Ундина

     «В кои-то веки настоящая зима пришла, а я и порадоваться ей, как раньше, не могу», – думала Екатерина Ивановна, набирая снег на лопату и волоком оттаскивая к краю дворового участка. Ей всегда нравилось чистить дорожки от снега. Есть летние уличные работы и их множество, особенно в саду-огороде, и есть только одна зимняя – убирать снег во дворе и у дома. Это даже не работа, а ритуал, делающий человека причастным к происходящим в природе переменам. Кому-то это не важно, но Екатерина Ивановна не любила бесснежных зим: они вызывали у неё душевное уныние и ощущение собственной ненадобности. И вот теперь болезнь лишает её последних радостей. Болело всё: колени, локти, спина, даже височно-нижнечелюстное сочленение  – это, когда не можешь открыть рот. Трудно выговариваемый врачебный диагноз накрепко вклинился в голову Екатерины Ивановны и огорчал её чуть ли не больше всех остальных. Мол, сиди неподвижно с закрытым ртом и  на судьбу не сетуй. Высокое давление и больной желудок, исключали приём обезболивающих таблеток, оставалось одно – лечь на диван и ждать смерти.
     – Ну, уж нет, дорогие мои, – сказала Екатерина Ивановна, обращаясь к  своим многострадальным костям, – сегодня я вас в покое не оставлю. День-то какой сегодня светлый! Солнышко яркое, а снежок мягонький! В такой день надо жить и радоваться. Вот так мы и сделаем! – Закончив тираду, она продолжила ширхать лопатой, перемещая  снег к уже  образовавшемуся за декабрь брустверу, а потом забрасывая его наверх. Радовал Екатерину Ивановну не только  солнечный денёк, но и лопата. А что? У каждого свои радости – кто-то великое открытие сделал, кто-то в международных соревнованиях победил, а она лопату удачную купила. Не зря в магазин сходила вчера: и лёгкая, и цевьё удобное, и пластик гибкий, не скоро потрескается. Мало-помалу дело по расчистке двора продвигалось, и вскоре, осторожно распрямив спину, она присела на край деревянной лавки. «Какая же красота вокруг!» – подумала, оглядывая свой небольшой огородик. Маленькие делянки гряд, покрытые высокими снежными пледами, были похожи на кровати, прямо хоть сейчас бери да и устраивайся там почивать. Метель к утру угомонилась, и теперь снег шёл с передышками, причём не везде, а то тут, то там, как будто кто-то наверху вносил коррективы в свою ночную работу, опуская на невидимых нитях распушённые снежные перья, маскируя ими оставшиеся незамеченными ночью погрешности.
     Вот зачем всё это украшательство? – спрашивала саму себя старушка. И сама же отвечала: «Для радости души!» Нельзя сказать, что она верила в то, что «красота спасёт мир», но в то, что отогреет душу человеческую, верила однозначно. Вот возьми ту же  калину – осенью ягод почти что не видно, а сейчас каждая ветка огнём красным горит. Ничей глаз мимо не проскользнёт, ни одна птичка мимо не пролетит. Это имеется ввиду снегирь или свиристель, воробьи-то они всё больше у кормушек с пшеном толкутся.   Екатерина Ивановна зимой всегда подкармливала птиц. Ну и что из того, что пенсия маленькая?  «Один съешь вола – одна хвала», – ещё бабушка её так говорила, но воробьи эту поговорку, видимо, не слышали не все. Вон один такой влез в кормушку целиком и роется, как кура в мякине, никого больше не подпускает. А разбросанное вокруг менее проворные подбирают. Синички, те аккуратные: схватит семечку и на вишню – шелушить. Вот почему спрашивается, на душе так хорошо становится, когда  за ними наблюдаешь? Малой толикой добра делишься, а радости-то сколько взамен!
     – А, была, не была! Чай, не Венеру Милосскую ваять собираюсь, – прежде чем надеть варежки, Екатерина Ивановна пошевелила пальцами, попыталась сжать кулаки и, когда ей это удалось, принялась из влажноватого податливого снега лепить человеческую фигуру. Повозиться пришлось немало, но вскоре, напротив крыльца стояла снежная Ундина. Как и тогда, много лет назад, Екатерина Ивановна не пожалела открыть баночку оливок и теперь чёрные, влажные оливины глаз мифической девы смотрели на неё загадочно и вопрошающе. Как и тогда, вырезанные из тыквенной корки, оранжевые губы изгибались в призывной улыбке. Она не поленилась голыми руками огладить тонкую талию девы, обозначить её высокую грудь. Екатерина Ивановна знала, что  в ближайшую ночь боль в кистях  точно не даст ей уснуть, но остановиться уже не могла. Перетянув голубой лентой сделанные из  сухих побегов клематиса волосы Ундины, она прислонилась спиной к старой груше, и тут же навалилась усталость. Забубухало сердце, задрожали ноги. Надо передохнуть. Удивительно, но отдых требовался только натруженным костям и мышцам. «Как же несоюзны  становятся с возрастом душа и тело»,  – подумала Екатерина Ивановна, закрыла глаза, и окунулась в радостную картину такого же зимнего дня сорокалетней давности, услужливо предоставленную ей памятью.
      Небольшой домик в свисающей набекрень снежной шапке – ночной снегопад поработал. Убегающие в сад чистые дорожки и двор, уже без всяких признаков того самого снегопада. Она, дети и только что вылепленная ими из снега Ундина. Девочки  смеются, прыгают, виснут у неё на руках. Ундина тоже улыбается блестящими глазами и оранжевым ртом. Почему Ундина? Просто прошлым вечером читали сказку о прекрасной и непредсказуемой деве Ундине – вот дети и предложили её вылепить.
     Звякает щеколда, от калитки, по расчищенной дорожке идёт Саша. Отец девочек и её муж, её радость, её первая и последняя любовь… идет пружинисто, легко, как ходят только молодые и здоровые… Вот он наклоняется, подхватывает на руки сразу обеих дочерей и, вопросительно приподнимая брови, кивает головой на снежную скульптуру: кто, мол, это?
     – Ундина, – отвечает она и тут же спрашивает: – Красивая?
     – Ты у меня красивая! Ты моя Ундина. – Он придерживает девочек, и они съезжают с него, как с горки, потом притягивает её к себе, целует в щёки, туда, где ямочки и в губы. Какое-то время они не могут оторваться друг от друга. Дети смущённо хихикают и бегут в дом.
               
                ***
   
 «Ничего страшного – преодолею, тут до крыльца шагов десять всего», – Екатерина Иванова открывает дверь. В коридоре темно, и нечаянно запертый там, кот Баюн в попытке вырваться на свободу чуть не сбивает хозяйку с ног.
     – Баюн, тебя скоро в сани, вместо коня запрягать можно будет. Откормила на свою голову, – беззлобно шепчет она, выпуская кота. В прихожей долго шарит рукой по стене, щелкает выключателем и вздрагивает: напротив –  стоит старуха – бледное лицо, страдальчески сдвинутые брови, выбившиеся из под шапки лохмы седых волос. Кто это?
     – Тьфу, ты! Это ж зеркало! Говорила детям, не нужен мне шкаф с зеркалом во весь рост, так нет – увеличивает площадь, расширяет пространство. Екатерина Ивановна грустно смотрит на своё отражение: «А была ли Ундина?» Она раздевается, подходит поближе к зеркалу и улыбается старухе. Та тоже отвечает ей улыбкой, причём на впалых бесцветных щеках пытаются образоваться былые ямочки.  И тут Екатерина Ивановна вспоминает задорные, отзывчивые на самую малую радость, ямочки на лице её внучки. Думает о том, что они давно не виделись, что надо бы позвонить, позвать в гости и настроение у неё поднимается.  «Была Ундина! Была и есть», – говорит она своему отражению, забирает растрепавшиеся волосы под резинку и идёт на кухню чаёвничать.         

01.032019г.                Кожевникова Надежда.