Жуковы. Из деревни. Дедушка

   Жуковых в деревне знали все. И не только в деревне. Молва утверждала, что много лет назад  известный писатель, говорят, из чехов, списал у местного мальчугана Ваньки Жукова одно слёзное письмо, которое тот  отправил когда – то «на деревню», своему дедушке Константину Макарычу.
         Самого деда уже лет как сто и в помине нет, но прославился он тем, что уж очень имя своё, Кон – стан – тин,  не любил, в  грамматике не то, что силён не был, а вообще был неграмотным, знай, только кресты вместо подписи на разных бумагах ставил. А как просил писаря имя своё длиннющее написать, так тот и денег больше за трудное имя просил, да ещё такой был грамотей, что слово это никак без ошибок написать не умел, то в одном слоге две буквы «Н» поставит, то в другом, то в третьем, получалось, вроде церковный колокол. Вот и придумал дед « великий почин», завещал всем своим потомкам называть отпрысков по мужской линии исключительно Иванами, коротко и расходов на писаря меньше. Сказки про Иванушку дурачка дед не читал, а имя короткое, красивое, и можно сказать, интернациональное. Завещал бы Николаями, так на границе веков тёзками самому царю стали бы, так вроде нескромно, а так  получается Иван- первый, Иван второй и  так далее – «по порядку рассчитайсь!»  А тот  внук его Ванька Жуков был уже Иваном вторым, рождён  был в 1877 году, а потом  каждые  25 лет в среднем появлялось на этом родовом дереве по Ивану, и к нынешнему времени уже количество этих самих Иванов приблизилось к десятку, до Людовиков далеко, но какая ни есть, а династия! 
           Если бы сельсовет не сгорел за день до выездной проверки деятельности председателя, то упоминания  о семье Жуковых можно было отыскать и в церковных книгах и журналах регистраций советских времен. А на деревенском погосте могил  семьи Жуковых больше всех, чем семья очень  гордилась. Могилы рыли глубокие, «богатые», чтоб хоть  после смерти выделиться.
              Сейчас  и не посчитать, сколько лет нанизала жизнь на нитку истории Уже и космос весь в дырах  от космических кораблей, и дно океана вспахано, как   крестьянское поле, да и в той деревне машина  времени проложила не одну колею. Да только по этой колее вся молодёжь подалась за городским  счастьем, которое от оставшихся так же далеко, как сама деревня  от ближайшего города.
     Кровей в этих Жуковых  намешано, не сосчитать – тем самым местом приложились и русские и украинцы, порцию раскосости добавили татары, а носы с некоей горбинкой колоритный еврей - шинкарь Моргулис. Этот хитрец, так-таки-да, влез между очередным Иваном да Марьею одного из поколений Жуковых,  и  все в деревне знали, чего это их отпрыск такой кучерявый и цикавый.
Скромно, из поколения в поколение жили в согласии с собой и не всегда в согласии со страной, особенно по части  раскулачивания и обколхознивания, сопротивлялись, что есть сил, но после разъяснительной работы отдали–таки несколько мешков зерна и стали голодать вместе со всеми. В общем сознание их родовое потомственное определялось то бытием то битьём, а битыми они бывали не раз и не два, то вместе со страной, а то по отдельности.
               Так мимо них пронеслись империя, «совьеты», стройки, достройки, перестройка и докатились до свободы и демократии.  Так они эту свободу и не заметили, это вся держава может быть независимой, а деревня все время зависима – то непогода съест урожай, то дожди зальют погреба, да ещё каждый председатель сельсовета вороватей предыдущего.
            Но Жуковы не роптали, не в характере  их семьи – роптать. Жили средне - статистически – работали  не больше других, пили не меньше, периодически теряли родню по части сгорания, кто на работе, а кто от самогона. Абзацы Ивановых биографий история калечила и физически и духовно, но сломить не смогла.  Так и вековать бы этому ветвистому родовому дереву в осенней каше непроходимых черноземных дорог, если бы  Иван, по счету, кажись, пятый, не захотел
остаться деревенской «шестёркой», а  хоть и не стал более усердно протирать штаны за школьной партой да пучить глаза над книгами при вялой лампочке ещё времён Ильича, а пошёл по руководящей линии. Пионерский галстук с удовольствием сменил  на синий в полосочку – атрибут комсомольского руководителя. Недостаток образования компенсировал  рефератами высшей партийной школы, чем и ограничился – уж больно замысловатым для него оказался марксизм – ленинизм. А и не удивительно – три таких  ума писали, каждый своё, а ему одному нужно всё это усвоить. А голова уже забита низменностями и возвышенностями  контурных карт, рейсовыми маршрутами от пункта А до пункта Б, и матерными буквами «Х» до «У»
алгебраических формул, так и тянулась рука дописать еще буковку.
           Тот Иван был скорее ленивец, чем ленинец, а это уж прямая дорога в управленцы. Главное, что понял основное в этом учении - из  трех источников этого самого марксизма – ленинизма можно сделать себе неплохой источник оптимизма. Это тебе не землю пахать, пОтом поливая, или раньше коровы для утренней дойки просыпаться. Посему решил вместо зерна сеять убедительное слово и стал  ждать, чем его слово отзовется. И не замедлило это слово отозваться зарплатой  районного секретаря комсомольской, а по мере вызревания, и партийной организации.
              А как эти источники перекрыли, так и он  русло поменял, ровно на противоположное – стал и атеистов ругать, и  партию – мать послал к её матери, и все накопленное предыдущими поколениями забраковал. Мечту  всеобщую о коммунизме забросил, «замечтал» ее  следующим поколениям,  пусть догоняют его с коллегами, уже сейчас при коммунизме живущими. В общем, вылетел он из родного дома, как голубь, только голубь совершенно не почтовый,- не только дорогу в отчий дом забыл, но даже и письмами не жаловал, разве что присылал иногда посылки со штанами с барского бедра. Не до деревни ему, не до родни, когда о всём населении печётся, общественные интересы выше личных.
              Остался на деревне один единственный из некогда мощного родового древа дед, очередной  Иван Жуков, уже не ветвь совсем, а почти что сучок подсохший.  Днём еще ничего, справляется с жизнью, то на огороде своём и соседском попорается, то вечером с мужиками «за жизть» поговорит, а как ночь придёт – обуревает старика такая грусть, просто бесконечная. 
Лежит он под лоскутным одеялом, скроенным еще  при Иване втором, и думу разношёрстную думает, и складывается из этих мыслей  такое же, как одеяло лоскутное письмо,– то чёрная мысль, то белая, а то в горошек или в полосочку. Вот завтра, с утречка, как  встанет, ещё до дойки козы сядет и обязательно напишет своей столичной руководящей родне, Ивану, кажись, шестому по счёту, внучику своему ненаглядному,  о жизни своей истекающей.
             А напишет он так: «Здравствуй,  внучёк мой единокровный! Уж не забыл ли ты деда своего?  Навестил бы, поглядел,  как деревня без вас, дезертиров, управляется. Приехал – не узнал бы, такие в ней прошли перемены. Помнишь, как  был лютый мороз, и мы с тобой медленно в гору  лошадкой возили хворосту воз? Так не то, что той лошадки в  помине нет, так и лес почти что вырубили. Теперь, как весна или дожди, с той горы течёт  река и хворост прямо под дом приносит, так что прогресс теперь и нашей деревни достиг.
            Глазами стал сильно слаб, щурься – не щурься, а перед глазами всё какие – то мухи летают. Да и зубов нет, все прожевал. Как-то раз кукурузу грыз, так последнего зуба и не досчитался,  видно,   проглотил,  сильно перепугался, что застрять может. Так фельдшер сказал, что пройдёт, как кукуруза, советовал поискать. А как его найдёшь?  Дырка в нужнике, что во дворе,  узкая, а яма- то глубокая, вырыта на века, приехал бы посмотрел, так загордился, как мы, Жуковы,  строить умели. А ведро портить не стал, оно у меня одно, как потом козу доить?
                А когда соседка Марья померла, так мне от неё в наследство досталась  вставная челюсть, многие деревенские старухи на неё зарились,  всё подхалимничали, примеряли, завидовали.  А она мне её ещё при жизни обещала за многолетнюю помощь в огороде да по хозяйству. Мне эта челюсть  не годится, мозоли на деснах натирает, да и выпадает в самые моменты ненужные. Так я её только в гости надеваю, да и стараюсь ничего в гостях не есть, чтобы не опозориться. А дома снимаю, очень невмоготу. Так и лежат мои новые зубы  на полке. Одно тревожит, как помру, стибрят её, я еще и остыть не успею, а я хотел её тебе завещать, уж очень вещь хорошая – два зуба блестят, как золотые. Да ещё Марья оставила мне очки, очень хорошие, они на резинке, как твои варежки в детстве, очень удобно надевать. Только одно стекло потерялось. Так я  придумал стёкла менять, то одним глазом смотрю, то другим. Глаза тренируются, только стали называть меня Кутузовым, я и не обижаюсь.
                А костюм, что ты мне прислал, тоже не ношу, больно нарядный. Их вам что там всем такие выдают? По сельсоветскому телевизору  видел – все вы в  одинаковых,  в полосочку. Такой  твёрдый пиджак, сам стоит, без вешалки, как одёжка у космонавта. Но что удивительно, вы там так долго заседаете, о нас думая и за нас решая, а  брюки совсем незатертые – не то, что у нашего тракториста Васьки – у него на шальварах  сзади одни пробоины, говорит, трактор сильно трясётся после того, как его деталями от танка ремонтировали.
                А ещё есть у меня к тебе просьба. Уж не помню, в году каком, вроде с десяток лет тому, приезжали к нам люди заросшие да бородатые, кино снимали про некрасовы времена. Ой , пили много и пели громко, как самогоночки нашей местной отведают. Говорили, что должны мы гордиться, что с тех времён в деревне нашей мало что изменилось, только что людьми поредела. Так вот, мы до сих пор не знаем, сняли они это кино, или не сняли, но то, что сняли они почти все иконы в церкви нашей деревенской да  у старичья по избам, это знаем точно.
Обещали изучить, обновить, а деревню нашу этим кином и иконами прославить. Так если уже обновили, пусть вернут, хоть бы церковные, а то уж очень наш батюшка без икон горюет, а деревенские все их матушку вспоминают.
              А в остальном, Вань, все хорошо, все х-х-е--р-р-…Под эти мысли снотворные задышал дед Иван Иваныч ровно и размеренно, с некоей храпцой, уж  очень уморился от умственного напряжения, письмо это сочиняя. Да и сам понимал, что не написать ему без сноровки письмо такое длинное да многословное. Вот с утречка встанет, козу выпустит, возьмет листок пожелтевшей за редкостью пользования бумаги и напишет коротко и ясно:
            « «Внучок мой роднинький, Ваня. Приизжай. Сам все увидеш»  А конверт печатными буквами подпишет:  Рукаводство. Ване Жукову.  Из деревни. Дедушка.

-  А. П. Чехов.  Ванька. Рассказ. Собр.соч. в 12 томах. Том. 4 ст. 584

               
                ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ   ДЕРЕВО ЖУКОВЫХ.
               
   КОНСТАНТИН МАКАРОВИЧ  ЖУКОВ -  1812 – 1899 - основоположник династии.
1. ИВАН КОНСТАНТИНОВИЧ ЖУКОВ  1840 -  1880.  Отец  того знаменитого Ваньки,  был 
раздавлен упавшей сосной при  рубке леса. Оставил Ваньку сиротой в 3 года на попечительство деда Константина Макарыча.
2. ИВАН ИВАНОВИЧ  ЖУКОВ (второй) -  1877 – 1915 – тот самый внук, написавший письмо дедушке  в деревню. Убит во время первой мировой войны.
3. ИВАН ИВАНОВИЧ  ЖУКОВ  (третий) -  1898 – 1934 –  умер от голода.
4. ИВАН  ИВАНОВИЧ ЖУКОВ  (четвёртый)   1927 –  жив по н.в. (2010) Автор письма.
5. ИВАН ИВАНОВИЧ ЖУКОВ    (пятый)    -   1950 – 2003, покинул село в поисках лучшей доли. Пошёл по общественной линии. Занимал руководящие посты в комсомоле, партии, успешно участвовал в ликвидации обеих организаций. Организовал один из первых банков в стране.  Депутат. Убит на пороге дома.
6. ИВАН  ИВАНОВИЧ ЖУКОВ (шестой)    1977 -  жив. Продолжил дело отца. «Наследственный» депутат. Именно ему и написал дед ИВАН ЖУКОВ четвертый.