Тюря - бабушкин деликатес

Наверное, ничего удивительного нет в том, что спустя почти тридцать лет я не могу вспомнить ее имени. Возможно, это первый сигнал в моем мозгу такого общечеловеческого недуга, как склероз. А может, и нет. Вполне вероятно, что я вообще не знала ее имени и не придавала тому значения. Родные, соседи и знакомые называли ее просто бабушкой.
А в моей жизни она была единственной бабушкой. Других, из-за ранней их смерти, я знала только по рассказам мамы и отца.

Меня торжественно представили ей накануне свадьбы с ее внуком. Бабушка отличалась грузностью тела, потому с трудом передвигалась даже по комнате, ясным умом и каким-то радостно-мудрым или мудро-радостным восприятием окружающего мира и населяющих его людей. Поблекшие от долгого созерцания света белого глаза ее удивляли проницательностью. Казалось, она только взглянет и уже знает про тебя все: что было, есть и будет с тобой. С какими мыслями ты пришла, с какими уходишь.
- Мальчик родится, - заявила она, едва мы остались с ней наедине. – Правнука доведется понянчить. Хо-ро-шо! Вижу, все вижу, и слов не надо, - предупредила она мой недоуменный вопрос и добавила. – Сережке ты нравишься, и мне по душе пришлась.
О беременности даже жених мой еще не знал. Я не могла допустить, чтобы до свадьбы она стала поводом для пересудов. Огорчать родителей тоже не стоило. Что они подумают о любимой доченьке, едва покинувшей крышу родного дома и так глупо проколовшейся!
- Не переживай, - сказала бабушка, - секрета твоего я не выдам. Молчать буду, пока сама не объявишь.

Людмила Ивановна, председатель сельсовета, вскоре возглавившая районный отдел культуры, попросила меня задержаться после подачи заявления.
- Подумай, Дора, - сказала она, - пока не поздно. Зачем тебе этот брак? У него нет перспективы. Вы с Сергеем совершенно разные люди, точно с разных планет, вряд ли у вас что получится.
- Не переживайте, - ответила я, улыбнувшись, - слюбится, стерпится.
Я не переносила чьего-либо вмешательства в мою личную жизнь и наделала немало глупостей, пока сориентировалась в ней. Людмилу Ивановну я уважала, потому и не нагрубила.
- Ну и дура, раз этим руководствуешься, - так напутствовала она меня.
 
Ноги бабушки во все времена года красовались в шерстяных носках и обрезанных подшитых валенках, поскольку не переносили ни жары, ни холода. На исходе лет требовали такого вот комфорта. Темная сатиновая юбка, фланелевая в цветочек кофта, шерстяной платок на пояснице, ситцевый на голове – вот и весь наряд. Когда она выходила на крыльцо, то надевала новую фуфайку, выданную ее дочери, обрубщике сучье в леспромхозе, в качестве спецодежды.

Когда я одна или с мужем навещала ее, она усаживала меня рядом с собой и расспрашивала, не обижает ли меня ее внук, не тяжело ли мне – чужой - в поселке, много ли читателей в библиотеке, где я работаю, появились ли подружки и почему я так редко бываю у нее.
Я приносила бабушке гостинцы: когда конфеты, когда печенье. Мы пили чай с ее любимым морошковым вареньем, она как бы невзначай вставляла, что Сережка-то неплохой, сердце у него доброе, и специалист хороший - лучшего тракториста в поселке не найти, его только в руках держать надо.

- Люська, ее дочь, свекровь моя, говорилала, ты много книжек разных читаешь, и язык иностранный учишь. Все про любовь в книжках пишут или про что другое? – интересовалась она.
Конечно же, читала я и про любовь, но больше меня привлекали книги из таких серий, как «Жизнь замечательных людей», «Эврика». Я рассказывала бабушке об удивительной стране Индии, таинственном Тибете, о соленом озере Баскунчак, куда, как и на самое глубокое в мире озеро Байкал, я мечтала когда-нибудь съездить, о великих людях, живших на Земле, на которых мне очень хотелось походить.
Бабушка слушала и только головой покачивала. Я, по ее понятиям, не укладывалась в тот социальный, как теперь говорят, формат, в котором существовала она и ее близкие. Всеми силами стремилась я вырваться из болота, в котором по воле случая оказалась после окончания училища. И она это, как никто другой, понимала.

Бабушка родом была из-под Твери. Она утверждала, что на ее родине грамотных людей гораздо больше, хотя жизнь там тяжелее, нежели в Карелии. Здесь за работу платят хорошо, люди сытнее живут, времени свободного полно у них, потому многие вечерами да в выходные от скуки маются, ерундой всякой занимаются. Вот как Сережка, внук ее.
- Приучила бы ты его книжки читать, - говорила она мне. – А то все дружки да рыбалка, а там, сама знаешь, без бутылки не обходится. Как соберутся вместе, так и насоображаются.

Любимой едой бабушки была тюря. Ассоциировалась она у меня почему-то с крайней нищетой и бродяжничеством. А бабушка, нет-нет, да и требовала: 
- Люська, побалуй-ка нас с Дорой тюрей.
Ела она ее медленно, с непонятным для меня удовольствием, смакуя каждую порцию, отправляемую в рот. Будто деликатес редчайший дорогостоящий.
Первый раз я отведала этой похлебки приличия ради. Потом, как говорила бабушка, распробовала, тюря оказалась вполне приемлемым блюдом, особенно перед зарплатой, когда в доме заканчиваются и продукты, и деньги.
А готовили тюрю так. Брали холодную колодезную воду, солили, крошили в нее ржаной хлеб, нарезали лук репчатый, добавляли столовую ложку растительного масла, перемешивали и ели.

Умерла бабушка, еще вполне крепкая старуха, скоропостижно. Вечером уснула, на рассвете не проснулась. Люська белугой ревела, то и дело бегая в кладовку опрокинуть стаканчик бражки, и чем больше опрокидывала, тем громче и дальше разносился ее плач.

В день похорон с утра все шло чин-чином. Я горевала о бабушкином уходе. Проводила на кладбище, бросила горсть земли на гроб с ее телом и отправилась в детский сад за ребенком в так называемый новый поселок. В правнуке своем, моем первенце, бабушка души не чаяла, и на седьмом небе находилась, когда малыш улыбался и протягивал к ней ручки.
Пока привезла сына домой, пока соседской девчонке объяснила, где что лежит, и что делать, если он начнет капризничать, в дом свекрови явилась в самый разгар застолья. Народ уже напоминался, находился под хорошим градусом и в прекрасном расположении духа. Это были первые в моей жизни похороны близкого человека и его поминки.

Захмелевшие тетки быстренько усадили меня в красный угол, придвинули ко мне наполненную стопку, принесли из кухни и положили на тарелку котлету и голубец и велели до дна выпить за упокой бабушкиной души.
Не успела я пригубить, как подскочила Люська, до этого бурно обсуждавшая что-то с соседями по столу и не упускавшая меня из виду, и заорала. Взоры собравшихся обратились на меня. Оказалось, я, бесстыжая, уселась на бабушкино место и выпила ее водку! Люська, находясь во хмелю, любила подраться. Ее силой увели из-за стола, закрыли в кладовке, где помимо продуктов стоял топчан, и дружно принялись обсуждать, чем обернется подобное кощунство для меня. Спорили недолго. Кто-то неожиданно затянул песню, кто-то ее подхватил, а кто-то пошел приплясывать…
Пожилой сосед дядя Витя, с родинкой на четверть покрытой щетиной щеки, успокаивал меня:
- Да плюнь ты, Дорюня, на этих балаболок обезбашенных. Бабушка тебя любила? Любила. Плохого тебе не сделает.

Расстроенная, я искала Сергея, чтобы увести его домой. А он, пьяный, в одежде и обуви спал в бабушкиной комнате на бабушкиной постели…

Через месяц, забрав ребенка, нашу с ним одежду и книги, я навсегда покинула этот небольшой лесной поселок. Что осталось в моей памяти о нем, так это никогда не унывающая бабушка, научившая меня готовить тюрю, разбираться в людях и с оптимизмом идти по жизни.