Воспоминания. Часть 4. Армия

                Л Н И Р Т И .  С Л У Ж Б А   В  А Р М И И .

                Ч А С Т Ь  1.  М Ы С    Р О Х У Н Е Э М Е.               
            28 сентября 1968 года мы с Карлом Зарубиным прибыли в эстонскую столицу г. Таллин с опозданием на два дня. По адресу и рисунку, полученному в Штабе 6-й армии, нашли штаб Таллиннской дивизии и предстали перед дежурным офицером. Он проверил наши документы и проводил к какому-то майору. Едва взглянув в наши документы, майор вскочил и начал орать на нас, обзывая дезертирами, разгильдяями и т.д., обещая стереть нас в порошок и сослать невесть куда. Мы с Карлом смиренно молчали, только я осмелился вякнуть, что мы согласны хоть куда, но только вместе. Наконец, майор успокоился и начал перебирать кучу бумаг, подыскивая место нашей ссылки. «Поедете, - говорит, - к Бабенко в Кейла-Йоа!» (??) В Кейла – так в Кейла, в Йоа – так в Йоа! Майор выписал нам проездные документы и рассказал, как добраться на автобусе до Кейла-Йоа и где там найти штаб бригады полковника Бабенко…               
    Идём мы по Таллину, любуемся скверами, необычной архитектурой, обилием магазинов и кафе, читаем надписи на трудном эстонском языке. Очень удобно: все названия продублированы по-русски в эстонской транскрипции, начинаем изучать эстонский язык. Вспомнили, что давно не ели, и зашли в ближайшее кафе. Как же таллиннское кафе отличается от нашего, ленинградского! Чистота идеальная, все работники в белоснежных фартуках и колпаках, удобная и красивая мебель, богатое меню, всё вкусно и дёшево!               
    С центральной площади «Выйду Вяльяк» (Площадь Победы) отправляются все пригородные автобусы, по расписанию. Вскоре на удобном львовском автобусе (ЛАЗ) мы прибыли в Кейла-Йоа, и через 40 минут после отъезда из Таллина были уже в штабе бригады, расположенном в живописном местечке на речке Кейла недалеко от впадения её в Залив. Командир части полковник Бабенко побеседовал с нами совершенно спокойно и обстоятельно, подробно расспросил о работе на «гражданке» и про жизнь вообще. Мы с Карлом снова заявили, что согласны служить, где угодно, только вместе. Это наше желание, похоже, понравилось полковнику. Он с кем-то посоветовался по телефону и сказал: «Вместе, так вместе. Поедите в часть …(назвал её номер), здесь от них машина, она вас заберёт. А сейчас идите в строевую часть, там вам оформят направления. И подождите там, за вами придут». Пока мы шли в строевую часть (это армейская «канцелярия»), гадали, куда нас «сослал» полковник Бабенко, т.к. не имели понятия, в какой части Эстонии расположены дивизионы бригады. А Бабенко нам понравился: высокий плотный «русак» с украинским выговором, спокойный, но с сильным голосом.


                2
   Через час мы уже ехали в открытой грузовой машине с защитным козырьком от дождя и ветра, удобно расположившись на мягких тюках. С нами ехали ещё три человека в плащ-накидках. Я заметил, что едем мы по той же дороге, по которой приехали сюда из Таллина, и высказал предположение, что сейчас свернём в какую-нибудь «тьмутаракань» подальше от моря. Но вот показались предместья Таллина, а вскоре машина оказалась в самом центре города, проехала по Площади Победы, мимо театра «Эстония». Мы не вытерпели и поинтересовались, куда нас везут. Попутчики ответили, что нас велено доставить в военный городок на речке Пирита. Что это за речка, мы также не имели понятия. Проехали мы центр города, начались скверы и парки, а затем выехали на красивое шоссе вдоль набережной залива, откуда открылся вид на Таллин. Вскоре свернули вправо, и начался сосновый лес. Ещё через пять минут начались симпатичные дачные домики, и машина вдруг остановилась. «Всё, - говорят, -  приехали!». Впереди мы увидели металлические ворота с большой красной звездой. Это и был военный городок, куда нас «сослали» и где мы будем жить! Мы с Карлом поздравили друг друга с «высылкой» на целых пять км от Таллина, радостно колотя друг друга по спинам. Кругом благоухала зелень, щебетали птицы. Дежурный вызвал коменданта городка, солидного прапорщика с усами, который поздравил нас с прибытием и, проверив документы, повёл нас в общежитие. В который уже раз, не знаю, мы изъявили желание поселиться вместе с Карлом. Коменданту было всё равно, как мы будем проживать, и он поселил нас в последней по коридору комнате на первом этаже. Общежитие было двухэтажным, деревянным, с печным отоплением, комнат по 10 на каждом этаже. В комнатах стояли круглые печки с металлическим кожухом, топились они из коридора каменным углём, делал это солдат-истопник. Комната наша была просторной и светлой (два больших окна), по двум стенкам стояли четыре кровати и индивидуальные тумбочки. Общими были большой квадратный стол и двустворчатый шкаф, на столе стоял графин с водой и 4 стакана на тарелке, имелись 4 стула, радиоточка, на окнах присутствовали шторы. Не было лишь телевизора. Одна койка в правом углу была уже занята. Я выбрал койку по левой стенке сразу за шкафом, Карл – по той же стенке у окна. Всё! Мы добились того, к чему стремились: с Карлом будем служить вместе и даже жить в одной комнате! Больше нам пока ничего не требовалось, мы бросили свои вещи и пошли обследовать окрестности. Дежурный на КПП объяснил нам, как добраться до Таллина, и обрисовал географическое положение нашего городка. Находимся мы на улице Хальястеэ в юго-восточном предместье Таллина, в 10 минутах ходьбы начинается таллиннский район Марьямяги, куда ходит городской автобус № 5, следующий через самый центр столицы. В 10 минутах ходьбы в другую сторону (на север) находится самый известный пригород-курорт Пирита на берегу Финского залива и речки Пирита. Наш городок находится тоже на левом берегу этой речки, до неё от КПП 100 метров. Через Пирита проходят маршруты всех междугородних автобусов восточного направления, билет до города стоит                20 коп, а на городском автобусе № 5 – 5 коп…
               
                3               
   Нам показали тропу, по которой можно выйти к автобусу №5, но мы решили сначала посмотреть на р. Пирита. Найдя дырку в ограде из колючей проволоки, вышли на высокий обрывистый берег. Речка, утопающая в зелени, плавно извивалась,  не спеша неся свои воды на север, вдали виднелся луг и пляж, на противоположном берегу кой-где сидели с удочками рыбаки. Вдали виднелись развалины какого-то замка. Довольные увиденным, мы вернулись через КПП и вышли к автобусу № 5, и минут через 20 находились уже в самом центре Таллина, на площади около универмага «Таллинна каубамайя». По узкой мощёной улочке Виру прошли до Ратушной площади, где на шпиле над Ратушей нёс свою «службу» символ города «Вана Тоомас» (Старый Томас). Потолкавшись в центре, мы обнаружили несколько ресторанов («Глория», «Таллин», «Виру»), кинотеатр «Сыпрус» (Дружба), массу интересных магазинов и кафе, в одном из которых «подзакусили», попробовав эстонского пива. Пиво продаётся во всех кафе, его можно пить как у стойки, так и за столиком в зале. К пиву всегда есть сосиски с капустой, а также горячие блюда, и везде обслуживают официантки, очень вежливо и быстро. Русский язык воспринимают везде. А пивных уличных ларьков, подобных ленинградским, мы не обнаружили ни одного за два года службы.
   Подзакусив, мы поднялись на Вышгород – самую старую часть города. Там сохранилась часть старой городской стены, находятся православный храм, правительственные учреждения, башня «Прямой Герман», на которой развевается государственный флаг Эстонии, башня-музей «Толстая Маргарита». Со смотровой площадки обозревается весь Таллин. Очень довольные увиденным, уставшие от впечатлений первого дня, мы вернулись в городок. В комнате мы застали молодого высокого русого лейтенанта, вернувшегося со службы. Познакомились, его зовут Валентин Задорожный, родом из г. Черновцы. Он приехал сюда месяц назад по направлению, окончив военное училище. Служит на мысе Рохунеэме в дивизионе м-ра Гавели, а мы будем нести службу в том же гарнизоне, но в дивизионе м-ра Третьяка. Завтра Валентин «доставит» нас к месту назначения. Мыс Рохунеэме – самая северная точка побережья вблизи Таллина, оттуда до Хельсинки напрямую всего 80 км, всё побережье является «погранзоной». Поздно вечером комендант привёл к нам ещё одного «разгильдяя», ростом с Карла, такого же русого, только с большим («французским») носом. Знакомимся: Богатко Георгий, ленинградец, окончил «Военмех». Оказалось, что благодаря опозданию мы и оказались в этом райском месте. В первую очередь «затыкали» самые «дыры», куда добровольно никто не шёл. Есть дивизионы, в которых офицеры живут в палатках и даже в землянках с печками-буржуйками, с водой из колодца и с «удобствами» на улице, с электричеством от дизель-генератора по расписанию. А места в Таллине оставили для резерва, в который мы по воле случая и угодили!Итак, наша комната полностью «оформилась», в этом составе мы дружно прожили до декабря 1969 года.               
    Задорожный разбудил нас в полвосьмого. Через 15 минут мы вышли из городка,  чтоб успеть в дивизион на завтрак к полдевятому. В 9-00 – ежедневное построение

                4                                                на «развод». До Пирита мы шли по лесной тропе, к восьми часам за нами пришла крытая  машина из части и забрала всех (и к Гавеле, и к Третьяку). Бывает, машина по какой-то причине не приходит, тогда все едут на рейсовом пригородном автобусе № 302 до посёлка Рохунеэме, а далее – пешком через лесок (0,5 км). На остановке в Пирита собралось много офицеров и гражданских ребят – это такие же, как мы, новобранцы, и все они направлены в наш дивизион. Дивизион Гавели здесь «старожил», стоит с комплексом ПВО «С-75»  давно и полностью укомплектован кадрами. А дивизион Третьяка с комплексом ПВО «С-125» новый, специалистов военные училища ещё не подготовили, и нас, инженеров, окончивших военные кафедры по этой специализации, призвали, чтоб «заткнуть» эту брешь. Знакомимся с ребятами: Ермаков Евгений, Катонов Игорь, Перцович Валерий, все – из ЛИАПА, нас с Карлом помладше. Они уже два дня «маются» в части, читают разные инструкции и знакомятся с гарнизоном. Служба наша начнётся после учёбы всех «новобранцев» и «распределением» по должностям в бригаде... Дежурному по столовой доложили, что прибыли три новеньких, он дал распоряжение на кухне, и нам наравне со всеми принесли завтрак (офицеры питались в отдельной комнате, но из общего котла с солдатами, офицерам полагалось лишь на 10 грамм больше масла и кофе с молоком вместо чая). На завтрак «подали» кашу «кирзу», самую не любимую мною. После завтрака к нам подошёл гарнизонный старшина и «поставил на довольствие» - записал фамилии и собрал деньги на питание. Суточный талон на питание стоил всего 1 рубль 3 копейки (завтрак, обед и ужин)! Мы заплатили за три дня до конца недели. Говорят, что все офицеры в день получки отдают старшине по 31 рублю и спокойно тратят остальные деньги на что угодно. Мы пока ещё не знаем, какое будет наше месячное «денежное довольствие». После завтрака мы представились командиру дивизиона майору Третьяку. Он пожал нам руки, сказав: «Добро пожаловать в наш дивизион!», и взял наши документы. Начался развод. На разводе все строятся по «ранжиру»: на левом фланге стоят старшие офицеры-командиры, затем повзводно и побатарейно личный состав со своими командирами. В самом конце, на правом фланге, стояли мы, пока в гражданской форме. После приветствия командир представил нас, троих новичков, и пожелал нам успешной службы. По окончании развода нас «забрал» начальник штаба капитан Ложкин, чем-то похожий на актёра Юрия Никулина, дал нам кучу инструкций, с которыми мы должны познакомиться в первую очередь. Затем с каждым из нас поговорил замполит капитан Арсенюк, человек, видать, с юмором. И, наконец, подошли и познакомились с нами остальные офицеры дивизиона и сержанты-сверхсрочники, дивизионный старшина и ещё один «новобранец» из ЛИАПа Краснолуцкий Евгений. Краснолуцкий живёт в Таллине вместе с родителями. Наша служба в армии, пока без определённых должностей и обязанностей, началась! С пол-  десятого до полпервого мы сидели в «Ленинской комнате», читали инструкции и техническую литературу, травили анекдоты. В каждой части имеется такая комната, в которой проводятся политзанятия, это вотчина замполитов.


                5
   После обеда в армии – «мёртвый час» с 13-00 до 15-00, включая обед. На обед в столовую все приходят заранее, так что в 13-15 все «заваливаются» на боковую, для этого есть специальная комната, в которой в два яруса стоят койки. Мы пока не привыкли к такому режиму и поэтому в обед ходим «на позицию», т.е. на место расположения комплекса «С-125». Он развёрнут на самом берегу залива, недалеко от берега находится несколько лесистых островов. На пригорке, недалеко от казарм, стоит СРЦ – станция разведки целей «П-15» («Тропа»), автономная, на базе автомобиля ЗИЛ-157 К, со своей электростанцией, работающей на бензине. От неё тянутся открытые кабели в сторону основной кабины комплекса (кабина «А»), расположенная ближе к берегу. Вблизи кабины «А» стоит «Антенный пост» - сложное сооружение, имеющее форму гриба со странной «улиткой» сбоку. На небольшом удалении, по дуге окружности, центром которой и является кабина «А», расположены три стартовые установки с ракетами («пушки»), смотрящими в сторону моря, т.е. вероятного противника. Все эти части соединены кабельными жгутами. На самом берегу стоит крупнокалиберный станковый пулемёт (на всякий случай). Недалеко от КПП находится «автопарк», где под навесом стоит вся автотехника: тягачи, ТЗМ (транспортно-заряжающие машины, предназначенные для перевозки ракет со склада к «пушкам»), а также машины для перевозки личного состава. Отдельно, на «отшибе» за столовой, находится караульное помещение, в котором круглые сутки находится вооружённый караул, охраняющий территорию части и всю военную технику. Имеется в части и своё «хозяйство» - свинарник и огород, так что мясо и овощи у нас свои.  С дивизионом Гавели мы познакомились позже. Он отличается от нашего лучшим обустройством, в нём все строения кирпичные, кабина «А» укрыта в бетонном бункере, все кабели проложены под землёй. Комплек  «С-75» установлен стационарно, его сложно перемещать с места на место. Раньше по «доктрине» мобильность комплекса ПВО не требовалась. Предназначен он для поражения высотных и средневысотных целей. Наш же «С-125» стреляет по маловысотным и наземным (морским) целям, укрывать его в бетон нет смысла, т.к. он в течение часа при необходимости должен быть «свёрнут» и своим ходом перебазирован в другое место, где через час развёрнут на новом месте. Сейчас на одном месте располагают два комплекса вместе, которые обеспечивают обнаружение и поражение любых целей на всех высотах.               
   Вечером всех новичков собрал майор Третьяк и сообщил, что в понедельник утром мы все должны прибыть в Кейла-Йоа в штаб бригады на общие сборы, а пока можем быть свободны. Такому обороту мы, конечно, обрадовались и, не дожидаясь ужина, разъехались по домам на автобусе. У нас оказалось 4 дня свободного времени! Все, кроме Краснолуцкого, решили отметиться в ресторане «Виру», который, по словам Ермакова, самый дешёвый в Таллине. Находится он на ул. Виру рядом с Ратушной площадью. Днём он работает как столовая, а после 18 часов – как ресторан. Мы сдвинули вместе два стола и заказали «для начала» 3 бутылки «Вана Таллина»


                6
и разную закусь. Нам быстро сервировали стол и принесли ликёр и салаты. На столе стояли стаканы тонкого стекла, Ермаков и предложил «вдеть» из стаканов, чтоб не терять время. Налили почти по полному стакану, Женька чиркнул спичкой и поджёг ликёр в стаканах, он засиял голубым пламенем. Мы чокнулись, задули огонь и залпом выпили ликёр. К нам, с глазами, полными ужаса, подбежала официантка, забрала стаканы и со словами: «У нас так не пьют!», унесла их. Тут же принесла миниатюрные рюмочки, сама налила нам по неполной и с достоинством удалилась. Нам сразу стало весело, пришлось ещё заказать ликёра, т.к. он уже кончился. Теперь мадам принесла нам графинчик и наливала только сама, зорко приглядывая за нами. Закуска, особенно мясо, была великолепной. Мы ушли, к удивлению официантки «ни в одном глазу», заплатив совсем пустяк. Ресторан «Виру» стал нашим постоянным местом до конца службы, в нём мы обедали по вечерам и кутили в выходные. Иногда бывали и в других ресторанах: «Глория», «Таллин»(с единственным в СССР ночным варьете), «Кене Кукк» (Петух на пне), «Пирита». На следующий день, в четверг, по совету наших сверхсрочников-латышей, которые жили также в нашем военгородке, мы большой компанией отправились в ресторан «Пирита», где по четвергам бывает особый вечер – «Бал свечей». Не буду описывать, как нас кормили, в Таллине в любом месте по этой части великолепно. Ресторан расположен в Пирита около моста через реку на шоссе Таллин – Нарва – Ленинград, он напоминает по форме двухпалубный корабль. Совсем рядом, в устье р. Пирита, находится известный яхт-клуб, мачты яхт торчат здесь, как сухой лес. Подальше, на выходе в залив, построен просторный причал, около которого стоит постоянно старинная двухмачтовая шхуна «Джон Йыхну». Так что здесь – сплошная морская тематика. В ресторане играл неплохой оркестр, причём непрерывно. Посетители вели себя непринуждённо: танцевали, пели, курили на балконе-палубе, подходили с тостами к другим столикам. Около 10 часов вечера, когда все уже наелись, на столы ставили свечи в мощных подсвечниках и выключали электрическое освещение – начинался «Бал свечей». Оркестр начинал играть «по заказу», а человек в стареньком наряде ходил тихонечко по залу и гасил по одной свечке. Поближе к полночи выбирали «Царицу бала» - наиболее привлекательную и хорошо танцующую девушку, открывали и пили «Шампанское» за её здоровье, и начинали постепенно расходиться в полумраке. Наконец, объявлялся «Вальс – финал», во время которого гасли последние свечи, и все уходили в полной темноте. Так что у пьяных «вдрызг» с выходом могли быть проблемы, поэтому на «Бал свечей» приходили не напиться, а для «знакомств»…  Остальное время до понедельника мы посвятили более подробному изучению Таллина и Пирита. Каждый день открывали что-то интересное для себя: парк «Кадриорг», памятник участникам «Ледового перехода», памятник броненосцу «Русалка» (в народе этот памятник называют просто «Русалка», и невежды думают, что на пьедестале и стоит девушка-русалка с венком в руках; на самом деле – это ангел с поминальным венком, а на четырёх плитах пьедестала рассказывается о подвиге броненосца); дом, в котором живёт Георг Отс; кафе «Каролинка», в котором всегда есть горячее красное вино со специями, подаваемое с жареными орешками…

                7
   В «Кадриорге» есть интересный объект «Певческое поле» - открытый концертный зал. На этом поле собирается до 10 тысяч человек. Сцена выполнена в виде огромной раскрытой раковины, благодаря чему обладает исключительной акустикой: «диаграмма направленности» этой раковины такова, что на всём поле великолепная слышимость. Здесь проходят различные фестивали, в т.ч. международные. На Пярнуском проспекте мы обнаружили самый современный широкоэкранный кинотеатр «Космос» и богатый рыбный универсам «Океан». Все таллиннские магазины вообще, как продовольственные, так и промтоварные, просто потрясли нас своим изобилием и дешевизной, так же, как и сеть больших и малых кафе, которые имелись буквально на каждом перекрёстке. Около магазина «Цветы» в центре города мы обнаружили небольшой бассейн с фонтанчиками, дно которого было усеяно разными монетами, все бросают их туда, чтоб снова вернуться в Таллин (по народной примете). В пруду около ж.д. вокзала обнаружили много крупных декоративных карпов с цветными плавниками, можно было кормить их и любоваться почти ручными рыбами. Мы решили, что если где и есть «коммунизм», так это в Таллине. За два года пребывания здесь я укрепился в этом мнении. Много позже, побывав в других интересных местах (в Латвии, Украине, Казахстане, Киргизии, на Кавказе), я вдруг отчётливо осознал, что Россия, прикормившая все эти республики, живёт много скромнее. И теперь, когда перестал существовать СССР, они ещё имеют наглость предъявлять нам какие-то счёты за «оккупацию» и прочее! Да Россия просто кормила их все эти годы, снабжала сырьём, электроэнергией и продукцией промышленности! И ещё охраняла границы!                В понедельник все новобранцы собрались в штабе бригады. По списку нас оказалось 42 человека! В основном – ленинградцы (ЛИАП, Политех, Военмех), несколько человек из Владимира, а один – аж с Кавказа! С радостью встретил я своих однокурсников Виктора Ходова, Семёнова Виктора, а Карл – своих, Иванова Александра и Васильева Валерия. Некоторые ребята оказались в армии во второй раз: отслужив в своё время срочную и окончив затем ВУЗ, став офицерами запаса, «загремели» снова. Среди сорока двух оказались всего два эстонца: Бэмбик и Йыыгре (странная для нас фамилия!). Командир бригады нас весьма обрадовал. Он объявил, что мы призваны на централизованные полуторамесячные сборы, здесь будем жить и изучать технику, тактику, строевое и стрелковое дело, пройдём политическую и специальную подготовки, постреляем из разного оружия. После обучения сдадим несложный экзамен и получим конкретные должности в своих дивизионах. Сегодня, в первый день, все получим по 200 рублей «подъёмных» и займёмся подбором обмундирования. Завтра все к 9-00 должны явиться на строевой плац в военной полевой форме, в погонах лейтенантов и с подшитыми белыми воротничками, в начищенных сапогах, как и подобает офицерам… Бабенко представил нам офицеров, которые будут вести с нами занятия, после чего передал нас гарнизонному старшине, который повёл нас на склад получать обмундирование. Каждый получил по огромной куче армейского добра своего размера: две полевые формы (х/б и п/ш), пар пять погон, звёздочки, две фуражки, пилотку, портупею, яловые и хромовые сапоги, повседневную форму (китель, брюки и ботинки), шинель, зимние куртку и шапку,
                8                отрез на парадную шинель, отрез на парадную форму, шерстяные перчатки, шарфы шерстяной и шёлковый (кашне), ремень, парадный пояс, нижнее бельё, портянки… Затем в строевой части получили «подъёмные» и ещё «пошивочные» (на пошив в ателье парадной формы и парадной шинели). Большинство из нас, несмотря на «давление» командиров, так и не сшили парадные формы, прокутив «пошивочные» (около 40 руб.). Целый вечер, разбившись по небольшим компаниям, под руководством «бывалых» вояк, подгоняли свои формы, пришивали погоны, подшивали «подворотнички» (белый ситец тоже выдали), крутили портянки, начищали сапоги. Разместили нас в небольших одноэтажных домиках по нескольку комнат в каждом. Вечером, как положено, было застолье, карты, анекдоты… В первый же день нас всех сфотографировал бригадный фотограф, и через день мы получили офицерские удостоверения в обмен на свои военные билеты. Все, кто служил в Рохунеэме, через несколько дней стали ездить каждый день «домой» на рейсовом автобусе. А на выходные из Кейла-Йоа уезжали все.                Сборы были интересными, полезными и весёлыми. Все мы познакомились и подружились, поняли специфику военной службы в зенитно-ракетных войсках ПВО. Наиболее интересными для меня были занятия по тактической подготовке (тактика использования комплексов «С-75» и «С-125») и разведподготовке (реальное состояние и дислокация вооружённых сил вероятного противника). Легко проходили занятия  по стрелковой подготовке, на которых изучали современное личное стрелковое оружие. Строевая подготовка тоже не была сложной, изучали, в основном, практические команды, как правильно отдавать честь, принять и отдать рапорт, команды управления строем. Однажды нам хотели показать приёмы обращения с карабином и спросили, умеет ли хоть кто-то из нас что-либо делать с оружием. Валера Васильев, проходивший военную срочную службу в Кремлёвском гарнизоне, так чётко выполнил все приёмы, что у «преподавателей» челюсти отвисли. Больше нас с приёмами не беспокоили. Самыми неинтересными были политзанятия. Однако замполит полковник Громов, почувствовав наше настроение, больше внимания обращал на практические примеры из жизни, а не на нудную теорию. Для нас оказалось неожиданным, что до сих пор никто пока не поинтересовался нашей партийностью и не предложил нам стать на комсомольский или партийный учёт. Из офицеров, помимо Бабенко, мне понравился полковник Рожков, начальник штаба, внешне суровый, но справедливый человек, и юморист майор Лосинский, начальник разведки бригады. Два раза мы выезжали на полигон и стреляли из карабина СКС, автомата Калашникова и даже из станкового пулемёта. В первый день на построении полковник Бабенко спросил, какие есть вопросы и просьбы. Несколько ребят попросили дать нам возможность съездить домой в Ленинград за вещами, т.к. все приехали сюда налегке. Командир пообещал решить этот вопрос положительно, он сдержал своё слово, и всех нас по очереди отпускали домой на двое суток (не считая дороги) за шмотками. Съездили и мы с Карлом, причём, в военной форме. Помню забавный случай по пути с вокзала в метро. Карл поехал домой на трамвае, а я с Варшавского вокзала пошёл пешком до метро «Фрунзенская». Только бы,               
                9                                думаю, не попались навстречу офицеры, надо будет ведь честь отдавать. И вот вижу: идёт навстречу военный. Я замедлил шаг, готовясь к непривычной процедуре, и сместился как можно вправо. Встречный офицер тоже шёл навстречу как-то неуверенно, глядя на меня настороженно и, приблизившись друг к другу, мы одновременно перешли на строевой шаг и одновременно вскинули руки в приветствии. Мельком я заметил недостатки в форме и испуг в глазах встречного лейтенанта – он такой же «служака», как и я!...  Мы привезли в Таллин всё необходимое: костюмы «на выход», нижнее бельё, плащи и пальто, письменные и туалетные принадлежности, фотоаппараты и пр. … Сборы подошли к концу. За это время мы исследовали побережье залива вблизи Кейла-Йоа, много раз ходили к водопаду на реке Кейла (Йоа – и есть «водопад» по-эстонски). В этом живописном месте снимались сцены «на водопаде» в кинофильме «Посол Советского Союза» и некоторых других фильмах. Все мы успешно сдали экзамены, и нам присвоили    «3-й класс» технических специалистов, теперь мы – «классные специалисты». Впереди было распределение на должности по дивизионам…               
   На ноябрьские праздники мы с Карлом решили «смотаться в самоволку» - в Ленинград, покрасоваться в новой форме. Самый скорый путь – самолётом, тем более, что аэропорт в Таллине находится в черте города, до него от центра езды 10 минут. Это обусловлено особым рельефом побережья. Уровень современного Финского залива много ниже, чем был в древние времена, старый берег находился много выше, он образовал террасу высотой до 100 метров на некотором удалении от современного берега. Город находится внизу между заливом и старым берегом, а аэропорт – вверху, над городом. Билет на самолёт до Питера стоил всего 18 рублей. Это позволяло нам ездить домой иногда даже на выходные. Обратно обычно мы возвращались ночным поездом, который в Таллин прибывал в 7-30. В часть на мыс Рохунеэме мы успевали восьмичасовым автобусом, уходившим с Площади Победы. Купейный билет на поезде стоил 10 руб… На этот раз наши места в Ту-134 оказались в первом салоне, мы уселись в кресла, весело болтая. И вдруг в салон вошёл генерал, и ни какой-нибудь, а командир нашей дивизии! Стюардесса усадила его на первое место, рядом с которым стоял журнальный столик, лицом в нашу сторону. Мы перетрусили и спрятались за спинки кресел. Генерал не знал нас в лицо, но по знакам отличия догадался бы, откуда мы, и мог поинтересоваться, «откуда-куда-зачем?»! К нашей радости генерал пересел лицом по направлению полёта, спиной к нам. Через 45 минут самолёт приземлился в Пулкове, мы подождали, пока генерал выйдет, и лишь после этого встали с кресел. Около самолёта генерал сел сразу в чёрную «Волгу» и уехал. После этого случая мы перестали ездить домой в форме…  В Колпине, вручив подарки обрадованной тётушке, я пошёл к Смирновым и узнал, что Валерка Симачёв с компанией праздник будут отмечать в «Соцгородке» (пос. Металлострой) у Славки Екимова. Валерка, как всегда, что-то задумал, попросил меня придти к Славке точно к определённому времени. Минута в минуту я был у двери славкиной квартиры и позвонил. Дверь мне открыл Валерка и сделал знак, чтоб я молчал. Все уже сидели за столом и спрашивали Валерку, кто там ещё пришёл? Он что-то буркнул в ответ, и мы тихонько вошли в комнату.
                10   
Вот удивилась-то компания! Никто не предполагал, что я из Армии могу к ним заявиться. Да ещё в форме! А многие вообще не знали, что я служу. В общем, действительно получился сюрприз от Валерки. А на следующий день праздник продолжился в Колпине у Симачёвых…  10 ноября, как и положено, в 9 утра мы с Карлом были в Кейла-Йоа. В этот день был заключительный общий сбор, подведение итогов учёбы. Командир пожелал нам отличной службы на местах, отметив общий высокий уровень наших технических знаний. Мы – первый призыв, и от того, как мы себя зарекомендуем, будет отношение к призывникам следующих лет. Грамотные специалисты Армии ещё нужны. Мы, сорок два специалиста, не закрыли потребности бригады, а бригада будет развиваться, и всё сложнее будет поступающая на вооружение техника. Сегодня нам предстоит «собрать манатки», рассчитаться за столовую и оформить документы в строевой части. Завтра в Кейла-Йоа соберутся все командиры дивизионов, и после «распределения» мы разъедемся по своим частям и приступим к настоящей службе в полученных должностях. На следующий день в клубе части собралась представительная «комиссия», которая решала нашу судьбу. В центре зала стоял стол, за которым сидели старшие командиры полковники Бабенко, Громов, Рожков. Мы сидели по периметру зала, за спиной у нас располагались командиры дивизионов. На столе громоздилась стопа папок с нашими личными делами. Распределение проходило подивизионно, т.е. сначала разбирались с одним дивизионом, после чего «распределённые» во главе с командиром дивизиона покидали клуб, затем «брались» за следующий дивизион. Вот дошла очередь и до нас. Бабенко взял стопку с нашими документами: шесть дел, уложенных по алфавиту ( Богатко, Ермаков, Зарубин, Краснолуцкий, Перцович, Шадриков). Я хотел, чтоб мне досталась система «СДЦ» (селекции движущихся целей), которая мне казалась наиболее интересной, или любая другая из систем кабины «А». Должности в кабине «А» называются «Старший техник системы…», и ты должен отвечать за работоспособность только этой системы. В подчинении «Старшего техника» находится всего один оператор, которого надо будет обучить обслуживать эту систему. Есть также должности старших техников по антенному посту и стартовым батареям, а также должность «Командир взвода управления». Больше всего я боялся назначения на должность «Командир взвода», т.к. при этом придётся заниматься «воспитанием» личного состава взвода… Бабенко брал из стопки «Дело», читал характеристику каждого и решение: «… назначается на должность… с окладом…». Гошу Богатко заслали в стартовую батарею, Карла – на антенный пост, СДЦ досталась Ермакову Жене. Я был последним и с сожалением наблюдал, как исчезают желаемые должности. Когда осталось только одно «Дело», я с ужасом понял, что становлюсь командиром взвода! Полностью должность называется  «Начальник разведки – Командир взвода управления ЗРДН» (Зенитно-ракетного дивизиона, наземного). Коленки мои дрожали, когда я услышал этот приговор и подходил к столу на «поздравление». Оклад у «Ком..взвода» на 10 руб. больше, чем у «Ст. техника», 145 рублей, но это не утешало. Кроме оклада по должности, нам полагалось по 40 руб. за звания и по 30 руб. «пайковых». Так что полное «денежное довольствие» для всех составляло 205 руб., у меня – 215, что казалось нам заоблачно много. Забегая вперёд,
                11
скажу, что из меня получился неплохой командир взвода управления. Командир первой батареи («Батареи управления») Михайлов Василий как-то раз, анализируя нашу службу спустя год, заметил, что из всех призванных только один я и годился на эту должность, но как мог «комбриг» усмотреть во мне будущего «командира» - это загадка. Возможно, на его решение повлияло то, что в моём «досье» было упоминание о «Секретаре комсомольской организации отделения НИИ» и о «Комиссаре» студенческого целинного отряда.               
   12 ноября утором мы были официально представлены дивизиону в своих должностях и заняли места в строю «по ранжиру». Взвод разведки и управления состоял из 11 человек вместе со мною. Разводом обычно командовал начальник штаба к-н Ложкин, а принимал утренний развод – командир дивизиона. Когда общий развод закончился и всем было предложено приступить к занятиям согласно распорядку дня, мы со взводом отошли в сторону и построились вновь, я решил познакомиться с ребятами поближе. Командовал сержант-сверхсрочник латыш Марис Ветра, начальник станции СРЦ, до сих пор исполнявший обязанности командира взвода, ставший теперь моим заместителем. Я назвал полностью своё имя и фамилию и признался, что не являюсь военным человеком, а призван, как и все они, на срочную службу, и выразил надежду, что мы «сработаемся». Потом все представились мне, всех я приветствовал пожатием рук. Ребятам, как мне показалось, эта процедура понравилась, все улыбались, атмосфера сразу стала непринуждённой. Кто-то из ребят робко заметил: «Товарищ лейтенант, у Вас эмблемы на шинели прикреплены вверх ногами!». Готовясь в спешке к этому первому дню, я закрепил «пушечки» (эмблему артиллерии) стволами вниз, а стволы должны смотреть вверх. Шинель-то я надел впервые, т.к. погода стояла тёплая, поэтому раньше этот казус и не был замечен. Я не смутился, так как уже заявил, что не являюсь военным человеком, и просто попросил повернуть мои эмблемы, что Ветра и сделал. Раньше в военное время взвод разведки в артиллерии действительно занимался разведкой обстановки и целей, иногда добывал «языка», обеспечивал также проводную связь внутри дивизиона и радиосвязь с другими подразделениями. Теперь, в ракетных дивизионах, функции разведки преобразовались и заключались в радиотехнической разведке целей (самолётов и кораблей) с помощью радиолокационных станций. Функции связи сохранились, только аппаратура стала другой. Во взводе по «штату» должно быть три отделения: отделение СРЦ, отделение связистов и хозяйственное отделение. Но по сути у нас было только два отделения, а хоз. отделение было одно на весь гарнизон в дивизионе м-ра Гавели. Точно так же общим было автохозяйство, служба КПП, караульная служба, столовая и подсобное «фермерское» хозяйство. Всё это существовало ещё до появления нашего дивизиона здесь, так это и осталось в подчинении у м-ра Гавели. Личный состав нашего дивизиона был размещён в бывшем клубе, рядом с КПП, здесь же находился и рабочий кабинет начальника гарнизона Гавели, в нём «поселился» м-р Третьяк, но часто сюда приходил и Гавеля, т.к. только отсюда была телефонная связь с бригадой. Личный состав старого дивизиона перевели в новую казарму, поближе к технике, в лес. Так что наш дивизион, стоящий на берегу, был виден со всех сторон, а дивизион Гавели
 
                12                не виден совсем. Офицеры Гавели жили в небольшом городке вблизи от входа на территорию гарнизона, домики у них были двухэтажными из бетонных блоков, на каждом этаже – по две квартиры. Здесь же с семьёй живёт и сам Гавеля. Таким образом, они устроились много удобнее наших офицеров, как и подобает «аборигенам». А мы, «варяги», живём кто где: неженатая молодёжь – в общежитии на Хальястеэ, а семейные – кто в Пирита, кто в Таллине, снимая квартиры.               
   Основное отделение во взводе – это расчёт СРЦ, состоящий из начальника станции, трёх операторов обнаружения, планшетиста и моториста (он же – шофёр на маршах). Начальник станции отвечает за постоянное поддержание СРЦ в работоспособном состоянии, проводя её текущее обслуживание, регламентные работы и ремонт. Это ответственная должность, вот почему сержант Ветра был очень рад моему появлению во взводе, т.к. не имел специальной технической подготовки по такой аппаратуре. Операторы работают на пульте управления, основой которого является индикатор кругового обзора (ИКО), дающий картину воздушной и наземной обстановки в районе станции. Задачей их является своевременное обнаружение целей и передачу их координат планшетисту. Планшетист прокладывает маршруты следования целей на стекле большого планшета специальным карандашом «стеклографом» по данным оператора и транслирует координаты целей (азимут, дальность и высоту) на планшет в кабину управления «А», в которой находится командир. Командир, видя всю картину обстановки на планшете, принимает то или иное решение. От чёткого взаимодействия оператора и двух планшетистов зависит качество выполнения задачи наведения комплекса на цель. Моторист следит за работой двигателя и генератора, питающего СРЦ.  СРЦ «П-15» имеет два генератора, работающие от бензиновых двигателей: один находится в кузове станции, в специальном отсеке сзади, отделённым стенкой от аппаратного отсека; второй размещён на прицепе и выполнен на базе двигателя от «Москвича-412», со станцией он соединяется кабелем, подключаемым к специальному разъёму на борту. В обязанность моториста входит также обслуживание бензиновой печки на станции в холодное время.  Второе отделение во взводе – связисты, всего их было трое. Отдельной «единицей» во взводе был «секретчик», специально обученный человек для составления и расшифровки «кодограмм» (зашифрованных сообщений), и выдающий секретные документы для работы офицерам. «Секретчик» находился в специальной комнате при штабе дивизиона. По штату должен быть ещё и почтальон, но у нас его не было, вся входящая почта шла через штаб бригады, и её забирали офицеры дивизиона, бывающие там довольно часто; исходящую же почту отвозили прямо на почтамт Таллина те, кто шёл в увольнение, или мы, молодые офицеры. Таким образом, в моём ведении находилась радиотехническая разведка и все средства связи, в т.ч. почтовая. Первый состав взвода был такой: ст. сержант Ветра – начальник СРЦ; операторы СРЦ: ефр. Дмитриев Алексей (ст. оператор), рядовые Садунов, Никулин; планшетист – ефр. Ежов; моторист – рядовой Михайлов; связисты: ефр. Плотников (старший), рядовые Дмитриев Александр, Горбунов; секретчик – ефр. Тучин.
               
                13         
        Началась будничная армейская жизнь. Распорядок в части для офицеров был такой:  8-30 – завтрак, 9-00 – развод, постановка задач на день для личного состава; 10-00 – 12-45     -- занятия в классах или на технике; 13-00 – 15-00 – обед и отдых; 15-00 – 17-00 – занятия;    17 -30 – отъезд в общежитие. Суббота и воскресенье были выходными днями, в части оставались только дежурный офицер и помощник («помдеж»). Однако, отлучаясь в выходной день из военного городка на Хальястеэ, мы обязаны были доложить дежурному на КПП, где мы будем находиться, чтоб при необходимости нас можно было разыскать… Нашей задачей было организовать обучение солдат срочной службы так, чтоб они через год стали специалистами своего дела и в течение следующего года смогли подготовить себе замену. Но и самим нам надо, прежде всего, стать «классными» специалистами, а учиться было не у кого. «Сборы» нам, конечно, в этом плане помогли. Учебный план был спущен «сверху», начальник штаба составил расписание занятий с указанием тем, а каждый офицер в специальной тетради на каждое занятие составлял конкретный план-конспект по определённой форме. Такие план-проспекты согласовывались начальником штаба и утверждались командиром! Если плана нет, нет, вроде как, и занятий. Такая вот глупость придумана в армии! К чести наших командиров, они никогда не заглядывали в наши планы, подписывая их, не глядя, предоставляя младшим командирам полную самостоятельность. Но всё равно, бумажной работы было много. Мне в этом смысле не повезло: из «молодых» только мне досталась «честь» писать планы, т.к. за всех остальных это делали «комбаты», а моим непосредственным начальником был начальник штаба. Но я очень скоро «набил руку» на этих планах, и проверяющие из бригады и дивизии стали мои бумаги ставить в пример некоторым кадровым служакам. В «генеральном плане» предусматривались занятия по политике, тактике, технике, строевой и физической подготовкам. Между собой, с согласия командира, мы договорились с «кадровыми» офицерами, что берём на себя все занятия по технике и тактике, а они – по строевой и физической подготовкам, по политподготовке их будет вести замполит. Все были довольны такой «специализации»: каждый делал то, что лучше знал и к чему лучше был подготовлен .               
   Побеседовав со взводом, я уяснил степень технической грамотности ребят: более половины имели среднее образование, только двое – Михайлов и Горбунов – не прошли даже восьмилетнего обучения. В первую очередь я решил «преподать» курс элементарной физики и электротехники, причём, без «мудрёных» формул, объяснить физический смысл всех явлений. После этого уже заняться изучением устройства и принципов работы РЛС (радиолокационной станции) вообще и СРЦ «П-15» в частности. Надо сказать, что удалось заинтересовать ребят, они занимались с удовольствием, задавали много вопросов. А через некоторое время Дмитриев Алексей, самый грамотный и серьёзный, призванный из новгородской Окуловки, сказал мне, что после демобилизации решил поступать в какой-нибудь технический институт в Питере, и попросил меня достать некоторые учебники и толстую общую тетрадь для занятий.
               
                14                               
   Всё, что он просил, я купил в магазинах «Старая книга», и он, действительно, оба года занимался, я создавал ему для этого условия. Постепенно и сам я, готовясь к занятиям, досконально изучил «П-15» теоретически и практически. Практические занятия проводились ежедневно, с них и начинался каждый день: надо было убедиться в работоспособности техники. Сразу после развода расчёт СРЦ уходил во главе с Ветрой на станцию, а я приходил позже, после «пятиминутки» у командира. Ветра докладывал мне о состоянии станции, я давал команду выключить её или подключался к регулировкам, если это требовалось. Каждый понедельник проводились «еженедельные регламентные работы», заключающиеся в чистке всех блоков, снятии технических характеристик станции с записью параметров в «Формуляр» станции. В первый понедельник каждого месяца проводились «месячные РР», более основательные, с проверкой кабельных соединений и смазкой вращающихся механизмов. Проводились также «сезонные» (полугодовые РР), на которых менялась смазка редукторов и двигателей с «летней» на «зимнюю» и наоборот, и «годовые РР». На годовые РР отводилась целая неделя, в течение которой досконально исследовалось состояние станции, разбиралось и чистилось антенное хозяйство, проверялась «мобильность» станции, т.е. может ли она двигаться своим ходом, после чего проводилась «юстировка» станции – установка с помощью буссоли по нужному азимуту и по уровням; заменялись «подозрительные» блоки и все элементы, выработавшие свой ресурс. В те времена за ресурсом следили строго: если, скажем, радиолампы ещё прекрасно работали, но выработали назначенный технический ресурс, их изымали из блоков и тут же разбивали молотком, на их место устанавливали новые из ЗИПа. В результате всех этих мероприятий я изучил станцию основательно, знал, как разобрать и собрать любой узел, включая СВЧ-блоки: магнетрон – основной узел передатчика, ЛБВ (лампу бегущей волны) – основной узел приёмника. Физику работы станции знал и весь личный состав операторов.               
   Примерно два раза в неделю проводилась «стрельба по реальным целям», т.е. по нашим самолётам, отрабатывающим в эти дни свои задачи. Ракеты, конечно, не пускались, осуществлялся так называемый «электронный выстрел», т.е. старт ракеты и её передвижение к цели имитировалось специальной аппаратурой. При этом для всего личного состава работа не отличалась от реальной, боевой, не слышно было лишь грохота ракет. Начинались эти стрельбы по сигналу тревоги «Готовность № 1», причём, сигнал этот всегда заставал нас неожиданно в разное время дня и даже ночи (когда авиация отрабатывала «ночные полёты»). Через три минуты дивизион должен был быть готовым к пуску ракет. После сигнала «Отбой тревоги» («Готовность № 3) проводился разбор «стрельб». Кроме учебных тревог, были тревоги и настоящие, иногда по нескольку раз в день. Это делалось всегда, когда вблизи границ появлялись самолёты, не отвечающие на запрос «свой – чужой». А таких самолётов крутилось очень много: в Хельсинки шли транспортные (грузовые) и пассажирские самолёты и корабли, рыскали разведывательные самолёты НАТО, «нюхающие» наши границы. На самолёты и суда, идущие по расписанию, а также оповестившие заранее нас о своём проходе, мы не      
               
                15                реагировали. Но все остальные «цели» мы были обязаны сопровождать в «Готовности 1». В ПВО существует три вида готовности: «№ 1» - со слежением за целью и с пальцем на кнопке «Пуск»; «№ 2» - без слежения комплекса за целью (но за ней следит СРЦ), весь личный состав находится на местах в ожидании возможной команды «Готовность 1»;     «№ 3» - отбой боевых задач и переход к работам по распорядку дня. Кроме того, существовало три режима по радиоизлучению: «Режим 1» - разрешение выхода в эфир на рабочих частотах комплекса и СРЦ; «Режим 2» - излучение на рабочих частотах разрешено кратковременно и лишь в строго определённом секторе; «Режим 3» - запрет выхода в эфир, это, как правило, означало, что по данным «компетентных органов» вблизи находятся объекты или лица иностранных дипломатических миссий, которые с помощью специальной аппаратуры могут зафиксировать наши рабочие частоты. Очень часто бывали ситуации, когда дивизион находился в «Готовности № 1», но объявлялся «Режим 3», и реальные цели мы не видели. Правда, при этом чаще всего для СРЦ давался «Режим 1».    Для опознавания объектов «свой» или «чужой» разработана специальная аппаратура с грифом «СС». На каждой СРЦ установлен опломбированный блок «Лилия», посылающий в эфир определённый код при нажатии оператором на ножную педаль, объекты принимают сигнал запроса, расшифровывают его с помощью аналогичной «Лилии» на борту и  переизлучают закодированный ответ. На СРЦ ответ расшифровывается и в виде специальной отметки отображается на индикаторе обзора рядом с отметкой от цели. Такой ответ, естественно, может дать только «свой» объект, имеющий на борту «Лилию».   Зенитно-ракетные комплексы ПВО расположены так, что всё воздушное пространство СССР и стран «Варшавского договора» закрыто для проникновения к нам вражеских самолётов и кораблей. Мы стояли на самом первом рубеже обороны и обеспечивали охрану западных рубежей СССР, города Таллина, а также входили в «первое кольцо» обороны городов Ленинград и Москва, которые имели три кольца как наиболее важные стратегические объекты. Представьте себе, сколько требовалось техники и личного состава для организации сплошной линии обороны страны и всех важнейших объектов! Радиус обнаружения с помощью СРЦ не так уж и велик: около 250 км, а «зона поражения» у  комплекса «С-125» - всего несколько десятков км, и нигде не должно быть «щёлки» в которую можно было бы «пролезть». Правда, уже разработаны и действуют комплексы дальнего поражения «С-200» и «С-300», но их ещё мало…               
   Так и проходила служба в ежедневных занятиях и тренировках. Вскоре мы «вросли» в жизнь дивизиона, вместе с «кадровыми» офицерами стали единым дружным коллективом. Каждый из старших офицеров имел свой неповторимый характер, и было очень интересно в общей компании, с подтруниванием друг над другом, с массой жизненных историй и анекдотов. Самым «строгим» был майор Гавеля, начальник гарнизона и командир соседнего дивизиона, он проверял общий порядок в подразделениях, в столовой, в караульном помещении, и  иногда «давал разгон», но всегда по справедливости. Был он всегда подтянут, быстр, мог неожиданно появиться в любом месте (кроме нашей позиции). В «хозяйство» Третьяка он не наведывался, будучи тактичным. Личный состав, а также младшие офицеры, старались не показываться на
                16
глаза лишний раз Гавеле. Наш командир, майор Третьяк, по нраву был противоположностью Гавеле: спокойный, почти «степенный», никогда не повышал голоса, если был чем-то недоволен – ходил туда-сюда, на лице при этом выступали красные пятна. Он был полноватым, я никогда не видел, чтоб он бегал, даже по тревоге.   Самым общительным из «кадровых» офицеров был капитан Арсенюк, комбат стартовой батареи и замполит по совместительству. Вскоре к нам прибыл «настоящий» замполит, майор Костя Труфанов, черноволосый здоровяк с грузинскими корнями, усатый, хорошо говорящий и умеющий играть на баяне. Арсенюк стал добровольным нашим «опекуном», всегда находился среди нас, развлекал весёлыми историями и анекдотами. Службу он не очень «уважал» и всегда находил возможности облегчить её: после обеда был инициатором «мёртвого сна», говоря, что «враг тоже отдыхает»; после рабочего дня в первых рядах спешил из дивизиона. Но если уж возникала необходимость в «воспитательных» мероприятиях, он становился строгим и мог сделать «втык» лучше других. На язык Арсенюк был востёр и мог обидеть словом, не стесняясь «народных» выражений.  Но самым оригинальным, неповторимым, считался капитан Слава Ложкин. По возрасту он давно должен был быть, по крайней мере, майором, тем более, что должность (нач. штаба) это позволяла. Однако этому мешало неумение Славы употреблять спиртное. Об этом здесь ходили анекдоты. Не то, чтобы он беспробудно пил, напротив – пил редко, но «до полного удовлетворения», по-русски. При этом он терял документы (или их вынимали из карманов), за что его не раз лишали очередного звания. Однажды его чуть было не отдали под суд, но всё же решили «не выносить сор из избы». А произошло следующее: после «крутой» вечеринки Слава по пути домой упал и заснул на газоне, а проснувшись утром, оказался без сапог, портупеи и документов. В таком виде и пришёл в часть на радость всему составу, а в ней по какому-то поводу случайно оказался кто-то из штаба бригады. Внешне Ложкин и по фигуре, и лицом походил на Юрия Никулина, только вот юмора ему недоставало. Он был неразговорчивым, да и не умел говорить красиво. Любимым приговором у него была фраза «так сказать», и его «выступление» на разводе выглядело примерно так: «Ну, сегодня, так сзать, занятия по распорядку. И смотрите у меня, так сзать, что всё было, так сзать, без недоразумений! Ну, так сзать, разойдись!». В душе он был очень добрым человеком. По слухам, у него в Ленинграде была жена, и сам он родом из Питера, поэтому к нам относился по-дружески. Он был морально уже готов на увольнение, на майорское звание не надеясь. Командир первой батареи, ст. лейтенант Михайлов Василий, ничем интересным не отличался. Он ничем, кроме службы, не интересовался и жил как-то обособленно. Вот и все офицеры дивизиона, служившие здесь до нашего прихода. Мы пополнили «штат» дивизиона, но требовались ещё, как минимум, три человека: два – в стартовую батарею, и один – в первую. В кабине «А» не было основного специалиста – офицера наведения, так называемого «стреляющего». Пока на его месте сидит или комбат, или командир дивизиона. Кроме нашей «братии», в дивизионе остались на сверхсрочную службу трое латышей: старшие сержанты Кароль, Куртиш и Ветра. Эрик Кароль служил на должности старшины дивизиона, т.к. был самым шустрым из них. Антон Куртиш, напротив, самый
                17
флегматичный, служил в автохозяйстве. Оба они прекрасно говорили по-русски, т.к. воспитывались в еврейско-русской среде. А Марис Ветра был настоящим латышом из провинции, говорил с заметным акцентом. Он был среди них троих самым грамотным и интересным, мы с ним очень быстро сдружились. Марис говорил не спеша, рассудительно, иногда «вворачивая» слова не в тему, после чего сам смеялся. Например, облившись около СРЦ водой и «промокнувшись» полотенцем, подавал его мне и просил «поставить его в угол». Когда я спрашивал его, каким образом можно поставить полотенце в угол, он, поразмыслив, начинал хохотать вместе со мной. Жили латыши в нашем общежитии и всегда участвовали с нами в застольях…               
   До поры–до времени нас не использовали в качестве помощников дежурного по гарнизону, нас собирались по одному поставить сначала стажёрами, а только потом – «помдежами». Но получилось всё не так. Однажды, когда все уже собирались по домам, к Третьяку зашёл Гавеля, и они начали о чём-то судачить. Наши все уже ушли на автобус, а я почему-то на несколько минут задержался. Уже подходя к КПП, помахивая портфелем (из Колпина я притащил сюда кожаный портфель и ходил с ним на службу), я вдруг услышал голос Третьяка: «Лейтенант Шадриков, вернитесь!». Когда я подошёл, предчувствуя недоброе, услышал: «Приказываю Вам заступить в наряд помощником дежурного по гарнизону!». Я попробовал «отбрыкаться», лепетал, что ещё стажёром не ходил, не справлюсь и т.п. Но командир отрезал: «Справитесь! А не справитесь – под суд отдам!». Я понял, что вместо ужина в «Виру», мне предстоит противная ночь на КПП. Холодный пот прошиб меня, на деревянных ногах поплёлся я в казарму. Третьяк, наверное, понял моё состояние и подбодрил: завтра после обеда он меня отпустит домой (хотя по «Уставу караульной службы» отдых положен перед дежурством), а сейчас знатоки этого дела меня быстро «натаскают». Самым сложным для меня делом было проведение развода караула, входившее в обязанности «помдежа». Меня начали все наперебой «наставлять», как начинать развод, какие подавать команды, о чём спрашивать караульных. Кроме всего прочего, перед разводом  в секретной части надо получить «пароль» (секретное слово) и «отзыв», сообщить их разводящему так, чтоб их никто не слышал. В общем, к началу развода (18 часов) я кое-что уже знал. И вот караул уже построен, в секретной части мне передали свёрнутый в малюсенькую трубочку пароль («Москва – Пекин»), и меня почти силой выпихнули в коридор, где зимой и проводился развод караула. Все офицеры в щёлочку подглядывали, что я буду вытворять. Прошли положенные доклад и приветствия, далее мне надо было проверить экипировку караульных и знания обязанностей часового. Я медленно прохаживался вдоль шеренги караула, забыв, что надо спрашивать. Меня подбадривали знаками через щель, и я что-то даже спросил и дал какие-то советы кому-то. Наконец, решив, что с меня хватит, сказал разводящему: «Командуйте!», после чего он должен увести караул на позицию и расставить по местам. Но разводящий стоял и чего-то ждал, недоумённо оглядываясь. Мне из щёлочки прошептали: «Пароль!». Тут меня «осенило», я молча подошёл к разводящему и положил ему в ладонь трубочку с паролем. Всё! Караул ушёл, все меня поздравили, дав несколько тумаков, после чего я совсем взбодрился. Теперь предстояло целые сутки сидеть на КПП и
                18
в журнале отмечать все ситуации, какие будут возникать, и как-то на них реагировать. Но есть ещё и дежурный офицер, надо просто следовать его указаниям. Однако выяснилось, что дежурные из дивизиона Гавели на ночь уходят домой, т.к. они живут в 100 метрах от КПП, и дома есть телефон, а «помдеж» сидит на КПП. Допускается, правда не только сидеть, но и лежать на кушетке. Это уже совсем другое дело! Не менее двух раз за ночь следует проверить часовых на постах и сделать соответствующие записи в караульном журнале. Бывалые «помдежи» всю ночь дрыхли, а проверяли караул вечером и утром, ставя в журнале время «от фонаря». Но я такое «нахальство» не мог позволить себе, ведь нас мог проверить и Гавеля, и Третьяк, и даже кто-нибудь из бригады или дивизии. Такое, хоть и редко, но бывало. Не помню, кто в этот раз был дежурным по гарнизону, но он сам проверил караул в полночь и рассказал мне, как это делать и какие применяются «хитрости» караульными, велел мне ещё раз проверить караул под утро, оставил свой телефон и ушёл домой. На КПП было не так уж и плохо: работал радиоприёмник, стояла мягкая кушетка, в углу находился письменный стол со стеклом на столешнице. Можно было читать, писать, подремонтировать одежду, лежать и слушать радио. Была полнейшая тишина, я лежал в полудрёме на кушетке, ловя ушами все шорохи. С залива доносился глухой шум прибоя, иногда слышались далёкие гудки морских судов. Под утро, взяв фонарь, я пошёл в караульное помещение. Света в караульном помещении не было, вопреки правилам. На мой стук дверь долго не открывали, наконец, кто-то открыл её. Я назвался и осветил себя фонарём, потребовав разводящего. Через пару минут он появился, я не стал его ни о чём спрашивать, и так было ясно, что все они спали, не ожидая, что «салага-лейтенант» в первое же дежурство припрётся их проверять. Караульная служба организована следующим образом: часовые стоят на постах (у нас всего два поста) по 2 часа, затем сразу после смены спят два часа, потом два часа бодрствуют и готовятся снова заступить на пост и т.д., всем этим процессом руководит разводящий. В 8 часов утра караул снимается и возвращается в дивизион. Перед заступлением на дежурство весь состав караула спит в течение четырёх часов. Но не все добросовестно несут караульную службу, всё зависит от разводящего. Я спросил разводящего, на местах ли часовые, он ответил утвердительно, и я предложил ему пройти со мной и проверить часовых. Часовые обязаны ходить по специальной круговой дорожке на позиции дивизиона и охранять неприкосновенность техники. Сделав целый круг, мы не обнаружили часового. На мой вопрос, где же часовой, разводящий ответил, что он, наверное, шёл в ту же сторону, что и мы. Тогда я предложил пойти во встречном направлении, но часового нигде не было. И только при подходе к караульному помещению он нам повстречался. Я так и не понял, откуда он «возник», скорее всего, вышел из «караулки». Ясно было, что они ведут свою игру, но уличить их на первый раз мне было сложно. Часовой второго поста (нашего дивизиона) оказался на месте, остановил нас по уставу. На проверку часовых у меня ушло целых два часа! То есть я не проверял караул, а искал его! На следующий день я ничего не стал докладывать м-ру Гавеле, т.к. пока сам ничего не понял. В журнале написал, что во время моего дежурства происшествий не случилось. Всем же своим ребятам, которые после меня пошли в
                19
«помдежи», рассказал о подозрениях по поводу караулов. Прошло ещё немало времени, пока мы не раскусили все хитрости и тонкости караульной службы, и обманывать нас станет невозможно. Вскоре всех нас включили в график дежурств, и частота дежурств снизилась до одного дежурства за три недели.               
   В Эстонии осень очень тёплая и продолжительная. Весь ноябрь простоял пасмурно-туманным с температурой 11-13 градусов. Мы ходили по городу в плащах, часто прогуливались пешком из общежития в центр Таллина по набережной вдоль залива. В парке Кадриорг сновали белки, совершенно ручные, все звали их «Мики», кормили прямо с рук. Всякие птички тоже людей не боялись совершенно. За Кадриоргом, на улице, ведущей в Марьямяги, находятся дачи городских чиновников – великолепные особнячки с интересным дизайном. Особенно хороша дача Главного архитектора Таллина, её можно увидеть в фильме «Мёртвый сезон». Мы с Карлом часто приходили на эту улочку. За осень мы исколесили практически весь Таллин и привыкли к «коммунистическому изобилию» магазинов. С Карлом мы пытались учить эстонский разговорный язык и могли уже в автобусе по-эстонски назвать цену за билет (на загородных маршрутах цена проезда зависела от количества остановок), а также попросить в кафе «какс класси томати махиль, палум» (два стакана томатного сока, пожалуйста). Всё, что светилось в городе в виде реклам, мы могли произносить и знали перевод, а названия улиц и учреждений были выполнены на двух языках, поэтому постепенно и они были «освоены». К русским, вопреки всяким россказням и слухам, отношение эстонцев было очень хорошим. За два года службы нас никто ни разу не оскорбил, будь мы  в гражданской или в военной форме. Так что «национальный вопрос» существовал только в прессе, очевидно, это кому-то было нужно. Эстонцы по характеру очень сдержанный народ, они даже ругаться не умеют. Единственное ругательство у них – «Вана Куррат!» («старый чёрт!). Мы побывали почти во всех «злачных местах», и нигде не видели пьяных драк, как у нас. Эстонские девицы мечтают «подцепить» русского парня. По выходным у входа в ДОФ (Дом офицеров флота) прямо столпотворение, девушки чуть ли не вешаются на шею, желая попасть на танцы (без офицеров их не пропускают). Мы пару раз сходили на танцы в ДОФ, но нам не понравилось там, мы в танцах весьма отстали от моды, и поэтому топтались, как слоны. Интересных девушек также не встретили. Часто ходили в кино. Шли, в основном, советские фильмы, но часто показывали и зарубежные шедевры. Запомнился первый наш поход в кинотеатр «Сыпрус» (Дружба). Перед фильмом раньше всегда демонстрировался десятиминутный «журнал» с новостями последних месяцев. В Таллине «журналы» шли на эстонском языке, в этот раз показывали про тяжкий труд эстонских рыбаков. Пенное море, шторм, все в чёрных защитных комбинезонах, потоки воды, вой ветра… Диктор трагическим голосом произносит: «Кала, кала, кала!…» (рыба, рыба, рыба). Весь ролик без комментариев, и только в конце – опять «Кала! Кала! Кала!». Весь фильм тоже был скучным. Ермаков сострил насчёт «калы», мы это подхватили и весь вечер, где надо и не надо, твердили: «Кала, кала, кала»…  Вскоре по пути в часть мы обнаружили на крыше предприятия, от которого пахло копчёной рыбой, надпись: « KALATOOSTUS
               
                20               
 KOMBINAT KIROVI NIMMI”, что означало «Рыбопромышленный комбинат имени Кирова», и тоже пошутили, что теперь знаем, где делают «калу». Однако, оказалось, что эта копчёная салака в баночках очень вкусная. И вообще в Таллине всякой рыбы очень много, и не дорогой. В каждую поездку в Колпино я всегда покупал тётушкам свежемороженую осетрину по 2р 90 коп за килограмм!..  Вскоре, освоившись с торговыми предприятиями столицы, мы поняли, что в центральном универмаге «Таллинна Каубамайя» можно купить практически всё, что надо. Однажды, поздравляя по телефону сестру с каким-то праздником, я спросил, не надо ли ей что-нибудь из обуви или одежды. Она ответила, что очень хотела бы купить импортные сапоги на меху, которых у них в Череповце «днём с огнём» не найти. Не мешкая, сразу на следующий день купил и отослал ей норвежские чёрные сапожки на полиуретановой подошве (таких подошв у нас ещё не знали). Вскоре получил ответ от Галины с огромной благодарностью, но … с таким же огорчением: её полная нога не «лезла» в голенище. Она чуть не плакала – так ей понравились сапоги, но делать нечего: пришлось осчастливить соседку с более тонкой ножкой. А меня она очень робко попросила найти сапожки с более просторным голенищем. Через день ей были отправлены французские коричневые сапоги с белым мехом, оказавшиеся на этот раз «как по заказу»! А ещё через некоторое время я отослал ей, по её просьбе, очень лёгкую финскую куртку на меху на молнии с капюшоном, от которой она была в восторге. Но ещё в большем восторге был её муж Николай, и потихоньку он эту куртку «прибрал к рукам», мотивируя тем, что она имеет множество карманов и удобна для автолюбителя (они как раз купили «Запорожец»). На дни рождения сестре я также отсылал посылки с подарками, сластями и «Вана Таллиным». Сами мы тоже все прибарахлились. Себе я купил «на выход» немецкие серые брюки, итальянскую вязаную куртку с меховой отделкой, лакированные туфли и лёгкое зимнее полупальто. Брюки, куртку и туфли я несколько лет после демобилизации «демонстрировал» в ЛНИРТИ. В новом районе Таллина Мустамяэ построили вскоре ещё один универмаг «АВС», в котором также было «всё».               
   Зимой служба менее приятная, чем летом, но спокойнее: меньше наезжает проверяющих, реже тревоги, т.к. из-за плохой погоды меньше летает самолётов. Но техника всегда должна быть в рабочем состоянии, поэтому ежедневно, при любом морозе, проводились профилактические проверки. В сильные морозы приходилось регулярно (через 4 часа) прогревать двигатель электростанции СРЦ, в том числе и ночью. Мотористы вставали с постели по графику и «топали» на станцию, в течение часа «гоняли» двигатель, продолжая дремать, прислонясь к тёплому корпусу. Здесь как раз и проявлялось моё преимущество как командира взвода: при большом числе личного состава все «неприятные» работы выполнялись своевременно и легко, мне вмешиваться ни во что не надо было, только изредка я проверял состояние дел. На станции и вокруг неё всегда был порядок, технику мы изучили и освоили практически со знанием дела. Хуже всех зимой приходилось Карлу. Его антенный пост, торчащий грибом на ровном месте, обдуваемый ветром, покрытый на морозе инеем, требовал большего внимания, чем летом. Карл, одетый в ватные брюки, меховые рукавицы и тулуп, обутый в валенки, мёрз наверху, осуществляя профилактические работы и заставляя пост работать, как
                21
требовалось. Карлу от комбата доставалось «на орехи», т.к. на морозе пост часто барахлил, и комбату Васе приходилось самому лазать на замёрзший «гриб», помогая Карлу…               
   В самый разгар зимы наш дивизион вместе с дивизионом Гавели поставили на месячное боевое дежурство. В течение месяца мы должны были непрерывно контролировать воздушное пространство на своём участке, сопровождать все воздушные и морские объекты, докладывая их координаты в штаб дивизии. На таком дежурстве непрерывно находятся несколько дивизионов ПВО, поочерёдно сменяя друг друга, обеспечивая контроль воздушного пространства вдоль границ. Весь наш офицерский состав перевели на казарменное положение, т.е. на месяц мы переехали в гарнизон, разместившись в большой комнате с койками в два яруса. Поочерёдно один раз в неделю разрешалось отлучаться из части на 8 часов. Мне было проще всего, т.к. у меня был заместитель – Ветра. С разрешения командира я мог отлучаться в любое время, оставив дежурить Мариса Ветру.  Станция должна была «молотить» непрерывно 8 часов, после чего двигатели 2 часа отдыхали, затем – снова 8 часов работы и т.д. Мы непрерывно наносили на планшет все цели, передавая их координаты каждую минуту в штаб дивизии и в свою кабину наведения командиру. Наш командир в соответствии с разведанной нами обстановкой мог объявить выход в эфир комплексу и следить за любой подозрительной целью, при этом готовые к пуску ракеты стояли на стартовых установках, медленно поворачиваясь в соответствии с перемещением цели. Любая команда могла также последовать из штаба дивизии. Надо сказать, что до сих пор ни одного реального случая пуска ракет дивизионом не было. Но такие дежурства полезны, они поддерживают «боевой дух» в ПВО. В те часы, когда наша техника отдыхала, нас подменял соседний «поддежуривавший» дивизион. Наш дивизион также «поддежуривает» периодически по графику. На время дежурства был составлен график работы СРЦ на весь месяц, моей обязанностью было обеспечение бесперебойной работы техники по этому графику. На каждую ночь я передавал дневальному письменное указание, когда и кого будить, чтоб своевременно проводить смену операторов и дизелистов. Месяц дежурства для меня, вопреки ожиданиям, оказался довольно лёгким. Техника работала хорошо, у меня была полная свобода: находиться на станции или в казарме, или где-нибудь на позиции, или пойти в магазин (через лесок, минуя КПП). В казарме всегда было весело, т.к. от нечего делать народ придумывал разные «развлекухи» и травил анекдоты. Почти постоянно стучало домино, играли в шахматы и шашки, а мы, молодёжь, в отсутствие командиров потихоньку расписывали «пульку». Это, разумеется, происходило, когда не было тревоги при появлении реальных целей. А за сутки мы бегали по тревоге по нескольку раз. Не знаю, каким образом м-р Гавеля узнал, что я имел отношение к кинотехнике, но однажды он подошёл ко мне и сказал, что в части есть киноустановка «Украина» и много кинолент, однако ненормально что-то со звуком, и никто кино не смотрит уже давно. Он предложил мне посмотреть кинопроектор, может я чего и смогу сделать. Я ответил, что попробую, и скоро уже возился в солдатской казарме с киноаппаратурой.               
  Комплект «Украина»
оказался в хорошем состоянии, всё работало, только вместо звука стоял характерный фон, который я уже не раз слышал ранее. Внимательно присмотревшись, увидел, что световой штрих, считывающий звуковую дорожку, сдвинулся на край ленты в область перфорации, поэтому и получается фон на частоте около 100 Гц (24 кадра в секунду). Систему записи и считывания по методу проф. Шорина, используемую в кино, я прекрасно знал и отрегулировал за несколько минут. Гавеля был очень доволен моим «подвигом» и попросил показать вечером кино, т.к. киномеханика в части нет. Кино, разумеется, мы стали смотреть каждый вечер, если позволяла обстановка, и пересмотрели все имеющиеся ленты (от «Чапаева» до испытания атомной бомбы). Я заметил, что Гавеля после этого стал со мной общаться по другому, неофициально, по простому. Вспомнился забавный случай, который произошёл позже, уже после снятия нас с дежурства. В тот день я был «помдежем» по гарнизону и проводил развод караула, когда вдруг через КПП вошёл м-р Гавеля. Я, как и положено, скомандовал караулу: «Смирно! Равнение направо!» - и пошёл строевым шагом, отдавая честь, к командиру. Я намеревался, подойдя к нему, доложить, чем мы занимаемся. Но чем? Нужная мысль почему-то не приходила, и я стоял, как истукан, и молчал. Гавеля также неподвижно стоял, держа руку у козырька, и ждал… Наконец, он понял, что у меня «заскок», скомандовал: «Вольно», - и пошёл дальше. Я спокойно сказал караулу также: «Вольно!» - и продолжил инструктаж. Когда караул был отправлен в караульное помещение, я пошёл в казарму, чеша загривок, не понимая, как это всё получилось. Почему одеревенел мой язык? Я ведь знал, что надо сказать! Гавеля стоял в коридоре с офицерами, он ничего мне не сказал, и вообще никогда об этом позже не напоминал.               
   Находясь во время дежурства дивизиона на СРЦ, я досконально изучил станцию теоретически и практически. Меня заинтересовали возможности использования режимов «Фаза 1» и «Фаза 2» - есть такой переключатель перед оператором. Он позволяет изменять угол наклона оси диаграммы направленности антенны: в положении «Фаза 1» луч «шарит» по поверхности Земли, а в положении «Фаза 2» поднимается выше на определённое количество градусов. Так как поверхность Земли является сферой, цель, идущая издалека, сначала видна в режиме «Фаза 1», затем наблюдается в обоих режимах, а вблизи – только в режиме «Фаза 2». Получается, что в зависимости от того, на какой дальности и в каких режимах наблюдается цель на экране ИКО, можно судить о высоте цели, что очень важно для станции наведения. Нарисовав в реальном масштабе диаграммы излучения РЛС (они приведены в паспорте СРЦ) на сферической поверхности Земли, я составил таблицу, позволяющую по характеру отметок цели на экране СРЦ в режимах «Фаза1» и «Фаза 2» судить о высоте цели: маловысотная, средневысотная или высотная. Свои «изыскания» я предъявил командиру дивизиона Третьяку. Ознакомившись с ними, Третьяк признал полезность моих выводов и заявил: «Пошли статью в «Военный вестник»!». В этом журнале публикуются разные полезные изыскания, рац. предложения по повышению боеготовности техники в Армии. Но как это сделать, я не знал, да и заниматься этим не хотелось. На всякий случай я (по просьбе Третьяка)

                23
нарисовал красивые рисунки, описал суть более или менее научным языком и отдал всё м-ру Третьяку. У себя на СРЦ поместил таблицу на месте оператора и объяснил всем, как ею пользоваться. Позже на совещании молодых офицеров в штабе бригады я передал эти таблицы своим коллегам по должности в другие дивизионы.               
   С 1 января у нас сменился командир бригады. Полковник Бабенко ушёл учиться в Военную Академию, после окончания которой его обещают направить на генеральскую должность в одно из военных училищ. Новым командиром бригады стал п/п Цаликов, осетин по национальности (вскоре ему присвоили звание полковника). Он посетил все дивизионы в плане «представления». Он был стройным и высоким, очень грамотно и горячо говорил. Я как раз был помдежем, когда он со свитой к нам заявился. На этот раз я не ударил в грязь лицом, сделал всё по уставу, отрапортовав чётко и кратко. Он поздоровался со мной за руку и похвалил за расторопность. Забегая вперёд, скажу, что стану чуть ли не его любимцем среди молодых офицеров. Как и положено, при визите высокого начальства была объявлена «Готовность 1» - учебная тревога. Наша СРЦ стоит на пути к основной позиции, поэтому мне пришлось вновь рапортовать комбригу о готовности взвода управления. Цаликов остался доволен порядком на станции и вокруг неё – у нас всё было «вылизано». Смотр готовности дивизиона прошёл успешно, ребята шутили, что я принял «первый удар» на себя…                Вечером мы с капитаном Арсенюком засели дежурными на КПП. И он мне рассказывал анекдоты и разные забавные истории из своей службы. В дивизионе Гавели служил сверхсрочник сержант Семенюк, начальник СРЦ «П-12», очень остроумный и изобретательный воин, не имеющий большого образования. Оказывается, он смастерил с помощью телефонного индуктора и реле устройство дистанционного включения станции. Во время тревоги он крутит ручку полевого телефона, установленного в своей комнате (живёт в городке рядом с КПП) и идёт не спеша на позицию. Личный состав прибегает, а станция уже включена (в мирное время она у них запитана от промышленной сети), остаётся лишь запустить вращение антенны. Так вот, этот самый Семенюк однажды со старшиной дивизиона под Новый Год дежурили на КПП. Семенюк был, однако, любителем «поддать» по любому поводу. Он стал «подъезжать» к старшине по поводу, как бы «отметить» Новый Год, но старшина не хотел даже слышать о «поддавоне». Тогда Семенюк говорит старшине: «А я всё равно в Новый Год выпью, давай поспорим на ящик пива!». И они поспорили. Старшина прощупал всю одежду Семенюка, проверил все ящики стола и тумбочку, отодвинул диван и «перетряхнул» койку, - никакого спиртного не нашёл. Затем запер караульное помещение на ключ и показал «фигу» со словами: «Вот ты выпьёшь у меня!», - и лёг отдыхать. Лёг на диван и Семенюк. Задремал старшина и слышит сквозь сон какое-то булькание, звон курантов и голос Семенюка: «С Новым Годом, старшина!», открывает глаза и видит помдежа со стаканом в руке. На глазах у старшины выпил Семенюк стакан водки и даже чем-то закусил. Долго он не раскрывал секрет, как удалось обмануть старшину, но «раскололся», когда получил ящик пива. В государственные праздники на крышу бетонного здания КПП выставляют дополнительно часового, а для переговоров с часовым предусмотрена переговорная трубка с рупорами
                24
на концах. Хитрый Семенюк и договорился заранее с часовым, что при первых ударах курантов часовой выльет в рупор «маленькую» водки!                После месячного дежурства нам дали по паре выходных. Надо было привести себя в порядок, постирать и т.д. Постельное бельё нам стирали каждую неделю. Надо было его просто сдать кастелянше. Личные же шмотки можно было или отдать за небольшую плату женщинам-прачкам, или пользоваться прачечной-автоматом в Таллине, что мы с Карлом и делали. Прачечную, в которой стояли несколько стиральных машин, обслуживала женщина, требовалось только загрузить в свободную машину бельё и заплатить деньги. Женщина также сушила бельё горячим воздухом и гладила утюгом в соседней комнате, на всё это уходило несколько часов. В это время мы обычно бродили по центру или ходили в кино, в «Каролинку» погреться горячим вином с орешками…               
    Весной во взводе появились новобранцы: рядовые Неуструев и Лобов. Неуструев, высокий и нескладный, напоминающий волка из «Ну, погоди!», был деревенским трактористом и должен заменить моториста Михайлова, который скоро демобилизуется. Лобов, крепкий и молчаливый паренёк со средним образованием, пополнил отделение связистов. По традиции весной проходят повышения по службе, во взводе звания младших сержантов присвоили Дмитриеву Алексею и Плотникову, ефрейтора – Дмитриеву Александру, представления на которых я подавал месяцем раньше. В Армии, как и на гражданке, существуют разные виды соревнований за звания «лучший по профессии» среди отделений, взводов, рот и т. д., а также среди офицеров: лучший молодой офицер, лучший офицер наведения… Как и кто следит за всеми нами, трудно понять, но нашему взводу было присвоено звание «Лучший взвод управления бригады», а расчёт СРЦ стал, естественно, лучшим расчётом среди всех, об этом объявил полковник Цаликов в канун 1 Мая на совещании молодых офицеров. Такие совещания в бригаде проводились регулярно, на них мы «делились опытом», узнавали новости военно-политической жизни в стране. На одном из них я, по настоянию Третьяка, сообщил о своих «достижениях» по использованию режимов «Фаза 1» и «Фаза 2» в определении высотности целей. Кроме этих совещаний проводились ежемесячные сборы всех «Начальников разведки», которые устраивал, как нам и обещал, м-р Лосинский, начальник разведки бригады. На них мы узнавали о всех изменениях в дислокации техники «вероятного противника», о перемещениях стратегических подлодок и самолётов США, о многих других вещах, смотрели также секретные фильмы, раздобытые внешней разведкой. На все такие совещания мы ездили с удовольствием, т.к. встречались почти всем призывом, а после совещаний кутили в каком-нибудь таллиннском ресторане.               
   Руководство бригады решило, что пора проверить нашу техническую подготовленность и организовало комиссию по присвоению нам классности во главе с подполковником Григорьевым, главным инженером бригады. Григорьев со свитой стали выезжать в дивизионы, молва о «свирепости» комиссии опережала её прибытие. Мы, естественно, готовились к экзамену. И вот Григорьев, невысокий подвижный мужчина лет пятидесяти, с красным лицом (известно было, что он большой любитель покутить), прибыл к нам. После проверки боеготовности («Готовность №1») нас собрали в офицерской комнате.
                25                Поочерёдно вызывали в кабинет командира. Третьяк «представлял» нас, зачитывая подготовленную характеристику, мы отвечали на вопросы. Ни одного вопроса по сути (по специальности) не было задано, похоже, Григорьев куда-то очень спешил. Да и знал ли он все особенности наших специальностей? Все без исключения получили «2-й класс» и вскоре нацепили соответствующие жетоны на грудь…                Весна «ударила в голову» некоторым солдатикам, не умеющим совладать со своими инстинктами. Участились дисциплинарные приказы по бригаде, зачитываемые перед строем. В одном месте солдат-шофёр удрал на свидание прямо на «КРАЗе», порвав ограждение из колючей проволоки, в другом месте свинарь-молдаванин попытался изнасиловать свинью!... И вдруг, как гром средь ясного неба, происшествие в нашем дивизионе: не вернулся из увольнения наш каптенармус рядовой Окунев. Не появился он и на следующий день, это – ЧП! Пришлось доложить командиру бригады. Цаликов с замполитом Громовым сразу приехали к нам. После бесед с товарищами Окунева выяснилось, что в Таллине у Окунева есть подруга, но где она живёт, никто не знает.  Цаликов собрал весь личный состав дивизиона, объявил «чрезвычайное положение» и поставил задачу поймать беглеца, которому при всех пообещал «дисбат» на год. Почти весь состав дивизиона, в том числе и офицеры, были направлены в Таллин для патрулирования вблизи ж.д. вокзала, автовокзала, кинотеатров, крупных магазинов. Штабом «операции» стал КП в нашем офицерском городке, где на телефоне постоянно находился кто-нибудь из старших офицеров, и где могли подкрепиться солдаты. Надо отдать должное Цаликову: он следил за тем, чтоб на КП всегда были продукты, чай, кофе и пр., сам ездил в магазины, постоянно беседовал с солдатами в неофициальной обстановке. Задержали Окунева через неделю (!) около одного из продовольственных магазинов. Прямо с продуктовой авоськой его доставили на КП. Командир ещё раз при всех объявил, что за дезертирство Окуневу будет «поощрение» в виде года «дисбата» с последующим «дослуживанием» срока, до окончания которого ему оставалось всего полгода. Продукты из авоськи Цаликов приказал раздать солдатам, т.к. Окуневу они уже не понадобятся. Под конвоем его увезли в штаб части. В Армии очень не любят «выносить сор из избы», очевидно, и в нашем случае дело дальше бригады не ушло, т.к. вскоре все узнали, что Окунева посадили на 10 суток на городскую гауптвахту, на этом всё и закончилось. Алексей Дмитриев как-то сказал мне, что за 10 суток «губы» и он бы, будь такая возможность, провёл бы неделю с любимой девушкой. Вот так и подрывается основа дисциплины в Армии: отсутствие должного наказания за проступки.  Об этом я расскажу ещё кое-что дальше…               
   Первого Мая в дивизионе решили устроить спортивный праздник. Командир призвал офицеров провести этот день с подчинёнными, поэтому мы все утром приехали в часть. Я взял с собой кинокамеру, незадолго до этого привезённую из дома. Третьяк и Гавеля разрешили мне снимать всё, кроме боевой техники на позиции. Третьяка на празднике не было, он уехал «по семейным делам». Построением командовал Слава Ложкин, появившийся, как всегда, перед строем в не застёгнутой шинели, принимал рапорт новый замполит м-р Костя Труфанов. Я всё заснял на киноплёнку: подтянутых ребят в парадной
                26                форме, выступления на спортивных снарядах и пр. Очень неплохим спортсменом оказался Марис Ветра…   После праздника пришла весть, что Славе Ложкину присвоили звание майора! Он в это не поверил и поехал в штаб бригады прояснить вопрос, а в часть вернулся … через неделю. Все шутили, что Слава обмывает погоны. На самом же деле он на радостях уехал в Ленинград к семье и загулял. Вернулся в новеньких погонах майора, которые мы обмыли в ресторане. А вскоре Славу демобилизовали по возрасту, начальником штаба прислали майора Абаева, мужчину в годах, тучного и неповоротливого, и с приличным склерозом. Он сразу же заявил, что назначает меня своим заместителем, и в дальнейшем мне, действительно, пришлось и помогать ему и замещать его. Абаев любил подремать, и часто из его кабинета слышалось мирное похрапывание, вояка он был «никакой».               
   Нескольким дивизионам бригады, в том числе и нашему, предстояли стрельбы на полигоне по реальным целям. По этому поводу пришёл приказ, и началась подготовка к поездке. Надо было «вылизать» технику, скомплектовать ЗИП, проверить «на ходу» то, что должно идти своим ходом. Отъезд был намечен на 1-е июля. Очевидно, июль для стрельб выбирался специально, чтоб создать для техники самые экстремальные условия: полигон находился в пустыне на территории, арендуемой у Казахстана, и отнесённой к Астраханской области. На полигон уезжает 50 % личного состава дивизионов, оставшиеся обеспечивают охрану позиций и оставшегося имущества. Я еду с расчётом СРЦ: Дмитриев Алексей (ст. оператор), Садунов Сергей(оператор) и Неуструев (моторист-шофёр), командовать взводом остаётся Марис Ветра. Из нашего призыва едет ещё Карл Зарубин (ст. техник антенного поста), специалистами по системам станции наведения поедут более опытные ребята кадровой службы, прикомандированные к нам из других дивизионов. СРЦ у нас была в прекрасном состоянии, автомобиль оказался тоже полностью исправным. В дивизионе п/п Михеева со станцией СРЦ были проблемы, т.к. у него не было во взводе управления специалиста с высшим техническим образованием, и меня срочно отправили к ним налаживать станцию. Времени оставалось всего 7 дней. Дивизион Михеева находился в районе Палдиски, на 80 км к западу от Таллина. Михеев встретил меня очень радушно, сказал, что от меня зависит, поедет его дивизион на стрельбы, или нет. Вообще Михеев мне очень понравился: спокойный, рассудительный и совсем простой в обращении. В дивизионе его любили; мы с ним поддерживали в дальнейшем дружеские связи до самого конца моей службы. СРЦ была подзапущенной, и я решил сделать полугодовые регламентные работы с разборкой и чисткой основных блоков. После удаления грязи и ржавчины и замены смазки вращающихся узлов станция «задышала», однако принимаемый сигнал был явно слабым, хотя контрольный сигнал, подаваемый на вход усилителей после входного каскада, выглядел на осциллографе великолепно. Значит, виноват входной СВЧ-блок – лампа бегущей волны (ЛБВ). До сих пор мне не приходилось разбирать этот сложнейший блок, но здесь я решился на это. Имелась инструкция по разборке и сборке блока и замене ЛБВ. Потихоньку, раскладывая все детали в строгой последовательности, чтоб легче было при сборке, в течение дня я разобрал блок и вынул осторожно ЛБВ, которая стояла по оси цилиндра, сплошь посеребренного внутри.
                27
На ЛБВ в качестве контактов располагались серебряные кольца-наконечники, которые вставлялись в соответствующие серебряные цанги в цилиндрическом корпусе усилителя. Для выталкивания лампы из цилиндра и заталкивания обратно в комплекте инструмента имелся специальный эбонитовый стержень длиной около 60 см (длина самой лампы       50 см). Всё серебро окислилось и было почти чёрным. Осторожно прочистил я всё серебро ветошью, смоченной в спирте, и оно засияло приятным матовым цветом. После этого начал вставлять ЛБВ обратно в усилитель, и в самом конце лампа не пошла, во что-то упёрлась, пружинила и не вставала на место. Несколько раз пытался я затолкать её на место, но безуспешно. И тут «дёрнуло меня» поднажать, сразу послышался противный хруст, хрупкое стекло ЛБВ не выдержало. Мигом покрылся я холодным потом, осознав, что произошло и что мне предстоит. Однако делать было нечего: пришлось разбирать и весь корпус усилителя и извлекать цилиндр. Оказалось, что при чистке я всё же погнул лепестки контактной цанги, находившейся в глубине блока, и они заклинили ЛБВ. Вытряхнув стекляшки раздавленной ЛБВ, до позднего вечера выпрямлял лепестки цанги, боясь их сломать. Кое-как выпрямил, но ещё не было известно, встанет ли новая лампа на место, да и где её взять? На следующее утро с поникшей головой пришёл к Михееву, который ко всему отнёсся совершенно спокойно (наверное, и не такие «пустяки» случались у него на службе), спросил только, смогу ли я самостоятельно заменить ЛБВ, на что я должен был ответить утвердительно. Михеев долго названивал в соседние дивизионы, но ни у кого (!) не нашлось запасной лампы, она нашлась лишь на складе вооружения бригады у м-ра Тодинга. Михеев дал мне своего «Козла» и к обеду лампа была на СРЦ. К концу дня мне с большими осторожностями удалось её установить на место, собрать весь СВЧ-усилитель и включить станцию. Всё заработало! А отрегулировать параметры и «вогнать» их в требуемые границы для меня труда не представляло. Поздно вечером я зашёл к Михееву в общежитие и доложил о готовности СРЦ. Он поблагодарил меня и угостил «чаркой», а на следующий день он лично убедился в нормальной работе станции…               
   Началось свёртывание дивизиона и погрузка техники в воинский эшелон на товарной станции Таллина. Наша очередь была в самых последних числах июня, на полную загрузку и закрепление техники каждому дивизиону давались сутки. В последний день июня эшелон ушёл из Таллина. Личный состав ехал в крытых товарных вагонах, набитых сеном. Для сна раскидывались матрацы с одеялами и подушками. Посреди каждого вагона стоял стол и пара скамеек. Двери всегда были раздвинуты, поперёк их были вставлены толстые деревянные бруски. В середине состава располагался единственный пассажирский вагон, в котором находилось командование и штаб батальона (теперь, на время стрельб, мы так именовались), командиром ехал полковник Цаликов. На платформах с техникой постоянно находились часовые, караул, как положено, ехал в отдельном вагоне. Я любил смотреть на дорогу и почти всё время вместе с Карлом проводил у раскрытых дверей. Пока мы ехали по Эстонии, мимо проплывали аккуратные домики эстонских хуторов,                около которых деловито копошились крестьяне, не обращавшие на эшелон никакого внимания. Как только мы переехали реку Нарву, сразу появились сараи-развалюхи,
                28
а люди провожали нас, махая руками и платочками – это Россия! На следующее утро мимо плавно проплыли Павловск и Пушкин, в Шушарах эшелон ушёл влево и вскоре пересёк Московский проспект по мосту около Московского райсовета и перебрался на московскую ветвь в районе ст. Навалочная, затем я помахал родному Колпину. Путь был долгим, заниматься было нечем, кроме травли анекдотов и трёпа на все возможные темы. В арсенале замполита оказались разные настольные игры и баян. На стоянках в приличных местах мы пели песни и плясали. Нашлись любители шахмат, и было решено провести турнир на выявление чемпиона батальона. Я тоже записался на участие в турнире. В эшелоне была полевая кухня, и на остановках по вагонам разбирали горячую пищу и сухие пайки. Иногда удавалось добраться и до местных магазинов. На время поездки в батальоне был установлен «сухой закон»… На третьи сутки к вечеру мы прибыли к месту назначения: станция Ашулук в Астраханской области. Полигон находился на 50 км восточнее, туда мы должны прибыть своим ходом. Разгрузка прошла быстро и организованно, т.к. вся техника была на колёсах. Последовала команда: «По машинам!», – и наша «гусеница» поползла по пескам в сторону Казахстана. Я ехал, как и подобает командиру взвода управления, в кабине своей станции во главе колонны вслед за командирской машиной. Начинало смеркаться, и вскоре колонна остановилась среди песчаных барханов. Оказывается, будем разбивать лагерь и ночевать прямо под открытым небом! Погода стояла великолепная: ни ветерка, ни облачка, ни одной мошки, температура около 25 градусов. Быстро разгрузили хоз. машины, прямо на песок установили металлические койки, положили матрацы, подушки, одеяла. На ужин съели сухие пайки, запив их соком, выставили часовых и улеглись спать, посудачив о вероятности нападения шакалов, скорпионов и пр. Прямо над головой сверкало мириадами звёзд абсолютно чёрное небо, очень чётко белел «Млечный путь», такой яркой картины мне больше не приходилось видеть нигде. Из-за гребня барханов выкатилась огромная Луна с очень чётким рисунком… Проснулись очень рано, т.к. за ночь воздух очень остыл, тонкое одеяло не спасало. После активной зарядки стало теплее. Тут подоспела каша в полевой кухне и взошло Солнце, сразу стало тепло. Быстро свернули лагерь и двинулись дальше. Через час въехали на территорию полигона. Персонал полигона жил в небольшом городке, в центре которого возвышались дома в несколько этажей, вокруг располагались небольшие одноэтажные домики и постройки казарменного типа. Имелись два гарнизонных магазина, парикмахерская, почта и даже концертная эстрада под открытым небом с деревянными скамейками. Для обустройства лагеря нам отвели одну из площадок вблизи городка. Мы с Карлом разместились в  двухместной палатке, в которой были установлены две металлические кровати и две деревянные тумбочки – и всё!  Днём находиться внутри было просто невозможно, т.к. даже снаружи температура держалась около 40 градусов. Хорошо, что днём почти всегда дул ветерок, хоть и знойный с песочком, но всё же ветерок! Кто-то разузнал, что в центре городка есть «водопой» - площадка, где можно окатиться водой из шлангов, а также набрать воды в бочки на колёсах и увезти их на свои позиции. Правда, вода подаётся два раза в сутки по одному часу: утром и под вечер.
                29
Сразу после обустройства лагеря состоялось общее собрание батальона. Цаликов рассказал об организации стрельб и поставил задачу в кратчайший срок подготовить технику и с первого раза успешно провести стрельбу, т.е. сбить самолёт – мишень. Зачётные стрельбы будут в конце июля, а пока будем отрабатывать учебные задачи. Сразу после совещания будет объявлена учебная тревога, и все дивизионы должны будут в нормативные сроки (около 1 часа) развернуть свою технику на отведённых позициях и выйти в эфир. Командиры дивизионов свои позиции знают, они расположены на полигоне в ряд и имеют номера…  Прозвучала сирена, все бросились по машинам; поднимая кучи песка, техника рванулась по своим позициям, несколько тяжёлых машин сразу же застряли в песке. Наш ЗИЛ-157 К без труда преодолел пески и встал на место, предназначенное для СРЦ. Нам предстояло всего лишь сорентировать ось машины строго на север по имеющейся в комплекте артиллерийской буссоли и с помощью четырёх домкратов выровнять платформу станции по горизонту. На тренировках мы проделывали это многократно за 10-15 минут. За это же время моторист подсоединял кабель питания от генератора к борту станции и запускал двигатель. Всё получилось прекрасно, через 15 минут мы вышли в эфир (на полигоне никаких запретов выхода в эфир не существовало). Оставалось лишь протянуть кабель связи с кабиной «А», а пока я пешком пошёл к командной кабине и доложил Третьяку о готовности расчёта СРЦ к работе. Третьяк что-то отметил в своём блокноте и сказал: «Хорошо». Позже оказалось, что мы быстрее всех развернули свою СРЦ. Наш дивизион уложился в срок по нормативам. На этом первый день службы на полигоне закончился, всех распустили улаживать свои хозяйственные дела. Наступило время обедать. Столовая располагалась в огромной палатке, посреди которой стоял длинный дощатый стол, а по бокам – столы поменьше. Всем предлагали «комплексный» обед: борщ с мясом, почти всегда макароны с фаршем, компот из сухофруктов. Первое и третье я всегда съедал, а второе есть не мог: на зубах всегда хрустел песок, заносимый ветром в палатку в большом количестве. Мы с Карлом покупали тушёнку и лопали её с хлебом в своей палатке. А под кроватями у нас всегда стояли трёхлитровые банки с каким-нибудь соком. Нам разрешалось в городке ходить в ботинках и в рубашке без галстука, но на позицию все должны являться в полевой форме, т.е. в сапогах, фуражках и гимнастёрках при портупее. Такая форма спасала от песка и от ожогов.               
   На полигоне собралось очень много народа из разных районов СССР и даже из стран народной демократии, по крайней мере, мы общались с болгарами, а также слышали немецкую речь. По вечерам, когда спадал зной, люди собирались в «клубе» поговорить о том, о сём и посмотреть кино. Экраны устанавливались прямо на песке, включались передвижные киноустановки. В разных местах одновременно демонстрировалось несколько кинофильмов, можно было выбрать по вкусу. Вокруг была абсолютная темень, если не было Луны; она обычно появлялась позже из-за барханов – огромная и, казалось, очень близкая. Все ходили в майках, шортах, тапочках или босиком, в воздухе не было никаких насекомых. К утру температура опускалась до 10 градусов, перед восходом Солнца всегда появлялся ветер, который утихал лишь к закату светила. Я по утрам
                30
умудрялся позагорать, т.к. вставал очень рано, брал одеяло и располагался на небольшом удалении от палаток на бархане; песок был уже тёплым, воздух прохладным, а Солнце ещё не жгло, было ласковым. Вскоре подавали воду, лагеря просыпались, народ бежал на водные процедуры и запасался водой. Вечером после работы все снова толкались в «душевой», стараясь пролезть под самые мощные струи, многие приходили с вёдрами, черпали воду из больших баков, стоящих вдоль «водопровода», и обливались в стороне. Толкучка была невообразимая, стоял гам и хохот. Трубы водовода лежали на поверхности, и вода нагревалась очень сильно на солнце, только через час она становилась прохладной, но… как раз в это время она и отключалась. Пить хотелось почти всегда, но мы с Карлом научились пить рационально ещё на целине и особенно не страдали. Но после рабочего дня выпивали сразу по пол-литра воды с лимонной кислотой. Я размышлял, что как только вернёмся с полигона, куплю лимонной кислоты и у меня всегда на столе будет стоять этот «божественный» напиток. Однако после возвращения в северные края уважение к воде сразу пропало, и полигонное желание я не осуществил…  Очень интересное место на полигоне – туалет! Правда, «туалет» - это слишком громко сказано, это, скорее, народный «гальён» без всякого стока, засыпанный хлоркой и вонючий до тошноты. Замечательно это место народным «творчеством»: все стены вкривь и вкось исписаны пот типу: «Здесь был Вася, Коля…», с обязательным указанием места службы и номера войсковой части! Фотографируй или переписывай на бумагу всё это творчество, – и полный атлас системы ПВО у тебя в руках! Но на это почему-то никто внимания не обращает…  Очень много «страшилок» рассказывают здесь про разную ядовитую нечисть: змей, скорпионов, каракуртов и пр., но нам не удалось даже увидеть их. Зато в шкафах с аппаратурой поселились противные студенистые фаланги, они заползали туда ночью, когда становилось холодно, а аппаратура не успела ещё остыть. Когда же утром включалась техника, и в шкафах становилось жарко, они выползали из шкафов, и приходилось эту мерзость давить сапогами.                Однажды вечером мы сидели в «клубе» и смотрели кино. Вдруг боковым зрением я заметил какую-то помеху справа вверху, а когда поднял глаза, просто обомлел: прямо на нас падала Луна! Я был так ошарашен, что сначала не мог ничего произнести, только толкнул Карла и прошептал: «Луна!». Но к тому времени «лунный» шар уже побледнел, увеличившись в размерах, и почти рассеялся, а настоящая Луна светила где-то сзади нас. Я возбуждённо начал рассказывать, что увидел. Бывалые офицеры, служащие на полигоне, сказали, что подобные явления наблюдают часто: очевидно, это запуск ракеты с полигона «Капустин Яр», расположенного не так далеко от нас, и при разделении ступеней ракеты наблюдаются всевозможные картинки. Возможно также, что это был подрыв боезаряда в космосе, и я взглянул в тот момент, когда видимый диаметр взрыва соответствовал видимому диаметру Луны. Позже всякие конусы и эллипсы мы действительно наблюдали, но «падающей Луны» больше не увидели.               
   Приближалось время зачётных учебных стрельб и стрельбы по реальной цели. Многочисленные тренировки заканчивались, техника и личный состав к стрельбам были готовы, всем скорее хотелось удрать из этих горячих мест. У дивизиона, расположенного
                31
на самой периферии, что-то не ладилось со связью с командным пунктом. Командиром взвода управления в этом дивизионе был кадровый офицер, ст. лейтенант Луценко Володя, старше меня на несколько лет, довольно грамотный и опытный специалист. Было решено, что Луценко будет держать связь с нашей станцией, а мы будем передавать на КП свои данные и данные станции Луценко. И вот, наконец, дивизионы начали стрелять. Было очень интересно за этим наблюдать, а вот если бы в руках были бинокли, стало бы ещё интереснее. Но никто не догадался взять с собой хотя бы один бинокль. Как только над полигоном раздавался вой сирены, все, для кого в этот день стрельба не планировалась, высыпали из кабин, забирались на крыши фургонов и ожидали старта ракет, судача, с какого места они «сиганут». Вот внезапно появляется вспышка, облако рыжего дыма, грохот взрыва, и ракета молнией уходит вверх, совершая плавные виражи при входе в «луч» станции наведения, и устремляется к цели, уже ведомая операторами станции наведения или автоматической системой управления. Секунд через 40, максимум 60, вдали появляется характерная «репка» разрыва боеголовки ракеты, означающая, что ракета встретилась с целью. Если такая «репка» не появилась, это – катастрофа: ракета прошла мимо цели, и через 90 секунд произойдёт её самоликвидация. За первой ракетой может последовать вторая, иногда и третья. Вероятность поражения тремя ракетами близка к единице. Насмотрелись мы всякого: падение ракеты на землю после старта, после чего она «резвилась» в степи, как конь, вспахивая поверхность; «втыкание» в землю с высоты; полное неповиновение с уходом куда-то в сторону. Неудача постигла один из дивизионов нашей бригады, командиром которого был п/п Костин: они не поразили цель. Цаликов дал им разнос на всю катушку, чуть было не лишив Костина одной звезды. Поостыв, он всё же пообещал дать им ещё одну возможность реабилитироваться, если против при этом не будут наблюдатели от МО.                Наступил «момент истины» и для нас: нам определили день стрельбы. В 10-00 – зачётная «учебная» стрельба и, если она пройдёт успешно, сразу за ней – боевая стрельба. Учебная стрельба отличается от боевой лишь тем, что цель на экранах формирует имитатор, встроенный в аппаратуру СРЦ, параметры движения и эволюции цели заложены в программу, оператор СРЦ только включает имитатор и по указанию комдива задаёт тот или иной номер программы. На станции наведения имеется аналогичный имитатор ракеты, который создаёт отметку на экране от ракеты после нажатием офицера наведения кнопки «Пуск». Этот режим называется «Электронный выстрел». Все операторы работают, как в реальных условиях, при правильной работе получают сигнал «подрыв ракеты» - уничтожения цели. При этом наблюдающие оценивают слаженность работы дивизиона и выставляют соответствующую оценку, после чего дают или не дают «добро» на работу по реальной цели…  Учебная стрельба прошла успешно. Последовала команда выключить аппаратуру и «перекурить» 10 минут. За это время руководитель стрельб связывается с технической частью и заказывает для нас самолёт-мишень. Целями на полигоне являются списанные уже самолёты, доработанные в управляемые по радио беспилотные мишени. Откуда и на какой высоте появится такая цель – никому не известно. Для нас «по агентурным сведениям» запланирована маловысотная цель.
                32
Завыла сирена, все бросились по своим местам, я устроился в своём вращающемся кресле рядом с оператором и надел на голову гарнитуру для связи с командиром. Наш двигатель, который 10 минут назад прекрасно работал, не хотел запускаться, дымил, чихал и глох! Неуструев шуровал всеми рычагами – ничего не получалось! Через три минуты дивизион должен доложить о готовности к стрельбе! Я похолодел. Подойдя к Неуструеву, стараясь быть спокойным, спросил его, что он делал после того, как выключил двигатель? Он ответил: «Ничего! Только залил бензин из бака!», показав на бак с левого борта станции. Спрашиваю Дмитриева, что находится в этом баке? «Солярка, - отвечает Дмитриев,- а бензин в баке по правому борту!». Оказывается, в левый бак они залили солярку для технических целей (чтоб чистить технику). Не помню уж, что я и в каком виде им «извергал», только они за несколько минут сняли бак двигателя, вылили солярку и промыли его, залили бензин и установили бак на место, и завели двигатель! Сразу же на экране ИКО обрисовалась наша цель. Прошло уже минут пять, но командир почему-то меня не беспокоил. Это было очень странно! Докладывать о готовности СРЦ было уже бессмысленно, но говорить командиру что-то надо! И тут я увидел, пользуясь режимами «Фаза 1» - «Фаза 2», что цель идёт на средней высоте, не ниже 1 км. Как ни в чём не бывало, докладываю командиру координаты цели и сообщаю, что цель не маловысотная. Он, очевидно, почувствовал моё волнение и совершенно спокойно отвечает: «Не волнуйся, лейтенант, мы её уже ведём!». Бывает же такое везение: антенна станции наведения случайно оказалась в таком положении, что сразу после выхода в эфир на экранах возникла цель, и операторы включили режим автослежения! Поэтому Третьяк не обратил внимания на отсутствие моего доклада о готовности. Дальше работа шла гладко и чётко. Мы ежеминутно докладывали координаты и высоту цели. Если на какое-то время цель терялась в помехах (постановщики пассивных помех сбрасывали «облако» алюминиевой фольги), СРЦ ст. лейтенанта Луценко видела цель и сообщала нам координаты, а когда цель не видели они, её видели мы. Вот наша цель вошла в зону поражения дивизиона, а вслед за ней появилась ещё одна цель – для другого дивизиона. Надо ещё в суматохе не перепутать цели и сбить именно свою, и не сшибить случайно постановщик помех!  Вот одна за другой рявкнули две наши ракеты, т.е. офицер наведения капитан Лукин принял решение дать «залп». Я выскочил из кабины и увидел в небе два дымных шлейфа от наших ракет. Минута томительного ожидания – и далёкий взрыв, небольшое красное облачко в виде репки. Все закричали «Ура!». Но цель продолжала двигаться на экране с прежней скоростью и прежним курсом. И только спустя некоторое время наблюдатели сообщили, что цель горит и падает, медленно теряя высоту. Мы с задачей справились! Теперь все выскочили из кабин, в воздух полетели фуражки… Потом мы все забрались на крыши кабин и смотрели за стрельбой нашего дальнего дивизиона, они также справились с задачей. Удачно повторно отстрелялся и дивизион п/п Костина, они «со страху» сделали прямое попадание ракетой в цель, но оценку «отлично» им всё равно не поставят. До вечера все мы были в отличном настроении, дурачились, обливались водой, пели песни под гитары…

                33
            Утром Цаликов построил весь батальон, поздравил с успешным завершением стрельб и объявил отличившимся командирам благодарности, в т.ч. и мне, отметив, что наш расчёт СРЦ действовал особенно чётко и безошибочно (знал бы он о казусе с двигателем!). Наш дивизион получил оценку «отлично». До вечера батальон должен свернуть технику, погрузить имущество и подготовиться к маршу. Завтра утром отправимся в Ашулук на погрузку в обратный путь. Как всегда, подготовка к маршу началась по тревоге. Командир бригады наблюдал за процессом лично, что-то записывая все замеченные оплошности и фиксируя время готовности каждого дивизиона по докладам командиров. Все уложились в нормативы. Осталось утром погрузить палатки и кровати с постельными принадлежностями в грузовики.    Рано утром, в последний раз позавтракав с полигонным песочком, наша колонна отправилась в Ашулук, и через несколько часов уже размещала технику на ж.д. платформы и обустраивала «спальные» вагоны. Откуда-то привезли целую машину ящиков с крупными белыми помидорами. Ящики распихали по вагонам под кровати. Несмотря на все усилия, в Ашулуке не нашлось ничего спиртного, так что в путь отправились «насухо»…  На следующее утро эшелон остановился под Волгоградом на товарной станции «Имени Максима Горького». Отсюда была видна скульптура Вучетича «Родина-мать» на Мамаевом Кургане. Некоторые офицеры поехали посмотреть Волгоград. Я же был занят в шахматном турнире, который мы не успели доиграть по пути на полигон. Где-то между Саратовом и Волгоградом эшелон снова остановился. Мы пошли за водой с канистрами вдоль бесконечного ряда вагонов. На соседнем пути стоял товарный состав, в одном из вагонов которого на сене сидели загорелые ребята у приоткрытой двери, внутри виднелись какие-то огромные стеклянные сосуды в деревянной таре, набитой сеном. Мы спросили, где тут вода и что они везут? А они спросили, кто мы такие? Услышав, что мы возвращаемся в Эстонию из командировки, почему-то воспылали к нам дружескими чувствами и предложили «причаститься» к их напитку из термоса. Это был отличный коньяк, который ребята из винодельческого совхоза везли подальше на север, где подороже можно его продать, и коньяка был целый вагон! Сразу сторговались с ними и вместо воды притащили в свой вагон две канистры коньяка!  Весть о том, что рядом с нами море коньяка, быстро разнеслась по составу. Началась суматоха, беготня с канистрами, т.к. боялись, что один из составов вдруг тронется. Но все успели «затовариться», даже командиры. Ехать стало веселее. К тому же, заглянув под кровати, мы обнаружили там совершенно красные астраханские помидоры! До самой Москвы пили коньяк и ели вкусные сахарные помидоры. Сразу у нас, шахматистов, появились активные болельщики, так что и турнир прошел на подъёме. Я стал победителем турнира, и меня наградили … литром коньяка, да ещё лично поздравил полковник Цаликов… Где-то на полпути нас вдруг остановили посреди степи. Оказалось, что мы натворили дел: сбили все встречные семафоры (с коньяком это не связано) на большом участке пути. В одном из дивизионов плохо застопорили «ствол» пусковой установки комплекса «С-75». На повороте под действием центробежной силы ствол вышел за габариты платформы и сбил встретившийся семафор.
                34                От удара ствол развернуло в противоположную сторону, и он сбил семафор на другой стороне, поехав опять на первую сторону, и т.д. Крушили мы семафоры, пока это не обнаружили железнодорожники, после чего нам дали красный свет. «Разборка» продолжалась несколько часов, как всё кончилось, мы не узнали. Хорошо, что нам  не попался встречный поезд. Виновником был один из московских дивизионов…                В пути мы узнали о высадке американских астронавтов на Луну! Вечером Луна как раз смотрела огромным диском в наши вагоны, и мы судачили по этому поводу. Сколько было шума по поводу того, что мы обогнали Америку в космонавтике и ракетной технике! Но тут они нас обставили, и шум сразу поутих, стало неудобно трещать о наших достижениях. Хрущёв, со своими планами «догнать и перегнать Америку» во всех областях, «обделался» во всех отношениях. Поэтому его и убрали без особого шума, и вовремя. Суя свой непрофессиональный нос во все сферы деятельности государства и общества, он наделал массу глупостей, подорвав веру народа в «родную советскую власть». Чего только стоило его заявление, прописанное затем в Программу КПСС, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»!...      Разгрузившись в Таллине, мы своим ходом в сопровождении машин ВАИ отправились по частям. Сразу же, прибыв на свои позиции, начали развёртывание дивизионов. Чудеса! На нашей машине не оказалось концевых лепестков параболической антенны! Но я их видел при отъезде из Таллина: они, как и положено, были закреплены на специальных местах по бортам машины. Потеряться они могли только на ухабах дороги от посёлка Рохунеэме до позиции дивизиона, и мы с Марисом Ветра отправились на поиски. Точно! Один лепесток лежал на обочине дороги около рыбацкого селения, но другого нигде не было. Уже на обратном пути, внимательно осматривая усадьбы рыбаков, обнаружили второй лепесток, ловко приспособленный в качестве «ворот» в курином загоне! Вот она, крестьянская смекалка! Хозяин не стал возражать от «изъятия» ценной для нас детали, он честно сознался, что подобрал её на дороге. Чем бы это кончилось, не найди мы свою антенну, трудно сказать. Но впереди меня ждала более крупная неприятность.                Не помню уж, кто при встрече, поздравляя меня с возвращением с удачных стрельб, сообщил, что половина моего взвода сидит в тюрьме! Я решил, что это дурная шутка, но всё оказалось так. Я потребовал от Ветры доложить состояние дел. Марис стал нехотя объяснять, что «эти дурачки открыли эстонский ларёк и взяли продуктов», толком так ничего и не объяснив. И кто в этом повинен! – мой любимчик мл. с-т Плотников, ефр. Ежов и ряд. Горбунов! На следующее утро после развода майор Третьяк пригласил меня в свой кабинет, пришёл также капитан Арсенюк, бывший в наше отсутствие и.о. командира дивизиона. Арсенюк рассказал, в какую неприятность мы попали. Ребятам грозит тюрьма, а командирам – серьёзные дисциплинарные взыскания. Арсенюк ругал наших сверхсрочников-латышей, он подозревал, что всё началось с пьянок, которые они устраивали в столовой. Однажды после «отбоя» моя «троица», выпившая перед этим в столовой, решила «прошвырнуться» по берегу залива в сторону Таллина. Они вылезли из казармы в окно и через лес вышли на шоссе. Ночью было безлюдно, они подошли к продовольственному ларьку в эстонском посёлке, полному яств: висели колбасы, лежали
                35
сыры, на полках стояли вина и пр. Ходя вокруг и облизываясь, они вынули стекло и забрались вовнутрь. Прямо в ларе выпили бутылку вина, закусили колбасой, не снимая её с подвесок, погрызли сыра и пошли обратно. Но тут Ежов предложил захватить что-нибудь с собой и угостить ребят в казарме. Они вернулись, вытащили ящик вина, на шеи повесили связки колбасы и потащили всё в дивизион. На радостях распили ещё бутылку вина и … все трое тут и уснули, сражённые большой дозой алкоголя. В это время по берегу проходил наряд пограничников, и собака обнаружила спящую троицу. Пограничники вызвали наряд из комендатуры, и возникло дело о ночном грабеже магазина. Эстонцы очень суровы в таких делах, они сразу же сообщают о любых «происках» русских ЦК КП Эстонии, расположенный в столице. Дело, как говорится, проще пареной репы, всё ясно. Суд состоялся. Ежова, как организатора группы, осудили на 2,5 года дисбата, Плотникова, пассивного участника (он в ларёк не лазал) – на 1,5 года! В тот день Плотников, как сержант, был дежурным в столовой и не воспрепятствовал распитию спиртного, за это и был так сурово наказан. Горбунова, пытавшегося отговорить ребят от самоволки (Ежов его насильно вытащил), присудили к 1 году или к штрафу в 60 рублей. Обиднее всего было за Плотникова, самого грамотного и воспитанного из всего взвода. После дисбата им предстоит ещё отслужить оставшийся срок по призыву… Обещанный мне отпуск  откладывался. Недели две пришлось «отмываться», объяснять, «как это могло случиться». Кроме бесед на разных уровнях, пришлось писать целые сочинения в различные политические инстанции и характеристики на провинившихся подчинённых, ездить несколько раз в суд по поводу Горбунова. Ему негде было взять 60 рублей, жил он у своей бабушки-пенсионерки, родителей не было. Мне разрешили внести за него выкуп. Когда мне его «выдали», и я привёз его в дивизион, он даже спасибо не сказал, как будто всё так и должно быть. Правда, он обещал обо всём написать бабушке и вернуть мне деньги. Я решил не напоминать ему о долге, но после Нового Года, когда я служил уже на острове Найссар, он неожиданно отдал долг. Очень жаль было родителей Плотникова,  приезжавших в дивизион, чтоб узнать все подробности случившегося. Для них это был настоящий удар, они не верили, что их сын совершил уголовное преступление, он для всех и во всём был чуть ли не примером до службы в Армии. Да и в армии – тоже, о чём я им и сказал, а случившееся – стечение многих обстоятельств. Для меня это происшествие не имело никаких последствий, т.к. я был на полигоне. Марис Ветра и замполит отделались выговорами «За упущения в воспитательной работе». В середине августа, прихватив с собой Карла, я уехал в деревню…     Когда мы вернулись на службу, не нашли в дивизионе Женьку Ермакова. Он сидел 10 суток в Питере «на губе». Уехав в самоволку, на каком-то мероприятии в ресторане со своими товарищами участвовал в драке, да так разбушевался, что с ним едва справился целый наряд милиции, его пришлось даже связывать по рукам и ногам. Из милиции его передали в комендатуру, обнаружив при нём офицерское удостоверение. Всё  обошлось арестом на 10 суток, но могли обвинить и в дезертирстве. По весне Евгений Сильвестрович уже попадал в нехорошую историю: подхватил сифилис и две недели был на излечении. Но тогда всё обошлось порицаниями командиров и шуточными  поздравлениями младшего офицерского состава.
                36               
   В середине сентября меня вдруг вызвал к себе командир м-р Третьяк. Я шёл, гадая, какая ещё неприятность ждёт меня, ведь на дню мы видимся по нескольку раз, и он мог поговорить со мной при этом. После того, как я вошёл в кабинет и доложился, Третьяк достал из стола какую-то бумагу и долго читал её, затем вдруг произнёс: «Приказываю Вам отбыть в город Ленинград на комсомольскую конференцию. Даю Вам три дня. Поезжайте в Кейла-Йоа и возьмите в строевой части проездные документы!». Я только и смог произнести: «Как?!». Из ЛНИРТИ пришло письмо, подписанное директором,  секретарём парткома и председателем профкома с просьбой командировать меня на отчётно-перевыборную конференцию Комитета ВЛКСМ. Слепнёв сдержал своё слово! Вечером я сел в поезд и утром следующего дня был дома…  К 15 часам в отутюженной форме я приехал в ЛНИРТИ, пропуск на меня был заказан, Слепнёв с Юрой Соловьёвым спустились меня встретить. Юра в это время был Секретарём Комитета и отчитывался за проделанную работу в течение года. Не успел я опомниться от радостной встречи с друзьями по работе в фойе института, как Слепнёв пригласил нас с Соловьёвым в Актовый зал и провёл прямо в президиум, по дороге сказав, что предоставит мне слово, и я должен буду что-то сказать. Такое развитие событий для меня было неожиданным. Пока Соловьёв делал отчётный доклад, я пытался сообразить, что же сказать нашим комсомольцам с трибуны, но мысли не выстраивались в нужное русло. В зале везде виднелись знакомые лица, присутствовала вся администрация. В президиуме сидели все комсомольские секретари отделений, секретарь парткома Коржов В.И., представители администрации и даже райкома ВЛКСМ. Шуточками тут не отделаешься. Мало кто знал из моих знакомых, что я приехал на конференцию, а на то, что в президиуме сидит какой-то военный, внимания не обращали. Но когда Слепнёв вдруг торжественно объявил: «Слово имеет бывший сотрудник ЛНИРТИ, секретарь комитета ВЛКСМ второго отделения, ныне лейтенант ракетных войск Шадриков Юрий», - в зале послышался шум, а моё появление на трибуне было встречено дружными аплодисментами. До сих пор почти дословно помню своё выступление: «Прежде всего, хочу выразить признательность Комитету ВЛКСМ за приглашение принять участие в работе отчётно-перевыборной конференции. Год назад, вместе с другими молодыми сотрудниками института, я был призван в ряды Вооружённых Сил СССР, этот год мы не чувствовали себя оторванными от коллектива ЛНИРТИ, поддерживали постоянную связь с комсомольской организацией, и моё присутствие здесь является доказательством этому. Наша часть стоит на охране воздушного пространства западных рубежей Советского Союза. Обстановка там не простая. Ежедневно разведывательные самолёты НАТО летают вдоль границ СССР, но они не рискуют нарушить нашу границу, зная, что она надёжно охраняется. Но если случится так, что они повернут рули в нашу сторону, заверяю вас, что мы сделаем всё от нас зависящее, чтоб ваш мирный труд не был нарушен! Когда я уезжал в Ленинград, комсомольцы нашей части просили передать комсомолу Ленинграда свой боевой привет!... В заключение ещё раз хочу поблагодарить Комитет ВЛКСМ за предоставленную мне возможность участвовать в работе конференции. До встречи через Год!». После того, как утихли аплодисменты, на сцену выскочил юркий Неробеев (начальник штаба Гражданской Обороны), умеющий любую ситуацию использовать в свою пользу. Он
                37
призвал уважать «Гражданскую оборону», изучать способы защиты от оружия массового поражения, сославшись на «заявление представителя Армии о напряжённости на западной границе», и т. д… После окончания конференции, полностью одобрившей работу Комитета ВЛКСМ и переизбранием Юры Соловьёва на второй срок, Юра пожал мне руку и сказал, что именно то он и хотел от меня услышать. Но я и знал, что надо говорить на отчётной конференции. Для «красного словца» приврал о «боевом привете комсомольцев части», за год службы я так и не понял, есть ли вообще в части комсомольская организация. А говоря о защите «мирного труда» чуть не ляпнул «ваш мирный сон», но вовремя сообразил. В стенах института «мирный сон» можно было принять как намёк на бездеятельность… Меня обступили ребята из НТО-23, макетки, цеха – все хотели узнать о службе в Армии. Поговорить я успел только с колей Цветковым, он рассказал о кругосветном плавании. Слепнёв увёл меня в Комитет, где нас уже ждали Соловьёв и комсомольский актив, на столе стояло всё, что положено. Когда, наконец, меня отпустили, Андрей Оль заявил, что теперь надо «посидеть» у него дома в тесной компании, он всех уже пригласил. Удивительно, но дома у Андрея уже был накрыт стол! Зинаида Григорьевна встретила нас радушно и сразу пригласила к столу. Павел Павлович также со всеми раскланялся. С нами пришли Ю.Соловьёв, А.Фомичёв, Л.Иванов, Надя Мунтяева, Надя Герасёва (кто ещё – не помню). Через час неожиданно пришла Надя Милославина. Вечер получился замечательный, Андрей много играл, Надя Мунтяева великолепно пела. Первой уходила Надя Милославина, я вышел проводить её на лестницу. Она вдруг поцеловала меня в щёку и быстро убежала. А я стоял, не зная, что делать: бежать за ней в домашних тапочках или… В общем, вернулся в компанию. Как вернулся домой, не помню, но проснулся всё же в Колпине, сразу начал готовиться к визиту к Смирновым…  На службу прибыл своевременно, прямо с поезда…               
        Возвращаюсь немного назад, к весне 1969 года, вспомнился один эпизод перед поездкой на полигон. Конец мая и почти весь июнь в Таллине стояла великолепная погода, Эстонию «оседлал» малоподвижный антициклон. Недостаток влаги сказался на деревьях, на которые набросились полчища насекомых-вредителей. Почти все лиственные породы были окутаны паутиной, было такое впечатление, что кто-то завернул каждое дерево в полиэтилен. Всё свободное время мы валялись на пляже в Пирита или на зелёных лужайках речки Пирита, загорели, как черти. В одно из воскресений, во время утреннего сбора на пляже, пришёл дежурный с КП и сообщил, что меня просят подойти к городскому телефону. Неужели командиры хотят испортить мне выходной? Но через некоторое время позвонил Володя Смирнов из Колпина (ему я сообщил «на всякий случай» наш телефон). Оказывается, Нина с Алёшей отдыхали на Чёрном море и возвращаются домой через Таллин из-за отсутствия прямых билетов до Ленинграда и Москвы. Володя назвал номер рейса и время прибытия и просил встретить их и, по возможности, приютить или устроить на ночь в гостиницу, а утром он приедет за ними. Я, конечно, пообещал сделать, что смогу, и просил его не беспокоиться. Сразу сообщил ребятам, что ко мне едут хорошие знакомые, и их надо устроить на ночь. Валентин
                38                Задорожный сразу предложил свою койку, решив уехать в городок дивизиона Гавели, а Гоша Богатко выразил готовность переночевать в комнате Ермакова, где одна койка была свободной. Так что с устройством всё решилось. А ещё позже наши латыши, узнав о возникшей проблеме, предложили вообще свою комнату, т.к. на ночь собрались куда-то в Таллин. Мы с Карлом встретили Смирновых в 20 часов и сразу привезли их в общежитие. Нина была рада этому, потому что Алёша устал от перелёта и долгому сидению в аэропорту Адлера (почти сутки). Мы их накормили, напоили в своём номере и отвели в комнату латышей. Ребята, уходя, притащили откуда-то даже комплекты чистого постельного белья! Так как утром мне надо было уезжать на службу, я предупредил всех дежурных на КП, чтоб Нину с Алёшей беспрепятственно пропускали из городка и обратно, и что к ним приедет Смирнов Владимир. Володе я позвонил ещё из аэропорта и объяснил, как найти наш городок. Нине рассказал, куда и на чём можно от нас съездить в Таллин. Вернувшись в понедельник со службы, мы застали всех Смирновых в отличном настроении. Они удивлялись, каким вниманием были окружены в общежитии. После вечернего банкета мы с Карлом проводили их на вокзал. Вот такая получилась неожиданная и приятная встреча с колпинскими друзьями…               
   После случая с Ермаковым Третьяк приказал нам во время выходных докладывать дежурным на КП городка, куда мы и на сколько уходим. Но выполнение приказа, как всегда, никто не контролировал, и самоволки в Ленинград продолжались. Мне запомнилась одна неприятная ситуация, из которой я опять-таки вышел чистым. Это было в конце октября. Приехав в часть утром в понедельник из Ленинграда, я удивился необычному отсутствию личного состава на территории гарнизона. Услышав рокот своей электростанции на СРЦ, понял, что что-то случилось. Пробравшись кустами к своей работающей станции, услышал от Ветры, что уже час как дивизион подняли по тревоге. И нашему дивизиону поставлена боевая задача: уничтожить неопознанную цель, идущую прямо на нас. На ИКО я увидел цель, перемещающуюся как-то странно: скорость 80 км/час, идёт зигзагами, на запросы «свой – чужой» не отвечает. Перехватчики ПВО, тоже поднятые по тревоге, цель в воздухе не обнаружили, так же, как и на море. А цель уже пересекла государственную границу и приближается к «зоне поражения» нашего комплекса. Я, чуя за собой вину за неявку по тревоге, решил показаться на глаза командиру и пошёл в кабину «А». Ракеты на пусковых установках глядели в сторону моря. Третьяк сидел перед ВИКО, глядя неотрывно на экран, сжав поручни кресла. На моё появление он никак не прореагировал. Представляю его состояние: дивизион никогда не стрелял с этой позиции, если произойдёт какая-то осечка и цель не будет уничтожена (а цель-то мифическая какая-то!), ему придётся за всё отвечать. В кабине была напряжённая тишина, системы вели цель, кнопка «Пуск» была распечатана. Цель вплотную подошла к границе нашей зоны поражения, но начала уклоняться к западу. Все ждали: войдёт в зону или нет? И облегчённо вздохнули, когда она прошла по касательной и ушла в сторону соседнего дивизиона. Но тут же с СРЦ доложили, что появилась вторая цель и идёт по тому же маршруту. Мы ожидали, что нам поставят ту же задачу по второй цели, но неожиданно объявили «отбой тревоги». Вторично поднятые самолёты ПВО, наконец, обнаружили «цель», это была огромная стая гусей, отправляющаяся к югу! Их было так
                39
много, и летели они так плотно, что на локаторах сформировалась яркая отметка. Сразу начались шутки: жаль, что не «шарахнули», столько было бы мяса и пуха! А наш командир, похоже, даже не заметил моего опоздания по тревоге…                Чуть позже, 7 ноября, случилось ещё одно происшествие. По поводу всенародного праздника отправились мы большим коллективом в ресторан «Глория». Как всегда, было шумно и весело. Напротив, в соседнем ряду, так же весело ужинали финские туристы, соединив вместе несколько столиков. Через некоторое время к ним подсел блондинистый эстонец, сразу включившись в оживлённую беседу с финнами. Официант сказал нам, что пожаловал Кэбин, сын первого секретаря компартии Эстонии, и сейчас начнутся «валютные операции». Кэбин, к восторгу финнов, заказал много водки и вина. И вскоре все они были «хороши». Действительно, Кэбин начал менять рубли на финские марки, сначала осторожно, а потом – совершенно открыто. В то время всякие валютные махинации были строго запрещены. Но он ведь сын самого Кэбина, ему всё можно! Сделав свои дела, Кэбин с приятелями удалились. А нам «сбрендило» послать финнам через официанта бутылку «Шампанского». Они в долгу не остались, прислав нам бутылку водки. Вскоре мы присоединили свои столы к финским, и веселье возобновилось с новой силой. Финские девицы охотно танцевали вместе с нами, все вместе мы орали «Катюшу», «Подмосковные вечера» и пр. Ресторан в 23-00 закрывался, шумной толпой мы вывалились на улицу, финны пригласили нас продолжить праздник у них в гостинице «Интурист». Хмель в голове своё дело сделал, и мы с Карлом оказались в «Интуристе», а куда делись остальные наши ребята, не заметили. В баре ещё что-то пили, о чём-то говорили, не зная языков друг друга. Карлу понравилась девушка по имени Марта, и он «охмурял» её, всё время толкаясь около неё. А я сидел за столом с симпатичной дамой и её мужем. Мы, не обращая внимания на мужа, мило с ней о чём-то «беседовали». Я не заметил, как Карл с Мартой куда-то исчезли. Вдруг в бар вошёл наш милиционер, встреченный свистом, и неожиданно для меня крикнул: «Кто здесь Шадриков Юрий?»    Это было, как гром средь ясного неба! Я медленно поднялся, милиционер жестом показал, чтоб я шёл за ним. Как «настоящий джентльмен», я попрощался с финнами, поцеловав даме ручку. В коридоре, прислонясь к стенке, стоял Карл, низко опустив голову. Я подтвердил милиционеру, что это мой товарищ. Оказывается, Марта от Карла ушла, т.к. он «перебрал». Карлуша в расстройстве, покачиваясь, раздумывал, что делать дальше. Как раз мимо проходил дежурный милиционер и попросил у него документы. Карл спокойно достал офицерское удостоверение и отдал милиционеру, а на вопрос, с кем он тут находится, назвал мою фамилию. И вот мы в дежурной комнате милиции на первом этаже в час ночи, за окном хлещет дождь. Мне также пришлось отдать своё удостоверение. Как неистовствовал милиционер! Мы, советские офицеры – в «Интуристе»! пресмыкаемся перед иностранцами, целуем руки «ихним» бабам! и т.д. Карл пытался что-то оспорить и рвался «в бой», но я, немного трезвее его, сдерживал Карла, чтоб не накликать на наши головы больших неприятностей. Что нам светит "губа", я не сомневался. Капитан милиции после совещания с кем-то по телефону стал звонить в
                40                комендатуру, чтоб передать нас военному ведомству. В телефоне была приличная громкость, и я слышал все ответы комендатуры. То ли им не хотелось покидать в такую погоду тёплое место, то ли не было машины, только на предложение капитана приехать за «вашими офицерами» последовал неожиданный ответ: «Развезите их по домам!». Несмотря на все усилия, капитану не удалось уговорить комендатуру! Уязвлённый, он переписал из удостоверений все наши данные и обещал нам что-то «устроить», вернул документы и предложил убираться по домам. У меня мелькнула пьяная мысль: потребовать «доставку по домам», но вовремя опомнился. Обнявшись, «как родные братья», горланя песни, мы потопали по ночному Таллину прямо по трамвайным путям на Хальяс-теэ. Сообщил ли капитан милиции о нашем проступке «куда следует», так и осталось тайной.
        Официальная служба продвигалась у меня весьма успешно. Во взводе меня уважали, если б не «ЧП» с ларьком, взвод так и был бы лучшим в бригаде. После отпуска меня вызвал Григорьев Николай Иванович, зам командира бригады по вооружению (в народе – главный инженер). У него собрались человек 10 молодых офицеров, из нашего призыва был лишь один ещё – Саша Сейфер, шустрый еврейчик. Полковник Григорьев, человек прямой, сразу заявил, что ему нужны в дивизионах грамотные ребята, на которых он мог бы опираться при оценке состояния техники. Идея у него была такая: вместо того, чтоб самому мотаться по дивизионам, он будет вызывать кого-нибудь из нас или всех сразу и заслушивать доклады о технических проблемах в дивизионах, а также будет брать с собой в свиту при плановых проверках боеготовности других дивизионов. Для этих целей он нас и отобрал. Но, на всякий случай, сейчас комиссия проверит наши знания на предмет присвоения нам квалификации «1-й класс». Мы зароптали: как же так, без подготовки… Но Григорьев выгнал всех из кабинета и через некоторое время стал приглашать по одному «на экзамен». Кто выходил быстро, кто задерживался дольше, Сейфер выскочил пулей, крикнул на ходу: «Всё в порядке!», - и исчез. Подошла моя очередь. В кабинете присутствовал ещё какой-тот майор и ефрейтор из строевой части. Николай Иванович посмотрел на меня внимательно и вдруг сказал: «Да что я буду Вас спрашивать! Вы всё равно больше меня знаете!» (редкая откровенность для военачальника). Он подписал удостоверение, поданное ефрейтором, и поздравил меня с присвоением «Первого класса», вручив и нагрудный знак. На следующий день меня поздравил и Третьяк, тоже имеющий «1-й класс», и все ребята – позже за столом в общежитии.                В конце ноября Третьяк опять вызвал меня в кабинет и спросил, хорошо ли я знаю Ленинград. Я ответил утвердительно, т.к. уже 26 лет живу там. Третьяк, как всегда безо всякой лирики, сказал: «Решено направить Вас в командировку в Саблино в качестве начальнике караула воинского эшелона. Подробности узнаете завтра у полковника Рожкова». От Третьяка я вышел в некотором смущении: с одной стороны Саблино – это почти Колпино, с другой – пугающее «начальник караула эшелона», что-то новое и непонятное. На следующее утро я приехал на «Водопад» и предстал перед грозным Сергеем Фёдоровичем Рожковым, начальником штаба бригады. Рожков на вид был очень строгим человеком, говорил медленно, спокойно, посверкивая очками в золотой оправе,
                41
никогда на его бледном лице не присутствовала улыбка. Много позже мне сказали, что он болен диабетом. Рожков пригласил меня сесть и сразу начал очень подробно и понятно инструктировать по поводу командировки. После беседы с ним мне всё стало ясно, и всякие сомнения и страхи сразу исчезли. В моём подчинении будут 5 человек: четыре караульных и разводящий – сержант сверхсрочной службы по фамилии Раху из технического дивизиона. Своим ходом с караульными я прибываю в Саблино, где нас встретит Раху, уже туда отправившийся. Он отвечает за приёмку и сдачу груза. Как только груз окажется в вагонах, вагоны опломбируют, и с этого момента я должен буду обеспечивать сохранность груза, т.е. целостность пломб, и по прибытии в Таллин сдать груз майору Тодингу. На этом моя миссия закончится. Мне предстоит разработать график смены караульных, следить, чтоб они нормально ели и спали, а обеспечивать смену караула в соответствии с графиком будет разводящий – тот же Раху. Все караульные – из моего взвода: Никулин, Неуструев, Садунов и Башта (из нового призыва). В строевой части я получил уже подготовленные документы на себя и на караул, а также командировочные деньги на 5 суток. На следующий день мы с караулом, вооружённым карабинами (у меня был «ТТ»), выехали поездом в Ленинград. Ребята никогда не были в Ленинграде, поэтому по прибытии на Варшавский вокзал я предложил им пройти пешком до Московского вокзала, став их гидом. Мы строем (так положено вооружённой группе) с карабинами за плечами прошли по Обводному каналу, Московскому проспекту, Садовой улице и Невскому проспекту, по пути я рассказывал о том, что мы видели. В середине дня мы прибыли в часть близ Саблина (п. Стекольный). Я устроил ребят в казарму и нашёл Раху. Он доложил, что грузы уже подобраны, завтра с утра начнётся их погрузка. Поговорив с сержантом, я понял, что на сегодня нет никаких дел для караула. «Сознавшись» Раху, что в Колпине мой дом, договорился с ним, чтоб он присмотрел за караульными, и уехал в Колпино. На следующий день в 9-00 я уже был в в.ч., и в 10 часов началась погрузка. От нечего делать я решил помочь Раху с приёмкой груза, хотя это в мои обязанности не входило: Раху по реестру проверял все ящики со всем содержимым, а я стоял в вагоне, сверяя надписи на ящиках с документами,  и считал общее количество погруженных ящиков. Когда погрузку закончили, вагон опломбировали, номер и рисунок оттисков на пломбах внесли в акт, и с этого времени я становился ответственным за сохранность пломб и вагона. Рядом с ним встал часовой. Точно так же погрузили второй вагон, который следовало доставить в соседнюю бригаду в г. Тапа. Между этими вагонами поставили вагон-теплушку с печкой и нарами, где мы и должны «куковать» до Таллина. Вот и весь «состав», который нам следовало охранять. Наши три вагона подцепили к товарному поезду, который вечером медленно потащился в сторону Саблина. Часовой располагался на площадке одного из вагонов в тулупе, шапке-ушанке и валенках, т.к. примораживало. На остановках часовой должен будет спускаться на землю и патрулировать вдоль вагонов, никого не подпуская к ним. Во время движения связь с часовым осуществлялась условными стуками через стенку. Почти сразу же мы застряли на разъезде «Стекольный» и проторчали там до утра, утром добрались до ст. Сортировочная, где наш состав поставили на переформирование. Я наблюдал, как формируются новые
                42                составы по всем направлениям из Ленинграда из всех прибывающих на сортировочную станцию составов со всех направлений. Их поочерёдно заводят на «горку», расцепляют вагоны и по одному спускают вниз, и, в зависимости от места назначения вагона (на каждый вагон у диспетчера имеется «товарный паспорт»), направляют его на тот или иной путь. Узнав у начальника станции, что состав в Прибалтику отправят только вечером, я снова съездил в Колпино. Вернувшись в положенное время, не нашёл свои вагоны на старом месте, и не ясно было, где их искать среди вагонного моря. Поразмыслив, поднялся на мост через пути и увидел  в морозном воздухе столбик дыма над одним из вагонов. Это и была наша теплушка!..  Далее всё шло без происшествий. Сильно донимал мороз. Представляю, как не сладко приходилось часовым, когда поезд шёл безостановочно часа четыре. Похолодало до минус двадцати градусов, согревала нас только печка - буржуйка, да и то лишь вблизи. Мы с Раху поочерёдно отдыхали около печки, т.к. спать было просто невозможно: на нарах была холодина, а вагоны дёргало так, что всё слетало на пол. Около печки с двух сторон соорудили «кровати», разобрав часть нар. С одной стороны была наша «кровать», с другой – солдатская. Только задремлешь, потеряв «бдительность», как оказываешься на полу при очередном рывке паровоза…           Всё же все живыми и здоровыми добрались до Эстонии, остановившись в г. Тапа. От начальника станции я позвонил по имевшимся телефонам, и через 15 минут один вагон был сдан по акту представителю в.ч. в Тапе. Точно так же сдал я вагон м-ру Тодингу в Таллине и снял караул, хотя Тодинг требовал, чтоб часовые стояли и при разгрузке вагона. Но этого я делать не стал, объяснив майору, что по имеющейся у меня инструкции полномочии караула заканчиваются после сдачи охраняемого груза получателю, да и караул измотан тяжёлой дорогой. Наверное, прибытие груза застало Тодинга врасплох, т.к. приехал он с явно выраженным «похмельным синдромом»…  Проводив караул в часть и сдав оружие, я написал майору Третьяку докладную о выполнении задания, в которой просил дать караулу сутки отдыха в связи с неблагоприятными условиями командировки, записку отдал замполиту (Третьяка в дивизионе не было) и уехал в общежитие. Выспавшись, с утра поехал на «Водопад»(Кейла-Йоа) с отчётом о командировке к полковнику Рожкову. Рожков очень внимательно просмотрел все документы и сказал, что ко мне у него нет никаких вопросов. Он почему-то попросил список караульных солдат, и я ему по памяти продиктовал Ф.И.О., даты и годы рождения всех ребят. Записав всё, он с удивлением спросил: «Вы что, весь свой взвод вот так можете назвать?», на что я ответил утвердительно. Почему он этим был удивлён, не знаю. Неужели другие командиры не знают анкетные данные своих подчинённых?                К сожалению, на этом эпопея с командировкой не закончилась. Вскоре меня снова вызвали в штаб бригады к Рожкову. На этот раз в кабинете присутствовали, кроме Рожкова, зам. командира по вооружению Григорьев Н.И. и незнакомый майор. Меня попросили подробно рассказать весь процесс приёма груза в Саблине и сдачи в Таллине. Дело в том, что при инвентаризации прибывших изделий службой Григорьева выяснилась недостача одного секретного блока! И сейчас комиссия пытается установить, на каком этапе исчез этот блок. За приёмку и погрузку груза отвечал сержант Раху. Я признался,
                43
что помогал Раху при погрузке. Раху отмечал все изделия, укладываемые в ящики, ставя галочки в накладных, в его присутствии ящики заколачивали и под его и моим наблюдением переносили в вагон. Я отмечал соответствующий ящик в общей накладной. Количество ящиков, отмеченных в общей накладной и погруженных в вагон, совпадало. А дальше я принял по акту опломбированный вагон и сдал его по акту майору Тодингу. Ко мне у комиссии никаких претензий не было. Спросили меня, не был ли сержант Раху «под градусом» и не мог ли он «прошляпить» прибор при погрузке? Я ответил отрицательно. После этого взялись за Тодинга. Первый вопрос был о степени трезвости майора. Вообще-то я мало внимания обращал на состояние майора, а вот Раху, которого допрашивали раньше, сказал, что Тодинг был пьян. Я же подтвердил, что майор приехал возбуждённым, с красным лицом, на открытой машине и без охраны. Без охраны проходила и перегрузка изделий из вагона в автомобиль. Меня попросили описать всё сказанное на бумаге и «отпустили». Позже, встретив Раху, я поинтересовался, чем всё закончилось. Ему влепили выговор, а майора Тодинга отстранили от занимаемой должности и завели на него «дело», которое ещё не закрыто. Они с Тодингом после погрузки выпили пол-литра водки и в весёлом настроении уехали на склад, и уже на следующий день на складе обнаружили отсутствие одного ящика. Скорее всего, он выпал из машины по дороге. Поиски ящика ничего не дали…               
   В то же время грянула новость: часть дивизиона Третьяка перебрасывают на новое место. В эту «часть» попадаю я с половиной расчёта СРЦ (Дмитриев, Никулин, Неуструев), Георгий Богатко и Евгений Ермаков, а также замполит майор Труфанов. Жаль, что нас разлучают с Карлом. Нам объяснили, что найдено великолепное в стратегическом отношении место для нового дивизиона: не северной оконечности острова Найссар, находящегося в 18 км от Таллина у самой нашей границы. Нас это не очень обрадовало. Однако обрадовало то, что за нами остаются места в общежитии на Хальяс-Теэ, туда мы можем приезжать в любой момент, т.е. на острове мы будем как бы в командировке. С 1 января 1970 года новый дивизион должен вступить в строй, до этого времени необходимо решить все организационные и технические вопросы. И вот мы в Таллинском морском порту, нас провожают на остров. Накануне был большой прощальный банкет в «Виру», а сегодня пришли все, кто смог. Не знаем, надолго ли уезжаем и когда снова увидимся. Объятия с Карлов и Валентином Задорожным, дружеские рукопожатия с остальными. Проходим таможню по специальным пропускам и оказываемся как бы за границей. У пирса стоит военный транспорт «ВТР-5», который и доставит нас на остров Найссар. Транспорт совершает регулярные рейсы на остров и обратно два раза в неделю. Не так уж и плохо!
          
 
   
               
                44

                ЧАСТЬ 2.  ОСТРОВ НАЙССАР.

        Мы впервые на причале острова. Вдали, как бы в воздухе, парят силуэты Таллина. Встречает ВТР довольно много народа: и моряки, и ракетчики, и пограничники. «Погранцы» проверяют документы у всех прибывших и отправляющихся в Таллин. Первая неожиданность: на острове есть железная дорога, рядом с пирсом рокочет мотовоз. Мотовоз забирает всех моряков и бодро уезжает, а из леса выползает вдруг гусеничный бронетранспортёр. Из него выскакивает шустрый майор с эмблемами артиллериста, - это за нами. Знакомимся: майор Пучков, командир нашего дивизиона. Надо же: от Третьяка да к Пучкову – настоящий хоккей! Вместе с нами прибыли ещё несколько офицеров из бригады, все забираемся в бронетранспортёр и едем куда-то на север. Замечаю по пути дремучий сосново-еловый лес, это хорошо. Приехали. Нас встречает опять куча народа, в том числе женщины и даже дети! Перед нами – два больших деревянных строения, рядом проходит узкоколейная железная дорога! Вдали видны ещё какие-то строения, слышен рокот мощного дизеля; кругом – сосны и ели. Пучков просит всех прибывших пройти вовнутрь одного из строений – это штаб дивизиона, рядом находится солдатская казарма. Командир поздравляет нас с прибытием в его дивизион и представляет своих офицеров, затем представляемся все мы. Завтра в 9-00 будет общее построение и представление нас личному составу, а сегодня – обустройство. Недалеко от штаба, почти на берегу моря, находится бывший посёлок, опустевший после войны. Дома все сохранились и находятся в приличном состоянии, надо лишь навести порядок внутри. Мы можем выбрать себе хоть по дому и стать «домовладельцами», только без прислуги. Два дома были уже обжиты. В одном доме разместился командир, а также ст. л-нт Дробик     (комбат -1), л-нт  Жуков (1-я батарея), теперь и замполит – майор Труфанов. Во втором жили семейные: л-нт Широков (комбат-2) с женой и сынишкой, л-нт Глебов (1-я батарея)  с женой. Осмотрев оставшиеся строения, мы выбрали «домище», срубленный из толстенных стволов, стоящий в сосняке недалеко от «семейного» дома и подальше от «командирского». Как и все другие дома, он был «четырёхквартирным» со входами через веранды с противоположных сторон. С одного торца дома облюбовали себе по комнате в одной квартире я, Гоша Богатко и Саша Туфанов, прибывший из Кейла-Йоа, с другого торца поселились Женя Ермаков и Валерий Фёдоров, прибывший также из другого дивизиона. Все квартиры были стандартными: с открытой веранды – вход в небольшой тамбур, где стояла тумбочка под обувь и на стене имелась вешалка; далее шла просторная кухня с кирпичной печкой (с плитой), раковиной и умывальником, из кухни же был вход в туалет; после кухни следовал коридор, в котором находились двери в три комнаты; в каждой из комнат стояли круглые кирпичные печки, обитые железом, которые топились из коридора. Весь вечер мы расставляли кровати, мебель, получали бельё, в общем – обустраивались. К нам пришли все младшие офицеры дивизиона (Дробик,
                45
Глебов, Широков, Жуков) «на знакомство», в результате чего на ужин никто не пошёл, задержавшись в нашей квартире. Глебов позвонил дневальному (нам уже успели протянуть телефонную линию), и солдаты притащили из столовой ужин на всех прямо к нам! Позже пришли и жёны Глебова и Широкова. Знакомство состоялось на хорошем уровне! Все остались довольными; судя по всему, коллектив наш будет дружным. Очень симпатичной парой оказались Глебовы Владимир и Татьяна, к тому же Владимир родом из Вологодской области. Евгений Широков, очевидно, любил «поддать», т.к. «дослужился» от старшего лейтенанта до лейтенанта, причём, его выпроводили из ГДР, где он служил до этого, а в звании его «опускали» уже дважды. Саша Жуков оказался весёлым и простым, он оказался самым младшим из всех. Дробик Владимир, хитрый белорус с еврейскими корнями, говоривший с каким-то непонятным акцентом, оказался самым «юморным». Саша Туфанов и Валерий Фёдоров, напротив, были сдержанными и малоразговорчивыми, так же, как и жена Широкова, которая, в основном, следила, чтоб муж не напился сверх меры. Кстати, дрова нам привезли солдаты, они же натопили печки.  В дальнейшем печки мы топили сами, а дрова нам завозили по нашей заявке.               
    Утром нас, вновь прибывших, представили личному составу дивизиона. Дмитриев, Никулин и Неуструев уже познакомились с местными телефонистами и связистами. Связь острова с материком осуществлялась с помощью мобильной радиостанции Р-205, размещённой в автомобиле ГАЗ-66. Так что мой новый взвод состоял из трёх отделений:  СРЦ (старший – мл. сержант Дмитриев) из четырёх человек, телефонистов – 3 человека (старший – ефрейтор Кулаков) и связистов -4 человека (старший – мл. сержант Кудряшов), отдельной «единицей», как и прежде, был «секретчик»-почтальон, почту он получал и отправлял через экипаж «ВТР-5». Командир дивизиона м-р Пучков только начинал службу после окончания академии, он выглядел как-то не по-командирски: не умел говорить и выглядел перед строем почти беспомощно. И говор у него был провинциальным, часто ударения делал неправильно, вместо «каждый» говорил «кажный» и т. д. Зато наш замполит Костя Труфанов говорил прекрасно, в дальнейшем он и будет, в основном, проводить утренние разводы. После развода командир собрал нас у себя в кабинете «поговорить». Я успел отправить расчёт СРЦ на позицию для оценки состояния станции и места её расположения. Пучков поинтересовался, как мы устроились, и был удивлён, когда мы в один голос заявили, что устроились великолепно. Далее он рассказал, чего хочет командование от нашего дивизиона и поставил задачу на ближайшее время: привести технику в состояние боеготовности, проложив соединительные кабели прямо по земле. В дальнейшем предстоят большие строительные работы по «зарыванию» в землю всей техники, возведению бетонных укрытий и постройке новой солдатской казармы вблизи боевой позиции. Сейчас же техника находится в километре от базирования личного состава, а средств для перевозки личного состава нет совсем, кроме БТР.  Пока что по тревоге придётся бегать этот километр наперегонки. Командир рассказал, что рядом с нами расположилась пограничная застава, в ведении которой находится дизельная злектростанция, от которой мы и получаем бытовую электроэнергию. На юге острова ещё с военных лет базируется военно-морская часть, занимающаяся
                46
минированием и разминированием фарватеров, там до сих пор имеются минные склады. У моряков же имеется единственный на острове магазин. На самом севере острова, рядом с нашей позицией, стоит действующий маяк, его обслуживает специалист-эстонец, живущий здесь же со своей семьёй. Наша связь с «землёй» осуществляется только по радио шифрованными сообщениями, оперативной связи нет никакой. Единственный телефонный кабель проложен по дну залива к морякам. От пирса к нам проложена узкоколейка, и есть даже мотодрезина, но она неисправна, Пучков надеется её отремонтировать. Мы поинтересовались, сможем ли мы съездить в ближайшее время в Таллин, чтоб привезти сюда кое-какие вещи. Пучков призадумался, затем предложил вариант, устроивший всех: до Нового Года осталось мало времени, отпустить сейчас он никого не сможет, а на новогодние праздники отпустит всех сразу! В дальнейшем командир предложил следующий режим: ездить на «землю» поочерёдно один раз в месяц, но сразу на целую неделю. С этим все согласились без разговоров. После совещания поехали на позицию, вернее, поехали только командир с замполитом на БТР, а остальные пошли пешком. Прошли мимо работающего дизеля, спрятанного в каменный домик. Дизель работал по расписанию: 4 часа утром (с 6 до 10), два часа днём   (с 13 до 15) и 6 часов вечером (с 18 до 24). Справа за деревьями виднелся городок пограничников. Затем начался дремучий лес, по сторонам дороги стояли заснеженные ели-великаны. Вскоре стали попадаться скальные выступы и полуразрушенные каменные строения на них. Наконец, лес поредел, ели сменились соснами, и мы вышли на площадку, на которой и разместился комплекс «С-125» -- три стартовые установки и кабина управления, рядом с которой «торчал» антенный пост. Метрах в двухстах от комплекса, почти на самом берегу моря в сосновом бору, я нашёл свою СРЦ «П-15». Станция была новенькая, свежая зелёная краска радовала глаз. Дмитриев доложил, что они уже проверили оба генератора, включали вращение антенны и подавали питание на все блоки. Оставалось сделать только юстировку станции, т.е. выставить точно по направлению «север-юг». Юстировку я поручил ребятам, а сам занялся «приёмкой» станции по паспорту. На следующий день «Акт приёмки» был подписан, и я, таким образом, приступил к обязанностям Начальника разведки – командира взвода управления ЗРДН на острове Найссар.               
   До Нового Года мы занимались улучшением жилищных условий: оклеивали комнаты новыми обоями, утепляли окна технической ватой, мастерили полочки. Вечерами играли в преферанс или в шахматы. Саша Туфанов имел второй разряд по шахматам и играл прекрасно, мне редко удавалось его обыграть.   На службе же взвод приступил к решению непростой задачи: обеспечению «углов укрытия» СРЦ. По техническим требованиям угол, образуемый поверхностью Земли и линией, соединяющей антенну с верхней точкой ближайших местных предметов, во всех направлениях не должен быть больше определённой величины, у нас же этот угол получался близким к 90 градусам, т.к. станция стояла в лесу. Если СРЦ будет очень закрыта, мы не увидим корабли и маловысотные цели. Так что было приказано вырубить лес в радиусе 100 м от станции внутри сектора северо-запад – северо-восток. Решение дурацкое, но другого выхода не было.
                47
 Технически оснащённые дивизионы, имеющие надёжную материальную базу, размещают технику в бетонных укрытиях, СРЦ устанавливают на платформу специального лифта и во время боевой работы поднимают на нужную высоту. Нам же такое в ближайшей перспективе не светит. В помощь взводу дали ещё четырёх человек, и валка леса началась с помощью двуручных пил и топоров, как в старые добрые времена! Я пометил краской стволы самых красивых сосен на разных направлениях, чтоб оставить их «на потомство» - отдельные удалённые деревья не являются преградой для радиолуча. Стволы решили распиливать на шестиметровые брёвна и складировать их в одном месте, чтоб в дальнейшем использовать их при строительстве. С лесом мы провозились аж до 23 февраля…               
   Пучков сдержал своё обещание и отпустил всех нас на Новый Год в Таллин. Отпраздновали это событие мы в ресторане «Глория», собрав там человек двадцать. Случилось забавное происшествие с Валерой Фёдоровым. Сначала он был весел, как и все, но вдруг посерьёзнел и, казалось, задремал за столом. Но вот он медленно поднял голову и чихнул, на что мы посоветовали ему быть здоровым. Он ничего не ответил, снова уронив голову. Через некоторое время всё повторилось, затем ещё раз, и ещё… Мы видели, что он находится «в отключке», не реагирует ни на что; толкали его, хлопали по спине – ничего не помогает. Он медленно поднимал голову, делая одновременно глубокий вдох, смачно чихал с каким-то недоумением на лице и тут же ронял голову. Постепенно все наши соседи вместе с нами начали ему «помогать», выдыхая вместе с Валерой: «Ух!». Уже весь зал, стоя, «чихал» вместе с ним, весело аплодируя. Такое никому прежде видеть не приходилось. Отчихав раз 30, Валера вдруг открыл глаза, достал платок, просморкался и, как ни в чём не бывало, взял бокал вина. Он сначала не мог понять, почему все так веселы и аплодируют. Когда мы открыли ему «секрет», спросил, сколько он раз чихнул. Оказывается, это у него наследственное: чихали и отец, и дед – всегда только изрядно выпивши. Чемпионом был дед, чихнув однажды более 50 раз подряд…   На Новый Год мы с Карлом уехали в Ленинград. Наша туристская компания сняла на зиму дачу в посёлке Репино! И Новый Год, естественно, мы встречали там. Собралось очень много народа, едва влезли в этот «теремок». Повеселились от души, были «настоящие» и Дед Мороз со Снегурочкой, и снежная Баба, и настоящая ёлка на улице, и снежные бои, танцы, песни… Когда все «перебесились», Андрей Оль предложил прогуляться и пообещал сюрприз. Он привёл всех на небольшую поляну среди мохнатых елей, под одной из которых лежали аккуратно сложенные дрова и растопка. Через минуту уже горел костёр, и ещё несколько часов мы провели у костра с песнями. На этой даче я познакомился с девушкой Людой Орловой. Её привела к нам Броня Юшманова, они вместе отдыхали незадолго до этого на турбазе в Карпатах. Там однажды Броня стала рассказывать о зимних развлечениях на «Серенаде» и о летних походах и назвала туристов Андрея Оль, Кондратьева, Соловьёва, Шадрикова и пр. Люда вдруг сказала, что знает этих туристов: в этой компании иногда бывает и её родная сестра Валя Серкина! Так, «через Карпаты», Люда и оказалась у нас. Она сразу «приглянулась» мне: симпатичная, весёлая, с озорными искрами в глазах. Но это было просто знакомство, т.к. вечером
                48
1 января мы с Карлом уехали в Эстонию к месту службы. Следующая наша встреча произошла в первомайские праздники на озере в Петяярви, куда отправилась вся наша компания. На этот раз я уже ни на шаг не отходил от Люды, развлекал её, как мог, дурачился, а после праздничного сабантуя забрался в их девичью палатку, и «вытурить» меня из неё так и не смогли. Когда мы возвращались домой, Люда дремала, прислонив голову к моему плечу. Окончательно наши симпатии «закрепились» на даче ЛНИРТИ в Кавголове 7-8 ноября уже после моей демобилизации, и после этого мы стали встречаться постоянно…               
   2 января все мы, бывшие в увольнении, встретились на пирсе около «ВТР-5». Зашли в портовый магазин и купили ящик вина «Рымникское», лёгкого и очень приятного на вкус. Это вино станет «фирменным островным», теперь каждый, возвращающийся после увольнения на остров, будет привозить ящик его. На острове нас ждал сюрприз: за нами на дрезине приехал ст. л-нт Дробик с солдатом из 1-й батареи. Наш командир дивизиона, имевший тягу к технике, в новогодние праздники починил дрезину, лично обкатал её и сдал «в эксплуатацию». К дрезине прицепили тележку, этот «поезд» мог перевозить до 10 человек или тонну груза. В плохом состоянии, правда, были рельсы и шпалы, приведение их в порядок отложили до весны. Дрезина едва взбиралась на береговой бугор, даже подталкивать её приходилось, но на ровном месте шла хорошо, радостно тарахтя и постукивая на стыках. Тормоз на ней был только ручной.               
   После Нового года к нам на остров «сослали» майора Абаева, как бы «на подкрепление», так что и начальник штаба в дивизионе появился. Дивизион вступил в строй в качестве очередной боевой единицы войск ПВО. Служба на острове была совсем не тягостной, даже интересной, очень своеобразной. Удалённость от штаба бригады, отсутствие нормальной оперативной связи и регулярного транспорта сделали нас единицей почти самостоятельной. Неожиданно нагрянуть с проверкой к нам не мог никто, т.к. пограничный пост на береговой вышке имел большую подзорную трубу и всегда сообщал нашему командиру, какое «артиллерийское» начальство едет на борту «ВТР-5». За год нашей службы командир бригады всего один раз рискнул посетить остров, да и то пробыл у нас всего полчаса из-за того, что «ВТР» стоял у пирса лишь один час. «Куковать» же на острове несколько дней у командира не было возможности, да и желания. Радиосвязь кодограммами приводила к различным казусам. Наши радисты не спешили передавать в штаб присланные сообщения, секретчик тоже не спешил их расшифровывать, особенно перед обедом. А после обеда он расшифровывал сообщение о «Готовности №1», дивизион «срывался» на позицию, но приходило уже сообщение об отмене «Готовности», и, едва успев включить технику, мы её выключали и возвращались обратно. Кроме того, совершенно не ясно было с режимом излучения: можно выходить в эфир или нет? И проверить нашу «расторопность» по переходу в «Готовность №1» у «земли» не было никакой возможности. По тревоге в первую очередь заводили БТР, в него впрыгивали человек 8-10, остальные бежали бегом, так что за 3 минуты дивизион никак не мог подготовиться к пуску ракет, если бы связь с «землёй» была даже оперативной. Это все понимали, поэтому в дальнейших планах было строительство новой казармы вблизи
                49   
позиции, туда же должен будет перебраться и штаб дивизиона. Вскоре было обнародовано распоряжение Пучкова, предписывающее по тревоге в бронетранспортёре выезжать сокращённому расчёту, обеспечивающему включение всей техники (из моего взвода должны уезжать оператор Дмитриев и дизелист Неуструев). Мы же, живущие «на отшибе», выписали себе по паре лыж, которые всегда стояли в сугробе рядом с домом. На лыжах по берегу моря мы добирались до позиции за 4 минуты, т.к. там всегда в хорошем состоянии была лыжня пограничников, совершавших ежедневное патрулирование вокруг острова. По этой же лыжне мы бегали в выходные дни, нам только категорически запрещалось пересекать эту лыжню, -- это рассматривалось как нарушение границы, и каждый такой случай расследовался. Никто не мог покинуть остров или прибыть на него без ведома пограничников…               
   К концу января между островом и «землёй» образовался прочный лёд, и природа нас «арестовала» до весны. Продукты были запасены на складах, вина мы тоже привезли несколько ящиков, так что зимовали неплохо. К тому же на юге острова постоянно работал у моряков магазин, и ближе к весне мы иногда наведывались туда. За неимением другого транспорта, комбат стартовой батареи садился в кабину «Катюши», т.е. зачехлённой ТЗМ с двумя ракетами, брал в помощь кого-нибудь из нас, и втроём (вместе с водителем) отправлялся в вояж. Странно, что командир и замполит смотрели на это «сквозь пальцы». Вечерами обычно все собирались в нашей квартире (или в соседней – у Ермакова) и «резались» в преферанс и шахматы, попивая пиво и «Рымникское». Иногда к себе приглашали Глебовы, ужинали у них. Постепенно по вечерам мы перестали посещать столовую, заказывали ужин «на дом», а в выходные – и обед тоже. Особенно радовались мы приходу циклона: валил снег, свистел ветер, никаких тревог и работ на позиции! Правда, после ухода циклона все силы бросались на расчистку дорог, кабельных линий и всей позиции. Постепенно вся техника оказалась «за бугром» из снега. От жизни такой все начали поправляться. Но все ставали на лыжи регулярно, в лесу ветра почти никогда не было, и лыжные прогулки нравились. Размер нашего острова примерно 4 х 1,5 км, так что покататься было где. На севере острова мы обнаружили довольно высокий берег с выступами скал, там можно было неплохо скатываться вниз и даже прыгать с трамплина, если бы не контрольная пограничная лыжня. Замполит, майор Костя Труфанов, ответственный за наше морально-физическое воспитание, договорился с пограничниками, и нам разрешили кататься с горок, требовалось только сообщить по телефону, где и в какое время мы будем «нарушать» границу. Каждый раз после наших  катаний пограничный наряд исследовал состояние своей лыжни и наши следы. За год нашей службы на острове был единственный случай действительного нарушения границы с помощью лыж. Какой-то молодец отправился с таллиннского берега на лыжах в Финляндию, но был задержан. Не исключено, что это был не злостный нарушитель, а «заяц» из КГБ, чтоб проверить бдительность погранцов. В тот раз и нас поднимали по тревоге (по просьбе командира погранзаставы), весь дивизион патрулировал по                северному берегу. Вообще-то пройти на лыжах в Финляндию дело почти
                50                бесперспективное, т.к. ледоколы постоянно разбивают лёд на фарватере, проводя караваны судов. И ещё однажды мы действовали совместно с пограничниками,            когда тушили загоревшийся домик дизельной электростанции.               
   Однажды пришлось и нам обращаться за помощью к пограничникам и даже к морякам. В феврале получили телеграмму с сообщением о смерти отца у Гоши Богатко. Георгий очень переживал, что нет возможности выехать домой на похороны. Навстречу нам пошли пограничники, командир заставы договорился с пограничниками из Таллина о том, что Гошу с острова отправят на лыжах, а на таллиннском берегу его встретят и доставят на ж.д. вокзал. Но утром, когда Гоша должен был отправиться в переход, сообщили, что этот вариант отпадает: ночью по южному фарватеру прошёл ледокол. Оставалась надежда на моряков, но слабая: их ледокол стоял с затушенными котлами. Но моряки всё же помогли: они сообщили по телефону в нашу дивизию, и за Гошей прилетел вертолёт. На вертолёте его доставили и обратно на остров… В выходные, кроме катания на лыжах, мы занимались обследованием бетонных береговых укреплений, построенных Карбышевым. Весь северный берег острова был в бетоне. Через определённое расстояние друг от друга находились «гнёзда», в которых ранее стояли береговые орудия, все они соединялись между содой бетонными коридорами высотой около 2 м и такой же шириной. В этих ходах чего только не было: стаканы от снарядов, пулемётные и автоматные гильзы, ящики из-под патронов и снарядов, огромное количество кабелей в свинцовых оболочках. Никогда я не видел столько свинца и, по глупости, начал снимать его с кабелей, расправлять, скатывать в рулоны и складывать в угол одного из казематов. Надеялся отлить свинцовые грузы для рыбалки, но вскоре одумался и прекратил это занятие. Более подробное исследование казематов мы отложили на лето. За зиму я прибавил в весе целых 7 кг! Другие ребята от меня тоже не отстали.               
   Грянула дружная весна. На солнце внутри острова было очень тепло, а на берегу всегда поддувал прохладный ветер. Береговой лёд долго не таял, но к маю растаял и он. Когда подсохли дороги, началась транспортировка леса, заготовленного нашим взводом, на площадку строительства новой казармы. Из ребят, которые будут демобилизованы летом, создали строительную бригаду, освободив их от внутренних нарядов, в эту бригаду вошёл и мой Алексей Дмитриев. «ВТР» начал регулярные рельсы в середине апреля. Армия, как и вся страна, готовилась отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Нас решил посетить лично командир таллиннской дивизии, оценить наши возможности. Он должен был прилететь на вертолёте, мы в темпе начали готовить посадочную площадку и приводить в порядок всю территорию. Встречать генерала поехали на бронетранспортёре Пучков, Труфанов и Абаев. Вот пророкотал вертолёт, весь личный состав построился на плацу и прорепетировал приветствие генералу. Однако через несколько минут вертолёт прогрохотал над нашими головами в обратном направлении, вслед за ним приехали весьма смущённые наши командиры и велели всем разойтись. Вечером стали известны подробности «встречи на высоком уровне». Командир дивизиона должен встречать командующего в парадной форме (визит генерала – это же праздник!). Но Пучков ещё не сшил новую форму, а старая у него была изрядно «замызгана», поэтому он надел более
                51
приличную повседневную шинель без портупеи, брюки и ботинки. Когда генерал появился в дверном проёме вертолёта, майор Пучков подбежал к нему и представился, а генерал окинул его недобрым взором и, произнеся: «Не вижу здесь командира дивизиона!», - захлопнул дверь и улетел обратно. Вот такая получилась неприятность.   После этого случая наш командир как-то погрустнел и совсем «ушёл в себя». А сразу после 22 апреля (дня рождения Ленина) к нам приехали п-к Цаликов и п-к Громов (замполит бригады). О том, что они к нам едут, сообщили пограничники с вышки, и к их встрече все были готовы: рядом со штабом стоял прогретый бронетранспортёр, часть личного состава отправили прогревать технику на позиции. Командиров от пирса прокатили на мотодрезине, и они были приятно удивлены, что мы восстановили железную дорогу. Вопреки правилам, Цаликов не стал объявлять учебную тревогу, а собрал в штабе весь офицерский состав. Сначала он дал «разгон» нашему командиру за встречу генерала, но никакого взыскания ему не объявил. Затем объявил, что приехал к нам по другому поводу, по торжественному: от имени Министра обороны вручить юбилейные медали «За воинскую доблесть» лучшим офицерам. Когда он зачитал приказ о награждении, в комнате воцарилась полная тишина: в приказе были всего две фамилии – ст. л-нт Дробик и л-нт Шадриков. Для старших офицеров это хуже всякого взыскания, они сидели с суровыми лицами, опустив глаза. Цаликов и Громов тепло поздравили нас с Дробиком, мы ответили: «Служим Советскому Союзу!», все похлопали, и на этом церемония закончилась. Мы все разошлись, а Цаликов, Громов, Пучков и Труфанов ещё долго о чём-то беседовали и вышли все в хорошем настроении. Очевидно, горькая пилюля для наших командиров была Цаликовым чем-то подслащена. Вскоре последовали очередные присвоения званий, коснувшиеся только рядового состава. Дмитриеву Алексею присвоили звание «сержант», Кулакову – «мл. сержант», Никулину – «ефрейтор». А в мае прибыло новое пополнение, человек десять. Кроме того, начался завоз новой техники: сначала привезли гору ящиков, затем появились новенькие автомобили с кузовами «КУНГ» (кузов универсальный герметичный). Майор Труфанов мельком обмолвился, что это всё ко мне во взвод! Я принял это за шутку – зачем мне столько техники. Но вот прибыли специалисты из дивизии с группой сержантов и ефрейторов, и началось развёртывание новой системы «АСУРК» (автоматизированная система управления ракетным комплексом). Аппаратура размещалась в двух ЗИЛах,  которые установили в линию кузовами вплотную друг к другу и соединили их закрытым тамбуром. Недалеко установили мачту с параболической антенной-тарелкой и проложили кучу кабелей к кабине «А» комплекса. Ещё в одной машине находилась дизель-электростанция. Когда новая система была развёрнута и опробована, майор Пучков приказал мне принять всё это во взвод управления вместе с отделением подготовленных операторов! Целый день я прокопался в паспортах этой новой техники и подписал «Акт приёмки». Смысл системы «АСУРК» состоит в том, что она в памяти своей ЦВМ хранит текущие координаты всех целей, обнаруженных всеми средствами ПВО региона, и, в зависимости от местонахождения целей, автоматически распределяет их между ЗРДН, помогая дивизионам выйти на свои цели безо всякого их поиска (по известным уже
                52
координатам). В моём взводе, таким образом, новое отделение из шести человек и три автомобиля. Это отделение дежурило круглосуточно в три смены, было освобождено от всех хозяйственных работ и не причиняло мне особых хлопот до конца моей службы.       Это было ещё не всё! В середине мая прибыла новая партия техники, и снова ко мне во взвод: станция СРЦ «П-12» с отдельной электростанцией и новой горой ящиков. «П-12» мы установили на берегу рядом с «П-15» и стали ожидать специалистов по сопряжению двух СРЦ. Нам предстоит стать первым дивизионом, в котором будут синхронно работать две СРЦ  с отображением информации на едином индикаторе кругового обзора. В ящиках и находится аппаратура сопряжения двух станций. Я понимал, почему это всё «свалилось» на мою голову: удачное месторасположение острова, да и взвод наш считался лучшим в бригаде…  В конце мая с «вышки» сообщили, что на борту «ВТР» едет «капитан-артиллерист». Это был специалист по станциям разведки целей капитан-инженер Мыскин из дивизии. На следующий день мы с Мыскиным с головой ушли «в сопряжение», проверяя по документам наличие всей необходимой аппаратуры. Капитан оказался удивительно тактичным, остроумным и технически образованным человеком безо всяких «комплексов» военного служаки. Мы быстро сдружились, в свободное время я показывал ему наш остров, а по вечерам он всегда проводил время в нашей компании, как и Володя Дробик. Старшие офицеры за это обижались на них, но им с нами было интереснее...   Последняя декада мая выдалась очень тёплой, а на нашей позиции солнце прямо припекало. Во время работы мы с Мыскиным раздевались по пояс, то же я разрешал делать и участвовавшим в развёртывании станции «П-12» солдатам. Запустить станцию в автономном режиме большого труда не составило, повозились немного со сборкой антенной рамы и с её подъёмом в рабочее положение. «П-12» работает в метровом диапазоне частот («П-15» - в дециметровом), поэтому её антенна аналогична старой телевизионной антенне и состоит из множества различных трубок, закреплённых на вращающейся штанге длиной около 10 метров, частота вращения её поэтому меньше, чем у компактной параболической антенны СРЦ «П-15». На станции «П-12» последней модификации имеется стойка аппаратуры сопряжения и соответствующий монтаж. Не буду описывать все тонкости процесса сопряжения двух станций. Мыскин эту процедуру знал очень хорошо, объяснил мне смысл всех регулировок, всё было понятно и шло быстро. На всё, включая проверку комплектности прибывшего оборудования, ушло пять дней вместе с выходным воскресеньем. В воскресенье утром мы (Мыскин, Дробик и я) пошли по острову в сторону пирса посмотреть, что такое «Королевский парк», о котором мы слышали, но ещё не видели. Когда-то на острове был прекрасный парк, в который на пикник и охоту приезжал король со свитой и местная знать. По мере нашего  продвижения к югу усиливался запах цветущей черёмухи. Вскоре лес поредел, и перед нами возник красивый ландшафт с цветущими деревьями и кустами среди сочной зелёной травы. Видна была прежняя планировка, но парк давно уже одичал. Здесь были рослые яблони, вишни, сливы, черёмухи, клёны, дубы, берёзы, кусты жасмина, сирени, орешника. Всё было в бело-розовом цвете, всюду порхали бабочки – красота! Возвратившись, мы устроились всей нашей компанией на пикник около берега и
 
                53
попробовали сунуться в воду. Вода была очень холодная, да и берег был сплошь из камней, так что пришлось ограничиться «омовением». Сидя на большом валуне, я первым обнаружил интересное явление: море гудело. Был полный штиль, не было видно ни одного судёнышка до самого горизонта, а от воды шёл гул, как будто под водой работал невидимый агрегат. Это мы слышали и позже, но так и не могли разгадать эту загадку. Возможно, это был отзвук от двигателей кораблей, идущих за горизонтом. На следующий день после окончания сопряжения двух СРЦ мы с Мыскиным составили кодограмму Григорьеву Н.И. о завершении работ в рекордные сроки, в тот же день Мыскин уехал. Но мы договорились, что он в июне приедет к нам отдохнуть и поохотиться, – ему на острове Найссар очень понравилось.               
   Отделение операторов СРЦ увеличилось на 4 человека, среди этих четырёх появился рядовой с высшим образованием – учитель, призванный на 1 год. Я провёл с операторами несколько занятий, показав практически работу «П-12», проделав месячные регламентные работы и регулировки, заодно и сам подучившись. Инструкции по техническому обслуживанию были написаны великолепно, понятно любому, и требовалось лишь запомнить их последовательность. Теперь во взводе вместе со мной было 23 человека и 6 единиц техники на колёсах! Такое раньше могло мне присниться только в кошмарном сне! Загрузили меня «на всю катушку», но сейчас это меня ничуть не пугало: техника работала нормально, дисциплина во взводе была хорошей. Дождавшись хорошей погоды, мы занялись благоустройством своих территорий: расчистили всё от хлама, даже подмели мётлами, обозначили границы ровными камнями, коих на берегу было изобилие, и побелили их. Превзошёл всех расчёт связистов мл. с-та Кудряшова: они перед входом в кузов радиостанции посадили два ряда ёлок разного возраста. Одновременно мы начали закапывать в землю все свои кабели, которые были проложены по воздуху. Радовало то, что я ребят не принуждал. Дал им полную свободу, и они работали с энтузиазмом. Володя Дробик, зайдя ко мне на СРЦ, позавидовал, что у нас такой энтузиазм и порядок, в батареях такого не было…               
   Побывав в июне в Таллине, я пригласил в гости на остров Карла. Карл отпросился у Третьяка на пару дней, и в одну из пятниц приехал к нам. С ветерком прокатили его на мотодрезине в наш городок, где я его на всякий случай представил нашему командиру. Пучков, конечно, не стал возражать против присутствия Карла в дивизионе. Вечером был большой банкет, а в субботу мы с Карлом в компании Гоши Богатко и Жени Ермакова пошли через маяк на западный берег острова. На маяке случайно оказался л-нт Широков, и он познакомил нас со смотрителем маяка Аликом. Алик оказался почти что нашим ровесником, русскоязычным эстонцем с добрым загорелым лицом. Он постоянно проживал здесь с женой и маленькой дочкой, у них было неплохое хозяйство: корова, козы, куры и несколько ульев. Алик приглашал нас посмотреть его хозяйство и маяк, но мы не решились сразу воспользоваться его гостеприимством. Они с Широковым пошушукались о чём-то и предложили собраться у Алика на пикнике вместо обеда. С этим мы все согласились. А пока пошли удивлять Карла сооружениями военных лет генерала Карбышева. На этом берегу мы и сами ещё не были. Оказалось, что западный берег и был
                54
самым укреплённым. Бетонные бункеры шли непрерывно, толщина бетонных стен составляла несколько метров! Везде валялись гильзы и чугунные чушки обезвреженных снарядов разных калибров. Вскоре нашли место, где стояло супер-орудие. Колодец, в котором оно размещалось, был не менее шести метров в диаметре, в верхней его части сохранилась зубчатая шестерёнка такого же диаметра, очевидно, использовавшаяся для поворота орудия в горизонтальной плоскости. Сохранился также лифт и транспортёр, по которым к орудию подавались снаряды. Трудно даже представить, с каким грохотом «плевал» этот монстр снаряды диаметром около 30 см, обезвреженные головки которых валялись на дне колодца. Невдалеке оказалось ещё такое же «гнездо». Устав от лазания по бетону, мы уселись отдохнуть на прибрежные камни, забавляясь, как дети, бросанием плоских камешков, считая «лепёшки». Вдруг кто-то завопил: «Заяц!». Действительно, в траве бегала зайчиха с целым окотом зайчат. Зайчата были совсем ещё несмышлеными и не пытались от нас скрыться. В Женьке Ермакове проснулся воинственный дух предков, и он начал бросать в зайчат огромные камни, бегая за ними с криком: «Мяса хочу!». К счастью он не подбил ни одного зайца. Зато вскоре отыгрался на другом: на опушке леса обнаружил грибы, по виду похожие на белых, только ножка была с крапинками, а низ шляпки имел жёлтый цвет. Такие грибы я видел в Киеве на слёте туристов в дубовой роще, но здесь был чисто сосновый лес. Посудачили, что это за грибы и можно ли их есть, я собирать и есть их отказался, остальные меня поддержали. Но Женька обозвал нас дурачками, заявив, что он не однажды ел их, и насобирал целую фуражку грибов. По пути домой сделали ещё одно открытие: в самом центре острова оказалась настоящая мини-пустыня среди соснового леса. На площади около 0,5 га не было ни одного кустика, ни одной травинки, – ничего, кроме жёлтого сыпучего песка! Как такое могло образоваться? Очевидно, сюда не проникает никакой ветер, и всё здесь выгорело на солнце. В дальнейшем мы приходили иногда сюда полежать на песочке и «погреть косточки». Дома Ермаков сразу принялся жарить грибы и приготовил целую сковороду их на вечер.  Часов в 13 большой компанией по самому берегу моря, чтоб не засекли командиры, мы отправились на маяк. С нами пошла жена Володи Глебова Татьяна. Алик отругал нас за то, что мы принесли вино и закуску. У него всё уже было приготовлено, в т.ч. самогон, мёд, сало своего посола и рыба. Познакомились с приветливой хозяйкой и дочкой лет пяти-шести. Все хорошо говорили по-русски, корни их, оказалось, были в России. Мы с Карлом попросили Алика показать нам маяк, пока накрывался стол. В цоколе маяка находилась комната, в которой стояли мощные аккумуляторы и небольшая дизельная электростанция для поддержания аккумуляторов в рабочем состоянии, здесь же был пульт контроля. Вверх вела длинная винтовая лестница. Из верхней кабины с высоты 25 м открывался красивый вид на Финский залив с островами и множеством больших и малых судов. В центре кабины стояла мощная пузатая лампа, которая с наступлением сумерек начинала включаться и выключаться с определённым периодом. Каждый навигационный маяк имеет свой паспорт, в котором узаконены все параметры его светового излучения. На кораблях имеется атлас всех таких маяков, позволяющий по характеру излучения опознать любой маяк и определить примерное своё местоположение в разных
                55
чрезвычайных ситуациях. У Алика отец и дед также были смотрителями маяка…                За столом нас уже ждали, стол прямо ломился от изобилия закусок. Алик, ко всему прочему, неплохо играл на гитаре, так что мы и пели, и пили великолепный самогон, и хохотали от души. В начале банкета, правда, случилось происшествие, которого никто не ожидал. В окно кто-то увидел нашего командира, идущего на маяк. Началась шуточная паника: кто побежал укрываться в туалет, кто в кладовку, Глебовы забрались на кровать под одеяло, мы с Карлом сели под стол. Алик сказал: «Спокойно, я всё улажу!» - и вышел навстречу командиру. Пучков спросил, не видел ли Алик «моих гавриков», на что он сказал чистую правду: видел нас утром, они пошли на западный берег. Командиру доложили, что на обед никто из молодых офицеров не пришёл и обед в общежитие не заказывал, он пришёл в наш дом, но и там никого не обнаружил. Пучков и на позиции нас не обнаружил; как он догадался заглянуть на маяк – неизвестно. Майор, наверное, что-то заподозрил, т.к. от Алика попахивало самогоном, и не спешил уходить, поглядывая на окна домика. Но Алик его не приглашал, и тактичному майору пришлось уйти ни с чем.  Мы выбрались из своих укрытий и совсем развеселились. Даже Гоша Богатко восторгался, что он вместе со своим комбатом провёл командира дивизиона. Спокойным был лишь Валера Фёдоров. Когда его спросили, где он «отсиживался», спокойно ответил: «на одном горшке с Ермаковым», - все так и покатились от хохота. Когда все поуспокоились, Дробик предположил, что сейчас Пучков объявит «Готовность № 1», и если мы не объявимся, будут большие неприятности. Но тут же сам и развеял опасения: мы сразу услышим работу дизеля и прибежим на позицию раньше дивизиона…  К себе домой мы вернулись без шума тем же путём: по берегу моря. Ермаков вспомнил про грибы и предложил всем «поужинать». Но все отказались. А Женька слопал, причмокивая, почти всё один и улёгся спать, мы в шутку с ним попрощались. Но наутро он встал, как огурчик. Мы тоже чувствовали себя нормально. Навестили Глебовых, они уже занимались хозяйственными делами. Дробик сам к нам пришёл и доложил, что видел командира, но тот его ни о чём не спросил. Обед мы заказали на дом и разместились у Ермакова. Пришёл Широков с бутылкой самогона, так что обед прошёл весело с воспоминаниями о вчерашнем банкете. Под конец, когда самогон уже кончился, в окно постучали. Широков, сидевший у окна, открыл створку, и к столу протянулась рука с рюмкой, чей-то голос тихо произнёс: «Товарищ лейтенант, попробуйте, только что выгнали!». Это был рядовой Лапшин из батареи Широкова. В нашем дивизионе, оказывается, процветает самогоноварение! А Широков всё знает и покрывает своих подчинённых! Не удивился этому и Дробик, а мы все были поражены! …  Вечером на дрезине доставили Карла на пирс и попрощались с ним до встречи в Таллине. Он остался очень довольным посещением острова. Капитан Мыскин выполнил своё обещание, приехав вскоре к нам на несколько дней с ружьём и спиннингом. Он сразу же сказал, что по согласованию с Григорьевым заберёт меня с собой, поедем сопрягать станции «П-15» и «П-12» в следующий дивизион. Охота не удалась: уток было много, но они держались далеко от берега, и Мыскин ни одну не подстрелил. Уху же мы несколько раз сварили из пойманной крупной трески, на природе уха из свежей рыбы оказалась удивительно вкусной. Мы в городе всегда покупаем
                56
треску мороженой-перемороженой, поэтому и относимся к ней не почтительно.        Пучков отпустил меня в командировку, а Дробика – на выходной в Таллин. И вот мы втроём идём по Таллину, соображая, где бы «отметиться». Помехой была двустволка Мыскина, хоть и зачехлённая. Сунулись в «Таллин», но безуспешно: с оружием – нельзя. Попробовали штурмом взять «Глорию». Мыскин сразу позвал администратора и пытался объяснить, что мы приехали с острова и хотим хорошо поесть, ружьё можем сдать в администрацию или в гардероб, предлагал даже заплатить за неудобства, но ничего не вышло, администратор вежливо нас выпроводил. Пришлось довольствоваться обычным кафе, куда можно было ввалиться в одежде и с чем угодно. С Мыскиным договорились встретиться завтра в 10-00 на «Водопаде» у Григорьева…               
   В назначенный час я прибыл в службу подполковника Григорьева Н.И., а Мыскина почему-то не было. Вскоре появился Григорьев со «свитой», в которой был и Саша Сейфер. Сейфер, по-моему, «втёрся» в доверие к Григорьеву и постоянно вращался вокруг него. Кстати, все сейфы в кабинетах начальников в бригаде с «лёгкого языка» Женьки Ермакова называли «сейферами», за что Саша на всех нас обижался. Григорьев махнул мне рукой, чтоб я шёл за ним. В кабинете он безо всяких вступлений заявил, что прямо сейчас мы все в количестве пяти человек садимся в его машину и едем в дивизион  п/п Костина проверять «боеготовность»! Потом уже по пути к машине он сказал мне, что после проверки они поедут в соседний дивизион, а я останусь у Костина и буду руководить сопряжением станций «П-15» и «П-12». Мыскина он отправил в командировку в другое место, а обо мне Мыскин очень хорошо отозвался и заявил, что я справлюсь и без него. Вот такой опять неожиданный поворот. Всю дорогу я обдумывал «сценарий» развёртывания «П-12» и сопряжения двух станций. Вроде бы всё мне было ясно, но кошки на душе скребли: вдруг чего-то не пойдёт? В дивизионе нас ждали. Все офицеры вышли встречать Главного инженера, среди них были и мои однокашники: Виктор Ходов и Виктор Семёнов. Они поздравили меня с тем, что я уже в числе проверяющих. Григорьев объявил «Готовность № 1», и все разбежались по местам. Я пошёл с Семёновым на СРЦ – он здесь был командиром взвода управления. На позиции порядка особого не было, техническое состояние станции было также хуже, чем у нас -  это чувствовалось по уровню сигналов на контрольном осциллографе. Но «делать втык» у меня не было ни права, ни намерения, мы договорились с Виктором о формулировке недостатков, про которые я доложу на подведении итогов проверки. Виктор очень обрадовался, что я останусь и помогу им развернуть «П-12» и сделать сопряжение, он прямо сказал, что боится браться за это дело. Вечером мы собрались на ужин в «офицерском доме». Это был небольшой щитовой домик с единственным большим обеденным столом. По стенам стояли койки в два яруса и большой шкаф. В одном углу за занавесками обитала семейная пара. Домик обогревался печкой-буржуйкой, все удобства были на улице. В этом «теремке» жили 7 офицеров и одна офицерская жена. Несколько человек жили рядом в самой настоящей землянке, в ней разместили и меня. Слышал, что в дальних дивизионах офицеры живут в плохих условиях, но не думал, что в таких! Наш остров мог после этого показаться просто раем. Но ребята не унывали; мы хорошо посидели за столом, пели под гитару…
                57                На следующий день мы приступили к сборке СРЦ «П-12». Погода выдалась отличная, мне помогал весь взвод во главе с Виктором Семёновым. Виктор от природы был очень медлительным, он просто не успевал вникнуть в то, что мы делали, и удивлялся, как всё быстро продвигается… К концу недели станции заработали в сопряжённом режиме. Всё прошло гладко, если не считать одного моего недосмотра. Когда собрали громоздкую антенну, крюк лебёдки зацепили за рым-болт двигателя вращения антенны и начали поднимать всю её конструкцию. И тут мне бросилась в глаза красная табличка на двигателе с предупреждением о том, что рым-болт можно использовать только для перемещения двигателя, на большую массу он не рассчитан! Антенна была поднята уже наполовину, и теперь было всё равно: будем мы продолжать поднимать её дальше или опускать на землю. Я быстро дал команду, чтоб все ушли из-под рамы антенны и взяли в руки длинные доски, взял брус и я. Уперев доски снизу в раму, мы помогли ей подняться и стать на штатное место, и я вытер вспотевший лоб. В какой уже раз неприятность обходит меня стороной!  Когда работы по сопряжению были закончены, Костин попросил меня посмотреть ВИКО в кабине управления, т.к. изображение на нём давно отсутствовало, и командир им не мог пользоваться. Открыв замки и выдвинув блок ВИКО из стойки, при его осмотре я сразу же увидел два обуглившиеся резистора ПЭВ-10. В ЗИПе станции эти резисторы были, после их замены на ВИКО появилось чёткое изображение, правда, перевёрнутое на 180 градусов. Отрегулировать картинку не представляло труда, и я вскоре доложил Костину, что он может пользоваться ВИКО. Он тут же пришёл на станцию, всё проверил лично, долго тряс мою руку, сетуя на отсутствие в его дивизионе хороших специалистов. Каким же надо быть специалистом, чтоб не разглядеть выгоревшие резисторы, – не знаю. По командирской радиостанции мы доложили Григорьеву об успешном завершении работ. Николай Иванович велел мне отдохнуть и снова прибыть к нему на «Водопад». Впереди были выходные, и Виктор Ходов с двумя товарищами решили поехать в Таллин. Так что назавтра у меня будут попутчики. В полукилометре отсюда проходит шоссе, по которому курсирует автобус до Таллина, остановка называется «Суур Киви» - «Большой камень». Вечером предстоял прощальный банкет. А пока я решил почитать и улёгся на своей койке в землянке. Читаю и чувствую, что на меня вроде как кто-то смотрит, хотя в землянке никого не было. Вскоре боковым зрением я заметил какое-то шевеление на краю койки, глаза мои автоматически «нацелились» на это место. Там, поблескивая бусинками глаз, на меня уставился мышонок, вцепившийся передними лапками в шерстяное одеяло. Я цыкнул, он тут же скрылся, потом пробежал по никелированной спинке кровати и шмыгнул вниз. Вот такие водились здесь «соседи». Почему наше государство поступает так по-свински со своими защитниками, - не понятно. Вместо того, чтоб сначала построить укрытия для техники, дороги, жильё, а уж потом развернуть войсковую часть, - бросают эту в.ч. в чистое поле или даже болото, и затем много лет пытаются что-то построить…   Отоспавшись после банкета, я попрощался со всеми, и мы пошли на шоссе к остановке. Недалеко был город Хаапсалу, откуда и должен идти автобус. И тут вдруг обнаружилось свободное такси
                               
                58                                в сторону Таллина. Мы сразу поняли преимущество этого вида транспорта и сторговались с водителем на 40 рублей, на четверых это было не так много. Через два часа такси уже было на Площади победы в центре Таллина. И тут случилось непонятное: не успели мы выйти из «Волги» и оправить форму, как к нам радостно бросилась светловолосая девушка, повисла у меня на шее, что-то лопоча по эстонски.  При этом она всё время поворачивалась к двум пожилым людям, очевидно родителям, стоявшим невдалеке с котомками, и пыталась подтащить меня за руку к ним. С трудом освободился я от девицы, после чего она попыталась броситься на шею ещё к кому-то из нас. Так мы ничего и не поняли: то ли она благодарила нас за что-то, то ли просто была «чокнутая». Все вокруг улыбались, глядя на эту сцену…  Я поехал к себе на Хальяс-Теэ, а ребята отправились «покорять» Таллин, вырвавшись из своего захолустья.               
   Служба моя пошла совсем по-другому, на острове я был редко. Несколько раз в свите Григорьева ездил проверять боеготовность дивизионов и сделал сопряжение СРЦ ещё в одном дивизионе близ Палдиски. А тут и август наступил, меня неожиданно отпустили на месяц в отпуск. Мы считали, что второй отпуск нам не дадут, т.к. в сентябре закончится срок службы. Возможно, меня так отблагодарил Григорьев за успехи во введение в строй новой техники. Когда будет демобилизация и в каком порядке – поочерёдно или всех сразу – ничего не было известно. Поговаривали, что могут всех задержать и до Нового Года, т.к. официально в должности мы вступили с 1 января. Морально к этому я был готов... Вернувшись в начале сентября на остров, я узнал интересные новости. Новость первая: стараниями замполита Труфанова и комбата первой батареи Дробика был обнаружен и ликвидирован солдатский «центр» самогоноварения, оборудованный в одном из бункеров. По этому случаю была выпущена стенгазета с неплохими карикатурами. Мой Никулин на ней удирал с канистрой самогона от преследующего офицера с пистолетом в руках (наверное, Дробика). Так и было на самом деле: когда компанию «накрыли», все бросились врассыпную, а Никулин решил спасти «первач», но это ему не удалось, канистру конфисковали. Ничего, кроме нотаций от замполита, ребятам не было. Больше всех досталось л-нту Широкову, который знал об этом, а возможно и поощрял это «предприятие». Вторая новость: в очередной раз загремел на «губу» Ермаков Евгений Сильвестрович. Незадолго до моего возвращения  от команды прибывшего «ВТР» в дивизион пришла весть, что в морском порту Таллина на пирсе лежит бесчувственно лейтенант-артиллерист, «уж не ваш ли»? На опознание поехал замполит, на пирсе «отдыхал» Ермаков, хорошо отметивший накануне свои выходные. Труфанов позвонил в комендатуру, и Женьке «продлили» отпуск на 10 суток. Женьку мы встретили после «губы», как героя. Он был очень обижен на замполита, что тот не дал ему выспаться. А через пару дней у нас состоялся всеобщий молодёжный банкет по поводу приезда к Татьяне Глебовой её подруги Иры со своей младшей сестрой. Чтоб не смущать командира и замполита, мы все ушли к Алику на маяк. Впервые за два года службы в нашей компании были сразу 4 женщины (включая жену Алика). Было очень весело, всем хотелось «повыпендриваться» перед девушками. Иру «захватил» Саша Жуков, они были уже знакомы раньше. Ермаков «охмурял» Ирину сестру, но ей не было ещё и
                59
шестнадцати лет, поэтому Глебовы сделали ему «серьёзное предупреждение». Уже после нашей демобилизации Саша Жуков и Ирина поженились…               
   В середине сентября Цаликов собрал нас на «День молодого офицера». Он подвёл итоги двух лет, в целом высоко оценил наш вклад в дело повышения боеготовности бригады и выразил готовность «приютить» нас на сколь угодно большой срок, обещая всякие блага. Но мы видели реальную картину «всех благ» в части, и желания остаться навсегда в армии ни у кого не возникло. Пожурил он, конечно, «нерадивых» лейтенантов, в том числе и кадровых, которых оказалось не так и мало. И в конце объявил, что лучшим молодым офицером в бригаде командование признало лейтенанта Шадрикова, т.е. меня. Все громко похлопали, и на этом совещание закончилось. Я не стремился к этому и никогда об этом не думал, так уж получилось. Цаликов не ответил на вопрос, когда нас демобилизуют, сказав, что на этот счёт нет никаких указаний. Настроение у нас всё же было уже «дембельским». Бэмбик (эстонец) заявил, что готов предоставить для прощального банкета свою дачу. На этом мы и расстались.               
   В неведении о сроках демобилизации мы оставались до 24 сентября, когда во все дивизионы поступил приказ Цаликова о том, что мы все должны сдать дела в дивизионах и 26.09.70 прибыть на «Водопад» (Кейла-Йоа) по вопросу увольнения со службы! На острове мы узнали об этом в конце дня, и на завершение дел оставалось меньше суток, т.к. «ВТР» с острова отчаливал 25 сентября в 16 часов. В самом сложном положении оказался я, надо было сдать по акту всё имущество взвода. Моим преемником по распоряжению м-ра Пучкова стал Саша Жуков. Вечером был устроен прощальный ужин, а вещи мы собирали уже ночью. Утром мы с Жуковым принялись за ревизию имущества. Вся техника была, естественно, на виду, но разобраться с запасным имуществом было не просто, да и времени не хватало. Хорошо, что Жуков не был «буквоедом», в конце концов махнул рукой на всё это, и к обеду «Акт приёма – передачи» мы с ним оформили и передали командиру. Не было даже времени попрощаться со взводом как следует. Я попросил с-та Кулакова собрать, кого можно, в Ленинской комнате в 15-00. Ребята построились, я сообщил им о своём убытии с острова, тепло со всеми попрощался и, по традиции, отдал Кулакову, увольняющемуся первым после меня, свою офицерскую шапку. Ребята сожалели, что я покидаю их. Тут же мы погрузились на дрезину с прицепом, попрощались со всеми офицерами и в сопровождении Володи Дробика уехали на пирс. Прощай, остров Найссар-Нарген, не такое уж плохое местечко в Эстонии!
        В 9 утра 26 сентября весь наш призыв собрался в штабе бригады на «Водопаде». Комбриг п-к Цаликов официально сообщил нам о приказе МО демобилизовать всех призывников из промышленности точно в день призыва, т.е. 26 сентября. Он поблагодарил нас за службу, отметив, что мы внесли свежую струю в армейскую жизнь и благодаря высокой технической грамотности помогли всему личному составу бригады освоить новую сложную технику, научив пользоваться ею. Также он сказал, что был бы рад, если б некоторые из нас приняли решение остаться на службе в бригаде и дальше, и просил не терять связь со своими частями, приезжать в гости, писать письма, в том числе и ему лично. Потом мы все построились, и Цаликов попрощался со всеми за руку. Мне он
                60
сказал, что очень хотел бы видеть меня на службе в штабе бригады, и попросил зайти к начальнику штаба. Полковник Рожков Сергей Фёдорович встретил меня, как старого знакомого, и сразу перешёл к делу. Он считал, что у меня есть все данные и возможности продолжить карьеру военного. Предложил остаться или в службе главного инженера, или у майора Лосинского и заниматься «родным» делом, но уже на более высоком уровне,  причём дал слово что сразу «пробьёт» мне звание капитана. Конечно, лестное предложение, но я для себя уже всё решил давно: военная служба не для меня, меня ждёт интересная работа в ЛНИРТИ. Об этом я и сообщил Сергею Фёдоровичу, добавив, что по складу своего характера не гожусь в командиры. Он засмеялся и ответил, что точно так же думал раньше и сам, но вот дослужился до полковника. Распрощались с ним мы очень тепло. После этого меня попросили зайти к полковнику Громову, заместителю командира по  политической части. Я считал, что он тоже будет агитировать меня остаться на службе в армии, но Громов, поговорив со мной о том, о сём, вдруг спросил: «Как же Вы так поступили с комсомолом?». Ему поручено написать в «досье» характеристики на каждого, и он, просматривая наши дела, понял, что никто из нас не стал в армии на комсомольский учёт. А у меня за спиной: «Секретарь комсомольской организации отделения НИИ», «Комиссар студенческого целинного отряда», «Почётная Грамота ЦК ВЛКСМ» и пр. Этого вопроса мы все ожидали раньше, но никто нам его и не задал до сегодняшнего дня. Полковнику Громову, как мне показалось, было неприятно услышать от меня, что в армии мы вообще не заметили никакой комсомольской организации. Зачем нам было её разыскивать, если через полгода все выбывали из комсомола по возрасту? Разговор получился долгим, мне пришлось рассказывать Громову о работе комсомола в Ленинграде и в своём НИИ, какой интересной была наша комсомольская жизнь до армии. В конце беседы он спросил, что же ему всё-таки написать в характеристике? Конечно, я сказал: «Пишите, что посчитаете нужным». Своё «Личное дело» мне, конечно, посмотреть никогда не пришлось. И что написал Громов, осталось «государственной тайной». «Дело» вернулось в Колпинский райвоенкомат, никто никогда о выходе из комсомола меня больше не спрашивал. Во всех анкетах, которые мне в последующем пришлось заполнять, я отвечал, что состоял в комсомоле с 1955 по 1968 годы, что и было на самом деле.               
   Из всего нашего призыва изъявил желание остаться в армии лишь один человек: лейтенант Рамазанов, да и то лишь потому, что у него в Москве был кто-то, кто решил вопрос о его переводе в военкомат на родной Кавказ. Теперь, оглядываясь на прошлое, учитывая сложившуюся ситуацию с «Перестройкой», можно сказать, что лучше было бы остаться в армии. Если бы служба «не пошла», в 45 лет я мог бы уйти в запас на военную пенсию в чине подполковника, как подавляющее большинство кадровых военнослужащих. Но история сослагательных наклонений («если бы») не признаёт…      Весь остаток дня мы толкались около строевой части, ожидая документы. На обеде мы с Карлом и «островитяне» сходили на водопад, полюбовавшись самым красивым местом в округе. Больше здесь, скорее всего, уже никогда не будем…  В 15 часов начали выдавать документы, выходные пособия и проездные «требования». Раньше нам обещали, что
                61
обратный проезд можно будет оформить в любую точку Советского Союза, и мы с Карлом договорились проехать до Камчатки, посмотреть на это диво – когда ещё будет такая дармовая возможность! Однако это намерение нам осуществить не удалось. В 1970 году летом на Нижней Волге возникла и распространилась по Европе эпидемия холеры, во всех регионах ввели карантин, Москва и Ленинград «закрыли» вообще для туристов, все транзитные поезда шли в обход. В связи с этим всем нам разрешили проезд лишь к местам призыва. Позже я побывал на Камчатке. Даже не однажды, а вот Карл там до сих пор не был…  Выходное пособие мы получили солидное – денежное довольствие за три месяца вперёд (!) плюс за текущий сентябрь. Это чистыми около 650 рублей! Три месяца мы могли не работать и подыскивать занятие по душе. Передо мной этот вопрос не стоял, меня в ЛНИРТИ ждали, все документы лежали в отделе кадров, стаж мой не прерывался.  Наступил момент, когда наша толпа вышла через ворота КП из части. Всё, служба закончилась! В прекрасном настроении, пиная сапогами камни на дороге, с полными карманами денег пришли мы на кольцо автобуса в Кейла-Йоа. Нетерпеливые тут же накупили коньяку и стали «причащаться», но более трезвые головы предложили собраться вечером в «Глории» и отпраздновать нашу свободу. Так и порешили. До вечера было ещё время, мы с Карлом пошли по Таллину, и нам попалась на глаза сберкасса. Я предложил Карлу перевести деньги в Ленинград (на «всякий случай»), что мы и сделали, оставив при себе по 200 рублей. Позже в Ленинграде на эти деньги (450 рублей) я купил облигации какого-то займа и сохранил их до своей свадьбы…               
   В 20-00, все приодетые, забрались мы в ресторан. Сняли целый зал и до 24 часов веселились, а потом перебрались в ночной бар «Таллин», прокутив до утра. За ночь «спустили» по 100 рублей, но зато отметили свой «дембель» славно!  Отоспавшись, стали «кумекать», как увозить своё имущество: по частям или всё сразу. Его набралась целая гора, да ещё надо прикупить сувениры и подарки родным. И это при том, что всё зимнее мы уже отвезли по домам летом. Втроём – Карл, Гоша и я – сходили в универмаг и купили по огромному чемодану, самому большому из имевшихся. В эти чемоданы почти всё и вошло, оставшееся поместили в джинсовые сумки. На следующий день, попрощавшись с Таллином, вечерним поездом выехали в Ленинград.   
        Долго ещё помнилась нам служба в Эстонии, проплывали картинки из жизни в Пирита и на острове Найссар, таллиннские улочки, кафе и рестораны, парки и пляжи, армейские будни. В завершение расскажу ещё несколько историй, о которых вспомнил позже…               
   Не знаю, почему, но мне пришлось больше всех своих коллег находиться в командировках. Самая первая из них состоялась ещё во время общих сборов на «Водопаде» в октябре 1968 года. В районе города Палдиски начались какие-то командно-штабные учения, на которых отрабатывалось взаимодействие войсковых подразделений. Туда надо было срочно перегнать какую-то подвижную радиостанцию, имеющуюся на «Водопаде», и потребовался сопровождающий офицер – «старший» машины, как положено в армии. Как раз в это время по своим делам в штабе бригады находился
                62
майор Третьяк, именно он и попросил меня «помочь» штабу бригады в этом. Надо, так надо. Меня проинструктировали, что я должен делать и как найти место учений, после чего предъявили мой «объект» - студебеккер с кузовом КУНГ, в котором размещалась радиостанция, и двух солдат (водителя и радиста). Задача была простой: привести машину в заданное место, сдать её определённому лицу и после учений пригнать её обратно. Осмотр машины показал, что она находится в плачевном состоянии, никто не помнил даже, когда она в последний раз двигалась своим ходом. Не работали габаритные и поворотные фонари, руль скрипел и вращался с трудом, как говорят в народе – «техника военная, серьёзная»! Завести мотор от аккумулятора не удалось, пришлось долго таскать её с помощью тягача, пока она не завелась со скрипом. На кузов прикрепили табличку «ПЕРЕГОН», то же написали мелом на бортах, чтоб никто не придирался к её затрапезному виду. Получив командировочные документы, часов в 16 мы отправились в путь под благословение начальника гаража: «С Богом!». С нормальной армейской скоростью (40 км/час) мы должны были приехать через два-три часа в положенное место. Но сразу же начались неприятности. Не успели мы проехать и двух км, как в радиаторе закипела вода, запахло горелым маслом. Хорошо, что недавно прошёл дождь, и повсюду в канавах была вода. Пришлось сливать горячую воду и охлаждать двигатель свежей водой, и это пришлось делать несколько раз подряд, так что за первый час мы проехали не более 10 км. И только когда мы выехали в чистое поле и разогнались до 50 км в час, увидели с радостью, что температура воды перестала увеличиваться. Возможно, радиатору не хватало потока воздуха, или просто воздух стал прохладнее, – наступил вечер. После каждой остановки были также проблемы с запуском двигателя, приходилось до одурения крутить рукоятку снаружи, помогая стартёру, все же заводить двигатель удавалось. Уже в полной темноте, только при свете собственных фар, бивших куда-то в сторону, въехали в дремавший город Кейла. Надо было выехать на шоссе, ведущее в Палдиски, а спросить об этом шоссе было не у кого. Покрутившись по центру города, встретили, наконец, автолюбителя, и он вывел нас на нужную дорогу. А как найти поворот в нужную в.ч.? Единственный ориентир, который мне указали на «Водопаде», - это шлагбаум на ответвлении дороги от шоссе в правую сторону. Долгое время по сторонам была полнейшая темнота. Но вот справа появились какие-то огни на неопределённом расстоянии, и я отправился туда расспросить, где есть шлагбаум и войсковая часть. К большой радости это и оказалась «наша» часть. Вскоре я сдал машину по назначению, нас накормили и определили на ночлег в общей казарме. Я, конечно, почти не спал, всё время в казарме бродили и храпели. Весь следующий день для меня был свободным, и я, расспросив коллег, отправился на пирс, где были магазины. Интересно, что шоссе заканчивалось именно на пирсе, плавно переходя в причал. Очевидно, эта дорога и построена специально для грузоперевозок с моря на сушу и обратно. В этом районе располагалась известная база наших подводных лодок. За день шофёр нашего авто кое-что подправил, в т.ч. огни поворота, и мы без происшествий вернулись вечером на «Водопад»…               
   Работая на РЛС дециметрового диапазона, мне регулярно приходила мысль «прощупать»
                63
уровни СВЧ излучения внутри и снаружи станции во время боевой работы, но никаких приборов для этого не было, и никто не знал, где их раздобыть. В инструкции по эксплуатации были всякие предупреждения и рекомендации работать в специальных костюмах, армированных металлической сеткой. Однажды мы с Ветрой попробовали в эти костюмы влезть и после этого ни разу их не доставали: работать было просто невозможно. Считалось, что внутри станции находиться безопасно. А как наши лучи действуют на людей, находящихся во время боевой работы вне укрытий, знать бы не мешало. Оконечным каскадом передатчика СРЦ «П-15» является магнетрон, в котором сосредоточивается вся мощность, «выстреливаемая» в коротком импульсе. Чтоб «раскачать» магнетрон, используются две мощные модуляторные лампы ГМИ-90, похожие на самовар, светящийся красивым оранжевым светом, от перегрева лампы обдуваются воздухом. В шкафу передатчика имеется застеклённое окно для наблюдения за работой «самоваров», и зимой мы любили сидеть, прижавшись спиной к этому тёплому окошку. Сидели до тех пор, пока у меня в руках не оказалась случайно миниатюрная неоновая лампочка, которую я тоже случайно поднёс на ладони к этому окошку. Лампочка на ладони засветилась безо всяких проводов! Этот «фокус» я тут же показал своим ребятам и объяснил, что это – СВЧ излучение, и посоветовал больше не прислоняться к шкафу передатчика. Тут же возникла идея затянуть окошко металлической сеткой, но найти сетку нам не удалось. Тогда я решил проложить по стеклу зигзагом проводник и подключить к его концам неоновую лампу, которая и будет индикатором излучения. Наклёвывалось очередное «рацпредложение». Когда это было сделано, меня ожидало разочарование: лампа едва заметно тлела. Очевидно, зигзагом провод класть нельзя, одиночный же провод не собирал необходимой мощности. Повозившись несколько дней с неонкой, я эту идею бросил и придумал более простой способ. На крышу станции мы установили фонарь с обыкновенной лампой накаливания красного цвета, которую я подключил к кнопке включения высокого напряжения на передатчик. Как только кнопка нажималась, через свободный контакт пускателя напряжение 220 В подавалось на красный фонарь. При этом все видели, что включился СВЧ передатчик.   Интересное явление наблюдалось, когда в шкафу передатчика появлялась повышенная влажность: между лампами ГМИ-90 начинали вспыхивать молнии с характерным резким треском, т.е. в шкафу бушевала гроза местного масштаба. Приходилось снижать регулятором напряжения потенциал «самоваров», а затем постепенно приводить его в норму. Много позже, работая в ЛНИРТИ на этапе натурных испытаний аппаратуры, я проходил плановую СВЧ-комиссию. Всех, работающих на аэродромах и самолётах, имеющих СВЧ передатчики, регулярно проверяли врачи, не «подхватили» ли мы лучей сверх нормы. У меня заметили помутнение центов хрусталиков в глазах, а это признак возможного лучевого воздействия. Тогда я и вспомнил о своей СРЦ в армии…               
   9 мая 1970 года я проводил на острове Найссар. В этот день по традиции вспоминают павших на полях сражений и посещают памятные места. Нашлось такое место и на нашем острове. Недалеко от нашего гарнизона на севере острова находится «Братская могила», обнаруженная послевоенными следопытами на основании рассказов живых свидетелей.
                64
Фашисты после захвата острова свозили на него советских военнопленных, держали и пытали их в бетонных казематах, после чего расстреливали и сваливали убитых в старый колодец. Отступая, они завалили колодец всяким хламом. Теперь на этом месте стоит памятный обелиск, сам колодец сохранён, вокруг него сделано бетонное кольцо.  Найссар в народе называют также островом Нарген (остров смерти)… После утреннего развода весь свободный личный состав дивизиона, одетый в парадно-выходную форму, медленно двинулся к «колодцу», на дрезине везли огромный еловый венок, сделанный солдатами накануне, рядом шёл почётный караул с карабинами. Когда рельсы закончились, венок взяли на руки и пошли по лесной дорожке. Пришли на небольшую поляну, в центре которой стоял памятник, увенчанный красной звездой. К обелиску прикреплена металлическая доска, на которой повествуется о том, что здесь покоятся советские люди, зверски замученные фашистами, без фамилий и количества, сколько их всего – неизвестно. У основания обелиска лежало много цветов, значит, место это посещается, об этом говорят и дорожки, уходящие от поляны в разные стороны. Возложив венок и отсалютовав несколькими залпами, мы вернулись в дивизион. Сколько таких безымянных братских могил находится на нашей земле! Где-то покоится и мой отец… Мы, молодые офицеры, устроились на свежей траве около своего дома, чтоб отпраздновать День Победы. Погода выдалась чудесной: припекало солнце, не было ни ветерка; все разделись до пояса. И тут все стали свидетелями интересного явления, ранее никем не наблюдаемого. Сначала послышались какие-то отдельные щелчки, потом они участились, а вскоре пошёл сплошной треск откуда-то сверху. Мы вертели головами, ничего не понимая, пока до меня, самого «лесного» человека, не дошло, что это такое. Сверху, медленно опускаясь и крутясь волчками, сыпались «оперённые» семечки из сосновых шишек. А трещали шишки, пригретые солнцем. Природа так устроила, что сосновые и еловые шишки созревают к весне, и в первый по настоящему тёплый и солнечный день они «раскрываются»: их створки внезапно со щелчком открываются, и из них вылетают семечки, снабжённые «парашютиками». Когда есть ветер, эти семечки разносит далеко от родного дерева и дают начало новой поросли…               
   Давно известно, что Балтийское море - это «Янтарное море». По всей Прибалтике продаётся очень много сувениров и изделий из янтаря. Прогуливаясь как-то по берегу, я вспомнил про это и начал приглядываться к мелким камешкам, которые намывались волнами на берег. Уже минут через 10 у меня в руках был первый кусочек янтаря размером с горошину, вскоре появилось ещё несколько. Оказывается, найти янтарь не так уж и сложно. За лето я «добыл» целый спичечный коробок мелкого янтаря. Он, правда, был не совсем гладким, с налётом, но всё же – натуральный янтарь. Ни одного крупного кусочка найти не удалось. Я собирал янтарь, не зная, что с ним делать. Этот коробок с янтарём я привёз домой в доказательство того, что в Балтийском море действительно «живёт» окаменевшая смола древних хвойных деревьев. Дома мой «подвиг» не оценили, и постепенно эта кучка янтаря куда-то исчезла…               
   В июне 1970 года решил жениться наш друг Андрей Оль. Его избранницей стала Галя Масальская, которая с подругами давно ходила снами в походы. Мы с Карлом не 
                65
могли пропустить такое важное мероприятие и накануне регистрации, в пятницу, ночным поездом приехали в Ленинград. Случайно в одном с нами вагоне оказалось несколько «дембелей» из нашей бригады, в т.ч. и мой Алексей Дмитриев. Ребята собрались в последнем купе около туалета и тихо (возможно, стеснялись нашего присутствия) праздновали окончание службы, пели песни под гитары. Они всю ночь не спали и вышли на Варшавский вокзал с красными глазами. Дмитриеву надо было на Московский вокзал, откуда любым московским поездом можно доехать до его родной Окуловки. А мы,  по согласованию с родителями Карла, едем к Зарубиным. Посоветовавшись с Карлом, я предложил Дмитриеву вместе с нами заехать к Зарубиным, привести себя в порядок и с нами же на обратном пути приехать на Московский вокзал. Я опасался, как бы к «несвежему» Дмитриеву не прицепился ленинградский патруль. Подумав, Алексей согласился. Вскоре мы втроём предстали перед родителями Карла. Они очень обрадовались внеочередному нашему визиту, Антонина Сидоровна сразу начала хлопотать со столом, Пётр Тимофеевич достал из холодильника водку. Дома оказался и брат Карла Эрик (Эрнст). Пока шли приготовления, мы умылись, побрились и отутюжили свою одежду. Пока пировали, отпущенное нам время вышло, и надо было мчаться во Дворец Бракосочетания на Набережную Красного Флота. Сразу поймали такси и через 20 минут были на Московском вокзале. Я пошёл проводить Дмитриева, т.к. он вместе с нами выпил слегка «для храбрости». Алексей выглядел нормально, угрозы в виде патруля не было видно, и мы с ним распрощались, договорившись, что он мне напишет письмо в часть. Письмо от него я так и не получил, хотя привет мне он передал через Кулакова. Передавая привет, Кулаков грустно произнёс, что хотел бы демобилизоваться так, как Дмитриев… В назначенный час мы подкатили ко Дворцу. Гостей встречала мать Андрея Зинаида Григорьевна. Увидев нас с Карлом, она очень удивилась и спросила, откуда мы? Мы браво ответили, что прямо из Таллина, чем привели «ЗГ» в восторг. Доверчивая Зинаида Григорьевна восприняла это в буквальном смысле и тут же сообщила всем гостям, что друзья Андрея приехали на такси прямо из Таллина! Свидетелем на свадьбе был Юра Соловьёв. После Дворца все перебрались в кафе на углу Невского и Полтавской улицы. Там для нас играл небольшой ансамбль со скрипкой и кларнетом. Всё прошло замечательно. На следующий день мы встретились в более тесной компании у Андрея на Суворовском проспекте, и вечером с Карлом уехали в Таллин.   
        Служба в Советской Армии в шестидесятые годы не была каким-то тяжким испытанием, особенно в войсках, имеющих на вооружении сложную технику. Призывники в эти войска проходили первичный отбор, хотя бы по уровню грамотности. Не было в те годы такой «дедовщины» и «неуставных отношений», о которых сейчас так много говорят и пишут. Армия, как и вся общественно-политическая система, тогда была другой. Конечно, и тогда реальная армейская жизнь резко отличалась от пропагандируемой образцово-показательной, представляемой литературой, кино, радио и телевидением. Основным негативным фактором, разлагающим дисциплину, было нежелание командиров «выносить сор из избы». А этому способствовали различные
                66                «социалистические соревнования» за звания «Лучший взвод, рота, часть…» и система поощрения командиров. Очень много зависело от самих командиров и от того, где и в каких условиях размещалась та или иная часть. На острове Найссар наш командир мало внимания обращал на внутренние дела дивизиона и не участвовал в воспитательной работе. Солдаты там варили самогон (и об этом знали некоторые офицеры), не отдавали иногда честь офицерам, грубили и т.д. Мы хотели соорудить на острове свою «губу», благо подходящих сооружений было сколь угодно, но нам это было категорически запрещено. На всю таллиннскую дивизию была одна гауптвахта в Таллине, этого явно было недостаточно, она всегда была переполнена. Несколько раз наши командиры попадали впросак: объявляли разгильдяю перед строем «арест», увозили его на «губу», а через день привозили обратно: мест нет. Вместо наказания получалось увольнение на два дня в Таллин. Солдаты просто смеялись над такими действиями командиров, а сделать практически ничего нельзя было. Пытались заинтересовать солдат в добросовестной службе,  но этому препятствовало всё: плохие бытовые условия, плохое питание, отсутствие спортивных сооружений и спортинвентаря, недостаток офицерских кадров. Так что уже тогда «непобедимая и легендарная» Советская Армия была больна.
        Два года службы в армии – запоминающееся время в нашей жизни. Во-первых, произошло это неожиданно и несвоевременно (в 27 -29 лет). Естественно, большинство из нас пыталось противостоять этому, но мало кому удалось избежать призыва. Во-вторых, резко изменились условия и направление нашей жизни. И в-третьих, все мы на два года окунулись в другую среду, в культуру другого народа  и сделали для себя некоторые выводы, сравнивая жизнь русского и эстонского народов. Кстати, бытовавшее в ту пору мнение, что прибалтийские народы ненавидят русских, совершенно не подтвердилось на нашей практике. Нигде и никто за два года не высказал неуважение к нам, будь мы в гражданской или военной форме. Эстонский народ – очень сдержанный и спокойный, малоразговорчивый, любящий порядок во всём, уважающий свой труд и труд других людей. Во всём они пунктуальны, не любят расхлябанности, развязности и бескультурья. Никто из них не сорит на улице, не вредит зелёным насаждениям, молодёжь не бьёт стёкла и уличные фонари, не портит телефонные аппараты и пр. У них есть чему поучиться. Меня восхищал порядок на их дачных участках, где не встретишь сараев-развалюх, куч мусора, где дорожки посыпаны мелкой каменной крошкой, а грядки опилками, на зиму все деревья упакованы в бумагу и полиэтилен, где нет крутых заборов и ворот с амбарными замками. В городских скверах и парках – чистота, никто не оставляет после себя мусор, всюду птички и мелкие зверюшки, берущие корм прямо из рук. И почему бы им, простым эстонцам, ненавидеть русских военных? Они прекрасно понимали, что мы охраняем не только границы Союза, но и их собственное спокойствие…  Лично для меня армия имела несколько негативных моментов:                лишила возможности участвовать в научной кругосветной экспедиции;                прервала занятия альпинизмом; отбила охоту учиться в аспирантуре.
               
                67               
   С другой стороны, я многое и приобрёл: опыт общения с подчинёнными, принятия правильных решений в сложных ситуациях. Кроме того, нам повезло с местом базирования, и мы «освоили» чудный Таллин, его пригороды и другие интересные места Эстонии. Навсегда остались в памяти силуэты Таллина с его знаменитыми башнями, церквами, над которыми наблюдает Вана Тоомас, мощёные улочки с бесчисленными кафе, ресторанами и ресторанчиками, Пирита с шоссейным кольцом гонок, велотреком,  яхтклубом, живописный водопад на реке Кейла…               
   После службы мне лишь однажды довелось посетить Таллин. Это было в сентябре 1973 года. Мы с Карлом Зарубиным взяли в ЛНИРТИ двухдневные путёвки по линии профсоюза и прокатились в Эстонию на автобусе. За три года кое-что изменилось в столице. В центре возвышалась прекрасная гостиница «Виру», которую финны начали строить ещё во время нашей службы. Тогда на стройке случился пожар, сгорели все леса и часть стройматериалов, и «копчёный» фасад здания долго мозолил глаза. Сейчас же отель сверкал современной отделкой, тонированным стеклом. Очень вырос жилой массив в Мустамяэ, куда нас специально свозили, чтоб показать, как надо планировать и строить новый жилой квартал. Ночевали мы в уютных небольших домиках в Вяэна-Йыэсу. А кормили нас в «родном» ресторане на улице Виру. Удивительно, но из центра исчез ликёр «Вана Таллин». Уж на что мы с Карлом знали все «злачные» места, но и то ликёр не нашли. Отметившись в «Каролинке», поехали на окраину, - не возвращаться же в Питер без ликёра! В магазинах Марьямяги его тоже не оказалось, продавцы сказали, что на ликёр очень большой спрос, туристы всё «выметают». Возникла мысль съездить в пос. Рохунеэме, гда винные магазины всегда были «на высоте». Действительно, там-то мы и закупили «Вана Таллин» по цене 5 р. 50 коп (раньше он стоил 3-77). Шальную мысль посетить свой дивизион пришлось оставить, времени у нас оставалось совсем мало... Ещё раз посетил я Эстонию много позже, в 1990 году, но только Нарву и Усть-Нарву, также с экскурсией на автобусе с «коммерческим уклоном».
        Спустя несколько лет после службы через военкоматы всем нам присвоили звания «Старший лейтенант запаса».

 Окончено 19 марта 2006 года.                Ю.Н. Шадриков.