Борода

А стоит ли? Кто я такой?  Это Дениса Давыдова Пушкин не стал попрекать за воспевание завитков своих усов. Но за Давыдовым была и «грозная потеха драки», и поправлял он «два любезные уса» не по зеркалу, а по сабле. Что дозволено славному герою войны, мне, белобилетнику не совсем по чину. Единственное чем можно оправдать рассказ о бороде – вплести его в суровые (или веселые?) времена далекой молодости.
Первую попытку отрастить бороду я предпринял еще школьником. «Последний звонок» прозвенел для выпускников 24 мая и нас отпустили готовиться к экзаменам. Когда писали сочинение к нам особо не приглядывались, но после него сдавали геометрию. Я подошел взять билет. За столом сидела математичка  и директор школы Иван Иванович, бывший разведчик. Посмотрел на отросшую за две недели бороденку, взял меня за ухо и пригнул к себе: – «Иди сброй, иначе билет не дадим». Пришлось бежать домой, надо же аттестат зрелости получать. Пока брился, в спешке порезал подбородок, залепил обрывком газеты «Правда» и вернулся на экзамен.
Главным виновником был, конечно же, Фидель Кастро. Любимый герой.  «Куба, любовь моя». А как мальчишке без любви прожить? Песню Пахмутовой на слова Гребенникова и Добронравова наперегонки распевали по радио и Магомаев и Кобзон. Застольной песня не стала, Стенька Разин все-таки роднее, но, тем не менее, Стенька выплывает из-за острова и бородатый Фидель сделал свой остров свободным. Борода и свобода благодаря ему стали почти  синонимами. Плюс ко всему бородатый Кастро был симпатичнее лысого Хрущева. А, между прочим, в России уже отгремел ХХ съезд, на котором развенчали культ личности Сталина, и никому не приходило в голову, что мы влюблены в нового кубинского диктатора. Харизматичный мужчина.
На втором курсе после колхоза я вернулся уже с настоящей бородой. Не такой мощной, как у Фиделя, но густой, черной и кудрявой. Но до города мог ее и не довезти. В тоскливый деревенский вечер, уставшие после копки картошки, сели с добрым приятелем играть в карты, в примитивного подкидного дурака, но ставка была серьезная – в случае проигрыша я должен был сбрить половину бороды, а он – половину кудрей с головы. Приятель (будущий доктор наук) не сомневался в победе, но не учел, что мой дед был профессиональным картежником, за что и отсидел срок. Мне повезло, а приятель отказался бриться, перевел все в  шутку, не стоит, мол, выставлять себя на посмешище. Разумный довод, особенно для проигравшего. Простил товарища, но уважения к нему поубавилось. Сам я готов был ходить с заросшей половиной лица до возвращения в институт, как договаривались  перед игрой. Карточный и споровой долг для меня святое. Победил и оказался единственным бородачом на весь институт. Учился у нас и единственный негр. По нынешним правилам политкорректности следовало сказать афро-американец, но он приехал не из Африки, а с Острова Свободы. Учился на специальности разработка торфяных месторождений. Не знаю, добывают ли торф на Кубе, могу только заверить, что на его факультет никогда не было конкурса, и туда частенько добирали из абитуриентов, не прошедших на химфак. Кубинец был однофамильцем Фиделя, а звали его Армандо. Бороду он брил и возвращаться на родину не торопился. Когда я поступил в институт, он учился на втором курсе, а когда заканчивал – ему оставался еще год. Высокий, стройный и улыбчивый красавец, заласканный интеллигентными белыми женщинами и пугающий молодых ткачих. Моя борода ему нравилась, всегда здоровался и похлопав собственный подбородок, поднимал над головой кулак.
Передавали, что на механическом факультете около месяца ходил бородатый парень, но потом сбрил. Не выдержал давления. А оно было. Если в спину обзывали «стилягой» я особо не переживал. Главные проблемы были с лекциями, вернее, с посещениями их. Дисциплиной я никогда не отличался, поэтому изобрел хитрый, как мне казалось, ход. Во время сессии приходил на консультацию перед экзаменом, садился на первый ряд и задавал заранее приготовленный умный вопрос. Надеялся, что преподаватель запомнит меня и, если буду тонуть на экзамене, проявит снисхождение. Хорошо помню, что сдавали гидравлику. Уселся поближе к столу и, опережая остальных, задал вопрос. А вместо поощрительного учительского взгляда получил:
– А ты откуда взялся? Что-то я тебя первый раз вижу.
Девчонки из группы пытались заступиться, дескать, он скромный, на глаза не лезет.
– Такую бороду я бы и на галерке заметил. И скромники бород не отпускают.
На экзамене, в назидание другим прогульщикам, завалил, но мужик был добрый и разрешил пересдать до окончания сессии, так что на стипендию показательная порка не повлияла. Когда пришел во второй раз дополнительными вопросами не терзал, но поинтересовался:
– На гитаре играешь?
Сознался, что не умею.
– Напрасно, к такой бороде гитара очень бы подошла. Обязательно научись.
Я пообещал, но с моим слухом, единственное, на что хватило терпения – сфотографироваться с гитарой на груди и сочинить туристическое стихотворение из которого, потом уже, в Красноярске, столбист и фотограф Юра Старцев сделал песню. Но песня на Столбах не прижилась, хотя он и заверял, что поют. Не слышал, правда и на Столбах был всего три раза, точнее, возле них.
Кстати о стихах. Преддипломную практику проходил в Эстонии, в Кохтла-Ярве. Приехал посмотреть их столицу. Прогуливаюсь, любуюсь непривычной архитектурой. Придумалась строчка – «брожу по проталинам тихого Таллинна». Понравилось, ищу чем продолжить… И вдруг слышу за спиной женский голос – «пижон, бороду отрастил, а все равно видно, что русский Ванька, ноги-то кривые». Оглядываюсь – две немолодые тетки, некрасивые. Русские или эстонки – непонятно, явного акцента не заметил. О ногах своих как-то не задумывался, может и вправду кривоваты – не самая большая трагедия для мужика. Обидно, что стихотворение спугнули. Сколько не пытался, так и не смог дописать. С другими одиночными строчками прощался легко, а эту почему-то жалко.
Весьма забавная история случилась в Хакасии. Приехал в поселок Сорск. Года три там не был, но странное дело, по дороге в гостиницу со мной поздоровалась какая-то женщина. Следующая, поздоровалась возле столовой, потом кивнули на улице. Это в русских деревнях принято здороваться с незнакомыми, а там большой рудничный поселок. Когда-то я проводил испытания на местной ТЭЦ, но я не настолько самоуверен, чтобы надеяться, что меня запомнили столько женщин. В гостинице ждал другой сюрприз – встретил поэтессу Соню Григорьеву. Она приехала по своим геологическим делам. Давно не виделись и договорились посидеть в местном ресторане. Народу в подобных шалманах по будням почти не бывает. Соня, хоть и геологиня, но в первую очередь женщина. Идти в заведение в валенках постеснялась и, за неимением туфель, явилась в домашних тапочках. Внимания на модельную обувь никто не обратил. Да и кому было обращать, на весь зал – три-четыре столика с мужицкими компаниями. Присели в сторонке, заказали вина и мирно беседуем за жизнь и за поэзию. Музыка, слава богу, не гремит, пьяная болтовня не долетает, общие интересы для разговора – что еще надо людям бродячих профессий? Только рановато расслабились. Откуда-то возникает пьяный мужик и присаживается, не спросив разрешения. Смотрит мутными глазенками и говорит:
– Здорово, Калмыков, давно хотел с тобой потолковать. Высказать кое-что.
Я пытаюсь объяснить, что я не Калмыков и никакого Калмыкова не знаю. Но он не слышит, не желает слышать, потому, что заготовил слова уже давно, да случая не предоставлялось высказать их. Перегнулся через стол и дышит ненавистью прямо в лицо, а ненависти накопилось до краев, из всех дыр хлещет. Полный набор: и подлец, и сволочь, и дерьмо, и пидарас… Все это о Калмыкове, но обращается он ко мне, слюной в лицо брызжет, да еще и при даме. Можно и в рожу дать, чтобы успокоился, но пытаюсь вразумить. Обрывает:
– Не юли! Будь мужиком! – кричит.
Потом обмяк, или в голове просветлело, но уходя, пригрозил, что если сын не выкарабкается, он мне руки переломает.
А я наконец-то понял, что меня путают с врачом, который лечил сына этого психа.
Не получилось тихого разговора о поэзии. И новых стихов друг другу не успели почитать.
Утром приехал на ТЭЦ и поинтересовался у местных, не работает ли в их больнице доктор Калмыков. Оказалось, что работает детским врачом – с бородой и в очках. Оттого и женщины здоровались. Не отцы же водят детишек в больницу.
Второй раз меня перепутали в читинском аэропорту. Командировка сложилась удачно. Настроение умиротворенное, погода солнечная, до посадки остается меньше часа. При мне сумка, которую не обязательно сдавать в багаж и пяток веточек багульника, прихватил, чтобы в Красноярске поставить в воду, с надеждой, что они успеют расцвести к Восьмому марта. Стою на свежем воздухе, курю перед полетом. В мыслях уже дома. И вдруг подбегают милиционер и парень в белой рубашке с бабочкой. Ничего не объясняя, заламывают руки, а следом прилетает хорошо поставленный удар по почкам.
– Попался! – кричит милиционер, но смотрит не на меня, а на парня, – Этот?
– Он! – а потом уже с некоторым сомнением, – похож.
Парень с бабочкой оказался официантом, у которого какой-то бородатый мужик плотно пообедал с дорогим коньяком и слинял не расплатившись. В конце командировки денег на ресторан не остается и коньяком от меня не пахло. Кое-как разобрались, но перед этим ударили по почкам. Бил, полагаю, милиционер, они знают, что нельзя оставлять следов. Разгневанный халдей наверняка бы заехал в морду. А я даже извинений потребовать не смог – объявили посадку. Не оставаться же до следующего рейса?!
Когда был молодой, борода интриговала некоторых девушек. Так если бы только девушек. Несколько раз домогались «голубые», но я трусливо притворялся, что не понимаю, чего они хотят. Можно бы, конечно, расспросить, сыграть (до кульминационного момента) заинтересованность, но актерским талантом Бог обделил.
Был случай, когда пообещали познакомить с влиятельным писателем, который может набросать предисловие к моей первой книге, но предупредили, что он терпеть не может бородатых. Получалось – или брейся, или продолжай киснуть в собственном соку. Я даже знал молодого прозаика смахнувшего ради этого бороду. А чего, собственно, кобениться? Разве трудно отрастить новую? Запросто. Но я все-таки не сбрил. И пришлось ждать еще семь лет.
И все-таки какая-то польза от бороды была. В очередях запоминали. Утреннее время на бритье не тратил. И чуть не забыл – на лезвиях экономил. Но возвращаясь к доблестному  Денису Давыдову «Жомини да Жомини, а о водке ни полслова». Если вспомнить о водке, то про экономию на лезвиях лучше не заикаться.
Теперь чуть ли не половина мужского населения ходят заросшими, так что порой возникает желание сбрить свою многострадальную. А на вопрос – почему борода поседела быстрее головы? – отвечаю – потому что челюстью работаю больше.