Голубые горы

(Остров Новая Сибирь.Утёс Деревянных Гор.Фотография автора.)



     Дико завывая, бочка падала с неба, а затем с каким-то залихватским свистом врезалась в землю, несколько раз подпрыгнула и покатилась по склону оврага вниз. Перед этим из зависшей над землёй плотной свинцовой облачности вывалился красно-белый самолёт ледовой разведки и на бреющем полёте пронёсся над крышей нашего временного жилища. Мощная звуковая волна от двигателей самолёта ударила в стену дома, стоящего на берегу Благовещенского пролива, вызвав дрожь в уже ослабевших от времени ветхих стенах.

     И сразу в памяти возник рассказ отца – врача-хирурга – о жутком вое, с которым немецкие самолёты пикировали на отступающую по лесным дорогам Белоруссии на восток колону его медсанбата. Времени хватало только на то, чтобы выпрыгнуть из кабины санитарной полуторки на дорогу и вжаться в землю рядом с колесом автомобиля. Лежать и ощущать всем телом, как трясётся от взрывов бомб земля, слышать, как осколки со свистом впиваются в колесо машины над твоей головой. И в этот момент, как он говорил, было очень страшно. И ещё очень страшно и тяжело было видеть, как бросившиеся с дороги в придорожный лес врачи и медицинские сёстры батальона исчезали в разрывах падающих с неба бомб. Я, признаться честно, не любил слушать рассказы отца о войне. Натура в детстве у меня была очень ранимая и чувствительная. И когда отец рассказывал, что представлял собой плац, на котором был построен их полк, только что вышедший с большими потерями из немецкого окружения, после того, как из сплошной облачности, закрывавшей небо, в тот день внезапно появились немецкие самолёты и сбросили на него бомбы, то я просто физически ощущал, что и я лежу израненный осколками там на этом плацу рядом с истекающими кровью моими однополчанами. В рассказах отца – майора, командира медсанбата, встретившего победу под Прагой и вернувшегося домой инвалидом, было столько страданий и боли, что мне, с моей впечатлительной натурой, было тогда тяжело всё это слушать.

     А когда  самолёт с ярко окрашенными снизу в красный цвет крыльями   пронёсся над чёрными обугленными останками сгоревшего здания  дизельной, давно уже закрытой полярной станции, то эта картина вызвала у меня цепочку воспоминаний, которая мигом перебросила меня в Белоруссию, где прошли моё детство и юность.

     Я с братом Валерой иду по заросшему высоким густым бурьяном старому деревенскому полю. Лиса, поднятая собаками, уже далеко увела за собой тройку наших русских гончих и их захлёбывающиеся от азарта погони голоса уже с трудом  пробивались через плотную стену вековых сосен и елей, окружавших это поле. К краю поля прилепилась давно заброшенная лесная дорога, на которой уже проросли стройные тонкие берёзки и которая вывела нас в лесную деревню. Вернее, в то, что осталось от деревни. По обочинам дороги стояли чёрные пирамиды на месте сгоревших домов. В небо устремлялись высокие закопченные кирпичные трубы деревенских печей, заваленные обугленными останками сгоревших стропил.

     Эти мрачные траурные памятники людской беде и заросшие сорняками подворья и улицы производили тяжёлое угнетающее впечатление. Но тяжелее всего было смотреть на место ужасной гибели жителей этой лесной деревни. Зажатые прямоугольником фундамента из потрескавшихся в огне каменных валунов, стояли порядка семидесяти крестов. Кресты большие и маленькие – детские – стояли практически вплотную друг к другу. И когда ты видишь, что маленьких крестов половина и, может быть, даже больше, то тебе становится от этого не по себе. И на миг я представил, что я тоже заперт в этом сарае в плотной толпе своих родных и близких мне людей, в атмосфере ужаса и ожидания непоправимого. Вспыхивает сухая соломенная крыша и от страшной жары сначала загораются  волосы на голове и страшный огненный испепеляющий вихрь обрушивается на меня.

     Больше там я не был. Думаю, сейчас это место привели в порядок. И, наверное, появился там строгий гранитный обелиск в память о сожжённых заживо жителях этой лесной белорусской деревни. Но я точно знаю, что тот лес больших и маленьких крестов, устремлённый в небо, куда из страшного огня улетели их души, выросший на том месте, где они тесно стояли, прижавшись друг к другу до последней минуты своей жизни, произвёл на меня тогда намного более сильное впечатление, точнее, потрясение, чем, наверное, любой памятник, возведенный на этом месте сейчас.

     Этой весной наше гидрографическое судно «Эдуард Толль» стояло на ремонте в доке английского порта Ньюкасл. Там мы и встретили 9 мая. По случаю праздника был устроен большой праздничный обед, на который мы пригласили менеджеров и инженеров фирмы, проводившей ремонтные работы на нашем судне. И когда после традиционных тостов по случаю праздника растаяла немного натянутая официальная атмосфера праздничного застолья, я, находившийся тогда на борту судна в должности первого помощника капитана, задал вопрос сидевшему рядом со мной менеджеру фирмы, с которым мы заключили договор на ремонтные работы. Я спросил: «А что для вас и вашей семьи значит прошедшая  война?» На что он мне ответил, что вообще для них это далёкая война и они её уже почти не вспоминают. И больше поразило меня не то, что он сказал, а то, каким лёгким и небрежным тоном это было произнесено. Было совершенно ясно видно, что тема войны ему не интересна и не заслуживает его  особого внимания. Меня тогда это сильно задело. Но потом я подумал, что, наверное, его семью эта война не очень затронула и они без потерь и,  наверное, спокойно прожили это тяжёлое для нашей страны время.

     И сразу услужливая память воспроизвела в моёй голове картину одного дня в  в маленьком городке Белоруссии. Это тоже был день 9 мая. И когда после тостов, поднятых за победу и за тех, кто не дожил до этого дня, воспоминаний и слёз по погибшим родным и близким людям, после задушевных песен военного времени наши гости уже начали расходиться, я задал маме вопрос. Она в двадцать лет встретила войну операционной медицинской сестрой в составе военного госпиталя, расположенного в районе Белостока, практически на  границе с Польшей. А затем в составе усиленного медицинского отряда, сформированного только из врачей хирургов и операционных медсестёр, побывала на многих горячих участках той войны. Их отряд перебрасывался в места планируемых больших наступлений и тяжёлых боёв, которые, как правило, сопровождались большими человеческими потерями. В дни таких наступлений они без сна и отдыха, сутками напролёт оказывали помощь, как говорят медики, «обрабатывали» тысячи раненых, которые могли погибнуть без своевременно оказанной помощи только от потери крови. Она даже засмеялась, когда рассказывала, как от недосыпания и усталости они валилась на пол. "Cтоило только прислониться к стене, как ты мгновенно, сразу  засыпаешь и затем, как подкошенный, падаешь.". Как  подымалась, умывалась холодной водой и опять шла перевязывать раненых и стоять на операциях, которым, казалось, не было ни конца, ни края, как и потоку раненых. Её рассказы о войне рисовали в моём воображении тяжёлую и трагическую картину людских страданий, написанную в основном в красных тонах. Тонах цвета человеческой крови.

     Так вот, тогда я спросил мать, сколько всего наших близких родственников погибло в эту войну. Она начала этот скорбный список со своих родных братьев Василия, без вести пропавшего под Ржевом, и Сергея, погибшего под Берлином за считанные дни до победы. Для каждого погибшего в этом списке она находила тёплые слова и когда она дошла до дядьки Кондрата, ушедшего на войну и погибшего там вместе со своими тремя сыновьями, она горько заплакала и сказала: «Извини, сынок, у меня нет больше сил считать. Сердце разрывается, как начинаю вспоминать, какими они все были добрыми и хорошими людьми.». Я тогда сказал: «Ладно, мама, не расстраивайся. Хватит. Не будем дальше считать.». А сейчас я иногда думаю – а что, если бы мать не заплакала и продолжила этот печальный счёт, то сколько же всего моих родственников оказалось бы в этом списке? А ведь это были родственники только по материнской линии. Слёзы мамы прервали тогда этот счёт на числе тридцать восемь. Вот, наверное, в этом всём и есть разница в восприятии войны и её оценке между мной и менеджером той английской фирмы.

     Война и остров Новая Сибирь – вещи, наверное, совершенно не совместимые. Хотя как сказать. Прошлым летом американский самолёт-разведчик засёк севернее острова Новая Сибирь в районе острова Беннетта выброс пара и дыма. Американцы связали этот выброс с испытанием русскими в этом районе ядерного оружия. И чтобы выяснить истинную природу этого явления, пришлось срочно посылать туда наше гидрографическое судно. Учёные, находившиеся на борту корабля, установили, что выброс пара и дыма был связан с вулканической деятельностью в этом  районе Арктики. Так что всё в этом мире так или иначе связано между собой.

     В этом году мы высадились на остров Новая Сибирь в начале августа, что вообще-то уже довольно поздно для этих мест. Но нелётная погода, долго стоявшая в этом районе, поломала наши планы. Полёт вертолёта прошёл штатно, без происшествий. Взлёт из аэропорта Тикси. Первая посадка на радиомаяке Усть-Яна в районе Нижнеянска. Затем посадки для проведения работ на маячном и навигационном оборудовании на мысе Святой нос и дальше, по цепочке, мыс Шалаурова на острове Большой Ляховский, перелёт и посадка на острове Малый Ляховский. Следующая посадка на мысе Медвежий острова Котельный. Заодно по пути сбросили почту на полярную станцию Санникова на том же острове и затем посадка на нашей самой удалённой полярной станции – Земля Бунге. Короткий отдых и последний взлёт и посадка в этот день на взлётную полосу, расположенную на низкой, унылой, окружённой морем косе аэропорта Темп на острова Котельный и ночёвка в этом аэропорту.

     И вот уже утром под нами проплывает остров Котельный со своими необычными веерообразными выходами пород кремово-коричневого цвета. Они сменяются безжизненными мрачными песками –  Земли Бунге. Впереди наплывает на вертолёт полоса льда оттенков светло синего мрамора. Это залив Геденштрома – граница между Землёй Бунге и полуостровом Фадеевский. И вот уже внизу под брюхом вертолёта проносится полуостров Фадеевский со своей живописной, бугорчатой, явно ледникового происхождения поверхностью. С вьющимися по ней живыми тёмными лентами, сшитыми из спин пасущихся здесь оленей. Наконец вертолёт над закованным льдом Благовещенским проливом и посадка на берегу пролива уже на острове Новая Сибирь.
     Сегодня на календаре август месяц. 103 года тому назад в августе 1881 года сюда, к острову Новая Сибирь, в Благовещенский пролив после длительного и опасного перехода по льдам и последующего плавания на шлюпках пробился отряд лейтенанта Де-Лонга. Я так подробно описал обычный наш рабочий маршрут, который мы преодолели до берега пролива всего за полтора дня, для того, чтобы сравнить возможности сегодняшнего дня и тех далёких времён, предъявлявших неизмеримо более высокие требования к участникам этих северных экспедиций. Так вот, они практически такое же расстояние от острова Новая Сибирь преодолели за 21 день и только 18 сентября 1881 года его отряд высадился на сушу в центральной части дельты Лены. Там и была поставлена последняя трагическая точка этого невероятно трудного перехода, начавшегося  11 июня 1881 года после того как судно под командованием лейтенанта Де-Лонга «Жаннетта» было раздавлено льдами и затонуло севернее острова Новая Сибирь. Из 32 членов экипажа судна перенесли это плавание и очень тяжёлый переход на материк только 13 человек.

     Я стоял на берегу Благовещенского пролива, смотрел на нагромождения торосов и с трудом представлял, как можно было тащить через эти горы льда два катера и китобойный вельбот, поставленные на полозья и сани с грузом по 500-600 кг весом, когда после гибели судна экипаж оказался на дрейфующем льду. Они тащили на себе этот невероятный груз и практически прорубались через эти нагромождения льда, и я с восхищением думал об этих отважных людях, обладавших необычайно стойким и сильным характером. Если удавалось за сутки пройти порядка 10 км, это считалось большой удачей. А впереди у них было ещё более 1000 км смертельно опасной дороги по льду и воде.

     Сегодня на дворе уже сентябрь. Белый плотный снежный покров укрыл остров Новая Сибирь. Наступила северная зима с её суровыми морозами и ураганными ветрами. А мы, похоже, прочно застряли на острове. Последние недели над островом стояла сплошная облачность и надежды на вертолёт практически не было. Благовещенский пролив был плотно забит тяжёлыми льдами и не только наше гидрографическое судно не могло близко подойти к острову, но даже ледоколу, работающему в этом районе, ледовые поля, блокирующие остров, были не по зубам. И, как следствие этого, возникли и проблемы с продовольствием. Оно у нас уже практически закончилось. Осталась пачка вермишели и немного мяса от добытого мною в первый день высадки на острове оленя. Надо сказать, что одной из первейших моих задач как охотника при высадках была добыча оленя. Работы по установке мачт и антенного поля радиомаяка на морозе и пронизывающем северном ветре отнимали очень много сил и требовали большой затраты физической энергии. Поэтому надо было хорошо питаться и никакие консервы не могли в этом случае сравниться со свежим  мясом оленя. И надо было добывать оленя в первые дни, сразу после высадки, пока мы не начали работать и олени, напуганные  шумом, не ушли далеко в тундру. В тот день практически сразу после посадки вертолёта единственный выстрел решил проблему с продовольствием. Я вообще неплохо стреляю из карабина, но выстрел по бегущему оленю на расстоянии больше семисот метров – это, конечно, большая удача и если честно сказать, в большей степени это чистая случайность. Но я, конечно, скромно об этом обстоятельстве тогда умолчал. В результате мой рейтинг  охотника в глазах ребят, стоявших тогда рядом со мной в эту минуту, очень сильно вырос.
 
     Надо сказать, вертолёт, вылетающий на большие расстояния, берёт на борт дополнительный бак керосина, что сильно ограничивает нашу загрузку, и это касалось  как навигационной аппаратуры, палаток, инструмента для работ, так и в том числе, нашего продовольствия. И добытая дичь всегда была дополнительной страховкой, а часто и единственным спасением при неблагоприятно складывающихся жизненных обстоятельствах. А таких обстоятельств в Арктике всегда, как говорят, выше  крыши.

     Утренний сеанс связи с базой, как и две последние недели, был опять безрадостным. Мы стоим в плане полёта, но наше направление закрыто по метеоусловиям. Надежда добраться до материка сегодня опять рухнула. На календаре 10 сентября. Завтра день моего рождения. Не думал я, что буду его встречать так далеко от дома на острове Новая Сибирь. Но ничего не поделаешь – работа такая у радиоинженера лоцмейстерского отряда Тиксинской гидрографической базы.

     И если я сегодня не найду оленей, наше праздничное меню будет весьма скромным. С этой мыслью я закинул на плечо свой короткий кавалерийский карабин и пошёл в сторону Утёса Деревянных гор. Утром я сидел у стола, пил чай, заваренный смешной щепоткой из последней оставшейся пачки, и смотрел в окно, выходившее на обширную равнину, по которой протекала, согласно карте, река, больше похожая в это время года на большой ручей. Надо сказать, что смотреть в это окно было весьма интересным и занимательным занятием. Этакий первобытный телевизор с постоянно включенной программой из жизни животного мира острова Новая Сибирь. Вот и сейчас в поле экрана моего «телевизора» влетело стадо оленей, а затем и четвёрка преследующих их полярных волков. И вся эта живописная телевизионная картинка унеслась в сторону Утёса Деревянных Гор. Эта была отработанная тактика полярных волков этих мест. Там оленей, ограниченных в маневре в долине, зажатой крутыми горными склонами, и настигали волки. Эти горы производили на меня довольно мрачное впечатление не только своими угрюмым тёмным угольным цветом, но ещё и большим количеством разбросанных там останков разорванных волками оленей.

     Не знаю, успею ли я сегодня найти оленей. Ну, в крайнем случае, пойду по следам пробежавшей погони и попрошу эту четвёрку полярных волков поделиться своей добычей со мной. Мне ведь много не надо. Я ведь, когда добывал на острове оленя, всегда делился с ними. Ну вот, теперь пришла и их очередь поделиться своей добычей со мной. Надеюсь, в случае чего мой карабин будет для них дополнительным убедительным доводом.

     Я уже подошёл близко к утёсу, когда сильный порыв ветра ощутимо толкнул меня в спину. Я оглянулся назад и увидел, как по снежной поверхности побежали тонкие змейки позёмки и в воздухе завихрился падающий мелкий снег, заволакивая белой пеленой горизонт. Явно надвигалась первая в этом году настоящая северная пурга. В голове прозвучал тревожный звонок. Я его называл звонком  проснувшегося разума. Это когда наступал момент принятия единственно правильного решения. И это решение часто подсказывал мой личный опыт.

     И сразу в памяти, как предостережение, ожила схожая ситуация. Я тогда возвращался со своего охотничьего путика, петлявшего между сопок, окружавших посёлок. Склоны сопок обрывались круто в море, вдоль берега которого и пролегала моя охотничья тропа и где были насторожены капканы на песца. Сегодня день был удачным и лямки тяжёлого рюкзака ощутимо оттягивали плечи. Я уже подходил к посёлку. Оставалось несколько километров, когда ветер, до сих пор не очень меня беспокоящий, начал резко усиливаться. Чтобы преодолеть его порывы, приходилось сильно наклоняться, практически ложиться на ветер и с трудом, довольно медленно, двигаться вперёд. Была ранняя весна. Светило яркое, слепящее глаза отражённым от снега светом весеннее солнце. И поэтому мороз и обжигающий лицо даже через шерстяную маску ледяной ветер были каким-то не логичным и большим контрастом с этим светлым солнечным весенним днём.

     Сильным порывом ветра мои солнцезащитные очки сорвало с лица и они быстро заскользили по склону сопки и исчезли за крутым береговым обрывом. Надо сказать, что к весне под действием ураганных ветров в этих краях снежный наст сильно уплотняется и его поверхность становится очень гладкой и твёрдой. И когда я попытался подняться по склону сопки, очередной сильный порыв ветра мигом отбросил меня назад, заставив быстро скользить меня на ногах вниз по склону. Войлочные подошвы унт не могли зацепиться за отполированный ветром гладкий плотный снежный наст, на котором к концу зимы даже вездеход почти не оставлял следов от своих траков. Несмотря на плотную тёплую одежду, она стала  продуваться и я начал мёрзнуть. Раз за разом, когда я пробовал подняться, практически карабкаясь по склону сопки, очередной порыв ветра легко сбрасывал меня  вниз Ноги предательски скользили на снегу и я ничего не мог с этим поделать. А главное, эта безрезультатная и тяжёлая физически борьба с ветром уже сильно меня вымотала. Дыхание сбилось и я начал задыхаться в разреженном воздухе этих мест. Сердце в груди работало на максимальных оборотах. Мысль, что я не смогу перевалить на другую сторону этой чёртовой сопки и останусь здесь навсегда, вызвала во мне чувство безнадёжности и отчаяния. Ну, это в лучшем случае останусь здесь. В худшем варианте ураганный ветер, как правило, сбрасывает застигнутого здесь непогодой путника с берега вниз и утаскивает его по гладкому льду далеко в море. И не всегда его тело потом находят в этих бескрайних ледяных просторах. Такова жестокая реальность и надо правильно понимать её, когда ты живёшь здесь. Чтобы немного передохнуть и успокоиться, я присел на рюкзак с добычей, который я сбросил перед  очередным безрезультатным подъёмом. Но вскоре пришлось подыматься – я стал быстро замерзать. Основной закон севера: не хочешь замёрзнуть – двигайся.

     К сильным порывам ветра начал примешиваться мелкий снег, резкие удары которого по незащищённым глазам были уже довольно болезненными. И в это мгновение я ощутил, что ветер явно меняет своё направление и его порывы начали немного слабеть. Когда я с трудом наконец вскарабкался и перевалил на другую сторону сопки а мой путь уже пошёл под уклон, появилось робкое чувство надежды ,что не всё ещё так плохо. А когда ветер опять начал усиливаться и видимость упала практически до пяти метров, я увидел и наконец ощутил под ногами набитую вездеходами дорогу в посёлок. Дорогу, на которой мои унты не скользили, и можно было хоть с трудом но двигаться вперёд. И сразу возникшее чувство надежды превратилось в уверенность, что невзирая ни на что, я смогу дойти до порога своего дома, и это придало мне непонятно откуда взявшиеся новые силы. Когда я  входил в посёлок, видимости практически уже не было. Порывы ветра молотом били и толкали меня , заставляя скользить на ногах и практически бежать . Мороз резко ослаб и началась настоящая полярная пурга. Но она уже мне была не  страшна. Дома уже были рядом и, прикрываясь ими от ветра, можно было хоть с трудом, но достаточно уверенно двигаться вперёд.

     Так что с учётом прошлого опыта и предстоящего праздника, на котором мне явно надо было присутствовать лично, я решил не искушать судьбу и повернул назад. Ладно, завтра будет время, до вечера успею пробежаться к утёсу.

     Всю ночь за стенами нашего ветхого дома бушевал ураганный ветер. Он раскачивал металлическую трубу печки, отчего и сама сделанная из бочки печка ходила ходуном и издавала какие-то жалостливые и тоскливые звуки. К утру порывы ветра ослабли и когда я вышел из дома, он уже совсем утих. Тёмные свинцовые тучи резко выделялись на фоне свежевыпавшего снега и плотно закрывали небо. Неожиданно, как по мановению волшебной палочки, низкая, висящая над головой облачность внезапно разошлась, и в просвет между облаками брызнуло солнце и высветило склоны и вершины утёса Деревянных Гор. Я ахнул и застыл, поражённый открывшимся потрясающим зрелищем. Вообще-то Утёс Деревянных Гор производит  мрачное и даже какое-то тревожное впечатление. Его склоны засыпаны хрупкими кусочками угля и покрыты тёмной угольной пылью выветривающейся из выходящих наружу на склонах гор чёрных пластов древесного угля. Встречались здесь участки светлой породы, тонкая корка на поверхности которых лопалась и нога оказывалась в вязкой глинистой среде. Встречались и большие гладкие участки в виде такыров, изрезанных глубокими трещинами. Редкая трава с трудом пробивалась в долинах этих, надо сказать, по-своему очень живописных гор. Сглаженные ветрами рёбра горных хребтов плавно перетекали в глубокие долины, создавая впечатляющую картину, написанную явно профессиональной рукой создателя этого совершенного природного полотна. Тускло-серый от времени навигационный знак на самой высокой точке утёса, как мачта корабля с названием «Утёс Деревянных Гор», рассекала тёмно-свинцовые облака, несущиеся на неё со стороны Благовещенского пролива.

     Но сейчас в неярких лучах уже зимнего солнца утёс светился нежно-голубым светом и создавал какую-то удивительную картину таинственной и волшебной страны, от которой невозможно было оторвать взгляд. Необычный нежно-голубой цвет нависавших над островом высоких хребтов и склонов глубоких долин создавали какую-то нереальную фантастическую космическую картину.

     Ветер, бушевавший ночью, поднял угольную пыль с выходивших наружу на склонах гор пластов древесного угля и она тонким слоем упала на недавно выпавший снег, окрасив склоны гор в поразительно красивый голубой тон. Два дня тому назад во время охоты на волков в этом районе я наткнулся на огромный окаменевший пень. Думаю, это был пень доисторической секвойи, и тогда я обратил внимание на то, что внешняя оболочка останков ствола этого древнего дерева имеет нежный сизо-голубой цвет, что в общем, наверное, в какой-то мере и давало ответ на происхождение удивительного голубого цвета, открывшейся перед моими глазами поразительно красивой горной панорамы.

     И в эту минуту, словно по написанному каким-то неведомым великим режиссером сценарию, из плотно закрывших опять солнце облаков выскочил красно-белый, очень яркий на фоне свинцового неба самолёт ледовой разведки и сбросил  бочку. Неожиданно свалившаяся с неба бочка с продуктами разом решила все наши проблемы с продовольствием и, конечно, проблемы с моим сегодняшним праздничным столом. Правда, когда я достал из бочки мешок, в котором был упакован хлеб, я немного расстроился. Буханки хлеба от удара о землю разорвало на мелкие кусочки. Это уже был мешок с хлебной крошкой. От огорчения я бросил мешок на деревянный пол дома и он неожиданно издал какой-то глухой металлический звук. Когда я запустил вовнутрь мешка руку, нащупал на его дне  и вытащил оттуда внушительную, немного погнутую при падении металлическую флягу с приклеенной к ней этикеткой семизвёздного коньяка и привязанным к горлышку поздравлением с днём рождения, то моё настроение в эту минуту поднялось выше самой высокой горной вершины острова. Наверное, никогда в жизни я больше не радовался подарку на день рождения, как в этот момент.

     За окном – непроглядная тёмная ночь. В оконное стекло настойчиво стучит снежная крупа. В раскалённой металлической печке гудит яростное пламя и теплые волны воздуха от неё стелются по комнате. А за большим выщербленным деревянным праздничным столом, освещённым подключенной к аккумулятору электрической лампочкой с абажуром, сделанным из старого алюминиевого таза, сидят мои многократно проверенные севером друзья-товарищи. Их обветренные лица и потрескавшиеся  от работы на морозе руки красноречиво говорят о непростых днях жизни на острове. В своих натруженных мозолистых руках они сжимают белые эмалированные кружки с крепким благородным виноградным напитком  и c удовольствием вспоминают этот интересный и трудный месяц на острове.

     А когда очередной тост за моё здоровье, прервался  поздравлением  с днём рождения с трудом пробившимся по радиосвязи к нам на остров в условиях глухого непрохождения радиоволн в этот день , которое по цепочке продублировали радисты полярных радиостанций Буор-Хая – Святой Нос – Столбовой – Котельный – Земля Бунге  от моих самих дорогих людей – жены и дочки, то я ощутил себя в эту минуту по-настоящему самым счастливым человеком на свете, хотя сейчас я находился на самом краю этого света.