Милик в России

                МИЛИК   В   РОССИИ
                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

                (1700 – 1800)

     Чтобы понять строчки, которые будут ниже, надо ознакомиться с тем, что произошло после Ядерной Войны. После Войны Милик улетел на Марс, потом вернулся на Землю и попал в Египет. Там он нашел часы, которые могли изменять Время и Пространство в нем. Он не знал, что эти часы перевернут всю его жизнь. Что же из этого получилось?

                ПРОЛОГ

Мне тогда было много лет.
Ведь я бессмертен. Я был в стране.
Страна Россией называлась.
Мне надо было в Египет ехать.
На тот момент. Все до России.
Египет – черная страна. Секла меня до полусмерти там
Вальери – некая царица.
Я был иссечен… Кровь текла,
Но я убил Вальери. А моего предка Митинея
В убийстве той царицы обвинили.
Мы ищем доказательства в России.
Шел тысяча семисотый год тогда… Россия.
Я не представился же вам!
Меня зовут Милик.

                1

В Силирии в то время шел
1768 год… Закончилась война с Египтом.
Казалось, все, конец вражде. Но нет!
В Цветочную Страну плывут суда,
Чтоб Митинея осудить. За что конкретно?
Тиран – Царица была убита мной и им.
О том узнали, началось…
Судья героя спрашивал конкретно –
И обо всем.
«Убил Вальери? Честь хранил? Зачем тогда ее
Позоришь? Царя убил! И молодец!
В историю ты влип, юнец!
Скажу тебе я приговор. Передохните!
А ты, юнец, иди во двор»!
А Митиней, рассерженный, обижен,
Стал по двору ходить, скучать.
О мести думал он тогда, он не желал,
Чтоб посадили, и трона царского лишили.
«Измена Родине! Глупцы! Меня судить не надо было!
Это Вальери натворила мне неприятностей! Она!
Она виновна, а не я! Ее судите, - не меня»!
Стоял неподалеку друг героя,
А тот к нему сразу подходит,
Сжимает теплую ладонь,
Рыдает, да и вдруг сказал:
«Я этого не ожидал! Не понимаю: судят меня
Или серьезно, иль шутя,
Иль насмехаются над кем?
А что мне на суде ответят?
Мои старания прошли, а я старался…
Для страны!
Старался я, из кожи лез, нет,
Бесполезно с ними спорить.
Нет благодарности, а суд.
Мечты растаяли давно,
Я править, может, буду, но…
Я правлю уже сорок лет,
Я правлю, правлю, - света нет!
А света нет! И ночь кругом!
Луна черна, нет счастья, нет…
Если б Вальери не вмешалась, -
Все бы по - старому осталось.
Но я ее не убивал! Зачем мне суд?!
Застрял в капкане, как выберусь оттуда, -
Я не знаю»!

Ах, что случилось с той поры?!
Хотя об этом я не знал.
Я знал: все будет очень плохо!
Когда узнал, - то ужаснулся, и подумал:
«Всегда наш юный Митиней был с нами.
Его и не осудят! Уже давно решили все,
Что этим кончится все, плохо…
Вальери я убил! Не он!
Суд должен убираться вон»…

                2

Идут минуты, друг героя
Тихо читает приговор.
«Вот благодарности тебе:
Изгнание с родной страны
На триста десять дней.
За это время мы должны
Как – то доказывать всю невиновность.
А если нет, - то все, конец».
«Что же нам делать»? – Герой плачет.
Слезой он стер рукой тихонько,
И голову вниз опустил.
«Помнишь Египет? Помнишь Вальери?
Все это в параллельном Мире.
В другой Вселенной. Нам просто надо
Туда попасть. И срочно.

Там доказательства найти! Но, увы!
В Египет больше не попасть.
Место другое надо нам.
Мы полетим сейчас туда,
И будем жить там триста лет,
После вернемся, - ты на троне»!
Наш друг ожил, глаза блестят, улыбка:
«Согласен! Полечу туда! Но как»?
«А Дверь во Времени у нас!
Как соберемся, сей же час мы полетим
Сквозь Время то,
В котором не был еще никто.
Никто из нас и никогда.
Мы будем мирно, дружно жить,
Счастливей всех… Не плачь! Подумай!
Без помех пройдут все эти триста лет
В мире другом. А здесь дней триста.
И мы вернемся все сюда,
И не покинем никогда тот Мир,
Где все мы родились,
И где все судьбами сошлись»!
«Согласен! Завтра, на заре,
На императорском дворе
Все дружно вместе соберемся,
И полетим в чудесный мир,
Где нет печалей и забот,
Проблема лишь одна осталась:
Мне нужно зеркало одно,
Сейчас, оно в прекрасной раме,
А иначе наш план провалится, увы.
Ты его завтра принеси».
Вот так закончил Митиней,
Немного улыбаясь вяло.
Однако, я не знал об этом.
Не знал, какой был приговор.
А я планировал в то время
Вполне серьезный разговор.
Я император. Силириец.
Меня зовут Милик.

В тот день я встал часов так в шесть.
Еще и Солнце не всходило.
В тот день созвал я свой совет,
Решил вопрос, потом «обедать».
Мелькнула молния, - и вдруг
Передо мной предстала Клэя.
Старшая дочка Митинея.
Она пришла неведомо откуда…
Я оробел, и встал со стула.
Тут поскользнулся и упал,
Лишь поударившись немного.
Встал, спросил: «Ну здравствуй, Клэя!
Ты откуда»?!
«Да, это я. От Митинея. Его изгнали.
Нам твоя помощь так нужна… Пошли со мной».
«Постой, куда»?
«В нашу Цветочную Страну».
«Но как? Ведь десять тысяч километров»!
«Иди сюда. Вытяни руку», -
Сказала Клэя, подошла, быстро меня
Как – то схватила, и повела к траве помятой,
Где очутилась.
Рука исчезла! Я руку девы отпустил.
Свою аналогично. Но она опять…
Возникла с пустоты.
Я знал, что это Дверь такая. Во Времени.
Меня тянуло к Митинею. Но я был очень,
Очень занят. Отказался.
«Значит, тебе все безразлично:
Из – за тебя его посадят!
Ну хорошо, я ухожу».
«Постой! Прости! Тогда согласен!
Я ухожу с тобой сейчас»! – ответил я.
И с жаром.
«Другое дело. Давно бы так».
Я повернулся ко Двору Совета,
И приказал Магистрам править
В мое отсутствие страной.
Силирией, а сам шагнул…

Узнал: перенесемся мы в Россию.
Куда? Пока что непонятно было.
Я первый раз о ней услышал.
Что ждет нас там? И как нам жить?
В какой – то Петербург аж…
Что будем жить там аж лет триста.
И согласился, удивился…
Заметил, что вдруг сын героя, Силий, -
Какие – то часы достал с кармана,
Немного пошатал, и тут увидел,
Что зеркало прямо с мой рост
Задребезжало, замерцало, раздался звон, -
Осталась рама. Разбилось или растворилось, -
Кто знает…
Замерцал воздух, пошел треск тока,
И побежали голубые волны, - где стекло. 
Они все ярче становились…
Все голубее, голубее…
Вдруг подул ветер. И такой свежий…
В легкие воздуха набрал, Закрыл глаза.
Воздух был как после дождя. Озон сплошной.
Я взял за руку Митинея, и шагнул…
Со всеми в дверь ту… В неведомое Время.
И в Мир другой.

Нас понесло. Да так уж быстро,
Что ничего бы не сдержало.
Кругом Галактики и Звезды…
И Тьма кромешная потом… И тишина.
Вселенная… Другое измеренье…
И вдруг по телу пошла боль,
Что я до Смерти не забуду…
Страшная боль…
Как током поразила всех. Одновременно.
Она ударила внезапно, по спине… по голове.
И я вспотел. Брызнули слезы из наших глаз.
Меня корежило нехило… как в мясорубке,
Наверное так. Не знаю, как стерпел такое.
Я тронул спину, порезав руку крепко
О свои крылья! Они в тело врастали!!!
Стали практически стеклом…
Резали мышцы, кожу, плоть… А усики
В главу ушли. Ужасно…
А изо рта полилась кровь.
Я задыхался. Сплюнул ее. Но мало…
И хлещет так, что не сказать…
Сразу рубашка стала алой.
И я лишился чувств от шока
До восемнадцатого века.
Я превратился В ЧЕЛОВЕКА!


                3

…Когда я очнулся, была уже ночь.
И кашляя, я приподнялся.
Мы оказались в старом доме.
Аж в полусгнившем. Где обвалилась крыша.
На улице лил дождь. Я до костей промок,
Но еле встал, и обнаружил:
Крылья и усики исчезли. Их больше нет снаружи.
Еще все мучила та боль…
Чудовищная боль…
И, кулаком стерев с уст кровь,
Я огляделся. Где я вообще?
Куда меня Дверь занесла? И всех нас?
В Россию? Во времена княгини Ольги?
Похоже, нет. Но на стене
Был текст на русском языке.
Я понял: мы попали верно. В Россию.
Куда? В Москву. Из окон виден Кремль.
Да, это так. Вот  так Портал!
Мне стало жутко. Это деревня, а не город!
Просто кошмар.
Красная Площадь… Рядом лес.
Сверкнула молния.
И как тут жить?!
А невозможно! И как же русские живут?
Не понимаю…
Еще и волки возле дома бродят…
Был слышен крик… Нет, визг.
Крестьяне проходили мимо, свинью тащили на веревке.
Они не заходили в дом.
Где тишина была до нас.
Дом брошен. Это хорошо.
Никто тогда не заподозрит нас.
И даже мухи не жужжали
В такую пору. А если были,
То удивились – наверное тут вспышка была,
Когда нас выкинуло вон
В эту реальность.
И скучно здесь…
Очнулись и мои друзья, родня она…
Я был одет как иностранец.
Наверное, почти как немец.
По дому я прошелся, осмотрелся.
И поражался… Седая древность…
Нечего сказать!

Как оказалось, я мог светиться. Как Митиней.
Даже в России, в другом Мире.
Как только я подумал так – в дом пятеро
Крестьян ворвалось.
Остановились, нас увидев.
«Вы кто такие»?
«Мы жильцы»!
«Да нет же! Никто здесь не живет три года».
«Да разве? Мы здесь есть, от непогоды
Укрылись здесь, и было так всегда».
Переглянулись гости наши.
Спросили имена. Зачем – то.
А Осмий тут же и сказал
Все наши имена, добавив и фамилии туда.
Так стал я «Милик – Стюарт».
Ходил с ней я до двадцатого века, плюс лет
Двенадцать плюсанул. Об этом позже.

Что со мной будет?
«Откуда вы взялись, вы немцы!
Вас не было здесь никогда.
С небес свалились, правда же?
Тут молния в сей дом попала,
И вот вы здесь, - но почему?
Но да, на вас не наше платье,
Не русское. Чужое, незнакомое.
И что теперь, вы в храмы не ходили?
Литовцы, крестоносцы… иль
Шушара тут молодая не желает
Челом бить»…
«К царю Петру их»! – крикнул кто – то,
Опустив вилы.
А вилы – это зря…
Я ощутил от этих слов ком в горле.
Царь Петр? Но я же Император!
Потом собрался и подумал: я тут никто,
И даже не правитель…

В том нулевом году в веку восемнадцатом
Жил Петр Первый и не в Петербурге.
В Москве, в Кремле. Романов.
Он ненавидел град – столицу.
Я также на терпел Москву.
Вернемся к тому домишке, где мы были.
Люди ушли, а вместо них
Царские слуги появились.

И приказ дали идти за ними.
Они меня и повели, аж под конвоем,
К своему царю. Я еле шел…
Моя спина страшно болела.
Но я терпел, а кровь текла,
Следы кровавые остались…
И на ступенях Кремля они сияли
Огнем холодным… Огнем болевым.
И голову тут понурив, я к трону подошел,
Встал на колени.
Не смел и на царя взглянуть.
И речь услышал в тот же миг:
«Вот этот отрок оказался
В гнилой избе в сию грозу,
Как с облаков свалился,
Еще и говорит, что жил давно там.
Царь – Государь, ты пореши,
Как быть с мальчишкой».
Сказал мне Петр:
«Кто таков»?
«Я иностранец»… - я шепнул,
Терпя чудовищную боль
От своих крыльев.
«Красив ты, щеголь. Сколько лет»?
«Мне тридцать пять». «Юнец еще ты,
Но мужчина».
«Царь – Государь, что это за страна»?
«Это Русь наша. Ты здесь впервые»? –
Спросил Петр. Я кивнул.
А сам подумал: «Добрался, куда надо».
«Какой же год сейчас стоит»?
«Ну тысяча семисотый».
«Ах, Государь. Вели сказать:
Со мной друзья мои. Я должен после
К ним вернуться».
«Ну хорошо, иди. Бояре! Отрока увести отсюда»!

«Ну как»? – спросил меня по возвращенью Осмий.
«Спросил меня царь Петр Первый,
Кто я. Сказал, что просто иностранец.
Сказал, что мне лет тридцать пять.
Мне сорок. Только очень юн.
Но люди долго не живут. Им если сорок,
Уже старость, или как…
Но не расстраиваюсь я. Я силириец.
И не сдамся. Мы будем здесь прекрасно жить.
Ведь мы красивы и бессмертны. А их не станет», -
Ударили так по рукам и все решили.

А после я узнал, что не могу почти ходить.
Добился Осмий, чтоб нам избу дал царь,
Для проживания в стране.
И все налаживалось скоро.
Мы стали жить в простой деревне.
Ходили в иностранном платье.
А я был счастлив, - нас никто не знал!
Все это стало очень мило.
С печи я не вставал аж дней пятнадцать.
Спина болела. Крылья все мешали.
Потом я выздоровел и обнаружил,
Что дышится с трудом теперь.
Так было каждый миг. Привык.
И не кричал.

А развлечений было много.
Я мог садиться на коня,
Его пришпорить, а потом
Под громкий августовский гром
И под сияние Луны умчаться в лес,
И позабыть про боль, про страх.
Под звук копыт я пел.
Я пел, и пение мое преображало сразу все:
Зашелестели листья, и
Дышали сонные цветы,
Шмели летали, ну а я,
Наслаждаясь, и не зря,
Все мчался к солнцу, и тогда,
Как было с моим конем всегда,
Домой он в мыле прибегал,
Он горячо, тяжко дышал,
И я ухаживал за ним.
А конь был черным, как смола.
Он через рвы меня носил,
Я счастлив и безумен был.
В деревне полз слух, что в лесу,
Сбивая хладную росу, гуляет юноша.
И так поет, что замирает все.
На неизвестном языке…
Который непонят вообще
В этой стране и Мире.
Слова все эти про меня.
Во мне был жар.
К деревне скоро я привык,
От скучной жизни же отвык.
И так мне было хорошо…
В России счастье я нашел.
А как же я туда пришел…
Да… с болью, с криком, но потом
Россия стала мне как дом.

                4

Ах, Петр, Петр, что ты сделал?!
Ведь до тебя Россия была древней.
С места не трогалась она.
И ты толкнул ее еще до моего прихода.
И верно: я не хотел жить в стране – деревне! 

Я подружился с Петром Первым.
Он приглашал меня на бал.
Я с радостью там танцевал.
Но сам в деревне жил,
И хорошо там было.
Я каждый день гулял,
И под березою стоял.
Вдыхал прекрасный лесной воздух,
И думал о любви.
Да вспоминал, что со мной было.
Но тяжко на душе, и так.

Меня опять к Петру позвали.
И царь опять допрос устроил.
«Откуда вы»? – спросил он тихо.
Я не один был. И мы сказали:
«Из Парижа». «Ну хорошо».
И царь сказал:
«Вы будете там жить, где жили».
Я поднял треуголку, поклонился.
Шел тысяча семьсотый год…

                5

Нам ничего не оставалось,
Как переехать в ту Москву –
Царю же трудно и перечить,
А сопротивленье бесполезно.
Петр был в Москве. Ходил к нему я часто.
И вскоре он привык ко мне и нам.
Он нас водил и на балы, и на банкеты.
Нас уважали все.
А что балы? Они знакомы были мне давно.
На Родине я также танцевал. Не хуже русских.
Как же прекрасно это было!
Какая прелесть… шуршанье платьев,
Да звон шпор.
Великолепно!
Всем было очень хорошо.
И пир, и вальс у меня были, -
Все, что я помнил, показал.
После прогулки… без соблазна.

Но в эти годы была война.
Назвалась Северной.
Когда попали мы в тот дом в грозу,
Она уж шла.
Был первый год войны.
А у меня случилась неприятность…
Однажды я совсем случайно
Поссорился с каким – то графом.
Это случилось на балу.
Я пригласил на танец даму.
Ей было восемнадцать лет.
Так принято, что в возраст этот
Всех сватать приводили здесь.
Хоть неприятно, но мне странно,
Когда девица хоть юна,
Но ума нет.
Но та, что танцевала со мной в паре,
Два раза со мной покружилась, да и все.
Она вся млела и пылала.
И думала лишь обо мне.
Глаза сияли невесть чем.
Легко потанцевав вдвоем,
Мы графа шибко разозлили.
Ее поклонник – знатный граф, -
Заревновал, увидев нас.
Он подошел к нам, растолкал,
А после грубо заявил:
«Не смей к ней подходить сейчас,
И танцевать»!
«С чего бы это»? – молвил я,
Спокойствие все сохраняя.
А девушка вдруг задрожала,
И за руку взяла Милика.
А граф продолжил наступать:
«Малец! Ты соблазнил мою невесту!
Да как ты смел! Пошел отсюда»!
Откуда взял он, что я делал, -
Не понял я. Ее не трогал.
И не соблазнял, не совращал.
И тут такое… ну что ж, такие нравы.
Ах, как меня он обругал при всех…
Я графа вызвал на дуэль.
Тот уклонялся почему – то.
Я заставил.
И мы условились стреляться
У Москвы – Реки на мостике, и все.
Назначено было и время.
Я рассказал родне об этом и друзьям.
Те ужаснулись, но сказали:
«Ты не погибнешь, ты бессмертен.
Желаем успехов на дуэли».

Часов в семь где – то разбудили.
Я встал, умылся и оделся, взял пистолеты,
Причесался и ушел.
К месту дуэли. Ушел на мост.
Опершись крепко на перила, врага я ждал.
И было даже страшновато.
Кто кого ранит? Интересно!
Вот наконец приехал граф.
А секунданты, причем оба,
Нас умоляли помириться.

Не ожидал, что промахнусь!
Всадил мне граф пулю в ключицу.
Я, прижимая платок к ране,
Упал и потерял сознанье. Ключица ныла.
Для человека может пуля дойти до сердца.
Но не мне.
Мой секундант ко мне рванулся,
Молил меня пошевелиться:
«Милик, Милик, очнись»! – твердил он.
Да я не слышал. Лицо бледно. Но я дышал.
«Он ранен в грудь, и тяжело!
Что ты наделал, граф проклятый?!
Ты просто парня умертвил! Убил такого молодого!
Почти что юношу! Ему на вид лет почти двадцать!
Он слишком молод! Какой это позор и ужас…
Такого ты убил красавца»… - возопил он.
Меня он в одеяло завернул, на руки взял
Да и уехал.

«Очнись, Милик! Ну же, очнись»!-
Я наконец пошевелился.
«Ты выжил чудом»!
«Да, я выжил» - и голова упала на седло.
Никто не знал, что я бессмертен,
Хоть рана принесла бы смерть.
Глубокая она, и слишком.

Меня к товарищам внесли на одеяле.
А те сказали секунданту:
«Оставьте Милика у нас. Мы его сразу
Похороним».
Мой секундант пришел прощаться.
Он на колено встал, сказал:
«Спокойно спи в земле, мой мальчик.
Ты был красавцем. Погиб ты жертвою несчастной,
Красавчик мой. Как жаль же мне тебя, Милик!
Спокойно спи в сырой земле.
Так никому ты не достался».
Слова эти услышал я. Жаль стало мужика.
На щеку мне тут села муха.
Щекотно стало, лежу и морщусь.
А секундант ой как пугался!!!
«Не может быть! Ведь он же умер»!
Мои друзья рядом стояли,
И еле слышно прошептали:
«Ожил Милик, живой остался»!
А секундант свое твердит:
«Это конвульсии. Милик скончался.
Он был моим любимым другом».
Тут он, конечно, зарыдал,
Поцеловал меня, ушел.
А потом Осмий за дверь глянул.
«Ушел. Нет юноши. Вставай».
Я встал, о девушке сказал.
Меня утешили словами:
«Милик, кончай ты эту дурь тупую!
Встретишь еще! А это так себе, фигня.
Ведь впереди аж триста лет».
«Она умрет – она не мы.
Люди не могут вечно жить
И до ста лет быть молодыми.
Это не эльфы и не мы». –
Ответил я. Но мне хотелось с ней
Встречаться. И не утих –
Ходил к невесте. Мы танцевали на балах.
Я на свидания носился, цветы дарил.
Да только поцелуев нет! Ни разу мы
Не целовались.
Но мы недолго так встречались.
Недель двадцать четыре где – то.
Желала девушка тогда, чтоб только я
На ней женился. Но ненавижу церкви я.
«Прошу, Милик… Женись на мне»! – она молила
Со слезами. Я отвечал спокойно, твердо:
«Сейчас я не могу жениться. Вот когда
Кончится война, - тогда наверное так будет».
Я на коня вскочил легко
И ускакал с невестой в поле.
Она аж плакала от счастья.
Целую ночь я с ней носился.
Дома попало хорошо.
Я рассказал всем обо всем. Но что поделать?
Ведь силирийцы любят волю.
Я не женился бы на ней:
Физиология другая, да и детей мне не зачать.
Зачем мне смерти все считать?
Чтобы все девушки старели, умирали?
А мне то что от них? Воспоминанья?
Спасибо, нет.

                6

Весело ложечкой звеня, я разговаривал
С Минеем. Меня пытали, где я был.
«В поле гулял. Нашлепал бы меня ты сразу,
Когда мальчишкой был давно.
В Силирии я пропадал в лесах. Целыми днями.
Мы, силирийцы, волю любим».
А тот ответил как родитель:
«Мы понимаем, что свобода – сладость,
И то, - ее ты слишком любишь даже.
Как Крими умерла, - так стал ты
Уж слишком жестким с женским полом.
Я тоже не женюсь теперь:
Мне Лима была жизни дороже.
Никто не нужен больше мне.
Только она. Пошли все в пекло и подальше!
Но ты в Силирию вернешься…
А дальше надо как – то думать.
Пройдет век, два, - потом решаем,
Кто будет после Фердинанда,
Который умер на глазах твоих».
И голову я опустил под взгляд отца.
Пусть лучше будет труп в гробнице,
Чем новые наследники на троне.
Решил я так. Ох если бы она из мертвых
Ко мне вернулась!!! Тогда да.
Тогда хоть десять сыновей.
А так – не стоит… Боль утраты
Навеки в сердце поселилась.
Сказал Миней, - ему никто не нужен,
Хотя супругу потерял, -
Мою мать, и тут же сразу принялся толкать
Меня к женитьбе через век.
Нехорошо. Нельзя так.
Ранимый я насчет утрат.
Похоронить родного сына, -
Нет хуже смерти участи такой.
«Ты не сказал, куда ушел, когда вернешься.
Кругом Россия, люди любопытны.
А любопытных не люблю».
Разговорились мы, повспоминали все, что было.
Я загрустил, сынулю вспомнив.
Это навеки. Это боль.

Чего боялся, то случилось. В России шла война.
Меня и в армию призвали. Пришлось пойти.
И мы пошли. Покинув дом.
А на войну мне очень не хотелось.
Хоть я бессмертен, - жить хотел.
Голову срубят – и нет мне жизни.
Но царь меня идти заставил.
Там я понравился ему: стал командиром.
А я командовал блестяще –
Мой полк врагов, как мух, громил.
И шведы злились, но потом…
Потом какой – то командир
Чушь принялся плести лихую.,. про меня.
Он наболтал, что я изменник,
И швед, и лодырь, и бездельник.
Что заговорщик я вообще.
Царь приказал меня схватить, рассвирепев,
И за решетку посадить. Сразу меня арестовали.
И хорошо, что на галеру не сослали.
Закрыли в крепости – впрям в Петербурге.
Шел тысяча семьсот восьмой год.

                7

Я просидел там, но недолго. Мне надоело.
Не ел еды, не пил воды.
Я на кровати почивал,
За столиком я пировал, коли хотел.
А вечером и по ночам я пел,
Посиживая на кровати, любуясь сквозь решетку
На питерский закат.
По вечерам очень красив Санкт – Петербург.
Я по ночам охранникам спать не давал.
Я пел. И про любовь, и про свободу.
Про Силирию. И про погибшую семью.
Но не плакал у решеток…
В тюрьме я жизнь переносил. И убежал.
Но как удрал?

Однажды я сидел и думал,
Как выскочить и убежать. Решил вконец.
Когда ко мне зашел охранник,
Чтобы проверить обстановку,
Я убежал, прошмыгнув в дверь.
Охранник кинулся за мной.
Я побежал по коридорам,
А после кинулся в Неву…

А Петр Первый? Он как узнал о сем побеге, -
Так удивился… И приказал найти меня.

Откашлялся я, встал, и отряхнулся,
Пошел вдоль берега.
И ночевал я на деревьях, -
На ветвях. А поутру дума пришла.
Вернуться ли к царю служить?
Но не хотелось сразу попадаться
На царские глаза.
Я все знал. Как что было.
И этого снести не мог.
Да как снесешь такое если:
Сначала сладко принимают,
Потом в темницу посадили,
Да еще кормят как попало…
Ну нет, не надо.
А если и приду, то если сам решу вернуться.

Я в Петербург пришел. Но жить там негде.
Я помню, - жил в Москве.
Ушел оттуда на войну. Со счастьем.
А почему?
Да там кошмар, - не жизнь, а срам!
Среди деревни стоял гам.
По ночам русские песни пели там.
То гоготали, то орали, гуляя по дворам.
Спать было просто невозможно:
Их тупой рев в дом залетает.
То рев, то визг. А я в отместку
Запел в деревне по утрам.
И не визжал, и не орал, а громко пел
На силирийском.
Вот перестали песни петь крестьянки.
Я их достал! Но так достал…
Они всю ночь почти не спали.
Я пел, ходя по всем дворам.
Пел песни, - все, какие знал.
И глупые бабы почем сразу
Нажаловались царю Петру.
«Юнец какой – то, что ни утро, -
Все ходит, ходит по дворам.
Он спать деревне не дает!
Нам это очень надоело.
Поет красиво, язык не наш.
НИКТО ЕЩЕ НЕ ПЕЛ, КАК ОН.
А песни разные бывают.
То грустные, то для потехи.
Каждую ночь, -
Заря забрезжит, и все…
Царь Петр! Казни певца,
Он нас замучил»!
Тот хмуро глянул на крестьянок:
«Что вы на отрока напали?
Вы его песни все слыхали.
Ко мне его, - мне будет петь».

…Я пел в деревне песни долго.
Нажаловались на меня.
И вот пришел царский гонец.
Ко мне. Отпер я двери.
«Здесь кто – то по утрам поет.
Наш царь желает песни слушать.
Юнец какой – то распевает».
Мне Осмий сразу же сказал:
«Иди к царю, Милик.
Пропой Петру несколько песен.
Награда будет может быть».
Гонец сказал идти за ним.
«Пошли за мною, отрок».
Я даже пел, когда пошли к царю.
Деревня ставни закрывает.
Но мне теперь - то все равно.
«Так это ты поешь красиво
На инородном языке»? –
Спросил гонец, коня стегнув.
«Да, это я. Я петь люблю».
«А как тебя зовут, юнец»? –
Гонец спросил тут дружелюбно.
«Милик я».
«Как – как имя твое сейчас»?
«Милик». – я повторил.
«Наш Петр как – то раз Милика
Какого – то посадит в крепость.
Да тот сбежал. И не нашли.
Все странно. И что же ты,
Милик – крестьянин, измучил весь народ
В деревне?
Поспать нормально не даешь?
Им и коров доить, и коз, свиней…
Не отдыхает же никто».
Я сдвинул брови:
«А почему тогда они орут
На двор весь, спать мне не давая?
То дети, то мужичье впьяну,
То бабы горло продирают,
Орут как невесть кто в деревне.
Про праздники молчу.
Ведь как колядки или что, -
Покоя нет нигде. В дом лезут.
А это все мне не по нраву,
Хоть иностранец я, да не католик,
Не православный. Мне это чуждо.
Понять прошу». – ответил я.
«Ты уж молчи, что не католик и не
По вере нашей ты,
А то сожгут, или убьют.
Раскол недавно был, вот так.
Теперь гоненья.
Молчи уж». – гонец сказал.
«Вот странно… Нехорошо, что так
Гоняют. Только Петру не говори.
Вот потому я не хочу жениться.
В церквях у вас венчают молодых.
А бабы ваши ой дурные…
И слишком тучные кругом.
Малюются и красятся, как дуры.
Плевать, что я пою красиво:
Они орут как мужики.
Противно слушать сей курятник.
Да и ходить по воскресеньям
В местный собор. То не мое.
Я песни Родины пою».
На сем наш разговор закрылся.

«Прости меня, Милик с полка. –
Сказал царь Петр.
Он опустил глаза и сник.
Ведь стало стыдно за поступок. –
Хоть ты сбежал, оболганный своими,
Возьми в награду пятьдесят рублей.
И дивно ты поешь, красиво.
Ты приходи и пой мне тут.
И расскажи даже жизнь свою.
Что потерял и что видал.
И где родился. Может быть
Ты в гости меня позовешь
И напоишь вином заморским
И раками с омарами да угостишь».
Я улыбнулся и взял деньги.
Полгода жили мы на них.
Пока я на войну не скрылся.
Но это все воспоминанья.
По Петербургу походил.
Который скоро красив будет.
При этом думал: вернуться ли на службу мне?

                8

Решил вернуться: ведь бессмертен.
Ведь я царя переживу. Его потомков также…
Ушел к Петру на службу.
Ну а тому все надоело:
Он пировал, ел, пил, гулял…
До этого Миней рассвирепел, как зверь.
Когда я в крепости сидел,
Пошел он быстро разбираться.
Пошел к Петру. Пришел на пир,
Вскричал:
«Ну извините, Государь, а где Милик?!
Он командир то бишь.
Не слышал я о нем неделю».
Допив вина и водки, и укусив мясца,
Царь русский выдал:
«Милик в тюрьме. Изменник он.
Да еще швед! Организатор заговора»…
«Кто вам сказал такую ложь»? –
Спросил родитель мой.
«Сказал мне это командир один
Да воин из полка. Пошел отсюда воевать!
Ты мне мешаешь пить»! –
Рек пьяный Петр. Икнул он пару раз и встал.
Миней побагровел от гнева.
«Зачем сгубил ты парня так?!
Что сделал он тебе, паршивец»?!
«Кто ты такой, чтоб здесь орать»?! –
Лицо Петра побагровело.
Миней сказал все, что хотел.
И все застыли в тишине.
Ну а потом
По всем пронесся жуткий хохот.
Все за столом смеялись громко.
Да слезы смеха вытирали.
Миней взорвался яростью жестокой,
И засветился ярким светом. Все умолкли.
Решили – ангел – по вере ихней.
Миней тут подошел к столу,
Тарелки, рюмки на пол скинул,
Да гневно глянул на царя.
А тот, внезапно протрезвев,
Пал на колени. Прослезился.
Начал молиться там кому – то.
«Вот уж дурной… - решил Миней, -
Раз молится тому, чего не видит.
Ну и чего не понимает.
Привиделось, наверное,
С глаз пьяных. Водка хорошая была,
Походу. Или же вино.
А проучить пора», -
Миней подумал, и взирал
На царя, ползающего ниц,
Людей его да и стрельцов,бояр…
Повисла тишина такая,
Что страшно стало.
А кто – то Библию схватил.
Да вот Миней спокойно ее отодвинул
И засмеялся. Кто – то крестился.
Со страху.
«Прости, прости! Я не желал зла!
Не убивай! Не трогай нас!
Война идет! Не трогай бедного царя,
Да деток царских, да жену»…
Продолжил парень ухмыляться.
«Оставь меня в живых! Прошу!
Пусти и пощади… Откуда ты»?
«А вот неважно. Верни Милика из тюрьмы,
Иначе очень пожалеешь…
Иначе я тебя отсюда уберу…
И ничего уж не поможет»!
И тот, кряхтя, снова спросил:
«Милик же… тоже. Как и ты»? –
Спросил царек.
«И это тоже. Коль не исполнишь приказанья»… -
Сказал Миней, отбросил стул,
Ушел и ускакал на жеребце.
А царь, попа позвав тут сразу,
Сказал потом: «Не может быть…
Да как я мог?! Запрячь коней
И ехать в Петербург!
Милика привезти живым обратно»!
Но я сбежал. Не знал, - раскрылась тайна.

                9

К началу восемнадцатого века
Гигантская была Россия.
Но выхода к морям нет там в то время.
К Балтийским водам.
А Балтика как раз, что надо.
Теплей зима, торговать можно.
А там и Швеция была.
Их армия и мощный флот
Считались лучшими в Европе.
России бы пришел конец,
Если б не царь.
Но молод был он, да к тому же
Военное искусство знал.
Была только одна проблема:
Король соперничал с Петром.
И в нулевом году, - как горько, -
Россия начала войну. Со Швецией.
Та растянулась лет на двадцать.
Прям как у меня в Силирии – о да…
На ту войну меня призвали.
Россия вся была в разрухе.
Все совершенно изменилось:
Мощная битва состоялась.
В июне, числа двадцать седьмого,
Год тысяча семьсот девятый, -
Под Полтавой.

                10

Настало утро главной битвы.
Было так тихо на рассвете,
Что даже страшновато стало.
А я сидел у лагеря Петра.
Не спал он и чертил план битвы.
А я сидел, смотря на поле.
Видел рассвет, что разгорался
Над лесом вдалеке.
Запомнился мне навсегда.
Ярчайший, алый и кровавый,
Он быстро небо заливал.
Цвет крови. Зачем ты, утро, наступило?!

Неужто ты настало для того,
Чтобы была кровавой битва?
А она скоро закипела: на Смерть,
А не на жизнь.
После утра наступил день.
Кровавый день и очень страшный.
Я думал, что со мной случится:
Умру или останусь жив?

Шведы напали очень быстро.
Но мы ответили ударом на удар.
Все бились, наконец решили
Передохнуть все семь часов.
Но провалился план: напали шведы.
Рассвирепел царь Петр Первый
И приказал, чтобы никто не воевал.
Я этого снести не мог…
Хотя узнал гораздо позже.
Я воевал, и очень много,
Потом вернулся к царю в лагерь.
Вдвоем мы стали пировать.
Не знал я, что напали шведы.
Вот надоело мне сидеть,
И вышел я воздухом брани
Немного подышать.
Как только там я оказался, -
То чувствую бессмертного тотчас.
Это был Осмий. Он слез с коня,
Спустил с седла другого седока.
Им оказался генерал.
Провел он генерала в русский лагерь
И собирался уходить.
Тут вышел я. Я пил тогда
Томатный сок.
Да рюмку с соком уронил. Разбил.

А Осмий стал меня бранить:
«Куда ты делся?! Где ты ходишь?!
Загнал коня, пока добрался!
Где носит?! И ждем, и ждем,
А ты пируешь. Поедем драться!
Шведы напали»!
«Не может быть»! – воскликнул я.
«Вот именно: это случилось.
Ты помоги тут генералу, и едь
За лагерь. Я там тебя и подожду». –
И ускакал. Я сделал все,
Что родственник просил.
Поехал драться.

В лесу мы шведов врасплох застали.
Почти всех их там перебили,
А остальные побежали.
Догнал врага я и спросил:
«Ах, мистер, вам не очень больно»?
Потом на остальных бегу.
Так целый день мы и сражались.

После сраженья Петр Первый
Устроил пир.
И угостил всех пленных шведских офицеров,
Поблагодарив при том за то врагов,
Что именно они тогда учили русских воевать.
Вот шведской армии не стало,
Да вот война на суше и на море
Длилась еще двенадцать лет.
И в город Петербург я переехал
Лишь в тысяча семьсот двадцать первом
Году. Нисколько я не пожалел.

                11

К тому году Санкт – Петербург
Изрядно вырос. Очень красив он был,
Когда однажды вечером я вышел погулять.
Стелился над Невой туман,
На небе же алел закат.
И только звезд не видно там.
Ступени из гранита, дороги, крытые камнями,
Сад Летний и Сад Зимний…
Белая ночь… светло…
И свежий воздух: недавно дождь прошел.
Кувшинки в озере цветут,
Летали чайки с криками тоски,
Пел соловей…
Прекрасное то время было…

Я стал с родней, товарищами жить
У домика Петра в Санкт – Петербурге.
Жилось мне очень хорошо.
И даже очень долго спал. Да…
Я об одном жалел:
Во время Северной войны погиб
Царевич Алексей: его убил сам царь,
Или он умер во время пыток.
А царь к нам иногда сам приходил,
Пил чай, болтал,
Да вспоминал годы, что прошли.
Через четыре года того не стало: умер.
Шел год тысяча семьсот двадцать пятый.
Жена царя только осталась.
Екатерина Алексеевна она.
Она со всеми нами весела была,
Один раз как – то Осмий даже
Ей букет роз принес в знак уваженья…
Его Императрица очень уважала
За добрый нрав.
За удовольствие надо платить:
Явился Меньшиков – князек 
И Осмия стал так оскорблять…
Конечно, он о полуэльфах слышал.
Надулся, как петух, и пыжился
Как только мог.
Мне это очень надоело, и вот однажды я,
Нарвав в саду свежей крапивы,
Князька нехило отхлестал.
А Осмий мне потом сказал:
«Милик, спасибо! Надеемся мы на тебя.
Не будет больше залезать»!
Так хохотали…

А выскочка опять полез,
Только не к нам:
Хотел служить курляндским герцогом
У Екатерины. Но пролетел опять.
Решил женить тогда Петра Второго.
Был тот же результат: наследник умер.
Тогда же умерла Императрица.
А Меньшиков погнал на высоту:
Решился управлять Советом. Верховным.
И смог.
Нас это очень раздражало, как и всех.
Тот эгоист вскоре болел, был сослан
В Раниенбург. Но выскочке и это
Мало оказалось.
Тогда его отправили в Сибирь. В Березов.
Через два года детей его вернули
В Петербург.
Хотя мне было этого мужчину
Довольно – таки жалко все равно.

                12

… Ну ничего себе! В году двадцать седьмом
Случилось нечто в рядах наших.
Отсутствовало двое – отец и сын.
То Митиней и Осмий были.
Но где они? Я не пойму. Известно лишь,
Что как – то раз наш Осмий рану получил.
Серъезную причем. В итоге пролежал
В больнице. Затем исчез. Куда?
Не знаю. Да Митиней по поводу отца
Чуть не сорвался с горя, и уехал. Куда?
Искать его. Да это что!
Пропал неведомо куда.
Я догадался после. Мне говорили: прав.

                13

Искал изгнанник Осмия повсюду.
Объездил всю Россию,
Затем и за границей побывал.
Исколесил и Украину. Но безуспешно.
Печальны поиски его.
Но тут попался знатный граф герою.
Как только это все случилось – все!
Изгнанник ездил по Европе.
А бедный юноша провел в карете
Аж тридцать восемь лет!
Только тогда вернулся, изможденный,
Измотанный, живой, веселый.
А почему?
Ведь Осмий был в России эти годы!
Узнав об этом, наш Митиней
Лишился было дара речи, и подумал
Свое. Дивясь такому.
Вернулся Митиней в конце столетья –
Годах в шестидесятых –
Шестьдесят первом.
Мы были счастливы. В России
Шло время – хуже не бывает…

                14

И там в то время правила тиранша, -
Анна Иоанновна она. Да что с нее возьмешь?
Тупая, злобная, плохая.
И был там с ней Эрнест Бирон.
Сладкая парочка, - что скажешь…
С Курляндии позван Императрицей.
Зачем – то… Советом уступала.
И началось…

Конечно, мы, полуэльфы, также пострадали.
Бирон мгновенно обо мне прознал.
Назначил встречу мне. Я зарычал,
Пошел туда. Поговорив с тем человеком,
Увидел: он жесток и кровожаден.
Потом тиран мне предложил
В карты сыграть. Мы сели.
Начали играть. Итог:
Я проиграл свое кольцо,
То императорское кольцо,
С коим не расставался никогда! Ни разу!
В игре потерянное выкрал после.
Жалея поначалу о потере.
Бирон рассвирепел с того.
Преследовал меня.
В конце концов, я с Осмием попался.
Под подозрения. Схватили,
Бросили в тюрьму. Во второй раз.
Лишь разница – лет двадцать – тридцать…
Меня там и пытали, даже били,
Сажали в кандалы…
Даже одежду отобрали, - рубашку с сапогами.
С оружия забрали пистолет.
На рынке все продали после.
А меня – палками… я чуть ли не орал.
Потом и без денег остался. Их отослали
В тайную казну.
Осмий сбежал. А я остался.
Решил убить ту сволоту.

Поправился, вышел во двор,
И шпагу обнажил – она осталась.
И выскочил к Бирону так.
«Все кончено, Бирон! Меня ты не убьешь!
Бессмертен я! Меня ты мучил, я не сдался.
И также всех! Пора тебя теперь замучить
И убить».
На что тиран ответил, ухмыляясь:
«Милик, зачем мне голову морочить?
Я герцог! Если меня хоть пальцем тронешь, -
Зарежу сразу»!
И также шпагу вынул с ножен.
«Отлично! Так давай станцуем! –
Махнул я шпагой, сделав шаг вперед. –
Узнаем, кто из нас мужчина».

«Ну что, Бирон? Так, выбирай:
Или уйдешь ты добровольно,
Сложив с себя все бремя власти,
Или умрешь. Полезешь к нам,
Кои зовутся полуэльфы, - убью,
Коли увижу! Катись отсюда,
Откуда вылез, и никогда не возвращайся!
Не жалуйся царице,- я все сказал.
Смотреть на сего человека тошно»… -
И все – таки царапнул я ту сволочь,
Который ползал на коленях.
И все – таки по – русски фехтовать, -
Не силирийские приемы. А так себе.
И потому я победил.
Вскочил Бирон, на меня глянул, и убежал.

По Петербургу на другой день
Гуляли те же разговоры:
То про меня, то про того Эрнеста.
Императрица о том не знала.
Про нас она давно слыхала.
Ее я очень не любил.
Тупую, злую… так всех и мучила подряд.
В конце концов, она слегла,
Переболела, умерла.
Закончилось десятилетнее правленье…

После нее Анна Леопольдовна была.
И для народа стала очень добра.
Ее правление прошло
Довольно тихо и спокойно.
Когда на трон пришла Елизавета, -
Жизнь пошла очень хорошо.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
(17. 06. 2000 г.)
26. 01. 2001 г.
31. 07. 2001 г.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛЮБИМЕЦ ЕКАТЕРИНЫ ВТОРОЙ

(18. 06. 2000  Г)
26. 01. 2001  Г
31. 07. 2001  Г

                1
Я и не думал, что так случится.
В то время шел сорок четвертый год.
Того же века. Перевороты все
Кончались. Дворцовые.
Случилось в это время то,
О чем не думал я, чего не ожидал…

В годы те правила пока
Елизавета. Петровна то есть.
Наследник был уже, -
Голштинский принц.
Его звали Петром. И Третьим.
Женить его тут захотели.
А в это время за границей,
В Германии воспитывалась принцесса.
Звали ее Софья Фредерика.
Она начитана была, добродушна, весела.
В пятнадцать лет книги читала.
Серъезные причем. Да в роскоши жила.
К тому же умной оказалась.
Но не желала править там, где родилась.
Россию выбирала. Сказав однажды:
«Она нужна мне. Я буду править там,
Или погибну».
Откуда я знал, что так будет?!

                2

С родителями Софья попрощалась.
«Нужна России». – Без конца твердила.
Ее отец стоял, рыдал.
«Иди к карете, а то заплачу». –
Сказал он на прощанье.
А та готова. У дворца стоит.
Стоит девица возле отца,
Слезы перчаткой вытирает.
И добровольно с ней в Россию
Поедет мать ее, -
Принцесса Иоганна. Сели в карету,
И умчались.

                3

Но ехали они не в одиночку. Попался им
Орлов Григорий.
Германию уж миновали.
Через Россию едут. Поля. Зима и стужа.
Воет метель.
Дальше нельзя, - мешает ветер.
Шли лошади вперед, бежали, да скоро встали.
Орлов тут вышел из кареты
Чтоб посмотреть, что делать дальше.
И заглянул к принцессам он:
«Ваше Высочество, ехать нельзя».
«Давайте заночуем в поле».
«Нет, Ваша Светлость. Деревня впереди.
Ночуем там. Либо деревня, либо волки».

                4

«Мы крестьяне, - сказала хозяйка избы. –
И чем богаты, тем и рады. Проходите»!
«Я не обижусь», - сказала тут София, -
И очень я люблю Россию.
Хочу там жить». –
И после к печке подошла, -
Согреться.

Утром прекрасным карета вновь
Поехала в Санкт – Петербург.
Была шикарная погода, лошади
Быстро бежали. И скоро цель видна
Вдали. В снегу сей город.
И вот у самого дворца
Григорий с Фредерикой попрощался.
Гораздо позже любовником
Ей стал. Иначе – фаворитом.

И на приеме Елизаветы
Стоит принцесса, будущая царица.
Петровна же свое решает.
С ней Петр Третий – законный
Цесаревич. Да я там был,
Как гость, от любопытства.
На вид сей Петр был смешным.
Отсталый по развитию подросток.
То ли четырнадцать ему, то ли пятнадцать.
И как его сажать на царство, -
То непонятно даже мне.
И в этом возрасте дурак тот
В солдатики играл,
Будто он малое дитя.
Он не понравился нам всем.
Пока что я его возненавидел.
За одну морду и за нрав.
Он без конца кривлялся и смеялся.
Принцесса перед ним стояла,
Да испугалась, задрожала.
Мне стало девушку так жалко,
Мне слезы к горлу подступили…

                5

Пока все шло, другие гости в зале
Собрались. Ждали чего – то.
Принцесса поклонилась Елизавете.
Вместе с мамой.
«Слыхала я, - сказала та, -
Что в городе у нас есть полуэльфы.
Наполовину люди, наполовину
То ли эльфы из Нормандии,
Либо Германии… нехристиане.
И в честь события сего
По поводу приезда
Наследницы престола я пригласила
Одного сюда. Входи, Милик!
Мы ждем тебя! смелее»… -
И хлопнула в ладоши звонко.
Я вышел. Все затихли.
И, поклонившись, повернувшись к залу,
Шпорами звякнув, костюм поправив,
Свел каблуки.
Елизавета попросила, чтобы пел я.
И я запел. На силирийском.
О любимой. О нашем крае и героях.

«Ах, как прекрасны полуэльфы! –
Тут Иоганна прошептала,
Слезу смахнув с ресниц своих. –
Этот Милик, - просто красавец!
Вот кавалер – то! И это немец.
Но языка не знаю я.
Вскружил, наверное, всем светским дамам
Их головы, до обомленья!
Пронзил сердца… О чем поет –
Никто не знает. Никто еще
Не смог перевести. Милик.
Он однозначно немец».
«Как он поет! Это прекрасно!
И как прекрасен, строен, вежлив!
И как красив»… - шептала Фредерика.
Все не сводя с меня свой взор.
Стояла тишина. А пение,
Даже без музыки дворцовой,
Эхом меняло тембр мой,
Даря красивые октавы.
Я пел. Никто не шевелился.
Взгляд юной девушки – принцессы
Был обращен лишь на меня.
Закончил петь я. Все стали хлопать.
И кто – то даже зарыдал.
Я склонил голову, да поклонился.
И глянул на Императрицу.
А та сжимала платок в руках.
«Великолепно»… - так сказала.

Потом все стали танцевать под скрипки.
Я тоже присоединился.
Елизавета мне кивнула.
Я сразу понял, что такое.
И подошел к юной принцессе,
За руку взял и пригласил.
Девушка голову тут опускает,
Потом краснеет, да улыбается,
Дрожит.
Стесняется, да и боится.
Потанцевали мы немного.
«Как твое имя»? – спросил я.
«Я Софья Фредерика, по родителям моим.
Да и по Родине. А Вы»?
«Милик зовут меня. Давно я здесь.
И многое чего видал.
У нас суровый край.
Но в этот вечер я пел для Вас».
А сам подумал и отметил для себя:
«Вы так красивы в этот вечер…
И глаза эти… в них утону и не всплыву!
Умру, умру»!
«Я полуэльф, и настоящий.
Откуда я – не смею говорить».
«Вы полуэльф? Так это правда…
Я слышала о Вас».

Мы танцевали. Она смеялась.
Весь вечер вместе провели.
Мне было очень хорошо.
Кругом шуршали дамские платья,
Звенели шпоры офицеров.
А я кружился и кружился.
В том вихре вальса.
А под конец поцеловал руку,
Да разошлись мы.

                6

Домой ушел потом веселый,
И атмосфера того бала
Еще кружила и кружила.
Я опьянен… но не любовью.
Люблю я Крими, и никогда
Не разлюблю.
В своей комнате разделся, лег…
Смотря спокойно в потолок.
Уснуть не смог. В мыслях была
Лишь Фредерика. И до утра
Промучился я так. О ней я думал
И мечтал.
Мысли мои – лишь про нее.
Я обезумел и с себя, -
Да как так можно?!
Я же люблю лишь Крими!
Которая в войну погибла,
Заживо сожженная в печи…
И нет ее… а я люблю.
И тут еще одна –
Вот эта девочка, кою впервые вижу!
Влюбленность… и пройдет она.
Когда – нибудь. Она лишь человек.
А я бессмертен.
Состарится да и умрет. Оно мне надо?
«О… Фредерика»… - шептал я.
И ничего не мог поделать.
Я млел, я плакал, я страдал!
Терзало сердце странное чувство.
Простая страсть.
Я настрадался да уснул.
Проснулся, и лишь тогда сообразил:
«Но неужели… Быть не может»!
Я ЛЮБИЛ!

Из рук валилось все, а в голове
Лишь Фредерика. Оттуда я ее никак
Все выбросить не мог.
Ни есть, ни пить не получалось.
На днях любимая моя София
Екатериной назвалась,
Приняв местную веру – условия такие были.
Иначе свадьбе не бывать. 
Так назвала Елизавета.
Не знал об этом я тогда.
Когда же лето наступило, -
Не вытерпел я и пришел
К моей любимой во дворец
С букетом роз.
Сначала подошел к Петровне.
И стал просить о встрече с милой.

                7

«Ваше Высочество, могу ли я
Сегодня видеть Софию,
Фредерику то бишь»? –
Спросил я вежливо и поклонившись.
«Теперь ее зовут Екатерина.
Ты можешь, Милик, ее видеть,
Да одевается она. Немного погоди».
И у двери я ждал Ее.
И вот та вышла. Огляделась.
Елизавета ей тотчас:
«Екатерина, к тебе гость.
Оставлю вас наедине».
И после тихо удалилась,
Чтоб не мешать.
Екатерина голову склонила,
И сделала изящный реверанс.
И улыбнулась.
«Ах, добрый день, Милик,
Вы, полуэльф, все также статны
И прекрасны, благородны,
Как тогда».
Я руку ей поцеловал
В знак уваженья, и сказал:
«Конечно»…
Губы красавицы дрожали,
Но счастье залило ее лицо.
Зарделась девушка румянцем.
«Ваше Высочество, я помню бал тот
И свою песню. Великолепно было все.
И Вы, и музыка, и танец.
Я после вечера того всю ночь,
Всю ночь, что небо чернотой накрыла,
О Вас я думал и мечтал. Был счастлив
Танцевать тогда».
Наговорил я Кате комплиментов,
И мы в саду гуляли очень долго.

                8

Я был тогда безумно счастлив.
Екатерина, - вовсе нет.
Да уж, в нее я все – таки влюбился.
И страстно. Но как же можно
Любить ту, что вышла замуж
За другого?! Нельзя! Да муж ее
Был не подарок.
Но как я мог…?!
Как мог любить
Российскую Императрицу?!
Один конфуз лишь получился
Из всего, и больше нечего сказать.
Екатерину замуж выдавали.
На ней женился Петр Третий.
И я готов был его просто
В клочки от ревности порвать!
Любовь была взаимной у меня.
И голову пока не потерял.
Екатерина мучилась, бедняжка.
Ее наследник оскорблял.
Порой и бил. Она терпела и терпела.
Женская доля всех – терпеть.
Но не на Родине моей.

Месяца два провел я дома.
По вечерам письма любовные писал
Моей любимой.
И, получив ответ, вздыхал.
Но утешало еще другое:
Нас стало девять.
Ведь среди нас внезапно появился
Еще один из полуэльфов.
С моего Мира.
У него имя связано с цветами,
И это имя – Василек.
И Василек был очень юн,
И смел, умен, да вежлив.
Не ссорился он с нами никогда.
Сразу нам юноша понравился, и всем.
Особенно его большие, синие глаза.
В которых был и голубой оттенок.
Мы знали, почему у парня такое имя:
Глаза причина. У нас это всегда
Распространено.
Он мил и добр ко всем и ко всему.
Скромен был. Не спорил.
Он рассказал, что вместе с нами
Проник в таинственную Дверь.
Но оказался Василек в Рязани!
Нам было непонятно, отчего.
Как он оказался там, в то роковое утро?
А Василек и сам не знал.
Но ему было интересно… и пришел.
И вот.

                9

К наследнику Екатерина относилась
Вначале уж довольно хорошо.
Потом у них все покатилось.
Вниз. И становилось только хуже.
Все потому, что Петр Третий
Любил подшучивать над всеми.
Любил смеяться и хамить.
Всегда был подлым эгоистом.
Никто его терпеть не мог.
Я не жалел Петра. Ведь он подлец!
И злился на него.
И так желал его прикончить!
Но вместо этого писал
Екатерине те же письма.
Она читала их и млела.
Пойти к невесте я не мог.
Хотя какая же она невеста?!
Она умрет… когда – нибудь.
Тогда я думал, что невеста -
Это всего лишь утешенье.
Все потому, что я вдовец.

Однажды утром Петр Третий
В своей комнатке сидел.
В солдатики играл.
Взял нож и стал им головы рубить.
Порезал палец, закричал.
«Кровь, кровь! Да уберите кровь»!
Екатерина подбежала,
Забинтовала мужу палец.
«Солдатом ты хорошим станешь», -
Она сказала, улыбнулась.
На что супруг хлестнул ее щеку,
И убежал.
Потом он заболел. И после этой
Сей болячки
Он выгнал Екатерину в шею,
Которая пришла спросить
Его здоровье.
Ах, бедная Екатерина!
Зачем ты вышла за Петра?!
Зачем ты бросила меня?!
А я тебе дарил цветы…
Замужеством ты сердце
Мне разбила!

Я мучился, я ревновал,
Потом не вытерпел, и с болью
Я написал письмо любимой.

ПИСЬМО ЕКАТЕРИНЕ ВТОРОЙ
ОТ ПОЛУЭЛЬФА МИЛИКА

«Я обращаюсь к тебе, Екатерина.
Зачем убила ты меня,
Зачем меня ты позабыла,
Масла плеснув в стену огня?!
Зачем ты рушишь наше счастье,
И покоряешься Судьбе?
Ведь не к кому тебе даже обратиться!
Прошу тебя,- приди ко мне!
Я умоляю тебя, - откликнись!
А то умру я до зари.
Я так скучаю по тебе,
Что даже дня не могу прожить…
Убьем Петра, - будем прекрасно
Своей любовью дорожить.
Мы оба будем гулять по саду,
Смотреть на утреннюю зарю.
Но ты не думай, что я отравлен.
Пойми, что я тебя люблю.
Люблю тебя я, как невесту,
Увы: жениться не могу.
Открою тайну – я бессмертен.
Но на свидание бегу.
Свидания очарованье всегда имеет
Свой прекрасный миг.
Сейчас скажу: «До свиданья».
Твой полуэльф Милик».

                10

Екатерина письмо получила –
Взаимностью ответила:
Она меня любила!
Я счастлив был. Мечтал опять жениться
Но не мог.

А как – то раз меня Екатерина
Вдруг пригласила на праздничный обед.
Сама она была омрачена:
Елизавета Петровна умерла.
А молодая – то царица
Вступила в схватку с мужем тут.
Тот игнорировал принцессу.
Меня бесило это все.
Организовали заговор. Против него.
Я утешал свою подругу.
Но сие безрезультатно:
К ней с ненавистью все относились.
А ведь она так молода еще!
Да только Катя та сносила
Все это обращение к себе.
И Императора, и Воронцовой…
Их высокомерье…
И вот девятого июня на праздник
Я пришел. Там было аж
Четыреста персон.
Там доказал свою любовь. Внезапно.

                11

В присутствии этих персон
Нахал Голштинский принц решил
Сказать при речи.
За фамильное здоровье
Всей династии России,
После короля Пруссии – да, его.
Ну и про мир.
И первую должна была
Сказать Екатерина. Сказала.
Но не встала.
Я видел: Император приподнялся,
И заорал, что она дура.
Причем тупая.
У оскорбленной девушки при всех
На глаза слезы навернулись.
Она смотрела на меня.
Мысли любимой прочитал,
Да разозлился, вперед вышел.
А в это время Петр очень громко
То слово «дура» произнес.
Чаша терпения перелилась,
Я подошел, и вслух сказал:
«Ты, подлая свинья, не смей!
Не смей так оскорблять ее»!
Сжал я кисть правую в кулак,
И двинул тому царьку так,
Что тот слетел со стула вон.
Все ахнули. Императрица встала.
Мне руку подала,
Когда я подошел.
«Милик, спасибо! Огромное спасибо»!
Поцеловал я руку и сказал:
«Я ему нос разбил. А в следующий раз
Только сломаю. Да не за что».
Потом шепнул Екатерине:
«Я ведь люблю тебя!
Потом ты будешь без него». –
И отошел. Все стали хлопать.
Я сел на место. Тут Петр вылез
Из – под стола.
С носа кровь вытер, и продолжил
Вновь пировать.

Решили мы убить его.
Планировали числа второго
В июле месяце то жечь Новый дворец,
То ограничиться арестом.
И подружился я с Орловым,
Который вдруг явился в Петербург.
Отлично ладили мы оба.
И ладил также с его братом.
Решили мы царя арестовать…
Провозгласить Екатерину
Царицей нашей, Императрицей.
Я с радостью на это согласился.
Только жалел лишь об одном:
Когда она всем править будет, -
Не встречусь больше с ней.
И сердце кровью обливалось…

                12

Двадцать восьмого июня, в полночь
Я поехал в Петергоф.
И в шесть утра был в Монплезире.
Спала она. Дотронулся рукой
До нежного плеча… вот потянулась,
Улыбнулась…
«Пора вставать, ведь все готово,
Чтобы тебя на царство посадить.
Провозгласить».
«Что ты здесь делаешь, Милик»? –
Она спросила удивленно.
«Приехал за тобой. Оденься.
За дверью подожду».

Неся Софию на руках, шептал ей:
«Хотя я ждал сего момента,
Но без тебя не могу жить боле».
«Я тоже»… - тихий был ответ.
Вышли во двор, сели в карету.
И возле кучера сидел Орлов.
Он Алексей.
«Петра мы с трона быстро свергнем,
Лишь считанные дни остались.
Потом тебя я не увижу.
Давай тебя я поцелую,
А то иначе не успеем»… -
Наши уста быстро слились.

Слуга Петра, Михаил Львович,
Не обнаружил в Петергофе
Екатерину утром.
Когда проник в покои ее,
Ближе к двенадцати часам,
То понял: нет ее. Сбежала.
Да уж… и царь же был ошеломлен,
Услышав это.
«И где моя жена»?  - «Сбежала».
«Когда и как и с кем»? – «Сегодня ночью».
«Так с кем же»?
«С ним был Милик тот, полуэльф».
И у Петра отпала челюсть.
«Я так и знал! Я так и знал,
Что эта дура его любит!
Она мне с ним изменила!
Да с Орловым! Роман с ним
Втайне закрутила! Я шею быстро
Ей сверну»!

Она со мною не спала.
А лишь с Орловым. Еще и сына
Родила. От другого.
Я это знал.
Петр же тут и обыскал дворец жены,
Ее нигде не оказалось.
Уплыл он, злющий и несносный,
В Кронштадт… и в тот же день.
В час ночи там уж был. Его прогнали.
А он – так сразу в обморок.
И так арестовали…

                13

Мы решили заточить Петра
В Шлиссельбурге, - в комфорте даже.
Потом и каждый день к Екатерине
Записки от Орлова – брата Гришки, -
Приносили, - с вестями о царе.
Потом Петр Третий умер. Десятого июля.
Шестьдесят второго года.
В век восемнадцатый. Его похоронили.
А после этого в последний раз
Я утром шел к Екатерине.
Она спала. Зашел тихонько в спальню,
И разбудил ее.
«Екатерина, Петр мертв. Время пришло твое.
Желаю я тебе Россией достойно
Править очень долго».
«Да, но что же будет и с тобой?»
«Я буду жить, как жил. Но без тебя.
Тебя я никогда не позабуду!
И из России не уеду.
Исчезну я в свой мир привычный
Лишь через двести с лишним лет.
Я не состарюсь. Не умру.   
Пришел с тобой я попрощаться»…
Заплакала Екатерина.
«Хочу я быть с тобой всегда»!
«Нельзя. Но мне моей Софии Фредерики
Так не хватать будет»… - так я ответил.
«Пожалуйста, последний поцелуй…
Прощальный, помнить о тебе»…
Я сел с Екатериной на перину,
Губы ее слились с моими. В последний раз.

Поцеловав Екатерину, я подарил ей
На прощанье кольцо с сапфиром.
Мне было очень тяжело.
Вернулся я к своим, убитый горем.
Так кончилась моя любовь.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.
(23. 06. 2000  Г. )
26. 01. 2001  Г.
1. 08.2001  Г.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИЛИК, ПУГАЧЕВ И ПОЛУЭЛЬФЫ
(23. 06. 2000 Г.)
26. 01. 2001 Г.
1. 08. 2001 Г.

                1

После любви и расставанья
В том тысяча семьсот шестьдесят втором,
Прошло лет десять.
И год настал семьдесят второй.
В селе Козлове в тот момент
Разнесся слух, что Петр Третий жив,
И он у казаков на Доне.
Что хочет возвратить себе престол.

Решил узнать я, что там за царек.
На Дон поехал. Была уж осень на дворе.
Лили дожди в тот день,
Когда я лошадь запрягал.
Седло надел. И ехал так, надеясь по дороге,
Что на ближайшей станции кибитка будет.
Деньги были.
В трактир заехал, и ни с кем не говоря,
Поел, платил да и ушел.

Только не знал, кто самозванец.
Решил все выяснить тогда.
Хотя История России и без меня
Прекрасно может обойтись.
Чтобы коня до смерти не загнать,
Я доскакал до первого же городка,
И там заночевал. Опять истратил серебра.
Чуть – чуть осталось их теперь.
На деньги эти куплена кибитка,
И чрез поля погнал коней.

                2

Уж Петербург я миновал.
Передо мной степи, леса, луга, равнины.
За мной никто в пути не гнался.
Ехал один. Глядел на лес.
Голубизна русского неба
Меня все время поражала,
Но чтобы так…

Приехал поздно ночью к казакам.
В острог. Да не было там казаков.
Я оглядел все помещенье,
Упал на лавку да уснул.
Потом вернулся и хозяин.
Вот растолкали казаки, и стали спрашивать,
Пытать: «Ты кто такой? Откуда взялся?
И почему здесь»?
Я сел, ответил: «Я ваш гость.
Меня сюда отправила она,
Екатерина. Арестовала. Ссылка лет на пять».
И выслушав мои рассказы,
Сказали казаки тогда:
«Ну ладно. Переночуешь здесь,
Потом поедешь с нами в крепость.
Там будешь ссылку отбывать».
Я согласился. Лег спать дальше.

«Не царский ли это посланник»? –
Спросил один казак.
«А может, это полуэльф? Один из них,
Которые гуляют в Петербурге
Вот уж почти лет восемьдесят аж»? –
Вторил второй.
«Да что ты?! Ведь слуги царские так ходят,
В таком же платье… как юнец этот.
Хотя власы у него цвета
Иссиня – черного. И длинные к тому же».
«Это – то да, но отрок не такой, как все». –
Возразил третий.
«А мне рассказывал мой дед такое:
Какой – то полуэльф на Северной Войне
Даже светился! Представляешь?!
Другой командовал полком.
Слухи ходили – был он краше всех,
И стройный, статный. В тюрьме сидел.
Мой дед видел его. Он говорил,
Что юноша, - красавец.
Не помню я, что дальше говорить».

Я слышал эти речи. Все говорилось
Про Митинея, про меня, и про отца Минея.
Что будет дальше здесь?

                3

На следующий день проснувшись
Довольно рано, дверь открыл.
Вышел на улицу да огляделся.
Еще и солнце не вставало.
Холод стоял такой, что ужас.
И до кости меня пронзая.
На небе звезды воссияли.
Так тихо и красиво было.
В мундир закутавшись тогда,
Довольно плотно, захотел петь.
Не утерпел да затянул
Свою любимую…

Я долго по полю гулял:
Пока не занялась заря.
Мне было очень хорошо.
Свежесть утра очень взбодрила.
Песню сию услышал казак один.
И догадался, кто я есть.
А мне плевать. О нас знала Россия.

                4

Когда же солнце поднялось,
Сидел уже в кибитке я.
За кучера на лошадях казак какой – то.
«Ну что, поехали, юнец»? – спросил он.
«Поехали»… - ответил я.
Кибитка резко покачнулась, -
Я вновь поехал по степи.
Уже она была другая, да не такая,
Как осенью и летом.
Припорошил ее снежок…
Крупа из снега покрыла землю,
Никто не ползал, не летал…
Цветы пожухли. Кругом лишь снег.
Лишь снег и холод.
И больше ничего.
Кибитка быстро ехала по снегу.
Мимо меня лишь проносился временами
Осенний припорошенный лес.
И почти голые деревья.
На их ветвях оседал снег.
Да, мрачно, даже слишком.
Но вот вдали дымок был виден.
Я крикнул:
«Эй, казак! Вдали жилье! Деревня!
Недалеко совсем! Поехали туда»!
А тот хлестнул моих коней,
И мы поехали к деревне…

                5

Прошло не больше получаса.
Кто – то там печь топил,
Ну или баню.
Бедна деревня. Всего лишь несколько дворов.
А посреди нее – свой деревянный «Кремль».
«Вот это крепость та»? – так я спросил.
Казак ответил «Да» и указал рукой
На этот «Кремль».
«Здесь будешь ссылку отбывать».
«Спасибо».
И тот казак на лошадь свою сел,
Умчался. Я вышел, осмотрелся. 
Деревня маленькой была: из трех дворов.
Все древнее, черное, старое.
Москву я вспомнил. И о Руси подумал.
Чего тут делать? Ведь отвезли меня
В такую глушь, что просто ужас…
Немного страшно даже стало.
Все незнакомо, брошено и дико.
Да неужели тут люди есть?

                6

Да… и среди тишины, к воротам подошел.
Открыл дверь, закричал:
«Есть кто – нибудь здесь?! Эй»!
Нет. Тишина. Но минут чрез десять
Услышал я, - что снег хрустит.
Оглядываюсь, - идет кто – то.
Казак? Да нет, всего лишь это был
Крестьянин. Одежка вся – заплата на заплате.
И в валенках. Вплотную подошел ко мне,
И с горечью спросил вот что:
«Опять взятки берете? Мы из – за вас
От голода умрем! Ну сколько можно»?!
Я удивился и сказал: «Вы что?!
Я к вам приехал сроки отбывать.
Полгода дали тут пожить».
«Ну извини, царевич. Приехал к нам
Из Петербурга»? – «Конечно».
«Пошли со мной, юнец ты или отрок».
«Что за деревня это, как назвать»?
«Никак она тут не зовется».

Дошел до крепости. Поднялся на ступени.
Крестьянин резко двери распахнул:
«Эй, Василиса! Гостя принимай»!
Тут вышла женщина. Взглянув в лицо, 
Захлопотала. Собрала снеди на стол.
Позавтракали мы. Я – без молитвы.
«Мы рады! Проходите, барин!
Милости просим»!
Я тут опешил:
«Я не барин. Но спасибо.
Обычный отрок. Которого арестовали
Просто за дуэль».
Потом я после этих слов ушел в покои.

                7

Как позже я узнал, еще и дочка там жила.
Ей девятнадцать было. Она все то стирала,
Убирала, то пекла… я удивлялся.
Девица, первый раз меня завидев,
Стала кричать, – довольно – таки напугалась.
Глядела на меня с опаской.
Потом прошло лишь некоторое время, -
Меня бояться перестала. Привыкла.
Не знаю, почему страшилась. Обычаи видать.
Опасливо со мною говорила.
Глаза в пол опустив стыдливо.
Однажды я ее застал у печки,-
Садила девушка хлеба.
Я подождал, когда она заслонку затворит,
А после произнес:
«Что делаешь ты здесь сейчас? Мила, красива»…
Девица быстро оглянулась:

«Сажаю хлеба в печь. А вы что тут стоите рядом?
Желаю, чтоб родители мои
Были довольно – таки рады.
Что вы хотели, барин»?
«Мне просто интересно». – Так я ответил ей.
«Прошу, ответьте прямо».
«Хотел я, чтобы ты сейчас
Ко мне зашла. Наверх поднявшись.
Серъезно говорить желаю. Придешь»?
«Приду». – Она кивнула, улыбнулась.

                8
                8

Мы встретились на третьем этаже.
И в моей комнате довольно тихо.
Спокойно. Я предложил девице
Сесть за стол. Мы сели. И ласково
Я глянул на бедняжку.
Была она довольно – таки красива.
До пояса ее руса коса,
От юных щек веял румянец мягкий.
Одета девушка в легкое платье.
Краснела она и краснела.
Будто мужчины не видала никогда.
А вот когда я руки положил на стол,
Девица поглядела на кольцо мое.
А я читал мысли бедняжки.
«Минутку бы колечко подержать»! –
Подумала она. Я снял кольцо
И рядом положил.
«Зачем вы это сделали, месье»? –
Она спросила.
«Хотела подержать – возьми»! –
Сказал я. С опаской девушка взяла
Мое кольцо. Померила.
Нельзя колечки мерить никакие,
Ежели их уже кто носит…
Но делать нечего.
«Большое». – вложила в руку мне.
«О чем хотели говорить…
Боишься ты меня. А почему»? –
Я начал разговор спокойно.
Немного девка помолчала,
Потом сказала сию речь:
«Я думала, что ты плохой.
Коли не ходишь в церковь
И нет молитвы за столом с тебя.
С твоих уст.
Ведь наша православная земля.
Живем мы так всегда, и жили.
Другой Вы человек, и странный.
Руки изящны и строен ты.
И этот взгляд, он неземной.
У нас таких и нету мужиков.
А волосы длинны и цвет прекрасный.
Иссиня – черный.
Я думала свое, но вижу, -
Дурное не замыслишь против.
Другой Вы. И никогда и слова с уст
Плохого не слыхала.
И страх мой вызван еще тем,
Что было уж давно.
Боялась, так как один барин,
Ну очень уж на Вас похожий,
Да не совсем, - Вы отличались…
Как говорил отец мой как – то,
В году тридцатом убил деда моего.
Имя убийцы – Бирон, Эрнест.
Носил он то же самое кольцо.
Такое же. Как и у Вас.
По описанию народа.
Об этом мне родители сказали.
Вы же… его потомок,
Этого убийцы, да»?
И у меня отпала челюсть.
Мне сразу вспомнился Бирон,
Как в карты я тогда играл,
Как проиграл в тот день кольцо.
«Ты что рекешь? Это не я!
Ошиблась ты, девица.
Это мое кольцо и было.
Я его в карты проиграл с Бироном.
Он этот перстень отобрал.
Кольцо я выкрал».
Девица аж вся побелела:
«Да как так?! Ведь прошло сорок два года!
Этого никак не может быть!
На самом деле кто Вы, Стюарт?
Как Ваше имя»?

                9

Я ощутил ком в горле. Что сказать?
Лишь правду. Едва я свое имя произнес,
Как девушка едва чувств не лишилась.
«Так Вы… тот самый Милик Стюарт,
Который просидел в тюрьме Петровой?!
Которого нашли с друзьями
В доме гнилом в грозу»?!
Она не верила глазам.
Вздохнул я. «Да. Это я был.
Я был в тюрьме. И светился,
Как мой отец. И пел прекрасно».
«Вы полуэльф»? – спросила тихо девка.
Кивнул.
«А Вы не лжете»?
«К чему мне лгать»? – ответил я.
«И это правда… вот дура я была,
Тебя боялась».
«Зовут – то как тебя, девица»?
«Елизавета я. Так зовут». – Она
Устало улыбнулась.
«Очень приятно, будем знакомы».
«И что тебя сюда приводит?
Что ищешь ты в наших краях»?
«Разнесся слух, что Петр Третий жив.
Престол вернуть себе желает.
Кто это? Ты не знаешь»? –
Поинтересовался я.
И Елизавета рассказала, что
Этот самый Пугачев, - беглый казак,
Себя Петром считает.
Я был теперь готов, если что будет здесь.

                10

И так мы подружились. Вместе гуляли,
Ведь все равно нет никого.
Мне так и было все равно
На нрав, запреты той страны…
Ведь девушки тогда сидели дома,
А тут мы вышли, и гуляем…
Точнее, я гулял с той недотрогой.
Которой девятнадцать лет всего.
Которую еще не обвенчали
В том захолустье. А та желала.
Шутили и смеялись, еще катались
В кибитке по полю и по деревне.
В снежки играли. Весело было.
Я иногда ходил без шубы.
Мне весело и благодатно.
На Масленицу мы ели вкусные блины,
В лес уходили, радовались жизни.
Нас дома не было почти что днями.
Родители уже решили: у нас любовь.
Любовь ее и заключенного мужчины.
Что я увлек девицу за собой.
И также очень уж они боялись,
Что я Елизавету невинности лишу.
Не нужно было мне это вообще.
Желания и не было вообще.
Не человек я. Да и крылья – то давно
В спине, и усики, с которых жизнь
И зарождалась…
У полуэльфов – то вообще – то
Физиология другая.
Так что бояться и не стоило сего.

Не стоит говорить о том, что было.
Хотя скажу: любовь была у нас.
По – новой я влюбился. А что делать?
Все с поцелуя в щеку началось.
Это решилась аж Елизавета.
Случилось это за обедом.
И голову тут сразу опустила.
Да, да, она меня любила. За что?
За внешность да и пониманье.
И все. Призналась вскоре.
«Милик, я так тебя люблю»!
На что ответил я:
«Елизавета, выслушай меня.
Ты нравишься мне очень. Да.
Люблю я. Мне жаль, но очень скоро
Я уеду. И буду помнить о тебе.
Ведь знаешь же, что в России
Родители не разрешают
Жениться по любви и замуж выходить
Самим. И выдают за тех,
Кого сами найдут. Не допускается
Любовь. Позор тут это.
Очень жаль.
И эта дикость так и будет…
Нельзя. Вот так. Я буду жить
И дальше. Пока не пропаду
В свой Мир. Который ты не знаешь.
Другие где законы и порядки.
Изгнали сюда моего деда.
И нам еще век с чем – то здесь сидеть.
Нас несколько. А с виду
Не отличаемся мы от людей.
Ну разве что щетина не растет.
Вообще. И никогда.
Я не могу иметь детей здесь.
Никак. Мы не стареем никогда
В отличие от вас, людей.
И мы живем почти тысячу лет.
Но я бессмертен. По своему роду.
И коли здесь останусь я,
То ты увидишь, как я не меняюсь.
А ты начнешь стареть, дряхлеть,
Деток захочешь. А никак.
Зачать их не смогу вообще.
Мои жена и сын погибли.
Вдовец я. Я правитель.
В Мире своем. Это кольцо –
Оттуда. Фамильное.
Моего деда Физара, и Лимы матери,
И Минея… отца. Мать также умерла.
Убили. Поэтому я в церковь не пойду.
Пусть говорят, что я черт или Дьявол...
Мне наплевать. Тут дико жить».
Она тут главу опустила, и замолчала.
Не ожидала сих речей. Сидели мы тогда
У меня в комнате. Свеча горела.
Разочарована девица: деток не будет,
Венчания не будет никогда.
Слезу пустила, но что делать…
И наконец, ответила вот так:
«Да, я крестьянка. Крепостная.
Я не заслуживаю твоей блажи.
Милик… не заслужила поцелуя твоего.
Боялась ведь. А ты еще правитель.
Кто же»? – «Император. Своей страны». –
Тихо ответил я.
Вот думал – сразу тут начнет креститься,
Но нет… «За ангела бы вы меня приняли,
Но ангелов не существует. Как и другого,
Во что верите вы слепо. Ладно, все».
Я поднял ее руку, и осчастливил поцелуем.
Любовь и дружба недолго длились:
Вот, наконец, явился Пугачев.
На этом кончилось… в очередной раз.
И навсегда.

                11

В тот день все рухнуло…
Мы, четверо, оборонялись.
И храбро бились. Да что там!
А что касается меня,
То казаки меня в подвал загнали.
И материли, обзывали…
«Эй, паренек, иди сюда! Мы угостим»!
«Сам подбирайся»! – я так ответил.
«Ах, к Пугачеву Емельяну захотел?
На виселице повисеть желаешь?
Ты выходи сюда, щенок, -
Увидишь нашего Петра»!
«Иди сюда, и ты узнаешь сталь
Силирийцев»! – бухнул я с ходу,
Не подумав.
Настала тишина. Потом один мужик
Спросил: «Кого – кого, собака?
Ах, сицилийцев? Из Италии, вестимо?
С Рима? Ты католик! Или кто?
А почему на нашем говоришь?
На русском»? – спросил тот  же казак.
«Не твое дело! Катись отсюда!
И сдохнешь ты сегодня, вор, собака, трус»!

Так продолжалось очень долго.
За итальянца приняли меня.
И наконец, вот нервы сдали.
Я кинулся на казака.
Вот зазвенели наша сталь –
Шашка и шпага. Спросил мужик:
«И где растут такие вот щеглы – упрямцы»?
«В Силирии». – Был мой ответ.
«Силирия? Это вообще где есть»?
«А это очень далеко, все в мире эльфов
Да полуэльфов. В другой Вселенной».
Казак сказал на это:
«Ты или много пьешь тут,
Или вовсе сумасшедший,
Коего надо отвести в церкви
И опоить водой святой.
Я никогда не слышал речи такие.
Или прибило голову ему
С рожденья или малолетства,
Вот и чудит отрок».
«Да парню ведь всего семнадцать лет на вид,
Глаза лишь взрослые, что дивно». –
Ворчали казаки, смотря на нашу дуэль,
Вокруг собравшись.
Внезапно я почувствовал бессмертных.
Не одного, а несколько.
И тут в подвале всех свет ослепил.
Перекрестились мужики, глаза тараща.
Вот это диво! И рухнули все на колени.
Взывая к невесть кем…
Я потерял дар речи:
Передо мной стояли Василек,
Миней и Митиней!
Отец и дед, да и друг наш
Бой помогли сразу закончить.
Мы всех тех чудаков поубивали.
Причем тут же. Едва вложили
Шпаги в ножны – вдруг…

                12

Вдруг распахнуась дверь, -
Увидели мы казака.
Держал за руку Лизу.
Убить ее грозился.
«Эй, ты, иссиня – черный,
Не сдашься Пугачеву и нашему отряду, -
И я ее убью. Горло порежу тут же»!
«Желаешь девушку убить?
Попробуй»! – я выхватил свой револьвер,
Иль пистолет,- уже не помню,
Прицелился, убил врага.
«Елизавета, ты цела»?
Она ответила, что да. Я не уверен был.
«Вон ящики. Ты спрячься там».
Внезапно тут же налетела
Волна казачья, меня схватила…
Я видел свет…
Да увели в казацкий лагерь.
И принялись пытать нещадно.
Да только я молчал. Тогда
На доски положили, и стали бить.
Вот это боль в спине…
Ведь крылья там! Я гневно обернулся.
И испугался тот казак.
Бить перестал.
Внезапно вышел пожилой казак
И молвил: «Юношу не бейте!
Я слышал – заключенный он.
Недавно прибыл. Говорили.
Лучше отпустите. Хоть в поле, -
Пусть живет на свете».
«А если он и правда заключенный,
То сдохнет пусть собачьей смертью»! –
И тот, кто бил, взял ружье у кого – то…
Ударил в голову прикладом.
Минут через пятнадцать я очнулся.
И скоро на чердаке бежал от казаков.
Их было много. Очень много.
С окна я прыгнул на лошадь смело,
И заорал:
«Пошел вперед»!

                13

Я мчался через лес, едва переводя дыханье.
«Ну и денек»! – крутилась одна мысль.
Меня тошнило от нехватки кислорода.
Я был готов упасть с коня.
Хотелось есть и пить. Ну ничего, терпимо.
Тут могут быть враги. Но пока тихо, никого.
И тут мой конь споткнулся о корягу,
Заржал, раздались свист и крики,
И я свалился под ноги казаков,
Которые внезапно вышли на дорогу.
Засада.

«А это еще кто»? – так Пугачев спросил.
Он посмотрел на меня бегло
И обернулся к казакам.
«Это юнец – тот заключенный,
Что с кем – то дрался, да сбежал
С острога. В лесу поймали».
«Как звать тебя, отрок»? – спросил
Беглый казак.
«А! Я Михаил»! – ответил я.
«Целуй мне руку, - будешь жив». –
Он протянул мне руку.
С презрением на нее глянув,
Я процедил: «Ты поцелуя не получишь!
Не Петр Третий ты!
А донской беглый казак,
Вор, самозванец, мошенник
И обманщик»!
Махнул тут Пугачев белым платком:
«Щенка сего повесить сразу
В ближайшем селе или деревне»!
Меня поволокли куда – то казаки.
Опять…

Меня к «Кремлю» приволокли.
Я даже говорить не мог – устал.
И к виселице тихо подошел.
Поднялся на помост,
И вдруг, - крик:
«Нет»!!! – Это была Елизавета.
Я глянул на нее, рукой махнул,
Послал воздушный поцелуй…
И сунул голову в петлю.
Раздался тут казачий крик счастливый.
И женский – той девушки несчастной.

                14

Недолго я висел так. Ко мне потом
Шагнул казак, - проверить, точно ль помер,
И получил мгновенно по зубам.
Я рубанул петлю ножом, и прыгнул на помост
С веревкою на шее. Где был синяк.
Все в страхе разбежались, крестясь конечно.
Елизавета бросилась ко мне, со своими
Мокрыми глазами, и мы обнялись.
Одни стояли. Лиза рыдала. Говор
Продолжался изумленный.
Что чудо, блин… как же наивны!
Лиза рыдала, уткнувшись личиком
В мою рубашку. «Не плачь, я жив.
Меня убить нельзя».
И губы наши тут слились
В последний раз.
Второй роман, но третья Крими
Тоже покинула меня.
Еще одно простое исполненье
Давней мечты. А как все начиналось…
Боялась, а потом любила.
Бывает так.
В доме – в «Кремле» -
Родители той Лизы
Жениться предлагали на ней мне.
А проще – обвенчаться.
На той, кою я полюбил.
Я отказался. Нельзя венчаться.
Но Лиза согласилась.
Я только головой качал, заплакал.
А после долго в карманах рылся,
И наконец, достал свой
Маленький портрет.
Картину маленькую в рамке,
Минатюру. «Бери, Елизавета.
Пообещай мне только,
Что если выйдешь замуж,
То только за того, кто будет
Очень на меня похож.
Пообещай, прошу».
Она заплакала опять. Потом сказала:
«Я обещаю. Выйду замуж.
Прощай, любимый мой»…
«Прощайте, люди добрые.
Прощай, Елизавета. Я тебя люблю,
И я тебя не позабуду».

                15

И через полчаса я ехал по степи.
С разбитым сердцем и тоской.
Буран поднялся и бушевал всю ночь.
И ехать стало невозможно.
Но ради той Елизаветы к утру я
«Дополз» до Петербурга, да ехал
К Зимнему Дворцу. Дополз
При помощи перемещенья.
Я полуэльф, не человек.
Потом пришел к Екатерине,
И вспыхнул сразу, как ее увидел.
Мы разговаривали долго,
Я рассказал про ту поездку,
И умолчал про Лизу. Мало ли.
В итоге через года два
Войска Императрицы
Разбили того Пугачева,
А еще через год он был казнен
В Москве,- был обезглавлен в январе,
Десятого числа тысяча семьсот
Семьдесят пятого года
На площади Болотной…

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

(4. 07. 2000 Г.)
30. 01. 2001 Г.
2. 08. 2001 Г.


                МИЛИК  В  РОССИИ
                (ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА)
                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
                23. 06. 2000 Г.
                2. 08. 2001 Г.

Прошло сто лет.
Прошло сто лет с того момента,
Как мы в России появились
В том доме брошенном…
Вначале в Москве я был,
Вот так вот очутился, гулял, страдал.
А после воевать ушел,
Как полагается. А почему?
Москва была мне не мила.
Она вся древняя была,
Там правил поначалу Петр Первый.
Нам всем он дал там дом.
В деревне.
А потом правили Россией
Екатерины, Елизаветы, Анны,
Три Петра.
Потом я с Пугачевым воевал,
И как назло влюбился там.
Как в ту же Екатерину – Софью.
Что дальше? И золотая середина
Ответит на этот вопрос.
(1800 – 1881г. г)

                1

Идет начало девятнадцатого века.
Вот наступил нулевой год.
Мертвы Суворов, Павел Первый…
ВСЕ мертвы. ВСЕ умерли. Три поколенья
Прошлого века за сто лет.
Остались мы. И все. Об этом
Не жалею. Но кончилось
Прекрасное то время:
Кончился век. Век всех переворотов,
Войн и побоищ, и разрух…
Прошло сто лет. И я совсем не постарел.
Конечно, этому я рад. И жить охота.
Не надоело. И каждый день хожу
По Невскому проспекту.
Я по нему ходил и раньше…
Улица широкая и тишина…
Ведь утро раннее. Часов так шесть.
Не ходят петербуржцы,
Кареты не летят, и не открыты лавки
С калачами, булками и остальным.
Никого нет.
Как же домой хотел… Невыносимо это!!!
Ведь дома лучше!
Но раньше срока из России и из Мира
Людей и предрассудков хода нет!
И остается только ждать.

Я, мрачный, разозленный, ушел в лес.
Чтоб успокоиться от мыслей.
Не стал мечтать. Я лег во влажную траву,
И вспоминал, что со мной было.
Припомнил я друзей, императриц…
Их не забуду никогда.
И буду так всегда их помнить.
Суворов, Румянцев, Петр, Екатерина…
Елизавета и другие…
МЕРТВЫ ВСЕ… будто не рождались.
Мне хорошо избавиться от мыслей. А они,
Как бабочки, над головой вьются,
А слезы катятся и катятся
В траву со щек.
Мечтал я о свободе. Но нет ее
В России мне!!! Свобода – только дома!

                2
Весь день ходил по Петербургу.
Пошел и к Зимнему Дворцу.
А мимо пронеслась карета.
Россией в это время Александр правил.
Первый. Он был начитан,
Образован и воспитан.
О нас он слышал, и давно.
И как – то слуги Александру разболтали,
Что я любил саму Екатерину!
И это все сразило наповал.
Ведь захотел мне царь руку пожать,
Благодарить. Мне скуку сдуло,
Словно ветром, и я гуляю по проспекту.

Когда вернулся, - поразился:
Царь был у нас! Звенели ложки в комнате тогда, -
Все пили чай из блюдец и из чашек.
Лишь дверь толкнул я, - так Митиней
Рукой махнул мне, завлекая:
«Ты заходи, Милик! Все тебя ждем»!
Вот Александр обернулся, поклонился.
Руки пожали мы тепло.
Пошел рассказ про Фредерику Софью.
И очень тот царь удивился.
Спросил меня о личной жизни.
Рассказал ему я правду:
О сыне, о жене, и как те умерли трагично.
Нам всем приятен был визит сей.

                3

Нас видел всех тот Император.
И был доволен, горд и рад.
Все рассказал жене, Императрице,
А та сияла, хлопала в ладоши.
«Ты правда видел полуэльфов?
Они какие»? – «Да, видел их.
Они понравились мне очень. И все
Приятны, деликатны, аккуратны,
И главное, - добры. Скромны.
Их можно видеть очень редко,
Но лишь сейчас, и в наше время.
Потом их не увидим никогда.
И то нас на тот час исчезновенья
Уже не будет. Они давно здесь».
Мы выходили редко, и тогда,
Когда народу было мало.
Очень любил я Петербург.
Его я в жизни не забуду.
И не забыл до сей поры.
Мне нравились Зимний Дворец,
Мостик Любви, Невский Проспект,
И петербургские балы.
Это мне скрашивало жизнь:
Ведь жить в мире людей
Сто десять лет еще…
Домой по – прежнему хотелось.
Надоедало просто все.
Но Дверь во Времени и Переход
В Миры другие вовсе исчез!
Часы, которые сюда нас занесли,
Негодны стали. Один из полуэльфов, -
Силий, - берег их до сих пор.
Без них домой вернуться мы не сможем.
Никак. Мечтал о доме днем и ночью,
Мечтал вернуться!
Нескоро сбудется мечта…
Через сто десять лет.
На память, может, чего – нибудь сложу.

Балы времен тех лет – то просто чудо!
Вальс, ленты, песни, танцы, да пиры…
Все герцоги, князья, и графы.
Да девушки с блестящими глазами.
И женщины с печатью жизни
На челе. И умный взгляд.

                4

Жара сводит с ума. Окна открыты.
Но это не спасает от нее.
Зала сверкает и горит.
Шуршанье дамских платьев
Да звон шпор неких офицеров…
Стоят все, ждут царя. А вот и он.
Зашел и Александр Первый.
Вместе с женой Елизаветой.
Сели на трон, и бал открыт.
Объявлен вальс. Я тоже там.
С родней, и с верными друзьями.
Вот начали все быстро танцевать.
А мне банально не хватило пары.
И я, один, стоял в сторонке у стены.

Я стоял у стены. Я смотрел
На громадную люстру, висящую
Над потолком, и на мои глаза
Вдруг навернулись слезы.
Не из – за дамы, - я Крими вспомнил.
Как танцевал с ней, почти также,
Как и здесь. И как похожи платья…
Лишь крыльев нет да усиков на голове…
Слишком там все похоже было, -
У офицеров форма слишком схожа
С той, что из Силирии…
Моя любовь… Моя краса… Ах, Крими…
И снова в сердце к ней любовь.
И слышал я восторженные крики,
Да возгласы сейчас, и снова звон шпор
На сапогах…
Хоть было весело, но на моих губах
Улыбки не гуляло вовсе.
Мое лицо было спокойным,
И грустным. Я не сердился
По той причине меньшинства.
Думал о Крими. И вспоминал,
Как мы женились,
Как она мне сына родила,
Как прожили те годы в счастье…
Мой Фердинанд погиб на Ядерной Войне.
Пятнадцать лет радости и мира, -
Все те года, когда я был женат,
Когда я жил с супругой, с сыном…

Заметил уединенье Александр
И подошел ко мне. Я обернулся.
И начался банальный разговор…
«Милик, ты что?! Ты сам не свой!
Танцуй, как все… ты как лучина
Тлеешь. Вот вальс, или другое»… -
Так начал он.
«Благодарю, но я»… - ответил я.
Да только царь не дал закончить:
«Что ты такое говоришь, Милик?!
Пойдем»!
И голову я опустил стыдливо.
«Нет пары у меня, не страшно.
Я вспоминаю свою жизнь.
Как было в моем замке далеко…
Почти все также… как знакомо…
Понаблюдаю лучше я
За всеми вами, извините»…
«Тебе что, Милик, не хватило дамы,
Говоришь»? – «Да, не хватило». –
Сказал я.
«Тогда танцуй с императрицей».
Не ожидал такого жеста!
«Она супруга Ваша! Не могу»…
«Не возникаю я, но коль не хочешь»…
Так Александр мне ответил.
Вот так стоят два самодержца:
Из двух Миров.
Два Императора держав.
Один бессмертный полуэльф
С династии Минея да и Силия произошел,
А этот, - человек. Простой Романов.
«Я б с удовольствием, я бы потанцевал
И свои танцы, - даже со своими,
С той Клэей, например, -
Родною тетей, но не поймет никто…
Но что поделаешь»…
«Ну хорошо… - так царь вздыхает. –
Но… у тебя прекрасный голос!
Ты можешь спеть при всех,
И каждый! Приятно станет людям слышать».
Тогда я согласился. Но танцевать
Не захотел, хотя любил все танцы.
А вальс особенно.

Настала очередь моя. Я пел и пел.
Стояла тишина. А после все стали
Хлопать в ладоши. Все поклонились.
А одна дама даже в тот день
Преподнесла букет цветов.
И руку ей пришлось поцеловать.
Еще раз поклонилась, покраснела,
И отошла. Пустяк, а все равно приятно.
Опять те танцы продолжались.
На этот раз потанцевал, и счастлив был.
И все кружился и кружился по паркету.
А рядом остальные кавалеры,
Или как их зовут там… я не помнил.
Весело стало.


                5

Под утро я пошел домой. Один.
Другой дорогой. Пел. Адреналин
Ударил в кровь. Над дальним лесом
Туман стелился. До дома от Дворца
Короткая дорога. Недалеко.
Домик Петра белел в лучах
Рассвета. И в зелени тонул.
Часов уж пять или четыре бьет…
Уж очень рано я ушел.
Кончилась ночь на том балу.
Но так прекрасна она стала!
И нулевой год нового века
Стал переломным для меня.
Лето прекрасно! Нежная зелень,
Цветов аромат, Нева и остальное…
И тишина… Ведь ночь та Белая…
Белая Ночь… Чудо природы.
Когда нет Солнца, но светло.
Когда все тени исчезают.
Я шел домой. Свежо. Но воздух сей
Прохладен. Я обо всем забыл.
Свобода! И не пошел домой, -
Ушел на луг, и прогулял так до полудня.
Шелест листвы мне навевал прохладу
В том климате морском.
Дул ветер. И мягкая трава
Все расстилалась под ногами.
Росли ромашки, васильки…
Цветы России, - ах, цветы России,
Легко и хорошо, когда вас вижу!
А может быть, нашего друга,
Того, кто прибыл в наш полк
Последним, -
Василька, - того блондина – полуэльфа, -
Назвали так лишь из – за глаз больших?
И длинные волосы он вяжет
Черным бантом, - на манер русский.
И этот тихий, скромный полуэльф
Понравился мне очень даже.
Красив, и деликатен, аккуратен,
Как и мы все.
Каким же образом тот парень
В Дверь Времени попал в тот день, -
Не знал ни я, ни остальные.
Вот только помнил: в разгар войны
Мы встретились с ним  резко.
Турецкая война гремела.
Когда горел их флот поганый.
А после боя Василек
Благодарил нас очень долго,
Любезностей наговорил.
А где он был, где жил до нас,
До встречи той? В Рязани!
От Петербурга парень тот
Пришел в восторг.
Наивен был, не скрою…
Ведь самый младший он у нас…
Город ему мы показали.
И с нами Василек стал жить.
А мы ему и помогали,
Предупреждали о плохом,
И правило наше железно:
Не выдавать себя кому попало.
Недолго длилось наше счастье:
Вскоре напал Наполеон.
Да. Бонапарт. Француз из семьи бедной.
Измотаны мы были все в боях,
На тех полях, залитых кровью…
Пока они гремели под Смоленском.
Мы чуть там было не погибли!
И чуть было не умер Василек.
Я за родню, друзей боялся:
Коль срубят голову – конец…
Но обошлось все.
А Василька я отнес в лагерь.
Сквозь дым и кровь.
Жара нас всех с ума сводила.
Но шел я, следя за жизнью друга.
И выжил он, весь истекая кровью…
Бой день гремел под городом Смоленском,
А к вечеру девятка наша собралась.
Кого – то все равно недоставало:
Осмий опять исчез! Он не вернулся с боя.
Его арестовал Наполеон.
За что – вопрос.
Мы этого не знали, и решили поначалу –
Погиб он.
На самом деле вот что было.

                6

Во время боя, - в двенадцатом году, -
Наполеон, французский император,
Героя подцепил на драке
И расстрелять велел тотчас.
Но Осмий не погиб, и кинули его в темницу
В крепость. Лишь через шесть лет
Он сбежал. Он встретил по пути вампира
И подружился с ним. Откуда тот явился, -
Непонятно. Мог заграничным быть.
Они ходили куда желали, -
И на банкеты, на балы, еще куда – то.
Купили дом аж. По девушке у каждого
Вдруг появилось. И только году в двадцать пятом
Осмий письмо родному сыну написал.
Просил прийти и выручить быстрее.
И Митиней испробовал, что можно, - из вариантов,
Кои не подошли.
И вдруг у сына Дверь во Времени просил.
Тот дал ее. Открыл часы те, сказав печально
В шутку:
«Перенесите к Осмию меня»! – и в свет
На зеркале шагнул. Исчез и удивился.
Отца он встретил. И оба убежали наконец.
Кто – то внезапно из них опять открыл
Ту Дверь – и на дворе опять война,
Но Крымская. Лишь через двадцать лет
Отец и сын вернулись к нам.
В годах семидесятых…
Аж в семьдесят втором.
И оживил успех всех нас, с той Дверью.
А вдруг домой вернуться можно?
Но больше та не открывалась.

… Шел год двенадцатый, век девятнадцатый…
Идет война. И в этот час я не был дома.
А под Москвой со всеми.
Москва пылала… Был или октябрь,
Или ноябрь. Шел снег на фоне
Той умирающей, пылающей столицы.
Но даже в этой обстановке
Я смог на время в прошлое вернуться
И окунуться в воспоминанья с головой.
В воспоминанья, кои случились
В начале века под цифрой восемнадцать…

(7. 07. 2000 г. –
3. 08. 2001 г.)

                6

Я поскакал в ту самую деревню,
В коей сам жил когда – то, - лет сто назад.
Туда, где я гулял по лесу,
Гулял, мечтал… она почти не изменилась.
Не пострадала от войны.
И дом, подаренный царем тогда,
Еще стоял!!! В нем обжилась
Какая – то семья.
Я подошел к нему, коня оставив у двора,
Запел… а на глазах блеснули слезы.
И вспомнил песни, - все, какие знал.
И пел я точно так же, как век назад.

И вдруг ко мне мальчишка подбежал.
Спросил, что делаю я здесь.
Ответил я, что ничего. И он опять:
Впервые я ли здесь. Ответил «да»,
И платок выжал.
И тут он начал говорить другое…
«У нас лет сто назад был здесь
Один певец. Бабки сказали и их мамы.
Он пел почти как Вы, солдат.
Также красиво и прекрасно.
Ему царь Петр денег дал –
Рублей аж пятьдесят!
За песню… это был отрок молодой.
Примерно лет под тридцать пять ему
На вид, а то и меньше.
Милик имя его.
Конечно, он давным – давно уж умер.
Ведь столько не живут на свете.
У него зеленые глаза,
Как изумруды и трава,
И волосы, - как у девицы,
Иссиня – черные, дивен тот цвет.
И белый лик. Белее снега.
Все как у Вас. Поете так же.
Как и он. Его потомок Вы?
Его ни с кем не перепутать»!
Я озадачен был с такого.
Ох, помнят до сих пор меня!
Я промолчал немного и ответил:
«Да. Это мой дед. Я его внук.
Приехал его вспомнить.
Не знаю, где он похоронен.
Отца уж нет – скончался»…
« А Вы похожи на того Милика!
Его фамилия имелась Стюарт»! –
Бойко сказал мальчишка мне.
«За мои песни все тут помнят»… -
Так мне подумалось.
Потом спросил у мальчугана:
«Послушай, мальчик, остались ли
В деревне люди здесь, со времени
Милика? Когда тут дедушка мой жил»? –
Спросил всего – лишь в шутку.
Но ответ добил:
«Да, они живут, но очень мало».
Похолодел я до корней волос с такого:
«Я умоляю, - меня к ним отведи!
Прошу! Дам десять я серебряных монет»!
«Не лжете Вы мне»? – «Нет».
Я дал мальчишке десять тех монет.
Тот взял меня за руку, и повел
Аж вглубь деревни, к избе одной.
Довольно старой.
Сердце мое бешено билось.
Сколько же лет прошло с тех пор,
Как стал я жить в деревне под Москвой!!!
Лет сто двенадцать, и не меньше!
А в тысяча семьсотом том году
Сердились на меня за то,
Что я крестьянам спать не давал
Ночами! Обычно бабам…

                7

Остановился мальчик у избы,
Довольно ветхой, и сердце мое
Сильнее прежнего забилось…
Кого я встречу? Непонятно.
В избушке дым с печи стоял.
Открыл я дверь,
Прокашлялся сначала,
Когда вошел. Тут печь черна,
Как уголь… сажей измазан пол.
Старческий запах…
Закопчена печь старая, которой
Побольше сотни лет уже.
И вдруг услышал хриплый голос,
И подошел к черной печи…

Да насмерть чуть не испугался:
На ней сидела мумия – старуха,
Вся ссохшаяся, как лист осенний…
ЖИВАЯ!!! Зубов уж не было давно
В помине, а вместо глаз, -
Две щели узкие. Как яблоко в печи,
Или под дымом, лицо засохло,
Сморщившись до кости…
Когда старуха голову к мальчишке
Повернула, - ладонь я с уст убрал.
Это они. Те люди. Что видели меня.
Я круглыми глазами
Глядел на женщину, которая осталась.
А может, есть еще там люди
С тех годов?
«Кто Вы такой»? – старуха прохрипела.
И я задал один вопрос:
«Вы видели Милика здесь?
Отрока, который жил тут
Лет сто назад? Он по утрам пел»…
Старуха на меня взглянула, тянула шею,
И руку подняла:
«Милик… Ах, да… Я видела его.
Сейчас стоите Вы, как он, передо мной,
Как будто с лет тех! Не отличить!
Лишь платье разное у вас обоих.
Как будто он сейчас сюда пришел,
И заново вдруг запоет…
Как в утро то… Двойник Ваш,
Сударь! А я тогда к царю Петру
Ходила, хотела, чтоб тот его казнил.
Но поняла потом, как я ошиблась.
Милик был совершенством, причем
Во всем.
А я жестоко так с ним обошлась!
Ходила я тогда еще крепостной девкой.
Двадцать четыре мне тогда годочка
Всего было. У меня внуков не осталось,
Детей и правнуков. Но есть праправнук.
Коли найдешь его могилу, -
То извинись же за меня.
Пока жива я… И больше я о том Милике
Не знаю ничего»… -
Старуха замолчала тут же.
«Уже Вы извинились перед ним! Его
Внук я»! – я улыбнулся. Но колотило…
И ноги аж тряслись от напряженья.
«Вы так похожи»… -
Старушка вновь так прохрипела,
А я тепло с ней попрощался,
Заплакав от избытка чувств.
Я со слезами на очевидицу смотрел,
И пожелал ей радости, удачи.
Сто лет для нас – всего лишь миг.
А для людей – целая вечность.
Мы умираем все внезапно, -
Или сердечный приступ, или старость.
Но не та старость, коя косит людей.
Мы вечно молоды.
Просто приходит час,
И мы перестаем дышать,
Покинув мир свой навсегда.
Мир полуэльфов…
Я никогда еще не видел
Таких вот старожилов в людском мире.
И вот, я в шоке. И в глубоком.
Что станет с ней потом? Не знаю.
Умрет спокойно на печи,
И будет заколочена в гроб свой,
Да похоронена как тут хоронят.
И стало страшно… жить вот так
И ждать, когда умрешь.
Я вышел, потом сел на свою лошадь,
Самостоятельно найдя ее у того дома,
Где привязал…
Косились люди странно на меня.
Наверное, их прадеды и прапра
Рассказывали там много обо мне.
О том таинственном певце.
И ускакал оттуда я тогда.
Не мог сказать старушке правду,
Что я и есть Милик – тот самый!
Что это Я, ИМЕННО Я
Тут пел сто лет назад с лихвой!
Назвался внуком. Я наврал.
И было стыдно. Что делать…
Совсем не постарел! И хорошо.
Вспомнил тот август нулевого года.
Вспомнил катанья на коне в лес,
И то, как бегал на свиданья…
Все в памяти преобразилось.
Деревня же осталась прежней.
Будто и года не прошло.
Все та же жизнь. Сменились поколенья.
Те же дворы и избы…
Больше не мог задерживаться там.
Я поскакал в Москву по той дороге,
Где было войско русских…

                8

Тот город, который ненавидел я, -
Пылал, в огне сгорая.
И в пепел, головешки превращаясь.
Москва горела… сожгли ее свои.
Дворянство.
Враги ее не получили.
Но обалдели от решенья.
Вот так избавить от столицы.
От голода французы потом мерли,
Да мерзли, как собаки во дворе,
Друг – друга в лесу и снегах жрали.
Не выдержали климата России.
Остатки убежали из страны.
И то с трудом. И в страхе лютом.
А русские маршировали
На параде. Победив.
Так кончилась великая война
Нового Времени в этой стране.
О ней потом забыли частью –
Другая будет, пострашнее.
Но без меня.

Потом я из нечаянности нарвался
На очередную неприятность.
У Александра было свое поместье
И им помещик заправлял.
Он любопытный был, как баба,
Хотел все знать, да и о каждом.
Прослышал он – живу я у дворца,
Да, у того Зимнего.
Решил со мной он завести знакомство.
Я не хотел и отпирался, но пришлось.
Что за страна… ведь этим гадам
Позволено все городить.
Что как хотят, так и должно быть.
Но не по мне такое поведенье.
Помещик знал, кто я такой.
Но имени не знал.
Назначил мне время и встречу
Через крестьянина – слугу.
Как и крестьянин тот мне передал:
Знакомиться желает барин.
На Невском захотел поговорить.
И с неохотой я пошел,
Весь в раздраженьи,
Скрепя сердце.
                10

Одет помещик был в черный фрак,
Старик уж он. Ну ладно уж.
Переживу его причуды.
Я поклонился. А мужчина
Пожал мне руку, начал разговор.
С банальностей, которые порядком надоели.
«Не правда ли, прекрасная погода»? –
Спросил он весело.
Я сделал вид, - ему поверил,
Ответил: «Да, конечно».
«Имеете ли вы свое поместье,
И душ, и псов с конями,
Где можно даже свой театр
Сделать? Где девок за провинность
Кнутом секут, и те рожают
Детей на псарнях»? –
Спросил меня он, надеясь, -
Я тоже из его рядов. Но нет.
«Нет у меня поместья своего,
Не нужно мне сие мещанство».
Мужчина глянул на мою руку,
Кольцо мое увидел с камнем.
«Да неужели это Ваше?
Я никогда таких не видел».
«Мое, да», - я начал сердиться.
И тут дошло до него, кто я…
Наверное, сказал сам Александр.
Я руку за спину убрал.
«Ваше Высочество, почтение мое
Примите! Ведь Вы же тоже Император? –
Помещик тихо поклонился. –
Как Вас зовут»? – Он глянул в очи.
«Милик», - ответил я.
«О! Наслышан я о Вас! Петр
В тюрьму сажал лет сто назад,
Но Вы бежали. Несмотря на войско.
Обхаживали и Екатерину… Вторую»… -
Он улыбнулся и умолк. Я разозлился,
Снял перчатку, хлестнул нахала
По пухлым щекам.
«Хватит об этом! Как не стыдно?!
Должны умнее быть в своих сединах»!
Решил тот глупый человек,
Что спал я с ней, как фаворит.
«Простить меня прошу, я думал свое.
Нечаянно сказал. – Замолк потом.
Но добавил: - «Я тут живу недалеко.
Поехали ко мне, я покажу свой дом».
«Пошли». – Ответил сухо я. 

                10

И поразило меня то, что я увидел там.
И дом сей был прекрасен, -
Снаружи и внутри. И там был сад,
Где яблони цвели, укрывшись белым.
И от того их аромата кружилась голова.
И тут заметил я: неподалеку, на скамейке
Сидит девица. Может быть, иль внучка,
Или дочь. Она стихи читала.
А чьи – не знал я. В правой руке
Ветку с цветами яблони держала.
Волосы заплетены в прическу
Знатной дамы. Я подошел поближе
И рядом на скамейку сел.

«Простите, я не побеспокоил»? –
Спросил я вежливо ее. А сам глядел
Что рядом происходит.
«Да что Вы, Сударь! Нет, я даже Вас
И не увидела тогда»! – она тут
Звонко рассмеялась. Я отошел,
Чтоб не мешать. Вид открывался
Со скамейки очень приятный
Вдалеке. «Ну посидите»! –
Она просила. Стало тошно.
Я расхотел сидеть. И не слушал
Весь этот женский дурацкий бред.
И к яблоне потом пошел,
И по щекам слезы скатились.
Все так похоже, так знакомо…
Ведь тоже яблони у нас в Силирии растут.
Закрыл глаза, слезы утер,
И дерево погладил по стволу.
Опять тоска по дому стала мучить…
Да что ж такое, почему
Все так мой парк и сад напоминает?!
И в этом виде помещик меня застал.
И удивился.
«Милик, что с Вами? Ненастны Вы,
Как день в грозу! Какая муха
Укусила»? – спросил он.
«Нет, ничего, в порядке я.
Мне так, взгрустнулось»…
Ответил тихо я.
«Милик, пойдемте, попьем в честь встречи
Чай с блинами и икрой. С лимоном,
С мятой чай хороший из самовара».
Я отказался. Не хотелось.
Но звал хозяин дома внутрь,
Откушать угощенье…
И познакомиться с его семьей.
Но я не слышал ничего.
Ведь не люблю настырных я людей.
И я не слышал ничего.
Но было все равно, - пошел…
Идя к помещичьему дому,
Я слезы высушил свои.
И голова опущена была. Вот ностальгия…
И волосы трепали ветры.
Да мой прекрасный черный бантик
Выглядывал из – за волос,
Как полагалось…
Я улыбнулся лишь тогда,
Когда споткнулся о порог.
Конфуз, однако, и абсурд.

                10
Но чай несут крестьяне крепостные.
Им так сказали. У них нет прав.
Никто не может отказать.
Да что там дом?! И девушка в саду?
Помещик? Глупый именинник!
Вывел меня он из себя.
Видать, так принято у них…
Он слишком глуп!
То «Ай», то «Ох», на нервной почве
Нездоров. Семейство было избаловано
Сверх всякой меры. Все можно им.
Глупы они, да и жестоки.
Вы платье надевали на миллионы
Рублей, и хоть бы что, в шелка и бархат,
А русские крестьяне не получают ничего.
Лишь плетки, палки и не только.
Блины дымились с самоваром на столе,
Красиво выглядит сей натюрморт,
Лимоны, апельсины, виноград, икра…
И даже есть варенье… и дамы ждут,
Глазами меня пожирая похотливо.
И началось: «Ах, ах! Жара какая!
Откройте окна! Задыхаюсь»! –
Заверещала одна дама.
Тут девушка – крестьянка выбегает,
Окно открыла, поклонилась и ушла.
Глаза поникшие ее. Никто не знал,
Что дальше сделают с девицей,
Коли гостей позвали в дом.
Наверное, ее предложат мне в постель.
Но нет, нет, я не смею! Позорно это все!
Как мясо, как животное подсунуть…
Лишь бы в утеху.
Но может, до такого и не дойдет.
Но я не человек.
Какой же стыд, позор, помещик!
Какая к чаю страстная любовь!
Проходит час, идет второй, -
Они чаи все пьют и пьют,
Уже закончилась икра,
Уже закончились блины,
И мало все, и глупые все разговоры
Этих дам, которым не мешает
Похудеть. Но нет, такая мода русских:
Раскармливать баб до тучняка,
Чтоб жир весь складками висел.
Тут так: коли худая девка родилась,
То не родит здорового ребенка.
Как глупо… но это не моя страна.
У нас наоборот все. Нет там полных.
Устал я, отпросился на минутку,
И ушел. Никто меня и не хватился.
А потому что всем плевать…
Прекрасным был июньский вечер,
Но он испорчен так жестоко!
Кончай гонять чаи, несчастный капризуля!
Ведь не умеешь ничего по жизни.
А только баб стращать, и мужиков бить
За провинность.
Хотя чай вкусен, травяной…
Ты просто невоспитанный богач!
Да и манеры твои дурны. Позорны.
И не стыдится… и с той поры
Чаи в России разлюбил я.

                12

Потом, на следующий день,
Письмо крестьяне передали:
«Вы извините, Ваша Светлость,
У нас обычай заведен – чаи гонять.
И именины… нельзя иначе,
Живем всегда так. Прошу меня
Простить. Меня супруга доняла –
Хотела поглядеть на Вас.
А я тут ни при чем. Вы приходите,
Дверь открыта».
Меня это письмо взбесило,
И я в огонь швырнул бумагу.
Я рассердился и решил:
Все, ни ногой туда… и не пошел.
Но нет… Раз Император меня знает,
То никак…
И я пошел туда – на бал.
Пришлось смириться.
Та же атмосфера. И выводы не сделаны
Никем. Потанцевали мы немного,
И у камина я стоял, чтоб отдышаться,
Отдохнуть. Подумать о своем.
Но дамы за руки хватали.
И это очень надоело.
Ведь эти дуры от вида мыши
В обморок могут упасть!
Это мне странно. Там нечего бояться.
И снова эта духота, и окна…
С ума сведет этот помещик!
И собираясь уходить, услышал снова:
«Попьемте чая, Ваша Светлость»?
Ну вот, опять… все, это старческий маразм
Людской, что мир переворачивает
Вверх дном. Помешан на чаях,
И снова в блюдцах да и в кружках
Всплывают кольца масла…

                13

Хватит об этом! Любил я очень
Ходить по городу, гулять,
Искать новинки и красоты века.
Ведь каждый век индивидуален.
Менялось все, даже культура.
И даже платье горожан.
На викторианские манеры в большинстве
У знати. Потом восстание случилось.
У декабристов – их после так прозвали.
Зимой случился сей переворот.
Его жестоко подавили,
А пятерых повесили парней.
А остальных – в Сибирь.
Но после этих перетрясок с властью
Настала скука на много лет.
Скучнее не бывает! То избивания солдат,
То новый царь взошел на трон –
И звали его Николай. И снова Первый.
Он был жесток, все бил солдат,
И сделал из страны казарму.
Ну чем не Петр Первый, а?
Тот тоже был хорош в своем репертуаре.
За декабристами потом и жены ехали
В Сибирь. Волконская, и Трубецкая…
Одна скончалась в графской семье…
И уж теперь не выйдешь погулять:
Много воров! Теперь ни на балы,
Ни на другое не хожу,
Хотя зовут на маскарады даже.
А барин тот все чай пьет…

                14

Но если я грустил и хмур был,
То Василек весь цвел, светился…
А что случилось с ним вообще?
Он очумел и обезумел.
Летал он в танцах на балах,
Еще влюбиться умудрился!
С румянцем возвращался с бала.
Глаза горели от любви.
И на вопрос, зачем туда он бродит,
Не отвечал. Потом сказал:
«В Рязани не было такого.
А этот век в балах. Я очень рад,
Люблю их очень. Это же танцы
До утра»! – Он это говорил,
Как пьяный. Наш Василек не понимал:
Не надо связываться с кем – то.
Ведь это смертный человек.
Состарится, умрет, а дальше?
А дальше ничего не будет.
Лишь слезы да отчаянье…
И было видно все равно: влюблен.
И Василек влюбился пылко.
Любовь его и тут догнала, глупо…
Но чтобы так…
Невестой Василька была княжна.
Татьяна. Да, Василек нравился ей,
Она ему письма писала,
Жаркие, длинные. А тот счастливый был.
Мы все качали головами. Глупец!
Читал тот юноша ее письмо,
Вздыхал и млел. Нам тошно стало.
Сколько можно?! «Любовный век» -
Вздыхал наш Василечек.
Его ломало… мучился, бедняга…
Непереносимо чувство стало.
Ничем ему не помогли.
Не слышит нас… не понимает.
Она умрет когда – нибудь,
Красу утратив юности своей.
Да и конечно, свадьбы и не будет.
Никогда. Нельзя. Да и детей не даст
Княжне той. Ведь это просто невозможно!
Фактически мы разные созданья,
Физиология иная. Несовместимая вообще.
Не спал ночами этот парень.
И удивленье наше нарастало.
Как не стал пить, - большой вопрос.
Растаял он, как масло под огнем.
Потом придет жестокая реальность.
Когда уйдет этот дурман.
Боялись мы – глупец уйдет к той Тане.
И не видать нам юношу тогда.
Детей не будет, что и говорилось.
Оно ей надо? Нет, конечно!
Я дружбу рушить не хотел,
И относился к бедному юнцу
Довольно – таки хорошо.
А он любил… вбив в голову фигню.
Татьяна тоже взаимно любила парня.
Но лишь за внешность!!! Не более.
Даже не знала, что он полуэльф.
И по садам они гуляли, и целовались
Много раз. Однажды он ее домой привел.
Представил нам ту Таню. И тут сразу,
Как поняла она, кого видала,
С кем гуляла, - исчезла без вести девица.
И испугалась. Все поняла.
И нет ее. Мы все обрадовались сразу,
Да вида и не показали.
Он ждал, страдал, потом и плакал,
И клял ту встречу…
На этом кончился роман.

                15

Не знал наш Василек потом,
Куда приткнуться у нас в доме.
Сердце разбили, оно болело.
Молчал он, да и стал мрачен.
Сидел порой за столом грустный,
И брови сдвинув, ненавидя…
Смотрел в окно, и не общался с нами.
Есть перестал и похудел.
Заперся в комнате бедняга,
Дотанцевался так сказать.
Письма Татьяны доставал,
Все перечитывал их много раз.
Грустил, и млел, страдал, но понимал:
Там ВСЕ… Нет больше той страсти
Пагубной. Потом читал все классику
Наш полуэльф. Руссо, Гюго, Шекспира,
Да успокоился немного. Пришел в себя.
И наконец, измученный, бледный, худой
Донельзя, усталый и с кругами под глазами,
Он появился в зале – в той столовой,
Где мы сидели и обедали обычно.
Красны глаза от слез. Он понимал
Горькую правду. Сказал, что будет
Кушать все, лишь бы забыть ту боль.
«Я виноват. Влюблен, влюблен,
Влюблен, как сорванец. Но разлюбила
Меня Таня. Она смертна, как и Россия.
А мы живем всегда. Я жив и молод.
Хотя и на картечь ходил.
Да и еще гусаров много,
Найдет себе кого – нибудь,
Коль разрешат. Как ты, Милик,
С Екатериной флиртовал?
Поймешь меня прекрасно, сразу.
И умерла она, состарившись так быстро…
Скатившись в весь разврат и пошлость…
И фаворитов было у нее… и дети, кроме
Наследного сынка… Ты вспомни.
И табак нюхать любила,
Да комната была ее вся в гадостях ужасных…
Ведь у людей все так заведено.
Ты целовал ее, когда юна была Императрица.
Ведь правда»? – вдруг выдал он.
Привстал со стула я: отпала челюсть.
Откуда он обо всем знает?!
И все в один голос взгласили:
«Чего»?! – ведь я сие держал в тайне
Великой. «Да, это было, Василек.
Любил ее я. Но не трогал.
Нет надобности на перины бросить
И иметь. Другие мы, и это знаешь.
Откуда ты узнал, как было это»?!
«Однажды за тобой на бал зашел,
А ты с Императрицей в сад ушел,
И я прокрался незаметно,
Чтоб поглядеть, - зачем…
Вдруг просто погулять?
А нет… узрел другое. Вы целовались.
Видел я».
Так он ответил тихо.
Протер глаза ладонью.
«Вот также и с тобой бы было,
Коли остался бы с той дамой.
Состарится, умрет, - оно нам надо?
Потом еще и обвинит в чем – либо,
Я промолчу… Да и народ начнет
Болтать и гадости, и остальное». –
Ответил я спокойно. И налил чая
Васильку. Родня глаза таращила
Вовсю. Не знали они сего факта
Обо мне.
«Ну ты даешь, Милик! И ты молчал?!
Нет, чтобы сразу сообщить! Вот ты»… -
Сказал мне кто – то. Вроде Миней.
Или же Силий. А Клэя потеряла
Речи дар. Воительница наша,
Дочь Митинея.
«Роман тянулся очень долго». –
Ответил я.
«И ты при этом умудрился
Орловых обскакать, в том числе
Гришку. Который ей зачал ребенка,
Как нам известно… А он – то как
Отреагировал на все»?
Все замолчали в шоке.
«Дурак я, что подсматривал за вами»… -
Так Василек вздохнул. 
«Да перестань ты! Все в порядке».
А то стоял и чай хлестал
От нервов из блюдца.
«Зачем ты заварил так крепко»? –
Спросил он.
«Чтоб ты взбодрился. Уставший ведь.
Зачем ты так сетуешь?
И это да, ведь горяча любовь,
Как солнце… Стрела ее,
А стрелы ой коварны»… -
Вздохнул я.

                16

Опять однажды я нарвался
На чаевника, на барина – помещика…
Пришел в конюшню. Взял коня,
И поскакал, конечно,
С разрешенья. За мной следил
Помещик из окна. Был рядом.
Зачем?! Мне непонятно.
Мой конь галопом несся.
Немного так бежал и скинул
Меня на землю.
Я, головой ударившись о землю,
Сознания лишился. И сразу же
Откуда – то раздался крик:
«Убился он! Ой, поднимите»!
Меня подняли, унесли.
Потом на койку положили.
И я когда очнулся, то привстал.
Увидел женщину – та у окна стояла.
Вот повернула голову ко мне –
И в обморок. Ведь голова моя
Разбита, перевязана была.
Я встал и отошел. Пошла она подальше
От меня… такие мысли пронеслись.
Помещица лежала.
Тут подбежала девушка одна,
Заволокла на кресло госпожу,
Да стала веером махать.
Вот подбежали еще две дамы,
И ну визжать, как свиньи прям!
Хвалясь друг перед другом,
Ума там не было и нет.
«У меня платье! В кружевах!
Из шелка»!- и скачет, и визжит.
«А у меня и рукава все в кружевах,
Сережки! Это так мило»! –
И так же. Я сидел мрачным.
Меня тошнило от таких баб
И визга их. Встал, отвернулся.
А те воды несут. Для пострадавшей.
А пострадавшая уже сопит,
Храпит. Я шагнул в двери,
И ручку повернул.
За дверью слышен крик:
«Где юноша?! Который на коне разбился»?
«А разве его нет»? – «Ушел». –
«Ушел?! С такой – то раной?!
Не выживают от нее»! –
«А может, унесли»? –
«Да кто унес? Те крепостные?
Без нас?! Их на конюшню
Выпороть отправить»!
Я слышал это и ушел. Противно.

«Милик, ты что – то весь в румянце,
Разгорячен, и тут же мрачен.
Потанцевал или резвился»? – Меня
Спросил кто – то из наших.
Я отвернулся и сказал:
«Я на конюшню только что ходил.
Меня видал помещик – чаевар.
Недалеко я на коне катался,
Упал и голову разбил.
А тот помещик в это время
В свой дом меня и заволок.
Когда валялся без сознанья.
Он глуп и вреден, - все как обычно.
А бабы с девками еще глупее там.
Помешаны все на нарядах.
Хоть Александр скажет мне,
Хоть еще кто – то идти туда, -
Шутом и дураком не буду,
Не пойду»! – такой ответ мой был
В тот день.
«Не злись, Милик».
А я ответил песней.

                17

«Вот правильно, Милик!
И не ходи туда вообще.
Тебя этот помещик сведет с ума
И вымотает нервы».
«Я не пойду. Пошли они куда подальше».
Да… Я был весь день рассержен, мрачен.
Я ненавижу идиотов. Бил бы их,
И гильотиной. Не щадя.
Сидел и на закат смотрел.
О доме думал, о державе своей…
Как там Силирия? Не знаю…
День там – год здесь.
Но не работают часы
От Двери меж пространства,
Времени… мы сколько раз
Пытались, - бесполезно.
Игрушка из железа.
Которая ждет своего часа.
А доказательств нет вообще,
Что невиновен Митиней.
И где им взяться здесь,
В Мире другом? Где Боги
Ушли давно и их кляли?
Когда – то я в Египте воевал.
Опять при помощью часов.
Миры тогда пересекались.
Наш и людей.
И я тогда женился на Вальери, -
Заставила сволочь одна.
И не она одна. Там многие старались.
Я не любил царицу ту – тирана.
Она лишь била слуг, казнила их.
Она там сдохла, а я в Силирию
Домой вернулся.
Я помнил Крими и страдал.
Не мог жить без нее. Любимая моя…
Не спал ночами, рыдал в подушку горько.
Живьем сгорела. В печи врага.
Я Крамера убил. Срубил ему башку.
И кончилась война тогда.
Но а сейчас желал я умереть.
Я брал нож и бросал,
Желая вены вскрыть или горло
Перерезать.
Я клялся не общаться с царями больше,
Не любить… но все равно общался
И влюблялся. Не знаю, почему.
Наверное, отчаяние съело душу мою.
Детей нет больше и супруги.
Мой сын, царевич Фердинанд,
Погиб на Ядерной войне.
При мне. Я видел все.
И это было страшно.
Похоронил сына в гробнице.
Как я рыдал тогда…
Мой первенец… Наследник мой…
Один Силирией – державой я правлю,
А сердце ноет и болит.
Порой до слез и мыслей
О собственной кончине.

                18

Внезапно вдруг, году так в двадцать пятом,
Стали Часы работать! И это проблеск
Нас оживил. У нас даже настрой поднялся.
Была надежда домой вернуться.
Она последней умирает: Часы опять
Остановились.
И в том году я много раз ходил
На маскарады и балы.
Но весело мне и не было на них.
Весело было век назад.
Но не вернешь его.
А девятнадцатый век скучный
И капризный. Но только все преобразилось.
Да мода тоже изменилась.
Мужчины ходят в шляпах, фраках,
А я обычно шляпы не носил.
Как и перчаток да часов в кармане.
Ходил с распущенными волосами
По плечам. Или бантом их повязал.
Любил ходить в театр.
Смотрел спектакли.
Меня бесплатно пропускали.
А что касается деревни,
То это просто муть! Черные избы,
Дороги в рытвинах.
Рев, крик и визг свиней.
И пил народ да вырождался.
Все деградируя и озверев.
Лужи и сено. А в Петербурге
Гораздо лучше. Балы все те же
И пиры, банкеты и кареты.
Стою обычно у мостиков
У берегов Невы и гляжу вдаль.
Два сфинкса о Египте напомнили
Историю ту, о которой говорил.
А статуя Петра на гранитной глыбе
У меня слезы выбивала.
Я вспоминал тогда петровские годы.
И Петербург очень любил.
А питерский закат
Мне голову кружил.
Бывало, я видал гусар.
Ходил и в Летний Сад.
И вспоминал…
А лучше было не только у Невы,
Но и в лесу на маленькой опушке.
На мостике стоял и пел я,
Опершись о перила.
Ветер скользил по белой рубашке,
И складывал мне складки.
От этого я счастлив был –
Нет никого, свежо и тихо.
Напала скука, потянуло к дому.
Я не читал книг, писем не писал.
Да и кому?
За что я потерял тебя, любовь?!
Ах, Крими… Люблю тебя я.
Мечтая о смерти с каждым годом.
Не до балов мне и маскарадов.
Но я сходил на новогодний бал
И мне понравилось.
Тридцать седьмой год начал отсчет.
Еще до конца много лет…
Слезы текут все также по щекам…
От горя и отчаянья, утраты.
Зима. Река замерзла. Тишина.
Я хотел в лес. Зимой туда не побежишь.
И вместо этого я посещал музеи.
И так бесшумно проходили годы.
В сороковом году в Москву еду на день.
                19

Как же Москва переменилась!
Но я ее терпеть не мог.
И до сих пор она как раньше,
Древнее не бывает по существу.
А Петербург гораздо лучше,
Как раньше говорил, и повторюсь.
В Москве помещиков, - как сахара
В мешке… Крестьяне голодают, мрут.
Я ехал по Москве,
Которая отстала от всего.
И вспоминал опять, как пел в деревне.
И до сих пор я ненавижу этот город.
Одну Москву нередко восхваляют.
Зачем? Царь в Петербурге.
Зачем ее тогда хвалить?
Она лишь в красном.
Кирпичи. И больше ничего.
Куда ни ткни – одно и то же.
Москва… какой была, такой осталась.
А жители закутались в платки,
Катаются в санях. Москва никак
И никогда не преобразится.
А в Петербург совсем другой.
В Москве одни и те же разговоры,
Дороги и дома. Зачем же я
Туда приехал?! Не пойму!!!
Уехал в тот же день.
Я не могу тот город видеть.

                20

Вернулся я домой. Не разговаривал ни с кем.
Душа болит по – прежнему и плачет.
И вспоминал, как я влюблялся.
Как целовал ее и обнимал.
Снимал кольцо. Опять все это…
Опять вся эта ностальгия, да тоска
По Крими. Безумная любовь
К бывшей графине – то есть к ней, -
Была готова крушить стены.
Метровые. Преграда лишь кирпич.
Так думаю сейчас. и так шли годы.
В слезах, депрессии и горе.
Хотя в саду гуляло много дам, -
Они мне безразличны были.
Я на свиданья не ходил, -
Оно мне надо? Не то, что век назад.
Чудесно было. Но сейчас виднелась
Та печь, где Она горела…
Горела заживо, и превращался
Ее облик в пепел. Мечтал я
Девушку вернуть, обнять, поцеловать,
И никогда не расставаться.
Да только это невозможно.
Смерть забрала ее.
Все сие в прошлое умчалось.
Эти собаки – крамеристы
Сломали жизнь мне. Навеки.
Убили всех, в том числе мать.
Любовь в разбитом сердце не умрет.
Несется время дальше.
И все по – прежнему…
Живет любовь та. Кусаю губы.
И также вспоминал Силирию,
Где я родился. Да вспомнил еще
Те времена, когда отец правил.
Потом трон и ко мне пришел.
Изрядно воевал сначала.
Потом все стихло… вроде бы.
И вот, в России снова бойня.
В пятидесятых началась.
О ней поведаю сейчас.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

(20. 12. 2000 Г.)
3. 08. 2001 Г.

                СЕВАСТОПОЛЬ. ВОЙНА.
                (1856 - 1881 ГОДЫ)

                САМАЯ МАЛЕНЬКАЯ ЧАСТЬ

                1

Шел пятьдесят шестой год.
Шла Крымская война.
И вот захвачен Севастополь.
Кровавый бой кругом, огонь и Смерть.
Когда же с этих выжженных полей
Уйдут войска?!
Мне это в меру и по нраву:
Мечта о Смерти и любви
Терзает плоть и кровь.
Но я не буду плакать кровью.
Нацелены мушкеты – я не ранен.
Рана давно была нанесена
Стрелой любви.
О ней уже я говорил.
Сердце болит.
Я мчался сразу к Смерти
Или к счастью.
Пули свистят, - мне все равно.
Мечтаю умереть. Уже который год.
Любовь остыла, счастья нет.
Лишь слезы и одни страданья.
Ушел на поле битвы я.
Смотрю на трупы и на кровь.
А лучший способ умереть –
Не буду говорить.
Самоубийство я отбросил.
И жизнь была мне не мила.
Я угасал давно, твердел.
И эта боль меня свалила.
Лишь ярость среди этого огня,
Выстрелов, крови…
Это радость.
Ведь не осталось больше развлечений.

                2

Война расстроила ту боль,
Которая меня прожгла насквозь.
Бессонница, страданье…
Уже привык за столько лет.
Идет война. Позор – уйти оттуда.
Лишь застрелиться просто
И без шума. Стрелялись некоторые так!
То молодые офицеры. Стреляются
И умирают. Не узнав жизни.
Это глупо очень, я скажу.
Когда – то я так дрался с графом.
Меня за мертвого сочли.
А девушка неделю аж рыдала.
Все думала – мне вырыли могилу.
Потом пришел я к ней, и кончилось.
Сейчас бои. Истоптанное поле,
Конское ржание и крики.
А я на черном скакуне лечу
И бью врагов. Идет война.
И не отвлечься.
А где же вы, мои товарищи,
Родные?! Вы тут же,
Где – то в поле.
Зачем пришли туда…
И под конец город сожгли.
Горел тот Севастополь двое суток.
Я после дома бросился на койку
И провалился в сон.
И в это время, в эти годы,
Вернулись Митиней и Осмий.
Я их почувствовал и вышел.
И тут к воротам карета подлетает,
Они выходят. Лишился дара речи,
И рухнул в обморок.
«Милик, очнись! Да неужели не узнал»? –
Осмий так за руку потряс.
Очнувшись, я вскричал от шока:
«Где же вы были столько лет?!
И где та Дверь?! Уж шестьдесят годов
Она молчит»!
А Осмий руку запустил в карман,
Достал часы. Они лежали на ладони.
Мы все обнялись, расплакались,
Пошли домой. Устроили небольшой пир.
Но все равно грусть не ушла.
Сжимало горло горе.
Сто семьдесят два года живем здесь.
Точнее, киснем. Люди глупы
И неразумны.
Еще осталось много лет.
И времена помещиков прошли.
Настало что – то новое теперь.
Ведь крепостное право отменили.
Перевелись и графы, и князья.
Да, никого уж не осталось.
Закончились те поколенья,
Мне было грустно. Ушла эпоха.
Была зима. А за вечерним снегом
Нагрянет Будущее.
Каким будет оно – не знаю.
Я вспомнил все. играю дома в карты
И брожу в Летнем Саду. А город
Снова поменялся.
И на Неве нет льда и снега.
Всегда там так, если тепло.
Холод над городом. Сердце погасло.
Нет девушки у меня в паре.
Все изменилось.
А дальше еще лучше…
Я расскажу сейчас, как жизнь
Распорядилась так,
Что мы домой вернулись раньше.
И вот как было это…

КОНЕЦ ДОБАВКИ ВТОРОЙ ЧАСТИ
(31. 01. 2001 Г.)
 4. 08. 2001 Г.

                МИЛИК В РОССИИ
                ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ В РОССИИ
                (1881 – 1912 ГОДЫ)
                (26. 03. 2000 Г.)
                4. 08. 2001 Г.

Я жил в России. В Петербурге.
Все там же, у дворца.
Мне надо было ехать в Египет.
Со всеми. Но был я против.
Египет – черная страна.
Меня там едва не убили,
Как помню. Все та Вальери,
Будь она неладна!
Секла плетьми.
Ее убил я. Самолично.
А моего предка Митинея, -
То бишь деда, - в убийстве ее
Безвинно обвинили.
Судили ни за что.
Я и ищу теперь все доказательства
В России. Билеты есть.
Осталось сесть на поезд,
И пересесть на пароход,
И правду разыскать. И выйти
Из Мира этого, что опротивел.

                1
         ПЕРВЫЙ ПЛАН

Сидел я за столом. И разгромить
Хотел Египет. Я отказался ехать.
Я по столу в тот день ударил,
Крикнул: «Нет уж, спасибо,
Натерпелся»!
Тогда мы очень сильно разругались.
«Не хочешь ехать, - так не едь». –
Таков ответ услышал я.
«Она уж сдохла, нечего бояться,
Тем более переживать».
Мы все оделись, как обычно,
Вышли на улицу из дома.
Остались я, Фитэм и Василек.
Так в карты два часа играли.
А после надоело.
И я решил, взял чемодан,
Пальто одел и дверь закрыл,
Но перед этим попрощался.
Моя родня да и друзья
Стояли на перроне.
Я видел их и спрятался в толпе.
Я видел их, и было тошно.
Никто среди людей и не узнал меня.
Прошло то время, когда мы были
Легендами для всех.
И это слабо сказано еще.
Вот поезд подошел, туда я прыгнул.
Друзья с родней – туда же.
А я ушел подальше – вагон второй…
Стучат колеса. Приятный стук, однако.
Но я в Германию поехал.
Было ужасно жарко всем.
Я сразу снял пальто, пиджак и шляпу.
Открыл окно. В лицо ударил ветер.
«Как хорошо»… - так я подумал.
Хотел ужасно есть. Но нету аппетита.
Графин с водой осушен быстро.
Вот наконец, решил свой чемодан открыть.
Лежала там провизия моя. И бутерброд.
Его я грыз. И наконец – то остановка.
Москва. Я вышел. Порылся в кошельке,
Купил немного яблок.
И до тех пор ходил я по перрону,
Пока гудок не загудел.
Я побежал, залез в вагон,
И снова там пейзажи промелькали.
Москву я провожал глазами.
Леса, леса… Железная дорога.
Наш поезд уходил в туман.
Но зато был свежайший,
Теплый вечер. Пахло грибами.
Мелькнул кустарник средь деревьев.
Все. потом с утра всходило солнце.
Лучи его в глазах, да радость жизни.
Поля, поля… Российские поля.
Тамошняя роса – крестьянская слеза
И пот. Хлеба уже взошли травой
С труда их, - а будет урожай хороший?
А это стало все равно.
Не моя жизнь…
А вечером в вагоне – ресторане
Танцевал.
Откушал ветчины, кружился в вальсе.
Мои глаза светились счастьем.
Играл я также в шахматы и карты.
Там весело. Только все курят.
Заснул счастливым и усталым
Часов так в пять утра.
Шел восемьдесят первый год…

                2
             ТАЙНА ЮНОШИ

Утро было дождливым. О стекла
Стучал дождь. Воздух прекрасен
В ту погоду. Прибрался у себя
Тихонько. Вышел. Хожу по коридору.
Почувствовал Бессмертных, вздрогнул.
Прислушался, услышал голоса.
Встал у какой – то там двери.
Вдруг девушку увидел. Она прошла
Мимо меня. Открыла дверь ту.
Да зашла. Буквально через пять минут оттуда
Вдруг вылетает Митиней.
Бежит куда – то. Та дама – на руках его.
Я не сдержался и зашел. И сразу:
«Чего… Милик?! Ты же остался дома!
Откуда?! Ну здравствуй…
И что же делать нам с тобой?
Нам тебя некуда девать.
Мест нет здесь.
Остаться же хотел в России»…
Я улыбнулся, оперся об косяк:
«А я раздумал. Давно опасность миновала».
«Да псих ты… Вот честно…
Раздумал… Раздумал?!
Я же просил тебя остаться дома»!
На это я быстро ответил:
«Не мальчик я, чтоб мне напоминать!
Фитэм и Василек остались.
И беспокоиться не стоит.
Не натворят делов в России.
Уж разберутся у себя».
Меня спросил дядя – Фульгор:
«А по России скучать будешь»?
«Россия больше мне не дом»! –
Отрезал я. Как все достало…
Миней тут брови сдвинул мрачно,
Ответил:
«Хоть и родной ты сын мне,
Силириец, но зря пришел ты,
Мой Милик. У нас уже все в планах есть.
Как ехать и куда. Но раз явился,
То найди место себе. И не беги.
Бежать не стоит.
И обживись на пару дней тут.
Потом поговорим. Решили?
Иди где тихо».
Я вышел и захлопнул дверь.
Отец послал меня отсюда.
Я лишний. В планы не вписался.
Я был рассержен и обижен.
«Да разве безопасность есть тут,
В этом составе?! Прогнали
Как вора, как гада…
Ты зря пришел, ты зря пришел…
Пошли вы все! Я обойдусь
Без ваших блин нравоучений!
Свобода наша на кону, и тут
Вот так»… - проворчал я.
«Плетет такую чушь, лишь бы
От груза лишнего отмыться»… -
Добавив напоследок.
И вот и Митиней вернулся.
Увидел у окна меня
Рассерженного не по – детски.
Опять начнется – разговоры…
И не хотел общаться я.
Стоял да и в окно смотрел.
Открыл он дверь чрез пять минут:
«Остановись, Милик, не уходи,
Послушай»…
Я обернулся. Началось…
Все как всегда. Это веселье…
А вроде взрослые уже давно.
А я уж Император сверхдержавы.
Я глянул жестко на родню.
На Митинея. Был очень я рассержен
На своих. Тот ухватил меня за руку.
Чтоб успокоить. Разговорились мы
О ситуации своей, и почему я тут.
Мой гнев утих. И пригласил я Митинея
В свой угол посидеть, чая попить.
«Так значит, место у тебя нашлось тут»? –
Спросил меня он удивленно сразу,
Все оглядев.
«Да, есть. И нечего там было
Катить бочку. Я все сказал».
Ушли мы.

                3
        НАЧАЛО ТРАГЕДИИ

Там, где расположился я тихонько,
Было просторно и тепло.
Окно открыто, на столе белая скатерть,
Хлеб лежит. И яблоки на ней…
И у меня пуст кошелек.
И несмотря на это, я рад был, -
Не один теперь. Спокойно стало.
Митиней же был не злобен.
«Как хорошо, что ты пришел». –
Пожал мне руку полуэльф.
«Я тоже очень тебе рад». –
Ответил я. Играли в карты,
В домино. Заняться нечем было тут.
«Вальери уже в живых нет. Давно.
Нашла она себе хлебец на зубы
У нас. Но ты ей не достался,
Митиней! И она сдохла.
Если бы не мы»… - я улыбнулся.
Долго с ней возились мы.
«И не достанусь никогда.
Зачем мне грязь? Чтоб развалилось все»? –
Ответил тот.
«Мертва она, и очень даже.
Больше никто не пострадает».
И тут… шатнул нехилый толчок поезд.
Мы встали резко. Это плохо.
Мы поняли, - грядет плохое.
Я собираться стал.
Предчувствие не обмануло.
Похоже, что – то там сломалось
Или на рельсах, или поезд…
Кто знает, может вылетело что,
И вот сейчас рассыпется вагон.
Один, второй, и далее цепочка.
И стало страшно. Почему?
Вдруг впереди дороги нет,
А мы тут едем и болтаем…
Мы вышли в коридор.
И побежали.
«Да что такое»?
«Что такое? Сейчас состав начнет
Нехило рвать! Сейчас еще толчок
И все, пиши пропало! Или другое
Что – нибудь грядет.
Пошли к своим. Они не знают».
Толчок прошелся по составу тот.
Но знали наши о беде грядущей.
Мы встретились все в коридоре
Поволновав народ.
Который испугался.
«Милик, ты извини меня»… - сказал отец.
«Да ладно все, пустое».
Мы шли по коридору туда,
Где нас не ждали вовсе.
И мы едва не опоздали.
И катастрофа началась.
Внезапно.

                4
     КАТАСТРОФА

Мы кинулись в вагон багажный.
И в отделении багажном
Я крепко запер дверь.
Вдруг стук, довольно громкий, жуткий,
Послышался внизу.
Я заорал: - «Ложись»!
И тут раздался взрыв.
Причем нехилый.
Похоже, уголь там рванул.
Ну или пар. Нам непонятно это было.
И я почувствовал еще толчок,
Причем такой, что я немного
Откатился к двери.
Что же случилось?
Сорвало несколько вагонов.
С багажным отделением,
И еще два. Хреново… очень даже.
Фульгор глянул в окно и ахнул:
«Друзья, смотрите! Конец поездке!
Состав разорван»…
Мы молчали. Потом дошло…
Нас оторвало. Он это подтвердил.
«Да ты с ума сошел»…
«Сам погляди, коли не веришь»!
«И что же делать нам теперь»?
Фульгор окно разбил, и крикнул:
«Пошел я, погляжу». – и на крышу
Полез. Рискуя и упасть.
Потом вернулся.
«Давай отцепим те вагоны,
Что увязались следом, а»?
«Разогнались мы слишком, вот как»! –
Ответил он. И дело тут же принимало
Весьма серъезный оборот.
А там же люди. И они не знают,
Что делать после. Все погибнут.
Ну, кроме нас. Фульгор тут продолжал
Сей разговор вести:
«Вы дайте мне иль лом, иль молоток,
Хоть камень»!
Альтонио, - сын Митинея, брат Фульгора, -
Тут молоток подал. Да тот сломался.
Не выдержал и нескольких ударов.
«Как тряпку дал, вот честно»! –
Сказал мой дядя.
Я тут увидел ящик с чем – то
Интересным. То ли взрывчатка
Местного приема, то ли товар…
Не знаю я. Пришлось подать.
Меня тут похвалили.
«Ты молодец, Милик.
Не знаю я, что теперь будет.
Ложитесь»! – и прыгнул к нам.
Взорвалось… колоссальный взрыв.
Искры летели знатно.
А дальше было вообще жутко, -
Недалеко мост был, и разрушен.
Поезд летел туда, мы следом.
Все… все умрут. Он туда рухнет.
И взорвется.
Да уж, дороги хороши…
«Могло не лучше быть…
Хороши рельсы! Давайте уж
Иль тормозить, иль прыгать! –
Фульгор тут голову поднял.
И понял. – О нет… Нам всем конец
Придет сейчас. Ведь до обрыва километр».
В углу лежала цепь, ее он попросил.
Мы подтащили.
«Скорее»! – но этого успеха не имело.
Рельсы снесло. Они загнулись.
Порвало цепь ту.
«Придется прыгать»!
Мы стали спорить, первый кто.
Но зря. Я прыгнул и свалился в снег.
«Приехали! Отлично»!
Спустя какое – то уж время
Раздался плач вдруг. Оглянулся.
Никто из нас и не заметил,
Что человек был среди нас,
И посторонний. Наверное,
Бежал от взрыва в наш вагон.
Видать, бедняге жить хотелось.
Никто из нас и не увидел,
Что женщина была в вагоне!!!
Среди нас… как оказалась,
Правда же… она лежала
И рыдала, и не могла прийти в себя.
Куда та ехала? Никто не знал.
Состав рухнул с моста и все.
И дальше крики безнадежных.
Погибли все. Потом взрыв грянул.
Никто не выжил. Кончился наш путь.
Может, там мать ее или отец были?
Ну или дети? Или кто?
А может, просто это страх
И безнадежность – куда топать
По шпалам? Далеко…
Мы подошли к той незнакомке,
Которая боялась нас. И плакала.
От холода ее трясло.
«Спасибо вам, что вы спасли меня»! –
Наконец выдала она.
«Не надо. Все спаслись, кто мог.
Состав плохой. Сейчас надо придумать,
Что же делать. Звери кругом,
Будут кусать и жрать». –
Фульгор или Фитэм и либо Силий
Ответили той даме.
«Как вас зовут»? – поинтересовался я,
Рядом присев на корточки,
Чтоб посмотреть, не ранена ли та.
«Екатерина я, иль просто Катя.
Зовите меня так».
Она всплакнула.
«Не бойтесь, все прошло. Мы живы». –
Ответил я.
«Но все погибли… - Катя та плачет. –
У нас ничего нет! Уже зима!
Мы не пойдем пешком! Застряли мы,
Скоро стемнеет». – Истерику тут
Закатила.
«Катя, не надо! Справимся все мы!
Ты перестань»! – Я как отрезал.
И зарево опять зависло над мостом.
Там все горело. Выжили лишь мы.
А как теперь нам жить,
Идти куда? И чем питаться?
Вопрос хороший…

                5
           ДЕВУШКА. ЛЕС

Да, выпала мне участь… Понял я, -
Не надо было в поезд лезть.
Я поступил впрямь как дурак.

Меня грызла тоска.
И с непокрытой головой
По снегу брел. И мою верхнюю одежду
Продувал ветер. И было все равно…
А сердце грызли слезы.
Второго поезда не будет.
Шел снег с дождем.
Промок я чуть не до костей.
И сапоги промочены насквозь.
Грязь, слякоть, снег…
Длинные волосы намокли
И по ветру порой трепались.
Хотелось есть, еда была.
Скоро привал. И вот он.
Мы сели все на мокрый снег.
Достал я из котомки – чемодана
Немного хлеба. Все вокруг собрались.
Но я ответил: «Постойте вы!
У нас ведь спутник новый!
Ему сначала надо поесть дать немного».
Я взял краюху хлеба, встал,
И подошел к Екатерине.
Да руку ей поцеловал, чтоб не боялась.
А Катя улыбнулась слабо, удивилась,
Да и в меня сразу влюбилась.
Я этого сначала не заметил.
Лишь ласково, спокойно посмотрел.
И девушка была красива внешне.
На вид ей где – то двадцать лет.
Одна в такой глуши…
Может, родители погибли?
Мы шли обратно, в сторону тех городов,
Которые проехал поезд.
Ведь путь разрушен впереди.
Темноволосая она,
Длинные волосы из – под шапки виднелись.
Большие серые глаза. и тонкое лицо.
Румянец на щеках играл.
Фигура стройная да тонкая на вид.
И губы алые и тонкие ее.
И я не знал и впредь, что через тридцать лет
Екатерину в жены возьму,
В уста на свадьбе расцелую.
Да подарю ей молодость надолго
Своим присутствием.
Как романтично… я волнуюсь,
Точнее, волновался. Это тогда.
Ну нас же много. Есть и свободные мужчины.
Если ей двадцать – будет пятьдесят.
И молодо все также будет выглядеть
На свадьбе. Выходит, так.
А вдруг я не понравлюсь ей?
Никто из девушек давно не мог
Мне отказать, в Силирии да тут,
Кого встречал. В том смысле что
Не в силах отказать, что сразу
Лезли общаться да строили глаза.
Все – пообщался да и хватит.
Мы же красивее людей обычных.
Екатерина улыбнулась мне.
Слеза в глазах мелькнула.
Напугана еще… и это видно.
Не выдержала она сурового
И неземного взгляда.
«Как вас зовут»? – она меня спросила.
«Милик». – ответил я спокойно,
Жуя хлеб с солью и беконом.
Ни до чего было сейчас.
Мы думали, как ночевать без спичек
И без костра, в снегу.
И завязался диалог.
«Имя прекрасное». – Она сказала.
«А сколько тебе лет, Катюша»?
«Мне двадцать пять».
Вот как оно. Сие понравилось мне очень.
И я подал опять ей хлеба.
«Милик, спасибо».
Достал я яблоко из сумки и ей отдал.
Вторую хлебную краюху отдал
Родне, друзьям. Екатерина удивлялась.
А Осмий хлеба и не взял, вдруг отошел,
На дерево полез.
Стал вглядываться вдаль.
«На Западе я вижу огонек»! –
И сразу слез.
«Скоро стемнеет. Надо идти к огню». –
Сказали мы.
«Переночуем здесь на первое время». –
Кто – то добавил. Но тут раздался вой.
«Лето придет не скоро. Либо идем,
Иль волки нас жрать будут скоро».
Пошли на запад все. Но Катя быстро
Не могла идти. Очень устала.
Пришлось ее на руки взять,
Поцеловать в щеку румяную,
Чтоб успокоить. И так она уснула
Тихо. Уткнувшись головой в мою шинель.
Я шел. И через час мы подошли
На постоялый двор.

                4
           РУССКАЯ ТАЙНА

Стук в дверь. Ее открыл хозяин.
Впустил нас. Да так и ахнул.
«Да вы продрогли до костей!
Вы заходите и погрейтесь!
На улице итак морозно стало.
Уже темнеет… - и он запнулся.
Таращась на нас изумленно. –
Да неужели… неужели это вы,
Те полуэльфы? И если да,
То как в такую глушь попали»?
«А как вы догадались, кто мы»?
«Взгляд… Его не спутаешь ни с чем».
Я положил Катю на лавку.
Рядом сел. Она проснулась.
«Милик, где мы»? – тихо спросила.
«На постоялом мы дворе».
«Как здесь тепло»! – та потянулась.
«Здесь печка, сильно топят». –
Ответил я.
«Ты отнеси меня, Милик, пожалуйста,
Туда, где потеплее. А то простыну».
Я подозвал хозяина, сказал:
«Вы можете мне горницу отвесть?
На восьмерых»?
«Могу, конечно, Сударь».
Я Катю в горницу отнес,
Мокрую одежду снял с себя,
С нее, спать уложил.
И положил сушиться все на печь.
Поправил одеяло, ушел ко всем.
Мы разговаривали там, шутили.
И стало весело сегодня.
Когда я лег в постель,
То вдруг услышал
Печальный голос Крими –
Моей жены, которая погибла.
«Ты выслушай меня, любимый!
Знаю, насколько тебе плохо.
Чтобы страданья прекратились, -
Влюбись! Найди свою вторую
Половину».
Опешил я с таких речей,
И приподнялся на постели.
«Нет, Крими! Не могу!
Люблю тебя я только!
Больше никого и видеть не
Желаю рядом. Ни детей других,
Ни женщин. Общаться да,
Но не любить».
«Ты же уже два раза любил тут.
Девушек младых. Я не обижусь,
Если ты полюбишь еще раз.
Если не будет этого –
То твое сердце разорвется.
И ты умрешь. Здесь. В этом Мире.
Не зря в Египет же все поехали
Сейчас. И чтоб в живых остаться –
Влюбись! И не умрешь тогда.
И не умрешь с разрыва сердца,
Которое случится дней через десять.
Прошу тебя, Милик! Влюбись!
Я не хочу, чтобы ты умер…
Меня давно уж нет. Я умерла.
Я в другом Мире.
Там, куда уходят все,
Покинув тело. Осталось
Десять дней тебе жить здесь,
И ты тогда уж никогда
Не кинешься домой сквозь Дверь»!
Ушам не верил я своим.
«Милее Смерть мне. Сослали не меня
Сюда. А Митинея. Не разлюблю тебя я
Никогда. У нас был сын, который
В той гробнице похоронен.
Я не смогу другую полюбить».
«Можешь. И не умрешь. Живи!
Прошу тебя, любовь моя…
И через тридцать лет ты в Англию
Уедешь, после утонешь в океане.
На дне ты пролежишь лет восемь.
Ни рыбы, ни чудовища не сожрут
Тела. Будешь как статуя лежать
В холодных водах.
Потом тебя оттуда вытащат, и так
Домой вернешься. Другого нет пути.
Когда будешь тонуть,
Холод дойдет до сердца,
И остановится оно. И ты уснешь,
Милик… Прощай»…
Голос затих. Его слышал лишь я.
А меня сон сковал.
Утром проснулся. Сияло солнце
На дворе. Оделись мы, умылись,
Одежду свою с печи сняли
Поели плотно и ушли,
Хозяина благодаря.
Мы снова шли.
Но я проснулся не такой, как раньше.
Исчезла живость прежняя моя.
Да неужели моя Крими
Слово исполнила?
Не понимал я, что со мной.
Я шел уныло по сугробам,
Влюбился? Я не знаю…
Любовь? Да вряд ли.
Люблю я Крими. Мы шли весь день.
А к вечеру вот станция видна.
Часа два мерзли все. И наконец,
Подъехал поезд. И сели мы
В пустой вагон. Уставшие, голодные,
Продрогшие.
Стали вдруг тут происходить
Странные вещи. Какие – не скажу.
И все заснули. А я сидел с Екатериной.
И положила голову она ко мне на грудь,
И, засыпая, слушала, как бьется мое
Сердце, терзаемое непонятно чем,
Которое должно вот просто так
Взять, разорваться дней через десять,
Или меньше уже. Ну через восемь.
Если настанет завтра.

                7
               ЛЮБОВЬ

… Лежал я на земле. Где сухо.
И слабо шевельнул рукой. Глаза
Открыл. Привстал. Увидел город.
Проснулась Катя тоже.
Любовь… любовь пришла сюда!
Зачем меня ты мучить будешь?!
Ну вот, опять… Зачем?!
Я понял, что влюбился в спутницу
Свою. «Крими, прости меня»! –
Шепнул я едва слышно.
Я любил! Екатерину ту.
Которая всех потеряла может
В той катастрофе у моста.
Она тут что – то прошептала.
А остальные решили быстро
За водой сходить. И все ушли.
Остался я с той девушкой наедине.
И мог теперь сказать слова любви.
«Катя, ты выжила, это прекрасно!
Зато тебя я встретил здесь,
В той катастрофе, в снегу и грязи,
И я люблю тебя, родная».
«Как ты прекрасен… Люди такими
Не бывают. Тебя я тоже полюбила,
Как только увидела там, на снегу.
Очень понравился ты мне, Милик».
Надел я девушке кольцо свое на палец,
По голове нежно погладил.
Не знаю, что со мной случилось.
Но я был рад. Можно жить дальше.
Вернулись тут мои друзья с родней,
И ко мне Осмий подошел.
Мы разговаривали долго. И наконец
Меня уговорил на одну вещь.
А на какую? На что же?
А на то, чтобы та девушка младая,
Чтобы моя Екатерина осталась молодой
До нашего исчезновенья в свой Мир.
Она же человек. Иначе будет так стареть.
Она и будет молодой – какой сейчас
До того дня, пока мы все Мир
Не покинем навсегда. Потом
Состарится стремительно, умрет.
Наверстывая годы. Или же постепенно
Придет к ней старость, да и увяданье,
Смертный час.
Он дал ей молодость. А я потом
Ко лбу ее приложил пальцы,
Закрыл глаза. И все. Она дар получила
Наш. На время.
Но тут остыла моя радость.
Я улыбнулся, встал, обнял
Свою невесту будущую,
Иль настоящую…
Поезд почти приехал в город.
Скоро вокзал. Замедливает ход.
Стоял и улыбался я.
«Я слышала о вас давно.
И думала, что вы – просто легенды»…
Она сказала так.
«Нет. Это правда. Мы все перед тобой.
Я перед тобой стою, со мной всегда
Ты будешь счастлива, родная»…
«Да. Согласна я».
Вот поезд встал. Пора идти.
Я взял ее руки в свои,
Ушли мы все в немецкий город Нюрнберг,
Который перед нами возлегал.
С вокзала начиная.

                8
         ГЕРМАНИЯ. ПОРТ

Я вошел в город тот.
В Нюрнберг. Кругом средневековые дома
С красными крышами. Все чисто и красиво.
И чисто. Есть местные кафе, столовые,
И танцплощадки тех времен
Для молодежи. Так хорошо мне стало…
Мы целый день по городу гуляли.
Потом билеты на паром купили
И ушли в порт.
Стою в порту со всеми я.
По берегу прошелся. Море шумит.
На ноги катится холодная волна.
От брызг рубашка, что виднелась
Из – под расстегнутой шинели,
Намокла. Запах моря заставил вновь
О Родине подумать, вспомнить.
Я больше не грустил. Дышал соленым,
Рыбным воздухом морским.
Чувствуя ветер, но только не тоску,
Которая меня не так давно так грызла.
Шел восемьдесят первый год.
Мне было хорошо.
Потом мы сели на паром,
Зашли в каюту,
И я упал на койку и заснул.

                9
                БОЛЕЗНЬ

Но счастье то очень недолго длилось:
На сам корабль обрушилась Чума!
Видать, кто – то занес, иль крысы,
Или в пакле… все заразились,
Кроме нас и Кати. Как точно появилась
Зараза – я не знаю. Но вымер почти весь
Экипаж. А по ночам оставшийся в живых
Народ кричал, орал, визжал.
Меня однажды, как молния, мысль озарила:
Что, если Катя также заболеет?
Но, к счастью, это не случилось.
Каким – то образом заболел я!!!
Меня тошнило, есть не мог.
Черными пятнами покрылся.
Болезни все равно, кого забрать.
Но только не меня. Ведь организм
Совсем другой. Как грипп,
Ломало. Ее я перенес потом.
Меня закрыли в отдельной так каюте,
И привязали к койке крепко.
Пошевелиться я не мог.
И начался кошмар. Тогда начало было.
Ужасны те страданья оказались.
Боль, ломота во всем теле была.
Ни днем, ни ночью не было покоя.
И я кричал, как пассажиры те,
Которые так быстро умирали.
Но под конец всем это надоело.
И Митиней решил меня лечить.
Его там отговаривали все.
Но Митиней крах потерпел. Не смог.
Я вдруг стал быстро выздоравливать
Тогда. Мне становилось лучше и лучше.
Черные пятна пропали, как и бледность.
Здоровье возвращалось вновь.
Вернулась живость. И отвязали наконец.
Только не мог ходить я поначалу.
Встал и упал на пол: не ел вообще.
Собрал все силы, на палубу так выполз
И потерял сознанье…

                10
                ВЫЗДОРОВЕЛ!

Я очнулся на койке. Я выздоровел.
Пытался встать, но так и не смог.
Пришлось меня перенести.
Да, за месяц я ослаб настолько,
Что даже руку не поднять…
Меня там с ложечки кормили,
Ко мне так возвращались силы.
Прошла еще неделя, прежде чем
Я вновь ходить учился.
Пытался бегать, спотыкался,
Падал, нос разбивал и руки.
Еще через пару недель
Вернулся к прежней жизни.
Вот так мы ехали в Египет.

                11
        ЕГИПЕТ. ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Я видел египетский город Каир,
Я видел тот разрушенный дворец
Вальери… Рядом музей.
Там было многое, но все не то!
И вот остановились мы
У нескольких там экспонатов
И свистнул: это фигуры восковые
Нас всех! И Митинея, и себя,
И всех друзей и близких!
Меня заставил этот факт
Буквально наземь пасть.
Я оробел. Мы стали спорить.
Мы ничего не понимали.
Из ножен достал шпагу я
Да и отрезал кисть Вальери.
Ее рука упала на пол.
Я положил ее в котомку.
Катя обрадовалась за нас.
В ладоши хлопала она
И удивлялась.

                12
         ВОЗВРАЩЕНИЕ

Мы были в Туле и в Рязани,
Пока домой путь долгий был.
И получилось, - все вернулись
В году аж восемьдесят девятом.
Ведь путь неблизкий – туда – обратно.
Вернулся я в Санкт – Петербург,
И тут узнал:
Фитэм и Василек погибли мол.
Что утонули оба.
Мне было очень жаль их.
Как же так?
А может быть, газеты врут
О гибели двух полуэльфов?
Мой гнев безмерен был.
И я не знал, что делать.
Как снег на голову свалилось.
Обед устроили прощальный мы,
Я на обеде не сдержался,
Лицом в салат уткнулся, зарыдал.
А после вышел на балкон.
Хоть успокоился, но не хотелось жить.
Хотя и было мне известно,
Что двое – дядя и мой друг – мертвы,
Что отыскали смерть в России, -
Не верилось в сие…
И утром следующего дня
На кладбище решил сходить.
Там не было могил парней.
Я не нашел их вовсе.
Им время неподвластно ведь…
Их фото сохранились…
И помнил я о них.
Хотя кто знает, может кто
Зла пожелал им из зависти плохой?
Может, уехали? А так и оказалось.
Потом.

                13
                «Я РОДИТЕЛЬ»!
Прошло еще лет десять.
Все это время Екатерина жила с нами.
И вот случилось чудо из чудес.
Вот забеременела она,
И родила мне дочку.
И дочь моя так родилась в июне
Числа так восемнадцатого, а год
Последний в веке.
Получеловек и часть меня…
Выходит так. Да, я был счастлив.
Назвал ее Элеонорой.
Я знал, что она останется здесь,
Что вернусь домой позже всех,
И что вновь из спины прорежутся крылья…
Что я смогу снова летать.
Но никогда я больше не увижу
Ни дочку, ни Катю, ни другое…
Ни внуков в людском Мире.
Да и не надо это мне.
И не узнает никогда моя Элеонора,
Кем был на самом деле отец ее.
Скрывали мы от девочки всю правду.
И были для нее людьми, по сути.
Лицом она похожа на меня была.
Как горько мне осознавать тогда
Пришлось – она состарится когда – нибудь,
Да и умрет, как все на свете.
Она – память о нас в России.
Кою забудут, или засекретят…
И Мир людей забудет обо мне.
Нас поколения забудут.
Ну да и ладно, невелика потеря…

Шли годы. Росла Элеонора.
Она и разговорчива была,
Веселая и добрая девчонка.
Три языка аж знала, выглядела старше.
Но… одно событие еще у нас
Случилось…
И как – то раз последний русский царь
Узнал, что мы до сих пор живы,
И пригласил нас в Зимний Дворец.
Залился я тогда слезами,
И вспомнил ту Екатерину, Императрицу.
Как я ее так нежно обнимал,
Да целовал уста ее. Даря цветы,
Красные розы…
Теперь там Николай Второй.
И его дети также захотели
На нас взглянуть.
Четыре дочери и сын.
И на закат династия катилась.
И гены так легли в крови.
Была там уж гемофилия.
От близкого родства супругов
И не только.
Но объяснять такое бесполезно…
Ведь не поймут. И интеллект не тот,
Чтобы понять…
И вот хожу по комнатам дворца,
Как много лет назад.
В спальню царя зашел и зарыдал.
Сто сорок пять лет назад там
Сидел на мягкой я перине,
И целовался с Фредерикой.
Спальня почти не изменилась.
Княжны и князь увидели нас всех
Обрадовались да удивились.
И скоро их не станет. Никого…

                14
         КАБИНЕТ ЦАРЯ
       ТАЙНА ДВАДЦАТОГО ВЕКА

Потом мы все пошли в тот кабинет
Где царь сидел да и работал.
И сели на диван напротив стола
Из дуба. Царь удивлялся, называя
Наши имена. Меня он сразу отгадал.
Я удивился. Он заявил, что наши имена
Нерусские. Я не любил русских имен.
И мы разговорились.
Когда же нас царь про будущее
Свое спросил,
То Осмий, - предсказатель наш, -
Ему такую кашу заварил…
Прося при этом никому не говорить
О предсказании своем.
А дома мы посовещались, и решили
Праздничный вечер провести
В тот день, когда уйдем с России
Навсегда. Шел новый век,
Уже двадцатый, десятый год.
Последний год в России
Для большинства нас.
Лето того же года. Июнь,
Число седьмое. Солнечный день.
Сеннатская Площадь,
На ней народа собралось…
Семь часов вечера. Белая ночь
Скоро. К ней приурочен наш уход.
Ждем. Небо темнеет.
Нас все ждут.
А вот и мы. Пришли.
И тут случилось нечто –
Вышли к нам с толпы
Фитэм и Василек!!!
Я поражен был…
«Вы живы»?! – «Да. В Смоленск
Уехали, газеты ошибались».
И начался тот вечер главный.
Спели все песни мы, какие знали.
И так приятно… кто – то за нас
Переживал. Дети махали нам руками,
А время поджимало – уже
Одиннадцать часов.
Тут Осмий вдруг открыл Часы,
И зеркало в наш рост, что в раме
Рядышком стояло на подставке,
Безумно замерцало сразу,
Глаза слепя, звеня, стало сверкать,
Цветами радуги переливаться…
А после по нему внезапно
Бежали голубые волны.
Ну все, сработало! И началось…
С каждой секундой становясь
Насыщеннее в цвете, голубее…
Воздух наполнился необычайным
Звоном… Мы сразу за руки взялись,
Со всеми попрощались мило.
А я забыл, что остаюсь.
Я шагнул в Дверь, и тут она
Меня как отшвырнула! С такой силой,
Что я летел аж метров пять.
Я встал со стоном. Подошел Осмий.
«Не плачь, Милик. На десять лет тебе
Еще здесь уготовано остаться».
Я снова взвыл и зарыдал.
Узнал, что остается и Василек.
Осмий добавил, что смогу я
Домой вернуться раньше срока,
Если поеду в Сидней.
Мы все обнялись, расцеловались…
И крик с толпы: - «Остановитесь»!
Девушка выбежала вдруг и кинулась
Ко мне. Екатерина. Она к нам подошла
И попрощалась.
«Спасибо вам за все, друзья!
Жила я с вами двадцать девять лет.
Вы многое мне дали…
Избавили от горя, да одиночества
И слез. Коли б не вы, скиталась бы я,
Не знала б счастья и погибла.
Погибла бы в тот страшный рейс!
Спасибо вам за все! Спасибо!
Я никогда вас не забуду…
Всю жизнь до гроба буду помнить. –
Она рыдала, и навзрыд. Все понимая.
Это все… И старость тут ее накроет,
Причем пораньше срока…
Это ж человек, не мы.
Я поглядел в ее глаза, обнял. –
Прощайте навсегда»!
И тут сказал я ей, за руку взяв:
«Любимая, поженимся теперь мы.
Мы проживем еще лет десять.
Я остаюсь. На десять лет».
Мы обменялись долгим поцелуем,
И я сказал:
«Не плачь так горько. До срока не покину.
Я буду помнить о тебе потом»…
Я видел, как моя родня, друзья
В ту Дверь шагнули, - и все.
Конец. То зеркало опять
Принялось площадь отражать.
Мы с Васильком пожали руки.
Что с нами будет после этого всего?

                15
             НАВСЕГДА… РОКОВОЕ
                РЕШЕНИЕ

Не успокоился я все равно,
И, несмотря на обещанье,
Я не хотел уж жить в России
Без Митинея и родни.
Ее я просто ненавидел.
Все опустело и пожухло.
Дома затихли разговоры, смех.
И даже дочь меня не утешала.
И коли раньше мы общались все,
Теперь все кончилось.
И где – то летают наши полуэльфы,
И все там хорошо и гладко.
Вернулись мы домой, я мрачен был.
Тут ничего и не поделать.
Я все равно уйду. Екатерина
Будет здесь. В Мире людей.
Состарится, умрет, и все.
Потом умрет и моя дочь.
Другое измеренье долго
Условия те диктовало.
На следующий день билеты взял,
И дом продал, ну а потом
На поезд сел с родными,
Покинул ту Россию НАВСЕГДА…
И летом восемнадцатого июня
Приехал в Лондон, в Англию.
Элеоноре уж двенадцать.
Так и не встретил никто нас.
Мы дом купили и счастливо зажили
В нем.
И то, что в Англии живут
Два полуэльфа, - лишь единицы знали.
Мы жили счастливо.
Но надвигалось тут на нас
Страшное горе. Это…
А впрочем, по порядку.
Два года в Англии прожили.
Четырнадцать или тринадцать лет
Уже Элеоноре было. И молод я
По – прежнему, рассудок светел.
Мне почему – то резко захотелось
Поехать в Сидней. Чтобы добраться,
Купил четыре я билета на «Титаник».
И поехал. Должны мы были в США
На следующее судно сесть.
… И волны рассекал корабль.
Я радовался. Но чему?
Я знал, что утону. Я знал,
Что буду там, на дне лежать,
Как  мертвый, и дышать водой.
Что рыбы да всякая дрянь
Не тронут плоть.
Что буду среди трупов плавать,
Пока не скроет меня ил.
И их не станет – рыбе корм.
Среди распухших, мертвых тел,
Среди акул, китов, и темноты,
И холода, давления воды…
Я знал, что больше не увижу никогда
Своих родных, - Екатерину,
И дочь Элеонору.
По сути, я с цепи сорвался.
Домой хотелось. Любой ценой.
Как Крими тогда говорила…
Но, видимо, забыл об этом.
Вдыхая морской воздух.
Пошел на палубу, на лестницу
Залез – она веревочная там,
Залез на мачту, да с восторгом
Глядел на море. Точнее, на океан.
Потом еще выше полез,
Потом на палубу спустился,
Бродил по судну. Потом был вечер.
Екатерина одела прекрасное платье
И вышла ко мне. Мы танцевали.
И с дочкой тоже танцевал.
Мы были рады. Ели пирожные,
Пили коктейли. И до упаду танцевали
Снова…

                16
                ГИБЕЛЬ МИЛИКА

Так было недолго. Мне страх горло сжимал.
Я вспомнил предсказанье Крими.
Во всех подробностях.
Я чувствовал, что очень скоро
Должно было случиться нечто
Кошмарное… и здесь.
Оно случилось, и внезапно.
Все ночью было. И вот как…

Я рано утром предупрежденье слышал,
Что надо осторожно плыть, -
Мол, айсберги кругом, столкнуться
Есть опасность.
Но всем плевать на это, все спокойны.
Я понял, - это мои последние часы
В Мире людей – когда не сплю.
Когда в сознаньи я пока.
Впереди льды, и миновать их
Нельзя теперь! Я это понимал.
И каждый раз предупрежденья больно
Кололи в сердце, отзываясь сталью
И холодом.
Я даже падал в обморок.
А в восемь вечера спать лег.
Что, если все случится ночью?
Чего боялся, то случилось.
И это было ночью.
«Титаник» врезался, столкнулся
С гигантским айсбергом, и получил
Пробоину на дне в сто метров.
Толчок настолько мощным был,
Что я слетел с кровати.
Никто, кроме меня и Василька,
Не понял, что случилось.
Оделся я и Катю с дочкой разбудил.
Узнав, что тонем мы,
Те ужаснулись, в шоке были.
Едва оделись – ворвался Василек:
«Милик! Мы тонем! Все спят сейчас,
Не зная ничего»!
Но все проснулись, разбежались.
И выдавали всем жилеты.
И разразились за них драки,
И не только. Все жить хотели.
И капитан тут сразу приказал,
Чтоб женщин и детей сажали
В шлюпки.
И в это время я с семьей и Васильком
На борт поднялся. И сказал:
«Катя и Эля, Элеонора, садитесь
В шлюпку. Не беспокойтесь
За меня. Всегда вас буду помнить.
Есть фото ваши у меня.
Не знаю уж, увидимся ли мы».
Элеонора с места тут сорвалась,
И побежала. Я – за ней. Я достиг цели.
Она в своей комнате была.
Стучал – она не открывала.
Похоже, испугалась очень.
Выломал дверь, схватил ее
За руку резко и побежал наверх.
Тем временем вода уже
По щиколотку набралась.
«Беги, Элеонора! Беги что есть сил»! –
Орал я. По лестнице неслись мы.
В этот момент обоих нас вода
Накрыла с головой.
И ледяная. Но, несмотря на это,
Мы побежали дальше.
Дальше там двери и матросы,
Толпа. Их закрывали.
Элеонора успела проскочить,
А я остался. Меня закрыли.
«Милик! О нет»! – то дочь вскричала.
«Прощай, Элеонора. Прощай навеки.
Ты доченька моя»… - Прошептал я.
Элеонора убежала со слезами,
Криком. А я пытался замок сломать.
Но ничего не получилось.
И понял тут, что обречен.
А Василек пытался выжить.
Он видел, как все умирали.
Встал на перила он тогда,
И решил прыгнуть. Да тут его
Кто – то толкнул, и с криком
Юноша летел за борт.
Ударился он головой о цепь,
И так удачно долетел,
Что упал в лодку. Его там приняли
За даму.

А у меня кипела кровь – пытался я
Все также сломать замок.
И в этот миг лопнули стекла окон,
И оказался я в воде холодной.
Да что холодной – ледяной!
Я потерял сознание тотчас,
И двадцать минут там пробыл так.
Корабль погружался в океан.
И наконец вот трещина в нем
Появилась, он раскололся пополам.
Только тогда меня вынесло в море.
Я видел при этом,
Как громадный корабль, -
На тот год самый крупный в Мире,
Ну, или то, что там осталось, -
Уходило быстро под воду.
Под крики умирающих и тонущих
Людей. Они хотели жить.
Я с ужасом смотрел на это.
Я устал. Вода ослабила меня
Настолько, что я мог еле плыть.
Набравшись сил, поплыл вперед.
Но силы были на исходе.
Где Катя? В шлюпке точно.
Но нет. Она была на вырванной
Двери или части стены, похоже
Тоже ей досталось. Стена из дуба
Или сосен или стол там плавал.
А она на нем сидела.
На тех обломках.
И понял: Катю вытолкнули вон
Из лодки тупые, бешеные бабы.
Я из последних сил подплыл к ней
И прошептал: «Катя»!
Она узнала, обернулась.
«Милик»! – и руку сразу протянула.
За руку я схватился, зацепился.
Залезть пытался. Но чувствовал в теле уже
Тот страшный холод, который с ног
Распространялся. Не знал я, где они.
Я их не чувствовал. Замерзли.
Дошел до пояса уж он.
Меня всего пронзила страшная боль.
Каким – то чудом не лопнули сосуды.
В меня вонзились тысячи иголок.
Я кое – как держался, я ослаб.
И чувствовал, что замерзаю.
«Ты будешь счастлива, а я сейчас умру.
Ведь все немеет у меня… Я задыхаюсь!
Я умираю!»
«Нет, Милик! Я помогу тебе забраться!
Дай мне вторую руку»!
«Слишком все поздно. Она онемела.
Я умираю. Исполни же мое последнее
Желанье – вырасти дочку.
Сними с меня мой амулет…
Откроешь – мое фото там»… -
Я голову свою склонил, и Катя
Его сняла.
«Спасибо, Милик! Я никогда тебя
Не забуду»… - Она заплакала, и горько.
А я сказал ей напоследок:
«Ну а теперь в последний раз
Хочу тебя поцеловать…
Прошу, ты поцелуй меня,
Пред этой смертью»…
Уже не мог дышать – холод сковал сердце
Мое. Билось оно в бешеном ритме,
Борясь за жизнь. Терял сознанье я.
Оно замерзло… Замерзло, все…
«Спасибо»… - последние слова мои жене.
Я кое – как поцеловался и замерз.
И голова моя упала на Катины колени,
И я затих. Все. Она поверить не могла,
Что мое тело будет с трупами лежать.
И гнить, как все… Что я буду лежать
На дне. Она была в ту ночь так молода…
Как в день знакомства.
Она с горячими слезами тут мою руку
Отпустила… И тело скрылось под водой,
Идя ко дну.
Четырнадцатое апреля было,
Двенадцатого года,
Века двадцатого. И все.
Ее спасли с Элеонорой.
Катя уехала в Нью – Йорк.
Что с ней случилось дальше –
Неизвестно. Не знал о том и Василек.
А я лежал на дне лет восемь.
Потом меня спас полуэльф.
Я, - холодный как лед, как статуя прямо,
Красивый, безжизненный, посиневший
И спящий, лежал у него на руках.
Достал меня он со дна океана
При помощи луча – портала.
Открыл Дверь, подхватил меня –
И обратно. На берег.
Где был Портал – там воздух есть.
И долго кашлял я потом
На берегу… Выплевывая воду,
На песке, и ветер дул, и тучи…
И размораживалось тело.
Шипел мой мозг, и слабость в теле.
Двадцатый год уже…
Уж нет России – есть СССР.
Все кончилось уже. И нет царей.
Потом нашелся Василек…
Он тоже там спасал народ.
Сбылось предсказание Крими, -
Я утонул. До этого был счастлив.
Потом мы с Васильком домой
Вернулись – нас забрал Осмий,
И это он меня со дна достал.
Опять грусть… Вот рассказ мой.
Вам меня жаль?
Я вынес русский плен с трудом.
Домой вернулся. Вот и все…
Мне жаль, что обо мне
Забыли…

ОКОНЧАНИЕ ПОЭМЫ
12. 03. 2000 Г.
(6. 05. 2000 Г. )
5. 08. 2001 Г.