Старший брат

За окном выл ветер, так странно выл.

В избе топилась печь. Кастрюли стояли на чугунном выступе, а позади них – большой еще дедовский чайник.

Я сидел около печи, часто заглядывая в небольшое поддувало. Меня интересовали угольки, раскаленные, падающие сквозь решетку на выгребной совок. Некоторые трескались пополам и отлетали к дверке. Я брал несколько спичек и пытался зажечь об эти оранжевые кривые бусины.

– Не лезь туда, обожжешься, – предупреждал меня старший брат. – Потом плакать будешь. Уйди оттуда!

Колька был старше меня на девять лет. Можно сказать, целая жизнь нас отделяла.

…он меня всегда защищал.

Помню, соседский мальчуган гонял меня.

В один из дней я пришел домой с синяком. Мама была на работе, отец – в гараже ремонтировал трактор. Колька меня увидел и немного испугался.

– Что с тобой?

Я долго не хотел отвечать, пытался придумать какую-то нелепую отговорку – упал, ударился – но у меня не получилось: старший брат всегда знал, когда я вру. Пришлось рассказывать всю правду.

На следующий день он пошел разбираться с негодяем. Час, наверное, его не было дома. Мне даже стало немного жутко: а вдруг и его сейчас изобьют? Я уже надевал бутсы, как дверь отворилась, и вошел Колька. На его лице была улыбка, а в руке рогатка. Он медленно подошел ко мне и присел рядом.

– Больше он к тебе лезти не будет, я с ним поговорил по-мужски. А если будет, скажи мне, я его умотаю. Вот, – протягивая мне рогатку, да очень хорошую: рогатулина была мощная, а резинка – камера от мопеда. – Это я у него отобрал, чтобы он больше не причинял вред никому, стреляй на здоровье, только никого не калечь.

<…>

Когда наступала весна, Колька брал штыковую лопату и лом и начинал долбить небольшие траншеи для ручьев. Весна у нас всегда многоводная: горы рядом, поэтому ограду всегда затапливало.

Пока Колька отправлял воду в дальнее плавание, я из пробок мастерил кораблики. В курятнике находил перья, в коровнике – солому. Получалось немного небрежно, но самое главное – корабль плыл.

…уже за оградой он доплывал до своего рубежа. Прощался со мной и скрывался в большом ручье. Но я чувствовал себя опытным капитаном: подбегал к калитке и смотрел на кусок пластика, пока он не скрывался за горизонтом. Видя крутые повороты, я всегда кричал – «Право руля», «Лево руля». Колька смотрел на меня каким-то недоуменным взглядом. Улыбался.

А летом Колька мне сделал лук.

Дерево нам пришлось искать очень долго. Шли к реке, пытались отпилить иву, потом какой-то кустарник. В итоге – остановились на клене. Веревку, такую белую, полупрозрачную, которой заматывают тюки сена, мы нашли за огородом. На удивление, она была в хорошем состоянии.

Колька принес нож, выточил два жерла, чтобы веревка не соскальзывала. Натянул. Получился почти серп, которым тоже можно было резать траву. Помню еще: нашли за кустами небольшое поле одуванчиков белых-белых, вот-вот обещающих взлететь. Колька раз махнет – нет голов, два – тоже нет. А я стоял в стороне и чихал.

– Апчиииии, – секунды две прошло. – Апчииии, – еще столько же, – апчиииии, – а зонтики все летели и летели.

Стрелы мы делали тоже из клена. Искали очень молоденькие деревца. Я как-то попытался сломать толстую ветку, а Колька засмеялся:

– Да такой кобылу можно убить!

С тех пор «толстые» стрелы у нас назывались «кобыльи».

…а еще я принес старые фломастеры. Колька – гвоздики. Вставив ржавые выпрямленные закорючки в колпачки, у нас получались очень хорошие наконечники, которые потом надевали на стрелы.

Он первый опробовал тетиву. Стрела улетела так далеко, что мы ее даже не нашли. Да и совсем не жаль. Потом Колька дал мне попробовать лук. Первая стрела упала под ноги, а тетива ударила прямо по губе. Жгло ужасно, но я сдержался, не сказал и слова. Второй раз – уже хорошо. Третий – еще лучше.

…так я научился калечить ворон, которые клевали наши арбузы.

<…>

Мне баб Тася, соседка наша, рассказывала, что, когда Кольке было тринадцать лет, он собрал несколько своих друзей. Они решили помогать пожилым людям. Тимуровцы, одним словом, точнее – Коляновцы. Смешно как-то звучит.

– Пришли они, – вспоминала баб Тася, – какой-то время ко мне. Говорят, мол, бабуль, давай, воды принесем, дровишки поколем? А я так рада была помощничкам. Зимой снег скидывали с крыши. Я все время боялося, что шэфир скользкий, что упасть могут.

Много чего баб Тася рассказывала: и про походы, которые устраивал Колька, и про игры, и про…

Колька любил спорт. Много бегал, много тренировался.

– Кто любит спорт, тот любит жизнь, – повторял и повторял он.

До сих пор помню мешки с песком, которые служили гантелями. А через несколько месяцев соорудил что-то непонятное сельчанам: взял черенок от сломанной лопаты, привязал к краям по четыре полторашки с песком. Получилась штанга с блинами. Баб Тася ее называла «шнагта».

– Да не «шнагта», а «штанга», баб Тась, – объяснял ей Колька.

И тренировался. Мог час, мог два. До лесополосы добежит и обратно к штанге, а там и мешки с песком тягает.

Я как-то подошел к нему с просьбой дать мне попробовать.

– Не поднимешь, мал еще, – уверял он.

Не поднял. Я так расстроился. А к вечеру пошел дождь. «Вот и небо тоже расстроилось» – повторял я мысленно. Но эти два явления не были связаны друг с другом.

На следующий день около его черенка с песком лежал еще один, только поменьше.

– Это для тебя.

Я стою, а моя улыбка расплывается как жир на сковороде. Быстрей подошел.

– Это ты сделал для меня? – не отрывая глаз от штанги.

– Для тебя, братишка.

Я лег на коврик. Колька поднес штангу мне.

– Крепче держи только, а то рука может соскользнуть. И останешься без зубов.

Впервые я отжал от груди четыре раза.

<…>

А потом появилась Оля.

Я даже не помню, откуда она взялась.

Был почти август. Я топтался в поле, пытаясь отыскать ягоды. В руках кружка, в кружке – пусто. Потом я начал ловить кузнечиков этой кружкой, потом вообще спустился к реке в надежде, что в железяке принесу домой хоть лягушку. И вот тут я застыл.

…около берега стоял Колька, держа за руку Олю. Их спины смотрели на меня. Он ей что-то показывал, жестикулируя руками. Она смеялась.

Внутри стало гадко, паршиво. Меня охватила сумасшедшая братская зависть. Как же так? Колька и эта… Боже, неужели он меня предал? Неужели он нашу дружбу растоптал, стоя на том берегу?

Я умчался. Я умчался… как бешеный зверь. Несколько раз падал, поднимался, вновь бежал, вновь падал. Я хотел скрыться ото всех, чтобы меня никто не трогал. Прибежал к лесополосе. Успокоился. Бродил час-два, уже не помню. Когда стало темнеть, решил вернуться.

Кольки еще не было. Он пришел глубокой ночью. Я уже лежал в кровати, но не спал. Не зажигая свет, он прошел к окну, открыл шторку: там светила огромная луна. Разделся и лег спать он. Я уснул под утро.

Дня три с ним не разговаривал, а на четвертый он сам подошел ко мне.

– Ну чего ты дуешься? Я тебя обидел?

Я ничего не мог произнести. Я даже не знал, с чего начать и какими словами выразить то, что происходило внутри меня.

– Ты меня предал! – констатировал я свой факт с глубокой обидой.

– Да ты неправильно меня понял, – Колька уже начал догадываться, в чем дело. – Вот когда ты вырастишь, у тебя тоже будет девушка. Ты будешь ее любить. Вы будете встречаться, – тут он хотел продолжить, но запнулся.

– Ты ее любишь больше, чем меня? – вставил я.

– Да нет же. Послушать. Ты мой брат, я тебя люблю как брата, а ее как девушку, – он понимал, что я не понимал. – Ну, смотри. У нашего отца есть брат, дядя Андрей, который его старше. Наш папа полюбит маму, но и с дядей Андреем он продолжает общаться. Они браться. Раз и навсегда.

Что-то неясное прорастало в моей голове еще больше. Колька смотрел на меня упорно, пока я не пойму до конца.

…в тот день я так и не понял, да и через два – тоже. Понял только через пару недель, когда впервые заговорил с Олей.

– Мне Колька про тебя рассказывал, – голос пел.

– Про меня? Вам? – я не мог называть ее на «ты»; мне казалось, что я еще слишком мал для такой роскоши.

– А ты смешной, – улыбалась Оля. – Про тебя… – она нагнулась ко мне. – Скажу тебе по секрету, что я у тебя Кольку не заберу, он всегда будет твоим старшим братом.

Ох, как я горд был от услышанного в тот момент. Потом ходил с высоко поднятым подбородком, глаза мои едва касались земли. А Оля и Колька смеялись надо мной. Я их простил.

<…>

В конце марта у Кольки было день рождение, ему исполнилось восемнадцать лет. А через две недели ему принесли повестку в армию. Из-за этой бумажки расстроился не он, а я. Брата я не увижу два года.

…его провожали всем сельцом. Большой стол стоял в ограде на только что высохшей земле. Во главе стола – Колька, рядом отец, мама, баб Тася. Остальные – да я уже не помню, кто был, слишком много людей. Даже пришлось ставить «козла» рядом, а на него стелить плахи.

Дед Борисыч принес гармонь. Запели песни. Я, если честно, это не любил и старался подальше уйти, чтобы не слышать.

Вышел за ограду. Хоть и ночь, а светло: луна висит огромная, да и миллионов… много звезд. Дошел до магазина, а там и обратно. Около дома баб Таси остановился. Решил посидеть на лавке. Да чуть не уснул. Чувствую, в бок толкает меня кто-то.

– Колька? – сквозь сон.

– Ты чего тут делаешь? – от него пахло дрожжами и какой-то ягодой. – Ну-ка, двинься, – и одним махом меня в сторону.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – как-то еще по-ребячьи сказал я.

– Надо, мне надо. Отслужу два года, а потом по контракту пойду. Мне дадут квартиру в городе, а там ты поедешь в университет поступать, будет, где жить… – он начал икать. – Черт…побери!

Какой контракт? Какая квартира? Какой университет? Мне всего девять лет! Но я был уверен, что Колька знает, о чем говорит.

– А ты тут давай, – продолжал он, – помогай родителям, про баб Тасю не забывай. Будь мужиком, – он помял мне плечо. – А я буду писать письма. Ты же читать умеешь?!

«Умею, конечно. Ты же научил» – все про себя.

…мы просидели с ним до первых петухов. Потом он меня на руках унес домой, уложил спать.

Попрощаться я не успел: машина заехала за ним в девять утра.

<…>

Первую неделю я все время сидел около окна и смотрел на калитку. Думал, вот сейчас она распахнется… и зайдет мой старший брат Колька.

Лил дождь. А я все смотрел и смотрел.

Через три недели мы получили первое письмо. Я его чуть из рук Зины Ивановны, почтальона, не вырвал. Разорвал тут же. Начал читать, но очень плохо понимал Колькины каракули. А вечером мама прочитала письмо вслух.

Кольку распределили в танковые войска. Ой, как я ему завидовал: накатается на танках, на настоящих танках! Писал он, что кормят хорошо, что есть свободное время. Писал, что подружился со многими срочниками, что даже есть знакомые из соседнего сельца. Писал, что скучает по нам. Просил передать Оле, что все у него хорошо.

Каждый вечер я разглядывал письмо под тусклым светом. Каждый вечер пытался разобрать Колькин почерк, и каждый вечер мне это удавалось. Я перечитывал письмо изо дня в день. Так прошло полтора месяца, пока не пришел второй конверт.

Потом третий, четвертый. Пятое, помню, пришло письмо.

…а через восемь месяцев.

Я сидел за столом и рисовал. Часы отбили восемь раз. Дверь распахнулась. На пороге стоял Колька. Я сначала подумал, что у меня галлюцинация, но потом подбежала мама, начала его целовать, потом отец. Потом подошел я: медленно, боясь спугнуть.

– Здравия желаю, товарищ, младший братишка.

Он схватил мою руку и крепко сжал. Мне было немного больно, но никто этого не заметил.

Потом выяснилось, что Кольке дали отпуск: целых три дня за «проявленное мужество в выполнении секретной операции». Так он сказал нам. На груди его виднелась медаль (в то время я все называл медалями). Из сумки он достал газету, где на первой полосе красовался его портер.

Часа полтора я читал о героизме своего старшего брата. А мама плакала. Я сначала не понял, что случилось, а потом, спустя неделю, услышал разговор мамы и баб Таси, где как раз говорилось об этом вечере.

Колька уехал. Обещал, что к лету обязательно отпросится у начальства хотя бы на два дня. И приедет.

Приехал. Как и обещал. Как же он изменился! Никогда бы не думал, что мой старший брат будет походить на взрослого мужчину, да еще и с бородой.

В этот раз Колька привез мне в подарок патрон от настоящего пулемета. Только попросил не бросать его в огонь.

…я помню, мы дурачились. Ему час до отъезда, вещи пора собирать, а мы на траве боролись. Он поддавался. Я это чувствовал, ведь не может мальчишка десяти лет завалить настоящего мужчину.

Ему оставалось служить три недели.

Приказ был подписан по истечении 18-го апреля.

Колька звонил нам, чтобы сообщить приятную весть – он подписал контракт с Министерством обороны на три года. Останется служить в своей военной части.

…а я уже не знал, радоваться ли, печалиться.

– Через две недели приеду в отпуск на полтора месяца, – говорил он мне в трубку. – Пойдем на рыбалку. Копай червей, братишка.

Я был безумно счастлив.

За два дня до приезда я достал удочки. Мою, бамбуковую, сгрызли мыши. Я немного расстроился. Зато Колькину, телескопичку, даже не тронули. Наверное, боялись. Мне пришлось искать замену. Благо отец не выбросил свою старую-старую – вот ее я и забинтовал.

На следующее утро я пошел копать червей. Перекопал все старые грядки. Лишь на дне ведерка виднелись полосатики. Пошел на навоз. Там урожай оказался больше!

Отец посоветовал продырявить гвоздем крышку ведерка. Иначе черви задохнутся. Продырявил. Отнес их в стайку, в тенек, чтобы не сжарились на солнце.

Утро следующего дня было серым: дождь моросил, тучки висели клочьями. Я проснулся раньше всех, сходил в сарай, посмотрел – не сбежали ли мои червяки. Да нет, вроде бы на месте.

К обеду вышел за ограду, сел на скамейку и стал ждать Кольку: он вот-вот должен был подъехать. Я болтал ногами, смотрел на небо, на дорогу…

Просидел час, другой. Уже было почти четыре, а Кольки все не было. Мама шла с работы, несла сумки с продуктами.

– Где Колька? – я спросил у нее.

– Едет, скоро будет. Задерживается.

Я еще раз сбегал в сарай, посмотрел червей. Не уползли.

Наступил вечер, а потом – ночь. Кольки не было.

И на другой день его тоже не было.

Правду в руке принесла Зина Ивановна. Большой конверт с большими штампами. Она попросила маму расписаться на какой-то бумажке.

Мама открыла. И прочитала.

…я никогда не видел, чтобы мама так долго плакала. И папа тоже. Мне не дали прочитать письмо, они его спрятали сразу куда-то. И лишь спустя месяца три я нашел его. В верхней части было написано:

22-го апреля ваш сын, Потапов Николай Андреевич, совершил мужественный поступок: закрыл своим телом боевую гранату. Тем самым он спас двенадцать срочников. Мы выражаем глубокое соболезнование Андрею Андреевичу, Галине Дмитриевне и его брату Степану. Подпись – генерал Швецов.

Далее в письме говорилось:

Проходили военные учения. Один из солдат попытался бросить гранату через оконный проем, но не рассчитал силу. Граната отскочила от кирпича и попала в помещение, где находилось тринадцать человек: двенадцать срочников и командир группы – Потапов Николай. Он закрыл гранату собой.

Его наградили медалью за отвагу. Посмертно.

<…>

Мне уже двадцать пять лет.

Вчера был на могиле Кольки. Принес ему его любимые цветы – полевые, и только полевые. Постоял. Закапал дождь, который аккуратно смыл мои мужские слезы.

– А ты герой все здесь, – вслух произнес я. – Как же мне тебя не хватает, Колька.

Дальше я не мог говорить. Я достал из кармана фляжку, подаренную мне товарищами по службе. Открутил крышку. Выпил горьких сто грамм.

…хоть ты и погиб в двадцать лет, но для меня навсегда останешься старшим братом.


P.S.
Рассказ "Старший брат" был опубликован в литературном альманахе "Ликбез" (г. Барнаул) и литературно-художественном журнале "Встреча" (г. Барнаул) в 2013 году.