ВВХЗ 2. Мимо Москвы

Начало здесь:
http://proza.ru/2021/02/07/2236

    2. МИМО МОСКВЫ (ВВХЗ)

    Регистрация и посадка – на одном дыхании. Ура, моё место у окна! В окне пока видны только пролитые битумом швы бетонных плит и пробивающаяся кое-где сквозь битум трава. Поочерёдно завелись двигатели, набрали обороты винты. Слабый толчок в спину и поехали. Забавно, почти как в поезде постукивают на стыках плит колёса. Поворот налево, почти сразу ещё раз налево и встали! Почему так долго стоим? Моторы загудели сильнее и через несколько секунд трава, на которую я смотрел, пошла назад. Потом побежала и даже понеслась, сливаясь вблизи бетона в полосы! Всё затряслось, зазвенело, затарахтело. Упала в проход чья-то корзина с верхней полки. Мимо пробежали и скрылись за крылом залитые солнцем щит с плакатом, забор с калиткой и времянка с курилкой. Самого плаката не видно, он с обратной стороны. А с этой стороны – серп и молот с распущенными веером птичьими крыльями. Мне показалось, что возле щита стояла женщина. Не уверен. Показалось.
Вот мимо нас промчались уже знакомые мне «кукурузники», а когда дребезг прекратился и остался только рёв моторов, выяснилось, что позади кукурузников стоит ряд из четырёх двухмоторных Ли-2, а за ними – два вертолета, бензовозы и автобус. У автобуса видна ржавая крыша.
    Ух ты, мы уже высоко! Город сверху похож на ковёр, за городом – серо-синий изгиб реки! Мы летим вдоль левого берега, под нами дорога, прошивающая один поселок, второй, третий. Разворачиваемся над рекой и летим по её течению. Теперь город за рекой и виден целиком, но детально рассмотреть его не удаётся – всё очень мелкое. Где-то там внизу сейчас мама и папа. Возможно они смотрят в небо, видят летящий самолёт и понимают, что мы в нём.
    Отчетливо просматривается взлётно-посадочная полоса, её сложно с чем-то перепутать. Возле полосы – маленький, меньше спичечной головки, белый квадратик стоянки для самолетов. А перед ним две серые песчинки – времянка и курилка. Где-то там сейчас плачет тетя Саша.
    Самолёт Ил-18 по тем временам считался достаточно комфортабельным, хотя флагманом уже не являлся – в стране вовсю вводились в эксплуатацию более современные реактивные «Тушки».
    Мы ещё долго летели вдоль нашей реки. Справа и слева в неё впадали другие реки, поменьше. Иногда солнце отражалось в воде и слепило глаза. Вся картина за окном была нарисована скудным набором красок – от светло серого до ослепительно белого. Даже голубое небо выцвело на солнце.
    Когда самолёт набрал высоту и лёг на курс в ламинарных воздушных струях, бабуля, сидевшая в среднем кресле, уснула. Похожая на Снегурочку, снявшую пальто, женщина по имени Стюардесса два раза пронесла напитки. Мне передали лимонад, бабуля проснулась, но пить отказалась. Для взрослых, кроме минералки и лимонада на этом подносе имелись малюсенькие кружечки с вином и крохотные рюмки с коньяком. Дед остался доволен полётом. Подозвав Снегурочку на втором проносе, он сказал ей что-то почти в самое ухо. Оба улыбнулись и через минуту деду принесли третью рюмочку. Картинка эта застряла в памяти. Деда давно нет, а я всё ломаю голову – что же он тогда мог сказать этой Снегурочке...
    Это был мой третий в жизни полёт. Первый раз с мамой мы летели на Ан-2. Обычная почтово-багажная компоновка – двенадцать откидных, точнее говоря, подъемных алюминиевых сидений-чашек вдоль обоих бортов. На земле под нами игрушечные автомобили медленно двигались по узким дорожкам и шлейфами ядовитых цветов дымили трубы заводов. Внутри салона мерно тарахтел мотор, свистел серый ящик с прорезями и раскачивался красный костыль неведомого назначения, висевший за переборкой пилотской кабины справа по борту. Сосредоточенные тёти и дяди, сидящие напротив меня, держали у рта серые бумажные пакеты. Мама читала толстый журнал. Скорее всего это был «МИР», а может «НЕВА». Смотреть в окно было неудобно – приходилось поворачивать голову за спину или становиться коленями на жёсткое сиденье с давящим на голень бортиком. Запомнился специфический кислый запах. Время от времени самолёт клёво проваливался вниз и в груди возникало чувство, как если, держа в руке бабушкин зонтик, прыгнуть с шифоньера. Здоровски! Но тёти и дяди не разделяли моего восторга, они потели, краснели лицами и наполняли пакеты.
    А ещё довелось с дедом прокатиться на Ли-2. Эта машина была больше, пассажиры сидели не боком, а лицом вперёд. Свободных мест было много, но все они были в проходе. У окна нашлось только одно – ровно посередине крыла, поэтому рассмотреть местность, над которой летели не удалось. Запомнился необычный звук, похожий на свист, вырвавшийся вместе с чёрным дымом из двигателя, когда он заводился...
    Сегодня картина за окном… ну, за иллюминатором, конечно, сильно отличалась от первых двух раз. Летели высоко. Разглядеть автомобиль или дом было невозможно. Лоскуты полей и лесов, разорванные реками на клочья нетривиальных форм собирались в топографическую карту, которую кто-то очень сильный постелил прямо на землю, как скатерть на стол. Но рассматривать эту карту я имел возможность только в первую треть или даже четверть полета, потом ее закрыли облака. Погодный фронт как одеялом укрывал землю. Он шел почти идеально прямой линией до самого горизонта. Между собравшейся в гребень кромкой надвигающейся плотной облачности и залитой солнцем земной поверхностью тёмно-серой полосой, утончаясь, убегала к югу тень. Над облаками я оказался впервые. Медленно двигаясь, они скрывались под крылом белыми кучами, похожими на вату, которую на Новый год мама раскладывала под ёлкой. Интересно было смотреть на пропеллеры. Вращаясь, они сливались в почти прозрачный круг с мотором в центре и жёлтой окружностью по кромке. В некоторых местах круга бликовало, отражаясь от лопастей винта, солнце, а облака были видны и через него.
    Я два раза выпил лимонад и захотел в туалет. Бабушка провела меня между креслами в конец салона, раздвинула серые занавески и показала, в какую дверь войти. В туалете всё сильно дребезжало. В маленьком круглом окошке на потолке светилось небо. Оно было не привычно голубым, а синим, как наш новый эмалированный чайник.
    К Москве подлетали под вечер. Стюардесса, похожая на Снегурочку со стажем, прошла по салону. Она будила спящих, велела пристегнуться ремнями. Самолёт приступил к снижению. Кучи облаков стали крупнеть, а скорость их перемещения под крылом росла. Спустившееся ниже и ставшее красно-оранжевым солнце, временами стало прятаться за выросшие до самого неба горы облаков – сначала за одну, потом за другую. В салоне при этом становилось значительно темнее. Потом самолёт окончательно утонул в вате облака и стал дрожать. Иногда облако прерывалось, и тогда внизу были видны другие облака. В какой-то момент облака над нами окончательно сомкнулись, и мы погрузились в сплошную белую массу, постепенно становившейся серой. Порой облако становилось настолько густым, что край крыла исчезал и угадывался только по расплывчатому красному пятнышку вокруг лампочки, горящей на нём. Крыло, моторы и вся эта дымка, через которую мы летели, ежесекундно подсвечивались красными вспышками проблескового маячка, а самого его видно не было. Подробно рассмотреть маячок удалось только после приземления на других таких же самолётах. Оказалось, что их два – по одному снизу и сверху.
    Мы продолжали снижаться, становилось темно и тревожно. В салоне включился свет. Засверкали молнии. Они на мгновение освещали крыло, отчётливо, до последней заклёпки, прорисовывая его переднюю кромку. Самолёт, маневрируя, выходил на посадочный курс. Обходя грозу, он кренился то в одну, то в другую сторону. Стюардесса, проходившая по салону, была вынуждена останавливаться и держаться за спинки кресел.
    Вспышки молний разной интенсивности сверкали теперь беспрестанно. Капли дождя, размазывались по стеклу иллюминатора. Откуда-то снизу послышался слабый удар, гул и снова удар, после чего к общему шуму добавилось шуршание. Это лётчик выпустил шасси.
    Заиграла музыка, и динамики запели мужским голосом:

     «Затихает Москва, стали синими дали.
      Ярче блещут Кремлевских рубинов лучи.
      День прошел, скоро ночь. Вы, наверно, устали,
      Дорогие мои москвичи?»

Я слушал песню, представлял красные звезды Кремля и смотрел в окно. Вдруг тучи рассеялись и внизу сразу стали видны огоньки на мокрой асфальтированной дороге – две полоски красных и две полоски белых. Так много машин одновременно до этого я ещё никогда не видел! Цепочки пятен света от фонарей освещения на асфальте были похожи на мамины жемчужные бусы. Дорога, быстро приближалась и скоро спряталась за крыло. Всё исчезло, остался только лес и кое-где среди этого леса виднелись большие, но не очень высокие дома почти без окон. Они были огорожены заборами и освещены прожекторами. Кремлёвские звёзды, видимо, остались чуть в стороне – сколько ни всматривался – ничего похожего на лучи рубинов не увидел. Спустя время, за которое летом в знойный полдень я выпивал стакан газировки, вдоль самолёта побежали белые огоньки. Они поднимались всё ближе к крылу и вдруг нас сильно затрясло. Только тут я обнаружил, что почти оглох. Меня оторвало от спинки, и я уперся руками в стоящее впереди кресло. С верхней полки на дядьку, сидевшего у прохода двумя рядами ближе к пилотской кабине, упал небольшой чемодан. Даже заложенными ушами я услышал слово, которое мне недавно запретил говорить папа. Дядька потер ладонью голову, отстегнул ремень, встал в проходе, поднял чемодан и приладил его снова на полку. Это был тот, с бакенбардами, который целовался за щитом! Дома у меня над кроватью висел в деревянной рамке вышитый крестиком портрет поэта Пушкина. У этого «за-щитника» были точно такие же бакенбарды как у поэта на портрете.
    Потом наш самолёт стал поворачивать налево и направо – он ездил по дорожкам с синими огоньками, как обыкновенная машина. Я не заметил, когда перестал крутиться один пропеллер. Как удачно сломался мотор, когда мы уже приземлились! Наверное, молния попала. Озвучил свою догадку деду. Он улыбнулся и сказал, что так и должно быть, просто лётчик выключил мотор, чтобы сэкономить бензин для своего «Москвича». Я посмотрел в иллюминаторы правого борта. Там тоже не крутился один пропеллер. Надо же, какой хитрый лётчик!

    Увидеть кремлевские звезды, смену почётного караула у мавзолея Ленина и услышать Куранты на Спасской башне не удалось. Оказалось, все аэропорты Москвы находятся далеко от города и, чтобы приехать на Красную площадь, побродить по ней час-другой и вернуться обратно, понадобится целый день. Свободного времени запланировано не было – в отправленном заранее письме дед, купив билеты до Москвы, обозначил конкретный день приезда – завтрашний. Если не прибыть в срок, родичи будут волноваться. Можно, конечно, отстучать телеграмму: «ЗАДЕРЖАЛИСЬ МОСКВЕ ПОГОДНЫМ УСЛОВИЯМ ТЧК», но лучше не задерживаться.
    В Москве на ночлег остановиться было негде, родственников не было. Хотя нет, не так! Родственники не по прямой линии имелись, и жили удобно – на проспекте Вернадского. Но они были москвичами в первом и втором поколениях. И уже был негативный опыт общения – как собеседники мы им не интересны, а сало и вяленые лещи, как плата за постой не прокатывали в любом количестве. Москва жила жирно.
    Поселиться же в гостинице без предварительного бронирования, если ты не герой Советского Союза или не кавалер трёх орденов Славы, было нереально. Половину гостиничного фонда занимали руководители обкомов, райкомов, профкомов и комитетов, приехавшие в столицу на партийную конференцию, на съезд, на слёт, на пятидневный семинар. Вторую половину плотно заселяли спортсмены, детские, национальные, музыкальные, театральные, филармонические, хореографические и цирковые коллективы, иностранные туристы и делегаты научно-технических конференций – офтальмологов, пульмонологов и эндокринологов.
    Одним словом, Москву нужно было покинуть как можно скорее, оставив в списке осматриваемых достопримечательностей только аэровокзалы со смешными названиями. О! Названия московских воздушных ворот – это отдельная тема с бантиком! Из всей нашей компании только бабулю обделили – в её честь в Москве не назвали ни одного аэропорта. Прилетели мы в Домодедово, а улетали из Внуково! Меня это обстоятельство впечатлило и повеселило. Не хватало ещё аэропорта с названием Бабушкино или Бабино.

    Когда наш самолёт подрулил, куда следовало, и заглушил оставшиеся два мотора, начался настоящий ливень. В наступившей тишине стало слышно, как тяжёлые капли стучат по обшивке фюзеляжа.
    Многие пассажиры, взяв ручную кладь, выстроились в проходе, образовав очередь. Мы остались сидеть на своих местах, только расстегнули ремни.
    За окном происходило интересное. Наш самолёт теперь не двигался, зато двигалось всё вокруг него. Приехал на обычном «взрослом» велосипеде дядька с зонтом в одежде с множеством карманов. Он сложил зонт, прижал его подпружиненной скобой багажника, прислонил велосипед к колесу, достал фонарик и стал заглядывать в мотор и в то место, откуда торчали колёса. Пришёл поезд из пяти или шести тележек. На ступеньке первой тележки стоял водитель. Руля не было, в руках он держал рычаги. Потом подошёл автомобиль с большой бочкой, на которой было написано «ТС-1» – дед прочёл. В задней части этой бочки горела лампочка, и на две торчащие железяки восьмёрками был уложен толстый шланг, намного толще того, которым дед поливал огород. Потом подъехал смешной автобус. Это был даже не автобус, а тягач – кабина водителя у него была отдельно от пассажирского салона.
    В самолёте становилось душно. Люди, стоящие в очереди, начали возмущаться. Нервничали транзитные пассажиры – одни опаздывали на самолёт, другие спешили на поезд. А один дядька сказал писклявым голосом, что у него выход в третьем акте, что это безобразие и что его внизу ждёт служебный автомобиль, а в театре зритель.
    Наконец пришёл трапп, и дверь открыли. Повеяло прохладой и запахло дождём. Люди стали продвигаться по проходу. Мы выходили почти последними и, хотя автобус-прицеп стоял рядом, изрядно промокли. Зонтов не было. Там, откуда мы прилетели, дожди – большая редкость, а человек с зонтом считался пижоном.
    В аэровокзале я долго сидел с бабушкой на скамейке и скучал. Дед несколько раз уходил покупать билеты и всегда возвращался с расстроенным лицом. Такое лицо раньше было у него всего три раза – когда потерялся Тузик, когда на рыбалке кто-то украл сеть, и когда у мотоцикла второй раз за поездку пробило колесо и пришлось ставить заплатку на камеру прямо на обочине, в пыли проезжающих грузовиков. Значительно позже я узнал от мамы, что наш Тузик не потерялся, его насмерть сбила на улице машина, а сеть конфисковал инспектор рыбнадзора.
    Билетов в Анапу в кассе не продавали. На какой-то рейс был один билет, но нам нужно было три.
    Бабушка не отпускала меня далеко и сама не могла уйти от вещей. На улице была ночь. За стеклом, в свете мощных фонарей прямо перед нами периодически собирались люди с чемоданами, сумками и рюкзаками, которые потом заходили в очередной подъехавший автобус. Единственным доступным развлечением для меня была возможность наблюдать за этими людьми. Бабуля вслушивалась в объявления: «Внимание! Начинается регистрация на рейс номер чепыреста швардесят мосем в Барнаул, Братск», «Производится посадка на самолёт рейса пятьсот двадцать пять, вылетающего по маршруту: Актюбинск – Алма-Ата», «Гражданин Тырдыбжецкий, прилетевший из Верхнесвистецка, Вас ожидает у справочного окна жена».
    Потом я устал и уснул, положив голову бабушке на колени. Иногда меня будили объявления громкоговорителей: «Внимание! Заканчивается посадка на самолёт Ту-104, вылетающий в Новосибирск. Пассажиров, прошедших регистрацию просим пройти на посадку к выходу номер шесть».
    Вставай, Сашенька, мы едем. Дедушка купил билеты.
– Куда едем?
– В другой аэропорт.
    Деду всё же удалось купить три билета, но не сразу в Анапу, а через Краснодар. Самолёт вылетал из Внуково меньше, чем через три часа. На регистрацию нужно было явиться за час до вылета. Ехать на автобусе не рискнули, побоялись опоздать. Взяли такси. Как здорово – значит, мы полетим на самолёте ещё не один, а целых два раза!
    Я какое-то время смотрел в окно на проносящиеся мимо в темноте высокие сосны и мелькающие фонари, но потом снова уснул, а когда проснулся, опять услышал женский голос: «Внимание, начинается регистрация на рейс номер «неразборчиво», вылетающий в Харьков. Пассажиров просим пройти к окну номер одиннадцать». Приехали во Внуково!
    Мы снова остались с бабулей на скамейке, а дед пошёл узнать, где идёт регистрация на краснодарский рейс. По времени она уже должна была начаться, но в справочном бюро сказали, что вылет задерживается «по причине неприбытия самолёта». Самолёт же не летел во Внуково по погодным условиям Москвы.
    Ночь провели в зале ожидания. Дед Ваня каждый час ходил в справочную. Я бегал смотреть на самолёты и приметил у окна курносую, светловолосую девочку в голубой кофте с синими бантами в косах. Мы, прислонившись лбами к прохладному стеклу, вглядывались в ревущий, мигающий красными огоньками мир мокрой ночной авиации и украдкой посматривали друг на друга. Когда наши взгляды встречались, девочка смущалась и отворачивалась к окну. За высокими, от пола до потолка, как в магазине «Океан», стёклами изредка сверкали молнии, и шёл дождь.
– Света! – не очень громко, чтобы не будить пассажиров, позвала девочку мама, и синие бантики умчались вглубь зала.
    Влага и холод постепенно проникали во внутреннее пространство аэровокзала. Застигнутые ночью путники в неудобных позах зябли на скамейках. На лётном поле становилось скучно, самолёты перестали взлетать и садиться. Я ещё какое-то время поразглядывал стоящий носом к нашим окнам двухмоторный самолёт без винтов и вернулся к бабуле.
– Хочешь пирожок?
– У-у.
– А спать хочешь?
– Бабушка, а самолёты ночью не летают?
– Они, Саша, и днём сейчас не особо-то летают, грозы боятся. Ложись, поспи.
    В зале ожидания стало совсем тихо. Даже громкоговоритель молчал, женский голос не объявлял больше о посадках и регистрациях. Буфетчица собирала посуду и уронила стакан. Совсем рядом просвистел крыльями испугавшийся голубь. Стакан оказался живучим – попрыгал на бетонном полу, но не разбился. Закашлялся какой-то дядька. Принялся орать проснувшийся младенец.
– Давай, ложись сюда!
    Бабушка, укрыла меня своей кофтой, а сама набросила на плечи полотенце. Заснул я глядя на часы, цифры которых состояли из включенных в нужной комбинации обычных электрических лампочек, таких же, как у нас дома. Одна лампочка, скорее всего, перегорела, отчего левая цифра – ноль, отвечающая за разряд десятков часов, имела вид незамкнутого прямоугольника. На часах, прижавшись друг к другу, спали два голубя. Яркий свет им не мешал.
    Регистрация началась только под утро. На посадку шли уже засветло. Перрон представлял собой одну огромную, но неглубокую лужу, в которой отражались самолёты. Было что-то зловещее в этой картине – большая птица топчет своего поверженного на спину собрата из зазеркалья. Засмотревшись, я снова промочил ноги.
    Среди пассажиров нашего рейса оказалась и курносая девчонка с синими бантиками. В самолёт она поднималась, держа свою маму за руку. В какой-то момент оглянулась, наши взгляды снова встретились, и она показала мне язык!

Продолжение здесь:
http://proza.ru/2021/02/07/2273