Отель на Безымянном пляже. Ч. 8

Вся история нашей ссоры началась с того, что одна моя приятельница, в прошлом тоже бывшая модель, вышла удачно замуж за банкира и родила сына. Мы отправились к ним в гости, чтобы поздравить счастливых родителей, где мой супруг пришел в неописуемый восторг от младенца. Анна после родов раздобрела, сразу превратилась в пышногрудую кормящую мать, и все переживала, что не сможет восстановиться после родов. А мой супруг загорелся идеей нарисовать Мадонну с младенцем. Якобы Анна – идеальный типаж, а ее младенец – просто копия рафаэлевских ангелоподобных малышей. Он, честно говоря, давно и мучительно вынашивал эту идею, и все ждал, когда я рожу, чтобы не отходить от традиции и писать с меня. Но я упрямо отказывалась рожать, по этому поводу мы не раз спорили. Но мужчине не объяснишь, что после родов практически невозможно избавиться от растяжек, отвислости груди и прочих последствий материнства. Я столько видела, как женщины после родов мучаются, восстанавливая прежние размеры, что для себя решила, что чем позже, тем лучше, а если возможно, то вообще никогда. Ну, не чувствую я в себе призвание стать матерью! Спасибо моей матушке, которая раз и навсегда мне вдолбила в голову мысль, что дети – это наказание божье, и что женщина, которая повесила себе на шею ребенка, навсегда обречена тащить это бремя, отказывая себе в нормальной жизни. Немудрено, что  я не стремилась взвалить на себя эту обязанность, не смотря на уговоры мужа.
А он после визита просто заболел своей Мадонной. Позвонил Ане, уговорил ее позировать, договорился с ее мужем, чтобы тот разрешил ей позировать с обнаженной грудью, в общем, все организовал и радостно мне доложил, что на следующей неделе приступит к созданию полотна, к которому шел всю жизнь. То есть все мои портреты – это уже ерунда. Ему теперь нужна Мадонна с младенцем, в смысле Анька. Я, естественно, его восторга не разделила. Не понравилось мне, что ему позировать будет другая женщина. И дело не в ревности, Анька после родов такой коровой стала, дело в моем самолюбии. Я давно привыкла к мысли, что я – его единственная Муза. Соответственно, любая конкуренция невозможна. Я выразила ему свое неудовольствие, но он сделал вид, что это обыкновенная женская ревность, и весь вечер убеждал меня в своей любви. Подарил мне очередное украшение и отправился грунтовать холст для будущего шедевра.
Я из принципа решила присутствовать на первом сеансе. Хотя бы просто убедиться, что Анька быстро устанет, не сможет сидеть долго в одной позе, как я. Но к моему удивлению, она просто застыла над своим младенцем и как будто пребывала в полусне. Правда, после сеанса начала щебетать, что, вот и она теперь тоже будет увековечена Мастером, тем более, вместе с сынулей, что ее муж уже решил купить эту работу, и повесит в гостиной. Я еле сдерживалась от язвительных замечаний по поводу ее вымени и расплывшейся талии.
Следующие пару сеансов я сидела в мастерской, делая вид, что мне очень интересно, но потом мне так надоели восторги мужа Анькиной дисциплинированностью, розовым тельцем младенца, пышной, материнской грудью, что я плюнула на них и укатила развлекаться. Когда через пару недель Аня озвучила, что у них – у нее и моего мужа, созрела идея серии портретов с ребенком и без, я взбесилась. Я, стало быть, уже не нужна, и мой муж легко обходиться без меня. А он, сами понимаете и днями, и ночами сидел в мастерской, поглощенный своей работой. Я знаю это его состояние, когда он ест автоматически, быстро, ни на что не обращает внимания, и мыслями постоянно в мастерской. К нему бесполезно приставать с любыми вопросами, ждать знаков внимания. Он становится одержимым своей картиной. И чем ближе к завершению, тем сильнее. Он перестает бриться, ходит в грязной, рабочей рубашке, нечесаный, неумытый, похожий на сумасшедшего. Пока он не завершит работу – он недосягаем для окружающего мира.
Когда я в первый раз наблюдала эту маниакальную одержимость, мне было не по себе. Я не знала, чем заняться, куда отправиться без него. Со временем я научилась оставлять его в покое, придумывала себе кучу развлечений, при чем не самого невинного свойства. Муж все равно ничего не замечал.
Но в этот раз я буквально бесновалась оттого, что портрет Аньки его также зацепил, как и мои, которые он создавал раньше. Я была уязвлена. Еще эта Анька звонила мне постоянно, интересовалась, когда будет закончен ее портрет, и что ей надеть на презентацию шедевра. Я ей нахамила, сообщив, что она разъелась настолько, что лучше ей теперь сидеть дома, и на люди не показываться. Я знала, что лучше не отвлекать мужа в мастерской, но постоянно находила предлоги, чтобы появляться там, задавая массу глупых вопросов, высказывая язвительные замечания по поводу поросячьего цвета кожи Мадонны. Муж практически не реагировал, что выводило меня из себя еще больше.
В тот вечер, когда я зашла к нему позвать на ужин, я поняла, что картина закончена. Уставший муж сидел перед холстом и невидящим взглядом смотрел на нее. Я заглянула через его плечо. Мадонна получилась великолепно, если честно. И, вообще, вся картина словно светилась изнутри волшебным сиянием. Младенец казался настолько реальным, что даже хотелось его потрогать пухлую пяточку. Это был шедевр. Однозначно. Меня такой он ни разу не нарисовал. Анька на портрете была не просто красива, она была великолепна, просто настоящая Мадонна.
Мое восхищение картиной захлестнула обида. Ну почему он нарисовал эту корову в образе Святой Девы, у которой даже голая грудь смотрится невинно, а меня всегда только как обычную женщину?! Я ведь в сто раз красивее этой Аньки наяву, в реальности! Что, я бы не смогла изобразить Мадонну? Можно было бы того же младенца взять у Аньки, мне на руки посадить! Почему теперь ее будут прославлять, а не меня? То же мне натура!
Ну и что, долго ты здесь будешь сидеть любоваться на свою Святую Деву?! – я плохо соображала от злости.
Что ты сказала?
То, что ужин остывает!
Сейчас, сейчас. Ты иди, я приду скоро, - муж рассеянно мне ответил, словно отмахнулся от назойливой мухи.
Я не буду без тебя ужинать! Да оторвешься ты от этой коровы или нет?!
Тебе не нравится картина? – до него, наконец – то, стало доходить.
А чего в ней такого?! Толстая тетка с пухлым младенцем. Тоже мне, Рафаэль выискался!
Тебе правда не нравится? – он с неподдельным ужасом посмотрел в мою сторону. Со времени нашего знакомства я ни разу не усомнилась в его таланте.
Абсолютно. Ерунда полная!
Ты так считаешь?
А что здесь может нравиться?! Ты сам глянь. Это же убогая мазня!
Что ты такое говоришь!
Да Анька здесь такая корова!
При чем здесь Анька? Это же Святая Мария! Это же Мадонна!
Какая Мадонна?! Раскормленная Анька – жена банкира!
Перестань так говорить! Ты не понимаешь, что сейчас говоришь.
А чего мне понимать? С каких пор у нас Анька стала любимой натурой? С каких это пор я перестала тебе нравиться? Ответь мне, пожалуйста!
О чем ты говоришь?
Да все о том же! О том, что ты меня не замечаешь, все рисуешь свою любимую толстуху! Что, стареть начал, потянуло на рубенсовские формы? Больше длинноногие стройные девушки не подходят? Не больно –то и хотелось! Не хочешь – не надо!
Что ты такое говоришь? – муж, видимо, совсем сдурел от своей работы, никак не мог взять в толк, что я ему объясняю.
Я говорю то, что ты месяц как со мной не спишь, все рисуешь Аньку, на меня внимания никакого не обращаешь. Что я должна чувствовать при этом по- твоему? Любовь и нежность? Обойдешься! Мало того, что ты перестал меня рисовать…
Писать, - автоматически исправил меня муж.
Писать, если тебе так больше нравится. Так вот, если ты меня больше не пишешь, то пиши свою Аньку, Маньку, кого хочешь. Но не забывай при этом, что у тебя есть жена, и эта жена я. Я, между прочим, молодая и очень привлекательная женщина, и со мной надо спать. Не хочешь сам, обойдусь без тебя. Желающих хоть пруд пруди.
Но ты же знаешь, что я работал! Неужели ты подумала, что я могу тебе изменить? Я же тебя люблю!
А почему тогда Аньку взялся рисовать?
Но она же идеально подходит под этот сюжет! Она же молодая мать, то, что нужно!
А я что, не похожа на молодую мать?
Нет, ты вечно юная любовница, соблазнительница. Ты – не мадонна.
Знаешь что, иди ты к черту! Сначала он на месяц обо мне забывает, теперь говорит, что любит меня. И при этом рисует другую!
Подожди, давай поговорим спокойно. Ты обиделась, что я написал портрет другой женщины?
Да. С чего я перестала тебя удовлетворять как натура?
Ни в коем случае! Нет, конечно. Вот напишу эту серию, и буду писать диптих с тобой – два лика Венеры.
Какую серию? С этой коровой?!
Ты про Анну?
Да, про нее. Ты хочешь сказать, что это не последняя картина, что она тебе будет еще позировать?!
Да, у меня есть идея написать ее в античном сюжете. В нескольких. У нее идеальная фактура.
Вот уж нет! Либо ты рисуешь меня, либо никого. А то сначала Аньку, потом Маньку, а про собственную жену мы забыли, бог с ней, пусть кто-нибудь другой о ней беспокоится! Да я и эту твою писанину сейчас из окна выброшу, чтоб духу ее не было! – и я ринулась к мольберту, с действительным желанием ее уничтожить, так она меня бесила.
Не смей ее трогать!  - муж вскинулся мне навстречу, просто тигр разъяренный. Я схватилась за холст, дернула к себе, он неловким жестом оттолкнул меня, я отпрянула, но холст не выпустила. Тогда он наотмашь ударил меня по лицу, спасая свой шедевр, я упала на спину, а он обернулся поднять картину.
Я оторопела от ярости мужа, сначала хотела уничтожить его со всей его мастерской, но он таким яростным взглядом остановил меня, что мне ничего не оставалось делать, как подняться и выйти, хлопнув дверью.