ОНА

Утро сочилось  в сознание с унылой музыкой будильника, проникало в центр  сна, нарушая его материю, заставляя испытывать вновь бесконечный цикл мучительных мыслей о ней, бессмысленных надежд на её благосклонность, её «да», парализуя в нём желание начинать этот день. Он вытащил себя из постели, зашёл в туалет, сонно, неловко помочился. В ванной обратился к своему отражению. Лицо обросло пятидневной щетиной, с того дня, как исчезла она, перестала отвечать, в бритве не было необходимости, в другом ключе рассматривать бритву ему казалось естественным, желаемым, но преждевременным. Красные глаза на осунувшемся от хронического недосыпания лице сочились влагой и выражали собачью грусть. Он умылся, сварил кофе, сделал глоток в сдавленный чувством тревоги желудок,  рассеянно оделся и вышел в синее, морозное утро Москвы.

Город просыпался, наполнялся человеческими призраками, спускающимися в железных кабинах из своих однотипных жилищ, вползающими в  ледяной холод непрогретых машин, в смрадное тепло метро, подобно безвольным марионеткам, ползущим на ленте эскалатора  в глотку бесконечных подземелий. Пять дней назад потухло солнце, исчезло, закатившись в огненной агонии за линию запада. А то, что продолжало вставать, было фальшивкой театральных декораций, бутафорией, излучающей бессмысленный электрический свет.

Вагон нёс в своём чреве его физическую оболочку, смешанную с фаршем  других тел. Он смотрел в книгу, но буквы не поддавались, не выстраивались в логическую линию, сыпались.  Его склонность к саморазрушению, подобно вирусу, была живуча и изменяема, проявляясь в новых, ничем не выдающих себя формах, разрушая душу через объекты  отчуждения. Любимая женщина, единственный друг, работа, всё это он решил вырвать из своей жизни, как вырывают из-под больного дерева, росшего над обрывом, его последнюю опору, после чего остается только осознание неизбежности падения, такого волнующего и стремительного, единственно желанного.

Он удалил все её фотографии, все те образы, которые с таким упоением фиксировал: её пробуждение, такое красивое и заспанное лицо, её боль в глазах от осознания наступившего дня, её первую улыбку, приходящую как снисходительность к этому миру, линии её губ, нежность шеи с очаровательным ушком над границей каштановых волос, всё то, что неизбежно возвращало его к жизни, наполняло разноцветной, пёстрой акварелью картину его сознания, когда её не было рядом. Фотографий не было, но образы эти не удалились, они рассыпались ярким бисером по всей земле, тут и там напоминая о ней. Случайный запах, взгляд, движение, чей-то смех, голоса - всё напоминало  о её существовании. Она присутствовала в окружающих его образах. Вот в одной перед ним возникла её такая родная и слегка неуклюжая походка, в другой он увидел обожаемые им кисти рук, в третьей - знакомые линии её умного лба. И так продолжалось бесконечно, это был нескончаемый водоворот, доводящий до безумия. Но одного он никак не мог найти среди миллиона мелькающих лиц – её глаза.  Других таких не было, с такой же энергией горящих звезд,  делающих спокойным, покорным, до смерти преданным.

Выйдя на поверхность и оказавшись на наполненных ледяным ветром улицах старого города, он пошёл по записанному им на бумаге адресу, где его ждала неизвестность. Он ждал в условленном месте в условленный час, но никто не пришёл. В сознание щекоткой стало прокрадываться сомнение, а был ли тот, кого он ждал. Мысли продолжали свой путь в джунгли бессознательного, и там, между многовековым деревом и лианами, его ждал другой вопрос: а была ли она, было ли всё, что осталось в прошедшем году, дне, часе, только что ушедшей секунде, была ли та жизнь? Этот внезапный парадокс изменил в нём всё, он изменил его сущность, как внезапно пришедшее просветление, но если последнее наполняло душу пониманием бытия, то это расщепило её последние остатки. Остолбенев от этой новой, нахлынувшей реальности, он стоял недвижимый, подобно тем деревьям аллеи, облизываемый льдом ветра и светом незнакомой ему жизни. Он не узнавал этот город, не понимал, кто это тот, кто думает сейчас и испытывает ужас от обнаружения себя в безызвестности.

Зазвонил телефон. Вздрогнув, он начал искать то, что вибрировало и играло незнакомой ему мелодией, нашёл, нажал зелёную кнопку экрана, чей-то женский, смутно знакомый голос произносил слова, не доходящие до его сознания, он не понимал языка. Он опустил руку, сделал  шаг, второй, пальцы разжались, выпустив трубку. Продолжая идти, влекомый невидимой силой, он перешёл дорогу, задержав поток нервно сигналящих машин, остановился на тротуаре, долго смотрел на отражение солнца в окнах. На его глазах появились слезы, то ли от яркого, жгущего солнечного света, то ли от чего-то ещё. Об этом уже не узнать. Его увлёк ближайший проулок, и он растворился в нём, как растворяется соль горечи в ослепительном чувстве радости  безумия.