и остаются
по сей день засорением колес прогресса
». Работа по омоложению должна выполняться с помощью несколько бесстрашных. Этого не может быть
вверяется мечтателям, фанатикам, людям, ненавидящим правительство в
любой форме, или людям, которые готовы терпеть настоящие недуги, а не терпеть
временное замешательство.
«Чтобы продолжить крестовый поход, нужно сдаться
». Если бы наш план не включал больше, чем уничтожение сорока
Нарушителей, он не поднялся бы на более высокий уровень, чем массовое
убийство.
«Но мы должны следовать путем, пройденным плутократами.
Они уничтожили свободу личности; они закрепились
в наших залах законодательной власти путем подкупа; наши руководители - их
марионетки; наши суды - их последняя опора. Чтобы вернуть себе права
люди, которых мы должны достичь, власть имущие; настоящие люди, которые
разрабатывают схему общественного добычи. Эти люди пожертвовали человеческими
жизнями, чтобы достичь своего господства. Мы должны требовать, мы должны добиться
искупления.
«Поскольку нам предстоит иметь дело с главными нарушителями, которые представляют собой
небольшое число, наш поступок будет рассматриваться в свете убийства».
Если бы полевые магнаты
выступали в роли открытого врага, наше нападение на них было бы воспринято как акт героизм. Неужели нас остановит
рассмотрение разницы в словах?
"Я предлагаю оправдать эти так называемые убийства, которые мы должны совершить.
Искупление будет ужасным. Будет ли оно более справедливым, чем условия,
которые требуют его?
«Можно ли сравнивать жизнь сорока бездушных людей с жизнями
тысяч, ежегодно приносимых в жертву грязному коммерциализму?
» Должны ли мы расширять нашу торговлю ценой жизни за каждый доллар
внешней торговли?
"Люди процветали в этой стране до правления трестовых магнатов;
люди разбогатели за счет обычных прибылей, и процветание
страны было процветанием для всех. Сегодня люди стремятся обогатиться
, охотясь за нуждами своих собратьев.
"Может ли крик тиранов и подхалимов заглушить вопль невинных
детей и женщин, прикованных цепями к дикой машине современного
коммерциализма?
"При составлении списка Нарушителей я не выбрал никого просто
потому что он обладает большим богатством. Есть много миллионеров,
которые заработали свое состояние честным трудом и в строгом соответствии
с законами страны. Я дискриминировал тех, кто
нарушил законы Бога и человека; не человек, которого я объявлю
изгнанным, но он известен всем людям как запятнанный кровью
невинных.
«Голос народа - это голос Бога». Этот голос взывает к нам
из уст четырех миллионов матерей об избавлении от тиранов, которые
заставляют их работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь даже в часы их беременности.
Дети-труженики этой страны свободы поднимают жалобную просьбу.
«Вы ждете ответа. фактический дождь адского огня как знак того, что воля Бога
не делается?
"Наш долг - нанести удар по Плутократии, который уничтожит ее на
все времена. Мы будем действовать как властители страны. В нас заключаются
высшие права человечества. Наш указ не может быть исполнен судом,
поэтому мы будем действовать для себя
». Имена, которые я читаю, даны не в каком-либо фиксированном порядке; каждый человек
виновен в равной степени ».
Здесь Невинс вынимает из кармана листок бумаги и начинает читать:
« Из-за его предательского поступка, когда защитникам нации была предоставлена
ядовитая пища, пока они были вовлечены в настоящую войну, а также из-за того, что он продолжал
продавать вредные продукты. еда для граждан в целом; за его
заметное участие в формировании монополии на мясо
продукты страны, с целью вымогательства дани у
масс, я называю Тингвелла Фанга одним из нарушителей. Состояние этого человека
составляет 200000000 долларов; больше заработка 2000 мужчин,
занятых обычными занятиями в течение тридцати лет каждый.
«Судите сами, повелел ли Бог, чтобы один человек обладал таким невероятным
богатством, когда Его Сын вознес в нашей молитве:« Хлеб наш насущный дай нам на сей день »
.
«Как контролер Пшеничного фонда, который
возлагает на нацию мрачную руку голода и взимает налог с нашего пропитания, я называю Дэвида
Лича еще одним из нарушителей. Он собрал 100000000 долларов в
размере одного и двух центов от миллионов мужчин, женщин и детей.
этой страны. Он стоит между нами и нашим хлебом насущным.
"Мне нет нужды описывать страдания, которые причиняет нации
присутствие Угольного треста. От шахтеров до потребителей эта
история - рассказ о все возрастающем ужасе. Сегодняшний человек, который должен жить в
северных и умеренных условиях области нашей страны, не могут переносить
зимние холода без искусственного тепла. Он не может идти в девственные
леса, потому что земля принадлежит частным лицам, он не может ходить
в шахты, потому что они являются собственностью угольных баронов. должен
покупать уголь, необходимый для отопления его дома ».
Это делает уголь не роскошью, а одним из предметов первой необходимости.
«В руках Треста цена поднята до максимально возможной
точки. Монополия полная, спрос постоянный».
Каждый дом, где потребляется уголь, является свидетелем жадности
Угольного треста. Поэтому я называю одним из нарушителей, Гормана Парди,
президента Угольного треста, человека, который приказал устроить резню
шахтеров в Хэзлтоне; который выгнал вдов и сирот из шахтерских
городов, чтобы позволить им голодать на шоссе. Он владеет
160 000 000 долларов, что эквивалентно заработку 10 000 горняков за
сорок пять лет.
"Я называю преступником Эбенезера Дж. Слоата, президента Кожевенного
комбината. Его единственное состояние составляет 80 миллионов долларов. Этому человеку удалось
объединение всех производителей кожи; теперь
нация платит Фонду роялти за каждую проданную пару обуви.
«Он изгнал сапожника из жизни и посадил детей и
женщин у станков, которые производят готовую обувь, на которой не
нужно делать ни одной детали с помощью квалифицированного труда».
Нарушители не только в ремеслах быть найденным.
Они достигли высоких высот.
"Я называю одного из запрещенных, экс-судью Верховного суда Элиаса М.
Тернера, который по требованию магнатов отрекся от своего решения по
вопросу конституционного налогообложения и предоставил скромным гражданам
нести бремя налогов, пока трасты и монополии идут практически
освобожден. Этот акт предательства общественного блага еще более жесток, поскольку
он был совершен человеком, которому была оказана высшая честь, которую
нация могла одарить горностаям.
«Если носитель мантии справедливости оскорбляет свою одежду, неужели она
остается неуязвимым щитом от нашего праведного осуждения? Тот, кто
вершит правосудие, сам должен быть его главным образцом».
Другой из высших слуг народа, предавший своего товарища
соотечественники, - экс-генеральный прокурор Лакс. Именно его мастерская политика
бездействия позволила трестам и монополиям закрепиться
в течение четырех лет, пока он выступал в качестве их буфера, против всех попыток
нескольких государств обуздать их.
«Вступив в должность как человек со средним достатком, он оставил ее
с баснословным состоянием - деньгами для взяток магнатов. И не удовлетворившись
уходом с должности и прекращением своей гнусной торговли, он сегодня является
советником властей. Денежный траст. Это его разум создает
бесконечные средства для принуждения правительства к выпуску облигаций в
пользу Банковского синдиката? "
«Это Герберт Лакс сделал меня банкротом», - восклицает один из членов
комитета. «Он заставил моего брата покончить жизнь самоубийством. Если когда-либо и существовал
хладнокровный злодей, то Лакс - это человек».
«Его действия были актами благотворительности по сравнению с некоторыми из преступников», -
замечает Невинс, прежде чем продолжить оглашение списка. "
банкротство мужчин можно сравнить с ужасным преступлением порабощения
детей?
«Хлопковый король Ирод Мясник Fall River, который процветает на жизнь
Крови десяти тысяч несовершеннолетних - жалкие рабах его ткацких станков, является одним из
преступников , которые должны искупить пожизненную карьеру в качестве беспощадного
детоубийства.
» Нет человек настолько низок, что будет стоять в стороне и видеть безжалостно
убитого ребенка . Тем не менее, нация непоколебимо стоит перед системой
фабричного труда, допускающей бесчеловечное использование детей.
Туманный ореол законности между беззаконным и народом; и
мужчины остаются равнодушными.
"Ради человечества наши соотечественники отдали свою жизнь
неохотно на полях сражений Кубы. Но как насчет бесчеловечности
дома? Слово, сказанное против американского производителя, является преступлением в
глазах магнатов, и преступник наказывается соответствующим образом ».
« У меня трое сыновей, которые выросли до зрелого возраста, низкорослые и необразованные, которым приходилось
работать на хлеб насущный на мельницах. Ирода Мясника, - заявляет
Мартин Старк, член комитета Род-Айленда.
- Иуда Д. Сэвидж - еще один преступник. Сотня пылающих нефтяных
колодцев, освещенных факелом зажигалки, нанятого его золотом, написала его
запрет на свитке высокого неба.
"И к вам приходит Роджер К. Алджер из династии сберегательных банков.
рекомендованы криками боли, издаваемыми тысячами
вдов, сирот, борющихся мужей и предусмотрительных жен, которые
проснулись и обнаружили, что их сбережения распределяются как добыча для баронов.
«Но зачем мне перечислять проступки из этого списка мужчин. Если
первый мужчина или женщина, которых вы встретите на улице, не может дать вам их
описание, которое будет служить обвинительным заключением, тогда считайте
мужчин, которых я называю, невиновными! "
Затем он завершает чтение списка.
Когда он перестает говорить, наступает мучительная тишина . Сорок кажется погруженными в глубокие размышления.
Председатель , наконец , говорит:
«Вы слышали , чтение списка,» говорит он. "Если это ваше желание
чтобы заменить имена упомянутых, настало время предложить
изменение ».«
Я предлагаю принять список в том виде, в каком он был прочитан, - предлагает Карл Мец.
- Я поддерживаю предложение », - говорит профессор Талбот.
Каждый член комитета голосует за принятие списка.
Имена написаны на листах бумаги и помещены в шляпу. Когда каждый член
комитета проходит мимо стола, он вытягивает листок.
«Вы все выразили свою готовность выполнить условия
указа об уничтожении», - сказал председатель объясняет. "Теперь вам остается
вернуть свои обещания. Если есть один из вас, кто сожалеет о
своем шаге, еще не поздно отступить ».
Наступает глубокая тишина, и люди стоят неподвижно.
«Через два месяца с сегодняшнего дня, 13 октября, наш Синдикат
Уничтожения объявит свои дивиденды; это потребует сводного
взлета Сорока нарушителей и нашего самосожжения». Чедвик
произносит эти слова медленно, внушительно:
«Мы разойдемся сегодня вечером, чтобы никогда больше не встретиться в этой жизни».
Если мы будем верны своей цели, мы не погибнем напрасно ». Без
формального разлуки мужчины покидают склад. .
Невинс является последним уйти, он рисует оставшийся листок он носит.
название «Джеймс Бонд Голдинга, король; капитал - 400000000 долларов США; оккупация,
грабитель казначейства Соединенных Штатов ».
КНИГА III.
Синдикат объявляет дивиденды.
ГЛАВА XIV.
РОЖДЕНИЕ НОВОЙ ПАРТИИ.
«Скоро вы обнаружите, что мое утверждение было основано на абсолютном знании,
поскольку ваше назначение будет единодушным», - заявляет Невинс Труману, когда
они сидят на частной конференции накануне
съезда Партии независимости .
«Значит, вы не верите в утверждение, что восточные делегации
разочаровались?»
«Это только один из слухов, которые запустили Плутократы с тех
пор, как они обнаружили тот факт, что вы должны быть кандидатом на пост
вице-президента. Горман Парди является зачинателем всех
этих враждебных историй. Он не забыл, что вы были когда-то его самый
многообещающий ученик ".
Президент-создатель и его предполагаемый кандидат находятся в ежедневном
общении; они крепко привязались друг к другу за
короткий период знакомства. В этом нет ничего
удивительного , потому что в их темпераментах есть поразительное сходство. Каждый
наделен тонким восприятием и чудесным магнетизмом. Их совместное
влияние заставило их поддержать самых непокорных
делегатов. На вопрос следующего дня
сосредоточены надежды каждого . Невинс попросил своего юного чемпиона навестить его в его номерах
в скромном отеле на Кларк-стрит; есть детали для
завтрашней работы, которые нужно тщательно спланировать.
«В своем выступлении вы должны остановиться на причинах, которые привели к
формированию новой партии», - поясняет Невинс. «Это нужно сделать
вкратце; но это проложит путь для вашей демонстрации того, что новый
молодой человек должен быть призван для борьбы с окопавшимися
грабителями».
Как вы знаете, я десять лет пытался добиться этого. нынешние
благоприятные обстоятельства; Было почти невыполнимой задачей собрать
собрание мужчин, которых можно заставить назначить молодого
и необученного человека на столь возвышенную должность.
«Но все политические условия часа указывают на то, что смелое
предложение будет принято».
«Я заставил составить самую тщательную картину делегатов, - говорит
Труман, - и они почти единодушно заявили, что
поддержат меня за второе место в списке. Когда я озвучивал
предложение о голосовании за молодых людей. человек за голову билета, они
возражают ".
«Так же, как я и планировал, дела должны стоять до
созыва делегатов», - отвечает Невинс с самодовольной
улыбкой.
"Все пожилые люди заговорят до того, как вас вызовут .
Резкий контраст, который будет представлен в степенных и скучных
речах ваших предшественников, и в ваших пылких, беглых и убедительных выступлениях.
призыв к действию поднимет вас на позицию логичного кандидата.
"Ни один успешный государственный деятель никогда не оставался без внимания практической стороны
политики. Речь может вызвать у
оратора ураган энтузиазма ; тем не менее, если некому направить бурю, она скоро иссякнет. Я
буду ждать момент, когда ваше имя должно быть выдвинуто в
номинацию.
«Когда это произойдет, я выставлю вас в номинацию». «
День за днем ;;я узнаю, что политика - это не азартная игра»
, - задумчиво замечает Труман. «Это наука. , которой предстоит овладеть не меньше,
чем наука о войне, на которую она похожа наиболее поразительно.
"Год назад я бы посмеялся над мыслью, что буду заниматься
планирование и проведение кампании по захвату конвенции. И все
же совершенно необходимо провести эти приготовления ».«
Сколько часов я потратил на то, чтобы убедить вас, что политика - это точная
наука? »- спрашивает Невинс со слабой улыбкой, вспоминая
борьбу, через которую он прошел, прежде чем смог убедить Трумена согласиться
с методами, которые должны были быть применены для его назначения.
«Я знаю, что у вас был упрямый ученик. Я надеюсь, что меня не
зря учили ".
" Я не боюсь на этот счет. Вы будете выполнять
явно поставленную перед вами миссию .
Когда вы говорите, всегда думайте о людях , и это даст вам необходимое вдохновение.
«Пойдем, мы рассмотрим жалобу, которую люди найдут
против трастов».
Они быстро перечисляют в хронологическом порядке события,
способствовавшие деградации труда. Существует
первичный генератор всеобщего бедствия - частная корпорация, которая
выполняет все функции индивидуума, но при этом свободна даже
от самых обычных обязательств, которые налагаются на него;
из частной корпорации возник Траст, объединение
юридических лиц, которое усиливает зло, существующее при прежнем
институте, и как неизбежное последствие Трастов приходит частное
Монополии. Последние были прямой причиной пробуждения
людей к осознанию своего состояния. За каждое посягательство на
корпоративное богатство люди вынуждены были
перейти из положения свободных людей в положение слуг. Кульминация
наступает, когда монополии перенимают отцовский принцип пенсионного обеспечения своих сотрудников, таким образом делая
их именными слугами, какими они долгое время были фактически.
«Я оставлю вас наедине с вашими мыслями», - говорит Невинс на прощание. Он идет
к входу в отель с Труманом. Когда его друг уходит, он
возвращается в свою комнату.
Его ждут трое из Комитета Сорока. Они пришли на
короткую консультацию. На съезде им доверяют
лейтенанты Невиных.
Денег на раздачу нет; Никакого патронажа для
поддержки делегатов не предоставляется. Предварительные приготовления к битве
странным образом отличаются от таковых на любом предыдущем съезде, который
проводился в этой стране на протяжении полувека.
Масштаб дела, который породил демократию во времена
Джефферсона и республиканскую партию во времена Линкольна, снова
привлекает истинных патриотов; крик народа, который долго
возмущался, требует, чтобы его услышали; он дошел до ушей
немногих верующих, которые ставили страну выше цены. Из такого материала и
состоит новая партия.
Мудрец Революции
1776 года призвал молодого и необученного солдата принять командование Континентальной армией. Что должно предотвратить
повторение нашей истории сейчас, когда предстоит столкнуться с новым кризисом? Среди
членов комитета есть немногие, кто не уверен, что Трумен сможет
выполнять обязанности офиса, до которого они стремятся
возвысить его; однако они не уверены, что смогут обеспечить его
кандидатуру.
Труман полон надежд; тем не менее, он не может выбросить из головы
постоянно приносимые ему слухи о неверности.
Плутократам кажется, что для Трумэна совершенно невозможно
даже получить кандидатуру вице-президента. Им никогда не приходит в голову
рассматривать его как вероятного кандидата на более высокую должность. Невинс,
единственный из всех, уверен в завтрашнем дне.
ГЛАВА XV.
ВЫБОР ЛИДЕРА.
Чикаго, город безмерных возможностей, дважды воскресший
Феникс, сцена из волшебной страны 1893 года, когда чудеса света
были собраны для мимолетного восхищения людей, - это арена, на которой
предстоит разразиться битва, которую запомнят. когда другие события
, повышающие известность муниципалитета, будут преданы
забвению.
Для граждан Чикаго съезд стал обычным
явлением. Если это не соглашение одного из великих
стороны, то заседает какое-то меньшее тело; всегда
сообщается, что какая-то группа делегатов либо прибывает, либо уезжает из города.
Когда
три недели назад проходил Плутократический съезд, не было особого ажиотажа . Результат судебного разбирательства был
предопределен.
Но с созывом делегатов Партии независимости
апатия народа уступает место острому интересу. Они понимают, что по
крайней мере будет ожесточенная борьба за выбор ведущего
кандидата.
Политические прогнозисты опасаются выражать свое мнение, поскольку
прецеденты отсутствуют. Вот и новая вечеринка, которая должна
сделать второе обращение к народу. В
чем будет заключаться его сила, кого он выберет знаменосцем своей радикальной платформы,
- это вопросы, которые ставят в тупик самых проницательных наблюдателей.
Утром в день открытия конгресса огромная
аудитория Мюзик-холла, где должны проходить собрания, переполнена
зрителями. Даже десятая часть присутствующих не может слышать
ораторов; они приходят не столько слышать, сколько дышать нагнетенным
воздухом политической бури, которая, как известно, будет разжигаться. На тонкой
крови современного гражданского населения действуют менее бурные и кровавые
сцены, чем те, которые были достаточны, чтобы взволновать публику римлян.
цирк; однако человеческая восприимчивость одинакова для всех возрастов и
различается только по выражению. В битве голосов публика будет
выкрикивать одобрение или шипеть неодобрение; по желанию
толпы оратора можно заставить замолчать, его победа вырвана из его
рук.
К десяти часам шесть тысяч человек на своих местах. Полиция
была вынуждена закрыть двери, чтобы исключить толпу, которая
удовлетворилась бы простым проникновением внутрь здания. Ропот заполняет
место, хотя никто не говорит выше обычного тона; комбинированный
звук напоминает далекий гул катаракты. Кое-где в
галереях всплески цвета указывают на присутствие женщины. Значение
женского головного убора на этот раз ясно продемонстрировано; он служит для
различения полов.
На полу зала пустуют длинные аллеи стульев; а
десять люди заняты устраивая расположение государственных делегаций.
Ставятся гвидоны с названиями штатов. За
столами для прессы, у подножия трибуны для выступающих, сотни
репортеров усердно шлифуют «копии» для своих статей.
Грозная армия мессенджеров мальчиков выстроились вдоль основания
платформы. Это резерв на случай выхода из строя телеграфной связи
.
Сразу в задней части стола спикера находится незаменимый
дополнение американской политики, духовой оркестр. В 10.15
лидер группы подает сигнал, и звучит «Усеянное звездами знамя»
, шесть тысяч голосов объединяются в самых известных фазах и
припеве.
Теперь приезжают делегаты. Контингент из Нью-Йорка идет на свое место в
центре зала. Их возглавляет экс-сенатор Шарп, за ним следуют
видные руководители графств. Их появление - сигнал к
порыве галерей. Приветствия и шипение разделены примерно поровну.
Консерватизм жителей Нью-Йорка делает их яблоком раздора.
«Они попытаются управлять этим съездом в интересах Уолл-Стрит,
как они это делали на съезде демократов 96-го»,
Западная галерея, человеку рядом с ним. «Теория правления большинства, которая
была достаточно хороша для основателей страны, в
наши дни, похоже, не имеет большой силы».
«Нет», - отвечает первый оратор. «Правление большинства было
отвергнуто. Это было бы враждебно по отношению к монополиям, поэтому магнаты
аннулировали его. Они сделали то же самое с серебром в 1973 году. При
биметаллизме не могло быть денежного доверия».
«Как вы думаете, достаточно ли сильны восточные делегации, чтобы доминировать на этом
съезде?»
Ответ заглушает шумный крик.
"Техас! Техас!" плачь тысячью голосов.
"Калифорния, с ней все в порядке!" плакать еще много.
Делегаты из вышеназванных штатов появляются у двух входов.
К одиннадцати часам съезд собирается. Председатель встает и
стучит молотком по столу, чтобы успокоить аудиторию.
«Мы откроем этот съезд молитвой. Это желание нашей партии
вырваться из трясины партийной политики, и нет ничего более
подходящего, чем обращение к Всевышнему, которое должно стать нашим
первым выступлением».
Неизвестный священнослужитель из Айовы вызван для молитвы. Его слушают
в абсолютной тишине; огромная орда мужчин и женщин
затаила дыхание; религия по крайней мере не исчезла в народе. После
молитвы следует рутинная работа по передаче полномочий и назначению
комитеты. Это делается быстро. Мужчины с нетерпением ждут начала
настоящего дела.
Поскольку назван последний комитет, делегат от каждого из штатов
вскочил на ноги, требуя признания.
«Слово имеет Иллинойс», - объявляет председатель. Это сделано
из уважения к государству, в котором проводится конгресс.
Конгрессмен Бланшар, представляющий округ Чикаго, - человек,
получивший признание.
Когда он ступает на трибуну, раздаются оглушительные возгласы. Он -
любимый сын государства, и это величайший момент, когда он может
начать свой бум выдвижения на пост президента.
Сила его ораторского искусства высочайшего уровня. Он совершает роковую ошибку
уклонение от обязательств; его друзья видят, что шанс упущен.
За приз борются любимые сыновья из десятка государств; тем не менее, по тем
или иным причинам им не удается осуществить условность или
пробудить энтузиазм аудитории.
«Из Пенсильвании никто не говорил», - отмечает мужчина в галерее.
«Сейчас в этом штате мало ораторов», - добавляет он.
«Их очень мало, но их небольшое количество уравновешивается
качеством мужчин. Вы когда-нибудь слышали Трумэна?»
«Я никогда не слышал, чтобы он говорил, но я читал его речи. Кажется, он
настоящий друг народа».
«Позвольте нам потребовать выступления из Пенсильвании», - предлагает наблюдательный
аудитор.
"Пенсильвания! Пенсильвания!" кричит импульсивный мужчина рядом с ним.
"Пенсильвания!" мгновенный отклик приходит в каждой четверти
зала. Аудитория понимает, что о великом краеугольном государстве никто не
слышал.
Шум нарастает. Мужчины встают на стулья и машут шляпами,
хрипло крича.
«Пенсильвания, что случилось с Пенсильванией? Она в порядке!»
Мужчина на галерее вынимает из-под пальто флаг и
отчаянно машет им .
"Trueman, Trueman! Речь!"
Крик меняется мгновенно.
Из своего гнезда Невинс, вездесущий, трепещет своими командами. Под
его чарами поднимается шум.
в секцию Пенсильвании и схватите Трумэна. Его несут на
трибуну через настоящее море людей.
Теперь Невинс прячет флаг, и, как если бы ключ выключателя отключил
ток от динамо-машины, путаница утихает.
Теперь слышны только прерывистые крики; они приходят, как последние
трещины от винтовки в битве.
Труман встал на ноги и стоит прямо, лицом к лицу с аудиторией,
уже раскаленной до белого каления самовозгорания.
Он избавлен от необходимости работать для кульминации; он готов.
«Пенсильвания пришла на этот конгресс, чтобы быть услышанным», - плачет он.
Это счастливое вступление привлекает внимание публики. Они долго, от души
аплодируют, а затем молчат.
«Делегаты из Кистоун-Стейт находятся здесь, чтобы помочь в создании
платформы, которая будет содержать декларацию права человечества на
труд
». Работа этого съезда не должна быть делом одной государственной
делегации; это не должно быть назначенным органом; но должен
отражать единое мнение американского народа.
«Поэтому я буду выступать как представитель всех свободолюбивых
людей и буду выражать их надежды и стремления в том виде , в каком они
существуют».
Люди постоянно верят, что народное правительство является
единственной формой, которая совместим с Божественным посвящением; что все люди
будут защищены в праве на жизнь, труд и процветание
по их делам и заслугам.
"Эти принципы являются основой, на которой была построена наша республика; они
послужили источником вдохновения для нашей жизни; за их увековечивание люди
отдали свои жизни на поле битвы, на алтаре
мученичества, и за эти принципы огромное большинство граждан
этой страны сегодня готовы пойти на любые жертвы ».
Буря аплодисментов на мгновение останавливает говорящего.
<< Когда человек посвящает свою энергию честному труду, это делается для того, чтобы
обеспечить себе и своей семье блага бережливости;
гарантию благородной старости. В своих усилиях он должен быть защищен
всеми средствами, которые может дать сильное правительство. придумать. "Жернов" должен
не подлежат залогу или разграблению; жизненную борьбу не следует делать
безнадежной, заставляя человека быть рабом ради простого пропитания ».«
Слушайте, слушайте! »- раздаются крики из галерей.
« Наш народ видел, как Республику утащили с линии праведного
прогресса и отвлекли в неестественный путь Плутократии.
Те, кто осуществил это
преобразование, прибегли к коварным методам . Софисты сказали простым доверчивым рабочим, что
промышленное объединение в форме корпораций и трестов является
результатом естественного закона эволюции. Но что правда? Великие
консолидации, которые произошли за последние несколько лет,
в результате принятия статутных законов. Эти законы возникли
в головах людей, которым магнаты Треста заплатили за подрыв
республики. Никогда не было совершено более предательских действий, чем люди
, которые продали права свободных людей банде беспринципных
поклонников денег.
"Сохранение этой страны как республики зависит от
восстановления независимого гражданина. Сегодня меньше людей,
занятых независимой работой, в качестве фабрикантов и торговцев, чем
было десять лет назад; сегодня большая часть богатство страны
сосредоточено в руках нескольких тысяч человек. Эти люди
стали хозяевами нации; на их заработную плату можно найти
три четверти всех работающих жителей земли - мужчины, женщины
и дети.
«Мужчины, женщины и дети, я повторяю, ибо где тот мужчина, который может заработать
достаточную заработную плату, чтобы обеспечить свою семью надлежащей едой и одеждой одним своим
усилием?
» Поскольку надежда людей зиждется на восстановлении независимости
индивид, платформа этой партии должна недвусмысленно
провозгласить отмену всех форм частной монополии. Это должно быть
главная доска на нашей платформе ».
Эти слова, произнесенные голосом, доходящим до самых отдаленных уголков
зала, вызывают шумный крик.
« Когда частные монополии уничтожены, а каналы, которые они контролируют, открыты
для людей, миллиарды доходов, которые теперь идут на увеличение
состояния мастеров торговли, будут доставлены трудящимся, которые
создают наше национальное процветание.
«Статистика будущего будет фиксировать существование на этой земле
тысяч, сотен тысяч независимых бизнесменов. От
колонок, посвященных подсчету детского труда в этой стране, не будет
ничего; будет увеличиваться количество матерей. и
уменьшение числа женщин, которые вынуждены зарабатывать себе на жизнь
тяжелым физическим трудом
". Платформа, которую мы принимаем, должна содержать планку, предусматривающую введение
налога на мужчину в соответствии с его платежеспособностью. Нет санкции
для закона, управляющего сообществом, каким бы большим и густонаселенным он ни был, если
этот закон противоречит принципам, регулирующим домашнее хозяйство;
поскольку мы не можем представить себе правительство, которое не строилось бы на
домашнем хозяйстве как единице.
"Где отец настолько бесчеловечен, что он потребует от юных,
немощных, женских членов своей семьи обеспечить средства
поддержки, прежде чем он исчерпает все остальные усилия, которые могут быть предприняты им
самим и его стойкими сыновьями? Даже ненасытные Магнаты Доверия, если бы
они внезапно довели их до нищеты, стали бы защищать своих жен,
дочерей и своих неимущих ».
Тогда кто скажет, что эта Республика, домашнее хозяйство гигантских размеров,
не оправдан ли сбор налогов, необходимых для его содержания,
из доходов богатых, а не из ничтожных имуществ
наемного работника? Сотая часть доходов богатых с лихвой
покрывает законные расходы правительства.
«Я твердо верю в« законные права »и
поддерживаю свою приверженность еще на заре творения.
Именно тогда Бог наделил человечество правом жить на этой земле. Он наделил человека
способностью зарабатывать себе на жизнь и дал каждому человеку равное
наследство - возможность ".
Любые законы, изданные человеком, ограничивающие это право на равные
возможности, неконституционны в широком смысле
с Божьей волей. Применительно к нашей Конституции законное право
людей на равные возможности для труда выше, чем право
немногих сохранять плоды труда многих.
«Я выступаю за обложение налогом доходов наших граждан до того, как мы облагаем налогом
их заработную плату, которая является их капиталом». Приветствия прерывают говорящего на
целую минуту.
"Я надеюсь, народная надежда, что оплотом этой страны
снова станет, как она была в течение столетия, не постоянная армия праздных солдат,
а активная армия свободных людей, занятых днем ;;на полях и в в
мастерских, отдыхая ночью под покровом своих домов, в окружении
своих счастливых семей, армия , которая готова на вызов на мгновение к
сражаться за защиту своего флага и своих домов ».«
Объединенные армии мира не решались бы противостоять легионам
довольных свободных людей. Наша сила в мире будет больше увеличена
флотом торговых судов, чем эскадрильями стальных линкоров.
<< Мы хотим, чтобы национальное ополчение состояло из каждого боеспособного человека,
которое в мирные часы готовится к войне. Мы
хотим, чтобы военно-морской флот был достаточно сильным, чтобы представлять наши интересы на каждом море;
военно-морской резерв, достаточно сильный, чтобы обратить наш торговый флот превратится в
величайший флот в мире
». Мы хотим
собрать армию безработных и у нас это получится .
"На нас лежит обязанность выбрать офицера по сбору; человека, который будет выполнять
желания народа; человека, который сдержан в своих суждениях,
непоколебим в своих целях и непорочен в своей непорочности; человека, в
которого люди могут поместить полное доверие. Имея такого человека в качестве
кандидата на платформе, которую мы примем, воле народа нельзя
помешать.
"Мы можем создать платформу. Где этот человек? »
« Труман! Трумен! »- доносится крик.
Из уст в уста имя передается; теперь его выкрикивает вся
государственная делегация; теперь все собрание. Все громче и громче
становится крик. Его поют, поют, кричат, визжат. Мужчины, которые Have
кричал до хрипоты пересказать невнятно.
В центре пола есть движение; Гидон Нью-Йорка
движется. Его несут в сторону делегации Пенсильвании.
Еще один и еще один государственный гидон следует за ним. Конвенция
поднята шум.
Десять, двадцать делегаций сейчас толпятся вокруг стандарта
Пенсильвании. Галереи не перестают кричать: «Труман!
Труман!»
Сто мужчин собрались вокруг говорящего, потрясенного
взрывом энтузиазма. Его поднимают и кладут на плечи
его друзья.
Сейчас насчитывается сорок делегаций, которые сплотились в его поддержку; они
движутся к платформе. Мужчины с Труманом идут
им навстречу .
Кульминация достигнута. Трумена носят по залу,
энтузиазм делегатов достигает точки безумия. Каждая
делегация сейчас в очереди. Не дожидаясь формальности движения
о закрытии, съезд выходит из здания; его кандидат во
главе.
ГЛАВА XVI.
ДВЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ.
По пути в отель после захватывающих событий дня,
кульминацией которых стало его выдвижение, Труман успевает задуматься.
Уравновешенность человека его стерлингов характер не легко нарушается; тем не менее, он
испытывает опасения относительно конечного результата предстоящей кампании. Эти
коэффициенты являются настолько неровным. С одной стороны, миллионы сконцентрированных
капитал, командующий рабскими голосами зависимых агентов; на
других, вечных принципах, при поддержке несколько решительных людей , которые
должны вдохновить нацию к действию.
«Если бы я только поощрение Этель,» Харви soliloquizes, «это
не было бы ничего , чтобы противостоять врагам моей страны. Но я должен сделать в
одиночку бороться. Она отделена от меня теперь более широким барьером чем когда - либо.
Как защитник народа Уилкс-Барре, я стал антагонистом
ее отца, и у нее не было другого выбора, кроме как остаться с ним ».
И все же при нашем расставании ее голос дрожал, что говорило мне,
что ее любовь ко мне не было полностью развеяно.
"Сестра Марта говорит мне, что Этель несчастна, что она перестала
будь социальной бабочкой, циносрией фешенебельных декораций
Филадельфии и Нью-Йорка.
«Как неприметный лидер рабочих шахтерского
городка Пенсильвании я мог бы выиграть ее, даже в борьбе с оппозицией Гормана Парди.
Как кандидат в президенты, по списку Партии Независимости,
мои надежды напрасны».
Он входит в свою комнату и находит на столе телеграмму.
"ВЕНЕТИЯ, Л.И.
" Как друг поздравляю вас с оказанной вам честью
; Желаю, чтобы обстоятельства позволили мне помочь
вам в достижении победы. EP «
Во всем мире нет сокровища дороже желтого листочка.
бумаги, которую Харви держит в руке. Это доказательство того, что Этель
не забыла его; в нем даже предсказывается, что если победа будет зависеть от его
стандартов, он может претендовать на двойной приз - президентство и невесту.
«Какое право я имел ожидать, что Этель может спуститься из своей сферы, чтобы
разделить неопределенное состояние социального реформатора?» он размышляет.
"Условия жизни, которые создавались в Соединенных Штатах
с эпохи мультимиллионера, делают проблему брака более
сложной, чем когда-либо прежде. Как может женщина, рожденная для роскоши, надеяться
обрести супружеское счастье с зависимым мужчиной? на его дневную заработную плату на
средства содержания себя и семьи?
"Сказать, что она может даровать свое богатство своему мужу, не решает
проблему; это изменяет ее, добавляя мощный сдерживающий фактор; так как мужчине, который
будет зависеть от поддержки своей жены, не хватает основных
качеств хорошего мужа.
"Резкие границы классовых различий, проводимые сейчас в стране, являются
причиной большинства несчастий, связанных с супружеством. Это
мнение других, а не потребности личности, которые порождают недовольство.
"Я должен добиться такого положения в мире, которое потребует уважения всех
мужчин; тогда я предложу Этель вместо миллионов, нажитых нечестным путем, состояния
ее отца, имя и любовь честного и уважаемого человека.
И я буду честен и уважаем, даже как президент.
"Какой комментарий к человеческой слабости присутствует в архивах наших последних дней Главных
магистратов. Каждый из них имел скромное происхождение. Он поднялся
благодаря бесстрашному отстаиванию дела масс. Оказавшись на
посту президента, вся честность и честность независимость оставила его,
и он поклонился у ног Золотого Идола ".
Завоевание президентского поста будет означать начало эры подлинного национального
процветания, в которой труд людей будет обеспечен справедливым
вознаграждением. Чтобы завоевать Этель, нужно отменить классовое различие ».
В тот самый час Харви Труман размышляет о серьезных условиях.
которые мешают ему сделать Этель своей женой, она думает о насмешках
над своим богатством, которое придает ей все атрибуты счастья, кроме
одного - затмевающего все остальные - желания сердца.
С тех пор, как она впервые узнала Харви как блестящего
советника, она чувствовала ту неугасающую любовь, которая процветает на
надежде и которая не ослабеет, даже когда надежда исчезнет. Харви
и она были друзьями. Его мозги помогли ему попасть в тот
социальный класс, в который она переехала. Когда их привязанность переросла в
любовь, и он попросил согласия ее отца на их брак, Горман
Парди, человек миллионов, не колеблясь одобрил этот союз.
Какая радость наполнила ее сердце, когда Харви рассказал ей о своей любви! Какое
счастье могло сравниться с ее счастьем, когда она получила известие от
Харви о том, что ее отец желает, чтобы они поженились?
Что стало причиной их разлуки?
Это вопрос, который до сих пор остается без ответа.
«Возможно ли такое расхождение во взглядах двух
мужчин по вопросу о добре и зле, - спрашивает она себя, - что они скорее
пожертвуют счастьем той женщины, которую они любят,
чем согласятся. компромисс, или тот или другой изменит свои взгляды? "
"Мой отец любит меня; он расточает свое богатство на меня; я его единственный
ребенок, его единственное утешение. Он остается вдовцом, чтобы дать мне
безраздельная любовь. Однако он не согласится, чтобы я говорил о свадьбе Харви
Трумана. Он говорит мне, что Харви - враг человечества; человек,
стремящийся разрушить цивилизацию; что каждое слово, которое он произносит, призвано
воспламенить умы людей; подстрекать их к анархии.
«И Харви, могут ли его слова быть ложными, когда его действия такие щедрые?
Что побудило его дать вдове шахтера тысячу долларов? Было ли это
желание сделать благотворительный акт или, как сказал мне мой отец, поступок
демагога?
»Как я, женщина, ничего не знающая о политике или принципах
правления, могу решить вопрос, разделяющий нации?
"Что означает вся развитая цивилизация сегодняшнего дня, когда она
стоит преградой на пути к счастливому браку?
«Я не могу поменяться местами с женщиной из горнодобывающих районов. Моя жизнь
была настолько другой, что я должна быть несчастной».
Пока она философствует, Этель оглядывает свой будуар. Полночь.
Из ее открытого окна дует освежающий ветерок с моря. Венеция, на
берегу Лонг-Айленда, где Горман Парди построил свою роскошную
резиденцию, всегда обдувается океанскими бризами. Именно в эту
августовскую ночь луна светит полной и яркой. Он придает мягкий тон
роскошной квартире, в которой самая богатая наследница Америки лежит,
беспокойно ворочаясь на кровати.
«Как невозможно было бы жене шахтера поменяться местами со
мной», - вздыхает Этель.
«Мне завидует каждая женщина в стране. И все же я несчастна; о, такая
несчастная
». Узы богатства так же связывают, как и узы бедности;
мир не ценит их, и тех, кто их носит, никогда не жалеют. Если
только Харви будет избран президентом, а опасения моего отца не
подтвердятся, возможно… »
Этель не осмеливается выразить надежду, которая живет в ее сердце.
ГЛАВА XVII.
ОТКРЫТИЕ КАМПАНИИ.
Национальный штаб в разгар президентских выборов является
самым загруженным из всех мест в мире. Кажется, что здесь мужчины концентрируют
сдерживаемую энергию четырех лет в четырех месяцах, посвященных
агитация; они работают днем ;;и ночью, независимо от сна и еды. Достаточно нескольких
часов отдыха, если позволяет кратковременное затишье;
торопливый прием пищи должен успокоить их аппетит. Встречи должны быть организованы;
средства распределены между различными комитетами; литература должна быть
подготовлена ;;и распространена; сомнительные районы нуждаются во внимании самых
способных заклинателей; движения противоборствующих сторон необходимо
встречать и противодействовать.
Особенно интересна нынешняя кампания. Давление на старые
партийные линии наконец-то прекратилось. Две ведущие партии на Западе
и Юге разрушены. Хотя эти
партии не были полностью дезорганизованы, они потерпели серьезный распад в производстве.
районы востока.
На виртуальных руинах обветшалых политических организаций дух
народа находит
свое выражение через посредство новой партии, которая выбирает себе название «Партия независимости». Оживленная вливанием
в свой организм энергичных и патриотичных молодых людей страны,
новая партия, так сказать, выросла в списках. Его
юность была столь же быстрой, как прохождение кометы. Вчера его
не было даже в умах мечтателей; сегодня на
съезде одной из великих политических организаций была
сделана попытка задушить голос большинства. Голос одинокого мужчины
высоко и ясно поднялся над суматохой; это был голос Моисея, пришедшего
вывести свой народ из рабства. И эти люди быстро
осознали важность присутствия великого лидера.
Конвенции отбросили весь консерватизм и ханжество; он создал платформу,
которая предложила человечеству прямые и конституционные средства для
восстановления всеобщего процветания и восстановления
принципов равенства.
В первой борьбе с укоренившейся властью коррупции
новая партия потерпела поражение не из-за нежелания
народа поддерживать ее, а из-за принудительных методов,
применявшихся трестом магнатов. В знаменательной кампании 1900 г.
голосование разделившихся людей, был
избран кандидат от демократии . Он был достойным человеком и стремился выполнять волю народа.
Это, однако, не принесло никакой пользы народу, поскольку у
президента были враждебные ему палата и сенат. Его первый
Конгресс трижды пытался объявить ему импичмент, и их удерживала от
проведения своей партизанской меры только зловещая демонстрация
рабочих во всех частях страны.
Сейчас идут величайшие выборы, когда-либо проводившиеся в этой стране; силы
встречались трижды и знают методы друг друга; они
также знают, что результат голосования на этих выборах решит будущее
страны - по сути, она останется республикой;
или, если доминирует партия Плутократов, будет установлена ;;династия первого императора
.
Аудитория Чикаго выбрана как квартал Плутократического
контингента. Коридоры этого великолепного отеля
днем и ночью переполнены толпами посетителей. Мужчины из каждого штата присутствуют для
консультации с комитетом кампании. Мрачный председатель
финансового комитета Энтони Маркус всегда сидит за своим столом во внутренней
комнате. Миллионеры устремляются к нему непрерывным потоком; они
приходят со своими банковскими книжками в руках и после короткого интервью с
Сильный, они уходят, заверяя, что их миллионы в безопасности. Они
платят десятину Защитнику американских грабителей.
Энтони Маркус во многих отношениях замечательный человек; он освобожден от
вменения маленького человека в любом смысле. Его идеи смелые;
они могут созерцать распутство Сената; покупка
президента и срыв Верховного суда; они не могут опуститься до
совершения мелкого воровства. Таким образом, каждый доллар средств, собранных на
кампанию, тратится на покупку голосов или подкуп
опасных лидеров оппозиции.
По мере поступления средств они распределяются, а метод
об их окончательном избавлении намечено великим движущимся духом. Похоже, он
обладает безграничной способностью улавливать мелочи политики. Ни один из
его помощников не осмеливается присвоить переданные ему средства.
Все знают, что их хозяин обладает неприятной способностью неожиданно
требовать отчета.
«Мы выиграем с перевесом в тридцать один голос в коллегии выборщиков», -
говорит председатель Маркус каждому, кто интересуется вероятным результатом.
«Эта цифра основана на опросе, который я провел в сомнительных
состояниях; она не будет отличаться от подсчета на один голос».
Невозможно заставить председателя сделать расширенное заявление, поскольку
в которых он считает сомнительные состояния и как
проводилась агитация.
Одна из утренних газет в Чикаго, которая занимает беспристрастную позицию
и, соответственно, стремится публиковать все новости, производит сенсацию
публикацией сводного отчета о взносах, внесенных в
казну Плутократической партии. Эта таблица показывает в общей сложности
сорок семь миллионов долларов.
Имея такую ;;сумму, которую нужно потратить, и зная, что председатель
финансового комитета будет следить за тем, чтобы каждый доллар был
распределен должным образом , было бы разумно предположить, что
опрос сомнительных штатов действительно был проведен по домам. Коррупция
Фонд предоставляет более трех долларов на каждого избирателя на земле.
Считал ли Маркус, что сто миллионов долларов будет необходимо, он
потребует эту сумму, и она не будет удержана преуспевающей
группой, которая получает свое богатство от законодателей, которых избирает Маркус.
Какой контраст представляет штаб партии Независимости
. Он находится в полуразрушенном зале в западной части города.
Лишь особенностью мебели в ногу со временем, является Бюро
по рекламе. Это обеспечивает комитету кампании телеграфную и
телефонную связь со страной в целом.
Инструменты расположены на двух простых столах. По своему внешнему виду
комната больше похожа на редакцию шумной западной газеты,
чем на штаб-квартиру политической организации, которая стремится
избрать президента Соединенных Штатов. Пол голый; устаревшие газовые
светильники обеспечивают искусственное освещение, которое необходимо днем ;;и
ночью. Стулья и скамейки, разбросанные по комнате,
обычно встречаются в дешевых мюзик-холлах. Нет ни вестибюлей, ни залов заседаний,
ни секретных кабинетов.
Фонд кампании в размере двухсот шестидесяти тысяч долларов был
собран через посредство профсоюзов. Эта сравнительно
мизерная сумма скупо раздается финансовым учреждением.
комитет, который не желает расстаться с одним долларом, если не уверен,
что это в сто раз окажет естественное влияние на результат.
Есть некоторые причины, которым не нужны деньги, чтобы добиться успеха,
и борьба людей с плутократией - одна из таких.
Чтобы победа была гарантирована, нужно только пробудить интерес народа.
Самый надежный способ привлечь внимание общественности - это посылать ораторов.
Нет недостатка в блестящих ораторах, предлагающих свои
услуги. Они предвидят, что решающее испытание будет дано
Институту народного правительства, и мудро встают на
сторону народа.
Ни один поток миллионеров не поступает на партию Независимости.
Штаб-квартира; нет очереди вассалов Встаньте с распростертыми руками для получения
средств мошенничества; Между двумя
штабами существует такой же резкий контраст, как и между платформами и кандидатами
партий.
Харви Труман - руководящий дух в Drover's Hall. Сегодня вторник, за
месяц до выборов. Он посещает Зал в последний раз перед тем,
как будет записан приговор народа.
«Я собираюсь сегодня вечером в Нью-Йорк», - говорит он своему другу Максвеллу,
председателю комитета ораторов. «Вам лучше известить лидеров
по всей линии, что я готов произносить короткие речи в каждом
доступном месте».
"Вы договорились с железными дорогами?" - спрашивает Максвелл.
«Мне не нужно будет с ними советоваться; я наметил
свой маршрут, чтобы я мог соединиться по той или иной дороге и пройти
в Нью-Йорк за шестьдесят часов. Это даст мне время
произнести двадцать коротких речей. "
"Когда вы доберетесь до Нью-Йорка?"
«В пятницу вечером. Будет около семи часов. Я хочу, чтобы вы устроили
встречу в Мэдисон-Сквер-Гарден. Это может обойтись нам в две тысячи долларов,
но это будут потраченные деньги не зря».
«Мы не сможем получить Сад, если бы мы предложили пять тысяч долларов.
Плутократы арендовали его на три месяца подряд», -
отвечает Максвелл .
"Затем попросите комитет Нью-Йорка получить разрешение на выезд
встреча. Я поговорю с двадцатью тысячами человек в Нью-Йорке в пятницу, если
мне придется обращаться к ним с крыши дома ».
« Одно из лучших мест для встреч на открытом воздухе в Нью-Йорке - это Вест-
стрит, между улицами Кортландт и Спринг. , "предлагает оператор, который
подслушал разговор." Это самая широкая улица в
городе. "
" Да, это великолепное место ", соглашается Труман.
" Назначьте встречу там, Максвелл. "
Максвелл уходит, чтобы провести встречу. Порядок.
Вскоре дюжина человек получает последние инструкции от своего лидера.
Они слышат план вторжения на Восток, и все соглашаются, что это
будет мудрый шаг.
короткое время, как останется.
Иуда, который присутствует почти на всех собраниях людей, является одним из самых
громких в своих одобрительных замечаниях.
«Вы не могли сделать ничего, что могло бы вызвать у Плутократов больше неприятностей, чем
говорить накануне, так сказать, выборов, в рассаднике
Плутократии», - заверяет он Трумэна.
После нескольких минут дальнейшего разговора по этой линии предатель
уходит. Час спустя он заперт с Маркусом. Схема
встречной демонстрации в Нью-Йорке формулируется быстро.
Не осознавая совершенного предательства, Труман готовится
к путешествию на Восток.
ГЛАВА XVIII.
В НЬЮ-ЙОРК.
Во всех вечерних газетах появляется объявление о том, что Харви Труман
отправляется в турне по Востоку. Тот факт, что он уедет из города
поездом из Union Depot, тщательно скрывается, за исключением двух
сравнительно незначительных журналов, пропагандирующих избрание
народного кандидата.
Но руководители кампании Трумена узнали, с чем нужно
бороться. Рекламные листовки спешно печатаются и распространяются ближе к
вечеру по улицам Стейт, Кларк и Дирборн, а также на
пересекающихся улицах в центре делового района. Эти
листовки объявляют, что Труман произнесет прощальную речь перед
чикагцами в семь часов вечера на мосту на Адамс-стрит.
В шесть часов толпа начинает собираться; они приезжают со всех концов
города; они бывают любого типа, от ковбоя с
фондовых дворов до уличного железнодорожного магната. Все хотят услышать
обаятельного оратора.
Десять тысяч человек ютятся на площади в пять кварталов. Они знают,
что все они не слышат Трумана; тем не менее, они надеются мельком увидеть его
и, возможно, услышать его короткую речь в непосредственной близости от них
.
Сейчас 6.50, когда карета, перевозящая Трумэна, спешит по Адамс-стрит
из штата. Толпа приветствует и кричит. С рыси лошадь, прикрепленная к
повозке, вынуждена идти шагом.
"Речь! Речь!" кричат ;;возбужденные мужчины, пробираясь сквозь узкую
проезд.
Труман встает в коляске и, наклонившись вперед, объясняет, что не
может остановиться, чтобы произнести речь на каждом углу.
Несколько слов, которые он обращается к толпе, кажется, удовлетворяют их требования,
и они сразу утихают.
Медленно говорящий приближается к толпе у ступенек депо. При переходе
через мост он дважды должен выполнить настойчивое требование
выступления.
Теперь он на платформе.
Его голос завораживает публику. Они были
шумными, раздражительными, иногда даже беспорядочными. Трумен
произносит не дюжину слов, и тишина, если не считать его звонкого голоса, остается
напряженной.
«Я ухожу от вас, чтобы мы могли быть уверены в поддержке Востока», -
начинает он .
«В том, что вы со мной и полны решимости проголосовать за свои права, я
ни на минуту не сомневаюсь. Вы - люди, которые усвоили урок жизни
в школе опыта. Однажды усвоенная вами истина не скоро будет
забыта. все знают, кто ваши враги ".
"Долой плутократов!" воют люди.
"Когда вы стоите передо мной, люди сильные, один механик, один рабочий,
другой торговец, третий железнодорожный служащий, есть ли кто-нибудь из вас,
кто хочет проголосовать за то, чтобы лишить своих товарищей права зарабатывать деньги?
Есть ли среди вас хоть один мужчина, который днем ;;и ночью стремится
загонять в угол продукты земли, чтобы заставить своих братьев-рабочих
платить дань голодом ? Есть ли среди вас человек, который живет в
беде своих товарищей, вызванных тем, что он разрушил банк, в котором
они хранили свои сбережения?
«Нет, здесь такого нет».
Тогда здесь не должно быть избирателя, который проголосует за то, чтобы поставить у
власти людей, которые занимают государственные должности только в своих личных целях. В
билете Плутократа нет человека, который не был бы агентом
Трастов. Не принимайте это утверждение на мой авторитет. Исследуйте
билет сами ».
Здесь собрание бурно приветствует.
« Я хочу, чтобы вы собрали большинство в городе Чикаго, которое должно
продемонстрировать миру, что граждане Звезды Запада являются
одними из самых стойких патриотов в Союзе ».
Под свист и крик толпы в ушах Труман выходит
с платформы и направляется к поезду. Поездка Восток
уникален. Он отличается от обычного тура президентской кампании тем
, что здесь нет попыток встретить приемные комиссии поездов,
в которых едет кандидат; нет разговоров с задней
платформы поездов. Депо принадлежит Плутократам и
толпам не разрешается собираться, чтобы приветствовать Трумена.
В Толедо, Колумбусе, Филадельфии и Ньюарке Труман меняет поезд и
идет на площадь, где обращается к населению. По мере приближения к Нью-
Йорку энтузиазм толпы утихает. В Ньюарке плутократические
миссионеры сеют семена лжи и так
убедительно используют угрозы принуждения, что люди на самом деле враждебны
Труману и его партии, считая их анархистами. Защита
полиции необходима для предотвращения нападения самых жестоких мужчин
на говорящих. В попытке подавить предполагаемых нарушителей закона эти
заблудшие граждане сами становятся беззаконниками.
В Джерси-Сити большая толпа блокирует проходы
терминала. Труман вынужден сесть на одну из почтовых машин и сделать
речь. Не успел он закончить, как его окружают
репортеры нью-йоркских газет.
«Мистер Труман, вам известно, что Плутократы устроили сегодня
вечером парад с факелами в качестве контрдемонстрации вашей
встрече?» - спрашивает один из репортеров.
«Да, я получил телеграмму в Филадельфии, информирующую меня об этом
».
«Марш от Бэттери на севере на Бродвее до Кортланд-
стрит; на запад от Кортландта до Харрисон-стрит и на север по этой улице
до Спринг», - объясняет другой репортер.
"Это означает, что они проведут парад параллельно набережной реки
и в одном квартале от Западной улицы. Он будет рассчитан таким образом, чтобы пройти точно так же, как
Вы говорите свой адрес, - добавляет он.
- Вы можете сообщить организаторам парада, что я буду счастлив
, если они отправят свою армию запуганных рабочих вниз на Вест-стрит,
и я, возможно, смогу развлечь их.
«Те, кто окажется в пределах досягаемости моего голоса, я думаю, услышат новости,
которые их сдержат, в отличие от духового оркестра и фейерверков. Если нет, то им
будет лучше после процессии», -
ледяным тоном восклицает Трумэн .
"Где вы предлагаете произнести свою первую речь?" - спрашивает молодой
репортер.
Это излишний вопрос для всех газетчиков старшего
возраста. Они внутренне улыбаются; но ответ, который вызывает этот вопрос, отправляет их
всех к телефонам.
«Я произнесу свою первую речь в Батареи, где участники парада могут узнать
немного чистой правды».
Группа независимых сейчас на пароме.
За рекой бесчисленное множество огней мегаполиса придают пейзажу воздушный
вид сказочной страны. Ночь пасмурная, и облака
отражают миллионы огней в городе внизу; линия
горизонта Бруклина тускло-лососевого цвета. Холодный октябрьский ветер дует с востока
на запад. Плохая ночь, чтобы говорить на улице. Достигнув
стапеля Кортландта, Труман спускается на нижнюю палубу и одним из первых
покидает лодку. Он незамеченным переходит Западную улицу и, достигнув
Надземная станция на Кортланд-стрит, садится на городской поезд. С
ним три члена комитета договоренностей. Остальные участники
вечеринки идут на платформу у подножия улицы Барклай, чтобы обратиться к
толпе и объявить причину задержки Трумана.
Добравшись до Южного парома, Труман видит, что Бэттери-парк переполнен
людьми. Он спускается на улицу и прокладывает себе путь к
пюпитру в центре парка. Ему без особого труда удается
взобраться на трибуну.
На счастье, когда
он поворачивается к толпе, ему в лицо светит электрический свет .
До сих пор люди думают, что высокий мужчина в шляпе с напуском
ища выгодную точку, с которой можно было бы рассмотреть построение
парада.
Однако не требуется два взгляда, чтобы убедить людей, что
перед ними стоит Харви Труман.
"Это Труман, или я лжец!" кричит ирландец.
«Вот кто это», - выпаливает мужчина рядом с ним.
«Что он здесь делает? Я думал, он должен выступить на Вест-стрит?»
Некоторые из мужчин в толпе начинают аплодировать. Они кричат:
«Трумен! Трумен! Ура! Ура! Ура! Речь! Речь!»
Настал подходящий момент. Труман снимает шляпу и машет ей в
знак молчания. Аплодисменты и слухи о внезапном
появлении Трумана обращают море людей к пюпитру.
Около восьми тысяч человек находятся в пределах досягаемости его голоса.
Сначала он говорит в высоком металлическом ключе; но примерно через первую минуту он
достигает своего нормального голоса, который своей полнотой и изысканной
модуляцией делает его ораторское искусство замечательным.
Вот случай, когда риторика окажется доступной; толпа
перед ним состоит по большей части из лучшего элемента,
названного так из- за его нежелания изменять существующие условия.
Если
удастся пробудить в этой огромной массе человечества чувство справедливости, это побудит всех и каждого подчиниться воле оратора. С резким
сарказмом он относится к предупредительным действиям Плутократов по
помешать ему обратиться к нью-йоркской аудитории. Боятся ли они, что он может
это преобразовать ?
Он быстро изображает сцены запугивания, свидетелем которых он был на
западе и северо-западе. Нью-Йорк прикован к колесам плутократической
колесницы?
Когда первый знак сочувствия отвечает на его призыв, он убеждает своих
слушателей в необходимости заново провозгласить независимость народа.
Пыл его речи поражает толпу; неописуемое стремление
подчиниться воле товарища, владеющего силой ораторского искусства,
самоутверждается. При провозглашении принципа правления, которое
само по себе банально, раздаются разрозненные возгласы; удачная эпиграмма вызывает
бурные аплодисменты. Труман завоевывает полное сочувствие публики; они
его командовать.
"Ожидается, что я выступлю перед аудиторией у подножия улицы Барклай. Я
доставлю мне безграничное удовольствие, если скажу им, что собрание
не будет нарушено; что вы решили применить в политике тот
же дух честной игры, который вы будет требовать в уличной драке ".
«Мы с тобой», - кричит мужчина. «С тобой все в порядке». Труман выходит из
пюпитра. Толпа собирается вокруг него, кричит и болеет за
него.
«Это парад Независимости», - кричит кто-то.
«Вперед, марш, на улицу Барклая!» становится всеобщим криком. Настоящий мужчина
его подталкивают к краю Бэттериального парка, пока не дойдут до линии
экипажей, в которых должны были ехать некоторые участники парада
. Его поднимают в один из вагонов, и начинается марш к
трибуне Вест-стрит. Маршевый путь ведет по Стейт-стрит
к Бэттери-плейс; здесь он поворачивает на запад к реке, а оттуда вверх по Западной
улице. Дневного движения по проезжей части нет,
а широкая улица дает отличные возможности для проезда.
Под треск трех оркестров, крики тысяч
людей, мерцающие огни факелов и римских свечей, Труман
приближается к публике, которая с нетерпением ждала его. Покраснел
с гордостью своей победы он поднимается на трибуну, чтобы обратиться к десяти
тысячам человек в цитадели Плутократии. Его появление в Нью-Йорке -
знаменательный триумф.
ГЛАВА XIX.
ОТЪЕЗД КОМИТЕТА.
К последним выборам президента был назначен человек, который является
признанным инструментом трастов и монополий. Он открыто
закрепил свою независимость, приняв номинацию, выдвинутую
лидером синдиката железнодорожных магнатов и стальных и нефтяных королей.
Люди находятся в таком подавленном состоянии, что считается невозможным
оказать решительную оппозицию господствующей партии. Итак, этот
человек является кандидатом на переизбрание. Те немногие бесстрашные люди, которым удается
сохранение народной партии на местах высмеивается и осуждается как
анархисты. Сама их жизнь находится под угрозой, и в одном случае,
когда избирается губернатор народа, его немедленно убивают.
Но для уверенности Плутократов в том, что их деньги принесут им
победу, все лидеры Партии Независимости были бы насильственно
уничтожены.
Перспективы грядущих выборов для народа сомнительны. В
августе тринадцатый Комитет Сорок решил сделать шаг для
повторного освобождения.
Приближается время нанести сокрушительный удар по монополии . Все люди знают, что влечет за собой намеченная работа, и
они заставили себя взглянуть на этот вопрос примерно так же.
свет как создатель беспрецедентного средства.
«Мы были вынуждены принять план уничтожения», -
заявляет профессор Талборт Генри Нилсону, члену комитета, с которым он
едет на побережье Тихого океана.
«Я согласен с вами, - отвечает Нилсон, - это единственный путь, открытый для нас;
мы внимательно рассмотрели все остальные предложения. Они
лишь временно предотвратят конфликт».
«Я задумался над вопросом, как наши действия будут восприняты
людьми», - резюмирует профессор. «Я верю, что они будут приветствовать наши действия как
действия избавления».
«Они оценят то, что мы отдали за них свою жизнь», -
без колебаний заявляет Нилсон .
Все «Сорок» выступают с одинаковым хладнокровием.
Люди действия обычно не великие болтуны; так и с
членами этого комитета. Они отказываются от многого, что
менее решительные и активные люди сочли бы необходимым. Каким образом осуществить несколько аннигиляций
- это вопрос, который каждый человек решает сам.
Ему придется выполнять любой план, который он придумывает, и считается,
что лучше всего, чтобы его метод был известен никому. Это самый
верный способ избежать возможного невыполнения плана.
В этом случае неудача одного из сорока человек не затронет остальных
тридцать девять. Взвешиваются все непредвиденные обстоятельства. Вероятность одного или нескольких из
Принимается во
внимание то, что люди сходят с ума из-за ужасной тайны, и принимается идея о том, что каждый мужчина должен решать детали своего
курса, которым он должен следовать.
«Я рад, что мы расстались без формальностей», - заявляет Неттингер
группе членов комитета, которые являются его товарищами в поезде, который отправляется из
Чикаго на юг.
«Нас расстроило бы, если бы мы назвали нашу встречу« последней », - говорит
другой член группы. «Я сталкивался с опасностями в своей жизни, но считаю это
самым поразительным отклонением, которое когда-либо было сделано в
интересах человечества».
«На кону будущее республики», - отмечает третий. "Как все это
закончится?"
Это вопрос, который волнует всех больше всего.
«Нет времени, чтобы взвесить последствия поражения», -
утверждает Неттингер . «У каждого из нас есть только одно дело, и для того, чтобы сделать это
успешно, он отдал свою жизнь. Ни один человек не может сделать большего».
Одиннадцать учеников, разошедшихся после распятия на кресте, каждый
следуя
своему собственному курсу, положили начало проповеди великой и потенциальной религии, и их работа является самой важной в истории. Таким образом,
это может доказать, что это скопление людей девятнадцатого века, объединившихся
с целью принести пользу своим собратьям, оказывает равносильное влияние на
человечество.
Действовать как составные части тела, которое существует как моральный протест.
против несправедливостей мира и безжалостных рук
узурпаторов прав народа эти сорок человек выступают армией
крестоносцев.
В комитете сорока нет человека, который бы не довел свою
совесть до состояния признательности за то, что
ему предстоит совершить.
Уже за полночь. Через два месяца с этой даты, тринадцатого октября
, должно произойти исполнение взятых на себя мужчин клятв.
Согнется ли хоть одно из этих бесстрашных желаний за шестьдесят дней, оставшихся до вмешательства,
под давлением душевной тревоги? Окажется ли кто-нибудь из них современным
Иудой?
Невинс последним выходит из кладовой. Он нервничает, почти
истеричный; его тонкие классические черты лица искажены и напряжены, как
будто он испытывает настоящую физическую боль. И действительно, для его
чувствительной натуры событий ночи достаточно, чтобы расстроить его
разум и тело.
Утром ему предстоит встретиться с Карлом Мецом и Хендриком Шталем, чтобы отправиться на
Восток.
«Синдикат уничтожения теперь включен», - замечает он наполовину
вслух. «Я больше не промоутер; теперь я занимаю место одного из
мстителей за людей. Одному Богу известно, насколько
мне противен этот план физической мести, но это лучше, чем допустить, чтобы надвигалась буря
анархии. нас. И существующие условия не могут
продолжаться долго ".
Хотя каждый человек был призван принести личную жертву,
нет никого, кто принесет большую жертву, чем он. Это не только
отказ от своего положения в мире терпеливого и трудолюбивого
работника; его жертва любви; уничтожение его надежды на
продвижение по службе, но исчезновение самой жизни в возрасте, когда все люди очень
дорожат ею.
Невинс сейчас на пике зрелости; его сорок и шесть лет он
провел в совершенствовании своих умственных и физических сил. Он
наделен быстрым, проницательным мозгом, который
почти интуитивно улавливает тонкости проблемы; его логика глубока. Годы учебы
превратили его ум в кладезь знаний.
На долю Невинса, наделенного запретом, пал глава
денежного фонда, банкир-мультимиллионер, финансовый магнат, известный
во всем цивилизованном мире как самый хищный скряга в истории.
Этот человек неоднократно демонстрировал, что он не уважает честность
целей и его моральная оценка незаметна. Рассказывать
о хитростях, мошенничестве и гигантских грабежах, которые он совершил в
своем неустанном поиске богатства, значило бы пересказать историю разрушенных
железных дорог, чрезвычайно прибыльных выпусков облигаций и паники на Уолл-стрит
последнего десятилетия. Некрологи сотен, которые он разрушил, представляют собой
лучший способ прийти к частичному представлению о его власти зла.
«Какая привилегия избавить мир от этого гения зла!» - это
внутренний комментарий Невинса, когда он читает роковую оговорку и видит, что на него
выпала жребий исполнить приговор об уничтожении Джеймсу
Голдингу, королю Уолл-стрит.
ГЛАВА XX.
В СИЛУ ВРАГА.
После нескольких недель отсутствия, в течение которых Харви Труман переносит
войну в самое сердце опорных пунктов магнатов, он возвращается в
Чикаго. Его первая миссия - посетить сестру Марту. Она поддерживала
связь с его передвижениями с помощью коротких записок и удручающе коротких
телеграмм, которые он посылал ей, когда позволял случай. В газетах она
находит лишь скудные сведения о прогрессе, достигнутом Партией независимости.
Цензор прессы заставил замолчать все
важные средства массовой информации. Даже информационные ассоциации попадают под
запрет, и им дают понять, что нарушение приказов
Плутократической партии будет означать лишение всех привилегий
доступа к газетам, использующим оскорбительные новости.
Встреча этих двух пламенных патриотов полна эмоций.
Труман более тронут тем, что знает, что
Марфа считает его воплощением всей добродетели, мудрости и силы. Он чувствует
свою неспособность выполнить эту возвышенную роль, тем более что безответная
любовь, которую он испытывает к Этель Парди, все еще горит в его сердце.
«Вы не кажетесь собой сегодня вечером», - откровенно говорит ему Марта.
«Нет, это правда; мне нужно так много подумать; так много деталей нужно
помнить, что я страдаю от абстракции, когда я не нахожусь в
напряжении реального труда».
Трумен сидит за столом в центре Дома сестер,
который стал единственным известным ему убежищем во всем мире.
Он находится в коммуникативном настроении и, понимая, что стоящая перед
ним женщина является заинтересованным слушателем, готов рассмотреть события
кампании.
«У меня так много свидетельств предательства в моем собственном лагере, что временами я
отчаиваюсь от результатов борьбы», - говорит он с полусунывом.
«Это проклятая сила золота борется с тобой», -
яростно вмешивается Марта . «О, если бы у нас было всего несколько тысяч долларов, чтобы сражаться с
ними их же оружием».
При упоминании столь ничтожной суммы, которую нужно противопоставить бесчисленным
миллионам магнатов, Труман не может сдержать улыбки.
«Я знаю, что женщинам может показаться нелепым говорить о политике», - виновато продолжает
его мягкий советник. «И все же не потребуется столько, сколько
вы себе представляете, чтобы свести на нет эффект миллионов взяток и
денег, которые тратят плутократы.
« Что вы хотите, чтобы я сделал с деньгами? »
« Используйте их для просвещения людей как в их истинное состояние. это
невозможно представить себе мужчин, которые сознательно продали бы свое первородство.
Вероломство прессы - это грех грехов в наш век безудержного
беззакония, - заявляет она, ее лицо краснеет от негодования. - Свобода
слова еще не полностью запрещена. Говорите с людьми; скажите
им, чтобы они освободились ».
« Вы почти заставляете меня желать, чтобы ваш пол не был лишен
права голоса, - заявляет Труман. - Если я получу
такую же стойкую поддержку от мужчин страны, как я уже получил благодаря
женщинам я одержу победу на избирательных участках.
«Позвольте мне рассказать о событиях последних нескольких дней, о которых я только намекал
в своих письмах. Вы будете рады, что родились женщиной.
«Десять дней назад, когда я прибыл в Милуоки, - продолжает Труман, - я обнаружил,
что комитет по принуждению ожидал моего прибытия и издал
указ против граждан, приходивших ко мне. Полиция
получила указание не выходить на улицы. ясно, и они
неутомимо пытались заслужить одобрение своих хозяев.
Поезд прибыл в час тридцать. Обычно
в депо собиралась большая толпа; к нашему удивлению, мы обнаружили депо
и прилегающие к нему улицы практически пустынны ».
Когда наша группа двинулась в сторону отеля, я заметил, что
женщина не отставала от нас на противоположной стороне улицы. она
была одета в скромное платье и не привлекла бы внимания, если бы
она постоянно не поворачивала голову, чтобы смотреть назад.
«Уступая порыве любопытства я повернул голову и увидел , что на
расстоянии блока отряд полиции был за нами. Потом
до меня дошло , что женщина стремится дать нашей партии реплику.
Когда шаги Когда я подошел к гостинице, я почувствовал необходимость посмотреть, куда
пойдет эта женщина. Она простояла на углу улицы
полминуты, а затем исчезла за углом ».
Через полчаса мне вручили карточку« миссис Уэйн ». Уолтон ». Пройдя
в приемную, я обнаружил, что ко мне пришла странная женщина.
«Ее первые слова:« Мы одни? » заставило меня почувствовать, что мне нужно
встретить новый элемент. Я подозревал, что это ловушка врага. Когда я заверил ее,
что она свободна говорить, миссис Уолтон сразу перешла к
делу.
«Я пришел предложить вам поддержка женщин Милуоки, -
начала она , - а это очень много значит в то время, когда мужчины боятся
сказать, что их души - их собственные.
«Женщины этого города не находятся под игом, и они доверяют тебе
отсрочить день их порабощения, если ты не сможешь поставить их в безопасное место
на все времена».
Мы поняли, что пора женщине заявить о себе пришла сила;
она не может голосовать,
может влиять на голоса мужчин, с которыми она контактирует.
«Вы прибыли в город, который для вас так эффективно закрыт, как если бы он
был обнесен стеной и ворота были закрыты перед вашим лицом. Пресса, полиция,
профсоюзы, все силы были субсидированы, чтобы работать против
вас. Я знайте каждый сделанный шаг. Ибо не было
произнесено ни одного слова , которое не было бы доведено до совета женских клубов ».
В тот момент, когда стало известно, что вы собираетесь посетить этот город, был издан приказ
, что вам не разрешается провести публичное собрание.
Вам нельзя было отказать в праве говорить; это было бы слишком
смелым и дерзким поступком, чтобы его осуществили даже Плутократы. Это было
решил, что тех же целей можно достичь, не допустив, чтобы армия
наемников и наемных рабов шла парадом по улицам.
Был выслан корпус «корректировщиков».
«« Вы являетесь свидетелем того, что закончилось. Улицы были пустынны. Они
останутся такими во время вашего пребывания ».
«Я хотел было прервать женщину, но она воскликнула:« Не
прерывай меня ».
«Меня назначили комитетом из одного человека, который будет прислуживать тебе и расширять
офисы Женской лиги», - продолжила она. «Ожидая в
депо, я подслушала приказы капитана полиции сержанту.
Он сказал своему подчиненному. не дать вам скопиться на
улице толпой ,
«Если у вас есть какое-либо послание для мужчин Милуоки, вы можете
рассчитывать на семь тысяч женщин, которые зарегистрированы в Лиге, чтобы
рассеять его для вас. Я могу сказать вам, что другого пути для
вас нет».
"Я был слишком удивлен, чтобы ответить на мгновение. Когда я, наконец, сформулировал
ответ, я сказал ей, что факты, которые она мне только что предоставила, носят
такой экстраординарный характер, что я буду вынужден уделить им
самое пристальное внимание, и что, если она позвонит еще раз через час,
я буду в состоянии сказать ей, как я могу использовать ее предложение.
«Оставшись один, я поспешил присоединиться к членам Комитета,
сопровождавшим меня в поездке.
«Я спросил их, знают ли они об условиях, существующих в
городе. Они сказали мне, что начальник полиции только что сообщил им, что
мы не можем проводить митинг вне зала. В
качестве причины была названа« общественная безопасность » этого приказа ».
Затем я поспешно рассказал о визите миссис Уолтон. Некоторые
члены комитета были настроены скептически и посоветовали мне не иметь
дела с этой женщиной. Однако она произвела на меня благоприятное впечатление.
"По истечении двух часов она вернулась. Я долго разговаривал с
ней, в ходе которого я рассказал ей, как ее Лига может быть полезной для меня, если она
убедит мужчин в необходимости голосовать за их права. Она
заверил меня, что мои послания будут доставлены на каждую фабрику и фабрику
в городе.
«Я проводил собрание в зале, которое обеспечила местная партия Независимости
. Присутствовали исключительно стойкие партийные деятели.
За пределами зала стояли дюжина полицейских и полдюжины корректировщиков».
Никто из рабочих города не осмелился присутствовать на собрании ».«
И это Свободная Америка! »- восклицает Марта, себе под нос.
« Да, это Америка; но разве это бесплатно? - спрашивает Трумен.
- Из Милуоки я отправился в Сент-Пол и Миннеаполис. Такое же состояние
существовало и в этих местах. Я повернулся в Детройт; результат был таким же.
"Я решил продвинуться в единое государство, которое, по мнению магнатов,
контроль абсолютно. Из Детройта я отправился в Филадельфию. Прием,
который ждал меня там, я никогда не забуду. В моем родном штате
настолько доминируют трестовые магнаты, что свободные
граждане не осмеливаются посещать публичные собрания ».
« Какая польза от тайного голосования, если люди не могут прийти на избирательные участки и
зарегистрировать там свое мнение? - с иронией в
голосе спрашивает Марта .
- Ах, тайное голосование - это всего лишь еще одна призрачная приманка, которую
богатые мудро бросают бедным, чтобы держать их в покое. Это
секрет только на словах. Важны результаты выборов. В
Магнаты не так запугали массы , что они больше не
обладают духом голосовать в соответствии с их мыслями, -
грустно отвечает Труман .
- Фарисеи проповедовали доктрину священности «законных
прав» до тех пор, пока люди во многих частях страны не стали
относиться к праву собственности как первостепенное для права человечества на
жизнь и свободу.
«Любое действие, которое могло бы облегчить страдания людей, сразу же
заклеймлено как анархическое; в то время как агрессия людей с деньгами в
законодательных органах и через исполнительную власть поддерживается как оправданное
средство для надлежащей защиты собственности».
Моя поездка в Запад и Восток заставили меня усомниться в результате
выборы. В одном только Нью-Йорке есть тенденция поддерживать меня ».«
О, не говорите, что вы потеряли надежду », - упрекает сестра Марта.
« Я не намерен рассказывать, что я сделал это кому-либо,
другим чем тебе. "
" Ах, я не могу поверить, что справедливый Бог увидит тебя побежденным! "
" При нынешнем положении дел, чтобы избрать меня, потребуется почти чудо. Я
изучил все элементы, которые входят в эту кампанию. Это будет
последний из тех, которые можно проводить в порядке. Через четыре года
, если не раньше, созреют условия для
революции;
олигархия американских промышленников и банкиров достигнет своего апогея и будет на грани распада. В
отработанный механизм управления, который он создаст, будет
готов к передаче народу.
«Социализм рационального толка станет результатом внезапной и резкой
революции. История не обогатится новой главой, но будет отмечена
повторением самой частой ее истории - падением империи и
установлением нового правительства. В конце концов, все правительства в один и тот
же момент - это самый сильный аргумент в поддержку теории
реинкарнации; государство как существо имеет свое рождение, зрелый возраст и
распад. Ни одно из них, по-видимому, не наделено атрибутом неизменности. Это
был любящим надежда наших предков , что Соединенные Штаты должны доказать
исключение. Империализм был рифом, на котором рухнули классические империи
; меркантилизм опасность того, что угрожает наш кораблю
государства. «
„Вы должны принять вид ярче ситуации,“настаивает на чувствительную
женщину, кому эти мрачных слова , как кинжалы толчки.» Вы должны
бороться , как если бы не была тень сомнения, но что вы добьетесь
успеха. У меня есть предчувствие (женская интуиция, если хотите),
что вы станете победителем в этой борьбе ».
С этими словами ободрения, звенящими в его ушах, Труман уходит.
Он уступил человеческой слабости, которая побуждает мужчину довериться. его
сокровенные мысли о женщине. Королевства были разрушены, империи
рассыпалась за сутки; величайшие генералы мира видели, как их
тщательно продуманные кампании
провалились из-за предательства женщин, которые не смогли сохранить в тайне признания своих доверенных лиц.
Признание, которое сделал Труман относительно своих опасений относительно результатов
выборов, если бы оно было предано гласности, разрушило бы все его шансы.
Мир не поддержит человека или дело, признающее свою
безнадежность. Безнадежная надежда, какой бы жалкой она ни была, никогда не нуждалась в
добровольцах.
К счастью, Труман бескорыстно и
преданно сделал доверенное лицо женщины своим другом, и у которого есть здравый смысл, чтобы понять, что его
беспрепятственные высказывания в ее адрес предназначены только для нее.
Сейчас одиннадцать часов, когда Труман достигает штаб-квартиры своей партии. Он
обнаруживает, что его сторонники работают с лихорадочной энергией, которая придает
отчаянной ситуации. Солдаты осажденной крепости держат в
руках ружья, не обращая внимания на усталость и вдохновляющую опасность; люди у
насосов, когда говорят, что корабль тонет, работают с
неистовством, бросающим вызов природе; так же и с лидерами Партии Независимости
. Они борются с ужасающими обстоятельствами, но не останавливаются, чтобы
усомниться в результате. "Работа Работа работа!" это команда, которой они подчиняются.
«Показания из южных штатов ярче, чем когда-либо»,
- говорит Труману один из членов комитета.
«Судите сами», - добавляет другой и передает кандидату
телеграмму. Это из Нового Орлеана. Труман зачитывает это вслух:
«ПРЕДСЕДАТЕЛЬ БЕЙЛИ, Национальная штаб-квартира,
Партия независимости , Чикаго, Иллинойс.
Судя по хлопковому поясу,
наша партия пронесет все южные штаты, за
исключением, возможно, Луизианы. Этот сомнительный штат может нести, если
туда
направят ораторов. (Подпись) ЭДВАРД Б. МЕЙСОН ".
"Есть ли способ выполнить этот запрос?" - спрашивает Труман.
«Возможно, мы сможем послать туда трех спикеров во второй половине
недели», - говорит председатель Комитета спикеров.
график.
"Вы получили известие из Нью-Йорка сегодня?"
Казначей спрашивает Трумана . «Вы знаете, что мы ожидали услышать там результат
прогноза».
«Нет, я не получил ни слова. Это едва ли возможно, чтобы сообщение было
перехвачено».
Пока Труман говорит, к нему подходит телеграфист и передает ему
сообщение.
"Вот сообщение!" - кричит Труман. «Это от Фолкнера. Он говорит, что
город Нью-Йорк будет примерно поровну разделен; и что в штате
мы можем полагаться на округа вдоль канала. В конце он заявляет,
что результат в Большом Нью-Йорке может быть гарантирован. если я смогу пойти туда и сразиться лично".
«Да, я пойду туда сразу и постараюсь быть там до завершения
кампании».
Возобновляется рутина ночной работы. Труман уезжает, чтобы
отдохнуть.
====
CHAPTER XII.
TAKING THE SECRET OATH.
Eternal vigilance is the policy of the Magnates in keeping their sleuths
ever on the alert for the unearthing of the plans of the anti-trust
advocates. In every city detectives are untiring in their efforts to
discover the work of the Committee of Forty. It is suspected that the
committee is to obtain damaging evidence against some of the most
oppressive of the monopolies and bring the full story of the wholesale
robbery of the people out as a climax in the coming campaign.
By diligent investigation the detectives learn the names of the
thirty-seven men who have been added to the committee by the appointive
power of the chairman. It is also ascertained that the forty men are
still in the city of Chicago.
This fact is open to several interpretations. It may indicate that the
committee has determined to work from a central office; or that the
committee is a blind, intended to mislead the detectives into watching
it while another agency is at work. The importance of discovering the
true mission of the committee is therefore most urgent.
To inspire the detectives to solve the question, the Plutocratic
National Committee secretly offers a reward of $5000 to the man who will
obtain the desired information.
In holding their daily meetings the Forty observe the greatest caution.
Each member goes to the appointed place alone, avoiding as much as
possible attracting the attention of the detectives whom they know are
on the lookout. It is not their intention to have any mystery connected
with their existence, yet they wish to work unhampered by the servants
of the Magnates.
For its semi-monthly conference the committee meets at Drover's hall.
The deliberations are not open to the public; still, no attempt is made
to conceal the fact that there is a meeting.
Nevins and the other leading members decide that the secret meeting at
which he is to develop his plan shall be held in a place where there
will be no possible way for a spy to creep in.
They select a deserted rolling mill on the edge of the river in North
Chicago. This mill was one of the most prosperous in the city prior to
the consolidation of the iron industries. Immediately following the
combine the mill had been closed and the work that should have gone to
it was transferred to the Trust's great plant in Pittsburg.
For eight years the fires in the furnaces have been extinguished; the
incompleted iron work that lies about the ground has been given over to
the ravages of rust; desolation is the master of the mill.
The spot is an ideal one for a secret meeting place. The police never
enter the grounds except at long intervals, when the inspector of the
precinct is on his rounds. This official makes a perfunctory survey of
the mausoleum of dead industry. In his report the entry, "Iron works
vacant," sufficiently describes the place.
On the night of the secret meeting the members arrive at the mill by
various routes. There are three entrances on land and a wharf extends
along the eastern limit of the enclosure. Five of the delegates cross
the river in a skiff.
At nine o'clock all the men are present. They gather on the second floor
of the storage shed, a brick structure one hundred by one hundred and
fifty feet in area, and three stories high. There are no windows in its
bleak walls. On each floor in the wall that faces the interior court of
the mill enclosure are two corrugated iron doors. These doors are
closed, and effectually exclude the light from without, as well as any
light that might be made within. On the floor where the committee meet
there is a rough plank table that was used by the machinists of the
mill.
At this improvised tribunal the Forty meet to discuss the regeneration
of the nation.
Two candles at either end of the ten foot table serve to reveal the
dense darkness rather than to dispel it. The flickering-lights fall on
the faces of the men as they sit on the floor in a semi-circle. Their
eyes are alone perceptible, and the several members are unable to
distinguish one another.
The voice of one speaker after another issues from the darkness,
producing a supernatural effect upon the assemblage. The nerves of even
the most intrepid are at a high tension.
A gust of wind rattling the iron doors causes the men to start; the
lowest whisper is intensified to what seems a sonorous shout. In this
strange theatre, the actors in what is to be the greatest world-drama,
wait to be assigned their parts and to play the first act.
Nevins is the stage manager; he has chosen the settings; has assembled
the caste. Now it is his duty to give the signal for the curtain to
rise. As with the dramatists of old, he decides to introduce his
production with a prologue.
Advancing to the centre of the semi-circle he begins the explanation of
his plan of salvation.
Is it destined to end as many thousands have done, in miserable failure?
"What I propose will strike you as the ravings of a man who has lost his
last grain of sense," he begins. "Yet I am prepared to demonstrate that
the plan is not only feasible, but that it is the only one which can be
put into execution and carried through to a successful issue. The greed
and the power of the Trust Magnates is insatiable. They will not make
the least concession to the people. The day for arbitration is at an
end; the time for the people to act is at hand.
"Every means of defence against the Trusts has been absorbed by them.
What are we to do, surrender meekly, or fight?
"History shows us how terrible a thing war is--especially revolutionary
war. Now, I have thought out a plan by which war and its attendant
calamity can be averted and the people be reinstated in their power.
"There is not a man here who would not enlist to-day at the call for
troops. Many of you have already proven yourselves patriots by your
service in the field and on the ships of the United States.
"Now, it is not always necessary to be on a battlefield in order to show
courage. Men can be heroes in the humble walks of life.
"What I want of you is a pledge that you will stand by me to put out of
existence the deadly foes of this country. I want you to swear that you
will not flinch when the moment comes for you to fight, even to the
death.
"Are any of you unwilling to swear that you would fight the foes of our
country to the bitter end?"
No one speaks. The excited condition of the speaker impresses the men
strangely. They do not know just how to take him.
"I shall at the next meeting name forty men, each of whom has been an
enemy of the United States; each of whom has seen the growth of his
private fortune built upon the ruin of homes; each of whom has opposed
every measure for the alleviation of the condition of the masses of the
people.
"Many of them are known to you as offenders of national notoriety. You
have mentioned them in your recital of grievances.
"You all know of the bloody history of the Czar of the Lakes, Anthony
Marcus. The graves of the murdered sailors and longshoremen are a
sufficient indictment against him.
"Need I tell you of the horrors that have been daily perpetrated by the
ruthless oil magnate, Savage, in my own State of Pennsylvania?
"Is the right to check competition by the use of the torch to be
conceded to him? Is murder for the sake of commercial advantage to be
sanctioned as our national policy?
"The ancients were never so free or so powerful as when their citizens
exercised the right to proscribe unworthy citizens.
"Let us constitute this meeting into a forum and issue our list of the
proscribed. When the list is read I shall be glad to substitute others
for the names I have selected.
"The people are too subservient to aid us in carrying out the edict; so
I propose that we each select a man from this list of forty, and that we
then see that the edict is enforced. _We shall thus rid the earth of its
chief transgressors_.
"When the French revolution was brought on, the world knew nothing of
the possibilities of combined wealth as an agency for the improvement of
the condition of the human race. Now we are familiar with all of the
wonders that can be accomplished by the combining of money into
corporate form.
"We also know that at the present time all of the combined capital of
the world is held in the hands of a mighty ring of magnates. The
civilized world's billion of people slave for the benefit of a few
thousands, who have usurped the prerogatives and the rights of the
whole. Nowhere is this condition more aggravated than in this country.
We were all born freemen and we find ourselves to-day at the mercy of a
few thousand plutocrats. The advantage of improved production is being
kept from the people. We are denied our heritage.
"We cannot fight the magnates in the open, for they have attained
control of the army and the judicial forces of the government. We face
the alternative of submission or revolution.
"What does it avail if we send Representatives to Congress who are tools
of the magnates? What does it avail if Congress enacts laws which the
executive refuses to enforce?
"The ballot has become a weapon to destroy those it should protect.
Elections ruled by coercion are a mockery.
"I am in favor of inaugurating a scientific revolution. There is no need
to raise a guillotine in the city's square and drag to their death those
who are living upon the life's blood of the many. This is the crude way
to reach a desired end.
"The world is never lastingly horrified and deterred from evil by the
mere letting of blood. Crime can be obliterated only by reformation of
the criminal element of society. Condemnation of individuals who are
caught is productive of little good.
"The destruction even of an army momentarily shocks; but in the one
breath the people will cry, 'war is hell; let us have war, for peace
sake.' And when war comes it never affects the cowards, the usurers, the
rogues; they stay at a safe distance from the scenes of action, and,
with the instinct of the hyena, they profit on the nation's calamity.
Our trusts are the result of the jobbing that was started during the
Civil War, and which has never lagged since.
"The fight that I would have you make is against forty cowards and
scoundrels who are sucking the very life out of the country--the forty
who represent the high council of the magnates. Let it be a personal
fight, a tourney; you the Knights Errant who ride against the dragons.
"When the world awakens some morning and reads that at a given hour the
forty Robbers of America were sent to their eternal resting place with
their crimes on their heads, the shock will not pass away in a day. It
will be far different from reading of a battle fought six thousand miles
from Washington. Then will be the time for the men who have the good of
the people at heart to reestablish them in their rights.
"Money is the god that the Nation is asked to worship. It makes fools of
the majority and knaves of the rest.
"It will take some unprecedented occurrence to stir the masses. The
firing on Fort Sumter shook the Nation more than the carnage of
Gettysburg. The Nation has come to be apathetic on a vital question;
even more so than in the ante-bellum days. The dry-rot of Commercialism
is consuming us. We are governed by dividend worshipers. We must act, if
our manifest destiny to be a lasting republic is to be fulfilled.
"If the taking off of the forty men would do the work that I wish to see
done I would be glad; but it will require a sacrifice on our part of
more than our prejudice against taking of life. We shall each have to
kill our man, and then commit suicide."
"What!" ejaculate several.
"We shall be obliged to commit suicide. There is no other course open
for us, for if, on the announcement that the forty men have been
murdered, there is not the still more surprising statement that the
murderer of each is found dead beside the slain, the effect will be
common-place, and everyone will say it is a cowardly plot to kill forty
of the 'best citizens.' There is no way out of it. You would all gladly
fight with an enemy of the country to the death. To rescue the flag from
the enemy you would face a hail of lead.
"This flag of Freedom is defiled to-day by the Magnates. You are asked
to rescue it. It was snatched from my hands on the highway as I went to
present a petition to my fellow citizens.
"When each of us has been allotted his man we will work to the
accomplishment of the plan at the given time. On each there will be
found a letter explaining what led to the killing of the public enemy.
These forty letters will appear in the papers throughout the land; they
will be compared and found to be counterparts; then the public mind will
grasp the significance of the seeming murders. It will then be regarded
as an act of deliverance. In place of being regarded as murderers we
shall be recognized as men whose love of country impelled us to
sacrifice our lives unhesitatingly.
"By the blotting out of forty of the chief despots, and the publication
of the reasons; and by the announcement that the people are determined
to regain their rights, the road to National Ownership and Control of
Public Utilities, and the regulation of the finances and commerce by the
government, will be materially cleared.
"In fact, I am confident that the next election after this object lesson
will find the robbers ready to sell at a just price and the people eager
to come into possession of their own?"
"We will time the execution of our design so that it shall occur on the
13th of October, four weeks before the National election. The
Independence Party will have as its candidate a man who is known for his
honesty and ability; who is an avowed opponent to force either by the
magnates or the people. The people will be eager to entrust their safety
in his hands.
"The dread of a repetition of the edict of Proscription will cause even
the supporters of the Robber Barons to prefer the election of the
people's candidates, than to face the results of the election of a
Plutocrat."
The Chairman interrupts the speaker: "We will not take a vote on this
question to-night, so I should suggest that the meeting be brought to a
close. This will afford us all time to further consider the
proposition."
The meeting closes in silence. There is a stern anxious look on the
faces of many of the men; others look as if they are on the point of
fainting. They reach the court-yard and seem relieved to get a breath of
fresh air.
The two members who represent the Anarchistic element are the most
depressed. They speak to several of the men from the socialistic orders
and try to get at the reason why they shall have to commit suicide for
doing what they believe to be the best thing for the world. No one is
able to give any very good reason, so the two anarchists go to their
homes in any thing but a serene frame of mind.
At the meeting held the following night, the members discuss the
momentous proposition in all its details, the result being that they all
agree to pledge themselves to the carrying out of the edict of
annihilation.
Without unnecessary ceremony each member of the committee takes the
preliminary oath that Nevins demands. The reading of the list of the
proscribed is postponed for a week.
From the time the committee decides to take the serious step, there is a
decided change in the attitude of many of them toward William Nevins.
Some of the men have a vague notion that he is not sincere; that he is
an agent of the Magnates.
Not that he has said a word that would lend color to this belief, for,
on the contrary, it was he who expressed his views freely as originator
of the drastic plan. It comes rather as the result of his being superior
to his colleagues in many ways. His reserve of manner, his invariable
good judgment and the exhibition of his erudition, instead of endearing
him to the members, make them distrustful of him.
A free expression of the feeling that exists is not made, however, until
the evening of the allotment. This is the occasion which the men who
hold Nevins in disfavor have determined shall be made the moment for his
dismissal from the council and for a change in his plan, if not a total
rejection of it.
Before the appointed hour of the meeting, these skeptics meet in secret
conclave.
"It will be our duty to-night to decide upon the means by which the plan
we have been considering may be carried into execution, or abandoned,"
states the chairman of this impromptu meeting in a perfunctory tone. "If
there is any preliminary matter to be discussed, I am ready to entertain
it."
This brings three of the men to their feet.
Coleman, the delegate from California, is recognized.
"Mr. Chairman, I am opposed to allowing any man to take part in this
work who is not in thorough sympathy with the rest of the committee. It
would be a manifest impossibility for this very dangerous and
unprecedented undertaking to be launched with the possible danger of
there being a spy in our company.
"I am not prepared to say that there is such a spy here, yet until it is
satisfactorily demonstrated that we are all of us true friends of the
laboring men of the country, I shall be against proceeding to the
further outlining of the plan.
"It is not enough that a man profess friendship. He must be able to show
by his acts that he has done something for his fellow-men besides
theorize."
These views are quickly seconded. Then follows a talk among the men as
to what each of them has done to establish a record as a friend of the
masses. From the statements and the corroborating testimony of
dissenters, all of the members, with the exception of Nevins, pass
satisfactorily. He has no acts to his credit. No one admits knowing of
him outside of his work as a committeeman. Not one of those in
attendance at this special meeting will speak a word in his behalf.
At this juncture, when it looks as though he is to be ruled out of the
committee and his plan repudiated, Hendrick Stahl asks to be heard.
As Stahl is a member of high standing and the leader of a strong labor
party in Minnesota, he is permitted to speak. In a few forceful words he
denounces the men for their ungenerous suspicion; he tells them that he
has known Nevins as a friend and co-worker for years.
Not without a visible degree of dissatisfaction the objecting members
accept the situation and agree to attend the meeting to hear the reading
of the list of proscribed. The men present do not know that Nevins had
planned the seeming rebellion to test the sincerity of the men whom he
is to take into his full confidence; that he has Professor Talbot and
Hendrick Stahl working as his lieutenants.
Nothing now standing in the way of the plan, the men await the hour for
the night session. They are eager to hear the reading of the list.
CHAPTER XIII.
THE LIST OF TRANSGRESSORS.
At length the hour arrives in which the men are to be given the names of
the transgressors. It would be disastrous to have any knowledge of the
affair fall into the possession of the sleuths of the Trusts; so every
precaution for secrecy is observed. The loft of the deserted mill is
again chosen as the place of meeting. A thorough search of the
storehouse is made, and then the committee assembles in the narrow
semi-circle.
After the meeting is called to order, there is an apparent apathy on the
part of a number of the Eastern members. When questioned they freely
admit that they do not believe their constituents would sanction the
drastic measure.
Nevins is absent on his visit to Trueman. He has arranged with Professor
Talbot and Stahl to delay the meeting and put the members through
another test.
The proposition is argued anew.
It is explained that each man is called upon to make an equal sacrifice;
that there is no difference in declaring one's patriotism by enlisting
in the army or navy to fight a common foe, or in being one of a
numerically small and intrinsically strong army of forty. The Trusts and
Monopolies have proven a menace to the people, and can consequently be
looked upon as a foe to the government, to be dealt with accordingly.
A unanimous decision to carry out the plan is reached.
At this juncture Nevins appears.
He asks permission to proceed with the reading of the list of the
proscribed. He is recognized and begins his startling speech.
"In the lapse of years one is apt to forget the springs from which the
wells of human action are fed; it is commonly the lot of man to sink
into a state of mind that is at once unreceptive and unretentive. The
result is that at the age of thirty he finds himself incapable of
grasping new and difficult conceptions. This is the reason why so many
injustices are permitted to exist in the world. Men in their youth are
thoughtless; in their mature and old age they are neglectful or
willingly negligent.
"A degree of success or a degree of failure has a like tendency to blunt
the finer qualities of the mind. A man with a competency will not take
the troubles of his fellow man to heart. The unfortunate man who has not
the wherewithal to support his family is in no position to take the
initiative in a labor movement or in a political revolution.
"So the work devolves upon the few men who have the means and the
inclination to strive for the betterment of humanity.
"Yet even these men are not always capable of judging events by their
true proportions and relations.
"Advancement is the one thing that reformers fear. The ends they would
attain are almost always reconstructive; they are never creative."
Nevins utters these words with impressive emphasis.
"These remarks I have made by way of prelude to the matter I shall now
proceed to discuss directly and earnestly.
"We are each and all convinced that the pernicious system of fostering
monopolies that has been instituted in this country can have but one
result, the undermining of our popular institutions, and in their place
the substitution of moneyed Plutocracy. This result is abhorrent to
every true American.
"Now, there is no way to put an end to monopolies except by the people
rising in their might and reassuming their own.
"The hypocritical advice of the leaders of the great universities, that
the people ostracize the Magnates, has now ceased to satisfy the
exigencies of the case. What sort of ostracism would the President of a
University endowed by the millions of a Magnate, propose to have
enforced against his master?
"Another of the proposals emanating from the hireling counsels of the
Trusts, is that the methods of the Trusts be placed under the
searchlight of publicity. A pretty programme, indeed, were it not for
the fact that the very men who propose this method of dealing with
monopolies would be engaged by the Magnates to defend them from
exposure.
"To invoke the aid of the courts is to be brought face to face with the
servants of the Trusts. Where is the Attorney-General who can
successfully prosecute a Trust? The only one who was ever sincere in his
attempt met an insurmountable barrier in the courts before which he
arraigned the guilty.
"And the votes of the people, do they avail?
"The executives and legislators whom they elect are false to their
pledges.
"The great sin of this country is the worship of gold. Human life is
held as secondary to the dollar.
"Who then shall deliver the people from the bondage that has come upon
them?
"Unguided, they are as a flock of sheep without a shepherd. False
prophets, mercenary leaders, are an abomination. They have been and are
to this day, the clogs in the wheels of progress.
"The work of rejuvenation must be done by an intrepid few. It cannot be
entrusted to visionary men, to fanatics, to men who detest government of
any form or to men who are willing to suffer present ills rather than
face temporary discomfiture.
"To carry on a crusade one must surrender self.
"If our plan did not embrace more than the annihilation of forty of the
Transgressors it would not be raised to a higher plane than wholesale
homicide.
"But we are to follow the course which the Plutocrats have traversed.
They have destroyed individual liberty; they have entrenched themselves
in our halls of legislature by bribery; our executives are their
puppets; our courts are their final buttress. To reclaim the rights of
the people we must reach the powers in control; the actual men who
engineer the scheme of public loot. These men have sacrificed human
lives to attain their ascendency. We must demand, we must enforce an
atonement.
"Because we are to deal with the chief transgressors, who represent a
small number, our deed will be regarded in the light of murder.
"Were the magnates in the field as an open foe our assault upon them
would be hailed as an act of heroism. Shall we be deterred by
consideration of a difference in mere words?
"I propose to vindicate these so-called murders, which we are to commit.
The atonement will be frightful. Will it be more so than the conditions
which necessitate it?
"Are the lives of forty soulless men to be compared with those of
thousands who are yearly sacrificed to sordid commercialism?
"Are we to extend our commerce at the price of a life for every dollar
of foreign trade?
"Men prospered in this country before the reign of the Trust Magnates;
men grew rich through ordinate profits, and the prosperity of the
country was the prosperity of all. To-day men seek to enrich themselves
by preying on the necessities of their fellowmen.
"Can the cry of tyrants and sycophants drown the wail of the innocent
children and women who have been chained to the wildcat car of Modern
Commercialism?
"In compiling the list of Transgressors, I have selected no man merely
because he is possessed of great wealth. There are many millionaires who
have earned their fortunes by honest endeavor and in strict conformity
with the laws of the land. I have discriminated against those who have
prostituted the laws of God and man; not a man whom I shall declare
proscribed but he is known to all men as stained with the blood of
innocents.
"'The voice of the people is the voice of God.' This voice cries to us
from four million mothers' mouths for deliverance from tyrants who
compel them to work for a living even in the hours of their pregnancy.
The child laborers of this land of freedom raise a piteous plea.
"Do you wait for an actual rain of hell-fire as a sign that God's will
is not being done?
"It is our duty to strike a blow at Plutocracy that shall destroy it for
all time. We will act as sovereigns of the land. In us resides the
supreme rights of mankind. Our edict cannot be enforced by the courts,
so we will act for ourselves.
"The names I read are not given in any fixed order; each man is equally
guilty."
Here Nevins takes a slip of paper from his pocket and begins to read:
"By reason of his treasonable act in furnishing the Nation's defenders
poisonous food while they were engaged in actual war, and for continued
vending of deleterious food to the citizens at large; for his
conspicuous participation in the formation of the monopoly of the meat
products of the country, for the purpose of extorting tribute from the
masses, I name Tingwell Fang as one of the transgressors. This man has a
fortune of $200,000,000; more than the life earnings of 2,000 men
engaged in ordinary pursuits for a period of thirty years each.
"Judge if God ordained that one man should be possessed of such fabulous
wealth when His Son gave as our prayer, 'Give us this day our daily
bread.'
"As the controller of the Wheat Trust, by which the grim hand of famine
is laid on the nation, and a tax levied on our subsistence, I name David
Leach as another of the transgressors. He has collected $100,000,000, in
sums of one and two cents from the millions of men, women and children
of this country. He stands between us and our daily bread.
"I need not portray the sufferings that are inflicted on the nation by
the presence of the Coal Trust. From the miners to the consumers the
tale is one of ever-increasing awfulness. Man to-day, who must live in
the northern and temperate regions of our country, cannot endure the
cold of winter without artificial heat. He cannot go to the virgin
forests, for the land is owned by private individuals; he cannot go to
the mines, for they are the property of the coal barons. He must
purchase the coal that is needed to heat his home.
"This makes coal not a luxury, but one of the necessities of life.
"In the hands of the Trust the price is raised to the highest possible
point. The monopoly is complete; the demand perpetual.
"Every home where coal is consumed is a witness to the rapacity of the
Coal Trust. I therefore name as one of the transgressors, Gorman Purdy,
President of the Coal Trust, the man who ordered the massacre of the
miners at Hazleton; who has driven widows and orphans from the mining
towns to let them starve on the highways. He is the possessor of
$160,000,000, the equivalent of the earnings of 10,000 miners for
forty-five years.
"I name as a transgressor, Ebenezer J. Sloat, President of the Leather
Combine. His single fortune is $80,000,000. This man succeeded in
effecting a consolidation of all of the leather producers; now the
nation pays the Trust a royalty on every pair of shoes that is sold.
"He has driven the cobbler out of existence and has set children and
women at the machines which turn out completed shoes, on which not a
single part has to be made by skilled labor.
"It is not in the trades alone that the Transgressors are to be found.
They have developed in high places.
"I name as one of the proscribed, ex-Supreme Court Justice Elias M.
Turner, who, at the demand of the Magnates, recanted his judgment on the
question of constitutional taxation, and left the humble citizens to
bear the burden of taxes while the Trusts and Monopolies go practically
exempt. This act of betrayal to the public weal is the more atrocious as
it was done by a man who had been invested with the highest honor that
the nation could bestow upon the ermine.
"If the wearer of the robe of justice outrages his garment is it to
remain an invulnerable shield against our righteous condemnation? He who
doles justice, must himself be its chief exemplar.
"Another of the high servants of the people who has betrayed his fellow
countrymen, is ex-Attorney General Lax. It was his masterful policy of
inaction that permitted the trusts and monopolies to intrench themselves
during the four years that he stood as their buffer, against all efforts
of the several states to curb them.
"Entering the office as a man of moderate means he left it possessed of
a fabulous fortune--the bribe money of the Magnates. And not content to
retire from office, and cease his nefarious trade, he is to-day the
counsel for the Money Trust. It is his mind that conceives the
interminable means for forcing the Government to issue bonds for the
benefit of the Banking Syndicate?"
"It was Herbert Lax who made me a bankrupt," exclaims one of the
committee. "He caused my brother to commit suicide. If ever there was a
cold-blooded villain, Lax is the man."
"His acts were those of charity compared to some of the Transgressors,"
observes Nevins, before he continues to announce the list. "Is the
bankrupting of men to be compared with the heinous crime of enslaving
children?
"The Cotton King, Herod Butcher of Fall River, who thrives on the life's
blood of ten thousand minors--pitiable slaves of his looms, is one of
the transgressors who must atone for a life-long career as a merciless
infanticide.
"No man is so base that he would stand by and see a child ruthlessly
slain. Yet the nation stands supinely in the presence of a system of
factory labor which tolerates the inhuman employment of children. The
hazy halo of legality is between the transgressor and the people; and
men remain unmoved.
"It was for humanity's sake that our countrymen gave their life
ungrudgingly on the battle-fields of Cuba. But what of the inhumanity at
home? A word spoken against an American manufacturer is a crime in the
eyes of the Magnates, and the offender is chastised accordingly."
"I have three sons who grew to manhood, stunted and untutored, who had
to work for their daily bread in the mills of Herod Butcher," declares
Martin Stark, the Rhode Island committeeman.
"Judas D. Savage is another of the transgressors. A hundred flaming oil
wells lit by the torch of the incendiary, hired by his gold, wrote his
proscription on the scroll of high heaven.
"And Roger Q. Alger, of the defaulting Savings Bank dynasty comes to you
recommended by the cries of anguish that have been uttered by thousands
of widows, orphans, struggling husbands and provident wives, who have
awakened to find their savings distributed as booty to the Barons.
"But what need have I to recount the misdeeds of this list of men. If
the first man or woman whom you meet on the street cannot give you a
description of them that will stand as an indictment, then consider the
men I name innocent!"
He then completes the reading of the list. There is a painful silence
when he ceases to speak. The Forty seem absorbed in deep thought. The
chairman finally speaks:
"You have heard the reading of the list," he says. "If it is your desire
to substitute names for those mentioned, now is the time to propose the
change."
"I move that the list be adopted as read," Carl Metz suggests.
"I second the motion," says Professor Talbot.
Every committeeman votes for the adoption of the list.
The names are written on slips of paper and placed in a hat. As each
committeeman passes the table he draws a slip.
"You have all signified your willingness to carry out the terms of the
edict of annihilation," the chairman explains. "It now remains for you
to redeem your pledges. If there is one of you who regrets the step he
has taken it is not too late to withdraw."
There is profound silence, and the men stand immovable.
"Two months from to-day then, October 13th, our Syndicate of
Annihilation will declare its dividend; this will require the summary
taking off of the Forty Transgressors and our self-immolation." Chadwick
pronounces these words slowly, impressively:
"We will separate to-night never to meet again in this life.
"If we are true to our purpose we will not have died in vain." Without
formal partings the men leave the store-house.
Nevins is the last to depart; he draws the remaining slip. It bears the
name of "James Golding, Bond King; capital, $400,000,000; occupation,
United States Treasury Looter."
BOOK III.
The Syndicate Declares a Dividend.
CHAPTER XIV.
BIRTH OF A NEW PARTY.
"You will soon find that my assertion was based on absolute knowledge,
for your nomination will be unanimous," Nevins declares to Trueman as
they sit in private conference, on the eve of the Independence Party's
convention.
"Then you do not credit the statement that the Eastern delegations have
become disaffected?"
"That's only one of the rumors which the Plutocrats have set afloat
since they unearthed the fact that you are to be a candidate for the
vice-presidential nomination. Gorman Purdy is the instigator of all
these adverse stories. He has not forgotten that you were once his most
promising pupil."
The President-maker and his intended candidate are in daily
communication; they have become firmly attached to each other in the
short period of their acquaintanceship. This is not to be wondered at,
for there is a striking similarity in their temperaments. Each is
endowed with keen perception and wonderful magnetism. Their combined
influence has brought to their support the most contumacious of the
delegates. On the issue of the following day the hopes of each are
centered. Nevins has asked his young champion to visit him at his rooms
in an unpretentious hotel on Clark street; there are details for the
work of the morrow that have to be carefully planned.
"In your speech you must dwell upon the causes which led to the
formation of the new party," Nevins explains. "This must be done
briefly; but it will pave the way for your demonstration that a new, a
young man must be called upon to make the fight against the intrenched
robbers.
"As you know, I have striven for ten years to bring about the present
propitious circumstances; it has been an almost impossible task to get a
convention of men who are susceptible of being made to nominate a young
and untried man for so exalted an office.
"But all of the political conditions of the hour indicate that the bold
proposal will be accepted."
"I have caused a most thorough canvas of the delegates to be made," says
Trueman, "and they are almost unanimous in declaring that they will
support me for the second place on the ticket. When sounded on the
proposition of voting for a young man for the head of the ticket, they
demur."
"That is just as I have planned matters should stand before the
convening of the delegates," replies Nevins, with a self-complacent
smile.
"All of the older men will have spoken before you are called upon. The
sharp contrast that will be presented in the staid and uninspiring
speeches of your predecessors, and your fervid, fluent and convincing
call to action, will lift you to the position of the logical candidate.
"No successful statesman has ever been unmindful of the practical side
of politics. A speech may create a whirlwind of enthusiasm for an
orator; yet if there is no one to guide the tempest it is soon spent. I
shall be on the watch for the moment that must see your name put in
nomination.
"When it comes, I shall put you in nomination."
"Day by day I am learning that politics is not a game of chance,"
observes Trueman, meditatively. "It is a science, with as much to master
as the science of war, which it resembles most strikingly.
"A year ago I should have scoffed at the idea that I would be engaged in
planning and in carrying out a campaign to capture a convention. Yet it
is absolutely necessary to make these preparations."
"How many hours did I spend in convincing you that politics is an exact
science?" Nevins inquires, with a faint smile, as he recalls the
struggle he has gone through with before he could get Trueman to consent
to the methods that had to be adopted to effect his nomination.
"I know that you had an obstinate pupil. I hope that I have not been
instructed in vain."
"I have no fear on that score. You will fulfil the mission that is
manifestly set for you. Keep the thought of the people uppermost in your
mind when you are speaking, and it will give you the needed inspiration.
"Come, we will review the bill of complaint which the people find
against the Trusts."
They rapidly name, in chronological order, the events that have been
instrumental in bringing about the degradation of labor. There is the
primal generator of universal distress--the private corporation--which
operates with all the functions of an individual, yet is free from even
the most ordinary obligations that are enforced upon the individual;
from the private corporation has sprung the Trust, a consolidation of
corporate bodies which intensifies the evils that exist under the former
institution, and as an inevitable consequence of Trusts comes private
Monopolies. These last have been the direct cause of awakening the
people to a realization of their condition. For each aggression of
corporate wealth the people have been forced from their position as free
men to that of servants. The climax is reached when the Monopolies adopt
the paternal principle of pensioning their employees, thus making of
them retainers in name, as they have long been in fact.
"I shall leave you to your thoughts," says Nevins, in parting. He walks
to the entrance of the hotel with Trueman. When his friend departs he
returns to his room.
Three of the Committee of Forty are awaiting him. They have come for a
short consultation. At the convention they are to be the trusted
lieutenants of Nevins.
There is no money to be distributed; no patronage to be pledged for the
support of delegates. The preliminary arrangements of battle are
strangely dissimilar to those of any preceding convention that has been
held in this country for half a century.
The magnitude of the cause that brought forth the Democracy in the days
of Jefferson, and the Republican party in the days of Lincoln, is again
attracting true patriots; the cry of a people which has long been
outraged is demanding to be heard; it has reached the ears of a faithful
few who put country above price. It is of such material that the new
party is composed.
A young and untried soldier was called by the sage of the Revolution of
1776 to take command of the Continental army. What is to prevent a
repetition of our history, now that another crisis has to be faced? Of
the committee there are few who do not feel assured that Trueman will be
capable of fulfilling the duties of the office to which they seek to
elevate him; they are not certain, however, that they can secure the
nomination for him.
Trueman is hopeful; yet he cannot drive from his mind the rumors of
disloyalty that are constantly brought to him.
In the minds of the Plutocrats it seems utterly impossible for Trueman
to even obtain the vice-presidential nomination. It never occurs to them
to regard him as a probable candidate for the higher office. Nevins,
alone of all men, is confident of the result of the morrow.
CHAPTER XV.
CHOOSING A LEADER.
Chicago, the city of immeasurable possibilities, the twice risen
Phoenix, scene of the fairyland of 1893, when the wonders of the world
were assembled for the fleeting admiration of man, is the arena in which
a battle is to be waged that shall be remembered when the other events
that add to the fame of the municipality shall have passed into
oblivion.
To the citizens of Chicago a convention has come to be regarded as an
every-day occurrence. If it is not a convention of one of the great
parties, then some lesser body is in session; always some band of
delegates is reported as either arriving in or departing from the city.
There had been little stir when the Plutocratic convention was in
progress three weeks before. The result of the proceedings was
foreordained.
But with the convening of the delegates of the Independence Party the
apathy of the people gives way to intense interest. They realize that at
least there will be a lively contest over the choice of a leading
candidate.
Political forecasters have been chary of expressing opinions, for the
much depended on precedent is lacking. Here is a new party, which is to
make its second appeal to the people. Where its strength will lay, whom
it will select to be the standard-bearer of its radical platform, these
are questions that baffle the most astute observers.
The morning of the opening session of the convention finds the vast
auditorium of the Music Hall where the meetings are to be held, crowded
with spectators. It is impossible for one-tenth of those present to hear
the speakers; they come not to hear so much as to breathe the surcharged
air of the political storm which it is known will be fostered. The thin
blood of the modern civilian is acted upon by less boisterous and gory
scenes than those which sufficed to stir the audiences of the Roman
circus; yet the human susceptibilities are the same in all ages, and
differ only in expression. In the battle of voices, the audience will
shout its approval or hiss its disapproval; at the pleasure of the
throng a speaker can be silenced, his victory snatched from his very
grasp.
Six thousand people are in their places by ten o'clock. The police have
been compelled to shut the doors to exclude the crowds who would be
satisfied merely to get inside of the building. A murmur fills the
place, although no one is speaking above the normal tone; the combined
sound resembles the distant boom of a cataract. Here and there in the
galleries a splash of color indicates the presence of a woman. The value
of feminine headgear is for once clearly demonstrated; it serves to
differentiate the sexes.
On the floor of the auditorium the long avenues of chairs are vacant; a
dozen men are busy arranging the location of the state delegations.
Guidons bearing the names of the states are put in position. At the
press tables, at the foot of the speakers' platform, hundreds of
reporters are industriously grinding out "copy" for their papers. A
formidable army of messenger boys is lined up along the base of the
platform. They are a reserve, to be used in case the telegraph service
should break down.
Immediately in the rear of the speaker's table is the indispensable
adjunct of American politics, the brass band. At 10.15 o'clock the
leader of the band gives a signal, and the "Star Spangled Banner" is
played, six thousand voices joining in the best known phases and the
chorus.
Now the delegates arrive. The New York contingent walks to its place in
the middle of the hall. Ex-Senator Sharp is at their head, followed by
the prominent county leaders. Their appearance is the signal for an
outburst from the galleries. Cheers and hisses are about evenly divided.
The conservatism of the New Yorkers makes them the bone of contention.
"They will try to rule this convention in the interests of Wall Street,
as they did in the Democratic convention of '96," observes a man in the
West gallery, to the man next to him. "The theory of majority rule that
was good enough for the founders of the country, does not seem to hold
much force now-a-days."
"No," replies the first speaker. "The rule of the majority has been
repudiated. It would have been inimical to monopolies, so the Magnates
have nullified it. They did the same thing with silver in '73. There
could be no money trust with bi-metalism."
"Do you think the Eastern delegations are strong enough to dominate this
convention?"
A tumultuous shout drowns the reply.
"Texas! Texas!" cry a thousand voices.
"California, she's all right!" cry as many more.
Delegates from the above-named states appear at two entrances.
By eleven o'clock the convention is assembled. The chairman rises and
pounds on the table with his gavel to quiet the audience.
"We will open this convention with prayer. It is the desire of our party
to lift itself out of the mire of partisan politics, and nothing is more
fitting than that an invocation to the Almighty should constitute our
initial performance."
An unknown clergyman from Iowa is called to offer prayer. He is listened
to in absolute silence; the great horde of men and women hold their
breath; religion at least is not extinct in the people. Following the
prayer comes the routine work of passing on credentials and appointing
committees. This is done with celerity. The men are anxious to begin the
real business.
As the last committee is named, a delegate from every one of the States
is on his feet clamoring for recognition.
"Illinois has the floor," the chairman announces. This is done as a
matter of courtesy to the state in which the convention is being held.
Congressman Blanchard, representing a Chicago district, is the man who
receives recognition.
As he steps upon the rostrum the cheering is deafening. He is the
favorite son of the state and this is the supreme moment in which he may
launch his boom for the presidential nomination.
The power of his oratory is of a high order. He makes the fatal error of
being non-committal; his friends see that the chance has passed him.
Favorite sons from a dozen states strive for the prize; yet for one
reason or another are unsuccessful in carrying the convention, or of
awakening the enthusiasm of the audience.
"No one has spoken from Pennsylvania," remarks the man in the gallery.
"There are few orators of note in that state now," he adds.
"There are very few; but their small number is counterbalanced by the
quality of the men. Have you ever heard Trueman?"
"I never heard him speak, but I have read his speeches. He seems to be a
true friend of the people."
"Let us call for a speech from Pennsylvania," suggests the observant
auditor.
"Pennsylvania! Pennsylvania!" shouts the impulsive man beside him.
"Pennsylvania!" comes the instant response in every quarter of the
auditorium. The audience realizes that the great Keystone State has not
been heard from.
The uproar increases. Men stand on their chairs and wave their hats,
shouting themselves hoarse.
"Pennsylvania, what's the matter with Pennsylvania? She's all right!"
The man in the gallery draws a flag from beneath his coat and waves it
frantically.
"Trueman, Trueman! Speech!"
The cry changes instantly.
From his eyrie, Nevins, the omnipresent, flutters his commands. Under
his spell the tumult rises. Delegates from Nebraska and Louisiana rush
to the Pennsylvania section and seize Trueman. He is borne to the
rostrum across a veritable sea of men.
Now Nevins hides the flag, and as though a switch key had cut off the
current from a dynamo, the confusion subsides.
Now only fitful shouts can be heard; they come like the final rifle
cracks in a battle.
Trueman has gained his feet and stands erect, facing an audience that is
already fired to the white heat of spontaneous combustion.
He is saved the necessity of working for a climax; it is prepared.
"Pennsylvania has come to this convention to be heard," he cries.
This happy introduction catches the crowd. They give a long, hearty
cheer and then are silent.
"The delegates from the Keystone State are here to aid in producing a
platform that shall contain the declaration of the right of mankind to
labor.
"The work of this convention is not to be the single effort of one State
delegation; it is not to be that of any prescribed body; but must
reflect the united opinions of the American people.
"I shall speak, therefore, as a representative of all liberty-loving
men, and shall express their hopes and aspirations as I have found them
to exist.
"It is the ever constant belief of the people that popular government is
the only form that is compatible with Divine ordination; that all men
shall be protected in the right to live, to labor and to prosper
according to their deeds and deserts.
"These principles are the basis upon which our republic was built; they
have served as the inspiration of our lives; for their perpetuation men
have given up their lives on the field of battle, on the altar of
martyrdom, and for these principles the vast majority of the citizens of
this country are to-day ready to make any sacrifice."
A storm of applause momentarily checks the speaker.
"When a man devotes his energy to honest toil it is for the purpose of
securing to himself and to his family the blessings of thrift; the
safeguard for honorable old age. In his effort he should be protected by
every means that a strong government can devise. The 'millstone' should
not be pledged or pillaged; the struggle of life should not be made
hopeless by compelling a man to slave for mere subsistence."
"Hear, hear!" come shouts from the galleries.
"Our people have seen the Republic dragged from the line of righteous
progress and diverted into the unnatural path of Plutocracy. Insidious
methods have been resorted to by those who have wrought this
transformation. Sophists have told the plain, credulous workers that
industrial combination in the form of Corporations and Trusts is the
result of a natural law of evolution. But what is the truth? The great
consolidations that have been effected during the past few years have
resulted from the enactment of statutory laws. These laws have emanated
from the brains of men, paid by the Trust magnates to undermine the
republic. No more treasonable acts were ever committed than by the men
who have sold the rights of a free people to a band of unscrupulous
money worshipers.
"The continuance of this country as a Republic depends upon the
restoration of the independent citizen. To-day there are fewer men
engaged in independent work, as manufacturers and merchants, than there
were ten years ago; to-day the great bulk of the wealth of the country
is concentrated in the hands of a few thousand men. These men have
become the masters of the Nation; on their payrolls are to be found
three-fourths of all the working inhabitants of the land, men, women,
and children.
"Men, women and children, I repeat, for where is the man who can earn a
sufficient wage to provide proper food and raiment for his family by his
single effort?
"As the hope of the people rests on the recovery of the independence of
the individual, the platform of this party must declare unequivocally
for the abolition of all forms of private monopoly. This must be the
main plank in our platform."
These words, uttered in a voice that reaches the remotest corners of the
auditorium, call forth a tumultuous shout.
"With private Monopolies destroyed and the channels they control opened
to the people, the billions of revenue that now go to increase the
fortunes of the Masters of Commerce, will be enjoyed by the toilers who
create our National prosperity.
"The statistics of the future shall record the existence in this land of
thousands, hundreds of thousands of independent business men. The
columns devoted to enumerating the Child Labor of the land will be
dispensed with; there will be an increase in the number of mothers and a
decrease in the number of women who are forced to earn a living by
manual toil.
"The platform we adopt must contain a plank providing for the imposition
of a tax on a man according to his ability to pay. There is no sanction
for a law to govern a community, however large, however populous, if
this law is in contradiction of the principles that govern a household;
for we cannot conceive of a government that is not built on the
household as the unit.
"Where is the father so inhuman that he will demand of the stripling,
the infirm, the feminine members of his family to procure the means of
support, before he has exhausted every other effort that can be made by
himself and his stalwart sons? Even the insatiate Trust Magnates, were
they suddenly to be reduced to penury, would shield their wives, their
daughters and their indigent.
"Then who shall say that this Republic, a household on a mammoth scale,
is not justified in collecting the taxes necessary for its maintenance
from the incomes of the rich, and not from the paltry possessions of the
wage-earner? The hundredth part of the income of the rich will more than
pay for the legitimate expenses of the Government.
"I am a firm believer in 'vested rights' and carry my adherence
back to the dawn of creation. Then it was that God vested mankind
with the right to live upon this earth. He endowed man with the
ability to earn a living, and gave to each and every man an equal
inheritance--opportunity.
"Any laws that man has made which abridge this right of equal
opportunity are unconstitutional in the broad sense of being at variance
with God's will. Applied to our Constitution, the vested right of the
people to the equal opportunity to labor is higher than the right of the
few to retain the fruits of the labor of the many.
"I advocate the taxing of the incomes of our citizens before we tax
their wages, which is their capital." Cheers interrupt the speaker for a
full minute.
"It is my hope, the people's hope, that the bulwark of this country be
once more as it was for a century, not a standing army of idle soldiers,
but an active army of free men, busied by day in the fields and in the
workshops; resting by night under cover of their homes, surrounded by
their happy families; an army that is ready at an instant's call to
fight for the protection of their Flag and their Homes."
"The united armies of the world would hesitate to face the legions of
contented freemen. Our power in the world will be increased more by a
fleet of merchant ships than by squadrons of steel battleships.
"We want a National Militia, to be composed of every able bodied man,
who in the hours of peace prepares against the possibility of war. We
want a Navy strong enough to represent our interest on every sea; a
Naval Reserve strong enough to convert our Merchant Marine into the
greatest fleet in the world, should need arise.
"We want, and we will succeed in getting the Army of the Unemployed
mustered out.
"With us rests the duty of selecting a mustering officer; a man to carry
out the wishes of the people; a man who is temperate in his judgment,
unswerving in his purpose and unimpeachable in his integrity; a man in
whom the people may place full confidence. With such a man as a
candidate on the platform we shall adopt, the will of the people cannot
be thwarted.
"We can frame the platform. Where is the man?"
"Trueman! Trueman!" comes the cry.
From mouth to mouth the name passes; now it is shrieked by an entire
state delegation; now by the entire assemblage. Louder and louder
becomes the cry. It is chanted, sung, shouted, shrieked. Men who have
shouted themselves hoarse utter it inarticulately.
In the centre of the floor there is a movement; the guidon of New York
is moving. It is being borne toward the Pennsylvania delegation.
Another and another state guidon follows in its wake. The convention is
in an uproar.
Ten, twenty of the delegations are now swarming about the standard of
Pennsylvania. The galleries keep up the incessant shout of "Trueman!
Trueman!"
A hundred men are clustered about the speaker as he stands, awed by the
outburst of enthusiasm. He is picked up and placed on the shoulders of
his friends.
The delegations who have rallied to his support now number forty; they
are moving toward the platform. The men carrying Trueman go to meet
them.
The climax is reached. Trueman is carried round and round the hall, the
enthusiasm of the delegates reaching the point of frenzy. Every
delegation is now in line. Without waiting for the formality of a motion
to adjourn, the convention marches from the building; its candidate at
its head.
CHAPTER XVI.
TWO POINTS OF VIEW.
On the way to the hotel after the exciting incidents of the day, which
have culminated in his nomination, Trueman has time to reflect. The
poise of a man of his sterling character is not easily disturbed; yet he
feels misgivings as to the ultimate result of the pending campaign. The
odds are so uneven. On the one side the millions of concentrated
capital, commanding the servile votes of the dependent operatives; on
the other, eternal principles, supported by a few resolute men who will
have to inspire the Nation to action.
"If I only had the encouragement of Ethel," Harvey soliloquizes, "it
would be nothing to face the foes of my country. But I must make the
fight alone. She is separated from me now by a wider barrier than ever.
As the champion of the people of Wilkes-Barre I became the antagonist of
her father, and she had no choice but to remain with him.
"And yet, at our parting, there was a tremor in her voice which told me
that her love for me was not utterly dispelled.
"Sister Martha tells me that Ethel is not happy, that she has ceased to
be the social butterfly, the cynosure of the fashionable set in
Philadelphia and New York.
"As the inconspicuous leader of the working men of a Pennsylvania mining
town I might have won her, even against the opposition of Gorman Purdy.
As a candidate for the Presidency, on the Independence party's ticket,
my hopes are idle."
He enters his room and finds a telegram on the table.
"VENETIA, L.I.
"As a friend I congratulate you on the honor you have
achieved; I wish that circumstances would permit me to aid
you in attaining victory. E.P."
In all the world there is no treasure more precious than the yellow slip
of paper which Harvey holds in his hand. It is a proof that Ethel has
not forgotten him; it even foretells that if victory were to rest on his
standards, he might claim a double prize--the Presidency and a bride.
"What right had I to expect that Ethel could descend from her sphere to
share the uncertain fortunes of a social reformer?" he muses.
"The conditions of life that have been fostered in the United States
since the era of the multi-millionaire make the problem of marriage more
complicated than ever before. How can a woman, born to luxury, hope to
find marital felicity with a man dependent on his daily wages for the
means of supporting himself and family?
"To say that she may bestow her wealth upon her husband, does not solve
the problem; it modifies it by adding a potent deterrent; for a man who
will be dependent upon his wife for support, lacks the essential
qualifications of a good husband.
"The sharp lines of class distinction now drawn in the country are the
cause of most of the unhappiness that attend matrimony. It is the
opinion of others, not the needs of self, that engender discontent.
"I must win a position in the world which will demand the respect of all
men; then I shall offer Ethel, in place of the ill-gotten millions of
her father's fortune, the name and love of an honest and respected man.
And I will be honest and respected, even as President.
"What a commentary on human frailty the records of our latter day Chief
Magistrates present. Each has been of humble origin. He has risen by
virtue of fearless championship of the cause of the masses. Once in the
office of the Presidency, all uprightness and independence has left him
and he has worshiped at the feet of the Idol of Gold.
"To win the Presidency will be to inaugurate an era of real National
prosperity, in which the labor of the people will be insured just
remuneration. To win Ethel will be to abolish the distinction of class."
At the very hour Harvey Trueman is pondering over the grave conditions
that keep him from making Ethel his wife, she is thinking of the mockery
of her riches, which furnish her with every attribute to happiness but
one--that eclipses all others--the heart's desire.
From the days that she had first known Harvey as the brilliant
counsellor, she has felt that inextinguishable love which thrives on
hope, and which will not diminish, even when hope is banished. Harvey
and she had been friends. His brains had won him admittance to the
social class in which she moved. When their attachment had grown to
love, and he had asked her father's consent to their marriage, Gorman
Purdy, the man of millions, had not hesitated to sanction the union.
What a joy had filled her heart when Harvey told her of his love! What
happiness could have equalled hers when she received the news from
Harvey that her father was willing that they should marry?
What has caused their separation?
This is the question that remains as yet unanswered in her mind.
"Is it possible that there can be such a divergence in the views of two
men on a question of right and wrong," she asks herself, "that they will
sacrifice the happiness of the one woman they profess to love, rather
than agree upon a compromise, or one or the other change his views?"
"My father loves me; he lavishes his wealth upon me; I am his only
child, his only comfort. He remains a widower so as to give me an
undivided love. Yet he will not consent to my speaking of wedding Harvey
Trueman. He tells me that Harvey is an enemy of mankind; a man who is
seeking to disrupt civilization; that every word he utters is intended
to inflame the minds of the people; to incite them to anarchy.
"And Harvey, can his words be false when his actions are so generous?
What prompted him to give the miner's widow a thousand dollars? Was it a
desire to do an act of charity, or was it as my father tells me, the act
of a demagogue?
"How am I, a woman who knows nothing of politics or the principles of
government, to decide a question that divides nations?
"What does all the advanced civilization of to-day amount to when it
stands as a barrier to happy marriages?
"I cannot exchange places with a woman of the mining districts. My life
has been so different that I should be miserable."
As she philosophises Ethel glances about her boudoir. It is midnight.
From her open window a refreshing breeze comes from the sea. Venetia, on
the Long Island shore, where Gorman Purdy has built his palatial
residence, is always fanned by ocean breezes. On this particular night
in August the moon shines full and bright. It gives a soft tone to the
luxurious apartment in which America's richest heiress lies tossing
restlessly on her bed.
"How impossible it would be for a miner's wife to exchange places with
me," Ethel sighs.
"I am envied by every woman in the land. And still I am unhappy; O, so
unhappy.
"The fetters of wealth are as binding as those of poverty; they are not
appreciated by the world, and those who wear them are never pitied. If
only Harvey is elected President, and my father's fears are not
verified, perhaps--"
Ethel does not dare to express the hope that wells in her heart.
CHAPTER XVII.
OPENING THE CAMPAIGN.
A National Headquarters at the height of a Presidential election is of
all places in the world the busiest. Men there seem to concentrate the
pent-up energy of four years in the four months that are devoted to the
campaigning; they work day and night, regardless of sleep or food. A few
hours rest, taken when a momentary lull will permit, must suffice; a
hurried meal must appease their appetite. Meetings have to be arranged;
funds distributed to the various committees; literature has to be
prepared and distributed; doubtful districts need the attention of the
ablest spell-binders; the movements of the opposing parties have to be
met and counteracted.
Especially is the present campaign an exciting one. The strain on old
party lines has at length snapped. The two leading parties in the West
and South are disrupted. While not utterly disorganized, the same
parties have suffered serious disintegration in the manufacturing
districts of the East.
On the virtual ruins of the effete political organizations, the spirit
of the people finds utterance through the agency of the new party which
chooses as its name the "Independence Party." Vitalized by the infusion
in its body of the energetic and patriotic young men of the country, the
new party sprang into the lists, as it were, full grown. Its period of
adolescence has been as rapid as the transit of a comet. Yesterday it
had not existed, even in the minds of dreamers; to-day, in the
convention of one of the great political organizations an attempt was
made to throttle the voice of the majority. The voice of a single man
rose high and clear above the tumult; it was the voice of a Moses come
to lead his people from bondage. And that people were quick to
appreciate the importance of the presence of a great leader. The
convention cast aside all conservatism and cant; it produced a platform
that offered to mankind the direct and constitutional means for the
restoration of general prosperity and the re-establishment of the
principles of equality.
In the first struggle against the entrenched power of corruption, the
new party had been defeated, not by reason of a disinclination on the
part of the people to support it, but because of the coercive methods
employed by the Trust Magnates. In the momentous campaign of 1900, the
vote of the people being divided, the candidate of the Democracy was
elected. He was a man of worth and was eager to do the people's bidding.
This, however, was not productive of any good to the people, as the
President had a House and Senate hostile to him. Thrice his first
Congress had attempted to impeach him, and they were deterred from
carrying out their partisan measure only by the ominous demonstration of
the laboring men in all sections of the land.
Now, the greatest election ever held in this country is on; the forces
have met on three occasions and know each other's methods; they know
also that the result of the vote at this election will decide the future
of the country--it will continue to be a Republic in fact as in name;
or, if the Plutocratic party dominates, the dynasty of the first emperor
will be established.
The Chicago Auditorium is selected as the quarters of the Plutocratic
contingent. The corridors of this magnificent hotel are crowded night
and day by throngs of visitors. Men from every state are there to
consult with the campaign committee. The grim visaged chairman of the
finance committee, Anthony Marcus, is always at his desk in an inner
room. Millionaires troop into his presence in a ceaseless stream; they
come with their bankbooks in hand and after a short interview with the
Powerful One, they depart, reassured that their millions are safe. They
pay their tithe to the Protector of American Plunderers.
Anthony Marcus is in many ways a remarkable man; he is exempt from the
imputation of being a little man in any sense. His ideas are daring;
they can contemplate the debauchery of the Senate; the purchase of the
President, and the disruption of the Supreme Court; they cannot stoop to
the committal of petty larceny. So every dollar of the funds raised for
the expenses of the campaign is spent in purchasing votes or in buying
off dangerous leaders of the opposition.
As fast as the funds are received they are distributed, and the method
of their final disposal is outlined by the great moving spirit. He seems
to possess infinite power of grasping the minutia of politics. None of
his lieutenants dares to misappropriate the funds turned over to him.
All know that their master has a disagreeable faculty of unexpectedly
asking for an accounting.
"We will win by a margin of thirty-one votes in the Electoral College,"
Chairman Marcus tells every one who inquires as to the probable result.
"This figure is based upon the canvass I have had made in the doubtful
states; it will not vary from the count by one vote."
It is impossible to get the chairman to give an amplified statement as
to which he considers the doubtful states and as to how the canvass has
been conducted.
One of the morning papers in Chicago, which takes an impartial stand,
and accordingly seeks to publish all of the news, creates a sensation by
the publication of a tabulated statement of the contributions paid into
the treasury of the Plutocratic party. This table shows a total of
forty-seven millions of dollars.
With such a sum to expend, and with the knowledge that the chairman of
the finance committee will see that every dollar is properly
distributed, it is not unreasonable to suppose that a house to house
canvass of the doubtful states has actually been made. The corruption
fund provides more than three dollars for each voter in the land.
Did Marcus think that one hundred million dollars will be necessary, he
would demand that sum, and it would not be withheld by the prosperous
band that derives its wealth from the law-makers whom Marcus elects.
What a contrast is presented by the headquarters of the Independence
party. It is in a dilapidated hall in the western part of the city. The
only feature of the furnishings in keeping with the times, is the Bureau
of Publicity. This provides the campaign committee with telegraphic and
telephonic communication with the country at large.
The instruments are arranged on two plain deal tables. In its appearance
the room is more like the editorial room of a hustling Western newspaper
than the headquarters of a political organization that is aspiring to
elect a President of the United States. The floor is bare; obsolete gas
fixtures afford the artificial light that is made necessary day and
night. The chairs and benches that are scattered about the room, are of
the type commonly seen in cheap music halls. There are no ante-rooms, no
council chambers and no secret cabinets.
A campaign fund of but two hundred and sixty thousand dollars has been
raised through the agency of the labor organizations. This comparatively
paltry sum is being doled out in niggardly fashion by a finance
committee who feel reluctant to part with a single dollar unless assured
that it will have a hundred fold its natural effect on the result.
There are some causes that do not need money to make them successful,
and the people's fight against Plutocracy is one of this kind. It needs
only the awakening of the people's interest to make victory certain.
The surest way of gaining the public ear is by sending out speakers.
There is no dearth in the supply of brilliant orators who offer their
services. They foresee that the crucial test is to be given the
Institution of Popular Government and they wisely align themselves on
the side of the people.
No stream of Millionaires comes to the Independence Party's
Headquarters; no line of retainers Stand with open hands to receive the
funds of fraud; there is as sharp a contrast between the two
headquarters as there is between the platforms and candidates of the
parties.
Harvey Trueman is the guiding spirit at Drover's Hall. It is Tuesday, a
month before election. He visits the Hall for the last time before the
verdict of the people shall be recorded.
"I am going to New York to-night," he tells his friend Maxwell, the
Chairman of the Speakers' Committee. "You had better notify the leaders
all along the line that I am prepared to make short speeches at every
available place."
"Have you made arrangements with the railroads?" asks Maxwell.
"It will not be necessary for me to consult with them; I have outlined
my route so that I can make connections on one road or another and go
through to New York in sixty hours. This will give me time to make
twenty short speeches."
"When do you reach New York city?"
"Friday night. It will be about seven o'clock. I want you to arrange for
a meeting in Madison Square Garden. It may cost us two thousand dollars,
but it will be money well spent."
"We cannot get the Garden; not if we offered five thousand dollars. It
has been leased for three months straight by the Plutocrats," Maxwell
replies.
"Then get the New York Committee to obtain a permit for an out-door
meeting. I will speak to twenty thousand people in New York on Friday if
I have to address them from a house-top."
"One of the best places for an out-door meeting in New York is on West
street, between Cortlandt and Spring streets," suggests an operator who
has overheard the conversation. "That's the broadest thoroughfare in the
city."
"Yes, that is a splendid place," acquiesces Trueman.
"Have the meeting located there, Maxwell."
Maxwell departs to carry out the order.
A dozen men are soon receiving final instructions from their leader.
They hear the plan for the invasion of the East, and all agree that it
will be a wise move, and one which the enemy cannot counteract in so
short a time as will be left.
The Judas that is present in almost all human conclaves, is among the
loudest in his remarks of approval.
"You could do nothing that would give the Plutocrats a harder rub than
to speak on the eve, as it were, of election, in the hotbed of
Plutocracy," he assures Trueman.
After a few minutes of further conversation on this line, the betrayer
departs. He is closeted with Marcus an hour later. The scheme for a
counter demonstration in New York is quickly formulated.
Unconscious of the treachery that has been practiced, Trueman prepares
for the trip East.
CHAPTER XVIII.
ON TO NEW YORK.
In all the evening papers the announcement appears that Harvey Trueman
is to start on a tour of the East. The fact that he will leave the city
by train from the Union Depot is carefully suppressed, except in the two
comparatively unimportant journals which advocate the election of the
people's candidate.
But the managers of Trueman's campaign have come to know what has to be
combatted. Handbills are hurriedly printed and distributed in the late
afternoon along State, Clark and Dearborn streets, and on the
intersecting streets in the centre of the business locality. These
hand-bills announce that Trueman will deliver his farewell speech to
Chicagoans that night at seven o'clock at the Adams street Bridge.
At six o'clock the crowds begin congregating; they come from all
sections of the city; they are of every type, from the cowboy of the
Stock Yards to the Street Railway Magnate. All are intent on hearing the
captivating orator.
Ten thousand people huddle in an area of five blocks. They know that
they all cannot hear Trueman; yet they hope to catch a glimpse of him,
and perhaps hear him make a short speech in their immediate
neighborhood.
It is 6.50 when a hansom conveying Trueman hurries down Adams street
from State. The crowds cheer and yell. From a trot the horse attached to
the vehicle is forced to proceed at a walk.
"Speech! speech!" cry the excited men as they surge through the narrow
thoroughfare.
Trueman stands up in the hansom and leaning forward explains that he
cannot stop to make a speech at every corner.
The few words he addresses to the crowd seem to satisfy their demands,
and they at once subside.
Slowly the speaker approaches the throng at the Depot steps. In crossing
the bridge he twice has to comply with the persistent demand for a
speech.
Now he is on the platform.
His voice works a magic spell on the audience. They have been
boisterous, fretful, even at times disorderly. Not a dozen words are
uttered by Trueman and the silence, save for his ringing voice, is
intense.
"I am leaving you that we may be assured of the support of the East," he
begins.
"That you are with me and are determined to vote for your rights I do
not doubt for a moment. You are men who have learned the lesson of life
in the school of experience. A truth once grasped by you is not soon
forgotten. You all know who are your enemies."
"Down with the Plutocrats!" howl the people.
"As you stand before me, men of might, one a mechanic, one a laborer,
another a tradesman, another a railway employee, is there any one of you
who wishes to vote to deprive his fellow-workmen of the right to earn a
living? Is there a single man among you who is striving night and day to
corner the food of the land that he may starve his brother-workmen into
paying him tribute? Is there a man among you who is living on the
distress of his fellows, brought about by his wrecking the bank in which
they have hoarded their savings?
"No, there is none such here.
"Then there should not be a voter here who will cast a ballot to put in
power men who seek in public office only their personal ends. The
Plutocratic ticket has not a man on it who is not an agent of the
Trusts. Do not take this assertion on my authority. Investigate the
ticket for yourselves."
Here the assembly cheer wildly.
"I want you to roll up a majority in the city of Chicago which shall
demonstrate to the world that the citizens of the Star of the West are
among the staunchest patriots in the Union."
With the whistling and shrieking of the crowd in his ears, Trueman steps
from the platform and makes his way to the train. The trip East is
unique. It differs from the ordinary Presidential campaign tour in so
much as there is no attempt to have reception committees meet the trains
on which the candidate travels; there is no speaking from the rear
platform of the trains. The depots are owned by the Plutocrats and no
crowds are permitted to congregate to hail Trueman.
At Toledo, Columbus, Philadelphia and Newark, Trueman changes trains and
goes to a public square where he addresses the populace. As he nears New
York the enthusiasm of the crowds abates. In Newark the Plutocratic
missionaries have spread the seeds of falsehood and have made such
telling use of coercive threats that the people are actually hostile to
Trueman and his party, deeming them Anarchists. The protection of the
police is needed to prevent the most violent of the men from attacking
the speakers. In the attempt to suppress supposed law-breakers, these
misguided citizens become lawless themselves.
At Jersey City there is a great crowd blocking the passageways of the
terminal. Trueman is forced to mount one of the mail cars and make a
speech. No sooner has he finished, then he is surrounded by the
reporters of the New York papers.
"Mr. Trueman, are you aware that the Plutocrats have arranged for a
torchlight parade for to-night, as a counter demonstration to your
meeting?" one of the reporters asks.
"Yes, I received a telegram at Philadelphia informing me to that
effect."
"The line of march is from the Battery north on Broadway to Cortlandt
street; west on Cortlandt to Harrison street, and north on that street
to Spring," explains another reporter.
"This means that they will run the parade parallel with the river front
and one block from West street. It will be timed so as to pass just as
you are making your address," he adds.
"You may inform the managers of the parade that I will be delighted to
have them send their army of intimidated workmen down to West street,
and I may be able to entertain them.
"Those who come within reach of my voice will, I think, hear news that
will hold them, as against a brass band and fireworks. If not, then they
would be better off in the wake of the procession," exclaims Trueman
icily.
"Where do you propose to make your first speech?" asks a youthful
reporter.
It is a superfluous question in the minds of all the older newspaper
men. They smile inwardly; but the answer this query evokes sends them
all flying to telephones.
"I shall make my first speech at the Battery, where the paraders may
have the benefit of a little plain truth."
The group of Independents are now on the ferryboat.
Across the river the myriad lights of the metropolis give the scene air
appearance as of fairyland. The night is overcast and the clouds act as
a reflector to the million lights in the city below; the sky line of
Brooklyn is a dull salmon color. A chill October wind sweeps from east
to west. It is a bad night to speak out of doors. Upon reaching
Cortlandt slip Trueman descends to the lower deck and is among the first
to leave the boat. He crosses West street unobserved, and on reaching
the Elevated Station at Cortlandt street, boards a down-town train. With
him are three of the committee of arrangements. The remainder of the
party go to the platform at the foot of Barclay street to address the
crowd and announce the cause of Trueman's delay.
When the South Ferry is reached Trueman sees that Battery Park is packed
with people. He descends to the street and wedges his way to the music
stand in the centre of the park. Without much difficulty he manages to
climb upon the stand.
As a piece of good fortune an electric light shines full on his face as
he turns to the crowd.
Up to this moment people think that the tall man with the slouch hat is
seeking a point of vantage from which to view the formation of the
parade.
It does not require two glances, however, to assure the people that the
man before them is Harvey Trueman.
"That's Trueman, or I'm a liar!" shouts an Irishman.
"That's who it is," blurts a man beside him.
"What is he doing down here? I thought he was to speak on West Street?"
Some of the men in the crowd now begin cheering. They cry:
"Trueman! Trueman! Rah! rah! rah! Speech! speech!"
The proper moment has arrived. Trueman takes off his hat and waves it as
a sign for silence. The cheering and the rumor that Trueman has suddenly
appeared, turns a sea of people in the direction of the music stand.
Fully eight thousand men are within the radius of his voice. He speaks
at first in a high metallic key; but after the first minute or so he
reaches his normal voice, which with its fullness and exquisite
modulation makes his oratory remarkable.
Here is an occasion where rhetoric will prove available; the crowd
before him is composed for the most part of the better element, so
called for reason of its disinclination to change existing conditions.
If a sense of justice in this great mass of humanity can be aroused it
will impel each and all to yield to the will of the orator. With sharp
sarcasm he refers to the precautionary action of the Plutocrats to
prevent his addressing a New York audience. Do they fear he may convert
it?
Rapidly he pictures the scenes of intimidation he has witnessed in the
west and northwest. Is New York chained to the wheels of the Plutocratic
chariot?
As the first sign of sympathy answers his appeal, he urges upon his
audience the necessity of declaring anew the independence of the people.
The fervor of his speech affects the crowd; the indescribable impulse to
yield to the will of a fellow-man who commands the power of oratory,
asserts itself. At the declaration of a principle of government which is
trite in itself, there is a scattered cheer; an apt epigram evokes a
storm of applause. Trueman wins the full sympathy of his audience; they
are his to command.
"I am expected to address an audience at the foot of Barclay street. It
will afford me unbounded pleasure if I may tell them that the meeting
will not be disturbed; that you have decided to apply to politics the
same spirit of fair play that you would demand in a street brawl."
"We're with you," cries a man. "You're all right." Trueman steps from
the music stand. The crowd gather about him, shouting and cheering for
him.
"This is an Independence parade," some one shouts.
"Forward, march, for Barclay street!" becomes the general shout. Trueman
is pushed on toward the edge of the Battery Park till the line of
carriages in which some of the members of the parade were to ride is
reached. He is lifted into one of the carriages and the march for the
West street stand is begun. The line of march leads along State street
to Battery Place; here it turns west to the river, and thence up West
street. The traffic which chokes that thoroughfare in the day is absent
and the broad expanse of street affords an excellent concourse.
With the clashing strains of three bands, the shouts of thousands of
men, the flickering lights of torches and Roman candles, Trueman
approaches the audience which has been impatiently awaiting him. Flushed
with the pride of his victory he mounts the stand to address ten
thousand men in the citadel of Plutocracy. His advent in New York is a
signal triumph.
CHAPTER XIX.
DEPARTURE OF THE COMMITTEE.
By the last election for President a man has been put in office who is
the acknowledged tool of the Trusts and Monopolies. He has avowedly
sealed his independence by accepting a nomination brought about by the
ring leader of a syndicate of Railroad Magnates and Steel and Oil Kings.
The people are in such a depressed condition that it is believed no
determined opposition to the dominant party can be conducted. So this
man is a candidate for re-election. The few intrepid men who succeed in
keeping the people's party in the field are derided and denounced as
anarchists. Their very lives are threatened, and in one instance a
Governor of the people being elected, he is immediately assassinated.
But for the certainty of the Plutocrats that their money will win them a
victory, all the leaders of the Independence party would be forcibly
done away with.
The prospects of the coming election look dubious for the people. On
August thirteenth the Committee of Forty determined to take the step for
re-emancipation. The time to strike the telling blow at monopoly is
approaching. The men all know what the work outlined will entail, and
they have brought themselves to look at the matter in much the same
light as the originator of the unparalleled expedient.
"We have been forced into adopting the plan of annihilation," Professor
Talbort declares to Henry Neilson, a fellow committeeman with whom he is
traveling to the Pacific coast.
"I agree with you," replies Neilson, "it is the only course open to us;
we have given every other proposal careful consideration. They would
only temporarily avert a conflict."
"I have pondered on the question of how our acts will be accepted by the
people," the Professor resumes. "I believe they will hail our acts as
those of deliverance."
"They will appreciate that we gave our lives for them," Neilson declares
unhesitatingly.
All of the Forty act with similar coolness.
Men of action are not as a usual thing great talkers; so it is with the
members of this committee. They waive much that would be deemed
essential by less resolute and active men. How the several annihilations
are to be effected is a matter left for each man to decide for himself.
He will have to carry out any plan he devises, and it is considered as
the best policy to let his method be known to no one else. This is the
surest way of avoiding a possible miscarriage of the plan.
The failure of one of the forty men will not then involve the remaining
thirty-nine. Every contingency is weighed. The chance of one or more of
the men going insane because of the frightful secret, is taken into
account and the idea that each man shall decide the details of the
course he is to pursue is adopted.
"I am glad that we parted without formality," Nettinger declares to the
group of committeemen who are his companions on a train that leaves
Chicago for the South.
"It would have unnerved us to speak of our meeting as '_the last_'" says
another of the group. "I have faced danger in my life, but I regard this
as the most astounding departure that has ever been made in the
interests of humanity."
"The future of the Republic is at stake," observes a third. "How will it
all end?"
This is the question that is uppermost in the minds of all.
"There is no time left to weigh the effects of defeat," Nettinger
asserts. "Each of us has but one thing to do, and to do this
successfully he has pledged his life. No man can do more."
The eleven disciples, as they separated after the crucifixion, each to
pursue a separate course, inaugurated the preaching of a great and
potential religion, and their work is the most momentous in history. So
it may prove that this Nineteenth Century aggregation of men united for
the purpose of benefiting their fellowmen, is of tantamount influence on
the human race.
From acting as component parts in a body that exists as a moral protest
against the wrongs of the world and the unrelenting hands of the
usurpers of the right of the people, these forty men go forth as an army
of crusaders.
On the committee of forty there is not a man who has not argued his
conscience into a state of appreciation of the worthiness of the action
he is to perform.
It is past midnight. Two months from this date, on October thirteenth,
the fulfillment of the vows the men have taken, must be made. In the
sixty days that are to intervene will any of these intrepid wills bend
under the pressure of mental anxiety? Will any of them prove a modern
Judas?
Nevins is the last to quit the store-room. He is nervous, almost
hysterical; his thin classical features are distorted and tense, as
though he were undergoing actual physical pain. And indeed to his
sensitive nature, the events of the night are sufficient to unnerve his
mind and body.
He is to meet Carl Metz and Hendrick Stahl in the morning, to start for
the East.
"The syndicate of annihilation is now incorporated," he observes, half
aloud. "I am no longer the promoter; now I assume a place as one of the
avengers of the people. God alone knows how repugnant this plan for
physical vengeance is to me, yet it is better than to permit a storm of
anarchy to come upon us. And the conditions that exist cannot long
continue."
Although every man has been called upon to make a personal sacrifice
there is none who makes a greater one than he. It is not alone the
relinquishment of his position in the world as a patient and industrious
worker; his sacrifice of love; the obliteration of his hope for
preferment, but the extinction of life itself at an age when all men
cherish it most highly.
Nevins is in the heyday of manhood; his forty years and six having been
spent in the perfection of his mental and physical forces. He is
equipped with a quick, perceptive brain that grasps the intricacies of a
problem almost intuitively; his logic is profound. Years of study have
made his mind a storehouse of knowledge.
To Nevins, in the allotment of the proscribed, has fallen the head of
the money trust, a multi-millionaire banker, a financial Magnate known
throughout the civilized world as the most rapacious miser on record.
This man has repeatedly shown that he has no regard for honesty of
purpose, and his moral appreciation is imperceptible. To recount the
deeds of cunning, of fraud, of gigantic robbery that he has committed in
his relentless quest for wealth, would be to retell the story of wrecked
railroads, enormously profitable bond issues and Wall street panics of
the past decade. The obituaries of the hundreds he has ruined afford the
best method of arriving at a partial conception of his power for evil.
"What a privilege to rid the world of this genius of evil!" is Nevins's
inward comment as he reads the fatal slip and sees that upon him has
fallen the lot to execute the sentence of annihilation upon James
Golding, the King of Wall street.
CHAPTER XX.
IN THE ENEMY'S STRONGHOLD.
After an absence of weeks, during which time Harvey Trueman carries the
war into the very heart of the Magnates' strongholds, he returns to
Chicago. His first mission is to visit Sister Martha. She had been kept
in touch with his movements by short notes and aggravatingly brief
telegrams, which he sent her as occasion permitted. In the papers she
finds but meagre notice of the progress which the Independence party is
making, for the censor of the press has effectually silenced all the
important mediums. The News Associations, even, are brought under the
ban and are given to understand that a violation of the orders of the
Plutocratic Party will mean a forfeiture of all privileges of
transportation to papers using the offensive news.
The meeting of these two ardent patriots is fraught with emotion.
Trueman is the more moved by reason of the knowledge that he is regarded
by Martha as the embodiment of all virtue, wisdom and power. He feels
his incapacity to fill this exalted role, especially as the unrequited
love he bears for Ethel Purdy is still burning in his heart.
"You do not seem yourself to-night," Martha tells him frankly.
"No, that is true; I have so much to think about; so many details to
keep in mind that I suffer from abstraction when I am not under the
stress of actual labor."
Trueman is seated beside a table in the centre of the Sisters' Home,
which has come to be the only haven of rest he knows in the whole world.
He is in a communicative mood, and appreciating that the woman before
him is an interested listener he is ready to review the events of the
campaign.
"I have so many evidences of treachery in my own camp that at times I
despair of the result of the struggle," he says, half despondently.
"It is the accursed power of gold that is fighting you," Martha breaks
in vehemently. "O, if we could only have a few thousand dollars to fight
them with their own weapon."
At the mention of so paltry a sum to be pitted against the unlimited
millions of the Magnates, Trueman cannot repress a smile.
"I know it may seem ludicrous for a woman to talk politics," continues
his gentle adviser, apologetically. "Yet it would not take as much as
you imagine to nullify the effect of the millions of bribe money and
tribute money that the Plutocrats are spending.
"What would you have me do with the money?"
"Use it in enlightening the people as to their true condition. It is
impossible to conceive of men who would knowingly sell their birthright.
The perfidy of the press is the sin of sins in this age of unbridled
iniquity," she declares, her face flushing with indignation. "Free
speech has not yet been totally interdicted. Speak to the people; tell
them to emancipate themselves."
"You make me wish, almost, that your sex was not debarred from the
exercise of suffrage," Trueman declares. "If I receive as staunch
support from the men of the land as I have already been accorded by the
women I shall triumph at the polls.
"Let me recount the events of the past few days that I have only hinted
at in my letters. It will make you glad that you were born a woman.
"When I reached Milwaukee, ten days ago," continues Trueman, "I found
that the committee of coercion had anticipated my arrival and had issued
its edict against the citizens turning out to see me. The police had
received their instructions to keep the streets clear, and they were
untiring in their efforts to earn the approbation of their masters. The
train arrived at one-thirty in the afternoon. Ordinarily there would
have been a large crowd at the depot; to our surprise we found the depot
and the adjoining streets practically deserted.
"As our party moved in the direction of the hotel, I noticed that a
woman was keeping pace with us on the opposite side of the street. She
was dressed in a modest gown and would not have attracted attention had
she not continually turned her head to look behind her.
"Yielding to an impulse of curiosity I turned my head and saw that at
the distance of a block a squad of police was following us. Then it
dawned upon me that the woman was endeavoring to give our party the cue.
When the steps of the hotel were reached I felt impelled to see where
the woman would go. She stood on the corner of the street for half a
minute and then disappeared around the corner.
"Half an hour later I was handed the card of a 'Mrs. Walton.' Upon going
to the reception room I found that the strange woman had come to see me.
"Her first words, 'Are we alone?' made me feel that I should have a new
element to meet. I suspected a trap of the enemy. When I assured her
that she was at liberty to speak, Mrs. Walton went directly to the
point.
"'I have come to offer you the support of the women of Milwaukee,' she
began, 'and that means a great deal at a time when the men are afraid to
say their souls are their own.
"'The women of this city are not under the yoke and they trust to you to
put off the day of their subjugation, if you cannot put them in safety
for all time.
"'We have realized that the hour for woman to assert her power has come;
she cannot vote, nor does she aspire to that questionable right, but she
can influence the votes of the men with whom she comes in contact.
"'You have come to a city that is as effectually closed to you as if it
were walled and the gates were shut in your face. The press, the police,
the labor organizations, every power has been subsidized to work against
you. I know every move that has been made. For there's not a word
uttered that is not brought to the council of women's clubs.
"'The moment it was known that you were to visit this city the order
went forth that you were not to be permitted to hold a public meeting.
You were not to be refused the right to speak; that would have been too
bold and brazen an act for even the Plutocrats to carry out. It was
decided that the same ends could be accomplished by preventing the army
of mercenaries and wage-slaves to parade the streets. The corps of
"spotters" were sent out.
"'You are a witness to what end. The streets were deserted. They will
remain so during your stay.'
"I was on the point of interrupting the woman, but she exclaimed, 'Don't
interrupt me.'
"'I was appointed a committee of one to wait upon you and extend you the
offices of the Women's League,' she continued. 'While waiting in the
depot I overheard the orders of the Captain of Police to the Sergeant.
He told his subordinate not to allow you to collect a crowd on the
street, and detailed a squad to follow you to your hotel.
"'If you have any message to deliver to the men of Milwaukee you may
depend upon the seven thousand women who are enrolled in the League to
scatter it for you. I can tell you that there is no other way open to
you.'
"I was too surprised to reply for a moment. When I finally formulated a
response, I told her that the facts she had just furnished me were of
such an extraordinary nature that I should be obliged to give them my
most careful consideration, and that if she would call again in an hour
I should be able to tell her what use I could make of her offer.
"When I was alone I hastened to rejoin the members of the Committee who
had accompanied me on my trip.
"I asked them if they were aware of the conditions that existed in the
city. They told me that the Chief of Police had just informed them that
we could not hold a meeting outside of a hall. 'Public safety' was given
as the cause of this order.
"Then I hastily recounted the incident of the visit of Mrs. Walton. Some
of the committeemen were skeptical and advised me not to have any
dealings with the woman. I, however, was favorably impressed with her.
"At the expiration of two hours she returned. I had a long talk with
her, in which I told her how her League could be of benefit to me if it
would impress upon the men the necessity of voting for their rights. She
assured me that my messages would be carried into every mill and factory
in the city.
"I held a meeting in the hall that the local Independence party had
secured. The attendance was made up exclusively of staunch party men.
Outside of the hall stood a dozen policemen and a half dozen spotters.
"None of the workmen of the city dared to attend the meeting."
"And this is Free America!" exclaims Martha, under her breath.
"Yes, this is America; but, is it free?" asks Trueman.
"From Milwaukee I went to St. Paul and Minneapolis. The same condition
existed in these places. I turned to Detroit; the result was the same.
"I resolved to advance into the one State that the Magnates believe they
control absolutely. From Detroit I went to Philadelphia. The reception
that awaited me there is one that I shall never forget. My native State
is so utterly dominated by the Trust Magnates that the free-born
citizens do not dare to attend public meetings."
"What is the use of the secret ballot if men cannot go to the polls and
register there the opinion they hold?" Martha asks, with irony in her
voice.
"Ah, the secret ballot is but another of the illusive baits which the
rich wisely throw out to the poor to keep them in submission. It is
secret only in name. The results of an election are what count. The
Magnates have so intimidated the masses that they are no longer
possessed of the spirit to vote according to their thoughts," Trueman
replies sadly.
"The Pharisees have preached the doctrine of the sacredness of 'vested
rights' until the people, in many sections of the country, have come to
regard the right of property as paramount to the right of mankind to
life and liberty.
"Every act that would alleviate the sufferings of the people is at once
stigmatized as anarchistic; while the aggressions of the men of money in
the legislatures, and through executives, are upheld as justifiable
means for the proper protection of property.
"My trip to the West and East has made me doubtful as to the result of
the election. In New York City alone is there a tendency to support me."
"Oh, do not say that you have lost hope," expostulates Sister Martha.
"It is not my intention to intimate that I have done so, to any one,
other than to you."
"Ah, I cannot believe that a just God will see you defeated!"
"As matters stand now it will take almost a miracle to elect me. I have
studied all the elements that enter into this campaign. It will be the
last one that can be conducted with the semblance of order. Four years
from now, if not before then, the conditions will be ripe for a
revolution; the oligarchy of American manufacturers and bankers will
have reached its height and will be on the point of dissolution. The
perfected mechanism of government that it will have established, will be
in readiness to be turned over to the people.
"Socialism of a rational sort will result from the sudden and sharp
revolution. History will not be enriched by a new chapter, but be marked
by the repetition of its most frequent story--the fall of empire and the
establishment of a new government. In the end of all governments at the
same point, is the strongest argument in support of the theory of
reincarnation; a state, as a being, has its birth, mature age, and
decay. None seemingly is endowed with the attribute of immutability. It
was the fond hope of our forefathers that the United States should prove
the exception. Imperialism was the reef on which the classic empires
were wrecked; commercialism is the danger that threatens our ship of
state."
"You must take a brighter view of the situation," insists the sensitive
woman, to whom these lugubrious words are as dagger thrusts. "You must
fight as if there was not the shadow of a doubt but that you will be
successful. I have a premonition (woman's intuition, if you prefer),
that you will be the victor in this struggle."
With these words of encouragement ringing in his ears, Trueman departs.
He has yielded to the human weakness which prompts a man to confide his
inmost thoughts to woman. Kingdoms have been destroyed, empires have
crumbled in a day; the world's greatest generals have seen their
carefully designed campaigns fall flat, all through the treachery of
women in failing to keep secret the confessions of their confidants.
The admission that Trueman has made of his misgivings as to the result
of the election, if it were made public, would shatter his every chance.
The world will not lend its support to a man or a cause that admits its
hopelessness. A forlorn hope, however forlorn, has never wanted
volunteers.
Fortunately Trueman has made a confidant of a woman unselfishly and
devotedly his friend, and who has the good sense to realize that his
untrammeled utterances to her are for her alone.
It is eleven o'clock when Trueman reaches his party's headquarters. He
finds his supporters working with the feverish energy that attaches to a
desperate situation. The soldiers of a beleaguered fortress man the guns
with a disregard to fatigue and danger that is inspiring; the men at the
pumps, when the word goes forth that the ship is sinking, work with a
frenzy that defies nature; so it is with the leaders of the Independence
party. They are fighting against appalling odds, yet they do not stop to
question the result. "Work, work, work!" is the command they obey.
"The indications from the Southern States are brighter than ever," one
of the committeemen tells Trueman.
"Judge for yourself," adds another, and he hands the candidate a
telegram. It is from New Orleans. Trueman reads it aloud:
"CHAIRMAN BAILEY, National Headquarters, Independence
Party, Chicago, Ill.:
From a canvass of the cotton belt the indications are that
our party will carry all the Southern States with the possible
exception of Louisiana. This doubtful state can be carried if
speakers are sent there.
(Signed) EDWARD B. MASON."
"Is there any way of complying with this request?" Trueman asks.
"We may be able to send three speakers down there the latter part of the
week," says the Chairman of the Speakers Committee, after consulting his
schedule.
"Have you heard from New York to-day?" Trueman is asked by the
Treasurer. "You know we have been expecting to hear the result of the
forecast there."
"No, I have had no word. It is barely possible that the message has been
intercepted."
As Trueman speaks the telegraph operator approaches and hands him a
message.
"Here is the message!" cries Trueman. "It is from Faulkner. He says that
the city of New York will be about evenly divided; and that in the state
we can rely upon the counties along the canal. He ends up by stating
that the result in Greater New York may be assured if I can go there and
fight in person."
"Then you will go?" inquires Mr. Bailey.
"Yes, I shall go there at once and try to be there for the close of the
campaign."
The routine of the night's work is resumed. Trueman leaves to take a
much needed rest.
глава12 -20
© Copyright: Вячеслав Толстов, 2021
Свидетельство о публикации №221020501626
Свидетельство о публикации №221020501626
Рецензии