Синица потрепала по плечу...

Всё бесчеловечное - в нас самих.
Ничто не возникает ниоткуда.
Иначе,
отчего бы нас вдруг стали бояться птицы?
Вероятно, был у них свой печальный опыт...
...Мы - лишь часть мира, и, нарушая его,
 вредим прежде всего себе...
А  новый день не принесёт ничего нового, если не изменимся мы...

   Терпеть не могу панибратства, даже по-отношению к близким, а уж тем более не жду его от них. От тех, кто подле, хочется уважения, намного большего, чем от прочих, ибо именно они могут судить о тебе в такие интимные моменты, как безудержная радость или не имеющее пределов горе. Наблюдая, как ты переносишь их, они могут оценить, чего стоишь, каков ты, истинный, настоящий, а в какие минуты и не совсем. Так только - тень, бледное подобие или яркий ярый болванчик, пёстрыми красками коего отгораживаешься ты, дабы не подпускать к себе близко никого.

   Но нынче поутру... синица облетела меня сзади, и потрепала по плечу...
Она была более нежна, чем скромна, но всё же очень смущалась, так как заметно долго решалась на этот жест. Несколько недель перед тем, заслышав скрип входной двери, синица вылетала навстречу, присаживалась на ближайшую ветвь, строение или иное, обутое в белоснежный фетр нагромождение, а затем, оборачиваясь в мою сторону, глядя прямо в глаза, приветственно щебетала.
    В ответ я подзывал её своею дикой с непривычки улыбкой, ответствовал словами, строй которых был не слишком ловок от утерянного навыка говорить с кем-либо. Ведь я куда чаще молчал, и затворничество, что казалось порукой, но не оправданием моей неразговорчивости, было условием покоя, что требовала душа. Но, в случае с птицей, которая явно нуждалась в одобрении своих попыток сблизиться, безмолвствовать было никак нельзя.
   И вот, на следующий день после того, как я с нею заговорил, синица потрепала меня по плечу. От неожиданности я замер, и улыбка, та, счастливая, слезливая, которая щекочет темя и спускается тёплым водопадом к сердцу, окутала, обрушилась на меня, и стала баюкать так, что захватило дух, да довольно ощутимо закружилась голова.

   После, когда я уже слегка опомнился и вошёл в дом, синица долго выглядывала меня через окошко, и, стоило подойти ближе, всматривалась в лицо внимательнее и пристальнее обыкновенного, пытала, не сделала ли хуже, не стал ли я думать о ней плоше прежнего. Не зря ли она отважилась, не напрасно ли решилась поставить на карту свою доброе имя вольной птицы, не имеющей привязанностей? Ибо, как водится, любая слабость - в ущерб сердцу, которое через то куда как проще ранить, уязвить, обидеть.

...Синица потрепала меня по плечу... Это, как если бы я сам собой оказался доволен, уповал тайно на что-либо и оправдал. Нечаянно, но сделал то, о чём даже и не мог помечать вслух.