Всё в своё время

    Город жил обычной жизнью. Вернее - умирал. Он, конечно, не понимал, что умирает. Города обычно считают, что они – вечны. Вечный город! Как это приятно осознавать!

    Но город умирал. Это было нормально. В тёплую весеннюю ночь  он сжёг или выбросил в отвалы очередные тысячи тонн мусора, напоил зловонным дыханием тысячи кубометров воздуха, превратил в жёлтую ржавчину квадратные километры весенней листвы.

    Сквозь проржавевшую сеть коммуникаций под землю просачивались ручьи, реки, водопады, на миллиметры растворяя  своды карстовых пустот… Оскаленные их пасти всё ближе продвигались к поверхности, изредка заглатывая несколько метров тротуара, вызывая на несколько часов беспорядок в беспорядочном движении машин и людей.

    Иногда смерть была мелочной и, ухмыляясь, выхватывала из города одного-двух человек, столкнувшихся в движущихся металлических коробках. Но это действительно была мелочь, ибо вся жизнь города в целом была направлена на создание среды, непригодной для человеческого существования.

    Дом жил обычной жизнью, вернее – умирал. Он, конечно, не понимал, что умирает. Дома обычно считают, что они долговечны.
Но дом умирал. Это было нормально. Построенный второпях неумелы- ми и покорными рабами по наспех скроенному проекту, поставленный на колеблющемся основании, он охал и стонал при переменах погоды, вздрагивал, образуя новые и новые трещины, сгибался, натягивая стальные нити арматуры, водопроводных и газовых труб.

    В десять часов вечера давление выплюнуло капельку ржавчины из-под соединительной муфты, и с чуть слышным свистом в квартиру на пятом этаже начал вытекать газ.
    Дом не знал, когда и отчего он умрёт, но теперь для смерти нужно было только зажечь спичку.

    Он приехал сегодня с работы раньше обычного. Он жил обычной жизнью. Вернее – умирал. Он, конечно, не понимал, что умирает. Когда-то, давным-давно… Ему было тогда лет пять-шесть… Он понял, что он смертен. Что-то жестокой, сильной рукой ухватило его за сердце и заставило потемнеть всё вокруг… он испугался. Он
стал просыпаться по ночам и плакать от нестерпимого ужаса.

    Но как-то ночью бабушка, узнав о его страданиях, взяла его в постель, прижала к мягкой тёплой груди и прошептала прямо в ухо:

    - Не надо бояться этого. Это как приятный сон после очень трудной дороги. И это будет ещё очень нескоро… К тому же у всех нас есть бессмертная душа – она будет жить вечно…

    Он помнил, что после этих её слов он заснул, всхлипывая и прижимаясь к теплу, наслаждаясь внезапно пришедшим покоем, а страх ушёл и больше не появлялся никогда.

    Ему сегодня было как-то особенно хорошо. Он с работы позвонил жене и сказал, что устал, освободится поздно и не поедет в загородный дом, а останется в городском пентхаузе. Сегодня ему почему-то хотелось побыть одному.
Сегодня он не хотел видеть даже Элю, хотя в бесконечной
череде молодых, красивых и опытных женщин он вот уже две недели явно начинал видеть в ней что-то особенное, выделяющее её из всех; он чувствовал, что она наслаждается их отношениями, хотя его опыт всё же позволял ему подозревать лишь её артистизм и изощрённую технику.
Ему сегодня хотелось побыть одному.

Он переоделся в домашний костюм, накрыл стол, подошёл к бару, чтобы налить себе вина и вдруг… Мир вздрогнул и начал рушиться … Кто-то на пятом этаже зажёг спичку… Он…

    Он медленно приходил в себя от того что кто-то сильный и страшный душил его… промедли минуту и … Нос его был забит пылью… Пыль была и во рту… Он выплюнул её, инстинктивно глотнул слюну и, почувствовав, что она наполнена противной
безвкусной пылью, испугался… Его стошнило… Он с трудом дышал…
 
    Он лежал на боку в неудобной позе, которую никак не мог изменить. Мир сузился для него до размеров его тела… Ни малейшего проблеска света… Полная темнота… И тишина… его правая нога была зажата обрушившейся на него плитой и страшно болела. И тишина… Он попытался крикнуть. Но это показалось ему настолько бессмысленным, что он устыдился этой попытки и замолчал…

    Что случилось? Дом обрушился? Дом умер? Тогда те люди снаружи , казавшиеся ему сейчас медлительными и неумелыми, должны всё же прийти к нему на помощь. Где они? Почему не идут? Чего ждут? Ему же больно. Он снова ощутил боль в ноге, от которой не мог думать и рассуждать…

    Вдруг он услышал гитарные аккорды и медленно открыл глаза. Он лежал в лесу у костра, нога болела, но не так сильно, и чьи-то руки нежно ласкали его волосы.

    - Ты, - он сказал.
Она смотрела на него сияющим любящим взглядом, продолжая гладить его по голове. Он вспомнил, что переходя по камням речку, он поскользнулся, и резкая боль пронизала левую ногу.

    Как они добрались дл этой полянки, он не помнил. Гитара продолжала звучать где-то рядом, и вдруг странные забытые строки вырвались из него:
    - Милая моя,
        Солнышко лесное,                Где, в каких краях
    Встретимся с тобою?..

    -Я так люблю, когда ты поёшь, - прошептала она. Всё хорошо… Успокойся…

    - Сколько же тебе лет, - спросил он, хотя знал ответ.

    - Столько же, сколько тебе. Мы же учились на одном курсе, - сказала она.

    - Сорок… Ты выглядишь на двадцать…

    - Просто ты видел меня такой…

    - Постой… Ведь у нас же должен был быть ребёночек! – он выкрикнул и вспомнил, как кричал на неё, убеждая в необходимости избавиться от этой помехи, и обещал сразу же поговорить с её родителями и всё устроить…

    - Ты же уехал тогда, - она сказала. – Я звонила твоей маме, но она сказала, что ты уехал в командировку надолго… Может, на год, и она не знает твоего адреса.

    - А как же ребёночек?

    - Умер. Я заболела тогда, и его не спасли…
 
    - Прости меня…
   
    - Конечно…

    - А как ты сейчас?
    - Хорошо. Замужем. Он любит меня…
    - И дети есть?
    - Нет. Я не могла после этого.
    - Прости…
    - Конечно…

    Он закрыл глаза, из которых снова потекли слёзы. Боли в ноге он уже не чувствовал. Снова услышал музыку. Это был его музыкальный центр в его загородном доме. Открыл глаза. Жена чем-то приятным и влажным стирала пыль с его лица.

    - Я заработался сегодня, - сказал он. – останусь в городе.

    - Хорошо, хорошо, - сказала она поспешно, точно не желая никаких объяснений, и отвела глаза.

    - Так ты всё знаешь?

    - Конечно.

    - Давно?

    - С самого начала. Лежи спокойно.

    Он вспомнил, как на свадьбе её отец – генерал и проныра, уже освоивший искусство приватизации, пьяно привалившись к нему, шептал ему в ухо:

    - Мы с тобой такие дела сделаем! Тебе ни в чём отказа не будет. Только Тамарку не обижай!

    - А почему ты была так холодна со мной в этом?

    - Вспомни.. Только после того… Мне было… Неприятно...

    - Прости… Прости…

    - Хорошо… Хорошо… Лежи спокойно…

    Он будто впервые взглянул на неё, увидел горький склад губ, тщательно закрашенную седину, нарочито спокойный взгляд…

    - Прости…

    - Конечно…

    - Почему так? Почему?

    Рыдания душили его. Что-то сдвинулось рядом. Теперь он мог пошевелить рукой, и как будто стало легче дышать. Вдруг боль снова прорезала ногу, и он снова услышал музыку. Играл оркестр Лёвы Зальцмана в «Старом фаэтоне». Игорь сидел за столом напротив него и с глазами, полными слёз, говорил:
 
    - Ты же не можешь так! .. Мы же друзья… А как же Люда, дети? Нам что? На улицу? Ты же всё отнял у меня!

    Он хотел сказать, как тогда:

    - Не преувеличивай. На жизнь хватит. так устроен мир…

    Но слова эти не выговаривались. Они были неуместны в его теперешнем положении. Надо жить по-другому. Сколько же ему осталось? Скорей!

    - Игорёк, ну что ты? Мы ещё попашем вместе! (Правда ли? Сколько осталось?) Игорёк, Игорёк, прости!

    - Ну что ты! Конечно, конечно…  Ну что ты разревелся? Сейчас и я заплачу…  Выпьем за дружбу!

    Что-то сдвинулось рядом. Он застонал. Чуть сдвинутая плита над ним открыла тонкую щель, связывающую его с тем, живым
миром…
    - Ну вот ещё один, - послышался чуть задыхающийся , но бодрый голос. – Ты как, мужик? Живой?

    В щель вошли руки, ощупали его, ушли обратно…

    - Где вы? Где? – прохрипел он.

    - Не боись, тут. Сейчас укольчик получишь, как в детском саду. Он выдавил из себя нервный смешок. В щель снова вошли руки, нащупали его бедро, и он почувствовал укол, от которого вздрогнул.

    - Теперь полежи малость, повезло тебе. Удобно устроился.
Там наверху засмеялись. Он, почему-то подобострастно, тоже хотел засмеяться, но закашлялся.

    Боль ушла, странное блаженство расплывалось по всему его
телу.

    - Я жив… Жив… Я буду жить. Завтра будет завтра. Я увижу
всех… я всем расскажу про это…

    Всё только что пережитое казалось бредом… Этого не было. Этого не могло быть. Не было её, Тамары… Игоря… Это был бред. Что он расклеился?
Она, конечно, была очень красивой и любила его так преданно… Но если бы он женился тогда… Что было бы? Жить в нищете? Тащить ребёнка, ухаживать за её матерью, на десять лет прикованной инсультом к кровати? Упаси, Боже!
Он вдруг вспомнил Элю. Потрясающая женщина! Его почти передёрнуло от почти реального ощущения слияния с ней, резонанса чувств, её покорности и благодарности.

    - В следующую пятницу улечу с ней на Тенериф на недельку. Надо же отойти от всего этого.
 
    Все деньги, и деньги Игоря тоже, он вложил очень удачно.
Может быть потом он выделит ему что-нибудь. Мысли бежали в его мозгу, не отвлекая, однако, от звуков снаружи. Там что-то резали,
стучали, переговаривались деловыми короткими фразами.

    Он жив. Он будет жить. Пока не уснёт сладким сном после трудной дороги… Вспомнилась бабушка, на глазах снова навернулись слёзы.

    Дом умирал… Но он жил ещё, поскольку кое-где полуразрушенные плиты опирались друг на друга, висели на напрягшихся прутках арматуры, образуя в его организме полости, в которых ещё дышали полураздавленные люди.

    Дом жил, потому что в нём ещё жили, вернее, умирали ещё несколько человек.
Вспомнилась бабушка... Что она говорила о душе? Он не мог вспомнить… Он видел смерть… Она стояла так близко и была такой реальной! А он забыл о ней. Забыл о том пятилетнем мальчике, который в ужасе просыпался каждую ночь.
С тех пор он никогда не думал о смерти… Тридцать пять лет… Он жил неправедно… Так нельзя… Он станет другим… У него бессмертная душа… это – самое главное…
Он увидел, как бабушка шла к нему, улыбалась и грозила пальцем.

    - Опять нашалил, малец, - услышал он…

    А потом, приблизившись к нему, прошептала:

    - Всё будет в своё время… Не бойся…
 
    Дом умирал… У него уже почти не осталось сил жить.
Трещины бежали по плитам, арматура скрипела и напрягалась из последних сил. Стальная петля наконец разогнулась , и спасатели, отпрянув, увидели, как плита вздрогнула и осела на несколько сантиметров, а из-под неё брызнула и расплылась по пыльной поверхности грязная красная жижа.

    Город жил обычной жизнью… Вернее, умирал… Он, конечно, не понимал, что умирает. Города обычно считают, что они – вечны…

    Спасатели остановились на несколько секунд… Сняли каски…

    - Ещё одна душа ушла к Богу, - сказал один.