Держава Луны, гл. 6

…Наступил канун последнего дня перед полнолунием. Небо внезапно опять заволоклось тучами. Посыпала колючая снежная крупка. И Дайана почувствовала резкое ухудшение.

Она просто не встала рано утром, как обычно, она лежала, тихо угасая, теряя силы и свет в глазах.

- Марк, сделай одолжение, отвези меня назад, в лунную комнату в своём доме.

- Тебе не нравится здесь?

- Очень нравится. Но я хочу туда. Знаешь, я часто воображала себе… прости. Это глупо, но я воображала себе, что это мой дом,  что я – королева и это – мои владения. Там по-настоящему красиво. И луна светит в окно. Только не забудь мою сумочку. Не забудь…

- Не забуду, - пообещал Марк, и снова начались его мытарства, к которым он стал привыкать. – Это опять Майенн так желает?

- Нет, нет, нет, нет. Что ты! Она была добра. Она дала мне насладиться тобою. Это моё желание. Последнее. Я хочу быть там с тобой вдвоём. Там мне будет легче… легче договориться с Майенн.

- Дайана, ну что ты говоришь? Это очередной приступ депрессии, только и всего. Нам ещё жить и жить…

Дайана благодарно улыбнулась: - Спасибо, Марк. Ты отвезёшь меня в наш дом? Надо замкнуть круг.

Замкнуть круг. Вернуться на круги своя. Туда, где они были по-настоящему счастливы. Она права. Наверное, так надо.

И Марк не смог отказать. Авантюрное решение созрело у Марка спонтанно и окончательно. Необходимо было спешить – до абсолютного и бесповоротного полнолуния оставалось два дня. А до явления новых «гостей» - кто его знает…
Еще четыре дня назад он посылал Натана на разведку. Натан вернулся скоро, удивленный, но не тревожный (тогда они предпочли преследовать, а не дожидаться).

- Х-х-хозя-ин, од-од-однако, к-к-к вам пр-пр-при-ходили.

- Кто это был?
 
- Н-н-н-неррр-вный мол-молодой ч-ч-человек!

- Он назвался?

- Го-го-го…

- Гораций?

Натан яростно закивал. Марк вздохнул с облегчением: Гораций – новый протеже Галатеи. Молодой пианист. Возможно – очередной любовник. Возможно? Наверняка.

- Я сказал – ххх-зяин ввв от-от-отпуске… Уй-уй-уех-хал. С ж-ж-женой. В Кор-кор-корреус. Ст…ст…старые бил-билеты пок-к-к-азал, – спешил выложить Натан. – Я пр-пр-правильно пост-поступил?

- Умница, Натан. Всё правильно. И что он тебе ответил?

Натан потупился, помялся, потом выпалил: - С-с-с-с-учка!

В другой ситуации Марк весело рассмеялся бы, но тогда он только уныло усмехнулся. Сейчас всё изменилось. Засада – самое надежное. В доме у Марка – всё. Деньги, документы и… и компромат. Он непременно вернётся, не может не вернуться.

- Натан, нам нужно снова проверить усадьбу. Мы отправимся вдвоем. Ты прочешешь парк, и будешь ждать меня за купальней, понял? Будь осторожней. Не обнаружь себя. Опасайся нападения. Там наверняка засада. Я на тебя рассчитываю.
Марк помог Дайане одеться.
 
Тело Дайаны было лёгким-лёгким, будто бесплотным. Он перенёс её в машину, и начался обратный путь.

Они ехали невыносимо медленно, с выключенными фарами, настороже, с пистолетом наизготовку, и шорох шин казался оглушающе громовым. Но путь оказался на удивление, до неправдоподобия спокойным. Марк сжимал одной рукой слабую руку Дайаны, в другой стискивал пистолет и руль – пусть это кажется смешно, пусть он жалок и наивен – но он не позволит её увезти. Он убьёт любого. Сон тому подтверждение.

У перекрёстка они остановились в чёрной тени, и Марк шепотом наказал Двосе и Дайане тихонько ждать, а сам жестом выслал Натана в обход ограды, туда, где находилась слегка отогнутый витой прут с лилией, выкрашенной синей краской, который скрывал запасную потайную калитку: Натану под силу отодвинуть прут, освободить калитку и проникнуть внутрь.

Услышав хруст гравия, Дайана открыла глаза и попыталась улыбнуться, но вдруг лицо её исказилось, и она тонко, пронзительно закричала. Марк закрыл ей рот ладонью и принялся судорожно оглядываться.

- Да вон же, - Двося ткнула пальцем куда-то вверх. Что-то желтое бликовало на ветке, спускающейся к самым воротам. Что именно – Марк не мог разглядеть: фонари в парке и перед домом не горели. Марк подскочил к ветке, подпрыгнул и дернул вниз. На гравий с шелестом упало маленькое, круглое дамское зеркальце, только вместо стекла и амальгамы поверхность представляла собою полированный желтый металл. Марк с отвращением отшвырнул его подальше, растоптал и втер ногой в гравий. Сон. Это был всего лишь сон?

Он вернулся: - Всё в порядке, милая, там ничего нет, и не было, всего лишь желтая железка.

Марк выждал – но никого не дождался. Все они в доме. Что ж… Он с инструкциями вручил пистолет на редкость собранной и выдержанной Двосе, затем  вошел в парк. Натан уже нетерпеливо поджидал его с обратной стороны. И вот они краткими перебежками направились к дому по аллее, придерживаясь стволов лип. Марк превратился в мышь, в тень, в молнию, в ядовитую змею. Вдохновение и одновременно – хладнокровие - переполняли его до краёв. Скоро два внешних охранника валялись на дорожке. Они совершили две роковые ошибки. Не были снабжены инфракрасными очками, раз, и оставили парк затемненным – два. Потом Марк и Натан, пригибаясь, обошли дом, заглядывая в окна.

В доме находилось ещё двое. Один – внутри, и другой – сразу за дверью. Тихое бешенство и острота реакции, бесплотный шорох, стремительные броски – он и сам не понял, как всё это получалось. Наверное, Майенн аплодировала ему, а, возможно, это она наполняла его сердце уверенностью, а мышцы – силой, делала глаза меткими, ухо – чутким. Марк обогнул дом, подсёк выскочившего на шум охранника и задушил, пережав сонную артерию мертвой хваткой. Охранник даже не успел охнуть. Марк обыскал его и обнаружил мобильный, который именно в этот миг, словно специально дожидался, тихонько заулюлюкал. Марк раскрыл его и осторожно поднес к уху.

«Гардиан, как дела?» «Всё спокойно», - помешкав, глухо отозвался Марк, прикрыв рот ладонью. «Поступил сигнал. Они скоро появятся, будь настороже!» «Всегда», - ответил Марк. – «Всегда настороже». Он отключил связь, потом, как ядовитую гадину, раздавил мобильный. Хрустнула пластмасса.

Затем Марк подал знак Натану, и они проникли в дом: Марк – через окно кухни, Натан – через чёрный вход, от которого у него всегда имелись ключи.

Пока охранник спешил на звяканье ключа и скрип двери, Марк забрался к нему в тыл и выстрелил в спину. Охранник завалился, едва не придавив Натана. Натан истерически захохотал, и его заикающийся смех был похож одновременно и на лай, и на завывание. Марк приказал Натану замолчать и помочь ему. Натан повиновался с радостью.

Эти трупы можно было не закапывать со всей тщательностью. Уже не было необходимости, достаточно только дотащить до озера и столкнуть в воду – озеро поможет скрыть их на время. Что Марк и приказал сделать Натану. Затем Марк быстро залез в свой сейф, чтобы выгрести наличность, и поспешил к машине.
Одним убийством больше, одним меньше – какая разница? Марку было всё равно.

Убивать, оказывается, так легко. Оставалось обследовать дом на предмет подслушивающих устройств и прочих изобретений, предназначенных для исключительных случаев – слежки за тяжело больной, беспомощной женщиной, расплачивающейся за чьи-то псевдонаучные игры. Но – это потом. На это сейчас не было времени и сил – Марк чувствовал всею кожей, что поздно, слишком поздно, поздно для всего. И что он сам одной ногой находится уже не на твёрдой, надёжной земле привычного пространства. «Помешательство, оказывается,  заразно!» - рассмеялся про себя Кромлин.
 
Теперь дом гляделся подозрительно тихим и каким-то бесплотным. Больше нет ни засады, ни санитаров с инъекторами и носилками, ни полицейских, готовых арестовать его за пособничество преступнице, ни агентов Корпорации. Нет мудрого и знающего всю подноготную Тьера Нуаннена собственной персоной, чей ответный визит он ожидал со дня на день, с минуты на минуту – а встретил в лесу, словно презренную шавку-ищейку. Словно Дайана Аксель уже никого не интересовала.

Может, действительно так? Марку сбыли негодный, использованный товар, с которым уже нельзя экспериментировать?  Всего два охранника и два соглядатая, с которыми Марк, превратившийся на время в зверя, справился шутя. Кто бы сказал ему об этом раньше  – посчитал бы самым большим безумцем.

- Двося, - сказал Марк, - Садись за руль. Езжайте с Натаном, куда глаза глядят. Вот тебе деньги. Здесь вполне достаточно на новый дом. Я хочу, чтобы тебя никто не трогал, ты это заслужила. Спасись сама и спаси сына. Удачи вам!

- Ты мой золотой, - взрыднула Двося, утёрла глаза и деловито приказала сыну: - Залезай, быстро, и прекрати истерику.

Марк дождался, когда Двося с хихикающим Натаном отъедут от ограды, и понёс Дайану на руках в дом. В бывшую комнату Галатеи, а теперь её по праву, с видом на тёмное озеро, освещённое, как обычно, скудными поредевшими фонариками. Ели недобро шумели, сыпала жёсткая, матовая снежная крупка, над водой под фонариками превращаясь в новогоднее конфетти. Кромлин начал обследовать дом. Ну конечно, они не могли отказать себе в удовольствии побыть вуайерами. Или Дайану настолько боялись? Но что может слабая женщина, тяжелобольная? Только убить, защищая свою самостоятельность и свободу.

Дом прямо-таки кишел жучками и глазками следящих устройств. Их даже не сочли нужным замаскировать, как следует. Положим, он сорвёт один, другой, третий, а сколько ещё останется нераспознанными?

А пошли они в задницу! 
 
У него больше ни на что нет сил. Главное – он успел. Успел выполнить волю Дайаны. Потому что ровно через полчаса у Дайаны начались судороги, потекла из носа кровь, температура поднялась до сорока.

- Марк, скажи, ты любишь меня, да? – прошептала она прерывистым голосом. – И никогда не бросишь?

- Милая, я люблю тебя, - голос Марка предательски задрожал. – Тебя, и только тебя… Я не хочу других женщин. Ты для меня – одна-единственная и неповторимая. Не уходи. Умоляю, сражайся за себя, борись, у тебя так хорошо это получалось – ты сильная, ты сможешь, вспомни, какая сильная ты была на озере!

- Это была передышка… - Дайана слабо улыбнулась, прощая его за ложь. – Марк. Повтори ещё, как ты меня любишь, - еле слышно прошептала она.

Вместо ответа Марк наклонился и поцеловал её нежно и трепетно. Он больше не мог говорить. Он знал, что Дайана умирает, уничтожаемая мстительной и коварной Майенн, и он знал, что не перестанет любить, боготворить и желать лежащую перед ним женщину, кем бы она ни оказалась – чистым ангелом или бешеной дьяволицей.

Дайана затихла. Марк подумал о том, что его профессия сыграла с ним дурную шутку. Он перестал верить в Бога, перестал молиться и просить у неба защиты. Забыл, как это делается. А в кого же ему верить теперь?

Женщина не дышала почти три минуты – затем захрипела, вздрогнула и широко раскрыла жёлтые кошачьи глаза.

- Ну что, теперь мы можем наконец-то заняться любовью? Я устала ждать! – насмешливо произнесла Майенн удивительно чистым голосом.

- Майенн, как ты можешь сейчас об этом говорить?

- По-твоему, я должна рыдать вместе с тобой, каяться и читать отходную? Я не пономарь. Утри слёзы, рыцарь. Я хочу тебя – это важнее всего на свете, – и Майенн обхватила его сильными руками…

… Марк потерял сознание, или ему это показалось? Но когда оргазм схлынул, и он очнулся, обессиленный, Майенн не было в помине. Рядом с ним лежала неподвижная женщина. Она не дышала, сердце не билось. Он взял её руку, пощупал шею – пульса не было. Марк застонал и обхватил голову ладонями.
 
Марк долго сидел рядом с остывающим телом Дайаны, держа её за руку. Потом встал, шатаясь, вышел в гостиную. Как это возможно – он любил эту женщину минуту назад. Она была живее многих живых, прекрасная, горячая, неуёмная. И вот она мертва, вдруг, безо всяких видимых причин. А если Майенн права, и всё очень просто: Дайана умерла, Майенн начала путь в свою державу? А что делать ему?

Может быть, лечь спать рядом с Дайаной, и тогда ему приснится тот самый сон, и он вновь пойдёт следом за Майенн?

Марк вернулся и снова лёг. И опять встал. Он не мог лежать: он не уснёт, голова ясна, мышцы напряжены, глаза и мозг требуют нагрузки. Ему требовалось что-то делать. Ему требовалось понять, прежде чем решить, что делать с Дайаной.

Марк вернулся, сложил её руки на груди и закрыл глаза. «Вот так вот, детка». Она казалась спящей. Впрочем, все мертвецы кажутся спящими. Удивительно другое – Дайана казалась тёплой, словно не желала остывать, словно это тело ещё могло пригодиться ей. Марк покачал головой. Он уже ничему не удивлялся.

Марк выключил большой светильник и зажёг бра, похожий на квадратный лунный лик. Наверное, надо прибраться. Вещи Дайаны. Да нет, какие у неё вещи? Сумка? Она беспокоилась о сумке. Да вот же она, свалилась за кровать, когда Дайана металась.

Марк поднял сумку, отряхнул. Белый краешек высунулся из неё – то, что он поначалу принял за носовой платок. Марк осторожно потянул уголок. Раскрытый блокнот. Простой белый блокнот. Сейчас в таких не пишут. Тот самый блокнот, который читала ему Дайана. Стихи? Поэтому Дайана не расставалась с сумочкой. Забавно.

Марк прибавил к свету ночника свет люстры и свет настольной лампы. Да будет свет в честь Дайаны Аксель! Он принялся читать. Это был даже не подробный ежедневник, а просто отдельные обрывочные записи - фразы, строчки стихов, мысли и прозрения с самого первого момента появления в доме Марка.
...

Не лечите меня, не лечите! Кричите со мной, кричите!
Идите ко мне, идите! Пустите наружу, пустите!
Дайте остаться собою! Не ломаной строчкой – стрелою!
Но если вам не нужен свет – я стану тенью.
Ожесточённым и озлобленным виденьем…

Нуаннен – это тюрьма. Строгий изолятор. Майенн так рвалась оттуда – и в этом мы были едины. Там снились ужасные сны. Там я не видела весны, луж с облаками, птиц, неба и травы. Они делали то, что они хотели. У меня не было прав на желания. Кто меня спросит когда-нибудь: Дайана, что ты хочешь? А я отвечу: всего лишь свободы!

Ко мне приходил сон-убийца, он корёжил меня и месил. Я бежала от казни ревнивца, и падала наземь без сил. Та земля была грубой и нищей, словно впалая тощая грудь… …Я скрывалась в убогом жилище, и от страха боялась вздохнуть. А убийца всё шарил за дверью, и хрипло и смрадно дышал, Словно там собрались люди-звери, и у каждого – злобный оскал… …Сколько раз меня уничтожали, и пытались сразить наяву. Но откуда бы тени ни звали, я живу, я живу, я живу…

Иоз домогался меня. Грязный развратник! Иоз – просто негодяй! Зачем Майенн его держала? Наглый, самоуверенный сатир. Но Майенн хотела, чтобы мы завалились прямо там. Она, видите ли, хотела наблюдать. Вот уж этого никогда не дождётся!
А Никодим… Никодим – совсем другое дело. Он обаятелен настолько, что можно простить многое. Он много разговаривал со мною. Слушал мои стихи. Хотел знать обо мне всё. Я иногда скучаю по нему. Почему лёгкие и непостоянные натуры – самые притягательные личности? И почему Майенн вечно отнимает самое лучшее и подсовывает самое мерзкое?

/Далее следовали наброски – разные мужские лица и фигуры. Одежда замысловатая, в средневековом духе – рейтузы с разукрашенными гульфиками, длинноносые туфли, высокие головные уборы. Выражения лиц разные – испуганные, мягкие, глумливые, похотливые, жёсткие. Но среди них очень мало таких, с которыми самому Марку захотелось бы общаться/.
 
Майенн меня побила. Я ненавижу её! Зачем я её впустила? Но она так умоляла, так плакала, что отказать было невозможно. Теперь нас двое, но не одновременно, как она клялась, а по очереди. Это так ужасно. В моей памяти провалы. А я так любила Луну и прогулки по ней. Невесомость – это самое прекрасное, что можно вообразить. Я обожаю Луну. Она живая. Она шепчет мне. Объясняет, качает на волнах, иногда позволяет беседовать с друзьями…

Кажется, я была неприлично назойлива и нахальна. Но отчаяние толкнуло меня на это. От доктора Кромлина исходило сияние доброты. Он очень мил и терпелив. Я счастлива, что он меня взял к себе. Он даже симпатичный, хотя и очкарик.

В этом доме есть гармония и равновесие. Я тоже часто рисовала подобные формы и очертания. Разные вариации. Только сад не вполне продуман, и – заброшен. Жене Марка, видимо, плевать на него. Больше всего мне нравится большая, выпуклая пятиугольная клумба. Там великолепно смотрелись бы розы. Нравятся лиственницы – скоро они станут совсем рыжими и будут ронять, ронять, ронять тонюсенькие иголочки и засыпать набережную и воду охристыми штихами.

/И снова несколько зарисовок - дом с разных ракурсов, но в другом обрамлении: много курчавых лиственных деревьев, вдоль берега – причудливо изогнутые ивы/.

Майенн тоже нравится здесь. Почему она не хочет заняться творчеством, писать – она так много видела за жизнь. Я понимаю – она любит действие. Сосредоточенное, тихое занятие ей не по темпераменту. Пожалуй, займёмся бегом – тут замечательная круговая дорожка, пока ещё ровная, хотя местами она начинает вспучиваться и прорастать травой и сеянцами. Нам обеим понравится.

«Каждая душа стремится в свою Державу» - так говорит Майенн. Дико представить, что она – это я. Нас тянет в разные стороны. Мы слишком неодинаковые. Жестокость совсем не свойственна мне. А Майенн порою проявляет явно садистские наклонности. Сегодня утром я обнаружила синяк на бедре и новые царапины на локте. Или это она с кем-то дралась?

А сегодня я увидела крошечную трясогузку, и чуть не заплакала: ведь птицы давно улетели, а её почему-то бросили! Наверное, этот птенец был слишком мал и слаб, чтобы улететь. И теперь, конечно, погибнет, когда придёт зима. Как несправедливо – ведь он был такой живой, крепенький, весёлый!
Где мой тёплый, тёплый, тёплый дом? Куда меня бездушный вихрь уносит?
Я сейчас всего лишь жалкий ком пуха лёгкого, не греющего вовсе.

Но в жизни, видимо, всё так.

Так вот и меня бросили. Я никому, никому не нужна. Кроме Майенн – и той ненадолго. Марк, Марк! Я хочу тебя любить!
Мой родной, мой любимый, идём, я забыла уже, где мой дом,
далека до спасенья тропа, а я ещё так слаба и слепа…
Прикоснись ошалело губами, разлучи со зловещими снами,
спаси из порочного круга – нет на свете надёжнее друга!
 А не то я тебя позову сны смотреть наяву, наяву…
Заканчиваю. Марк идёт. Кажется, я в него влюбилась. Или это – проделки Майенн?

Майенн иногда толкает меня на свершение поступков, мне вовсе не присущих. Иногда мне кажется, что с нею я смелее, сильнее, раскованней, уверенней. Этакая психотерапия. Воспитание. Если бы только она меня так не пугала…

А если не дойдёшь туда – тебя приклеят здесь.
Тебя не станет и следа. Забудут, кто ты есть.
Но если существует свет, то существует тень.
И ты не спутаешь примет: где жизни ток, где – тлен…
Я лукавлю. Играю словами. Поддаюсь земным шаблонам. Тлена нет! но есть перемены. Поэтому правильнее было бы закончить так: Но если существует свет, то существует тень. И ты не спутаешь примет, дождавшись перемен…

Как я люблю это дивное озеро! Кажется, мне в жизни ничего не надо – только жить здесь и смотреть на него, смотреть. Я представляю, как полная Луна расстилает на нём мерцающий ковёр, такой зыбкий – и плотный! Я даже ощущаю его босыми ступнями по вечерам. А иногда вместе с Майенн летаю над озером …
Что постыдного и больного в том, что мне нравится Луна и лунный свет, что с нею я сильнее, здоровее, испытываю вдохновение? Подозреваю, что это только от зависти и ненависти к иным, не таким, как все.

С Майенн я испытала столько новых чувств, ощущений, что мне было бы жаль с нею расставаться. И потом, это она привела меня к Марку. Иногда мне кажется, что мы навсегда закадычные подружки. А иногда кажется, что она презирает меня. Порою предлагает заняться с нею любовью. Она умеет ласкать, если захочет. Но слишком ревнива, и потому от неё больше боли, чем наслаждения…

Она давала мне возможность летать. Видеть иные краски, запахи, звуки. Писать стихи - она так много видела и знает. Куда это делось? Теперь это случается всё реже. Мне кажется, что она просто ревнует меня к Марку.

Теперь она чаще делает мне больно, презирает меня, медленно меня убивает. За что? Что плохого я сделала Миру и Небу? Никогда не нарушила ни одну заповедь…

Ты ворвалась причудливой птицей, пыль развеяв звучаньем крыла,
Белоснежная, как страница, что ещё не одушевлена.
Где твоя дирижёрская воля, где твоя путеводная нить?
Я осталась бессильной и голой посреди ледяного пути…

Майенн бросила меня, предала! Её обещания ничего не стоят!
Я чувствую, что Майенн скоро убьёт меня.
А ведь она обещала так много. Ни одно обещание не сбылось.

Наплыв из небытия. Я умирала столько раз, что едва не забыла, что такое жить. Он возродил меня.
Ты даришь мне свет – бессрочную ссуду. Но то, чего нет, придёт ниоткуда.
Мне нечем платить за грех и за благость. Не жить или жить – безмерная малость.
Летай же, летай над вымерзшим миром. На наших счетах – льды и сапфиры…

Страшно ли мне? Грустно ли? Ещё бы, я так страшусь боли! Боль ужасна, отвратительна, недостойна, она калечит душу. Превращает человека в чудовище. От боли хочется умереть. Я не хочу стать чудовищем для Марка. Мне жаль его – он тратит на меня столько времени своей бесценной жизни.

Марк так мил – мне бы не хотелось, чтобы он считал меня капризной куклой и белоручкой. Я могла бы и стирать, и готовить, и убираться. Быть Хозяйкой. Стирать ему носки и готовить омлет – в этом есть романтическая прелесть. Вместо этого я его пугаю!
Жаль, что он женат. Но я могла бы смириться и с этим. Если Майенн позволит.
/За этим следовал карандашный портрет взъерошенного Марка, с широко раскрытыми, испуганными и растерянными глазами, кривящимися губами, с морщинками на лбу, со съехавшими очками. Под рисунком – подпись: «Марк, я – тебя – люблю!»
«Неужели я такой ужасный и старый?» - думал Марк. – «Неужели это страх так меня изуродовал?»/

Галатея была прелестна. И добра. И красива. Была! Я не хотела!!! Я – чудовище! Чудовище не имеет права жить. Зачем Майенн оставила мне это воспоминание? Чтобы я ощутила свою ущербность и подсудность? Это было страшно! Страшнее, чем убить себя.

Хочу ли я жить?
Да, да, теперь – да. Теперь я хочу жить.

Я зацелую веки, частокол ресниц, чтобы не видел ни людей, ни хлама,
Я открываю дверь вневременного Храма, где мы друг перед другом будем ниц.
А в промежутках между припадками я чувствую себя очень хорошо и совершенно счастлива. Мне бы хотелось уйти с Марком в другой Мир, чистый и добрый. Где никто не захочет меня ловить и принуждать, где меня никто не лечит, потому что в этом нет надобности.
Ха-ха! В этом нет надобности!!! Двося – душка! И такая вкусная!
…

Марк читал, и напрасно старался найти конец этого запутанного клубка, ухватиться за кончик и потянуть в нужном направлении, чтобы распутать, добраться до начала. У записок не было ни начала, ни конца. Он настолько увлёкся, что не удосужился заняться тем, чем обязан был: медицинским расследованием. Теперь уже ему не добраться до истины и понимания. Неужели он настолько поглупел?

Понимал он только одно: если существует в мире Любовь, то она принадлежит не этому Миру.