Алексеич

АЛЕКСЕИЧ

«Алексеич» появился в нашем селе неведомо откуда. Вернее, его привез мой сосед Виктор. В хорошем смысле авантюрист, он, кажется, подобрал его где-то на дороге куда-то шагающего, а может, и не так это было, но так отложилось в памяти. Впервые увидел я «Алексеича» на строительстве дома у Виктора. Он монтировал электрические линии. Этот человек был в принципе «универсальный солдат» по строительству, но лучше всего он разбирался в области электричества. Соседу нужны были в доме и в гараже различные станки, 380 вольт, заземление, хорошая защита и проводка. «Алексеич» во всем этом не только разбирался, но и делал все качественно, быстро и недорого. Фактически – за еду и крышу. Он просто жил у соседа. При этом ему не возбранялось калымить на стороне, без ущерба для производства соседа. А у того была еще пекарня и много других дел и идей.
Это было начало 90-х, примерно 93 год. Рушились предприятия, люди пробовали заниматься частным делом. Сосед, имея жилку предпринимателя, решил стать фермером, также он открыл пекарню. В селе она была нужна. И еще здесь всегда существовала острая проблема с хорошими рабочими руками. Нормальных специалистов не хватало везде. Кто поумнее и пошустрее, старались уехать в город, немцы, как сороки на блестящее, потянулись в Германию, кто-то пытался работать на себя либо тянул максимум «дивидендов» из совхоза, а позже – АОЗТ, возникшее на его базе.
Многие пили, была прослойка местных бездельников-«перекати-поле». «Алексеич» от всех был особняком. Он был другой: по разговору, по поведению, по отношению к людям, к труду. Он был родом из Ленинграда. Неопределенного возраста, на вид, около 40–45 лет. В своей прошлой и загадочной жизни он, с его слов, получил специальное военное и техническое образование, как-то связанное с корабельным делом. Служил на флоте. Он был теоретически и практически образован не только в области электрики, но и различной техники и двигателей. Внешне – всегда опрятен, культурен, общителен, начитан. Носил усы, которые, вместе с умными и часто пьяными глазами, придавали его лицу образ доброго сторожа или завхоза школы, дающего звонки на 2–3 минуты раньше конца урока. Его обожали все дети на улице. Ночью на дороге он, мне кажется, даже светился, был сельской достопримечательностью, «белой вороной» залетевшей в хакасскую степь из питерского зоопарка, где выводили и содержали интеллигентов для последующего распространения по стране. Не уверен, умел ли он материться, но матерных слов из его уст не припомню. Кроме этого, «Алексеич» был обладателем еще одного таланта или, вернее, знания, которым поразил все село. Но об этой его способности  расскажу далее.
Я, как и большинство граждан РФ, в том числе и мои коллеги-учителя, в то время, бурных 90-х, выпивал, иногда сильно. У «Алексеича» этот недостаток тоже имелся, причем в виде запоев. Но нес он его с достоинством. Пить с ним было интересно и приятно. Он блистал литературными знаниями, мог поддержать беседу на любую тему, не был агрессивен.
Село, в котором я с женой и сыном тоже появился недавно, было старинное, основанное казаками. Оно вытянулось вдоль реки в четыре-пять улиц разной длины. Наш с соседом двухквартирный дом находился на верхней улице, у самой дороги наверху склона, возле трассы и на самом ветру. Вначале «Алексеич» обитал у Виктора в доме. Через некоторое время сосед поселил его в избушке на нижней улице. Эта автономия не пошла на пользу питерскому интеллектуалу. У «Алексеича» постоянно стали ошиваться всякие гости: местные жители мужского пола всех видов, званий, состояний и классов. Часто семейные мужики зависали у него и оставались гулять либо «переболеть» на два-три дня.
Именно любовь к спиртному и добрый характер «Алексеича» были причиной его постоянных проблем по жизни и в работе, поводом увольнений и скандалов. Пил он по нескольку дней и даже неделю или две, иногда долгими запоями. Эта же причина поссорила его и с соседом Виктором. «Алексеич» виноватился, страдал, обещал исправиться, вставал на путь исправления, но потом опять скользил вниз, как и многие тогда по России. Однако его уже знало все село, да и сам Виктор и его жена Светлана, были люди сердобольные и отходчивые. Они постоянно прощали запои «Алексеича», помогали ему продуктами и прибегали по необходимости и возможности к его профессиональным услугам. На чай, хлеб и спирт у «Алексеича» всегда хватало.
Дома было бедно. Имелась минимальная старая мебель, отремонтированный древний черно-белый телевизор. Везде, в комнате и на кухне, стоял отменный морской порядок и чистота. И еще у него было в доме много книг. Он был не только завсегдатаем местной библиотеки, но брал книги у всех знакомых и соседей. Кто-то ему книги давал в подарок. В общем, читал он практически все и постоянно. Несмотря на частые «запойные» командировки, память «Алексеич» имел отличную, а знания – энциклопедические.
Когда в 98-м году, я начал работать участковым, то любил вечерами захаживать к «Алексеичу» в гости, даже если он был не трезв. Меня это не смущало. Ко всем людям и властям он относился с христианским терпением и искренним уважением. Мы пили чифирь или «купец» с карамелькой или куском рафинада, курили, держа желтыми пальцами, дешевые канские сигареты без фильтра, беседовали «за жизнь» и на глобальные философские темы, о литературе, людях и бедах села. С ним было душевно. Он обладал тонким чувством юмора и мужественно переносил мои нудные лекции и подковырки по поводу его загулов, призывы вести здоровый образ жизни. При этом мы оба качественно исполняли роль: я лектор – с лекцией о вреде алкоголизма, он – подопытный внимательный слушатель и не анонимный алкоголик.
Лекции я проводил по той причине, что когда «Алексеич» уходил в загул, мне прибавлялось работы. Местные пьяницы и мелкие жулики, как клопы, присасывались к нему и через пару дней оставляли его без денег, вещей и еды. Все пропивали, иногда и без его добровольного согласия. Он заявлений не писал, но культурно жаловался на возникшие жизненные обстоятельства и трудности. Что-то мне удавалось потом у «спиртовиков» «отбить», но большая часть добра исчезала в «темных водах» дикого деревенского капитализма. Для его острастки я, бывало, составлял на него протокола, якобы с целью вызова на административную комиссию. Это его очень пугало и делало крайне законопослушным, но ненадолго.
Случалось, что я читал ему свои стихи или стихи Галича. Это его очень воодушевляло: участковый-мент, читающий стихи. О моих литературных потугах знал не каждый. Читал я их, как правило, заходя к нему совсем поздно вечером, без свидетелей и гостей, сам находясь под градусом. «Алексеич» с пониманием и трепетом относился к категории посвященных и причастных к тайне. Но особый шарм этим алкогольным посиделкам доставлял талант «Алексеича», о котором я обещал рассказать отдельно. А талант этот заключался в знании языка эсперанто.  Это знание очень укрепило  авторитет «Алексеича» как человека всесторонне образованного. Село было  многонациональным. Примерно третью часть жителей составляли немцы – выходцы из Поволжья и их потомки.  Здесь же  проживало несколько хакасских семей, русские были, казаки и более поздние переселенцы.  Если старики-хакасы и немцы знали родной язык, то  их дети и внуки похвастать этим уже не могли. Но уважение к тем, кто владеет несколькими языками, в народе сохранялось. Поэтому «Алексеич» со своими электрическими познаниями, а также владением эсперанто и покладистым характером, несмотря на «варяжское» происхождение, был на селе человек уважаемый. Никто из местных его не обижал, тем более не бил, даже пьяного. Не знаю с какой целю, в какой период жизни и где именно выучил эсперанто «Алексеич», но фраз он на нем знал много и мог легко ими сыпать при любых жизненных обстоятельствах и поводах. Однако трезвым он этой способностью не злоупотреблял, а вот когда был выпивший, то часто позволял себе подобный словесный перфоманс. Довольно быстро это переросло в традицию: зайти в гости к «Алексеичу», угостить его выпивкой и послушать его монологи на чудном никому не понятном, но очень знакомом, особенно для немцев, языке. Выглядело это представление примерно следующим образом…
Гость или гости, пришедшие к «Алексеичу», соблюдали определенный ритуал: вначале угощались и угощали его без суеты; после 3-4 стопок заводился разговор на тему жизненных перепитий «Алексеича»; потом он по просьбе слушателя мог рассказать о какой-нибудь из своих страниц жизни, похожих на приключения книжного героя; а уже после всего, как-бы в завершение повествования, а иногда и по ходу, ближе к финалу «Алексеич» заряжал: «Nenio estas bona a; malbona, – ;io dependas de tio, kiel ni rigardas al aferoj. ;ekspiro». Сделав небольшую паузу, он оглядывал подопытных кроликов, и, если эффект его устраивал, то, не желая унижать внимающих ему, далее озвучивал перевод: «Ничто не является хорошим или плохим, – всё зависит от того, как мы смотрим на вещи. Шекспир».
Но если состояние слушателей его не устраивало, он мог разразиться более длительной тирадой, пока не видел раскрытых ртов и трезвеющих глаз. Удовлетворенный произведенным эффектом, «Алексеич», как бы приподнимался над серостью бытия. Это состояние доставляло ему мимолетное наслаждение и иллюзию нужности этого ни кому не нужного знания, практически «мертвого» языка.
Бывали и другие казусы. Особо надоедливым он мог с легкой иронией сказать: «Рardonu, sed… Homoj naski;as sensciaj, sed ne malsa;aj. Ilin faras malsa;aj klerigado. Ruselo». (Сожалею, но... Люди родятся невежественными, а не глупыми. Глупыми их делает образование. Рассел). При этом он произносил фразу только на эсперанто, без перевода.
Потом замолкал и, пьяно улыбаясь, смотрел куда-то в направлении (по моему мнению) Питера.
Подобные выступления не только имели большой успех практически у всех местных собутыльников «Алексеича», но и давали ему возможность выпить «на халяву». Хотя, как правило, подобная «халява» часто заканчивалась для нашего языковеда плачевно. Тяга пропить чужие вещи пересиливала у большинства гостей «Алексеича» тягу к знаниям. Усугубляло ситуацию гостеприимство и гибельная интеллигентность «Алексеича»: он не мог выгнать не прошеных гостей, не умел быть грубым.
Жизнь нашего залетного питерского полиглота мерно двигалась вниз-вверх, с небольшой амплитудой, словно по волнам, как речной трамвайчик на питерских каналах.
Наконец, к моей радости и радости других неравнодушных знакомых «Алексеича», его плотно взял на поруки и пристроил на работу в АОЗТ местный агроном Митя или официально – Дмитрий Николаевич. Это был не только хороший хозяйственник, но и своего рода педагог, нянька, домашний психолог для многих местных работяг и алкашей. Митя родился в этом селе. Его знали все местные с рождения. Всего он достиг сам. Был хваток на работу, ловок в делах и, несмотря на свой небольшой рост, силен духом, способен всегда   постоять за себя и за слабых, а при необходимости – жесток, и агрессивен. Про таких в народе говорят: «очень духовит». На своем «Уазике» и колесоватых ногах он летал по всем землям, стоянкам и полям АОЗТ, был вездесущим и всевидящим. Мы с ним сдружились, когда я стал работать участковым. Ему, как и мне, нужен был порядок на селе и в АОЗТ.
Таланты «Алексеича» Митя приметил сразу и подобрал его тоже продуманно. Чтобы местные ухари не спаивали нашего бедолагу – электрического «Келдыша», он поселил «Алексеича» подальше от села на зернотоке. Там «Алексеич» смотрел за электрооборудованием, техническим хозяйством, собаками и вместе с ними сторожил склады с зерном.
Я редко, будучи проездом на зернотоке, виделся с «Алексеичем», но все у него в очередной раз стало потихоньку налаживаться. Он на новом месте за пару-тройку месяцев уборочной страды перестал пить, поправился, остепенился. Был доволен. При встречах «Алексеич» всегда просил привезти книги. Мы тоже с Митей и соседями были довольны. Тогда много хороших людей пропадало на глазах. Этого удалось вроде спасти...
...В последний раз я увидел «Алексеича» поздней осенью, кажется 1999 года, в лесополосе недалеко от пасеки, принадлежащей АОЗТ, где он работал. Увидел я его на дереве, на сосне. Мы опергруппой с местными мужиками намучились, пока его в ночи, снимали. Он залез на сосну, привязал веревку к одной из верхних ветвей и прыгнул вниз. Другой конец веревки с петлей он перед этим надел себе на шею. Его ноги были высоко от земли. Один из мужиков залез на дерево, а я с остальными держал «Алексеича» за  окоченевшие ноги, чтобы тело резко не упало на землю. Висел он предположительно около суток. Было уже по-зимнему холодно и лежал небольшой снег. На морозе труп  по виду и ощущениям, превратился в  большую чурку с немного оттопыренными замерзшими толстыми ветвями-ногами и руками. Периодически, пока снимали и грузили «Алексеича в кузов грузовика, я по-дурацки тихо постанывал, подвывал и охал. Хотелось выпить и заплакать. Но пить я бросил. Пока писал в машине осмотр места происшествия, немного отдышался и вроде успокоился. Но по дороге в районный морг в темноте салона автомобиля я часто смотрел в сторону от водителя, в темноту за стеклом дверцы, периодически шмыгал носом, сморкался и незаметно вытирал слезы.
Причина, по которой «Алексеич» повесился, была по тем временам, банальна: «белка», «шугняки», белая горячка. Как я выяснил в ходе дальнейших опросов Мити и других жителей села, к «Алексеичу» на зерноток зачастили ночами местные жители. Им надо было зерна для свиней, ему же они привозили спирт. С этого спирта «Алексеич» и загулял. Будучи пьяным по оплошности устроил пожар в сторожке. Чудом ему удалось спастись. По окончанию горячей уборочной поры ближе к зиме, после «отжинок», Митя ездил на зерноток не каждый день, поэтому беду с запоем обнаружил не сразу. Приехал он,  когда случился пожар и обнаружил, что «Алексеич» был почти невменяем. Митя сильно разозлился, кричал и материл его, но тот мало что соображал. Тогда Митя, оставив другого сторожа, вывез «Алексеича» на пасеку АОЗТ, чтобы тот отлежался и пришел в себя. На следующий день он проведал больного, тот был еще плох, но уже начал приходить в себя. Лежал, почти не разговаривал. Митя понял, что нет смысла вести беседы о негодяях, споивших электрика. Он уехал. Пообещал вернуться на следующий день и поговорить про? зерноток. Страх за пропитое и уничтоженное имущество, стыд и «белая горячка» загнали «Алексеича» на сосну. А убили его посредством спирта местные мужики, из-за зерна для свиней и своей жадности. Так я тогда подумал. Сейчас уже не знаю. Как они за это ответили, тоже не знаю. Возможно, как-то ответили. Так часто бывало.
А заметил «Алексеича» случайно местный егерь, который поехал на охоту на лис и, в сумерках, вначале подумал, что это глухарь в лесополосе между полями на сосне сидит. Но этим «глухарем» оказался Человек. «Алексеич» – Чечуров Александр Алексеевич, уроженец города Ленинграда, дату рождения не помню.
В тот месяц и по такой же причине, я оформлял в морг еще двух повесившихся мужиков: моего бывшего коллегу по школе Иннокентьевича – учителя музыки и Митиного двоюродного брата. Им  не было еще   пятидесяти.