Глава 21. Кино не для всех

XXI. Кино не для всех.

- Нянька! Нянькаааа! Няааа-нькааааа!

Насмерть напуганный человек, поджав ноги, сидел, забившись в угол огромной царской кровати. Яркий свет идеально круглой луны, беспрепятственно проникая сквозь оконные стёкла, освещал невероятных размеров комнату, рисуя всё её убранство призрачным мертвенно бледным сиянием. Древняя лепнина на стенах и потолке отбрасывала причудливые тени, будто живые, обступающие со всех сторон и медленно, почти незаметно подкрадывающиеся к кровати. А значит к тому, кто тщетно пытался укрыться от них в её огромности, обложившись от страха подушками и закопавшись в одеяло. Только одно лицо оставалось не спрятанным от ночных страшилищ. Бледность лица, ещё более усиленная лунным сиянием, один в один сливалась с батистовым постельным бельём. Так что если бы не ошалело круглые от страха глаза, лихорадочно бегающие по пространству комнаты, и бешено стучащие дружка о дружку зубы, то наличием человека в постели можно было бы вообще пренебречь.

- Нянька, - проскрипел он уже еле слышно, вдруг выскочил из-под одеяла и, как был в одной ночной сорочке и в чепце, заметался по комнате, включая лампы, бра, торшеры и прочие электроприборы, попадающиеся ему под руку.

Через секунду целое помещение уже ярко светилось всем, что только способно было излучать хоть сколько-нибудь лучистой энергии. А ещё через мгновение из-за массивной резной двери послышались быстро приближающиеся, тревожно шаркающие шаги. Когда они подкрались совсем вплотную, створки бесшумно распахнулись, и в комнату вкатилась, словно на лыжах, маленькая, кругленькая женщина весьма преклонных лет.

- Ну што ты, што ты, сердешный, - прошамкала она одними губами беззубого рта, подъезжая к неспешно приходящему в себя человеку. - Пошто оргию-то тут учинил среди ночи? Запужалси бедненький? Чай, приснилось што?

- Почему ты не приходила? Я же звал тебя, - залепетал чуть не со слезами на глазах человек, в то время как тёплые, мягкие женские руки обняли его за плечи и повели к кровати. - Я же кричал: «Нянька! Нянька!», а ты всё не шла и не шла. Почему?

- Дык што ж? Спала я, маленький мой. Пошли-нито в постельку, пошли, милай.

- Да, спала! А почему ты не приходила? Я же звал тебя, звал!

- Говорю ж, спала. Снотворную давеча выпила, насилу уснула. Не слыхала, значить.

- Но я же звал тебя, звал. Почему ты не приходила? Почему?

- Ну, как табе ещё объяснить, сыночок? Штоб ты понЯл башкой своей несуразной. Понимашь, стара уже твоя нянька, совсем стара. Уснуть самой никаких возможностев у ней нетути. Котору уж ночь не сплю. Вот дохтур твой мене лекарству-то для сна и прописал. Я выпила - и как убитая. Не слыхала я ничё. ПонЯл чё ли?

- Ага! Не слыхала! Но я же тебя звал, звал. Почему ты не приходила? Почему?

- Тьфу ты пропасть! Эко табе дурню головку-то напекло вчерась в Давлосе ентом вашем. Соображалку-то нАсквозь прошибло. Ну, што уж тут поделать? Слухай сюды, болезнай. Ста-ра... Понимашь? Но пришла ж таки. Ложись милай, ложись. Вот нянька табе щас укроить … вот так. Чаво запужалси-то? Приснилось чай што?

Человек, совсем уже успокоившись, лежал в своей постели, укрытый по самый подбородок мягким пуховым одеялом. Близость родного существа придала ему уверенности и защищённости. Глазки больше не бегали по комнате, зубки не стучали, а природная бледность лица несколько оживилась едва заметным румянцем, видимым впрочем, только на фоне идеально белоснежного белья. Но некоторая озабоченность, неестественная для него напряжённость мысли всё ещё жили своей обособленной жизнью в глазах, придавая выражению лица неопределённую степень задумчивости и, где-то даже, интеллигентности. Это ежели приглядеться.

- Приснилось, нянька. Приснилось. Представляешь, никогда не снилось, ну, ни разу ничего не снилось, а тут взяло и приснилось. Почему это так, а, нянька?

- Ну, ты всегда, ещё с детства малость таво, недалёкай был. Што ты так встрепенулси-то? Ништо, ништо, успокойси. Мене можно … я ж нянька твоя … табе с измальства на руках своих вот ентих самых взростила. И сопли твои подтирала и какашки за табе подмывала. Я те не министер какой-нито и не ентот, как его, не алигахтур. Мене не бойси, я не выдам. Так што там у табе стряслось-то? Што приснилось?

- А приснилось мне, нянька, вот что. Представляешь, … комната … огромная такая, как аэродром … и пустая…. Ну, совершенно пустая…. А посередине комнаты той … тумбочка стоит .… Знаешь, нянь, как в армии, солдатская такая, только выдвижной ящик у неё почему-то снизу. Представляешь?

- Ну, ну, представляю. Чего завис-то как мобила? Эка табе глючить сегодня. Дальш-то чё?

- А вот чё…. Подхожу я, значит, к этой тумбочке …. Тихо всё так кругом…, как в морге …. А я подхожу, значит, … подхожу…

- Ну, подходишь, подходишь. Чё затянул-то волынку?

- … не буду рассказывать, раз перебиваешь. Ложись вот сама и смотри.

- Ой… где уж тут? Насмотрисси за тобой. Ну, давай, давай, рассказывай, а я табе пузень поглажу. Ты малой был, любил енто шибко.

- Ну вот. Подхожу я, значит …. Никого нет, тишина, хоть глаз выколи …. А я смотрю…. Эх! Ёпэрэсэтэ, ящик-то у неё снизу …. Думаю себе – а чего это у неё так, ну, не как у всех? Ведь должен быть сверху…. Меня это сразу как-то обеспокоило, нянь, понимаешь … напрягло как-то. Открываю я тот ящик, а он … пустой…. Представляешь? Я снимаю штаны, засовываю их прямо туда, закрываю и …

- Ну, што? Што И? Опять табе вдругорядь заклинило!

- А ничего… Сон кончился…. Вот к чему это, нянька, снится такое, а?

- Тьфу ты пропасть! И приснится ж тако дурню! Ну, откуду мне знать, с чего табе тумбочки солдатски со штанами сняться?! Ежели б дельно чё, а то… тьфу. И ты от ентой хреновины испужалси так?

- А вот и не от этой! Не только от этой! – разобиделся человек в чепце, да так сильно и с таким справедливым негодованием, что даже отвернулся от няньки на бочок, подставив ей свой недвусмысленный зад. - Не буду больше рассказывать, раз ты обзываешься! Я тебе не ребёнок, я уже большой! Я президент Российской Федерации в конце концов! И Лидер Нации, между прочим!

- Так то ж между прочими. А по мне хоть сам Анжела Девис. Тот, слышь ты, чернявенькай был, башка у его ещё така… А ты? Для меня ты всё одно сопливай засранец. Президент он! Как сралси-то в штаны, не был президентом? Будто у нас всяко недоразумение не может быть президентом! Ну, ладно, ладно, не дуйся уже. Пошутила я. Што, няньке уж и пошутить нельзя? Не дурень, не дурень, успокойси. Так, глупОй малость, ну да это ж ничё. Иванушка-то тож дурак был, а и Кащея победил и разных там богатств нахапал. А табе и осталось только-то Кащея побить. Всё остальное ты уже и так натырил. Ну ладно, ладно. Давай я табе спинку почухаю. Ты когда малой был шибко енто дело приветствовал. Давай уже, рассказывай, чё дальш-то было.

Человек всё ещё дулся, отвернувшись в сторону. Но край одеяла приоткрыл. И сорочку ночную приподнял до плеч. Как бы не нарочно.

- Всё равно не буду рассказывать…. Вот здесь почухай, и тут ещё. Ой…, - замурлыкал он от наслаждения, покрываясь крупными мурашками. - Ну ладно, слушай. Только этот сон закончился, снится другой, ещё страшнее. Представляешь? Значит, та же комната … и тоже пустая вся….

- С тумбочкой? – вставила нянька.

- Да нет! Не перебивай. Комната пустая совсем … и тихо так … как … как под одеялом … а посередине стоит …

- Тумбочка?

- Да замолчи ты, старая! Никакая не тумбочка, а … девочка …

- Робёнок чё ли?

- Сама ты «робёнок», - передразнил он старую. – Женщина! … Только молодая и … и красивая очень … ну просто очень, нянька, очень … как на Тверской. Аж либида у меня разыгралась… Только … это … ну, это … ну, всё у неё сзади …

- Тьфу ты пропасть! Извращенец ты какой-то, и сны у табе извращенецкие! Чё ж тут красивого-то?

- Ну, так уж … я уж не знаю …

- Ну и ты чё?

- А я подхожу к ней …

- Ага, штаны, значит, сымашь и в тумбочку их, - догадалась нетерпеливая нянька.

- А вот и нет! Вот и нет! Будешь встревать, вообще рассказывать перестану, - человечек уж и впрямь разобиделся весь. Даже чуть не заплакал от досады на старую.

- Ну, што ты, што ты, сердешнай? Ладно уже, молчу, молчу.

- Так вот …. Штаны, значит, снимаю … а она мне и говорит: «У меня есть парень, зовут его Алексей, и я его люблю» …

- Какой такой Алексей? Хто таков? Эт Натравленный што ли?

- Это уж я, нянька, не знаю. Она ведь мне фамилию не сказала, - человек задумался, да так сильно, что даже печать мысли отразилась на его лице.

- И што?

- И всё. Сон закончился.

- Тьфу ты! Так што ж … што ж ты штаны всё свои …? Надо бы сперва фамилиё спросить, … про погоду там, … искусство разно, … а потом уж…

- Погоди, нянька, это ещё не всё, - не допустил на этот раз человек прений. - Ещё третий сон был.

- Да? А, ну давай. Давай. Только учти, милай, ежели снова про тумбочку, али про бабу с титьками назад, то я енто дело слушать наотрез не согласная. Мне ентово …

- Да не. Не про тумбочку. Тут совсем другое. Ещё страшней.

- Да? Ну, рассказывай. Рассказывай. Только давай, я табе пяточки пошчекачу. Ты когда малой ишшо был, оченьно енто дело уважал, прям заливалси весь.

- Не, не надо, нянька. Там страшно.

- Да-а-а! А, ну давай, давай-нито. Слухаю.

Человек снова лёг на спину, укрылся одеялом под самый подбородок, видимо искренне веря, что это нехитрое приспособление может уберечь его от нападок коварных и злых страшилищ. И, подняв взгляд к потолку, начал рассказ.

- Сплю я, значит, сплю и вижу третий сон. Будто стою я в большой комнате совершенно один … и тихо так …

- Как на кладбИще … - подсказала нянька.

- Да …

Человек остановился на полумысли и с ещё бОльшим, просто-таки пристальным вниманием вперил взгляд в потолок, пытаясь, видимо, отыскать там вторую половину мысли. В комнате повисла долгая, давящая своей торжественностью пауза. Стало настолько тихо, что слышно было, как далеко-далеко на улице по булыжной брусчатке мостовой прошла смена караула.

- И што дальш-то? – осторожным шёпотом произнесла не на шутку заинтригованная нянька.

- Дальше? … - человек еле-еле, с большим трудом выходил из сковавшего всё его сознание ступора. - Дальше  вот что …. Я снял штаны …, и сон закончился.

Оба собеседника тяжело молчали. Первый, подавленный торжественностью минуты, вперив многозначительный, полный мистических думок взгляд в потолок. Вторая, со снисходительной материнской любовью глядя на первого. Взгляд её выцветших белёсых глаз красноречиво говорил: «Как есть глупОй, с детства на головку-то слабенький был. Што уж тут поделать? Робёнок ведь ишшо, не наигралси в Штирлицав, хоча и президент уже».

- Нянь, а нянь, - прервал, наконец, паузу первый, - вот ты скажи мне, к чему такие сны могут сниться?

- Ну, это кому как, милай. Коли нормальный мужик, то баба к бабе, штаны к штанам, а тумбочка к прибытку стал быть, али наоборот, к дому казённому. Это у каво што на роду написано.

- А мне? Мне к чему это приснилось? И баб у меня завались, и штанов, и дом казённый в полном моём распоряжении. И чего мне ещё не хватает?

- А Бог его ведаить. Знаю, что говно, вообще-то, сниться к деньгам, а вот твоё …, этого я ну никак распознать не могу. К чему табе деньги-то? Скор ты уж шибко, што да, то да. Терпелка в табе не работаить. Пошто штаны-то сразу сымал? Нет бы обождать, поглядеть, чаво там. Можа чё и узнал бы побольше. Эх ты, сновидец Иосиф.  Только казённы дома-то разны бывають. Ну, ничё, ничё. Обойдётся. Давай ужо на бочок и баиньки, время-то ночь-полночь. Глядишь, чё-нито ещё привидится. Спи давай, сердешный, и я пойду. А хошь, колыбельну табе спою?

- Ага. Спой, нянька, спой. Ландыши. Только на немецком, ладно.

Человек отвернулся, уткнулся носом в подушку и засопел. Нянька погладила его по соломенной голове, поправила ночной чепец, укрыла любовно одеялом по самые уши, с детства слегка оттопыренные, и затянула медленно-протяжно: «Карл Маркс штадт, Карл Маркс штадт». Затем, не прерывая пения, обошла, переваливаясь с боку на бок, всю комнату, выключая на ходу светильники и бесполезные в этот час электроприборы. А когда помещение снова наполнилось единственно лунным сиянием, прошаркала, словно на лыжах, прочь. Что ж, ночью спать нужно, ночь она на то и ночь. Всё успокоилось в старом кремлёвском дворце. Только слышно было, как где-то далеко-далеко на улице по булыжной брусчатке мостовой прошла смена караула, бдительно охраняющего слуг народа и их смердящего идола от народа же. Что ж, каков народ, таковы и слуги. Таковы и идолы.