Без названия пока. Узник

В третьем классе Марка настигла первая любовь. В интернате появилась молчаливая девочка с необычными глазами. Сначала они были похожи на два маленьких озера подо льдом - серо-голубые с холодным отливом. Со временем, когда девочка оттаяла, ее глаза сделались живыми и изменчивыми, как морская вода. А иногда, очень редко, в каких-то особенно важных для нее моментах, глаза вспыхивали светлой небесной лазурью. 

Если б не магия этих глаз, мало кто обращал бы внимание на тихого, растерянного ребенка, неприкаянно бродившего по школе с неизменным рюкзачком в руках. Девочки из комнаты, в которую поселили “синеглазку” говорили, что она даже спит, не выпуская его из рук. 

Марк, с пеленок тянувшийся ко всему необычному, на нее что называется - “запал”. Он приставал к новенькой, отыскивая в укромных уголках интерната, тормошил и вызывал на эмоции. К его удивлению, девчонка оказалась настоящим стоиком. Ни разу она не дала слабины, не разревелась и не побежала жаловаться старшим. А однажды, когда Марк был особенно нахален в окружении поддерживающих его пыл ребят, даже засветила ему кулаком в глаз. При этом в ее глазах поднялась настоящая буря. Это навсегда зацепило Марка. 

Позже он узнал от Михалыча, что нашли “синеглазку” на трассе возле разбитой машины, в которой оказался погибший мужчина, возможно, отец. Документов при них не было. На все вопросы девочка отвечала молчанием и морганием синих глаз, грозящих наполнится влагой. Психолог однажды почти убедила девочку написать свое имя, и “синеглазка” даже вывела неровным почерком первый слог “Са...”, но тут же скомкала лист и “замерзла”. Девочку назвали Сашей и оставили в покое. Фамилию ей дал Михалыч - Крюкова. Так в интернате стало двое Крюковых - Сашка и Алексан Михалыч. 



Тусклый дневной свет опасливо заглядывал в крошечное пыльное оконце старой избушки. Сумрак умирающего дома сочился запахами отсыревшей древесины, остывшей печной золы, горьких пересохших трав... 

Марк лежал на продавленной панцирной кровати и глядел в бурый низко нависавший над ним потолок. Ему казалось, что лежит он в гигантском гнилом гробу, потому что ни один звук не проникал сюда снаружи. И только собственное дыхание говорило Марку, что он еще жив. 

В памяти вспыхивали и гасли словно лампочки живой гирлянды обрывки чего-то, чему он никак не мог найти определение. Эти обрывки не были кусками снов, потому что в них были задействованы все органы чувств - он видел, слышал, осязал, чувствовал свойства материальных предметов вокруг. Но они не были и явью, потому что происходившее в этих воспоминаниях не укладывалось в привычные параметры реальной жизни.  



Его бросили на каменный пол, как мешок с костями, отбив всю правую сторону тела... 



Прямо у лица возникли черные лакированные туфли, довольно большие для обычной женской ноги... 



В серой комнате искусственный свет резал глаза. Что-то незримое давило на тело со всех сторон. Что-то вроде силового поля...  



Холодный бесцветный голос, ни мужской, ни женский, проникал прямо в мозг, вдавливая в него одну и ту же фразу: “Позови ее.. Просто позови...” Марк закрывался от него, как мог. 



Как оказался в этой лачуге, Марк вспомнить не мог. Дважды он пытался встать с кровати и выбраться из дома, но оба раза эти попытки заканчивались ничем. Каждый сделанный шаг, удаляющий его от кровати, словно крутил невидимое колесико, усиливая громкость головной боли. Каждый шаг в обратном направлении эту боль уменьшал... Марк ощущал себя настолько в сознании, что смог проследить закономерность. 

А ведь никто не знает, что он здесь... Никто ему не поможет... 

Он отвернулся к стене, завешанной линялым гобеленом с оленями, и застыл в позе эмбриона. Интересно... ребята уже в Милабурге?