Предисловие ко второму изданию
Дорогой читатель!
Фрагменты книги, представленной Вашему вниманию, были написаны ещё в 2000 году, почти сразу же после того, как я вернулся из Югославии. Мне довелось прожить там полгода: 4,5 месяца я был на оккупированной территории автономного края Косово и Метохия, а также по нескольку недель в Черногории и в Белграде.
Очевидно, русский читатель ожидал от книги живописаний зверств НАТОвцев. Но такого там не было. Ни в Боснии, ни на Косово. Простые НАТОвские солдаты (в особенности это касается испанцев, португальцев, итальянцев и, разумеется, греков) относились к сербам по большей части дружелюбно. Другое дело, что их руками, подчас довольно чистыми, творились и творятся (и, увы, будут твориться) достаточно грязные дела.
Вспоминаю испанский фильм «Guerreros», который невозможно смотреть без недоумения. По сюжету испанские КФОР-овцы едва ли не братаются с «хорошими» бойцами УЧК , ибо те, якобы, «так же, как и весь цивилизованный мир любят «Реал-Мадрид»«. Это глупость. Те испанские офицеры, с которыми мне доводилось общаться тет-а-тет, воспринимали службу в Косово как полигон для отработки борьбы с теми вызовами, которые двадцать лет назад лишь забрезжили на горизонте.
Когда я готовил текст самой первой редакции этих записок, один из коллег рекомендовал мне сделать особый акцент на том, как сербы воспринимают Коштуницу. Да, Коштуница действительно пользовался поддержкой у части населения, но, положа руку на сердце, тогда, в 2000-м, я не мог сказать, что с его именем связаны надежды на крутые и реальные перемены к лучшему. Упоминаю об этом, сегодня уже практически забытом политике в связи с тем, что в русской патриотической среде существует масса заблуждений относительно реальной общественно-политической ситуации в Сербии.
Немудрено. Ведь для многих из нас Сербия была символом, своего рода «фигой в физиономию реформаторам». И чем ядовитее СМИ в 1990-е обливали грязью Сербию, тем ярче и ярче в нашем сознании формировалась иллюзия. Быть может, спасительная.
По крайней мере, нам, молодым патриотам, тогда, в конце 90-х, казалось, что надеяться уже не на что. И вера в то, что где-то ещё кто-то сопротивляется, позволила нам собраться с силами и стряхнуть с себя оцепенение, навеваемое духом уныния и обречённости.
Об этом забывать нельзя. И пусть в прессе «мода на Сербию» уже прошла, мы, как христиане должны не только памятовать об уроках избиения наших единоверных, единокровных и единоязычных братьях, но и молиться об укреплении страждущего народа сербского.
Тексты, представленные Вашему вниманию, были написаны 20 лет назад. С тех пор книга выходила на бумаге 3 раза, один раз у нас и два раза в Сербии. После начала войны в Новороссии я стал стесняться своего текста, поскольку на фоне страданий, выпавших на долю наших современников, всё, описываемое в книге (за исключением буквально нескольких эпизодов) выглядят достаточно блекло. И уж по сравнению с репортажами настоящих военкоров всё, записанное в моих дневниках, – просто сентиментальщана.
Но, по прошествии времени, всё-таки решил вернуться к этой книге, полагая, что она будет небезынтересна как минимум двум категориям читателей. Как тем, кто занимается историей Сербии, так и тем, кому будет интересна попытка реконструкция внутреннего мира описанного ещё Достоевским Русского Мальчика, помещённого в реалии конца 90-х годов ХХ столетия.
Новозыбков, день памяти свв.Царственных Страстотерпцев, 17 июля 2020.
Зона Умолчания
Книгу посвящаю своей маме
Пролог
Первое письмо из сербского гетто
Печь Патриаршая. Как ни странно, в первую очередь мне бросились в глаза разнообразные таблички, выглядывающие из цветочных клумб. Таблички предупреждают о разном.
«В неподходящих костюмах просьба не заходить!» Изображены мужчина и женщина в купальных костюмах.
Но в купальном сюда сейчас и не заходят. На тех, кого можно увидеть в монастырском дворе, - либо военное облачение, либо первое попавшееся при спасении от «Освободительной Армии Косово».
Больше всего чёрных одежд. В чёрном – инокини монастыря Печь Патриаршая, а также те, кто носит траур.
По бледно-розовым каменным плитам бегают ящерицы. Их кожа чем-то напоминает камуфляж НАТОвцев. В расщелинах притаились скорпионы. Летают пчёлы. Пасека расположена рядом с монастырским кладбищем. Кладбище у самых стен.
Пятиметровая стена, которая окаймляет монастырь, является первым поясом, отделяющим сербское гетто от остального мира. Между нами и хаосом «освобожденного Косова» стена из камней.
Когда человека окружают горы, он и сам становится как горы. Душа его делается свободной от грязи, ибо грязь не задерживается на скалистых вершинах. Грязь всегда устремляется вниз. Поэтому на вершинах всегда чисто. А ещё на горах растут сосны и кустарники купины (по-нашему – ежевики). Сосны тянутся к небу, а души людей, которые среди сосен живут, тянутся к Богу.
Ежевику можно есть, но для неделикатной руки куст купины становится настоящей армией, ощетинившейся маленькими шпагами своих шипов.
Вот, что окружает человека, живущего среди гор. Вот, из чего сделано его сердце.
Совсем иное дело город. Особенно, если в этом городе обитают кочевники. Нетрудно представить, во что превращается душа человека, окольцованного отходами «цивилизованного общества». И неважно, что именно будет отражаться в наших зеркалах: баррикады бытового мусора или же щиты, рекламирующие «красивую жизнь».
Ещё хуже, когда рекламный щит прикрывает от беглого взора отбросы. Тогда может показаться, что всё нормально. К тому же картинка не передаёт запаха. Вот и привыкают люди вместо жизни воспринимать движущиеся и застывшие картинки о «якобы жизни».
***
Было что-то промыслительное в том, что мы прибыли в Печь Патриаршую сумерками. Фотографировать было уже невозможно, и я смог спокойно прикоснуться уже прохладными и терпеливыми ладонями к неторопливым фрескам.
Довольно сложно подобрать верные слова, передававшие бы впечатление от фресок средневекового монастыря. Ведь как бывает чаще всего: остаётся человек наедине с чем-то большим, а видеть-то ничего и не видит. Быть может оттого, что мысли в эти мгновения заняты поиском тех восторженных фраз, которые мы просто обязаны будем чуть позже выплеснуть на своих знакомых. И чтоб без штампов! Проблема-то не в самолюбовании, которым прибаливают путешественники, не в гордыне: коль скоро предстоит делиться впечатлениями, то эти впечатления нужно как-то заранее зафиксировать. Или спровоцировать. Вот и загоняем себя в прокрустов рюкзак туристических буклетов.
А можно ведь и по-другому.
Электричества не было. И вечернюю служили при свечах. Как и 700 лет назад. На Балканах традиционные не используют подсвечники, привычные для Русской Церкви. Свечи тут втыкают в песок, насыпанный в гигантские чаши, либо в продолговатые ящики. Благодаря этому свечи, оставленные без присмотра, иногда сгорают полностью. Удивительное зрелище – от песка буквально отрывается струйка дыма.
Как будто обрывается ниточка.
***
За монастырской стеной – итальянские солдаты. Среди них немало симпатичных людей, сохранивших христианские понятия. Их глаза еще не разучились отличать жизнь от движущихся и застывших картинок, фабрикуемых специалистами из CNN.
Они охраняют древнесербскую престолицу, в которой живет сейчас пара десятков сербов. Кто-то ждет оказии, чтобы уехать к родным, кому-то некуда ехать.
Особенно тяжело старикам – на дворе время сбора урожая. Но урожай собирать не придется. По крайней мере, в этом году. Выходить в шиптарский пояс смертельно опасно.
От серба может остаться лишь отрубленная голова. Или ничего не остаться. Но встречаются исключения. То есть тела убитых.
Тогда их хоронят на монастырском кладбище. На днях мы кое-как оборудовали свежие могилки, но имена просто нацарапаны на деревянных крестах – не нашлось краски. Впрочем, дойдет время и до памятников. Сербы помнят, что со времени Косовской битвы 1389 года, земли КосМета. неоднократно переходили из рук в руки.
Помнят, и приводят сравнения, поначалу показавшиеся мне довольно странными: «Это – как в футболе. Сейчас ничья 1:1. Но матч еще не окончен. И поле – наше».
Но позже я привык к нраву этого народа, всё ещё считающего нас своими братьями.
Кем войдет в историю этой войны мой народ? Запоздалым, но, всё же, соратником? Тайным помощником? Болельщиком, на худой конец? Или же позевывающим у экрана зрителем, чья душа слеплена профессиональными мультипликаторами?
Уже в который раз сербы окружены тройным кольцом. И третья, самая страшная зона –зона умолчания. Ибо человек даже в принципе не может размышлять о том, о чём он не имеет никакого представления.
Кукловоды полагают, что тот, кто контролирует информацию, может контролировать смыслы. Тот, кто контролирует смыслы, может контролировать желания. Тот, кто контролирует желания, может контролировать всё.
***
Однако, не стоит отчаиваться.
Мы с вами можем запросто одолеть эти чары и перехитрить Кукловодов. Для этого достаточно научиться различать за «общечеловеческой» ширмой банальный мусор, а за пеленой в голодных глазах - горы, поросшие соснами.
Из окна гостиничного номера я вижу горы. По ночам со стороны гор слышны небольшие перестрелки. Это – мафиозные разборки местных.
Вряд ли они смогут ворваться к нам. Максимум, на что они сейчас способны – обстрелять монастырь из миномёта. Между ними и нами – итальянцы из КФОР. И, всё-таки, эта близость с той стихии, где властвует смерть, дисциплинирует ум и сердце.
Зная, что каждый час может стать последним, не станешь забивать себе голову порожняком. И потому всякий раз, ложась спать, думаешь о том, как придётся вести себя, если случится начало чего-то серьезного.
День Крестовоздвижения, 27.09.1999 н.ст., Печь Патриаршая, Сербия.
Часть первая. Среди путей
Господи, стели под ноги нить
Я иду с повязкой на глазах…
(Олег Паламарчук)
Автобус
Откровенно говоря, водитель этот мне совсем не нравился. Совершенно по-другому воображался представитель героической Сербии. А этот был каким-то чересчур жирным и небритым. Небритость была, очевидно, деталью «имиджа». Он постоянно поглощал куски пористого сыра, купленный тут, в Венгрии. Смуглые курчавые руки водителя были увешаны дешевыми часами из яркоокрашенной пластмассы. Типичный «китч». На одной из остановок я спросил у него:
- А зачем у Вас столько часов? Они показывают время в разных часовых поясах?
- Опростите, господине. Нисам розумеjу Руски , - и отвернулся дожевывать свой сыр.
К нам подошел хозяин автобуса, носивший чудное для русского уха имя – Синиша. Синиша полюбопытствовал: «В чем дело?» Я повторил свой вопрос.
Граждане Югославии перебросились репликами и рассмеялись. Смеялись они по-разному: Синиша хихикал, а водитель втянул голову в плечи, запрокинул её слегка назад, проглотил кусок сыра и, приосанившись, буквально просиял изнутри от ощущения своей оригинальности.
Салон микроавтобуса, следующего по маршруту Чоп – Нови Сад – Белград, напоминал среднестатистический киоск, набитый дешевой чепухой. Повсюду были нагромождены пластиковые, резиновые и пушистые безделушки самых невообразимых расцветок. И всё это было рассредоточено среди приклеенных советов, рекомендаций и предупреждений. Наклейки лишний раз напоминали о вреде никотина и пользе секса. Но всех советчиков перекрикивала огромная, на длину переборки, наклейка с рекламой популярной в то время фирмы-секты, занимающейся сетевым маркетингом.
Странно. Разве Сербия не является последним бастионом Православия в этом мире резиновых и пушистых безделушек?
Ещё перед украино-венгерской границей я предложил хозяину автобуса поставить на приборную панель репродукцию иконы Богородицы Владимирской, которую я старался брать с собою в путешествия. В сербском автобусе не было ни традиционного для православных водителей Николы-Угодника, ни какого бы то ни было иного лика вообще. Я попытался пошутить, дабы хозяин не воспринял предложение как упрёк.
- У нас принято иконы устанавливать даже на танки. Например, Богородица Казанская была на танке, который объезжал в 41-м вокруг Москвы. Будем и мы – как танк. Прорываться сквозь таможни.
Синиша не засмеялся, но икону попросил поставить. Водитель пристроил лик между стеклом и игрушечным марсианином, служившим вазочкой для всякой всячины.
Кроме водителя и хозяина было ещё восемь пассажиров. Точнее, сразу нас было семеро, а потом Синиша пристроил еще одного парня, так что на трёхместном сидении мы ехали вчетвером.
Петар – так звали молодого парня – сел по правую руку от меня. По левую руку сидела одесситка Рита со своим шестилетним сыном. Они возвращались домой, в Белград, после того, как переждали в Одессе бомбардировку.
Во время одной из приграничных автомобильных пробок Синиша пытался развеселить мальчика, приговаривая заклинание торговцев:
- Колико jе косе, толико – паре.
Это означало: «сколько есть волос, пусть столько будет денег». При этом Синиша поглаживал себя по голове, а заканчивал фразу характерным потиранием пальцев. Мальчик реагировал вяло. Наши извозчики решили, что мальчик позабыл сербский язык.
- Заборавио jе Српски jезик , - вполголоса произнёс водитель. И добавил с наигранной угрозой:
- Шта нису причаш Српски ?
Рита уверила своих новых сограждан в том, что никто ничего не забыл, просто они переждали бомбардировку в Одессе, где её сын сдружился с малышами и быстро освоил полуродной для себя Русский язык.
Рита Самарджич была первым беженцем из Югославии, скрывшейся на просторах Украины от ракет «милосердного ангела NATO». Получив «Удостоверение беженца» за №1, она очутилась в редакции одесской газеты и стала героиней двух полос. Потом о ней забыли. Кое-как растянув небольшие сбережения на несколько месяцев, белградцы возвращались из Украины, которой особого дела до жителей Югославии не было.
На первом сидении ехали наши русские, благодаря чему я смог более-менее расспросить их о том, что же такое Югославия и как в ней живут. В общем-то, я практически ничего не узнал, за исключением того, что сербы все еще считают нас своими братьями и имеют соответствующую поговорку: «Нас и Русов – двести миллионов. А без Русов – четыре камиона!» Камион – это грузовик. Кроме того, Рита объяснила мне, что, чокаясь ракийей, нужно смотреть сотрапезнику в глаза, а приходить в гости следует со стограммовым пакетиком молотого кофе. Еще меня запугали тем, что телефонные разговоры оплачиваются «поимпульсно». Я так и не понял механизма перерасчета импульсов в минуты, но зато запомнил, что с телефоном в Белграде нужно быть осторожнее, иначе кошелёк быстро опустеет.
Мне было непонятно: о каких деньгах вообще могла идти речь, если похоже на то, что начинается Последняя Битва? Какой смысл цепляться за нарисованное на бумаге золото, если всё вокруг теряет вообще какой бы то ни было смысл?
А ведь цепляюсь. На украино-венгерской границе нужно было купить липовое приглашение, но я так и не смог оторвать от себя несчастные 20 гривен, которые сделали бы меня обладателем бумажки, свидетельствующей о том, что я являюсь желанным гостём Югославии. Моё нежелание думать о бумажках отрыгнулось недоразумением на венгеро-югославской границе. Разумеется, на югославской стороне.
Ночная Венгрия встретила нас равнодушием ночных фонарей. Красные фонари были далеко отсюда, в Будапеште, а тут, в провинции, уже после десяти вечера всё вымирало. Труженики, начинающие рабочий день засветло, ложатся отдыхать рано.
Мы подъехали к бензоколонке. Павильон, освещённый мертвенным светом, был островком ночной жизни крестьянского края. Вошли. Петар потащил меня к автомату «чай-кофе-капучино» и попросил денег. Скрепя сердце, я протянул ему форинты.
До недавнего времени у меня не было постоянного источника доходов. Всё-таки, 90-е годы… Приходилось перебиваться с «халтуры» на «шабашку». Случалось работать по 18 часов в сутки, случалось сидеть без дела месяцами. Этот режим приучил меня к экономному расходованию наличности. Сегодня это трудно понять, да и европейцам, пусть даже и восточным, понять такое непросто. Но мы, выброшенные из социалистического детсада в жестокие, но для кого-то «святые 90-е», быстро научились обходиться минимумом.
Тем более тут. Тем более, сейчас. На пороге встречи с той битвой, которая воспринималась нами как последняя схватка с апокалиптическим Зверем… Раз уж мы готовимся к схватке, то разве позволительно расслабляться?
Автобус достиг границы.
Мадьярские таможенники поразили своим равнодушием. Вяло глянули на сумки, сличили физиономии, проштамповали паспорта – и готово. Такой не станет опускаться до мелкого вымогательства. Можно и места лишиться.
Подъехали к Югославскому кордону.
Из окошка я заметил, что Синиша поднялся в «дежурку» с пакетами, наполненными подарками, купленными через дорогу – в Венгрии. Наверное, это входило в стоимость наших билетов.
Проверив наши бумаги, югославский чиновник попросил меня выгрузиться. Краем уха я услышал: «Нема шанса…»
Синиша суетился, приговаривая: «Нема шанса. Нема шанса». Потом он подошел ко мне и сказал:
- Павел, есть проблема. По твоим бумагам ты не можешь войти в нашу землю. Надо было купить на границе «ваучер» за 20 гривень. Где номер телефона того отеля, в котором тебя ждут?
Я продиктовал номер. Машина въехала в Югославию. Синиша побежал дозваниваться, а я остался стоять напротив заставы, содрогаясь от предрассветной сырости.
Где-то далеко, на самой окраине сознания, прошмыгнула мысль о том, что всё это похоже на Последнее Предупреждение, что я и так сделал всё, что мог. Даже добрался до самой границы…
Другая мысль оказалась более настойчивой. И связана она была не с отвлечёнными категориями, но со сферой практической деятельности. Что делать дальше? Пробираться через границу нелегально? Так ведь «повяжут». Сейчас война, и граница на замке. Что я буду рассказывать местной «конторе»? Что я – друг Сербии, но бюрократы не впустили меня по той бумажке, которую мне дали в Киеве представители югославской оппозиции? Оппозиции, которая открыто борется против того режима, которому служит «контора».
Ведь вот что получается: я ушёл из проамериканской организации для того, чтобы бороться со слугами Зверя, выстраивающими Новый Мировой Порядок, но попасть на передовую пытаюсь при помощи тех, кто работает против Милошевича, а, значит, косвенно помогает Зверю. Нет, о связи с югославскими социал-демократами лучше помалкивать. Тем более, что мне самому они несимпатичны.
Отбросив идею нелегального перехода границы, я вспомнил о том, что нахожусь в Венгрии. И что теперь мне предстоит морочить себе голову проблемой возвращения домой.
Подбежал озабоченный Синиша.
- Так, Павел, - и он толково, без лишних слов, объяснил мне ситуацию, - твое приглашение не подошло. В отеле «Лозовичка Чесма», где ты должен поселиться, ничего не знают о приезде гостя. Дежурный просил связаться с хозяином. Но сейчас, в предутренний час, никто не берет трубку.
Синиша продолжал:
- Но есть выход. Ты можешь заплатить 50 долларов за один день в гостинице «Метрополь» в Белграде, а там, на месте, разберёмся. Тем более, что мы дадим тебе бланки квитанций, по которым твоя фирма тебе компенсирует расходы.
«Да, - думаю, - фирма. Нет никакой фирмы, а есть 200 долларов на всё – про всё».
- Иначе нет шанса войти в нашу землю.
Синиша меня не торопил, поскольку был человеком опытным и видел, что я все равно поступлю так, как он посоветует.
- А на бланке мы можем даже завышенную сумму указать. Так что будет у тебя маленький бизнес!
Нашему проводнику так понравилась своя идея насчет того, что этот инцидент – счастливый случай заработать деньги на пустом месте! Похоже, он уже и сам в это поверил.
- Всё равно ведь нет другого шанса войти в нашу землю. Времена сейчас нешуточные. А документ твой не годится.
Я сам прекрасно знал, что бумажка «липовая». Что же делать? Сделать вид, что я не знал, будто порох отсырел? И умыть руки с этой самой Сербией? В конце концов, я сделал всё, что мог, даже доехал до границы. А вот как раз Сербия меня и не впускает.
Но поскольку предрассветная сырость не располагает к долгим размышлениям, то я согласился с предложением Синиши и вернулся в автобус.
В салоне было тепло. Рита почувствовала мое состояние и пыталась успокоить торопливыми фразами.
- Ты не должен делать поспешных выводов. В Сербии много хорошего. Гораздо больше, чем плохого. Не торопись их осуждать.
- Понятно это. Только что я буду делать в стране, где я никого не знаю, а те, кто меня должен, по идее, встречать, понятия не имеют о том, что кого-то нужно встречать?
- Как-то образуется.
Сам себе я ответил по-другому: «Знал, на что шёл».
Вскоре мы подъехали к городу Нови Сад. Проезжая по новому мосту, который срочно возвели вместо трёх разбомбленных, Синиша пошутил:
- Глядите, какой краской покрашен этот мост, что нам Черномырдин подарил. - Мост был собран из металлических конструкций и покрыт ярко-оранжевой антикоррозийной краской. - Это чтобы NATO-вцам в другой раз было легче прицеливаться.
Все посмеялись. Рита вполголоса начала сетовать на жизнь и на тесноту в квартире, а также на тяжёлый характер свекрови, живущей с ними на одной площади. Я намёк понял. Впрочем, сейчас мне было всё равно. Как будет – так будет.
Первый сон в Югославии
Отворяю дверь.
Какое пространство!! Сказать, что предо мною красота, значит, не сказать ничего, кроме пошлой банальности. Не вхожу. Стою и смотрю. Откуда-то из-за спины появляется карлик. Глядит на меня. И ничего не говорит. Что-то не нравится мне его лицо. Не знаю почему, но он мне неприятен.
Входит в дверь. Берет ключ. Вставляет в свою спину, накручивает, будто заводит пружину механической игрушки, и…, подпрыгивая, задвигает огромный тяжёлый люк.
Остаюсь один.
Игра.
Белград
- Београд! Стигли смо, - услыхал я сквозь дрёму.
Мы достигли Белграда.
Синиша сделал небольшую экскурсию, показав наиболее впечатляющие руины, а затем направил автобус к гостинице «Метрополь».
- Ух ты! – Подивилась чему-то Рита. - Автобусная карта не подорожала! Цена осталась довоенной – 3 динара.
Я же обратил внимание на троллейбусы. Они были точно такие же, как и у нас. Это почему-то придало бодрости. Окончательно же я воспрял духом после того, как стеснявший нас во время путешествия черногорец Петар вызвался курировать меня до тех пор, пока я не свяжусь с теми, кто должен был меня встречать. Петару некуда было торопиться: их дом разбомбили, а со своею роднёй он был в натянутых взаимоотношениях. Главное – он говорил по-русски.
На Украину Петара привели дела сердечные. Его возлюбленная проживала в Днепропетровске. Они познакомились в Югославии несколько лет тому назад, но потом наша соотечественница вышла замуж за албанца. Можно себе представить реакцию молодого горячего черногорца: «Мало того, что…, да еще и с кем? С шиптаром !»
Петар к тому времени был студентом духовной семинарии. Но потом он не поладил со своим архиереем, поскольку с жаром ушел в зилотство, а епископ придерживался умеренно-экуменических убеждений. Не исключено, что это было вовсе не причиной конфликта, а всего лишь поводом, но, так или иначе, семинария осталась за бортом.
Впрочем, не исключено и то, что после того, как в дом угодила ракета, а в руки – письмо из Днепропетровска, то никакая сила уже не могла удержать Петара за партой. Разве может мудрое епископское увещевание подействовать на того, кто получил весточку, свидетельствующую о том, что с албанцем покончено?
Теперь черногорец вернулся домой, твердо решив идти служить в армию. А потом, когда всё уляжется, можно будет подумать и о женитьбе.
Архиерей напомнил семинаристу, что по канонам будущему попу строго воспрещается жениться на разведённой.
Это действовало. Петар вырос в набожной семье, его мать даже совершила хадж , поэтому гласу канонов он внимал. Юноша рассуждал так: если это не страсть, а любовь, то они поженятся. Раз они поженятся, то попом он уже стать не сможет. Коли так, то и семинария ни к чему. Зачем же тогда протирать штаны? С другой стороны, если это не любовь, а страсть, то страсть пройдет со временем.
Но, чтобы не пускать это дело на самотёк, Петар съездил на Украину и все сие растолковал своей пассии. Кроме того, полтора года воинской службы будут хорошим карантином.
Теперь, по возвращению на Родину, бывший семинарист ожидал призыва в армию и старательно, не торопясь, завершал все свои дела. К чему торопиться? Как может родиться хоть что-то путное в суете? Когда человек суетится, то он и души своей не ощущает. А раз так, то как же он может вложить в дело то, чего он не ощущает? Если человек не может во что-то вложить свою душу, то к чему же затевать такое дело?
Потому-то черногорцы все делают не торопясь. Даже говор их отличается от сербиянского. Говорят-то на одном языке, на сербском, а вот темп речи и интонации разнятся.
Торопиться юному черногорцу было некуда, и он вызвался помочь мне.
Автобус остановился у гостиницы. Мы попрощались с пассажирами, а Рита даже оставила свой телефон. Синиша взял мой паспорт, деньги и пошел договариваться с администрацией.
- Ну, всё. Не забудь поставить «прияву» в полиции и скажи коллегам, чтобы оплатили «неустойку». А я тебе пришлю бланк. Даже напишу завышенную сумму! Вот это бизнес! Да?! На праздном месте! А как надумаешь ехать назад, то звони нам на фирму. Ну, Петар тебе всё поможет. Чао!
Мы с Петаром поднялись в номер. Обычный номер – с удобствами и «ящиком». Я включил телевизор, чтобы скорее погрузиться в языковую среду. Выглянул в окно.
- Петар, что это за собор?
Он вышел из ванной.
- Собор Св. Марка. Там рядом ещё русская церковь.
- Немедленно идём! – я об этом думал еще на границе.
- Пола-ако, - протянул Петар. - Успеем. Вон, у купатилу нема сапуна . Треба звать прислугу.
Я несколько смутился, но Петар сказал, что раз уж с меня содрали столько денег, то они обязаны обслуживать. Подозвав коридорную, он высказал ей обо всем, чего у нас нет; и еще потребовал, чтобы она принесла карту Белграда. Говорил властно.
- Никуда церковь не сбежит. Да и бомбить перестали. Нужно помыться. Три державы за одни сутки!
Выкупаться не удалось, поскольку не было горячей воды. Пока мой куратор выяснял причины сего безобразия, я решил посмотреть телевизор. Транслировалась детская передача в духе тех, что и у нас были до перестройки. Дети в этой передаче играли в пилотов, и что-то у них не ладилось. Тогда им на помощь пришел настоящий лётчик. В конце передачи была вмонтирована реклама кассеты с записями песен на военно-патриотическую тематику. В целом, передача меня порадовала, правда ощущалось, что что-то тут не то. Складывалось такое впечатление, будто гость программы понимает, что его словам уже мало кто внимает. Слова его летят в пустоту, и связь давно прервана. Не чувствовалось в ведущем драйва, того воодушевления, которое превращает монолог в проповедь. Впрочем, в глазах было впечатано другое: сила исполнить свой долг до конца.
Этот взгляд говорил и о том, что ведущий трезво отдаёт себе отчёт в том, сколько же душ откликнется на проговариваемые им слова. Поэтому, видимо, в этой отрешённости была какая-то рациональность. К чему метать бисер? Лить драгоценное вино мимо чаши?
Наспех вымывшись, мы вышли в город. Город проснулся. Первое, что меня поразило на улицах Белграда, – это столпотворение припаркованных автомобилей. За рубежом привычные для нас гаражи-сараи – явление редкое, поэтому машины хранятся чаще всего прямо перед домом.
А ещё меня удивляли книжные магазины.
На полках было столько литературы, посвященной масонству, антиглобализму и православной эсхатологии, что было непонятно: да как же после всего этого кому-то может быть что-то непонятным? В витринах было так же непривычно много икон.
Но больше всего меня поразил собор Св.Марка. Нет, не величественностью и убранством. Поразили стены, истерзанные надписями-граффити. На стенах одного из крупнейших соборов Белграда было написано: «Punks not dead!» «Metallica – kill’em all!» И ещё много всего. Вплоть до перевёрнутых пентаграмм. И всё – огромными литерами. Написаны граффити черной краской. Молча указал на это Петару.
- Да. Вижу. Потому-то Господь и попустил тому, что шиптари наше Косово разорили. Что можно спрашивать с кого-то, когда мы сами – богоотступники?
Ничего себе! Такого даже у нас нет. Куда же я попал? Я же ехал на Остров Православия. На последний остров, сопротивляющийся адской магме Нового Мирового Порядка! А тут такое…
Вначале автобус с рекламой фирмы-секты. Потом таможенники, содравшие четверть всей моей наличности. Теперь граффити. Ну, ладно, сейчас придем в русскую церковь и разберёмся.
Мы подошли к церковной ограде, но ворота были закрыты. На звонок никто не откликнулся. Прямо традиция какая-то.
Дело в том, что перед отъездом из Украины, хотел зайти в церковь. Жители приграничного города Чоп указали: в какую сторону следует брести. Не прошло и пяти минут, как я очутился у католического костёла. Во дворе костела хлопотали о чём-то с десяток милых женщин. Увидев мою бороду и недоуменные глаза, они рассмеялись и подсказали, как пройти к православному храму. Оказывается, нужно было идти совершенно в обратном направлении. Миновав железнодорожный вокзал и базарчик, подошёл к парку, рядом с которым стояла церковь какой-то явно модернистской архитектуры, увенчанная странным крестообразным шпилем. Шпиль напоминал шишку с торчащими во все стороны колючками. Рядом с этим подобием кирхи располагался небольшой стадион и еще какие-то общественно-полезные сооружения. На другом краю парка – уже на отшибе – виделся и наш православный храм.
Всё правильно. Если во дворе католического костёла царит дух милосердия и благотворительности (и этот самый дух можно назвать символом того доброго, что есть в латинстве), рядом с протестантской кирхой кипят общественно-полезные деяния, то что же можно ожидать от православного храма?
Правильно. Закрытые двери.
Говорю это безо всякого осуждения, ибо нужно понимать реалии «национального строительства обществ, пребывающих в переходном периоде развития».
Речь идёт вот о чём.
Можете ли Вы вообразить себе, чтобы представители одной какой-то протестантской конфессии штурмовали чужое помещение? Да их тут же полиция упечет за решетку. Как обычных уголовников.
Другое дело – «общества, пребывающие в развитии». После того, как некую секту объявят «народной верой», любой разбой можно будет истолковывать не в уголовном смысле, а в идеологическом. Теперь уже дело перекрутят так, что вовсе никакой не криминал вершится, но, напротив, осуществляется акт восстановления исторической справедливости.
Это ведь такие разные вещи: смотреть на что-то и видеть что-то.
Русская церковь Белграда
Может быть, поэтому храм оказался заперт. Заперт – так заперт. Так, наверное, и надо. Откровенно говоря, я не особенно люблю заходить в неизвестные мне сельские храмы. Мало того, что свечница будет буравить спину своим взглядом, так ещё и на скандал можно нарваться, когда вдруг выясняется, что сей храм принадлежит какой-нибудь юрисдикции, враждующей с Московским Патриархатом. На Украине, к примеру, те же самые «филаретовцы» на пасхальное приветствие, прозвучавшее из уст «москалiв», могут даже и не ответить.
Но русская церковь на Ташмайдане была закрыта по другим причинам. Во время бомбардировки корпуса Радио-Телевидения Сербии, расположенного неподалеку, была повреждена и наша церквушка.
Церковь Св.Троицы была сооружена в 1924г. и за истекшие 75 лет она впервые под замком из-за ремонта. Русская община Белграда была основана ещё в 1920-м году, тогда же было предложено место для строительства – Ташмайдан. В строительстве принимала участие и Сербская Православная Церковь, и династия Карагеоргиевичей, и многие министры, а в особенности - выдающийся политик той эпохи Никола Пашич. И вот, впервые за много десятилетий, колокол храма умолк.
С бомбардировкой связано ещё одно обстоятельство, заслуживающее внимания. Согласно русским традициям, Пасхальное богослужение начинается в полночь. Нарушалась эта традиция (для прихожан храма на Ташмайдане) дважды: во время гитлеровской оккупации (из-за комендантского часа богослужение начиналось лишь утром) и в 1999, но теперь уже из-за бомбардировки.
Мало кто знает, что тут, в русской церкви Белграда, похоронен барон Врангель. Он был предводителем десятков тысяч русских беженцев, несколько лет жил в Сремских Карловцах. Незадолго до своей кончины, в 1928 году переехал в Брюссель. После кончины останки были перевезены сюда, согласно завещанию «быть похороненному в братской православной и славянской земле».
Праху нашего великого соотечественника мне удалось поклониться лишь много позже – за день до отъезда домой. А тогда – в первый день по прибытии в Югославию – мы так и не попали в Русскую Церковь на Ташмайдане.
Нужно было как-то связываться с «Лозовичкой Чесмой».
Но, прежде всего, не помешало бы подкрепиться. Петар затащил меня в какое-то привокзальное кафе. Взглянув на цены, я молча выволок своего поводыря наружу. Петар не понял в чём дело. Тогда я попытался объяснить ему, что если питаться таким образом, то я разорюсь. Ясно было, что растущий организм молодого черногорца был малопригоден для скитаний.
Мы зашли в продуктовый подвальчик, взяли батон и пару пакетов молока. Правда, Петар умудрился прихватить бутылку кока-колы, которая стоила столько же, сколько все остальное вместе взятое.
М-да… Как же ему втолковать, что на свете существует столько ненужных вещей, на которые и внимания особого не нужно обращать. А тем более тратить деньги, которые имеют свойство иссякать.
Перекусили мы в скверике. Батон, извлеченный из целлофановой упаковки, оказался заплесневевшим. Скверик – замусоренным и неуютным. Вспоминая карту, я предположил, что где-то поблизости должен быть парк. Но Петар туда идти отказался, мотивируя это тем, что для него это «чужой район», и могут быть неприятности.
Позже до меня дошло, что мы с ним смотрели на одни и те же вещи совсем разными глазами: я пытался глядеть на всё глазами человека, приехавшего разобраться, а он – глазами парня «из другого района».
Монастырь «Введения…»
Вскоре мы оказались в монастыре «Введения Богородицы во храм». Монастырь располагался в центре города, но от шумов укрывал парк, от посторонних глаз – ограда, а от городского смрада – благоухающий цветник.
Петар объяснил монахине, в какой ситуации я оказался; и она отправилась доложить о посетителях. К нам подошла пожилая матушка со строгим лицом.
- Рус?
- Да, рус.
- Не католик?
- Нет, не католик.
Потом она что-то быстро сказала Петару и кивнула на мои четки. Черногорец сказал мне, что монахиня хочет посмотреть на мои четки. Осмотрев четки, точнее сам крестик, она слегка смягчилась.
Оказывается, на Балканах с деревянными четками ходят только католики. С керамическими или инкрустированными – мусульмане, а православные – с плетёными.
Вышла игуменья. Петар поклонился ей и попросил благословения. Игуменья подала крест для лобызания. Нужно было и мне подойти, но я растерялся, поскольку не знал правил благочестия в женских монастырях.
Выслушав бывшего семинариста, игуменья пригласила нас в конак монастыря. Тут нам предложили традиционное угощение для гостей, состоящее обычно из сладости, холодной воды, кофе и иногда рюмки ракийи. В качестве сладости может быть либо мёд, либо какое-нибудь варенье. К примеру, в этом монастыре нас угостили вареньем, приготовленным из смокв и лимона.
Хозяин желает, чтобы круг общения, собравшийся вокруг стола, был таким же сладким, как и угощение. По старому сербскому обычаю положено перекреститься, съесть одну ложку сладкого, запить водой и опустить свою ложечку в свой же стакан. После этого передвигаешь вазочку со сладостью следующему. По тому, сколько стаканов с ложечками остаётся на подносе, видно, сколько гостей угостилось, и сколько теперь нужно подавать чашек кофе и рюмок ракийи. Перед тем, как варить кофе, уточняют, кто будет пить горький кофе, а кто - сладкий.
После того, как мы угостились, появился дьякон, исполнявший послушание «министра внешних сношений монастыря». Узнав, что я занимаюсь православной публицистикой, он сказал:
- Вам очень повезло. В Белград приехал митрополит Амфилохий. Его высокопреосвященство занимается именно связями с информационными центрами – как в нашей земле, так и по всему свету. Вам нужно идти в Патриархат и там с ним встретиться.
Пока дьякон дозванивался в «Лозовичку Чесму», Петар прошептал мне:
- Тебе помогает Сам Бог. Счастье, что Амфилохий в городе. Такое бывает редко. Сегодня он в Белграде, завтра – на Косово, послезавтра – в Австралии и так далее. Большая удача, что мы его застали. Нужно немедленно бежать в Патриаршию канцелярию.
Тем временем дьякон без особого труда дозвонился тем людям, которые, по идее, должны были меня встретить. Он прикрыл трубку и спросил меня:
- Куда подъехать машине, чтобы забрать тебя в их отель?
- Пусть лучше перезвонят в «Метрополь». Я оставлю информацию, а сейчас мы с Петаром попробуем решить свои вопросы в Патриархате.
Канцелярия Сербского Патриарха
В Белградской Патриаршей канцелярии нас встретили тёмные узкие высокие коридоры и просторные кабинеты со старинной мебелью. Поразила доступность этих кабинетов. Пока мы искали митрополита Амфилохия, Петар умудрился ворваться в кабинет, в котором сидел за огромным столом сам Его Святейшество г-н Патриарх Павле. Потом нам подсказали, в каком кабинете может находиться г-н Амфилохий, и мы стали ждать.
Ожидание не тяготило, поскольку была необъяснимая уверенность в том, что всё будет именно так, как надо. Надо же! Ровно сутки назад я еще торчал на приграничном вокзале и отбивался от назойливого скрипача, выклянчивавшего деньги пиликанием «Чардаша». И вот, в первый же день пребывания в этой стране я уже там, куда и не надеялся вообще попасть!
Дверь того кабинета, в котором предположительно находился митрополит Амфилохий, была заперта, и наш робкий стук оставался безответным. Петар решил, что владыка отдыхает, поэтому мы просто сунули в щель под дверью письмо, которое я по совету дьякона из монастыря заранее заготовил ещё в гостинице.
В письме я попытался сформулировать цель моего приезда и то, что можно было бы назвать мотивами, движущими мной. Ничего внятного написать не получилось, поскольку не так уж просто зафиксировать эмоции в духе «не могу иначе». Пришлось попытаться конкретизировать свою роль в том, что можно было бы назвать «информационной войной».
Хотя… Какая там «информационная война». Так, любительские попытки. Осторожные перебранки на тогда ещё малолюдных интернет-форумах, полемика с местными общественниками да попытка проповеди идей православного славянского братства на встречах со старшеклассниками, которые «спорили о странном». Ну, ещё сюда можно добавить издание газеты нашего прихода.
За последний номер даже вызывали «на ковёр» к архиерею.
Мало того, что материал, посвящённый митрополиту-униату Шептицкому перекрутили в нечто, «разжигающие межнациональную и межрелигиозную рознь в суверенной Украине», так ещё и с материалом, посвящённым Сербии случилось недоразумение.
На первой полосе газеты, издаваемой прихожанами Украинской Православной Церкви Московского Патриархата, был изображен шеврон Войска Югославии – белый двуглавый орел.
- Это что за великодержавно-шовинистическая пропаганда? – Строго вопрошал епархиальный цензор.
Я был просто ошарашен.
- Так ведь двуглавый орел – это же вселенский символ Православия. Символ симфонии властей – духовной и светской. Это же общеправославный символ!
Потом дернуло меня съязвить:
- Если хотите, мы в следующем номере напечатаем «незалежний» трезубец. Или даже Нептуна с ним в руках! Как-никак, Николаев – город корабелов.
Некоторые статьи из газеты копировали на ксероксе.
Это говорит не о наших распрекрасных публицистических талантах, а о другом. Если люди копируют дайджесты, составленные из центральных изданий, то это может означать только одно: в ту эпоху, когда пользование Интернетом было ещё привилегией узкой прослойки людей, наиболее пророссийски ориентированная часть населения бывшей УССР была полностью отрезана от информации обо всём том, что составляло существо споров вокруг Русской Идеи.
Обо всём этом позже рассказал коллегам из православного информационного центра «Светигора». Но это было уже позже. А тогда я дописал также о том, что являюсь участником «Интернет-форума диакона о.Андрея Кураева». В конце я отметил о своей работе в НИИ по теме, связанной с ролью сект в разрушении социальной ткани общества.
Теперь письмо лежало в кабинете, занимаемом митрополитом Амфилохием, поэтому можно было слегка расслабиться. Юный черногорец стал вновь намекать, что не мешало бы подкрепиться. Я втолковал ему как мог, что мы приехали сюда не есть, а…
- Петре, немедленно идем искать хорошее вино!
Самым лучшим вином было названо, разумеется, черногорское.
Оказалось, что дело вовсе не в местечковом национализме Петара: «Вранац» и вправду – превосходное вино. Выпил на радостях около литра вина на брата, мы повалились без задних ног.
Украинские антиглобалисты
Позади несколько недель напряжённого ожидания: вначале ехать я должен был в составе колонны с гуманитарным грузом, сбором которого занимался сербский оппозиционер, Анджелко Ачимович.
С Ачимовичем мы познакомились в Киеве на очередном съезде Русских Украины. Публика до такой степени разношёрстная, что когда присутствовавший там батюшка предложил отслужить благодарственный молебен на всякое благое начинание, это было решительно отвергнуто большинством голосов. А ведь был день Свт.Николы. «Вешнего», как называют в народе день памяти перенесения мощей святителя.
Точно так же голосованием была отвергнута черно-желто-белая символика. Интересно, что эти же самые люди выступали с обличениями демократии. Вот из таких-то «профессиональных русских», увы, состояли многие организации Соотечественников.
Мало того, что «русские Украины» отвергли предложение о символике съезда, так они ещё и умудрились освистать представителя президента Кучмы, читавшего текст поздравления «державною мовою». В конечном итоге мероприятие превратилось в какой-то дешёвый скандальчик.
Единственной серьёзной встряской было незапланированное выступление гражданина Югославии, который сообщил съезду о том, что на следующий день планируется акция протеста у въезда на территорию посольства США в Киеве. И все желающие приглашаются в пикет. Этого серба все встречали стоя, отдавая честь его соотечественникам.
За кулисами мне удалось выяснить, что он тут на Украине занимается частным бизнесом, но сейчас не время торговли – и он, Анджелко Ачимович, совместно с представителями Украинской Православной Церкви Московского Патриархата пытается заниматься сбором пожертвований для закупки медикаментов. Кроме того, он хлопотал о проведении музыкальных концертов, проходивших под девизом сопротивления экспансии Атлантической Цивилизации. Концерты должны были проходить в Киеве, Харькове и Днепропетровске.
Уже позже Анджелко сетовал на то, что концерты, по большому счету, провалились – так, концерт, проводившийся 4 июля, не собрал ожидаемого числа зрителей, поскольку молодежь предпочла разделить восторги по поводу Дня Независимости Соединенных Штатов. Кроме того, иеромонах Роман, исполнив свои духовные канты на одном из концертов, в дальнейшем выступать отказался. Мотивируя это тем, что настрой, царящий на концертах, возбуждает людей таким образом, что зрители становятся совершенно невосприимчивыми к духу исполняемых им песен.
Ачимович контактировал с лидером украинских леворадикалов – Натальей Витренко. Эта женщина возглавляла партию Прогрессивных Социалистов. Партия эта декларировала чуть ли не сталинизм, а по сути – просто оттягивала голоса у главного соперника Кучмы – лидера коммунистов Симоненко. В своей прессе «прогрессивные социалисты» бичевали всё и вся, причем «Российский царизм» предавался столь же громогласным проклятиям, как и «Американский неоколониализм». Естественно, что за панегириками в адрес Югославии, социалисты не замечали Сербии. Но более всего Ачимовича смущало то, что Наталья была некрещёной и, похоже, не торопилась обратиться к Спасителю.
Люди Витренко выглядят точно так же, как типичные для западной Европы леворадикалы-антиглобалисты. Представьте себе тех, кого представляют борцами против Международного Валютного Фонда и прочих организаций «глобалистов». С подачи телекомпании CNN эти самые леворадикалы в глазах обывателя выглядят как вполне заурядные хулиганы. К тому же хулиганы организованные. И малосимпатичные. Демократия – демократией, но панки-то мало кому по душе. Поэтому такие скандалы даже на руку «глобалистам». Станет кто-то там умничать по поводу опасности Нового Мирового Порядка, так какой-нибудь труженик идеологического сектора пропаганды – или, говоря современным языком – сотрудник агентства по PR. просто возьмет – похлопает Вас по плечу:
- Вы что: против процессов глобализации? Как и эти?
И кивнёт на хулиганящих анархистов.
Украинские праворадикалы тогда, в конце 90-х тоже стояли на аппозициях антиглобализма. Но когда, например, я проговорился представителям (запрещённой в РФ экстремистской организации) УНА-УНСО о том, что Ачимович сотрудничает с Витренко, обсуждение какой бы то ни было координации действий тут же прекращалось.
Во всей антиамериканской компании Украины меня, откровенно говоря, больше всех смущали как раз украинские праворадикалы. Нет, в том, что партия Натальи Витренко – продукт политических технологий никто не сомневался. Но рядовые «прогрессивные социалисты» были, чаще всего, просто хорошими и честными людьми, которые единственной альтернативой хищническому монополизму видели т.н. «левое движение». Поскольку же коммунистическая партия была скомпрометирована, то выход виделся в приспособленном для местных условий левачестве. Абсурд усугублялся тем, что троцкистская по сути своей партия носилась с портретами Сталина.
А вот с украинскими праворадикалами была ситуация совсем иная.
Бывший вождь этого (запрещённого сейчас в РФ) движения, Дмитро Корчинский, говорил и писал подчас верные вещи, а вот как раз рядовые боевики были самыми обычными боевиками, которые в своей ненависти к Москве доходили порою до маразма.
Разочаровавшись в организованных «антиамериканистах» Украины, я решил действовать самостоятельно. И как раз попасть в Югославию можно было при посредничестве Анджелко Ачимовича.
После окончания съезда «русских Украины» Ачимовичем был организован пикет перед Американским Посольством.
На запланированное мероприятие я едва успел, поскольку во-первых, битый час пытался убедить паломниц в том, что «сербы хорошие». Видимо, в Киево-Печерской Лавре, православном монастыре юрисдикции Московского Патриархата, их убеждали в обратном.
Во-вторых, меня сбил с толку молодой киевлянин. Когда я стал расспрашивать пассажиров автобуса о местонахождении посольства США, юноша стал воодушевленно объяснять мне: как же можно проехать в «Эмерикън Гауз». Говорил он с забавным акцентом – будто герой, играющий янки в какой-нибудь советской кинокомедии. Я довольно желчно «обломал» его проамериканский пафос, объяснив: зачем именно туда иду. В конце концов, сделав приличный крюк в холмистом Киеве, добрался-таки до искомого места.
Пикет был вяленьким.
Манифестация являло собою довольно жалкое зрелище – десяток пенсионеров, пару десятков сербов – представителей посольства Югославии, человек пять участвовавших в работе съезда днепропетровцев, которые ещё не доехали до дому, пару бригад тележурналистов и несколько нарядов милиции.
Да и флаги раздали не Сербские, а Югославские, которые, лишившись партизанской звезды, стали совершенно безликими, и напоминали теперь флаг каких-нибудь Нидерландов.
Пенсионеры кричали о геноциде над собственным народом и ратовали за Союз, югославы просто протестовали, а милиционеры, глуповато улыбаясь, старались делать вид, что всё это их не касается. По крайней мере им было совершенно ясно, что пальбы из гранатомета не предвидится. Тем более, что само здание посольства спрятано в глубине скверика. Народ столпился у блок-поста милиции, стерегущего въезд. Так что даже при всем желании… ничего страшного для заокеанского патрона не могло случится в принципе. Пикетчики, между тем, нестройно шумели, но зеваками не обрастали.
Шёл дождь. Я заторопился – скоро поезд домой.
Ничего не происходило.
Ничего и не произошло.
Ничего и не могло произойти.
Побег
Отъезд колонны неоднократно переносился, до тех пор, пока его вовсе не отложили до лучших времён, поскольку Венгрия присоединилась к санкциям против Югославии, и возникли какие-то непреодолимые проблемы для проезда.
Я перезванивался с Ачимовичем из Николаева. Потом взял отпуск и приехал в Киев. Познакомившись с домочадцами Анджелко, получил первые впечатления от живых граждан Югославии: его дочь записала несколько своих песен в киевской студии, сын пытался везде, где только можно изображать эмблему сербского креста, а жена серба совершенно не говорила по-русски, но зато сумела объяснить мне, что бегемот по-сербски будет «нильский конь».
Это название показалось мне весьма забавным, хотя позже я сообразил, что гиппопотам – это же «речной конь» по-гречески, ну а сербы поместили этого «коня» в реку Нил. Ну, в самом деле: не в Дунай же помещать бегемота обыкновенного?
Дочку я, пожалуй, огорчил, сообщив ей, что на её месте я бы добавил в аранжировку песен чего-то, создающего национальный колорит. В моде тогда были фильмы Кустурицы и музыка Бреговича, поэтому Балканские мелодии и ритмы для нас ассоциировались с трубачами и ближневосточными мотивами.
А вот сын у Анджелко оказался парнем весьма покладистым и смышленым. Отец объяснил ему, что покрывать кабину лифта сербскими патриотическими символами совершенно бессмысленно. Ибо никто тут, в Киеве, просто не поймёт этих знаков, они не будут прочитаны, и восприниматься будут просто в качестве грязи.
После очередного откладывания поездки я решил съездить к родителям отца в Винницкую область. Порадовать стариков и побыть в тишине, т.к. киевская беззаботность и равнодушие к трагедии братского народа начинали уже не на шутку напрягать меня.
В общем, из Киева я уехал в провинцию, стал дожидаться вестей от Анджелко, дышать свежим воздухом, радовать своих родных и читать Хэмингуэя «По ком звонит колокол».
А по ночам размышлять: верно ли поступаю? Собственно война как таковая уже закончилась. В каком качестве заявлюсь в Югославию? Принимать участие в чаемом оппозицией свержении Слободана Милошевича я не собирался. Приеду и скажу: «Здравствуйте, мы всей душой с вами, я приехал записать путевые очерки». Нелепость.
Бесконечные отмены отъезда гуманитарного конвоя как будто сигнализировали о том, что тут что-то не так? Не может благое дело вот так идти кувырком. Точнее, не идти даже, а буксовать. В последний раз Анджелко сетовал на то, что пригласили батюшку отслужить молебен, стал священник подавать крест для целования, так один из водителей наотрез отказался прикладываться ко кресту. Оказалось, он в какой-то там секте.
Тогда я решил, что приеду в Киев посмотреть солнечное затмение, и потом – сразу же в Югославию своим ходом. Так вернее. И вот, наконец, я там, куда твёрдо решил приехать ещё в конце прошлого года.
***
Когда пробудился, было уже темно. Голова была чугунной. В кресле сидел отчисленный семинарист и глядел телевизор. По «ящику» показывали передачу, посвященную масонам.
Вот это да! У них тут такое показывают, что нам и не снилось. Точнее – снилось. И даже шепталось. Но чтобы в открытую…
Мысли ворочались нехотя. Я сообразил, который нынче час, и испугался, что с минуты на минуту в номер ворвется коридорный или кто-то там еще и Петара выпроводят прочь. Кто его знает, какие тут у них порядки? Следующая мысль была и вовсе неприятной: «А что они подумают?! Напились… А ведь я олицетворяю Россию!»
Когда еще только начались бомбардировки, мы бесконечно спорили: как теперь быть? Стоит ли дергаться? Что могут добавить в той ситуации лишние руки, когда нужда была в серьезных комплексах ПВО? Более того, раздавались мнения некоторых диванных теоретиков, что и листовки антиамериканские клеить не стоит: в лучшем случае просто возбудим активность части народа, а потом эту разбуженную активность какой-нибудь умелый пастух направит в просчитанное русло. Повод есть: на носу выборы. В худшем случае эту энергию канализировали бы так, что все выглядело бы как хулиганские выходки. Тем более, что на Украине, в отличие от России, эти выходки, как упоминалось выше, были еще и удручающе вялыми. Так или иначе, но закончится это тем, что пастухи просто «спустят пар», а зачинщиков «возьмут на карандаш».
В некоторых епархиях УПЦ, по крайней мере, служились какие-то молебны в помощь страждущего народа Сербского, а у нас в Николаеве… Благословили молиться келейно.
В местном рок-клубе выступала самодеятельность, для которой практически все равно по какому поводу пить. Но там обнаруживались хоть зачатки искренности.
Другое дело те, кто мнит себя «бомондом». Этим на бомбардировку было просто наплевать. Хорошо помню, как глумился на одном общегородском мероприятии ведущий, вещавший о том, что, дескать, «не станем же мы отменять праздник из-за того, что кто-то в очередной Буркина-Фасо опять поссорился между собой?!»
В целом, украинская пропаганда немного выждав, повела скрытую антисербскую линию. По центральному каналу крутили англо-македонский фильм «Перед дождём», в которых показывался эпичный и притчевый конфликт таких себе албанцев с отвратительными славянами.
А по российскому телевидению сообщили, что в Белграде проходит концерт московских поп-звезд. Получалась какая-то ерунда. Утраивать зрелищное мероприятие тогда, когда важнее всего – выпестовывание покаянного чувства? Чем же тогда Россия отличается от NATO? Бомбардировщики, по крайней мере, могут подтолкнуть человека к молитве, напомнив о том, что тлен – он и есть тлен. Что пребывание наше в этом мире не вечно. Зато попса, которая символизировала «гуманитарную помощь из РФ», если уж смотреть в корень – просто отвлекала человека от покаянного настроя. Это всё равно, что «подарить забвение гётевско-булгаковской Грэтхен. Вроде как доброе дело, подарить забытьё, а ведь Гёте понимал, да и Булгаков тоже понимал, что лишить человека того, что подталкивало бы его к искуплению своего греха – дело недоброе. А вот экзальтированные читательницы романа про Маргариту этого уже не уловили.
Так и тут.
В конце концов, как бы пафосно это не звучало, я и приехал-то сюда для того, чтобы стать воплощением того, что есть в моём народе.
Что из этого выйдет?
Знакомство с митрополитом Амфилохием
Утром служитель отеля вручил мне письмо в конверте с эмблемой фирмы Mercury и сообщил, что господа из «Лозовичкой Чесмы» подъедут к 11.00. В конверте была визитка Синиши и бланк счёта, который должен был бы предоставить людям, которые меня «проворонили».
Мы спустили вещи в холл и стали ожидать социал-демократов. Петар предложил зайти в бар и скоротать время там.
- Петар! В отеле, где день проживания в номере стоит столько же, сколько я на Украине зарабатываю в месяц, цена чашки кофе равнозначна полноценному обеду.
Черногорский юноша возразил, что можно ничего не заказывать, а просто посидеть и попить кока-колы…
Откровенно говоря, это его пристрастие к красно-коричневой газировке прямо-таки обезоруживало меня. Платит-то человек не за газировку, а за сопричастность тому мифу, что был растворен в этих пузырьках.
Испил газировки и пригрезилось, будто стал сопричастен другой жизни. Стать сопричастным – значит, причаститься.
И как же может представитель народа-мученика, так пострадавшего от конструкторов Нового Мирового Порядка, отождествлять себя с тем, что является атрибутом именно этого порядка. Неужели жители Югославии уже просто «подсажены» на наркотик того способа восприятия реальности, который соответствует канонам Общества Потребления»? Неужели даже бомбардировки ничему не научили?
- Знаешь, Петре, - прошло уже полчаса сверх того времени, что было назначено социал-демократами, - пойдём лучше к митрополиту! Никуда эти демократы не денутся.
Я решил, что раз уж «Чесма» существует в природе, то, в случае чего, она найдётся.
Когда отель «Метрополь» остался далеко позади (мы даже свернули с бульвара Революции, на котором располагалось это здание), я почувствовал буквально физическое облегчение. Побег удался. Стоило ли удирать из либерального болота того НИИ, в духоте которого я чуть было окончательно не сгубил мир в своей душе, чтобы теперь окунаться в ту же самую демократию?
На сей раз нам посчастливилось встретиться с митрополитом почти что сразу. Он выслушал Петара, выслушал меня и сказал, что он через пару часов уезжает в Косово. Взять меня с собою он не может, поскольку мест свободных в джипе нет. Тем не менее, владыка Амфилохий приглашает меня в свою резиденцию – Цетиньский монастырь. Потом он дал мне 200 динаров на автобусный билет и благословил на дорогу.
200 динаров по тогдашнему «чернорыночному» курсу – это почти 10 долларов США. Именно такую бумажку деликатно попросил у меня Петар пару часов назад. Он признался, что мог бы взять денег у митрополита, но ему, как черногорцу, стыдно перед земляком за свою родню, проявившую такое омертвение родственных чувств.
А мне было стыдно за своё маловерие: надо же, бросил наконец-то обретённую стабильную работу, чтобы с Божьей помощью доискаться до Правды, а теперь собираюсь опереться не на Спасителя, но на бумагу с портретами заморских президентов.
Чёрная Гора
«Когда Господь создавал мир, у Него в руках был мешок с горами, но мешок этот прорвался как раз над тем местом, которое и превратилось в Черногорию…»
Край черногорских сербов известен на Западе под итальянским именем Монте Негро. Это название принадлежит Венеции, некогда покровительствовавшей единственному на Балканах независимому от Османской Империи княжеству.
Существуют различные версии относительно происхождения такого странного названия. Дело в том, что со стороны Адриатики известковые горы видятся вовсе не черными, но, скорее, светло серыми. Название «Чёрная Гора» нужно понимать фигурально – «Страшная Гора». До нашествия османов эти края были необитаемы, тут бродили лишь пастухи да бандиты. Массив гор представляет собою естественный лабиринт, в котором до начала ХХ века не существовало толком дорог, ибо сербы справедливо полагали, что «там, где сможет проехать повозка, там неприятель сможет протащить пушку»…
***
В Цетинье, древней столице этого сербского края, мне довелось ощутить то, что нынешние душеведы называют «синдромом заграницы». Синдром проявляется в том, что человек умиляется и опьяняется всякой мелочью, олицетворяющей «заграничную жизнь». Начинаешь любить эти городишки уже за одно то, что они такие малюсенькие, что домики – чистенькие, а дорожная разметка – жёлтая.
Центральная часть города была какой-то игрушечной и напоминала декорации к советским фильмам «про заграницу». Двухэтажные дома тянулись вдоль улицы сплошной стеной, прерываясь лишь на перекрестках улиц. Казалось, вот-вот и из-за угла появится Банионис.
Вскоре в глубине улицы показался мужчина с сигаретой. Он и указал путь к монастырю. Следуя указанному маршруту, я вскоре очутился в зарослях. Счастье ещё, что не занесло в пещеру. Раздался колокольный звон. По звону я и нашел вскоре монастырь. Пройдя сквозь арку, я очутился в таком же игрушечном, как и город, монастырском дворике. По каменной лестнице спускался монах с какой-то ветхозаветной бородой, раздваивающейся на клинышки. Я представился. Монах ответил тем же. Я попросил благословения, но монах Исаак ответил, что пока ещё не имеет права благословлять. Дело в том, что привычные для нас наперсные иерейские кресты тут носят лишь игумены. Долго ещё я путался: где иеромонах, а где простой инок?
Узнав, что я прибыл по благословению митрополита Амфилохия, монах Исаак пригласил меня на богослужение, но сумку попросил оставить вне храма. Я сразу не сообразил, что жители бывшей Югославии обрели навык к повышенной бдительности. Даже, пожалуй, к шпиономании. Но это совершенно естественно. Так что сумка незнакомца могла содержать в своих недрах всё, что угодно.
По окончании службы мы поднялись в трапезную. Над камином висела икона, мимо которой пройти было невозможно. Это была хорошо известная икона «Снятие печати», изображавшая святых царственных страстотерпцев Романовых. В России ещё бурлили полемические страсти вокруг прославления, а в черногорском монастыре Сербской Православной Церкви уже висела икона. И не где-нибудь в келье, а в трапезной резиденции митрополита.
Среди монахов и паломников было немало почитателей наших царственных мучеников, причём не только среди черногорских сербов, но также среди македонцев и румын. Вообще, в сербской церковной среде очень сильны русофильские настроения. Отчасти это было следствием того, что после гибели во время Первой Мировой значительной части сербских священников их заменили бежавшие от большевизма русские батюшки.
Сербы – единственные, кто еще не забыл о том, что Россия жертвовала кровью своих сынов для того, чтобы спасти своих братьев от позора и унижений. Несмотря на то, что сербские социал-демократы уже давно рекомендуют «преодолеть ксенофобию славянства и интегрироваться, наконец, в нормальное европейское сообщество», в селах и большинстве монастырей всё ещё видят в нас своих кровных единоверных, единоязычных и единоплеменных братьев. Простые люди помнят, ради кого Россия вступила в гибельную Мировую войну. Тогда мы потеряли всё. Ещё не все сербы позабыли об этом.
Поэтому-то и споров о том, «прославлять ли последних Романовых или нет?» там даже не возникает. На стене трапезарии висит икона царственных мучеников, а на одной из памятных медалей профиль нашего последнего императора св.Николая соседствует с профилем последнего черногорского короля Николы.
***
От сербиянцев черногорцы отделены полоской земли заселённой потомками турок и т.н. «потурчанцев». Сербиянцами называют долинных сербов, жителей собственно Сербии: Пашалука, потом - Княжества, потом – Королевства, теперь – Республики. Потурчанцами - принявших ислам отуреченных сербов.
На дипломатическую и правовую культуру Княжества Сербия, добившегося автономии в середине XIX века, всегда оказывали влияние могущественные соседи – Австрийская и Османская Империи. По сравнению с Сербией, черногорские «понятия» были просты и суровы.
Черногорцу неведомы ужасы европейских застенков и азиатских зинданов. Для сына Чёрной Горы всего ценнее свобода и его наказывали тем, что лишали этой свободы. Побеги из мест заключения в княжестве были крайне редки.
- В тюрьму тебя посадят и оружие отберут. А как покажешься на людях без пистолета и кинжалов? Засмеют ведь. Бабой обзовут...
Черногорца старых времён трудно представить себе без оружия. Лишь у сиромах (бедняков) пояс не украшен милитаристским великолепием.
Вся Черногория имела военное устройство – так же, как казачьи земли в России, Военная Краина Австрии или Османская Империя эпохи своего расцвета. Население разделено на группы, готовые выступить по первому же сигналу. Все военачальники являются одновременно светскими администраторами и судьями.
Вплоть до начала ХХ века черногорцы чурались ремесленничества, полагая это дело недостойным юнака (геройского парня). Ремеслом занимались цыгане, обитающие оседло. Черногорские цыгане исповедовали Православие, однако жениться на черногорках всё равно не могли.
Князю Николаю стоило немалых трудов насадить ремесла в среде черногорцев. Говорят, что первый черногорец, которому было предложено научиться сапожному ремеслу, хотел лучше быть казнённым, чем взять в руки шило и дратву. Князь вынужден был предложить черногорцу мастерить вместе:
- Если кто-то станет высмеивать тебя, скажешь им, что сам князь тачал сапоги...
Князь и юнак вместе принялись за работу. Начало было сделано.
Воинственность племени черногорских сербов вовсе не говорит об их дикости. Именно в цетиньском монастыре в 1493г. была сооружена первая в южнославянском мире типография. Литеры дожили до 1852 года. Тогда, во время похода на Черную Гору Омер-паши, литеры были переплавлены в картечь и пули.
В цетиньском монастыре
Увидев в моей сумке бутылку кока-колы, епископ Иоанникий строго предупредил меня, что «на территории монастыря употребление сего мерзостного зелья категорически возбраняется»! Я поспешно убедил владыку, что и сам терпеть не могу этого пойла, но бутылку взял из-за ее малого веса и удобной закрутки. А в самой бутылке – самое настоящее черногорское вино «Вранац».
Кто-то посоветовал, чтобы я просто ободрал этикетку, а епископ прищурился и спросил меня:
- Много ли пьет русский путешественник?
Я честно признался, что, по русским меркам очень даже немного.
Оказалось, что в монастыре несколько лет жил «рус Олег», который от кого-то скрывался у них. Он работал поваром и был очень добрым поваром, да только пил страшно. Сейчас он живёт где-то в Цетинье. Благо, что тут, в Черногории, жизнь спокойная, и если человек никого не убивает, то полиция его не трогает. Имя Олег они произносили довольно забавно: с ударением на первую гласную.
Население монастыря было разноплеменным: помимо сербов были македонцы, один румын, один чех и даже француз. Француз был самым настоящим православным дьяконом, который некогда был театральным художником. Можете себе вообразить Пьера Ришара, но с бородой и в облачении? Таким был наш «падре Жак». Он совершенно не понимал славянской речи, поэтому, участвуя в богослужении, он сотворял молитвы по-французски.
Но если француз никак не мог преодолеть речевого барьера, то православные македонцы, напротив, отстаивали церковнославянский. В отличие от монахов-македонцев, сербы предпочитают служить на современном языке. Отчасти в этом проявляется сербский национализм и извечное противоборство с региональным конкурентом – Болгарией. Студенты-паломники утверждали, что церковнославянский язык является формой русско-славянского; который, в свою очередь, является версией староболгарского, но никак не сербо-славянского. И, вообще, церковнославянский язык им, например, непонятен.
Ну, эту песенку мы уже слыхали…
Приятно было общаться с молодыми паломниками. Мы занимали второй этаж и чердак дома, в котором жили на первом этаже двое цетиньских священников со своими семьями.
Кто-то из числа молодых паломников прибыл сюда для того, чтобы подготовиться к экзаменам в семинарию. Кто-то учится в обычном светском ВУЗе. Кто-то лишен всего, даже дома своего, поэтому и живёт тут, выполняя какое-то послушание.
Хорошо было с ними: эрудиция и душевные качества ребят напоминали нас, такими, какими мы были до 90-х… Здоровяк Милан повсюду носился за мною с географическим атласом, выпытывая об историко-культурных особенностях Украины, Белоруссии, России, Кавказа и многого другого. Хромой румын Лазарь распахивал свои бездонные цыганские очи и, не выпуская ни на мгновение своего рукоделия, выспрашивал об условиях быта в русских монастырях; а также о том: когда Москва думает мириться с Зарубежной Церковью?
Судя по тому, какие вопросы задавали мне югославские юноши, и каким тоном они были поставлены, можно было заключить, что к истории России молодые сербы проявляют неподдельный интерес.
«А у нас все имена святые»
По контрасту с этим становится таким отчетливым то, что успех агрессии, как рекламной компании, заключается даже не в том, что какой-нибудь постсоветский русофоб рукоплещет избиению сербов «силами поднебесья», а в том, что мне удалось услыхать пару месяцев спустя из уст человека, облаченного в униформу ВС России:
- Ну, так чё-то, - бросил офицер с внешностью полкового замполита, отгоняя муху, - как припекло, так и давай нам в братья-то набиваться? Чё-т раньше в друзья не лезли!
Такая вот позиция. Как же может человек, одетый в форму российского офицера, не знать, что в том субъективном тоннеле восприятия реальности, который называется национальным мифом, Россия всегда занимала место, сопоставимое с коллективным Западом и коллективной Турцией… А сколько сербов во времена раннего титоизма стали политзеками только лишь за свою русофилию. Их сажали с ярлыками «сталинистов».
Знают ли офицеры, говорящие на русском языке, то, что тогда, в 90-е годы, в сербской школьной программе русская литература занимает место, сопоставимое по объёму со всей западноевропейской литературой вместе взятой?
Знают ли наши военнослужащие, что их черногорские коллеги считали для себя особой честью быть обладателями имперских российских эполет? И не нужно сводить всё к одной лишь заманчивой перспективе пенсии за выслугу.
Неужели офицеры, пришедшие служить в этот край, даже в общих чертах не изучили основные вехи истории балканских народов?
И даже беглый взор, брошенный в направлении героической сербской армии, не мог бы увильнуть от лицезрения картины того поистине всенародного подвига, который вошёл в историю как Албанская Ледяная Голгофа.
***
Когда впервые сталкиваешься с сербской церковно-приходской жизнью, то нас, сформировашихся в культурном пространстве Русского Православия, многое удивляет. К примеру, то, что святочные имена в Сербской Церкви носят только монахи, мирские же люди, а также немонашествующие церковнослужители носят самые замысловатые имена.
В этой связи у меня возникло сразу несколько вопросов: откуда такое разнообразие? И как это можно крестить младенцев не святочными именами?
Однажды пытался доказать одному сербу, что Иоанн, Йован и Иван это одно и то же, а он лишь дивился моей глупости:
- Ну, как же «одно и то же», когда звучит неодинаково.
Тогда я пытался возразить:
- Звучит неодинаково, но похоже. А это значит, что они имеют один корень, и это всего лишь интерпретация одного и того же имени.
- Братья тоже похожи между собой. И тоже, между прочим, имеют один корень, но это же не значит, что они - один и тот же человек? Сыновья все разные, вот и имена разные.
Потом он добавил:
- Я давно уже подумывал о том, что наука и чтение мудреных книжек лишает человека здравого смысла...
Что бы там ни думал мой мудрый собеседник, я решил докопаться: отчего же у сербов так много однокоренных имен, которые воспринимаются как совершенно разные имена, тем более, как имена крестильные?
Ответ на этот вопрос даёт профессор Влайко Влахович в своей книге «Семейный уклад жизни сербов»: «В Сербии есть много имён с корнем жив: Живко, Живорад, Живота, Живомир, Животий и т.д. Много имен в целом Сербстве с корнем вук (волк): Вук, Вукич, Вукашин, Вучета и т.д. Обычно дают имена старых предков - и то, лишь достойных - дабы потомок в них удался. Некоторые семьи строго следят за тем, чтобы не давать имена соседей - ибо передача чужих имён мнится как нечто недолжное. Это объясняется и вполне практическими причинами. Если в одном селе есть два человека с одним именем, то никогда не понятно: кому откликаться на зов - непонятно кого зовут. Но, если серьёзно, то причины в следующем: если один из этой пары умрёт или погибнет, то его близкие при упоминании родного имени будут вспоминать ушедшего из жизни родственника и печалиться. Известно, что в подобных случаях оставшемуся в живых тезке из милосердия меняли имя и начинали его называть по-другому... Так и получал ребенок ещё одно имя, вместе с крещенским».
Ну, с этим-то понятно. Неясно другое: почему сейчас этими самодельными именами уже крестят младенцев? Имена эти возникли в большинстве своем относительно недавно (в историческом масштабе), следовательно, канонизированных святых, носящих такие «языческие» имена, немного. Как же можно в Таинстве Крещения нарицать крещаемого несвяточным именем?
Красноречивый ответ на этот вопрос даёт «Албанская Голгофа».
Широко известно, что сербская армия издревле славится своим героизмом и боеспособностью. Так, во время I Мировой войны с августа по декабрь 1914 года сербская армия дважды выдерживала фронтальные наступления австрийской армии и дважды переходила в контрнаступления, полностью освобождая свою территорию от австро-венгерских захватчиков. Не сумев проломить сербско-черногорскую оборону «в лоб», центральные державы приготовили смертоносный для сербов удар в спину. Ударили братья болгары.
Несмотря на то, что в конце июля 1914г. болгарское правительство объявило «строгий нейтралитет», уже в начале августа начались переговоры с Германией и Австро-Венгрией о переходе на их сторону. Центральные державы обещали вознаградить Болгарию за счёт Сербии, которая накануне глубоко обидела болгар, присвоив себе всю славянскую Македонию, отвоеванную у турок в ходе I-й Балканской войны совместными усилиями греков и славян. Дело в том, что по предварительному уговору Македония должна была управляться по принципу совместного сербо-болгарского управления.
Есть горькая шутка об отношениях между русскими, болгарами и сербами. «Наши народы представляют собой любовный треугольник: сербы любят Россию, Россия любит Болгарию, а Болгария любит Германию. Кто же любит Сербию? Неизвестно. По крайней мере, ни Германия, ни уж тем более Болгария Сербию не любят!»
11 октября 1915 года Болгария расквиталась с сербами за обиду, нанесённую в Македонии. Это выступление поставило сербскую армию в исключительно тяжёлое положение. Когда сербское командование поняло, что зимних боёв «остров Сербия» не выдержит, началось то, что впоследствии и было названо Албанской Голгофой. Дабы воинам избегнуть позорного плена, а гражданскому населению - экзекуции от рук австрийцев, было решено эвакуироваться в Абанию. Путь лежал через покрытые льдом горы.
В этот поход выступили остатки сербской армии и значительная часть мирного населения. Вместе со своим народом в горы ушёл престарелый король Петр. В горы ушли все молодые люди призывного возраста, около 30 тысяч. Им грозила рекрутизация в армию центральных держав и отправка на Галицкий фронт. Чтобы не стрелять в русских, юные сербы взошли на ледяную Голгофу.
Из 30 тысяч выжило меньше трети.
Потому-то и говорят сербы, что у них теперь все имена святые.
Впрочем, практика наречения крещаемых несвяточными именами имеет ещё одну очень важную причину, о которой будет рассказано позже.
«...И Русы убивают Сербов»
Мое недоумение по поводу жизненной позиции некоторых росийских военнослужащих рассеял один наш соотечественник - сотрудник ОБСЕ:
- Ты что, не понимаешь, что прибыли сюда не те, кто пожелал быть тут, а те, кого пожелали тут видеть. Пожелали увидеть те персоны, которые контролируют «ситечко». И потом… они ведь за деньги сюда приехали. Где в России сейчас «штуку баксов» могут дать заработать? Только тут, на войне. Так что, если захотят сохранить контракт – будут делать всё, что прикажут.
Речь шла о перестрелке, которая стала важной вехой в отношении сербов к нам, русским.
Вечером 6 сентября мы возвращались с албанской границы в Цетиньский монастырь. На границе, у самого озера Скадар, мы с о.Матеем встретили больших друзей монастыря: бравого интеллигентного старика Алексея и его сына Аполлона. Алексей родился в Черногории в семье русских белоэмигрантов. После того, как в Югославии переменился политический климат, их семья вынуждена была бежать в Албанию.
На подъезде к приграничному городишке Тузы радиодикторша сообщила такое, от чего мне захотелось в прямом смысле слова провалиться сквозь днище автомобиля:
«...И РУСЫ УБИВАЮТ СЕРБОВ. Русские военные из KFOR-a убили троих сербов в Корминяне около Каменицы, пытаясь предотвратить их нападение на пятерых безоружных албанцев. По сообщению пресс-центра международных сил, русские ответили огнём на открытую пальбу, а в перестрелке погиб и один албанец. Вот как развивались события:
Русские на контрольном пункте в Корминяне услышали стрельбу. Когда они прибыли на место происшествия, то обнаружили трёх вооруженных сербов, которые били двоих раненых албанцев, а один был уже мёртв. Когда русские стали приближаться, сербы открыли огонь, на что русские ответили и убили всех троих. Детали ещё не установлены, однако, похоже на то, что пятерка албанцев была в автомобиле, который остановили вооружённые сербы. Потом эти сербы открыли огонь по автомобилю, и непострадавшие двое албанцев, не раздумывая, бросились вон из салона и спаслись бегством. Корминяне находится в зоне ответственности русских подразделений. Населено преимущественно сербами...»
Вот так. Сознавать можно все, что угодно: кто-то прав, кто-то не прав. Скорее всего, сербы были в этой ситуации явно не правы. Но всё это можно лишь осознавать. Кожей же я ощутил совсем другое: «Вот. И вы тоже. Оккупанты».
Мало того, что сдали их на растерзание бомбардировкам, вынудили Милошевича в очередной раз капитулировать, а теперь вот еще это.
В сербской среде ходит один апокриф о визите Черномырдина к Слободану. Согласно этой легенде Черномырдин, придя в кабинет председателя Милошевича, сел за стол напротив Слобы и, после паузы, просто взял, да и сбросил на пол всё, что было на столе.
- Вот так, будет со всеми вами, если не подпишешь капитуляцию.
Как известно, подписал.
Потом, правда, был марш-бросок к Приштинскому аэропорту в Слатине.
Продут десятилетия, прежде, чем прояснится, наконец, смысл этого марша. Всё займет свои места. Станет ясно, что это: героический поступок, достойный воспевания или просто один из шагов многоходовки?
Цетинье. Черногорские типажи
Поскольку я всем сообщал, что приехал сюда для прорыва информационной блокады, то мне предложили помочь Марии в подготовке радиопрограмм из цикла «Маjка Русиjа».
Мария – профессор сербской, хорватской и русской литератур. Ей немногим более двадцати, поэтому ничто не мешает мне потешаться над профессоршой-Машей (как я ее дразнил). Слово «профессор» у них тут, «в Европах», воспринимается не так, как у нас. Профессор – это просто дипломированный преподаватель. Маша учит меня сербскому языку, а я рассказываю ей о геополитических интригах. Сейчас мы готовим передачу о том, как отреагировали на Украине на NATO-вскую бомбардировку.
А ещё я решил приготовить для сербов кое-какие материалы по истории России и Русской Церкви. Это отнимает массу времени – как у меня, так и у всех тех, кого я «напрягаю». Позже я понял, что лихорадочная суета в этом самонадеянном ликбезе была просто чрезмерна. В результате кое-чего важного я так тогда и не смог ощутить, а зря.
Летними вечерами, вместо того, чтобы разом с братией и освободившимися от работы паломниками послушать пение игумена отца Луки и насладится горным видом, я вечно бежал куда то переводить-уточнять-доказывать. Не понимая, что мера слова определяется не тем, сколько я выпалю информации, а тем, что именно изо всего этого останется в душе у собеседника. Но мне ведь не терпелось вступить в информационную войну…
В то время я исповедовал самые радикальные формы славянофильства, поэтому был убеждён в том, что «сербам нужно непременно раскрыть глаза на то, что фигура императора Петра отнюдь не так однозначна».
Алексей, уже состарившийся на чужбине потомок русских эмигрантов первой волны, приехавший из Албании в гости к митрополиту Амфилохию, в конце концов, рассерчал на меня, решив, что я занимаюсь фабрикацией клеветнического материала, порочащего память великого преобразователя.
***
Не особо я рвался знакомится с соотечественником. Не хотелось нарываться на «мигранта коммерческой волны». К счастью, я ошибся.
Рус Олег снимал маленькую комнатушку без удобств на втором этаже двухэтажной хибары. Из окошка открывался вид на предместье города, который ещё менее ста лет назад по тогдашним законам географии считался «европейской окраиной Ближняго Востока». Удобства были во дворе, но Олег ими не пользовался, поскольку за это нужно было доплачивать особо. Удобства были в пекарне, в которой он работал. Пекарня же была за углом, в минуте-другой ходьбы.
Несмотря на то, что европейский (пусть и трущобный) быт приучил нашего соотечественника к режиму жесточайшей экономии, пьянки-гулянки, которые Олег иногда закатывал, были по-гусарски широкими. Выпив изрядно, он признался мне:
- Я тоже хотел пойти в добровольцы. Многие наши были в Боснии и Крайине. Да только наши же и отсоветовали. Чего добьёшься-то? Нет, сразу, конечно, чувствуешь себя человеком. На сердце легко. А вот потом? Особенно после того, как Ельцин объявил о том, что нет никаких добровольцев, а есть военные преступники. Есть тут у нас один москвич. Бывший. Теперь живет инкогнито. А сменится власть? А начнут всех брать на электронный карандаш? Куда деваться? А потом они между собой в очередной раз перемирятся, а ты, вообще, останешься в дураках. Никому не нужным инвалидом без пенсии?
- Ты спрашиваешь, были ли они христолюбивым воинством? Нет, не были. Но есть одно «но». – Олег призадумался, подбирая аргумент. – По крайней мере, сербы, в отличие от хорватов и бошняков, своим пленникам глаза не выкалывали.
Тут мне довелось остро ощутить атмосферу Русского Бега. Не помню уже: донимали ли нас насекомые? Кажется, всё-таки, нет…
Олег был плотью от плоти поколения, родившегося в середине 60-х и возмужавшего в небольших промышленных городах нашей страны. Он был хорошо эрудирован, но не был комнатным растением, был деловитым, но не был нуворишем, был жёстким, но не циничным и не жестоким. Такие понятия как «честь» для людей этого поколения не просто звук.
На полочке под музыкальным центром лежало несколько сербских книг: томик исторической энциклопедии, изданный при Тито; брошюрка, повествующая о династии Романовых, изданная ещё в 20-е; православный календарь, изданный черногорскими раскольниками-автокефалистами и, наконец, эротический журнал, изданный то ли в Хорватии, то ли в Словении (печатался латиницей).
Из музыки были итальянцы начала 80-х, хард-рок начала 70-х, «блатняк» и «эмигранты». Сейчас Олег включил новый альбом Жанны Бичевской «Господи, помилуй».
Соседи не выдержали и забарабанили в стенку.
- Не могут они русской песни выдерживать. Нервы у них хилые. Ладно. Будем крутить «диско». – И добавил: - пойду, изжарю «кобасицы». А ты пока не скучай. На, погляди на девчонок! В монастыре у Амфилохия таких журналов не держат.
Олег сунул мне журнал, который мне совершенно не хотелось листать. Тем более тут, в Сербии, и теперь, накануне схватки. Но, чтобы не обижать Олега, я перевёл-таки разговор в иное русло:
- Это что, в Словении такое печатают? А что это такое вообще: Словения?
- Югославская «Прибалтика». Словенцы в Югославии относились к «балканским азиатам» примерно так же, как прибалты относились к нам, к своим бывшим согражданам по Союзу. Словения – единственная из Югославских республик, которая никогда не воевала. Словенцы – единственные изо всех югославян, которые лично не принимали участия в разборках. Не принимали прямого участия, зато подстрекали косовских шиптарей против сербов. Когда на Косово всё началось, Словения без лишнего шума отделилась от федерации и сейчас «катит» за «образцовую демократию».
Словенская «незалежность» была бы невозможной, если бы ещё в сентябре 1990 года в Женеве не был заключен «пакт Горбачева-Коля». Суть пакта сводится к тому, что Союз не будет возражать против того, что фрицы стравят Югов друг против друга. При этом Словения и Хорватия отходят в зону экономического влияния ФРГ. За это немцы не будут мешать Москве рулить в Киеве.
- Ладно, не интересуешься девками, почитай про Словению. А то я заболтаюсь, да сосиски спалю.
Итак, ещё в 1993 словенцы твёрдо сказали «Да» пакту НАТО и прочая-прочая: «Мы должны участвовать в европейской системе коллективной безопасности… Европа заинтересована в нас, потому что мы ещё долго будем играть роль европейской военной границы с бурлящими Балканами».
Весьма занятен словенский опыт решения национального вопроса.
Словенцы составляют около 90% от населения государства. Остальные разделены на две группы: «этническое сообщество» и «уроженцы других краёв бывшей Югославии». Под таковыми подразумеваются сербы.
«Этническим сообществам» гарантируются «особые права»: свободно использовать национальные символы, создавать культурные организации, пользоваться родным языком при судопроизводстве, получать образование на родном языке. В нижней палате парламента предусматривается даже специальная комиссия по делам итальянцев и венгров, и оба меньшинстав набирают по одному депутату в нижнюю палату.
Для «уроженцев других краев бывшей Югославии» никаких особых прав не предусмотрено. Впрочем, они могут получить словенское гражданство.
Да, ещё один штрих: «этнические сообщества» в совокупности составляют 0,59% от всего населения. «Уроженцы…» - 10%. Без Комментариев.
Олег оторвал меня от анализа прочитанного:
- Короче, когда россияне-туристы вдруг начинают нахваливать Словению, я сразу вспоминаю о словенских сербах, которые строили-строили светлое будущее, а потом оказались «уроженцами». Прямо как мы, русские, в бывших республиках бывшего Союза.
Потом Олег напомнил о том, что на днях мы приглашены в гости к его друзьям. Как раз соберётся компания смотреть футбол, попьем вина, ракийи. В конце он добавил:
- А заодно поговоришь с людьми про Новый Светский Поредак и про масонов! Правда, они живут проблемами своей горы и о таких вещах не особо задумываются.
***
- Вообще то, я не вмешиваюсь в их разборки. Прав Амфилохий и правы либералы-автокефальцы. Правы сербиянцы и правы черногорцы. Пускай сами разбираются.
Мы подошли к дому, где нас ожидали, и Олег добавил:
- Все они – масоны.
Нас встретил на пороге сын хозяина с молодой женой. В самой комнатушке-гостинной было уже битком набито. На столе уже стояли закуски и ракийя, а также фирменное вино для гостя-иностранца. Т.е. для меня. Здороваясь за руку, я искренне тискал черногорские ладони, за что схлопотал замечание от Олега:
- У них не приняты крепкие рукопожатия. Восток. Они полагают, что тот, кто пытается сжать их руку, пытается их вообще ущемить.
Я уже знал, что нужно смотреть в глаза всякому, с кем чокаешься, но о рукопожатиях предупреждён не был. Произошла небольшая заминка с закусками. Хозяева не знали, что уже начался пост, и, когда мы с Марией вежливо отказались от угощений, хозяйка немного засуетилась, но вскоре обнаружила банку с маринованными перцами. Разговор не особенно клеился, тем более что в центре внимания был футбольный матч Югославия-Хорватия.
Эмоциональное тарахтение футбольного комментатора проходило мимо сознания, ибо я ещё не мог разбирать беглую речь. Пришлось ограничиться наблюдением за реакцией аудитории. Вот болельщики одобрительно загудели и рассмеялись. Олег прокомментировал вполголоса:
- Диктор сказал, что если македонцы будут и дальше также приносить пользу отечественному футболу, то мы, может быть, согласимся принять Македонию обратно в Югославию.
А вот наступил перерыв, и болельщики загудели уже неодобрительно. Студенты духовной семинарии побросали пиво и похватали сигареты. Оказывается, комментатор назвал футболиста-сербиянца «белградцем», а черногорца – просто «югославским спортсменом». Олег решил слегка покуражиться над черногорцами с их местечковым национализмом.
- Что, всё ещё надеетесь на то, что эуропейци признают вас отдельной от сербиянцев нацией и примут к себе в Эуропу? Не примут. Признать-то признают. И даже отцепление от Сербии признают, а в Эуропу не примут. А знаете почему?
Присутствующие за столом ещё не ощущали подвоха в речах Олега, а потому внимательно слушали его «поливы». Олег продолжал:
- Приехал тут недавно к нам на Цетинье один международный посматрач из Беча . Приехал проверять: а достойны ли црногорци влиться в Общеевропейский Дом? Ну, в том смысле, что воспитана ли у вас толеранция и есть ли у вас тут сексуальные меньшинства? Вы что на меня так смотрите? В Эуропу без сексуальных меньшинств не пускают. Так вот, - Олег наслаждался ситуацией. - Подходит этот самый посматрач к одному старику и спрашивает его, как тот относится к «геям»? Не понял его старик, тогда тот объяснил, что же он имеет в виду. «Сач-чувай, Бож-же!», - старик испуганно перекрестился, - «да у нас на Црной Гори такого отродясь не было!» Пошёл посматрач в кафану. Продолжает там свою социологию: «А могли бы Вы пойти на это? А за 100 монет? А за 500? А за 1000?» В конце концов записал в своем меморандуме: «Црногорци и хомосексуалност. М-да… Интерес есть, но никаких инвестиций не хватит!»
Олег засмеялся, Мария покраснела, молодожены улыбнулись друг другу, а болельщики вспыхнули:
- Что это ты, рус, нас так позоришь? Что мы, по-твоему, такие продажные?
- Да о другом я. Пока вы ещё черногорцы, вы никому не нужны, а вот превратитесь в эуропейцов-монтенегрини, тогда и примут вас в Общий Дом. В качестве противовеса местным туркам.
Я, кажется, сообразил, куда Олег клонит, а потому решил включиться в разговор:
- Не в мусульман нужно стрелять, а в тех, кто нас друг на друга подстрекает.
И тут впервые за вечер заговорил дальний родственник хозяина. У смуглого, даже скорее, бронзовокожего родственника были совершенно нехарактерные для черногорца соломенные волосы. Складывалось впечатление, будто они выгорели. Но не от солнца, а от той доменной печи, которая бушевала внутри. Казалось, что сполохи этого внутреннего пылания поблескивали в холодных голубых глазах. Он кивнул Олегу на меня и негромко проговорил:
- Рус, переведи новинару вот что. Скажи ему, что мы и не собираемся стрелять в шиптарей и муслиманов. – Родственник выждал небольшую паузу и добавил:
– Мы их так переколем.
***
Когда я наблюдал за политической жизнью в Черногории, невольно бросались в глаза те пропагандистские штампы, которые были хорошо знакомы по «пробуждению национального сознания украинцев».
Начиналось все примерно так: «Мы – черногорцы, разумеется, не против сербов, но мы против Компартии Югославии. Убрать бы компартию…»
Первое время на волне антикоммунизма черногорцы-сепаратисты использовали довольно веские и взвешенные обвинения в адрес Белграда. Однако, в конечном итоге, исторически сложившиеся особенности черногорского народного характера идеологи «незалежности Республики Монте Негро» пытаются истолковать в том смысле, что сербиянцы вовсе не являются братьями черногорцам. Якобы, именно черногорцы сохранили древнесербский дух, в то время как сербиянцы – это выродившаяся часть Сербства, ассимилировавшаяся с румынами и другими неславянскими народами. Как видим, сепаратистская пропаганда мало чем отличается от украино-руськой, согласно которой, якобы, «именно украинцы являются потомками древних русичей, в то время как великороссы – это азиатское племя, укравшее у руськых имя, веру и первородство...»
По аналогии с тем, как «экономическая платформа» украинских «самостийников» сводилась к заклинанию: «Не хотим жить как в Москве, хотим так – как в Польше!», так и в Черногории переориентировали телевидение с Белграда на Загреб, мотивируя всё тем же самым: «Не хотим жить как в Югославии, хотим так – как в Хорватии!»
Закончилось все уже радикальным:
«Во всем виноваты сербиянцы. Со своим Слобой!»
Следовательно:
«Даешь отделение и интеграцию в Мировое Сообщество!»
И уже можно встретить знак «либералов»: правая рука с оттопыренными указательным и большим пальцами. Так, чтоб напоминало литеру «L».
А ведь ещё сто лет назад ни у кого не вызывал сомнения тот факт, что черногорцы – это и есть самые настоящие сербы. И отличия в их жизненном укладе просто напросто являются следствием отличия образа жизни. В отличие от сербов, живущих в прочих местах Европейской части османской империи, черногорцы всегда сохраняли высокий уровень независимости. Что и отразилось на национальном характере этой части сербского народа.
Когда в начале ХХ века встал вопрос о будущем политическом устройстве объединённого общесербского государства, то черногорский вопрос вновь вышел на повестку.
Черногорский король мечтал о возрождении древнесербской православной державы, которая охватывала бы земли Черной Горы, Сербии, а также оккупированной тогда Габсбургами Боснии и Герцеговины. Объединяющим центром должен был стать обновлённый Патриархат Православной Церкви. Церковь тогда была разделена на несколько юрисдикций. Никола намеревался объединить все церковные области вокруг трона Печьского – древнесербского православного центра.
Сербский принц, возглавивший государство, в котором растворилась и Черногория, и Сербия, планировал другое. Когда закончилась Первая Мировая, и Великие Силы начали расчленять повергнутую Австро-Венгрию, то особое место в послевоенной геополитике должно было занять Королевство Южных Славян, призванное объединить вокруг Белграда как сербские земли, так и южно-славянскую область Австро-Венгрии. Вот о таком государстве и мечтал честолюбивый принц. Объединяющим фактором для югославян должна была стать идеология «Европейского Просвещения и Южнославянского единства».
Наивно полагать, будто объединение сербов могло произойти по «черногорскому сценарию». Белград был одним из очагов общественной жизни Балкан. Цетинье же был политическим захолустьем.
После того, как в ходе гражданской войны 1941-45 годов к власти пришёл Тито, территория королевства была разделена на республики и автономные края. Черногория оказалась отделенной от Сербии границей. Тогда ещё административной.
После разрушения Югославской Федерации Черногория единственная осталась в союзе с Сербией. Против этого Союза выступает часть европейски ориентированных либералов, которые именуют себя «монтенегрини», а также часть прозападно ориентированных белградских политиков. Таких пока ещё немного. Но их число растёт. Большой резонанс вызвало заявление Зорана Дьжинджича: „Не могут несколько сот тысяч черногорцев иметь такие же права, как и несколько миллионов сербов. Прошли времена братства-единства. Югославию надо менять по принципу: один человек – один голос. Маленькая и бедная Черногория не может пополнять 50% союзного правительства. Это нелогично».
В противовес этому, глашатаем общесербского единства является Церковь. Черногорско-Приморская Митрополия, решительно выступает против этого и проповедует формулу: «Сербское имя и черногорская фамилия».
***
В летнем кафе, расположенном в скверике здания, бывшего когда-то Русским консульством, мы с Олегом и Машей-профессоршей встретили Радо, который приехал на родину своих предков из Америки:
- Надоели мне эти «солитеры» (так сербы называют небоскребы) и вообще… В Чикаго идут тяжелые кровопролитные бои, - явно декламировал молодой дьякон, - жертвы этих боев, будучи уже давно покойными, всё ещё продолжают смеяться перед телеэкраном. Или же плакать перед ним. Какая радость, что я бросил этот город живых мертвецов ради леса, в котором соприкасаешься со смертью. Пусть даже и сея её.
Захмелев от стопки ракийи и бутылки пива, крепкий молодой черногорец начал бахвалиться:
- Да, в Вуковаре всякое было… Но что характерно: какой-нибудь сербиянец застрелит усташа, и потом, после боя, этого студента всего прямо выворачивает наизнанку. То ли дело мы – черногорцы. Черногорец не то, что из пушки, этими вот руками заколет врага – и ничего!
Маша тоже слегка опьянела и, схватив сигарету, впилась восхищенным взором в героя. Я с укоризной глянул на сигарету, и девушка слегка смутилась. Радо продолжал:
- Это потому, что мы живем среди скал. Наши сердца – как кремень. Мы, черногорцы, привыкли к смерти и к войне! Нам она нипочем. А сербиянцы… уже не то. Но нас, черногорцев, мало осталось: в десять раз меньше, чем сербиянцев. Потому что как война, так черногорцы – вперед! К оружию, соколы! От того то нас и гибло столько. Вот и теперь. Слобо сказал: «Даешь Великую Сербию!» И кто воевал? Черногорцы. А сербиянцы свиней пасли и продавали на базаре мясо. Мы воевали: и в Крайине, и в Боснии, а они наживались. Теперь мы решили: хватит!
Я подумал: «И вам теперь наплевать на то, что рядом лежит оскверненное Косово Поле?»
Олег решил притормозить «поливы» своего друга.
- Так что, ты с войны ничего себе не привез? Что Аркан вам не отдавал квартал на три дня?
Речь шла о том, что отвоеванные у противника кварталы отдавались бойцам добровольческих подразделений в качестве приза.
Радо сразу закручинился, но Олег решил его растормошить; и пошел просить бармена, чтобы тот поставил «Поручика Голицына». Кассету с записью наш рус всегда носил в кармане. Труженик сферы услуг отказал Олегу, на том основании, что мы своими русскими песнями распугаем всю клиентуру. Немного поодаль стоял бильярд – и теперь собирался народ.
Радо развёз нас по домам. В салоне произошла небольшая дружеская перебранка по поводу того, какую музыку слушать? В магнитоле играли песни группы Doors (и молодая профессорша Маша «требовала продолжения банкета…»), а Олег запротестовал и умудрился воткнуть кассету с эмигрантским «шансоном». Черногорцы неплохо понимали по-русски, поэтому их возмутила тематика песен. Но Олег перешел в контратаку, утверждая:
- Да, это точно ты подметил, что ваши черногорские сердца как камень… Да и как вам почувствовать чужую боль? Как вам её заметить? Вы же со всех сторон горами окружены – оттого-то для вас ничего в мире и не существует. Кроме вашей Црной Горы! А мы живем среди просторов. Оттого и душа русская – ого-го! Как и песня наша. А… Вам этого не понять!
Молодой дьякон-черногорец поступил очень мудро: он не стал ничего доказывать Олегу, а просто пригласил его на «козлёнка в молоке», которого обещал приготовить после поста. Впрочем, попробовать это яство мне не довелось.
«От синдрома заграницы не осталось и следа…»
Как-то мы с хромым румыном Лазарем шли через городской парк, который отделял цетиньский монастырь от домика, в котором мы обитали. Мы брели нога в ногу по парку, поросшему многовековыми деревьями. Было сумеречно. Дабы поддержать горевавшего Лазаря, я старался вчувствоваться в его состояние и даже сгорбился так же, как и он. Несчастный румын был инвалидом (он был не только хромым, но и горбатым). Родом Лазарь был из Воеводины. Всю свою пенсию по инвалидности он тратил на оплату коммунальных услуг, а жил с продажи своего рукоделия – плетёных чёток. В родном местечке жизнь у хромого богомольца была несладкой, поэтому он паломничал по монастырям. Благо, что условия быта в сербских монастырях неплохие.
Лазарь был русофилом. Он не только переживал по поводу раскола в Русской церкви, но и пытался переписываться с Джорданвиллем. Не знаю даже: отвечали ли ему наши зарубежники… Но писал он много всяких писем. В письмах он рассказывал о дефиците информации и о тяжком материальном положении инвалидов в блокированной мировым сообществом Югославии. Смиренно просил пожертвовать какую-нибудь церковную литературу. В его келейке висели ксерокопии портрета о. Серафима (Роуза) и св. государя Николая II.
Мимо нас, ковыляющих по парковой аллее, пробежали юноши в тренировочных костюмах. На спинах курток у молодых черногорцев были написаны слова, состоящие из трёх букв: «u», «s» и «a».
Эта надпись почему-то меня задела даже больше, чем эмблема Сербского Креста с четырьмя литерами «С», нарисованная было на стене в центре города, но вскоре грубо закрашенная каким-то «незалежником-монтенегром».
Что ж, похоже, в Черногории мне делать больше нечего.
А от «синдрома заграницы» уже через две недели не осталось и следа.
***
- Косово – это уже другая планета. Марс, - печально ответил студент Драган на мой вопрос о том, как именно можно туда попасть. – Сербы там сейчас живут только в анклавах - как индейцы. Никто не смеет выйти за пределы своей резервации – иначе смерть.
Когда я сказал Маше, что сыт уже Черногорией и собираюсь, наконец, добираться туда, ради чего я и приехал сюда, то она поскучнела и осторожно спросила меня:
- А если бы ты нашёл здесь работу, ты бы ведь не стал бы ехать…ТУДА?
Сербы так и говорят: «приехал ОТТУДА». Или: «еду ТУДА, ДОЛЕ» (То есть «туда, вниз»). «ДОЛЕ» произошло то и это. Чтобы не теребить Косово всуе.
Сообщаю о своём решении митрополиту Амфилохию. После короткой паузы он сказал, что если я не просплю, то могу завтра же выехать в монастырь Печь Патриаршия. Сёстры как раз нуждаются в помощи. Тем более что утром туда отправляется небольшой караван.
Позже один из монахов признался мне, что внимательно следил за тем, как я отреагирую на предложение митрополита. Не «задрожат ли у меня коленки»?
Не обижаюсь. Ясно, что всё тут построено на системе проверок. Вначале следили за тем, как я отреагирую на прикосновение к величайшей святыне, хранящейся в монастыре – деснице св. Иоанна Предтечи, потом устраивали всякие мелкие «прихваты», а теперь вот наблюдали за реакцией. А то говорить можно всё, что угодно, а как доходит до дела – так всё мигом и становится на свои места.
Меня поместили в джипе митрополита. Вместе с нами ехала парижанка мадам Добрила, сербка, родом из городка Джаковица. Сейчас Джаковица в итальянском секторе оккупации. Как настоящая патриотка, Добрила, едет туда, где её народу сейчас тяжелее всего.
сноски:
УЧК – Албанская аббревиатура «Освободительной Армии Косова» (Ushtria ;lirimtare e Kosov;s — U;K)
Простите, господин. Не понимаю Русский.
Забыл Сербский язык
Почему не говоришь по-сербски?
Шиптар - от алб. shqiptar;t (;cip;ta;;t) — славянизированная форма самоназвания албанцев
Православные жители Балкан называют хаджем паломничество в Иерусалим
В ванной нет мыла
Конак – монастырское здание, в котором обычно располагается кухня, трапезная и комнаты для паломников
Посматрач - наблюдатель
Новинар - журналист
Зона Умолчания. 2 издание. 1 часть
© Copyright: Павел Тихомиров 2, 2021
Свидетельство о публикации №221020801783
Свидетельство о публикации №221020801783
Рецензии