de omnibus dubitandum 124. 104

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ (1927-1929)

Глава 124.104. БОСАЯ ПРАВДА…

    Дорогой товарищ, Михаил Васильевич! [Дмитрий Петрович - Л.С.]

    Проведав, что ты, наш старый командир, живешь в Москве и занимаешь хорошую должность, мы, красные партизаны вверенного тебе полка, шлем сердечный привет, который да не будет пропущен тобою мимо ушей.

    Горе заставило нас писать.

    Надо открыто сказать правду — в жизни нашей больше плохого, чем хорошего.

    Известный вам пулеметчик Семен Горбатов голый и босый заходит в профсоюз, просит работу. Какая-то с вот таким рылом стерва, которую мы не добили в 18 году, нахально спрашивает его:

    — Какая твоя, гражданин, специальность?

    — Я не гражданин, а товарищ, — отвечает Семен Горбатов. — Восемь огнестрельных и две колотых раны на себе ношу, кадетская пуля перебила ребро, засела в груди и до сего дня мне сердце знобит.

    — О ранах пора забыть, никому они не интересны. У нас мирное строительство социализма. Какая твоя, гражданин, специальность?

    — Пулеметчик, — тихо ответил герой, и сердце его заныло от обиды.

    — Член профсоюза?

    — Нет.

    — Ну, тогда и разговор с тобой короток. Во-первых, таковая специальность нам не требуется, во-вторых, у нас много членов безработных, а ты не член.

    — Почему скрываете распоряжения нашей матушки ВКП? — спрашивает Семен Горбатов. — Не должны ли вы предоставлять работу демобилизованным вне очереди?

    — Мы не скрываем распоряжений и даем работу молодым демобилизованным последнего года, а вас, старых, слишком много.

    — Куда же нам, старым, деваться, ежели не всех нас перебила белая контрреволюция?

    — Профсоюз не богадельня […]

    К концу гражданской войны, как вам, Михаил Васильевич, хорошо известно, красная сила толкнула и погнала из России белую силу. […]

    Главные тузы утекли за границу, а всякая шушера — князишки, купчишки, адвокатишки, офицеры, попы и исправники — остались, как раки на мели, на кубанском берегу.

    Возвращаться в свои орловские губернии они побоялись — там их знали в лицо и поименно. Осели они у нас и полезли в Советы, в тресты, в партию, в школу, в кооперацию и так далее, и так далее.

    Не отставали от них и наши местные контры, которые при белой власти вредили нам сколько могли. Все они хорошо грамотны и на язык востры — для каждого нашлось местечко […]

    Орловские все глубже пускают корень. Дети их лезут в комсомол, а внуки в барабанщики. Таких комсомольцев мы зовем золочеными орешками. Орловские нас судят и рядят, орловские ковыряют нам глаза за несознательность, орловские нас учат и мучат. Мы перед ними и дураки, и виноваты кругом, и должники неоплатные…

    Эх, Михаил Васильевич, взять бы их на густые решета… […]

    И в самом деле, оглянешься назад, вспомнишь, сколько мы страху приняли, сколько своей и чужой крови пролили, — и чего же добились?

    Землю есть не будешь, а обрабатывать ее и не на чем и нечем. Из 6 купленных станицей тракторов 2 достались кулакам, 1 совхозу, 1 колхозу и 2 куплены середняцким товариществом. Плывет из-под бедняка завоеванная земля кулаку в аренду.

    Много оголодавшего народа уходит в города на заработки.

    Газеты пишут, что Москва отпускает на поддержку бедняцких хозяйств большие рубли. До нас докатываются одни истертые гроши, да и то редко […]

    Горько и прискорбно…

    Мы остались в живых по нашему счастью или нашему несчастью. Тлеем в глухих углах, как искры далекого пожара, и гаснем.

    Старая партизанская гвардия редеет. Кто стал торговцем, кто бандитом, иные, как жуки, зарылись в землю и ничего дальше кучки своего дерьма не видят и, видеть не желают […]

    Как же так, спросите вы, Михаил Васильевич, али совсем нет в станице живых людей?

    Есть, есть умные и понимающие люди, да только у одного руки коротки, у другого совесть сера, этот рад — пригрелся и жалованье получает, тот глядит, как бы хозяйство свое преумножить, пятый бывает сознательным только на собраниях, десятый и рад бы чего-нибудь хорошее сделать, да один не может […]

    Нас, защитников и завоевателей, восхваляют и призывают только по большим праздникам да и когда в нос колет — во время проведения какой-нибудь кампании, а потом опять отсовывают в темный угол.

    Закомиссарились, прохвосты, опьянели властью. Ежели, таковые и впредь, останутся у руля, то наша республика еще сто лет будет лечить раны и не залечит.

    Ждем ответного письма. (Так и не дождались - Л.С.)

    С товарищеским приветом

1928
     (Подписи)

    В 1927 г. в Северокавказскую краевую комиссию помощи демобилизованным красноармейцам и бывшим красным партизанам пришло большое трехстраничное письмо [Центр документации новейшей истории Ростовской области (далее – ЦДНИРО). Ф. 912. Оп. 1. Д. 4. Л. 93-94. В цитируемых отрывках сохранена орфография и стиль оригинала], написанное каллиграфическим конторским почерком с завитушками, что придавало ему торжественный вид.

    Оно было озаглавлено «Заявление (Жалоба)» и действительно было сделано по всем правилам составления официальных бумаг такого рода.

    Адресат – член вышеупомянутой комиссии, бывший командир Стальной дивизии Дмитрий Петрович Жлоба.

    Автор – «инвалид Красной Армии Ответственного поста Кубраков Николай Алексеевич».

    Популярный метод дискурс-анализа, для которого письмо Кубракова весьма привлекательный объект, кроме завораживающего воздействия новизны привлекает исследователей своими возможностями. Ученые используют это понятие для обнаружения неизменного в истории, что позволяет более точно представить образ мыслей людей прошедших эпох, избавляя наши представления о них от налета исследовательской субъективности [Минц С.С. Мемуары и российское дворянство. Источниковедческий аспект историко-психологического исследования. – СПб.: Нестор, 1998. – С. 158-159].

    Этот оригинальный источник содержит элементы языка (нарушения норм и ошибки, смешение речевых стилей), по которым прослеживается социальная принадлежность и жизненный опыт его пользователя.

    С учетом того, что это послание, адресованное начальству, возникает вопрос об основаниях применения конкретных средств текста в данной речевой коммуникации.

    Первое предложение письма дает достойный зачин всему тексту: «Инвалид Ищу Социалистической Справедливости; Защиты инвалида Красной Армии Ответственного поста; разграбленного изолированного». Дальнейшее содержание письма рисует образ человека, далекий от наверняка сложившегося после прочтения названия статьи: молодой крестьянский парень, ушедший воевать, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать».

    На самом деле Николаю Кубракову было уже около пятидесяти лет, и не крестьянин он был вовсе. Можно предположить, что прожил он длинную жизнь конторского служащего.

    Винтовку в его руках представить трудно, но пером он владел искусно: у него четкий, крупный, разборчивый «канцелярский» почерк. Он знал, что без конкретных сведений бумага не имеет силы, поэтому скрупулезно сообщал все данные о себе и тех людях, на которых жаловался, отлично помнил даты и номера приказов.

    Обстоятельства жизни Кубракова и причины написания жалобы, вытекающие из содержания письма, таковы. Кубраков указал в письме, что вступил в Красную армию добровольно (что очень сомнительно) и прослужил в ней почти три года.

    Был комиссован с присвоением инвалидности. Приказ о демобилизации датирован или маем, или сентябрем 1920 г. (цифра месяца написана неразборчиво).

    В отличие от подавляющего большинства бывших красноармейцев армию он покинул с полным комплектом документов, удостоверяющих его службу. Должность свою он называл «Зав. Обоз Складская часть», т.е. служил в интендантстве.

    В письме неоднократно подчеркивал, что он «инвалид Ответственного поста». В годы войны Кубраков потерял дочь Марию. В ее гибели он винил «Контрреволюционера» и «приемника Белых Буржуазии» некоего Александра Каракулина, в то время проживавшего в Керчи.

    Отец неоднократно подчеркивал успехи дочери как хорошей ученицы: Мария окончила «Высшие Курсы образования с золотой медалью», заслуженную «своими кровавыми мозолями труда».

    Обстоятельства смерти девушки из письма не ясны, но в тексте отец именовал ее «павшей семьей с высшими Образованиями Золотой Медалью за СССР в борьбе с Контрреволюцией».

    Вернувшись из Красной армии, Кубраков обнаружил свое имущество разграбленным. В связи с сумбурностью изложения не ясно, когда что произошло, и в какой последовательности надо бы располагать упоминаемые им события. Но ясно, что он был владельцем «небольшого домика находящегося Гр. Ростов н/Дону Пушкинская ул. д. № 105 и небольшого разваленного керпичного заводика находящегося при Станции Пролетарской Цариценской ветке Донской Области Сальский округ».

    И домик, и заводик были захвачены А. Каракулиным, якобы причастным к смерти Марии.

    В последнее время Кубраков снимал квартиру в доме Ивана Борисовича Лысанова по ул. Старо-Почтовая д. № 276. Но по неуказанной причине домохозяин Лысанов взломал замок, «заграбил» все вещи Кубракова и завалил его жилплощадь кирпичом.

    Но главное, он «захватил» «важные бумаги документы инвалидные». А ведь Лысанов – служащий исправдома, т.е. тюрьмы, и Кубраков настойчиво связывал этот факт и кражу документов. По сути это завуалированный донос (в 1927 г. этот жанр только зарождался): зачем и кому в тюрьме нужны «чистые» красноармейские документы, конечно, заключенным на случай побега!

    Немного шокирует тот факт, что пожилой мелкий буржуйчик Николай Алексеевич Кубраков достаточно длинный отрезок времени служил в Красной армии, пусть даже интендантом в обозе.

    Но само письмо не выглядит диссонансным по отношению к другим бумагам, поступавшим в партизанскую комиссию. Среди писавших туда, неоднократно встречались лица с явным «высшим начальным образованием» и конторским прошлым.

    Они, как правило, были постоянными корреспондентами комиссии и годами выбивали себе положенные льготы.

    К таковым следует отнести, например, Александра Петровича Панкратьева и Ивана Ивановича Попова. Хотя оба гораздо моложе Кубракова – им лет по 30-35, все они представители одного типа участников гражданской войны.

    Условно назовем его «ветераны-сутяжники». Реальные обстоятельства их появления в рядах красных и боевые заслуги не важны ad hoc. Главное, что после войны они вели себя как лица, имеющие несомненные права на воздаяние за «старания геройства», как выразился один из бывших красноармейцев. Панкратьева, Попова и Кубракова объединяет то, что они переписывают заново свои «воспоминания» о прошлом, приспосабливая его к нуждам текущего дня.

    Панкратьев просит, например, у Жлобы справку о том, что был его личным адъютантом. Тот удивлен – такого не было, но после нескольких писем уступает настырному ветерану и выдает справку!

    Панкратьев также утверждал, что еще во время боев гражданской войны был награжден орденом Красного знамени, и требовал найти затерявшуюся награду. Видимо, чрезмерно героизируемое прошлое проникло и в другие его бумаги. Что написал Панкратьев в своем послужном списке неизвестно, но то, что его отказался подписать районный военком, дало «личному адъютанту» право считать того белым офицером [ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Д. 4. Л. 33; 1. Д. 5. Л. 240; Д. 9. Л. 248-249; Д. 12. Л. 143].

    Еще более любопытен И.И. Попов из х. Подкущевка. В соответствии с его собственной характеристикой до революции он безземельный крестьянин, батрак, с 1917 г. – беззаветный борец за советскую власть, сейчас – неутомимый разоблачитель «грязненькой оппозиции».

    В целом, загадочная фигура – он составлял самые грамотные тексты из всего многотомного массива фонда, цитировал Шекспира, басни Крылова, переписку князя Курбского с Грозным! [ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Д. 3. Л. 6, 7] Земляки же написали на него донос о том, что он дворянин [ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Д. 10. Л. 419]. Что вполне объяснимо, если он демонстрировал свою эрудицию в дискуссиях на хуторских собраниях.

    По сути Кубраков ведет с адресатом, а в лице Жлобы, это – советская власть, языковую игру: я вам то, что вы хотите от нас слышать, вы мне – помощь и поддержку в борьбе с моими врагами.

    Эти логические приемы: превращение личных врагов во врагов «своей» власти, имеют функциональное назначение – использовать мощь государства в своих интересах, для укрепления своей позиции, для наказания личных недоброжелателей.

    Собственно с этой целью писалась изрядная доля писем в партизанскую комиссию.