Как я писал доносы на Иосифа Бродского

Часть 1

Вечеринка с Бродским


Николай Ник Ващилин



             Напутствие в Землю обетованную   всем евреям, стеснённым в правах в СССР.


    Я стоял на перекрёстке Бродвея  и  49-ой улицы. Как пальцы выставленные напоказ в драгоценных алмазных перстнях вокруг меня высились небоскрёбы. Пытаясь остановить прохожих и узнать адрес, я повторял  на ломанном английском языке свой вопрос
- Сори! Где тут...э-э...Самовар, плыз?
Но прохожие пролетали с такой скоростью, что окончания вопроса тонуло в шорохе шин.
- Я покажу тебе дорогу, Коля!-послышался знакомый голос за спиной.
- Твою мать, Оська! Что ты тут делаешь?
- Это ты что здесь делаешь? Я-то здесь живу.
Передо мной, со своей питерской ехидной улыбочкой, не разжимая губ , стоял Бродский.
- А как ты меня узнал?
- Да по пальто! Помнишь как в том анекдоте про большевиков, которые встретились у мавзолея Ленина  через пятьдесят лет после революции и один другого спрашивает, как  же он  его узнал? Да? И так далее, и так далее, и так далее....
- А сколько же мы не виделись?
- Постой, постой, Коля. Последний раз это было у тебя на вечеринке. Перед моим отъездом.  Я, Илья, Семён, Паша, Вова Светозаров. Ну и напугался я тогда. Второй-то раз сидеть  не очень  хотелось. Да? Вот и послушали музычку! Дебитлз!
- Боже мой, сколько воды утекло, Ося?!
- А я тогда на Ленфильме тебя сразу узнал и не хотел к тебе тащиться со своей американкой. Как-то ты мне сразу не понравился, когда я ещё тебе «Доктора Живаго» продал. Да? Что-то ментовское  у тебя в лице было. Если бы не Илья и Семён, которые начали тебя расхваливать, я бы не поехал.
- А Илья-то уже давно умер. И Семён тоже.
- Да грустная история. Очень грустная. Ну, пойдём Коля, покажу тебе дорогу к «Самовару».  А помнишь мы тогда поехали на 31-ом трамвае  к тебе на бульвар Профсоюзов и хотели  где-нибудь сойти водки купить и так далее, и так далее, и так далее… На Зверинской выходим - водки нет. На Добролюбова выходим – водки нет. А надо до семи успеть, а то пришлось бы «Сержанта»  на сухую слушать.
- А девчонки ваши , Ося, кажется Кэрол и Аби из ЛГУ, на второй остановке  в другую сторону чуть не уехали, поняли, что с вами вечеринка не  весёлая получится. Семён их еле-еле уговорил, расписывая какие уникальные у меня  пласты «БИТЛЗ».  Если бы не Линка Сандлер , они бы разбежались.
- Да он и нас всех уговорил к тебе поехать, потому что только у тебя в Ленинграде  «Сержант Пейперс лонли хад клаб бенд»  появился. Да ещё своя комната в центре. Тащиться в новостройки не надо, чтоб выпить под музыку и так далее, и так далее, и так далее…
- А водку мы уже прямо у  моего дома купили в гастрономе на Леотьевском. Там хороший винный отдел был и продавщица знакомая. Сразу две бутылки «Столицы»  взяли, чтоб лишний раз не бегать. А на закусь пельмешек «Сибирских»  шесть пачек по 31 копейке. Нет, пять - у них больше не было. Всё разобрали под конец дня. А комнату эту мама мне дала, чтоб жить с молодой женой отдельно. Я из штанов выпрыгивал от радости, что стал самостоятельным. Могу,  кого угодно приглашать и любую музыку слушать.
- Ну в этом вопросе, Коля, нас твоя соседка разубедила. Да? Она же тебе сразу сказала, что вы здесь не один живёте и будете пол мыть лишний раз в местах общего пользования за своими гостями. Да? Ты цыкнул тогда на неё, а дочка с хахелем  выскочили бить тебя, но...притормозили, сосчитав нас по головам. Да?
- А хахель крепкий был такой парнишка, спортсмен, баскетболист. Витя Правдюк его звали. Дочка тоже баскетболистка. Танька Москалёва. Они в университете оба учились в ЛГУ имени А.А. Жданова. На филфаке, нет… на юридическом. Права покачать любили и сообщать чего надо куда следовает.
- Я помню обалдел от твоего книжного шкафа до самого потолка. Метра четыре высотой. Да?
- Да не шкаф это был, Ося, а стеллаж из досок. Сам сделал.
- Ну да? Вот рукоделец.
- А пока твоя жена пельмени в тазу варила, соседка орала, что нельзя занимать всю плиту и что ей тоже пищу надо готовить. И что ты - кулак  и так далее, и так далее, и так далее.  А ты её крысой обозвал.  Да?
- Крысой она и была. Ни дать, ни взять. А помнишь, Ося, когда ты начал после второй рюмки читать "Я входил...", она в дверь забарабанила и попросила не кричать так  громко или она вызовет милицию. А Илья ей сказал , что мы разучиваем революционные песни к празднику Октября.
- Да? А в  туалет мы ходили не переставая.  Да?  И всё время хлопали дверью. А она, видимо, переживала, что так часто пользуются  её  унитазом. Ещё сносится до дыр?! Да?
- А помнишь, Ося, я попросил у неё стульев, а то нам сидеть не на чем. А она, обалдев от моей наглости, пообещала нас всех посадить куда «следовает»  и тогда мы вдоволь насидимся. Ты побелел от этой её шутки и засобирался домой.
- И правильно бы сделал, если бы ушёл. Да?
- А «Битлз»?
- А что «Битлз»? Пока Паша с Семёном  разглядывая твои иконы, рассказывали девушкам о  древней Руси  и так далее, и так далее, и так далее, все уже забыли зачем пришли.
- Пельменей поесть пришли под водку. И пообжиматься с девчонками в тепле. Где ещё пообжимаешься? Все жили с родителями в коммуналках. В кафе  не натанцуешься в обнимку- знакомые засечь могут. Да и не было в кафе танцев. Вот все по «хатам» и собирались.
- Только вот сесть у тебя, действительно, не на что было. Да? Так на полу расселись как хиппи. Курят все сигарету за сигаретой - умных из себя строят, переживающих. Дым коромыслом - друг друга не видно. Да? А ты ещё и свет потушил для интима. И так далее, и так далее, и так далее. Мне, помню, фонарь с улицы прямо в глаз светил, как на допросе. Да? Мне не до музыки было. Я ушёл бы, если бы не Илья. Друг всё-таки. А он из-за Семёна пошёл. А Пашке до «Стрелы»  всё равно некуда деваться было.
- А строили-то из себя больших ценителей музыки. Получается, зря я старался.
- Не, Коля, не зря. Музон был сногсшибательный. Да? Колонки у твоей «Симфонии» такие мощные. Каждая со шкаф величиной. Да? Когда ты врубил их на полную, я думал,  что по мне открыли огонь из пулемётов. Тебе все кричат, сделай потише, а ты не слышишь ничего. Извиваешься в ритуальном танце. Жена твоя  прячется  за Линку, перечить тебе боится. Да?
- Пельмени с водкой, конечно, нас всех успокоили. На полу все  растянулись, от удовольствия щурятся, жмутся друг к другу.
- И вдруг дверь как взрывной волной вышибло. Да? Иконы с грохотом полетели со стены, а в  проёме толпа мужиков с красными повязками на рукавах. Да? Выползает твоя соседка и шипит, тыча пальцем на наше лежбище. Да? Музыка прекратилась, как по команде. То ли кончилась пластинка,  то ли вырвались провода.
- Безобразие - заорал квартальный, сверкая  пуговками. Людям отдыхать не даёте. Пройдёмте в отделение. Кто ответственный  квартиросъёмщик?
- Не имеете права – полез ты в бутылку. Да? А я потерял дар речи, прикидывая, чем для меня всё это может закончиться. Выезд закроют,  связь с американкой  пришьют  и как рецидивиста посадят меня в острог до скончания века и так далее,  так далее, и так далее.
Дружинники толпились в коридоре, а участковый ходил  по комнате и подталкивал нас на  выход, как шпану.
- Всех в отделение! Там разберёмся.
- Я говорила , посажу, значит посажу, хулиганьё. Я на вас управу найду у Советской власти, антисоветчики  проклятые! Стиляги! – дребезжала Зинаида Ивановна.
Мы выходили по одному, нехотя напяливая на себя свои пальтишки.
- Девушки, можете остаться - великодушно  разрешил участковый, облегчив нашу участь.

     Мы шли гуськом по тёмному двору на Леонтьевский переулок. Отделение оказалось в двух шагах от дома, на улице Красной, в доме с кумачовой вывеской  «ШТАБ   ДНД».
- А помнишь нас посадили всех на одну лавку, потому что у них стульев не было.
- Да. А Семён  как ляпнул, что это скамья подсудимых, так меня чуть не стошнило. Да?
- А когда дружинники все вышли на улицу покурить, я подумал,  они воронок подгоняют.
- А мент, помнишь, спрашивает Пашку - сколько мы водки выпили? Да? А Паша говорит по чуть-чуть. Да? Только за праздник Октября. Да? А мент на него покосился и спросил строго как его фамилия и так далее, и так далее, и так далее.
- Потом  когда в паспорт его посмотрел, как заорёт, что тот его обманывает. Сказал  Финн, а в паспорте написано Халфинн. А Паша говорит, что он не обманывает, а что это его псевдоним. Потому как он сценарист. А Вовка Светозаров,  как на пионерском сборе хотел сказать правду, что он по отцу Хейфец, но Илья его угомонил.
  Но всё равно в паспорте было написано - еврей. А к евреям тогда было очень предвзятое отношение. Они всем гуртом  повалили в Израиль. То есть Родину предавали. Эта провинность для мента была уликой поважнее, чем  линия налива за воротник.  На собраниях профсоюзных отъезжающих евреев распинали и посадить могли, как раз плюнуть. Дело пришить могли любое, какое понравится. Водочные пары мешали нам осознать это сразу.
- Потом  мент Семёна спрашивает фамилию, а тот  ему - Аронович!  Кем работаете? Режиссёр на Ленфильме.  Хорошо промолчал, что снимал похороны Ахматовой  и  КГБ его давно "пасёт".
- Илью спрашивает, а тот - Авербах! Кем работаете? Режиссёр на Ленфильме. /Вынашиваю замысел фильма "Белая гвардия"./

   Дружинники пришли, накурившись "Беломора", а мент им говорит, что большие они молодцы, потому как целую банду  антисоветчиков поймали и дело на групповщину потянет. А им на заводе за это отгул положен. Дружинники обрадовались, оживились, что вечеринка удалась.
- Да-а. Тут мент до тебя добрался. Как фамилия спрашивает? А ты дар речи потерял, вытаращил на него глаза. А сам белее первого снега сделался. А Илья не выдержал, пожалел тебя и злобно менту говорит, что в паспорте всё написано.
- А мент по слогам читает Брод-ский. Да? Бродский, что вы там на сходке обсуждали?! И тут какой-то грамотей из дружинников встрепенулся, вскочил и пропел петухом - неужели тот самый Бродский? Вы сын его? Или внук?
- А мент  тебя спрашивает, вы тот самый Бродский?
- А я думал, что они имеют ввиду мою отсидку.  Киваю обречённо. Да? Поддакиваю скромно, что мол тот самый Бродский. Чего уж думаю отпираться и так далее, и так далее, и так далее?
- А мент дружинника пытает, какой-такой "тот самый" Бродский?  Чем знаменит? А дружинник ему с придыханием говорит, что художник  был такой  известный, который  самого Ленина рисовал. И что  в Ленинграде есть улица Бродского и музей.

   Мент тогда задумался, протоколы стал перебирать как карты игральные. Потом осклабился, как будто кислого квасу выпил и заговорил повеселевшим голосом.  Ладно, говорит,  ребята. Идите по домам. Праздник вам портить не хотим. Но вы больше не балуйте. Людям на нервы не действуйте. Не мешайте им коммунизм строить. И отдал паспорта. И руки жать стал, прощаясь.
- А мы вышли и  наперегонки припустили по бульвару .
- А Семён кричал, что вечеринка удалась!
- Двадцать пять лет мы не виделись, Коля.! Да? Как ты живёшь-то?  Как Питер?
- А ты как, Ося?  Нобелевку  отхватил, по радио говорят. Вот пруха?! Ну кто бы мог подумать ?
- Я бы мог подумать!
       Так Ося  довёл меня по каменным джунглям Нью-Йорка до ресторана «Русский самовар», который оказался его собственностью. Домой из Лос-Анжелеса мы с Никитой в большой компании возвращались через Нью-Йорк и он решил там отпраздновать «Оскара». Пили «Столичную» и закусывали пельмешками. Орали песни «Битлз»  во всю глотку. Но ментов так никто и не вызвал. На следующий день мы улетали в Москву. Это был третий раз, когда жизнь  на своих закоулках  свела меня с Иосифом Бродским. И как оказалось - последний...
        Но вечеринка удалась!
 
 
 
 

 
 
 


© Copyright: Николай Ник Ващилин, 2010
Свидетельство о публикации №210101700123





Часть 2

С восьмой Мартой!


Николай Ник Ващилин




                О половом воспитании советской молодёжи.

   Весна пришла рано. На льду канала Грибоедова появились чёрные проталины. Возле них за право пропустить глоток свежей водицы толкались и галдели воробьи. От метро приятно тянуло мимозой. Народу на Невском было много. После посиделок на работе, залив за воротник водочки с Шампанским, сограждане высыпали безобразничать на Невский. Я уже от Казанского собора увидел кепку Серёжки Довлатова. Он стоял на самой горбинке моста и возвышался над толпой как ростральная колонна. Пока я здоровался с дружками Серёга на минуту прервал свою речь. Дружков собралось больше обычного. Чуяли праздник - международный женский день восьмое марта. Стас уже был здесь и обнадёживающе похлопал меня по плечу. Он давно обещал познакомить меня со своим приятелем Оськой, который хотел продать «Доктора Живаго».
Это место на Казанском мосту у Дома книги было насижено нами, как птичий базар по обмену книгами, пластами и всякими интеллектуальными антисоветскими новостями. Раскрыв журнал «Новый мир», с вложенными туда листками, Серёжа читал вслух документ, обнаруженный им недавно в залах Публичной библиотеки:

ДЕКРЕТ
Саратовского Губернского Совета Народных Комиссаров об отмене частного владения женщинами

Законный бракъ, имевшiй место до последняго времени, несомненно
являлся продуктомъ того социального неравенства, которое должно быть с
корнемъ вырвано въ Советской Республике.

До сихъ поръ законные браки служили серьезнымъ оружиемъ въ рукахъ
буржуазiи въ борьбе ея с пролетарiатомъ, благодаря только имъ все
лучшiя экземпляры прекраснаго пола были собственностью буржуевь
имперiалистов и такою собственностью не могло не быть нарушено
правильное продолжение человеческаго рода. Поэтому Саратовскiй
Губернскiй Советь Народныхъ Комиссаровъ съ одобренiя Исполнительного
комитета Губернcкаго Совета Рабочихъ, Солдатcкихъ и Крестьянскихъ
Депутатовъ постановилъ:

§1. Съ 1 января 1918 года отменяется право постояннаго владения
женщинами, достигшими 17 л. и до 30 л.
Примечание: Возрасть женщинъ определяется метрическими выписями,
паспортомъ, а въ случае отсутствiя этихъ документовъ квартальными
комитетами или старостами и по наружному виду и свидетельскими
показанiями.
§2. Действие настоящего декрета не распространяется на замужнихъ
женщинъ, имеющихь пятерыхъ или более детей.
§3. За бывшими владельцами (мужьями) сохраняется право въ неочередное
пользование своей женой.
Примечание: Въ случае противодействiя бывшего мужа въ проведенiи сего
декрета въ жизнь, онъ лишается права предоставляемого ему настоящей
статьей.

С этого момента галдёж собравшихся книжников и фарцовщиков утих и все плотнее придвинулись к Серёже...

§4. Все женщины, который подходягь подъ настоящей декретъ, изъемаются
изъ частного постояннаго владенiя и объявляются достоянiемъ всего
трудового народа.
§5. Распределенiе заведыванiя отчужденныхь жснщинь предоставляется
(Сов. Раб. Солд. и Крест. Депутатовъ Губернскому, Уезднымъ и Сельскимъ
по принадлежности.
§6. Граждане мущины имеютъ право пользоваться женщиной не чаще
четырехъ разъ за неделю и не более 3-хъ часовъ при соблюденiи условiй
указанныхъ ниже.
§7. Каждый членъ трудового народа обязан отчислять оть своего
заработка 2% въ фондъ народнаго поколения.
§8. Каждый мущина, желающiй воспользоваться экземпляромъ народнаго
достоянiя, долженъ представить оть рабочезаводского комитета или
профессюнального союза удостоверенiе о принадлежности своей къ
трудовому классу.
§9. Не принадлежащiе къ трудовому классу мущины прiобретаютъ право
воспользоваться отчужденными женщинами при условм ежемесячнаго взноса
указанного въ §8 в фондъ 1000 руб.

То ли услышав краем уха про тысячу рублей,то ли про право воспользоваться отчуждёнными женщинами, но вокруг стала собираться большая толпа прохожих , праздно шатающихся по Невскому...Довлатов продолжал громко и монотонно зачитывать положения Декрета ,изголодавшихся по бабам большевиков...

§10. Все женщины, объявленныя настоящимъ декретомъ народнымъ
достояниемъ, получаютъ изъ фонда народнаго поколенiя вспомоществованiе
въ размере 280 руб. въ месяцъ.
§11. Женщины забеременевшiе освобождаются оть своихъ обязанностей
прямыхь и государственныхъ въ теченiе 4-хъ месяцев (3 месяца до и
одинъ после родовь).
§12. Рождаемые младенцы по истеченiи месяца отдаются въ приють
"Народные Ясли", где воспитываются и получаютъ образованiе до
17-летняго возраста.

Из толпы прохожих отделялись любопытные граждане и узнав, что здесь ничего не "дают" продолжали свой путь по Невскому...

§13. При рожденiи двойни родительницы дается награда въ 200 руб.
§14. Виновные въ распространеiи ве-нерическихъ болезней будутъ
привлекаться къ законной ответственности по суду революцюннаго
времени.

- Тише, Серый! Мусора придут - попытался образумить Довлатова Лёвка Фельгин. Довлатов работал в студенческой газете Корабелки и своим местом, видимо, не дорожил.
- А что? - нагловато объяснялся Серёжа. Я большевистской пропагандой занимаюсь. Я - политинформатор.

Громко гогоча, он рассказывал про свой очередной сексуальный подвиг с девушкой Наташей. Эти рассказы товарищей о победоносных встречах с девушками подрывали веру в магические свойства моего отражения в зеркале. Каждый второй, резюмируя свои подвиги, останавливался на цифрах, далеко переваливающих за сотню. Когда, открывая скобки тайн своих совокуплений, товарищи хвастались количеством подходов за одну ночь в пределах двадцатки, то этот алгебраический многочлен и вовсе спутывал мне мозги. Послушать их, так они могли сутками "кидать палки" и "ставить пистоны", не прерываясь на обед. При таких показателях передовиков "половой нивы" я загибал свой седьмой палец и, уставившись в мокрый асфальт, погружался в гнетущую думу - "Как же так? Как же так?"

- Ну вот, Коля, а ты расстраивался - хлопнул меня по плечу Стас.
Мой приятель Стас Домбровский учился в Бонче и уговорил меня снять с ним в складчину квартиру в Весёлом посёлке. Стас там жил, а мне давал ключи при необходимости интимных свиданий. К его счастью, ключи я брал очень редко.
- Я же говорил, что придёт! Знакомься, это Ося.
Передо мной стоял невзрачного вида паренёк в кепке из английского твида.
- Бродский – протянул он мне руку.
- Коля – буркнул я, отвлекаясь от моих половых угрызений.
-Принёс? - спросил я.
- Принёс, принёс.
Стас говорил, что Оська оттянул срок за тунеядство и светиться с ним на людях не хотелось. Сказывали, что он был на плохом счету в КГБ. А чекисты за такую дружбу могли и в Болгарию не выпустить в турпоездку.
- Покажи.
- Тише ты, "показатель"! Пойдём в метро.

   Мы спустились в метро и уже на эскалаторе Ося вынул из внутреннего кармана пальто толстенькую книжечку, умещавшуюся на его ладони.
- Сколько? - прохрипел я сиплым голосом.
От страха у меня пересохло горло. Менты часто хватали торгующих и волокли в отделение. Потом оформляли привод и сообщали на работу, для перевоспитания в коллективе. На одного торговца, даже уголовное дело завели. Но он книги спёр в библиотеке. Обычно сделки совершали, облокотившись о гранитный парапет моста или уходили подальше во дворы домов и прячась в парадных подъездах. Ленивцы шли в Дом книги и, попросив у продавщицы какую–нибудь книжку для отвода глаз, под шумок показывали и продавали товарищам свою.
Можно было зайти в пивной ресторан «Чайка» рядом в подвальчике и сев за столик, делать вид , что заказываем еду и выпивку. Там работала директором мать Серёжки Соловьёва и с пониманием относилась к нашему бизнесу. Но могла и выслужиться, "стукануть". Когда к пятидесятилетию большевистской революции открыли эту станцию метро, мы придумали хитрый способ торговать, спускаясь на эскалаторе. Это было более безопасно, но мандраж всё равно присутствовал.
- Как договаривались, двадцать пять. Стас сказал, что ты хочешь и так далее, и так далее...
Я не любил торговаться, особенно когда в руках держал давно желанную вещь. Вынув из кармана приготовленный четвертак и сунув его Бродскому, я поспешил перейти на эскалатор, поднимавшийся наверх, в суете забыв с ним попрощаться.
Открыть и посмотреть книгу было страшно. Вдруг менты заметят. А вдруг Оська меня обманул?! Всучил «куклу». Такое у нас бывало часто. Купишь книжечку Фридриха Ницше, убежишь в страхе, за углом разворачиваешь, а там Фридрих...Энгельс. В ментовку же не будешь жаловаться. Так книжечка разоблачителя кровососов потом и пылится на одной полке вместе с запрещёнными вольнодумцами Камю, Сартром и Кафкой.

Повернувшись к стене, дрожа от предвкушения, я всё-таки достал из кармана книгу. "ДОКТОР ЖИВАГО" - красовалась надпись на затёртой обложке. Тогда я не знал, что за эти буквы можно присесть в тюрьму лет на пять, и очень обрадовался. Хотелось тут же уютно устроиться на диване и углубиться в чтение обо всём, что уже сто раз переслушано от товарищей, о чём грезил под звуки вальса Мориса Жарра.

   Не в меру возбуждённый, я подошёл к дружкам и стал отрывками слушать речь Серёжи про то, как секс-символ большевизма - Шурочка Коллонтай совратила революционного матроса Павла Дыбенко и они занимались любовью в сполохах революционных зарниц. И как они с подружками Розой Люксембург и Кларой Цеткин сколотили при Кремле общество «За свободную любовь». Как демонстрации голых, но свободных женщин под кумачёвыми знамёнами ходили прямо по Невскому проспекту и Красной площади. Эта идея свободной любви быстро захватила с одинаковой силой все слои населения от поэта Маяковского с Лилей Брик до последней прачки Нюши с дворником Мустафой.

   Внезапно повисла тишина и все повернули свои головы в одну сторону. По Невскому проспекту в длинном чёрном пальто, полы которого распахиваясь, обнажали стройные ноги, шла красотка с гривой распущенных рыжих волос. Вперед, как ростр корабля, выступали её обворожительные груди, туго обтянутые шерстяной кофточкой. Даже в канун женского праздника для нарядных советских тружениц это было вызывающе. Она несла себя плавно и величаво, беспечно вглядываясь вдаль.
– Девушка! - дал «петуха» Серёжа.
Ответа, естественно, не последовало. Девушка знала себе цену. Тишина становилась зловещей. Никто не решался броситься за ней, оценивая свои возможности и опасаясь публичного "пролёта". Сделать такой шаг на виду у товарищей было равносильно прыжку с пятиэтажного дома. А девушка между тем удалялась, исчезая в толпе. И только копна её рыжих волос сияла пламенем на весеннем ветру, освещая серую стремнину невского потока городских "обивателей".

- Вперёд! Взять её! - больно ткнул мне в бок ключами Стас.
- А ты? - замямлил я в надежде, что кто-то рванёт за красоткой, а я смоюсь домой читать «Живаго». Так нет же. Все уставились на меня.
- У меня не прокатит - завершил Стас. Я ей по плечо.
- А Серёга? Он высокий.

  Серёга опустил голову, делая вид, что разглядывает свой журнал. Стая товарищей провокационно смотрела на меня. Все жадно ждали моего "облома". Я взял у Стаса ключ и бросился вдогонку.
Приблизившись к красотке, я замедлил шаг и стал обдумывать тактику нападения. Она плыла с той же вальяжностью и, казалось, ни на что не обращала внимания.
- Девушка - срываясь на крик, возопил я.
Мой крик больше был похож на зов раненного о помощи, чем на призыв озабоченного самца. Она даже не повела бровью, продолжая своё шествие среди толпы верноподданных прохожих.
- Девушка - пискнул я во второй раз. Как из под земли, среди плотных рядов праздно марширующих по Невскому граждан, вырос шумный хоровод цыганок и одна из них стала хватать меня за руку:
- Дай погадаю, красавец! Скажу что было, что будет. Позолоти ручку....
Пока я отмахивался от них, красотка скрылась в толпе. Я вздохнул с облегчением и нащупал в кармане «Доктора Живаго». Тихая радость, что цыганки не спёрли книгу, наполнила моё сердце. В голову лезли планы скорейшего возвращения домой, в свою тёплую уютную норку, где мягкий свет торшера даст мне подробно разглядеть историю любви Юрия Живаго и Лары.
А что же я завтра скажу товарищам? Ладно, навру что-нибудь. Я начал вертеть головой в поисках подходящего сюжета для своей завтрашней рассказки и обмер от ужаса. Прямо передо мной,  разглядывая витрину ювелирного магазина, стояла рыжеволосая красотка. Я чуть не сбил её с ног. Смахнув мину удивление с лица, я снова закричал нечеловеческим голосом
- Девушка!
- Она томно подняла свои веки и посмотрела на меня, как смотрят на упавшую грушу. Её молчание и долгий взгляд в пространство, заставили меня сделать следующий ход, за которым капканы, обычно, захлопываются:
- Пойдёмте, поужинаем! – ляпнул я с наигранной беспечностью .
Мы стояли на углу Невского проспекта и улицы Бродского, прямо у входа в самый дорогой в Питере ресторан гостиницы «Европейская».
- Пожалуй?! Очень хочется есть! – пропела она сладкозвучным контральто и решительно направилась к входу в "Европу".
Швейцар с галунами бросился ей навстречу, как родной брат. Я судорожно сунул руку в карман брюк, где грелась осиротевшая трёшка, и обрадовался, что её тоже не спёрли цыганки. Хотя погоды на предстоящем пиру она не делала, но всё равно приятно напоминала о моей недавней финансовой независимости. Книги здесь в уплату не принимали. Надежду оставляли сверкавшие на левом запястье швейцарские часы «Атлантик», которые я недавно купил за полтинник у метрдотеля этого ресторана - Паши. Бывал я тут довольно часто. Мы ходили сюда танцевать под диксиленд Колпашникова. Вот клёво! У него-то я и займу червончик на ужин с красоткой. Мысль о побеге домой тут же улетучилась и, откуда не возьмись, нахлынуло веселье и вера в успех!
     Красотка плавно извивалась перед зеркалом. Проворные гардеробщики, маявшиеся от безделья в этот неурочный час, крутились возле неё, угождая любой её прихоти. Мы поднялись по белой мраморной лестнице и вошли в пустой, полутёмный зал ресторана. Только жёлтый лунный свет витража «Похищение Европы» лукаво сулил нам праздник.

    Из-за угла лениво выполз метрдотель Паша и криво мне улыбнулся. Мои частые посещения этого заведения не сделали нас друзьями. От них Паше не было никакого «навара», а одна лишь головная боль. Танцевали мы много, а заказывали только чебуреки с «Боржоми», вместо которого втихаря наполняли стаканы принесённой водкой. Вот Паша нас и недолюбливал. Но деваться ему было некуда. Мы же были гражданами страны, строителями коммунизма, посетителями заведения общепита. А Паша - работник сферы обслуживания. И он, сжав свои пломбированные зубы, должен был организовать наш досуг.

    Красотка выбрала уютный столик в кабинете у правой стены и, устроившись в кресле, торопливо листала меню.
- А мы сегодня не работаем для посетителей. У нас банкет сотрудников ГУВД - напугал меня Паша.
- А где Саша Колпашников?
- Оркестр сегодня - выходной. Менты от танцев отказались.
- Эта новость для меня была пострашней, чем встреча с работниками Главного управления внутренних дел .
- Ну спасибо тебе, Паша!
- Не за что! Всегда к услугам посетителей! – съязвил Паша.
- А червончик до завтра не одолжишь?
- Нету - цинично наврал он, глядя мне прямо в глаза.
Паша был похож на витрину ювелирки, которая смотрит якутскими бриллиантами на нищих прохожих Невского проспекта.
- Можно идти, Паша?
- Идите, Коля! Так вот идите, идите и идите.
- Помогите, Паша, хотя бы девушке всё объяснить.
- Девушке я всё объясню. Это мой служебный долг.
Я пошёл и сел за столик. Красотка была не в меру весела.
- А как вас зовут? - оживилась она при моём появлении.
- Коля - сказал я правду. Настроения врать и выискивать какое-нибудь интригующее имя вроде Роланд у меня уже не было. - А вас? - поддержал я затухающий диалог.
- Марта.
- Как, как?- переспросил я.
- Марта! А что вы удивляетесь?! В России со времён Петра Великого много немцев живёт. И Екатерину, жену его, Мартой звали до крещения.
- Нет, я ничего. Просто я первый раз слышу.
- А сколько раз спрашивали?
- Семь!
- Не густо! Вас что, девушки не любят? - ударила она по больному. -А где вы работаете?
- Студент я, учусь в ЛИАПе.
- Фарцуете? - спросила она, мельком взглянув на мои часы.
- Немного. Только для себя. У меня папа - директор базы.
- Какой базы? - загорелись глаза у Марты.
- «Лентара».
- Да-а-а? А он может "достать"...

    В эту ответственную минуту оформления заказа на итальянские сапоги подошёл Паша и сказал, что к великому сожалению ресторан сегодня для одиночных посетителей не работает, но есть ещё зал на "Крыше". Марта изменилась в лице. Видимо очень хотела кушать. Но слово «Крыша» её напугало. Весна хоть и была ранней, но не настолько.

    Мы оделись в гардеробе и вышли на улицу. Марта шла молча, собираясь с мыслями. Было видно, как её «выбило из седла». Напротив гостиницы стояла шайка таксистов и смотрела на нас своими голодными зелёными глазками.
- А поедемте ко мне, Марта! – разыграл я экспромт. Родители на даче. Полный холодильник еды. Икра, крабы, сервелат! Шампанское! У меня много пластов и есть журнал «Плейбой»!
- Правда? - устало улыбнулась Марта.
- Почти - сказал я.
- Вы всё шутите, Коля. Я юмор люблю. Ну, тогда, поехали. - обречённо согласилась Марта.
- А это далеко?
- Да за углом!
Мы сели в такси и я тихо шепнул шофёру адрес квартиры на углу улиц Дыбенко и Коллонтай.

  Шофёр резво помчал по Невскому, оживлённо просвещая нас об истории революционных подвигов героев Павла Дыбенко и Александры Коллонтай. Марта не поняла откуда взялась эта тема, но слушала с неподдельным интересом. А я, давясь от смеха, думал, что Довлатов нашёл бы, что возразить шофёру и у них бы состоялся научный диспут «Свободная любовь в стране победившего социализма».
Но больше всего меня занимала мысль о том, чтобы хватило моей "трёхи" доехать до этого Весёлого посёлка на краю географии.

   После Охтинского моста фонари на дороге закончились. Стало темно и жутко. Марта опять заволновалась и принялась расспрашивать шофёра куда мы едем. Я морочил Марту глупыми вопросами, но услышав, что она учится на филфаке ЛГУ - заткнулся. Самые модные девушки Питера учились на филфаке и я частенько туда захаживал. Общие знакомые мне сегодня были не нужны. Водитель, как из рога изобилия, выворачивал леденящие разум, факты революционной борьбы этих двух героев, отвлекая нас от ужасов дороги. Из его сообщений мы узнали, что вспыльчивый матрос Паша Дыбенко убил из ревности множество революционных командиров, а Шурочка, застав его с другой бабой, усомнилась в теории свободной любви и настучала на Пашу товарищу Сталину. Вождь, имея на Шурочку свои виды, приказал "шлёпнуть" развратного Дыбенко. Когда на двадцатом съезде КПСС Никита Хрущёв отыгрался и заклеймил Сталина его же культом, Паша Дыбенко восстал в помрачённых умах строителей коммунизма революционным героем, как Феникс из пепла. А Шурочка Коллонтай тихо рыдала о нём в ранге советского посла в промозглой Швеции. Их память молодые комсомольские романтики решили увековечить в жилых кварталах новостроек Ленинграда.

   Наконец мы приехали. Кругом темнело поле и по-волчьи выл весенний ветер. Проспекты Дыбенко и Коллонтай только начинали обретать очертания улиц и ещё не отражали своими формами простоты отношений революционных влюблённых. На счётчике тускло высвечивался итог «свадебного путешествия" - 2 рубля 95 копеек.
- Ух ты! Ещё на чай "водиле" оставлю – с облегчением выдохнул я.

  Перепрыгнув две огромные лужи, мы вошли в парадное и втиснулись в лифт. Марта была не на шутку подавлена. Во мраке городских окраин её рыжая шевелюра перестала светиться, а экстравагантное пальто висело на спине больничным халатом. Её глаза пристально смотрели в одну точку. Бог знает о чём она думала? Лифт, как нож гильотины, медленно и надрывно урча, поднимался на седьмой этаж. Молчание становилось тягостным. Стараясь развеселить Марту я чуть было не спросил её о самочувствии? Казалось вот-вот тросы лифта лопнут и мы с облегчением грохнемся вниз.
   От предвкушения сладострастного соития руки у меня дрожали и ходили ходуном. Я с трудом вставил свой ключ в узкую скважину замка. Ключ изгибался, выскальзывал и ни за что не хотел проникать в узкое не знакомое отверстие. После долгих усилий и судорожных фрикций замок со скрипом открылся. Когда Марта вошла в дверь нашей сиротской однокомнатной квартиры, единственной мебелью в которой был пружинный матрац с плакатом обнажённой Брижит Бордо над ним, она поняла, что мышеловка захлопнулась.

  Я отыскал у Стаса в загашнике только бутылку Шампанского. Он всегда прятал от меня что-нибудь в авоське за окном. Искоса поглядывая на поникшую Марту, я включил проигрыватель. Марта с интересом разглядывала страницы из Плейбоя, расклеенные по стенам в тех местах, где обои были оторваны ураганом молодецких оргий. «Ол ю нид из лав, ол ю нид из лав» - дружно и настойчиво твердили на своём английском парни из БИТЛЗ непреложную истину. Все нуждаются в любви! Под растерянные междометия Марты я исчез в ванной комнате и, скинув одежду, встал под душ. Пусть сама выбирает себе приговор.

  Тёплые, ласковые струи воды вселяли надежду, что мои объятия покажутся ей меньшим кошмаром, чем поиски «мотора» в этой глуши и обратная дорога домой. Когда я появился перед ней полуголый, она гомерически захохотала... От неожиданности. Её рыжая грива рассыпалась по плечам манящим пледом. Я налил Шампанское в бокалы и тоже захохотал... От облегчения. Путь был трудным. Красотка прошлась по комнате, постояла возле двери, взглянула на обнажённую Брижиту, подняла бокал и с улыбкой Джоконды произнесла сладкозвучным контральто:
- С восьмой Мартой, Коля!
И распахнула… кофточку.




 Список литературы.


Содом и свободная любовь при большевизме.


Сегодня


Если говорить о Содоме, то печальное первенство построения оного принадлежит большевикам.


   В 1917 г. в Россию пришла новая «мораль». Ещё в 1911 г. Троцкий писал Ленину: «Несомненно, сексуальное угнетение есть главное средство порабощения человека. Пока существует такое угнетение, не может быть и речи о настоящей свободе. Семья, как буржуазный институт, полностью себя изжила. Надо подробнее говорить об этом рабочим…» «…И не только семья. Все запреты, касающиеся сексуальности, должны быть сняты… Нам есть чему поучиться у суфражисток: даже запрет на однополую любовь должен быть снят», - отвечал Владимир Ильич.

Уже 19 декабря 1917 г. выходят декреты Ленина «Об отмене брака» и «Об отмене наказания за гомосексуализм».
Идеологом «свободной любви» выступала Александра Коллонтай, одна из разработчиц «Кодекса о браке», с её знаменитой теорией, согласно которой вступить одной особи в интимные отношения с другой должно быть также просто, как выпить стакан воды. Семьи, согласно теории, отправлялись на свалку истории, а плоды «свободной любви» должны были воспитываться в спецприютах, не обременяя родителей.

Ратовала Коллонтай и за секспросвет в школах:

«Сексуальный просвет в школах должен начинаться с 12-13 лет. В противном случае мы все больше будем сталкиваться с такими эксцессами, как, например, ранняя беременность».

 Сказано – сделано. Издаются директивы о введении в школах означенного предмета. В Россию за недостатком своих «специалистов» съезжается 300 сексологов из-за границы. Книги и брошюры на сексуальную тему выходят миллионными тиражами. Проводятся семинары на такие темы, как: «Естественна ли сексуальность ребенка?» или «Как нам надлежит понимать и регулировать отношение детской сексуальности к труду?» В печати в начале 20-х идут дискуссии о том, что «раньше дети играли в Красную Армию, а теперь игры похуже, а именно – сексуальные».
19 декабря 1918 г. в Петрограде шествием лесбиянок отпраздновали годовщину декрета «Об отмене брака».


  Троцкий вспоминал, что на это известие Ленин радостно отреагировал: «Так держать, товарищи!». На этом же шествии несли плакаты «Долой стыд». Этот призыв окончательно вошел в широкий обиход в июне того же года, когда несколько сот представителей обоего пола прошлись по центру Петрограда совсем голыми. В 1924 г. в Москве появится целое общество «Долой стыд», члены которого в целях пропаганды красоты человеческого тела будут в чём мать родила ходить по улицам.

  Ещё более дикие вещи происходили в регионах, где спускаемые сверху директивы дополнялись на своё усмотрение. В Вологде, к примеру, претворяли в жизнь такие положения: «Каждая комсомолка, рабфаковка или другая учащаяся, которой поступило предложение от комсомольца или рабфаковца вступить в половые отношения, должна его выполнить. Иначе она не заслуживает звания пролетарской студентки». В Рязанской губернии власти в 1918 г. издали декрет «О национализации женщин», а в Тамбовской в 19-м – «О распределении женщин». Декреты «О социализации женщин» были выпущены в Кронштадте, Пулкове, Луге, Владимире, Саратове… О том, что выходило из этого на практике, даёт представление следственное дело по городу Екатеринодар.

  Здесь большевики весной 1918 г. издали декрет, напечатанный в «Известиях» Совета и расклеенный на столбах, согласно коему девицы в возрасте от 16 до 25 лет подлежали «социализации». Желающим воспользоваться этим декретом надлежало обращаться в подлежащие революционные учреждения. «Мандаты» на «социализацию» с печатью штаба «революционных войск Северо-кавказской советской республики» выдавал комиссар по внутренним делам Бронштейн и его подручные.
На основании таких мандатов красноармейцами было схвачено больше 60 девиц - главным образом из буржуазии и учениц местных учебных заведений. Некоторые из них были схвачены во время устроенной красноармейцами в городском саду облавы, причем четыре из них подверглись изнасилованию там же. Другие были отведены в числе около 25 душ во дворец войскового атамана к Бронштейну, а остальные в «Старокоммерческую» гостиницу и в гостиницу «Бристоль» к матросам, где они и подверглись изнасилованию. Некоторые из арестованных были засим освобождены, как, например, девушка, изнасилованная начальником большевистской уголовно-розыскной милиции Прокофьевым, другие же были уведены уходившими отрядами красноармейцев, и судьба их осталась невыясненной. Наконец, некоторые после различного рода жестоких истязаний были убиты и выброшены в реки Кубань и Карасунь. Так, ученица 5-го класса одной из екатеринодарских гимназий подвергалась изнасилованию в течение двенадцати суток целой группой красноармейцев, затем большевики подвязали ее к дереву и жгли огнем и, наконец, расстреляли.


  Обычным явлением на заре советской власти стали комсомольские коммуны. На добровольной основе в такой «семье» обычно проживало порядка дюжины обоего пола. Образцовой считалась трудовая коммуна ГПУ для беспризорных в Болшево, созданная в 1924 г. по личному распоряжению «благодетеля» беспризорников Дзержинского. В ней насчитывалось около 1 тысячи малолетних преступников от 12 до 18 лет, из них примерно 300 – девочки. Воспитателями коммуны приветствовались «совместные сексуальные опыты», девочки и мальчики проживали в общих казармах. В одном из отчетов об этой коммуне писалось: «Половое общение развивается в совершенно новых условиях. Коллектив так усложняет отношения индивида с другими людьми, что оказывается невозможным застраховаться от смены партнера или от начала новых отношений. Вместе с тем совместная жизнь отвлекает воспитанников от противоправных поступков и дурных настроений».
Дестабилизация традиционной семьи и увеличение разводов способствовали сокращению рождаемости. Если в 1913-м в России на 1000 браков зарегистрировано 0,15 разводов, то в 1926-м в Москве на ту же 1000 браков приходилось 477 разводов.

Раскрепощение нравов зашло так далеко, что вызывало удивление уже по всему миру. Например, писатель Герберт Уэллс, посетивший в это время Москву, позже удивлялся, «как просто обстояло дело с сексом в стране победившего социализма, излишне просто».

Надо заметить, что «просто» дело стало обстоять не только с сексом, но и со многими другими вещами. Из людских душ напрочь уходил стыд, вчерашний человек всё более сходил к уровню скота, и это – поощрялось. Характерная зарисовка из быта Москвы 1927 года: некий гражданин справляет нужду посреди улицы. «Нехорошо, гражданин, это посреди улицы так-то делать, ведь кругом народ, барышни ходят», - замечает ему дворник. «Я член профсоюза и везде право имею!» - следует гордый ответ…

Само собой, на таком фоне, как на дрожжах, росла проституция. Проститутки в отличие от «лишенцев» и «врагов народа» были у власти на куда более хорошем счету. «По советским законам, - говорил наркомздрав Семашко, - милиция обязана соблюдать правила вежливости и корректности по отношению к проституткам и не допускать грубого с ними обращения – не потому, что мы им симпатизируем, а потому, что видим в них жертв отрицательных сторон быта и социальных условий. Кто виноват в проституции? Виноват спрос!»

Характерный эпизод, связанный с «выборами», назначенными в Бессарабии после установления в ней в 1940 г. Советской власти, приводит в своих воспоминаниях Евфросиния Керсновская: «Мне дали несколько разноцветных бумажек, кажется три или четыре. Я зашла в кабину и стала там их просматривать. Кто, кого, что и где должен представлять, было мне абсолютно не ясно. Поняла лишь, кто были депутаты.

Андрей Андреевич Андреев... Второго теперь уже не вспомню: тоже что-то незнакомое. Но третья кандидатура... О, эту я знала! Верней, о ней знала.

Мария Яворская... Да это же Маруська Яворская! Профессиональная проститутка - одна из тех, кто по вторникам приходила к городскому врачу Елене Петровне Бивол на медосмотр! Если во вторник утром мне случалось заходить к ветеринарному врачу Василию Петровичу Бивол, мужу Елены Петровны, то я видела этих ночных фей: они сидели на перилах террасы и обращали на себя внимание бесстыдной непринужденностью поз, накрашенными лицами, громким смехом и бесцеремонными шутками, которыми они обменивались с солдатами-пограничниками из находившейся по соседству казармы.
И это мой депутат?!»

В столице и других городах множились притоны и группы развратников, собиравшихся для совместного проведения досуга. Борис Пильняк писал в повести «Иван Москва»: «…В притонах Цветного бульвара, Страстной площади, Тверских-Ямских, Смоленского рынка, Серпуховской, Таганки, Сокольников, Петровского парка – или просто в притонах на тайных квартирах, в китайских прачечных, в цыганских чайных – собирались люди, чтобы пить алкоголь, курить анашу и опий, нюхать эфир и кокаин, коллективно впрыскивать себе морфий и совокупляться… Мужчины в обществах «Черта в ступе», или «Чёртовой дюжины», членские взносы вносили – женщинами, где в коврах, вине и скверных цветишках женщины должны быть голыми».


Члены общества «Кабуки», созданного в столице профсоюзными чиновниками из Союза строителей в пивной «Тетя», написали устав, основные положения которого гласили: «Общество создается на платформе общего пьянства и свободной любви… Члены общества оказывают… содействие друг другу в передаче из рук в руки женщин. Членами являются только лица, имеющие в этом отношении боевой стаж».
В Астрахани руководящие товарищи организовали постоянно действующее место встреч в квартире большевички Алексеевой. В течение шести лет на квартире Алексеевой систематически устраивались безобразные пьяные оргии, в которых участвовало около 45 членов партии, в большинстве ответственных работников.

В одном из уголовных дел 1933 г. встречаются показания о гомосексуальном притоне: «В притоне на стенах рядом с Лениным и Сталиным, - сообщает очевидец, - висел портрет бывшей царицы, порнографические открытки. Вывешивался плакат, регламентирующий программу разврата: «До 12 часов ночи выпивка в таверне, затем сладострастное удовлетворение своих желаний. Хозяину будут принадлежать двое по выбору». После выпивки, возбуждающих танцев и «цыганщины», которую исполнял «Вася-стекольщица», определяются пары и группы…»

Стоит ли удивляться, что последствиями подобных нравов становились чудовищные преступления, подробными описаниями которых изобиловала тогдашняя пресса? Тут мы встретим и мужа, который, чтобы уйти к любовнице, не деля жилплощадь, убил и расчленил жену и тёщу; и растлителя, который, узнав о беременности совращённой им девушки, заманил её в лес и удушил, предварительно выколов глаза; и юного пионера Вольдемара Лидина, насмотревшегося фильмов про гангстеров и, решив последовать их примеру, начавшего с того, что убил и ограбил собственную мать; и мачеху, изрубившую падчерицу на мелкие кусочки и спустившую их в унитаз… Прочтём и о нередких изнасилованиях, совершаемых представителями милиции, пользовавшимися своим служебным положением, и ещё о многих и многих преступлениях подобного рода.

В связи с ростом беспорядочных связей в СССР ребром встаёт вопрос о контрацепции. Производство презервативов возрастает в несколько раз по сравнению с дореволюционным уровнем. Множество шарлатанов от науки моделируют новые контрацептивы, искусственное осеменение женщин, таблетки для повышения потенции. При Мосздраве организована специальная комиссия по изучению противозачаточных средств. Академик Павлов проводит опыты на собаках по стерилизации, надеясь в будущем перенести их результаты на советских людей.
18 ноября 1920 г. с согласия и одобрения Ленина наркомат здравоохранения и наркомат юстиции первыми в современном мире легализовали аборты. Аборты приветствовались, т.к. они «освобождают женщину». В результате их число стало расти угрожающими темпами. Если до Октябрьской революции абортов почти не было, то в 1926 г. в Москве они составили 46% относительно общего количества живорожденных, в Ленинграде - 42%. К 1934 г. в Москве на 1 родившегося стало приходиться 3 аборта.

Нравственный распад и, как следствие, эпидемия венерических заболеваний, приняли, наконец, формы столь угрожающие, что власти были вынуждены пойти на попятную. Доведённому до скотского уровня человеку решено было объяснить самые примитивные нормы гигиены и социальной жизни. Одна за другой выходят статьи и книги «экспертов»: «О любви» Смидовича, «Половой вопрос» Губельмана-Ярославского, «Половой вопрос» Залкинда, «Биологическая трагедия женщины» Немиловой, «Половые извращения» Василевского, «Против алиментной эпидемии, или На алименты надейся, а сама не плошай» Семашко и другие.

Следствием начавшейся борьбы за введение «свободной любви» в рамки социалистического порядка стали запрет на аборты и педерастию, а также многочисленные уголовные дела.

Начав борьбу за «нравственность», партийные начальники, между тем, нисколько не собирались менять собственных… привычек. Входившая в семейный круг Сталина Мария Сванидзе писала в дневнике 28 июня 1935 г. о главном хозяйственнике Кремля секретаре ЦИК Енукидзе: «Будучи сам развратен и сластолюбив, он смрадил все вокруг себя: ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом.

Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и наконец докатился до девочек в 9–11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально».

Не менее впечатляет моральный облик руководителей ОГПУ-НКВД. Известно, что при аресте Генриха Ягоды у него были найдена коллекция порнографических открыток и фаллоиммитатор. «Трофеи» перекочевали к гомосексуалисту Николаю Ивановичу Ежову, показания коего о своих многочисленных подвигах на ниве однополой любви составляют немалую часть его дела, а по аресте последнего – к растлителю и насильнику Лаврентию Берии…


Огромную роль в растлении народа играли лагеря, через которые прошли миллионы и миллионы советских людей, и вся система которых была нацелена на одно – уничтожение человека в человеке, уничтожение достоинства, стыда, совести…

Евфросиния Керсновская вспоминала, что одно из самых жутких впечатлений за время её почти двадцатилетней одиссеи по самым страшным ссылкам и лагерям были т.н. «малолетки»: «Прежде всего, я присмотрелась к малолеткам. Их наряды, их завивки перманент, обесцвеченные перекисью, их крашеные губы, подведенные глаза и выщипанные брови не гармонировали с еще детскими чертами лица и детской фигурой, зато вполне гармонировали с неизменной папиросой, хрипловатым голосом и манерами, свойственными проституткам низшего пошиба. Даже теперь, лежа на верхних нарах и наблюдая за поведением и жестами этих малолеток, я не понимала пантомимы отдельных парочек. Зато слышала их разговоры. Если их сквернословие вызывало у меня отвращение, то цинизм этих детей привел меня в ужас! Откуда, Боже мой, берутся эти развращенные, испорченные до мозга костей дети?»

А ещё дети рождались в лагерях… И к ним система была не менее беспощадна, чем к их родителям. Сразу после родов ребенка забирали от матери в детский дом. Кое-где из-за экономии средств на детское питание, матерям, как их называли в лагерях, «мамкам» давали возможность кормить свое дитя пять раз в сутки. При этом без выполнения стопроцентной нормы на работах женщин к кормлению не допускали. По достижении годовалого возраста матери больше не могли посещать детей. Часто их отправляли в другие лагеря. «Теоретически, отбыв срок, они имели право забрать своих детей, - вспоминала Керсновская, ставшая крестной матерью сына внучки легендарного адмирала Невельского, решившейся на подвиг рождения ребёнка в лагере и разлучённой с ним даже без предупреждения. - На практике же матери не хотели брать ребенка, не имея уверенности, что это их ребенок. Несчастные дети! Несчастные и матери. У одних отняли прошлое, у других - будущее. У всех - человеческие права...»

Зато уголовники чувствовали себя в пролетарском государстве хозяевами жизни. В системе ГУЛАГ существовало разделение зэков на социально-близких и социально-чуждых. Чуждыми оказывались классовые враги: «кулаки», священство, дворяне и т.д. – политические. Уголовники же, происходившие из «пролетариев», попадали в категорию социально-близких, что позволяло им пользоваться неизменными преференциями перед политическими, лишёнными всяческих прав. Уголовников в ГУЛАГе ставили не только бригадирами, но и заведующими культурно-просветительскими частями. Об их перевоспитании на «великих стройках» восторженно трубили, воспевая их и, конечно, самих «воспитателей» бесстыжие деятели советского псевдоискусства. Памятником этого служит книга «Беломоро-балтийский канал», написанная Горьким в соавторстве с другими «литераторами».

Социально-близки уголовники оказались власти с первых дней революции, когда Временное правительство выпустило их из тюрем, отдав им на разграбление всю Россию. Ещё ближе оказались они власти большевистской, делавшей ставку на шваль, как декларировал Ленин. Уголовники сделались властью и стали составлять законы под себя. В итоге, если политические получали сроки по 10-25 лет, если за кражу у государства (приравниваемую к политике) давалось в среднем по 15 лет, то за кражу у частного лица (в том числе, грабёж квартир) преступник мог отделаться всего лишь годом заключения. Проводимые большевистской властью регулярные амнистии касались исключительно уголовников, для политических снисхождения не было. Эту уголовно-политическую систему совершенно точно определил Иван Ильин: «Революция есть узаконение уголовщины и политизация криминальной стихии».

Последней каплей духовно-нравственного разложения народа была реализация в масштабах целой страны рецепта Петра Верховенского о спайке своей «пятёрки» кровью невинно убитого Шатова. Сколько малых и больших собраний, сколько митингов и массовых демонстраций проходило в Советской стране под лозунгами «уничтожить», «раздавить», «расстрелять» - «врагов», «вредителей», «шпионов», «кулаков», «попов», «агентов»… «Да здравствует ОГПУ!» «Никакой пощады врагам!» «Ату! Ату!» - эту команду вложили в умы и рты, да так, что повторяющие её чувствовали себя вершителями судеб «предателей», как зрители Колизея, опускавшие и поднимавшие пальцы.

Донос стал нормой жизни, используемый расчеловеченными людьми для самых примитивных целей – как, например, сведение личных счётов или приобретения комнаты соседа в коммуналке.

И ещё добивали семьи – вынуждая жён отрекаться от мужей, мужей от жён, детей от родителей, чтобы не оказаться в «членах семьи врага народа», не перечеркнуть своё будущее, не погибнуть самим. Культивируя примеры предателей и доносчиков типа Павлика Морозова. Разрывая без пощады родственные узы, сея недоверие даже между членами одной семьи, растаптывая самое святое…


 
 


© Copyright: Николай Ник Ващилин, 2010
Свидетельство о публикации №210092201474

 

Часть 3




Предатель  СССР - Иосиф Бродский


  Пару дней тому назад я посмотрел новый фильм об Иосифе Бродском режиссёра Александра Стефановича - " Иосиф Бродский. Часть речи "  и решил добавить несколько строк к моему рассказу о встречах с Бродским  в 1960-х на улицах родного нам Питера.Я смотрел все фильмы о Бродском и понял, что ни в одном нет точного понимания причин его отъезда из СССР. Попытаюсь восполнить этот пробел в двух словах.
   Атмосфера советской законности в СССР в 1960-х и в 1970-х  была определена противостоянием двух систем : капиталистической /западной/ и социалистической /восточной/. И в это трудное для коммунистов время подняли голову те слои совесткого общества, которым больше нравился капитализм. Советские евреи табуном запросились в Землю Обетованную. Многих стали выпускать в Израиль. Многие сорачивали в Германию и США. Естественно  они вывозили не только секреты оборонной промышленности, но многие социальные секреты ,которые помогали противникам СССР  воевать против советского народа / хотя бы готовить шпионов, котрые не будут возмущаться отсутсвие пепифакса вобщественном туалете москвы,Питера или ..Краснодара.
  В тот  день ,когда на вечеринке у меня в гостях собрались знакомые мне евреи с Ленфильма - Аранович и  Авербах , Иосиф Бродский притащил двух американских студенток из ЛГУ , на одной из которых задумал жениться и выехать с ней за рубеж. Вовсе не шуточной была паника моей соседки Зинаиды Ивановны с дочерью Таней и их гостем, студентом ЛГУ Виктором Правдюком. В СССР царила повальная облава на евреев, собиравшихся предать Родину и покинуть пределы СССР. Выезжавшие евреи оставляли свои квартиры и мебель,не имели права вывезти лишний комплект постельного белья. Находились в то время пацаны , вроде моих одноклубников Аркаши Ротенберга , подружившегося с самбистом Сергеем Суслиным в спортроте СКА /спортивный клуб армии/ , которые под руководством  старшего тренера ЛОС ДСО ТРУД Леонида Ионовича Усвяцва по наводке грабили отъезжавших евреев и в 1983 году были пойманы и осуждены. Наш одноклубник по ТРУДу самбист Володя Путин уже учился в ЛГУ имени А.А.Жданова и,наверное, с восторгом выполнял просьбы работников КГБ по слежке за иностранными студентами их контактах с советскими гражданами / в особености с евреями/.
  В одном из фильмов о Бродском промелькнула эта бывшая студентка ЛГУ Кэрол Аншютц ,подружка Иосифа Бродского  в те времена в 1971 , и с сожалением рассказывала как  органы КГБ помешали их с Иосифом бракосочетанию в мае 1972 года ....
  Поэтому совершенно понятно , что компетентные органы сделали предложение Иосифу Бродскому о выезде их СССР,от которого он не смог отказаться...Наверняка на его счету к тому времени была и валюта и запрещённые книжки, что грозило ему реальным тюремным сроком. Один наш общий знакомый Эдик Мазур ролучил тогда 8 лет тюрьмы согласно статье № 88 УК СССР за покупку у фарцовщика 300 долларов США  для покупки флейты...Ну,Гамлет, да и только...

  Но пострашнее валюты была статья 58 с десятью подпунктами о видах шпионажа в пользу противника. По такой 58 статье был осуждён актёр Георгий Жжёнов, его брат и многие советские граждане, которые ,как Жжёнов , просто поболтали  по приятелски с иностранным туристом в вагоне экспресса "Красная стрела" или в залах Эрмитажа.
  Думаю, что именно такой статус не позволил таким гуманным работникам УКГБ СССР по Ленинграду и области , как старший лейтенант Владимир Путин , выпускать в гости к сыну в США родитеей Иосифа Бродского до самой их смерти в 1984 году, а за такое рвение в работе быть награждённым командировкой в Дрезден /тогда ГДР/ сроком на пять лет. Тогда среди служивых это называлось "валютным курортом" по сравнению с отжиманием  фактов в доносах от информаторов на конспиративной квартире № 1 ,    что в доме № 5 на пощади Искусств и углу улицы Бродского в Ленинграде.




Бесплатное приложение от Е.Рейна , который спас компанию  питерских  интелегенов  от Оси Бродского, постоянно читающего им насильно  свои стишки...

Одиночество.



Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклонятся данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.



1959 г.

Сбежать из СССР: что Савелий Крамаров написал в письме президенту США Рональду Рейгану, чтобы уехать в Америку
Сегодня
Кадр из фильма «Джентльмены удачи»
Звезда фильмов «Джентльмены удачи» и «Иван Васильевич меняет профессию» Савелий Крамаров переехал из СССР в США в 1981 году. Сделать это актеру помог 40-й президент Соединенных Штатов Рональд Рейган.

Крамарову перестали предлагать работу в конце 1970-х годов, поскольку его дядя эмигрировал в Израиль. Из-за трудностей с карьерой актер сам попытался переехать в эту страну, но его отказались выпускать из СССР.

Артист оказался в сложной ситуации — работать на родине ему не давали, но и уехать он не мог. Тогда Крамаров написал письмо Рейгану и рассказал о своей непростой судьбе.

Актер отметил, что советские зрители знают его и смеются над его героями. Однако самому ему не до смеха, писал артист.

«И хотя хлеб у нас с вами разный и питаемся мы по-разному, но мы оба любим творчество и не можем жить без него. Поэтому помогите мне обрести в вашей великой стране возможность работать по специальности», — просил Рейгана Крамаров.
Письмо несколько раз зачитали в эфире радиостанции «Голос Америки»;; (признана в России СМИ-иноагентом). После этого актеру разрешили выехать из СССР.

Артист покинул Советский Союз 31 октября 1981 года и перебрался за океан. За рубежом он снялся в нескольких фильмах, например, в драме «Москва на Гудзоне» и в «Красной жаре». На родину Крамаров приезжал лишь дважды и только после распада Советского Союза.