Суд. Рассказ

Я уже три часа стоял в очереди среди дедушек и бабушек и моих одноклассников за хлебом за которым меня послала в тот осенний день мама. Этот чернячок 1962 года в который пихали все кроме пшеничной муки привозили в наш магазин в пять вечера. Его привозили в ящиках мужички в рваных фартуках. Ящик на магазин, а, его, понятно, не хватало. Поэтому приходилось заблаговременно занимать очередь и ждать хлебовозку.
Я знал: отец уже пришел завода с первой смены, переоделся, пообедал и, наверное так и не дождавшись меня пошёл к соседу дядьке Петру ремонтировать мопед, на котором не успел сосед и наездиться в охотку, что-то снова вчера вечером «полетело».
Дядька Петр был не из белоручек, но  в  технике мало разбирался. Вот папа! Да, папа мой был мастер на все руки: умел и кран водопроводный починить и печь поставить не хуже какого-то печника, и что угодно сделать.
Я ещё стоял в очереди за хлебом, а за мной во весь опор уже бежали все пацаны с нашей улицы.
Вот взяла страшный килограммовый кирпичик старенькая Акулина Матвеевна и положила его в свою сумку. Протянул продавщице копейки и я, получив за них в руки ещё тёплый тяжелый, одурманено пахнущий кирпичик. Только вышел на крыльцо магазина как услышал многочисленные страшные голоса друзей.
— Павел, Павел твоего отца машина, того, насмерть сбила…
— Машина…
— Машина
— Машина…
Хлеб выпал у меня из рук, больно, боком,  ударился о кирпичные ступеньки магазина и покатился вниз по ним, ещё тёплый в придорожную пыль.
* * *
 Суд назначили на четверг. Мама отпросила меня со школы в среду передав записку классной руководительнице и в десять утра мы: мама, я и сестренка, вместе пошли на улицу Горького, где рядом с новым кирпичным помещением кинотеатра «Космос» стояло длинное похожее на барак приземистое здание со старых давно некрашеных досок. На его двери висела такая же старая стеклянная табличка «Суд».
Тогда я ещё не придавал этому значения, но сейчас, думаю, что как плохо распорядились наши архитекторы – рядом с помещением суда поставили кинотеатр.
В нескольких метрах за кирпичной  стеной, как и в тюрьме, зрители смеются, радуются, идут отдыхать, насыщаться духовной «едой», а сюда многих привозят силой и сеют только горе.
Понятно, горе сеется только тем, кто его заслужил, хотя не всегда.
Мы шли к зданию суда намного раньше обозначенного в повестке времени. Шли по нашей тихой, еще не асфальтированной улице, на утоптанную грунтовку которой с лёгким трепетом срывались золотистые листья клёнов и шелестели под ногами. Но мы не чувствовали этого шелеста. Да мы были далеко от этого чтобы что-то видеть, что-то слышать. Мы были в страшном горе.
На углу нас встретила соседка тётка Дарья с ребятишками. У них тоже была повестка, и они тоже шли в суд. Это муж тетки  Дарьи, отец этих малышей и убил моего отца.
— Здравствуй Валечка только и сказала тётка Дарья пряча в подол свои большие тёмные глаза.
– Здравствуй едва проговорила мама, и я почувствовал как сначала её рука задрожала, а потом она крепко сжала мою руку своей рукой.
— Погоди, минутку, Валя, погоди, — беря маму за руку начала издалека тётка Дарья, – я вот что хочу тебе сказать, Валя милая погоди.
— Говори, — набралась сил мама.
— Ты бы, Валя, попросила судей, чтобы они уменьшили моему приговор. Тебе все равно все равно не поможет, посадят ли моего, или нет. И сидеть в тюрьме он будет либо десять лет, либо год…  — Тетка Дарья глубоко вздохнула, — твоего уже все равно не вернёшь… Я тебе всё отдам до копеечки. У меня тоже дети.Такие какие у тебя. Мы же соседи Валечка. Он не со зла. Поверь. Ну, выпивши он был…Так вот случилось, — плача говорила тётка Дарья и все все время вытирала краем платка несуществующие слезы.
 — Как суд решит. По закону. Дарья, – сказала мама и крепко прижала меня и мою сестричку к себе.
— Суд? Закон?.. Закон, Валя как дышло как повернёшь, так и вышло. Попроси судей за моего Валечка, не оставляй пожалуйста деток сиротами, без отца.
Как сейчас помню, мама ничего не ответила тётке Дарье, и вошла в резную дверь помещения суда.
* * *
В суде я был впервые. Широкими глазами я осмотрелся. И сразу был поражен — на стуле, ограждённом недавно струганными брусками, как в клетке, сидел дятька Василий. Рядом с ним стоял милиционер, а ещё дальше два милиционера в форме сидели на стульях и смеялись, наверное рассказывали друг ругу о чем-то смешном. Небольшая длинноватая комната, которую перегородили несколькими рядами скамеек, казалась от этого ещё меньше. В графине, стоящем на столе, в солнечных лучах играла только что налита вода.
Полутёмная комната была почти пустой. За нами в неё вошли тётка Дарья с Вовкой и Светланой. Когда дядька Василий поднялся чтобы, наверное, подойти к ним, милиционер властно положил на худое плечо дядьки Василия свою руку, сразу перестали смеяться и те два милиционера и всё своё внимание снова переключили на дядьке Василии.
– Не положено, только и сказал ей милиционер, который стоял возле ограждения, и я увидел, как опустил голову дядька Василий. Затем у него затряслись плечи. Мы сели во втором ряду на покрашенную неизвестно когда тёмно-красной лавку. Краска на ней местами уже слезла. Мы сели ближе к окну.
Я осматривался.
Застоявшийся в комнате воздух, который казался каким-то кислым, угнетал.
Под потолком на коротком проводе, несмотря на день, едва тлела лампочка. Зачем она горела днем, неизвестно. От нее было столько же пользы, сколько и от трёх узких и низких, давно немытых окон. Возле приоткрытой форточки в которую иногда врывался свежий ветерок, билась упрямая муха. Мне так и хотелось встать со скамьи чтобы придавить её, дуру, или освободить на волю.
Я так долго наблюдал за мухой что не увидел как в эту тесную комнату забилось десятка три стариков и старух, да пришли несколько папиных сотрудников. Не услышал я и как секретарша которая вышла из узких дверей стоявших сзади трёх стульев с очень высокими спинками и сказала несколько писклявым голосом:
– Встать суд идёт.
Мама подтолкнула меня, и я тоже быстро вскочил со скамьи.
И тут я увидел судей. В комнату вошли два солидных незнакомых мужчины в мантиях и низенькая худая женщина. Она тоже была в одежде судьи. Судьи сели на свои огромные стулья, а, может, кресла за покрытом красной тканью столом, на котором стоял графин с водой и лежало несколько, видимо, специальных книг по судебному праву. Маленькая судья сидела по правую руку от главного судьи, кресло которого было выше двух остальных, прямо таки утонула в своем кресла и, как мне казалось, из-за стола выглядывала только ее голова и шея.
* * *
Я не думал, что все будет продолжаться так долго. Все было ясно как божий день, что дядька Василий немало выпил после шабашки водки с товарищем и даже не прикрепил крюк на стреле крана. Несмотря на выпитое поехал домой чтобы проспаться. Отец  же мой исправив мопед, завёл его и выехал на трассу чтобы испытать его в действии. Каждый ехал по своей стороне. Отец увидев, что по дороге несётся автокран принял направо почти к тротуару. Все было бы хорошо, разъехались бы, но этот неприкреплённый крюк который как маятник, раскачивался на остальных тросах. Этим крюком и зацепило моего папу. Затем бросило под многотонную махину крана и раздавило колёсами.
Увидев,   что совершил страшное, дядька Василий начал удирать с места ДТП. Его догнали работники милиции в каком-то другом селе. И вот сейчас дядька Василий сидит на скамье подсудимых наклонив голову и иногда встаёт и отвечает на многочисленные вопросы судей.
Если бы отец мой знал что исправил соседский мопед для своей смерти, он бы его, наверное, разобрал бы на части.
Разбор дела продолжился почти до вечера. До обеда и после него судья, полноватый мужчина приглашал одного за другим свидетелей, которых набралось так много,о что я сбился со счета. Вечером сообщили что разбор дела перенесли на завтра.

* * *
Приговор дядьке Василию был странным — два года лишения свободы условно и освобождение из-под стражи в зале суда. Что тогда сыграло роковую роль: слёзы его детей и тетки Дарьи, или ещё что-то, но даже минимальный срок дядьке Василию, семь лет не дали. Вот такое «счастье» привалило.
Мы шли домой после суда прибитые горем. Мама ещё держалась. Следом за нами шли дядька Василий тётка Дарья их дети. Они о чем-то мирно беседовали, часто смеялись. А у меня и у моей сестры не было отца. Его убил дядька Василий, и вот теперь он смеётся жив, здоров, разве что ещё не полностью отошел от перепуга. Поэтому дядька жив, а отец мой никогда… никогда… никогда…
Слёзы обиды души меня, а представьте состояние мамы! Она как-то сразу изменилась на лице, постарела. Когда мы подошли к нашему дому Маме стало плохо. Не выдержали нервы и мама громко зарыдала.
— Ну что, выиграла суд, правды тебе захотелось? Правда – это деньги Валентина, деньги! — ехидно почти в лицо мамы бросила тётка Дарья и они с мужем громко рассмеялись. — Есть ещё люди на земле, которые ради денег все сделают. И на белое чёрное будут говорить, — снова бросила тётка Дарья и прошла в свою калитку. Мама, наверное, не услышала что сказала ей соседка поскольку все рыдала. А ко мне и тем более к шестилетний сестренки моей все сказанное этой ненавистной женщиной дошло к вечеру, когда уже мама немного пришла в себя.
Я ничего не сказал маме. Только когда на улице опустились синие сумерки прошёл по вымощенной тропинке к туалету у которого лежала начатая куча щебенки. Ее ещё прошлым летом отец привез. Я набрал полные карманы щебня, и не прячась из него, вышел на улицу и метров с пяти «расстрелял» все шесть окон в доме где жили дядька Василий и тётка Дарья.
После этого я как-то сразу повзрослел. Условно к моим двенадцати годам добавились и сорок лет отца словно добавилась его мудрость, его умение, честность и доброта, и я почувствовал себя виноватым. Отец наверное никогда бы так не поступил, но это была моя месть за несправедливость. Я не плакал тогда. Слез не было, но меня мучила совесть. Мучает она и нынче.
Волкоблюдовы наверное знали что это сделал я, но в суд не подали. Дядька Василий на следующий день косо поглядывая на меня, перестеклил все разбитые окна, но не сказал мне ни слова. Наверное его тоже мучила совесть. Может мучает и сейчас? Не знаю.
Старый Волкоблюдов ещё жив. Я его встретил недавно на улице. Он едва передвигался на своих ногах. Под руками у него — костыли, под глазами страшные мешки. Он не узнал меня. Да и кто я ему такой пацан, у которого он двадцать пять лет назад отнял самое дорогое — отца.
Но не только я помстился Волкоблюдову-старшему. Дядьке Василию помстился и мой отец. Он никогда не будет таким старым и дряхлым, как бывший наш сосед, убийца моего отца, поскольку мой отец так и остался для всех о молодым, красивым и сильным.