Клетка для танцев

Кого теперь ты любишь,
Когда все понимаешь?
Кого теперь ты дуришь,
Когда ты не играешь?
«Агата Кристи»

Intro

– Уходи. Я не хочу тебя видеть.
Страшная Женщина говорит страшные слова, пробирающие до самого дна мою маленькую трусливую душу.
– Но я принесла апельсины, – лепечу я, протягивая синюю сеточку с оранжевыми пупырчатыми мячиками.
– Я же тебе говорила – не приходи ко мне! Я никого не хочу видеть! Ты что, русских слов не понимаешь?
– Но тебе нужны витамины… я хотела как лучше…
В отчаянной попытке я рву нейлоновые нити, словно это может что-то изменить. Будто килограмм фруктов из «Магнита» что-то решит между нами.
– Ты вообще нормальная? Оставь ты меня уже в покое.
Лицо Страшной Женщины искажается, идет багровыми пятнами, делается похожим на маску какого-то африканского вождя. Она красится даже здесь… Даже здесь… Она себе не изменяет…
– Пожалуйста… ну пожалуйста… возьми хоть один… попробуй…
– Ты мне надоела. Хватит.
И оранжевые мячики скачут на выложенный вытертой плиткой больничный пол. Монстера в углу фойе как будто дергается от ужаса. Словно ее кто-то ударил. Словно она надеется спрятаться.
Наивное чмо.
Апельсины разбегаются в разные стороны. Они тоже хотят укатиться как можно дальше от Страшной Женщины. Наверное, они предпочли бы спокойно лежать на полке магазина. Да. Определенно, это была плохая идея – зайти в тот «Магнит».
– Что у тебя вечно все из рук валится…
И я не выдерживаю. Это чересчур. Это слишком. У меня нет сил это вытерпеть.
Я бросаю под ноги опустевшую синюю сеточку, превратившуюся просто в скомканный узелок порванных ниток, и бегу. Бегу, спотыкаясь на каблуках (а я думала, что она скажет про мои новые туфли...). Бегу, забыв даже произнести формальное «до свиданья» и окончательно теряя лицо…
Страшная Женщина что-то кричит мне вслед, но я не слышу, я не хочу больше слышать ее никогда, никогда.
Вниз по лестнице, по лестнице, через хирургию, снова по лестнице…
Первый этаж. Пустой коридор. Ряд стульев у чисто вымытого окна.
И тут я не выдерживаю. Прислоняюсь пылающим лбом к стеклу. Плачу.
Я принесла тебе апельсины. Я принесла тебе апельсины, а ты меня прогнала.

1. ХОРОШИЕ ОТНОШЕНИЯ

Отревевшись, я выхожу на улицу. Прохладный июньский ветер обвевает мое лицо, трогает подол легкого платья. Тянет куда-то, зовет за собой… Если бы он мог унести меня куда-то… только куда?
Куда-нибудь подальше отсюда…
Я сажусь на лавочку у вазона, где должны были бы быть цветы, но где растет лишь трава, и звоню.
Листовский берет трубку почти сразу.
– Привет, ты занят?
– Ира? У тебя что-то случилось?
– Как ты понял?
– У тебя голос дрожит, как у брошенной собаки, чего тут не понять.
Я смеюсь от неожиданного сравнения.
– Я мать в больнице навещала.
– И?
– Она меня прогнала.
Листовский матерится.
– Ну и на фига ты туда поперлась?.. Ты что, не знаешь свою мамашу?
– Один человек говорил, что надежда – глупое чувство… А я, очевидно, не очень умна… Все надеюсь, что что-то изменится…
– Ай, брось ты свою философию. Тебя забрать?
– Буду признательна.
– Жди, я скоро буду.
И я жду. Обхожу корпуса больницы, рассматриваю деревья и клумбы в сквере, которым явно требуется лучший уход… Приглядываюсь к прохожим.
Ничего интересного.
Наконец Листовский подруливает к главному входу. Я сразу замечаю его ярко-малиновый «Крайслер». И спешу навстречу.
Стоит мне сесть в машину, как он разворачивается и целует меня взасос, так, словно месяц не видел.
– Ирочка… сладкая…
– Да подожди ты… что ты делаешь…
Я вяло отбиваюсь. Нельзя сказать, что поцелуи Листовского так уж неприятны, но он явно торопится. И время, и место выбраны неверно.
– Поехали ко мне? – предлагает он.
Еще десять минут назад я думала, что события будут развиваться именно таким образом, но сейчас мои мысли приняли другое направление.
– Нет. В «Таверну».
– Как скажешь, девочка.
Пусть… Мы отъезжаем, и я невидящим взглядом утыкаюсь в окно. Девочка так девочка. Какая разница.
В голосе Листовского нет нежности. Нет заботы. Но он все же приехал за мной… Приехал, когда мне было так плохо… Это тоже что-то значит.
Я искоса поглядываю на него.
Листовский красивый. Даже более чем. Высокий, пропорционально сложенный и очень следит за собой. Занимается в зале, по выходным бегает в парке. Можно было бы подумать, что он – идеальный ЗОЖник, вот только мне было отлично известно, сколько экспериментов с запрещенными веществами Листовский поставил в прошлом. Правда, все это давно позади. Сейчас он изредка позволяет себе дорогой алкоголь, чтобы расслабиться… всего несколько раз в месяц, мне кажется. В основном же Листовский снимает стресс иначе. Его главное увлечение – женщины.
Самые разные.
В том числе такие, как я.
Я стискиваю руки на коленях.
У меня нет иллюзий по поводу того, зачем я сама нужна Листовскому. Еще один экземпляр в его коллекцию… Осознание этого простого факта могло бы причинять невыносимую боль… если бы только мне не было на него до такой степени наплевать.
Пожалуй, было бы правильным сказать, что мы использовали друг друга. Странно, но факт. Он называл это «хорошими отношениями». «Я хорошо к тебе отношусь», да, именно так он сказал однажды. Да я и сама относилась к нему неплохо…
Никаких обид. Никаких претензий. Никаких обязательств.
– Тебе идет это платье, – говорит Листовский, бросая взгляд на мои колени.
Я улыбаюсь.
– Спасибо.
Листовский не умеет делать затейливые комплименты. Но я от него этого и не жду. «Красивое платье» – тоже ничего похвала. Во всяком случае я чувствую, что это Листовский говорит искренне.
Наконец мы подъезжаем. «Таверна» или вернее «Старая таверна» – антикафе, где я частенько появлялась в последнее время. Листовский не был фанатом этого заведения, но и против него тоже ничего не имел. Он хорошо чувствовал себя в любой среде. Как рыба в воде.
Где люди, там и Листовский.
У него была масса приятелей, знакомых и там, и тут. И почти не было близких друзей.
Я беру чай, Листовский кофе. Посетителей еще немного… В «Таверне» несколько залов. В одном можно что-то выпить и съесть, в другом масса всяких настолок, в третьем изредка проводят какие-то мастер-классы и семинары, но я на такое не хожу… Я с любопытством оглядываюсь по сторонам, машинально выискивая знакомых.
И замираю, внезапно с ног до головы облитая холодным, как душ, узнаванием.
Элли.
Она сидит в углу, забравшись с ногами на диван, смеется над какой-то шуткой, отворачивается от глядящего на нее во все глаза парня. Конечно же, она не одна, естественно, она не одна, как можно было предположить иное?..
Элли, Элли из Изумрудного города. Моя маленькая Элли. Моя крошечная лапочка. Моя боль, моя горечь, фантазия моя и беда.
На вид ей можно дать лет двадцать, хотя на самом деле она старше. Она носит сорок второй размер и даже он ей кажется великоват. Сейчас она блондинка, и этот цвет ей идет…
Впрочем, ей идет все. Она могла бы стать моделью и только отсутствие… нет, не амбиций, скорее упорства мешает ей сделать карьеру в данной области.
Элли ничего не может довести до конца. Вечно бросает на середине.
Листовский замечает мой взгляд и усмехается.
– Я должна поздороваться, – говорю я сквозь зубы.
– Вперед, – кивает он.
И я встаю из-за столика, и в каком-то помутнении иду. Больше ничего нет. Только ее профиль впереди. Ее короткие светлые волосы. Маленькое розовое ушко под прядкой. Нежная сливочная шея… Полупрозрачная кожа, где видна каждая жилка. Тонкие пальцы, которыми она теребит воротник желтого цыплячьего свитера. Узкие голубые джинсы, обтягивающие стройные ноги.
Ты затмила весь белый свет, Элли.
И я, видимо, смотрю на нее так жадно и так пылко, что она замечает это – она замечает это – она оборачивается – она глядит прямо на меня и говорит:
– Ты здесь, Ирма.

2. С ТЕРПЕНЬЕМ И ТАЛАНТОМ

Да, да, я здесь, здесь, я с тобой…
Неземная моя.
Эльфенок ненаглядный.
У нее серебряное кольцо в виде змеи на безымянном пальце. Я купила ей его, когда мы прошлой осенью ходили на выставку современного искусства. В фойе галереи продавали разные украшения и безделушки… Маленький подарок на память.
И она еще носит его. Все еще носит. На безымянном пальце левой руки.
Белые носки, немного запылившиеся по краям. Белые с голубым кроссовки, небрежно сброшенные на пол. Ноги, форма которых если не безупречна, то близка к таковой.
И желтый свитер, скрывающий под собой маленькую грудь и подтянутый живот… Он мог бы полнить кого-то другого, но не ее. Не Элли.
Порой мне казалось, она слишком хороша, чтобы быть настоящей.
Но я знала – все это только фантазии… Просто кому-то очень повезло с генетикой. Я видела на фотографиях ее мать в молодости – Элли была почти точной копией.
А парень… Я перевожу на него настороженный взгляд. Какой-то крашеный под блондина мальчишка с пустыми глазами. Такое чувство, что он немного под кайфом. Где она его нашла? Глупый вопрос, конечно – Элли всегда тащит всякую дрянь.
«Такую, как ты?» – тихо шепчет внутренний голос.
Я нервно встряхиваюсь. Какая чушь.
У нас было совсем другое.
– Как ты? – говорю я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку.
Одно движение, формальное и ничего не значащее с кем-то другим, но не с ней… Элли улыбается, не отстраняясь. Я быстро касаюсь губами ее щеки. Она все понимает. Но никак не комментирует то, что я делаю.
– Нормально, – нейтрально отвечает она. – А, познакомься… Это Эдик.
Эдик вскидывает руку в придурковатом приветствии, как будто зигует. Ну что за чучело.
– Очень приятно, – мило улыбаюсь я.
– Ты придешь сегодня в клуб, Ирма?
– Вообще не собиралась. Почему ты спросила?
– Просто. Я танцую сегодня. Подумала, может, ты захочешь посмотреть.
Она смеется, с притворной стеснительностью пряча лицо в воротник. Все это чистой воды кокетство, конечно.
– Я не планировала…
– Ну как знаешь. Будет Фома, Григ, Петрович… все будут.
Это должно меня как-то заинтересовать?
– А ты хочешь, чтобы я пришла?
Она опять хохочет. Ну конечно. Какое смешное предположение.
– Я такого не говорила, – делает серьезное лицо. – Но если ты придешь, я буду очень рада.
Игра, это все игра, только игра… Элли всегда так. Она не умеет по-другому.
Ей нравится дразнить.
Наверное, поэтому она и пошла танцевать к клуб. Стриптиз – это и значит «раздеваться дразня»… ну или как-то так.
Хватит.
Я мотаю головой.
– Вряд ли. Но если соберусь, я дам тебе знать.
– Как хочешь, дорогая.
Это обращение звучит почти издевательски.
– Ладно, – поворачиваюсь чтобы уйти. – Звони.
– Обязательно, – она посылает мне воздушный поцелуй. Нахалка.
Когда я возвращаюсь к Листовскому, чувствую я себя так, словно мне пришлось взобраться на Эверест. В глазах моего спутника легко читается ирония.
– Ну что, поздоровалась?
– Да… Пойдем отсюда.
– Пропало настроение?
– Не прикалывайся. Ты все прекрасно понимаешь.
– Куда дальше? Ко мне?
– Если ты не против.
– Я только за.
И мы уходим.
Конечно же, Листовский был осведомлен о том, что нас связывало с Элли.  Мы были совершенно откровенны в таких вещах. У нас ведь были действительно хорошие отношения – полные доверия и открытости. Да будь у меня хоть десять таких, как она, причем в настоящем времени, Листовский и слова бы против не сказал.
Сорок минут – и мы у него дома… Это приятная двухкомнатная квартира со свежим ремонтом, очень минималистично обставленная. Листовский немного педант в том, что касается чистоты и порядка – все вещи в его шкафу всегда аккуратно сложены, и он обязательно устраивает генеральную уборку в субботу утром. 
Светлая, очень чистая и как будто пустая квартира… Может, потому что Листовский живет один, здесь не бывает ни разбросанных игрушек, ни разложенной в беспорядке косметики… Наверное, просто те, кто не убирает за собой, в жизни Листовского не задерживаются.
 – Приготовить тебе что-нибудь?..
– Нет, не надо. Не хочу, чтоб ты стояла у плиты. Закажем пиццу.
– Как скажешь…
В комнате, которую Листовский именует гостиной, стоит искусственный камин.
– Я включу?.. – неуверенно спрашиваю я.
– Конечно, Ирочка. Делай все, что хочешь.
Листовский звонит в доставку, а я втыкаю вилку в сеть. Электрический огонь в июне… Пусть. Это холодное лето. Холодное и пустое, как моя жизнь.
Сделав заказ, Листовский поворачивается ко мне.
– Ты расстроилась, – констатирует он. – Милая моя девочка, ну зачем… Что ж ты принимаешь все так близко к сердцу… Пицца приедет через час. Ложись на диван, я тебя пока подготовлю…
Я истерически всхлипываю.
– Ну, успокойся, милая… Я сделаю массаж… И ты обо всем забудешь… Совсем обо всем…
– Да, конечно…
Лучше не сопротивляться. Пусть идет как идет.
Я делаю так, как сказал Листовский. Ложусь. Синтетическая обивка холодит кожу.
– А раздеваться будешь?..
– Ах да. Разумеется.
Я снимаю платье.
У Листовского умелые руки. Он терпелив и талантлив. А перед моими глазами пляшут язычки электрического пламени. Они прыгают и скачут, они играют и дразнят, они сводят с ума и путают время. Да, путают время, растягивая, нарушая, сминая естественный ход вещей… естественный ход вещей… естественный порядок вещей… естественную вселенную вещей… И взрывают ее мучительным фейерверком, нивелируя, аннигилируя, уничтожая.
И меня уже нет. Это уже не я.

Читать далее:
https://litnet.com/ru/book/kletka-dlya-tancev-b312626