Пора! Восстань, прозри и виждь! Глава 41

Глава 41

Когда я оказалась на поляне, девочка лишь слегка вздрогнула, но даже не повернулась. А, может, это мне показалось, и она оставалась неподвижной.

- Ты свободна!! Я обещала тебя отпустить и я всегда держу свое слово! Лети к своей бывшей хозяйке. Я не беру пленных. Ты ее ресурс, вот к ней и возвращайся! Но учти. Еще раз явишься в мой мир - уничтожу!

Сова сделала пару кругов над поляной и скрылась за верхушками сосен.

Я осмотрелась и нашла эту поляну еще менее привлекательной, чем при взгляде на нее со стороны тропинки. Но не поляна меня сейчас интересовала, а сидящая на ней неподвижная и очень красивая девочка.

- Холод является целебным лишь в малых дозах, просыпайся, а то уснешь вечным сном - сказала я, и осторожно дотронулась до ее плеча. Оно оказалось ледяным во всех смыслах этого слова - т.е. очень твердым и очень холодным.

- Эййй..ты еще жива? Глаза вроде бы открыты, но жизни в них нет.... Ты меня слышишь?

Ответом мне были тишина и неподвижность.

Я сняла с себя легкую шаль, в которую куталась, пока стояла на тропинке, и укутала в нее девочку. Потом села рядом и обняла ее за плечи. Я стала раскачивать ее и убаюкивать. Хотя она и так вроде бы спала, но это был сон напряжения и усталости, безвыходности и опустошения. Я же хотела убаюкать ее в тот сон, который приносит тепло и расслабление, отдых и прилив сил. В таких снах мы соединяемся со своим высшим началом, Господом Богом, или Повелителем и набираемся сил и мудрости. Я очень хотела подарить ей именно такой сон, так как она провела без сна и отдыха очень много лет. Она потеряла очень много времени, находясь в таком состоянии бездействия и некой летаргии. Очень много, даже по земным меркам.

Я качала ее и баюкала, тихо напевая нежную детскую колыбельную.

Нет. Девочка была уже не в том возрасте, когда нужно петь колыбельные. Но в данный момент она нуждалась именно в такой песенке. И я ей пела и согревала ее своим теплом, чувствуя при этом лютый холод, исходивший от ее маленького и очень худенького тела. Вроде бы и 12 лет, а тело худенькое и тоненькое до прозрачности. Я грела ее и баюкала, чувствуя, как меня саму пробирает дрожь от длительного нахождения рядом с ней.
Сон приходит на порог,
Крепко-крепко спи ты,
Сто путей,
Сто дорог
Для тебя открыты!

Я все пела и пела, все качала и качала эту маленькую замерзшую девочку и свято верила в то, что мое тепло ее отогреет, что ее тепло, которое еще осталось где-то в самой глубине ее прозрачного и тоненького тела, обязательно найдет дорогу навстречу моему теплу, и она оттает.
Спи, моя девочка,
Самая красивая.
Спи, моя милая,
Самая любимая.

Убаюкивая ее, я чуть и сама не уснула рядом, но вдруг ощутила, что ледяного холода больше нет. Девочка дышала глубоко и ровно, тело было расслабленным, мягким и теплым. Она спала. Впервые за все эти годы она спала мирным и беззаботным сном, полностью расслабившись и доверившись тому, кто ее сейчас согревал и баюкал.

Я оглянулась вокруг. Непроглядной тьмы больше не было. Поляну окутал предрассветный туман, и утренняя прохлада снова пробрала меня до озноба. Но теперь она несла силы и бодрость. А туман был предвестником скорого начала прекрасного солнечного летнего дня. Факелы погасли, и поляна потеряла всю свою призрачность и мистичность. Это был маленький хорошо утрамбованный участочек земли, на котором мы с ней вдвоем едва умещались.

Я встала и подошла к тому месту, где кончалась поляна и начинался глубокий и широкий ров. Он по прежнему был там. И он по прежнему был таким же широким и глубоким....и пустым.

Девочка к этому моменту уже тоже проснулась и смотрела на меня удивленными глазами.

- Привет! - поздоровалась я с ней. - Как тебе спалось? Что тебе снилось?

- Я никогда не сплю. Мне нужно быть начеку. Но я никогда и не бодрствую. Мне запрещено бодрствовать и запрещено спать. Мне запрещено думать и запрещено говорить. Мне запрещено смеяться и петь песни. Мне запрещено писать рассказы и рисовать картины. Мне запрещено вязать и вышивать. Мне запрещено....

- Я уже поняла. Можешь дальше не продолжать. Проще сказать, что тебе не запрещено, чем перечислить все запреты.

- Да. Но что поделать? Я не могу ослушаться маму, иначе мне будет худо.

- Ну да! Где-то я это уже слышала и совсем недавно, кстати. И чем ты тут занимаешься целыми днями?

- Не сплю и не бодрствую.

- И строго соблюдаешь все запреты, да?

- Когда я пытаюсь своевольничать, мать приходит и истязает меня, да так сильно, что вот этот ров наполняется до краев, и тогда она напивается и наполняется, а я усыхаю и опустошаюсь. Лучше уж сидеть и молча терпеть!

- И как долго ты собираешься еще все это терпеть?

- Пока она не выпустит меня с этой поляны.

- А если я скажу тебе, что она никогда не выпустит тебя с этой поляны?

- Если я буду послушной и тихой девочкой, она смилуется и обязательно меня выпустит.

- Помнишь сову, которая тебя все это время охраняла?

- Да. Иногда она очень больно меня клевала, а спрятаться было негде и тогда приходилось звать на помощь маму, чтобы она пришла и напилась из этого рва, тогда и сова вместе с ней могла насытиться и не причиняла мне боль и страдание.

- Так вот, этой совы здесь больше нет, равно как и ее хозяйки! Ты можешь делать все, что пожелаешь. Я разрешаю тебе все то, что было под запретом. Что ты сейчас больше всего хотела бы сделать из ранее запрещенного?

- Совы и мамы больше нет? - удивилась девочка

- Им нет места в этом мире, поэтому они отправились в свой мир и теперь хозяйничают там. Ты уже придумала, что ты хочешь в первую очередь?

- Я хочу рисовать!!!

- Рисуй!

- Правда? Мне, правда, можно рисовать? А если мама узнает?

- Рисуй! Вот альбомы, краски и карандаши. Рисуй, все что хотела и не могла нарисовать все эти годы, проведенные на этой поляне.

Девочка взяла альбом и краски и стала творить. Она рисовала и рисовала. С каждым разом у нее получалось все лучше и лучше. Сначала это были детские каляки-маляки, потом рисунки становились все более и более профессиональными и реалистичными.

Она рисовала и рисовала, а ров наполнялся теперь не слезами и болью, а радостью и энтузиазмом, и девочка черпала из него силы и вдохновение. И рисовала все лучше и лучше.

- Что еще ты хотела бы сделать из ранее запрещенного?

- Я хочу писать рассказы и романы. Я хочу писать сочинения и участвовать в школьных олимпиадах по русскому языку и литературе. Учительница говорит, что у меня есть талант, но его нужно развивать, а мама сказала, что это все "хе*ня" и ничего у меня не получится, да еще с таким ужасным почерком.

- Пиши! Вот тебе блокнот и ручка. Пиши.

- А если это будет чушь, и она никому не понравится?

- Пиши. Даже если это будет чушь и вот та самая "хе*ня", про которую говорила мама. Пиши. А иначе и "хе*ни", и чуши не будет. Вообще ничего не будет.

И девочка взяла блокнот и ручку и начала писать. Она писала про поляну и совушку. Она писала про дожди и летние грозы, которых уже много лет не видела, сидя на этой поляне и слушая завывание зимних метелей. Она писала про все и про всех. И с каждым новым исписанным блокнотным листочком получалось все лучше и лучше. Все интереснее и захватывающе. Все динамичнее и талантливее.

Она писала и писала, а ров все наполнялся и наполнялся, даря ей окрылённость и вдохновение. Она больше не выглядела тонкой и прозрачной. Она стала набирать вес и весомость. Ее голос становился все полнее и громче.

Потом девочка встала и начала петь и танцевать. Сначала движения были неуклюжими и какими-то неловкими, а голос слабоватым и слегка сиплым, но с каждым новым движением и с каждым новым куплетом движения становились все плавнее и слаженнее, а голос все звонче и серебристее. Она пела и плясала, кружась по полянке, и сама не заметила, как пересекла этот некогда глубокий и широкий ров. Теперь она плясала на широкой тропинке между могучих вековых сосен и стройных березок. Она пела все громче и чище, и становилась все активнее и свободнее.

Предрассветный туман растаял, и утренняя прохлада больше не пробирала до озноба, а, может быть, это я, глядя на веселые и заводные танцы девочки, тоже согрелась.Продолжение следует..