Казачий лабиринт. Глава 10

      Подвода с эвакуированным есаулом Алаторцевым, обогнув западный склон горы Глазастой, направилась в сторону посёлка с неблаговидным названием Паника. От станции Шипово местность туда шла под уклон, и двугорбый верблюд – бактриан, запряженный в телегу – тагарку, побежал мелкой рысцой, да так, что старику – вознице даже не пришлось его подстёгивать униной, вырезанной из тала.

     – Дедушка, придержите своего мастодонта! – закричала Анна. – Раненый застонал, во сне! Видно, от сильной тряски!

      – Тр – р – р!!! – вскричал возница и потянул на себя поводья, чем заставил верблюда замедлить бег. – Как ты, дочка, назвала моего кормильца? – обернувшись назад, спросил возница. – Мысадон?!

      – Мастодонт! – повторила Анна и стала объяснять. – Это род вымерших исполинских животных, по внешнему облику похожих на слонов.         

       – Слонов я видел, когда в полку на службе был, – отозвался старик. – Ништо слон сравниться с моим кормильцем? Толстый и неповоротливый! Жрёт, да срёт! То ли дело, мой бактриан! Любо – дорого посмотреть! Неделю без еды и воды может обходится. Правда, после устанешь подносить ему из колодца! По десять вёдер выпивает, без передыха. Заразой – те, убей!

       – Это, что же до Соколиного посёлка может без питья? – спросила Анна.

       – Бери дальше! – воскликнул старик. – До самого моего дома, в Котельный посёлок дойдёт, а то и до Калмыковской станицы…

       – Хорошо! Только не гони сильно, дедушка! Раненого нельзя трясти...

       – А, что с ним, дочка? – поинтересовался старик.

      – Осколком снаряда полголовы располосовало, – ответила Анна. – Мне врач сказал, что череп чудом остался цел. Швы на рану наложили, а нитки до того никудышные, что от сильной тряски могут разойтись…

       Когда подвода поравнялась с посёлком Паника, со стороны Шипова послышалась артиллерийская стрельба. Палили из нескольких орудий разом, поэтому звуки выстрелов разносились на десятки вёрст по округе. Вениамин, которому врач Кривобоков вколол двойную дозу снотворного, крепко спал и не слышал начавшуюся орудийную канонаду.

      – Слава Богу, вовремя убрались со станции, а то бы угодили под обстрел, – проговорил старик и машинально подхлестнул униной верблюда. – Ты чья же будешь, дочка? Лицо твоё, ну, дюже знакомо...

       – Была Веселова, дочь классного фельдшера Прохора Павловича, а ныне вдова войскового старшины Смолова! – отрапортовала Анна. – Зовут Анной, но можно и Нюрой величать. А вы чей будете, дедушка?

       – Костины мы! – ответил старик. – Нас, Костиных, много в Котельном. Меня, Михайлой Антоновым в бумагах пишут, а с пелёнок кличут Мисякой! Папашу твоего знавал! Он в Каршах фершалом служил, а потом его в город забрали. Вот, там я и попал в его руки. Клизму мыльную мне ставил Прохор Палыч, по причине запора в прямой кишке. Пстрели – те, заразой!

        – Это как же, дедушка?

        – Ехал в город мимо Белых горок и на грех мне торновый куст попался, – начал рассказывать Костин. – Накинулся я на эту ягоду, будто с голодного края приехал. Обожрался от пуза, а через день по «большому» сходить не могу. Прямо, беда! Сродственник отвёз в больницу, а там фершал Веселов…

       Нынешнее лето, благодаря обилию весенней влаги и прошедшим дождям, дало небывалый урожай трав. Степь, вдоль дороги до Чижей, была покрыта густым и высоким острецом, месячником, житняком и другими травами. На заливных лугах и ильменях, хотя они и мало были орошены снеговой водой, тоже были хорошие травы, которые давно уже соспели. В нормальное время первый степной покос подходил бы теперь к концу, но налёты большевиков заставили чижинцев откладывать покосы, и травы стали переспевать и даже колоситься.

       – Очень печально и обидно, что таким богатым урожаем трав едва ли придётся воспользоваться и четвёртой частью, – со вздохом проговорил старик Костин, сидя за обеденным столом в избе станичного писаря.

      – К покосу разделенной степи приступили только неделю назад, – ответил писарь. – Ржи цветут. При благополучном наливе урожай можно ожидать свыше 100 пудов с десятины. Пшеница высокая и густая, начинает выбивать колос, а убирать во многих хозяйствах будет некому.

       – Ништо все воюют? – поинтересовался Костин. – Вроде, как казаков ранних постановок обещались отпустить на покос?

       – Не поверишь, Михайла Антоныч, от мала до велика! – отозвался писарь. – Набег разбойников – большевиков на Беленький, бывший 6 июня, оставил неизгладимую память о советской власти в наших сердцах. Из 16 домов Беленького, все деревянные дома, у шести богатых казаков, сожжены дотла. Сгорело и несколько дворов – хижин бедных казаков. Вся станица под ружьё встала, чтобы неприятеля за грань больше не пропускать. В прежние то годы мужиков для уборки хлебов нанимали, а теперь рабочие руки днём с огнём не сыщешь. Сегодня по телеграфу сообщили, что большевики опять перешли грань. Говорят, антихрист Чапаев с севера наступает. Пстрели – те, заразой!

      – Часом не родственник отставному уряднику Чапаеву, который долгие годы атаманствовал в низовых посёлках? – осторожно спросил Костин. – Чапаевы все из Кулагина были и до сих пор там живут. А этот чей же, будет?

       – Этот антихрист не из татар, а из балаковских мужиков, – ответил писарь. – Наши фронтовики его хорошо знают. Болтают, он германцам любил жопу из окопа показывать, а те взяли, да ягодицу ему прострелили. Теперь, Ваське Чапаеву, сидеть в седле рана не даёт, так он в тарантасе раскатывает. Да, в тачанку, ещё и пулемёт ставит, чтобы от казачьей погони отбиваться…

      22 июня, вследствие неустойчивости под артиллерийским огнём третьего и четвёртого конных полков, большевики потеснили казачьи части и обошли их с правого фланга. В результате этого, центр фронта и его штаб на станции Шипово оказались в критическом положении и вынуждены были отойти в сторону Уральска. Наступление красных сдерживалось стойкостью казачьих пеших частей, особенно 1 – го учебного пешего и конного полка Любавина. Да, броневик уральцев весьма успешно состязался с четырьмя орудиями и двумя бронемашинами красных. К вечеру казачьи части отошли в местность между станциями Деркул и Перемётная, где удалось остановить дальнейшее продвижение назойливого противника, настырно рвущегося к Уральску.

      В субботу, 23 июня, большевики активных действий не предпринимали, а окапывались на занятых позициях. В тылу противника, наш чижинский отряд, действовавший между станциями Озинки и Чалыкла, ранним утром атаковал последнюю станцию. Казаки захватили и сожгли неприятельский поезд с обмундированием и снаряжением. Об этом сообщил вестовой, посланный в Чижинскую станицу за подводами, для перевозки богатых трофеев.

      – Поехали, дочка, скоро! – обратился старик Костин к Анне. – Кабы нас тут, не ровен час, война не застала? Раненый твой, так и не просыпался ещё? Поди ночью замёрзли с ним в телеге? Пстрели – те, заразой!

      – Едем, дед Мисяка, мы готовы! – ответила Анна. – Ночь тёплая была, но комары одолели, пришлось с головой рогожей накрываться. А она вся рыбой насквозь провоняла. Признаться, отвыкла я от рыбьего запаха. А есаул спит и ещё долго будет спать. Ему сон на пользу пойдёт, лучше всякого лекарства.

      – Но, пошёл милый! – вскричал старик и ударил униной верблюда в бок. – Разве можно, дочка, рыбьего духа – то, чураться? Мы, чай, уралиски казаки! Рогожей той, воз с рыбой накрыт был. На базар вёз, в Уралиск, а угодил на войну. Пстрели – те, заразой!

      – Это как же вас угораздило, дедушка? – спросила Анна. – Сказывайте!

      – Неделю назад, в Круглоозерном, меня встретили маркитанты, – начал рассказывать старик. – Давай, говорят, старик рыбу, а то мобилизуют тебя с верблюдом в армию. Мол, приказ вышел всех отставных в обоз посылать. Я напужался, да отдал им рыбу за полцены. Не успел рогозу встряхнуть, как пришёл атаман Круглоозерновской станицы и велел отвезти канцелярскую рухлядь в Переметный. Там опять станицу открыли, а казённого имущества ещё не дали. Тамошний атаман и заявился к своему прежнему начальнику, мол, дай чего не жалко. Из Переметного меня в Шипово послали, с зарядами к пушкам, а там к лазарету прикрепили. Не чаял уже когда отпустят, дома то, заждались поди давно. А тут, большевики каждый день стреляют, того гляди войной пойдут. Слава Богу, что эвакуированный попался с низовой линии. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Пстрели – те, заразой!

       – Так вы, дедушка, нас отвезёте и дома останетесь? – поинтересовалась Анна.

       – Как бы не так! – ответил старик. – Конечно, немного погощу дома, в Котельном, а потом снова на войну. Наша дружина в Сламихине стоит, туда и поеду. Там, сказывают, вроде тихо пока…

       Вениамин проспал до Джемчина, где старик Костин напился допьяна с дальним родственником и смог отправиться в путь только через день. Анна сделала перевязку Вениамину, обработав шов на голове спиртом, который ей любезно дала хозяйка двора, где они расположились на постой.

      – На, забери от греха! – проговорила казачка, протягивая Анне бутыль с остатками спирта. – Мой то, однорукий инвалид, с кумом Мисякой, напились досыта уже, а тебе, поди, в пути сгодится.

      – Спаси Христос, тётенька! – поблагодарила Анна. – Может у вас простыня старая есть, какую не жалко. Мне бы повязку есаулу сменить, а то рана всё ещё кровоточит, а мух полно кругом. Как бы червей в рану не занесли…

       – Найдётся и простыня! – закивала хозяйка и тут же спросила. – А он тебе кто? Уж больно шибко ты о нём печёшься, голуба моя. Аль, не так?

       – Просто хороший знакомый! – краснея, сказала Анна. – Когда – то папаша мой спасал его от смерти, а теперь мой черёд настал…

      – Знакомый, говоришь, а смотришь на него влюблёнными глазами! – заметила старая казачка, перед тем как отправиться в чулан за простынёй. – А ну, как есаульская жена ненароком прознает, да, кудри твои белокурые, своими длиннющими ногтями, возьмётся, да, как расчешет в кровь?

      – Вера моя лучшая подруга, – стала оправдываться Анна. – Разве я могу у неё за спиной амуры заводить с её мужем? Не по – людски, как – то это!

      – Так сердцу не прикажешь, голуба моя! – ответила хозяйка. – Выдадут тебя глаза, девонька, помяни моё слово! Сама была молодая, знаю…

      Во вторник, 26 июня, подвода с эвакуированным есаулом Алаторцевым, наконец то, добралась до Лбищенска. В городе была суета и переполох. Все жители обсуждали последние новости с фронта, спешно собирая казаков в очередной поход, на помощь Уральску. Казаки полевого разряда уже месяц, как сражались на Сламихинском фронте, а теперь пришёл черёд постоять за родное войско запасным казакам и урядникам. Нашлись охотники и среди отставных казаков, заняв своё почетное место в голове походной дружины.

      Оказывается, вчера, 25 июня, задолго до рассвета, на Шиповском фронте противник повёл наступление большими силами на наши части, занимавшие позицию на линии: посёлок Зелёный – станция Деркул – хутор Железнов. В начале боя казаки имели успех на левом фланге, где им удалось оттеснить противника, заняв хутора Ассеричев и Ермоличев. Но их пришлось оставить под ударами подошедшей тяжелой артиллерии противника. Бой закончился в 11 часов и обе стороны заняли исходное положение. В 4 часа дня, красные снова повели наступление, заняв станцию Деркул и посёлок Зелёный. В 5 часов вечера штаб фронта со станции Перемётная перешёл на разъезд Ростошинский. Наши части заняли позицию на линии Перемётный – хутор Железнов. Положение сложилось, даже, через – чур серьёзное.

      – Жалко, что Матвея Филаретыча не было на месте, – подумал Вениамин. – Не довёл бы полковник Мартынов фронт до катастрофического состояния. Хотя, сейчас предугадать ничего невозможно, ведь, красные превосходят нас и в людях, и в вооружениях. У них мортиры, о которых нам и мечтать нельзя. Их бронированные автомобили и поезда почти беспрепятственно двигались вперёд, ибо наша малочисленная артиллерия испытывала постоянный голод в боезапасах. Красноармейцы патронов не жалели, а нашим казакам только шашкой, порой, приходилось отбиваться. Слава Богу, что у наших уральских казаков остаются ещё силы и терпение противостоять вооруженной до зубов большевистской армаде. Теперь вот, и Самара прислала нам помощь…

      Вероятно, стремясь облегчить положение Шиповского фронта, 22 июня, отряды полковника Бородина атаковали и взяли штурмом город Новоузенск. Но под сильным огнём тяжелой артиллерии и двух броневиков красных, частям Сламихинского фронта пришлось снова оставить этот город. Однако, определенный фурор уральцы произвели и Саратовскому совдепу пришлось отказаться от посылки к Уральску дополнительных красноармейских частей. Да, и фронт называли теперь не Сламихинский, а Новоузенский.

      В понедельник, 25 июня, на вечернем заседании, Войсковым Съездом, в виду серьёзности положения и угрозы Уральску и Войску, было принято постановление о всеобщей мобилизации. Уральские станицы встрепенулись. Город Лбищенск первым подхватил этот патриотический призыв…

      – Как же так получается, Нюра, все казаки на фронт, Уральск защищать, а я с царапиной на макушке в посёлок поеду, – с досадой проговорил Вениамин. – Ништо с забинтованной головой не смогу быть полезным нашему Войску? Я, ведь, почти здоров?! Мне, немедленно в Уральск надо!

       – Видел бы ты свою рану, Вениамин Василискович, не просился бы на фронт, – прошептала Анна. – Швы того гляди разорвутся, и черепушка наружу покажется. Нельзя тебе на войну. Врач Кривобоков сказал, что покой и уход нужен, пока шрам на голове совсем не зарастёт. Лежи тихо, Веня, и старайся не трясти головой. Заразой тебя, убей!..

       Решительное постановление Съезда о всеобщей мобилизации войска, вызванное действительной опасностью для уральского казачества, встретило со стороны станичников полнейшее понимание и одобрение:

        «Телеграмма Войсковому Съезду и Правительству.

       Гурьевские казаки сегодня на многолюдном сходе единогласно постановили:
«Отстаивать свои права и Яик до последней возможности и капли крови».
На мобилизацию откликнулись единодушно все, как один.
О необходимости в людях немедленно телеграфируйте для организации похода к Уральску, или куда укажет Войсковой Съезд и Правительство.
                Полковник Толстов».

        Со всех концов поскакали Горынычи – старики на защиту дорогого Яика и порядков в родной земле. Со всех степных хуторов, с сенокосов, из обозов пронёсся угрожающий клич в сторону тех, кто немецкими приёмами вздумал задавить горсть «Уральских храбрецов». Сильнейшее негодование по адресу грабителей – большевиков, оторвавших всех от долгожданного обильного сенокоса, было явным залогом того, что старики «сделают дело». Когда же такое было видано, чтобы казаки чисто – отставного разряда на войну шли с охотою. Сыны воюют, отцов мобилизовали, а деды сами решились пойти…

      – Ну вот, настал и мой черёд родное войско защищать, – проговорил старик Дудаков, запрягая каурого коня. – Катерина, неси пешню из чулана!

      – Никак на войну собрался, Ипатий Ипатич? – спросила экономка и запричитала, вытирая слёзы. – Ништо без тебя там не обойдутся?! На кого ты меня оставить собрался?! Не пущу, Ипатюшка! Костьми лягу…

      – Уймись, женщина! – закричал Ипатий. – Кому сказал: неси пешню из чулана! Ну, чем моя пешня не казачья пика, а? Пстрели – те, заразой!

       – И кто тебя, старого пердуна, на войну возьмёт?! – съязвила Катерина, протягивая пешню Ипатию. – С такой пикой только людей смешить! Кто поумней, в сторону Трёкина давно убёг! Запрягай тарантас, да поехали!

      – Прости Катерина, что не сказал тебе сразу, – покаялся Ипатий. – Нас, стариков, полковник Мизинов под свою руку, в дружину собрал. Там, есть и постарше меня. Шашки то свои старинные внукам отдали, ружья комендант забрал, а сами уж, чем попало вооружились! Смешить нам некого. Пстрели – те, заразой!

      В одну ночь собравшись в дружины, эти убелённые сединой бессмертные герои, на другой день, утром, после объявления мобилизации, были уже у Войскового Правительства. А через час, самое большее два, они с бодрым видом стали выдвигаться на обозначенную позицию. Их рабочие лошадки – степные маштаки, такие же старые, но бодрые, как и их хозяева, грунили мелкой рысцой по пыльной дороге в сторону Свистун – горы, откуда доносились пушечные залпы, трескотня пулемётов и ружейные хлопки. С юга к горе подошли дружины стариков из Скворкинской и Круглоозерновской станиц, образовав вместе с городскими, внушительный отряд, который полковник Мизинов разделил на три полка.   

      – И ты, Прохор Палыч, с нами! – обрадовался Ипатий, завидев фельдшера Веселова с медицинской сумкой через плечо. – Как там твоя Нюра, нашлась?

       – Нашлась, негодница! – закивал головой Веселов. – Слава Богу, доктор Кривобоков её с фронта завернул. Племянника твоего, Вениамина, послал сопровождать в Соколиный. Может там и останется, с Верой и Акулиной!

      – А с Веней то, что стряслось?! – чуть ли не криком, спросил Ипатий. – Он же из Гурьева ко мне должен был приехать! Ништо на фронт завернул?

      – Кривобоков сказал, что не успел он на фронте побыть, как получил ранение в голову, – ответил Веселов. – Его в пятницу, ещё до этих событий, эвакуировали. Поди подъезжают уже к Соколиному…

      В некоторых посёлках не хватало сёдел. Старики посылали за ними на бухарскую сторону представителей от сходов. И что же? Через самый короткий промежуток времени сёдла были готовы. Войсковая газета сразу написала об этих пожертвованиях отдельной заметкой:

       «Киргизами соседних волостей через атамана Скворкинской станицы на оборону по Скворкинскому посёлку пожертвовано: Джуванкульской волостью 35 сёдел, три кошмы и 250 руб. деньгами и Искенделевской волостью 26 сёдел и 38 руб. 50 коп., Урюктюкульская волость для посёлка Янайкинского 15 сёдел и эта же волость по Богатинскому посёлку 32 седла».

       – Такое отзывчивое отношение соседей достойно особого внимания! – констатировал председатель Г. М. Фомичев на заседании Войскового Правительства. – История, а тем более современники, его никогда не забудут! Киргизы своим поведением подтвердили, что союзники нам…

       – Так, Гурьян Макарович, если бы киргизы своих аскеров на подмогу прислали, то не пришлось бы нашим старикам на коней садится! – заметил член Правительства Михеев. – А то автономию и самостийность им подавай, а воевать за неё не желают. Всё норовят за спиной нашего Войска укрыться. Члены Самарской «Учредиловки» против всякого суверенитета киргизов.   

      – К сожалению, «Алаш – Орда», на съезде в Джамбейте, нейтралитет заявила и нарушать его не станет, – ответил Фомичев. – Не желают киргизы в русской драке участвовать. Для них видите ли, что красные, что белые – это всё одинаково, колонизаторы, русские люди, или, по – ихнему, орысы!

       – Восточная хитрость: наблюдай за битвой со стороны, а в последний момент прими сторону победителя! – включился в разговор генерал В. П. Мартынов. – Так, на зауральной стороне и крестьяне, из поселков русских и украинских переселенцев, тоже никак не определятся за кого им воевать!

      – На словах все за Учредительное собрание, а на деле, каждый сам за себя! – высказал мнение Михеев. – Горожане наши, особенно не войскового звания, тоже не все пошли в дружины, а пустились на утёк в обратную сторону. На Бузулукском тракте уже не протолкнуться от обилия подвод и пролёток. Нужно срочно решать вопрос с эвакуацией войскового архива…

       – Предлагаю поручить заботу о сохранности войскового архива генералу Мартынову! – тут же объявил председатель правительства Фомин. – Василий Патрикеевич, у вас есть предложения по этому вопросу?

       – Гурьян Макарович, есть не предложения, а реальный план эвакуации, но его лучше держать в секрете ото всех, даже, от членов Правительства! – ответил Мартынов. – У меня есть надёжные люди, которые уже занимаются эвакуацией войскового архива. Точнее, наиболее ценной его части…

      В воскресенье вечером, 24 июня, когда впервые с Шиповского фронта стали приходить тревожные вести, в городе, в наиболее панических кругах населения, началось беспокойство. Тревога нарастала и уже на следующий день многие обыватели стали покидать город. К утру среды, 27 июня, город почти опустел. Все, кто только мог, выехали за город в направление на Трёкинскую станицу и Новенький. Опустели даже пригородные сады.

      – Чалусовы то, ускакали, а мне видимо судьбой предначертано караулить хозяйский дом до скончания века, – проговорила Катерина, закрывая калитку за уехавшим на войну Ипатием. – Даст Бог, пронесёт беду стороной!

       К вечеру вторника, 26 июня, неприятель подошёл к самому городу, и с раннего утра следующего дня, начался сильный артиллерийский обстрел казачьих позиций. С колоколен и крыш домов были отчетливо видны чёрные, растущие из земли наподобие деревьев, разрывы неприятельских гранат и белые облачка шрапнелей. Несмотря на близость врага, в церквях шли своим чередом службы, и орудийная канонада временами заглушалась мелодичным колокольным звоном.

       «Героическая оборона г. Уральска, куда советские комиссары стянули внушительные силы, разрушила, по – видимому, все расчеты большевиков, – оповестила уральцев в начале июля войсковая газета. – Трое суток бешеных атак красногвардейцев и свинцовый ураган из пулеметов и тяжелых орудий не сломили мужественных защитников и не поколебали ряды доблестной казачьей армии…
       Давно лелеянный план разгрома г. Уральска, как ненавистного оплота непокорного казачества, разработанный в теории большевистскими комиссарами, вкупе с различными проходимцами в лице гг. Ружейниковых, Сарминых, Неусыповых, Колостовых, Масяниных и т. п., на практике оказался неосуществимым. Не удался первый пасхальный поход на Уральск по линии железной дороги под прикрытием бронированных поездов, не удался и второй молниеносный с флангов, несмотря на техническое превосходство и значительные кадры обученных по немецкому образцу войск».

       Удачными маневрами уральские казаки парализовали силы противника и на свинцовый ураган красногвардейцев стали отвечать таким же ураганным ливнем. Накануне наступления большевиков, из Самары прибыл караван с вооружением, а в воскресенье вечером, Войсковое Правительство получило телеграмму из штаба народной армии: «Серьёзное положение Уральского фронта учитывалось с самого начала и помощь боевыми припасами была оказана самая широкая». Однако решающий перелом в битве наступил благодаря нашим уральским старикам, под командованием полковника Н. В. Мизинова, после их героической атаки у хутора Халилов. Доморощенный поэт воспел бессмертный подвиг уральцев в незамысловатых стихах:

Вот двадцать седьмого июня с зари
В степи под Уральском
Открылись бои.
День жаркий…
Удушливый зной.
Мы цепью за цепью
На ратный шли бой.

        У красногвардейцев началась паника, когда седовласые старики – бородачи, как львы, бросились на них в атаку с криками «Ура!». На своих степных маштаках, словно былинные герои, вооруженные пешнями, вилами и цепями, без всякой предварительной подготовки, рванулись они вперёд, на густые цепи красноармейцев, которые шли в наступление при поддержке броневиков, интенсивно стрелявших из пулемётов. 

О смерти не думал
Уралец – герой
В атаку шли смело
Стена за стеной.
Кололи, рубили
Врага без пощады.

       К вечеру среды, 27 июня, выяснилось, что противнику за день не удалось продвинуться дальше фермы и фермерского пруда. Однако, и потери среди казаков были немалые. Тяжело раненного увезли с поля боя полковника Мизинова. От разрыва шального снаряда погиб полковник Курин – человек непоколебимого мужества, непреклонной воли и громадной энергии. Рядом с ним стояли Михеев и Ерёмин, но они даже не пострадали. Вот она, судьба – злодейка! В пылу конной атаки полка Мизинова, рухнувший конь придавил старика Дудакова, сломав ему два ребра. Дышать стало до того тяжело, что Ипатий Ипатьевич уже не чаял остаться в живых, но вовремя подоспевший на подводе фельдшер Веселов, спас его от верной погибели. Прохор Палыч с помощью двух казаков вытащил старика из – под убитой лошади, и, посадив его на передок подводы, наложил на рёбра повязку, стянув её туго ремнём.

        – Пешню, пешонку, мою прихвати! – буквально промычал Ипатий. – Век тебя помнить буду, Проша! Ой, как больно. Пстрели – те, заразой!

        – Сиди смирно, Ипатий! – закричал Веселов, поднимая с земли старую пешню Дудакова. – Тоже мне, раритет! В войсковой музей, сдать её давно пора! Гони прочь, скоро, пока красные не наскочили. Заразой – те, убей!

      В четверг с утра, 28 июня, город Уральск разбудила близкая артиллерийская канонада. Это вела стрельбу по фермерскому пруду артиллерия уральцев. Канонада на фронте усиливалась, но продолжали работать только казачьи пушки, артиллерия же красных странно молчала. Как раз в тот жаркий день произошёл перелом в рядах неприятеля, и он начал медленно отходить. И на этот раз, путём общих усилий фронта и тыла, казаков и иногородцев, уральцам удалось спасти своё войско от погибели.

       – Только наша дружина с нарочным донесла, что ей нужна вода, – рассказывал потом редактору войсковой газеты круглоозерновский старик Пётр Чернояров, – как в посёлке, ещё до восхода солнца собрался сход, а с первыми лучами его в степь направились водовозы – волонтёры, торопясь утолить жажду своих защитников. Свистунские старики и на клич полковника Мизинова откликнулись сразу. Меня, безногого, в обозе оставили, а то бы я показал антихристам почём фунт лиха. Сын Степан, за нас обоих воюет…

       Красноармейцам никто воду не подвозил, а жара стояла несусветная. Их пулемёты отказывались стрелять без воды, не говоря уже о людях, которых комиссары насильно гнали в бой, на казаков. Тут, и увидели свистунские казаки, что одну из цепей красногвардейцев вёл в атаку их бывший урядник Сармин, фронтовик – герой, награжденный четырьмя Георгиевскими крестами. Ещё во время первого нашествия большевиков пропал он из поля зрения одностаничников, и вот теперь объявился здесь, командиром отряда красногвардейцев. Об этом свидетельствовала черная кожаная куртка и фуражка с пятиконечной звездой на голове, но темно – синие шаровары с малиновыми лампасами выдавали в этом бравом вояке уральского казака. Пот ручьями стекал по его смуглому небритому лицу. Сармина тоже мучила жажда, но он заглушал её надеждой попасть домой, где его ждали любимая жена и малые дети. Ведь, от хутора Халилова до родного Свистуна, или, по официальному, Круглоозерного посёлка, было уже рукой подать. Но, завидев казачью лаву, красногвардейцы повернули вспять и пустились на утёк, а их бравый командир остался совсем один в чистом поле.

        – Матри, братцы, это же наш Сармин! – закричал Степан Чернояров. – Лови предателя! Окружай его, братцы! Смерть дезертиру!

        – Не замай! – скомандовал урядник. – Живьём бери! Судить станем!

        – Нужда была, судить его! – отозвались другие казаки. – Кончай на месте, Степан, предателя казачества! Рубите его, ребята!

         – Не замай! – грозно повторил урядник. – Войско у нас, а не банда! Есть военно – полевой суд, в руки которому и сдадим предателя!  Вяжите его крепче казаки, да тащите в обоз. Пстрели – те, заразой!

      Тронувшись из Лбищенска в сторону Гурьева, телега с раненым не проехала и двух верст, как старик Михайла Костин стал притормаживать бегущего верблюда, вынуждая перейти на шаг, и остановил подводу вблизи телеграфной линии. Вениамин это понял сразу, по нараставшему гудению проводов. Степной ветер, словно виртуозный скрипач водил смычком по медным струнам – проводам и издавал звук похожий на комариный писк. Старик – возница спешно передал вожжи в нежные руки Анны и, стремглав, спрыгнул на землю.

       – Ништо понос, прямо ни с того ни с сего, вдруг, приспичило! – прокричал старик и побежал за столб справлять «большую» нужду.

       – Это, дед Мисяка, ты спирта с родственником упился, – проговорила Анна и отвернулась от телеграфной линии к Вениамину. – Он же от самого Джемчина, все лужи осушил по дороге. Всё пить ему хотелось, старому пьянице. Теперь вот, понос! На каждой версте дристать станет. Не дай Бог, холеру подхватил, ещё, и нас наградит. Заразой – те, убей!

        – Дай ему спирта с солью, – прошептал Вениамин. – От поноса самое верное средство. На фронте, много раз пользовал на себе…

       Не успел Вениамин договорить до конца, как со стороны телеграфной линии послышались звонкие голоса мальчишек. Анна невольно повернула голову и увидела, как трое верховых казачат – подростков окружили старика Костина и, размахивая над ним палками, приказывали ему немедленно убираться с телеграфной линии. Бедолага прыгал вокруг столба на корточках, придерживая руками спущенные до колен шаровары, а потому никакого сопротивления казачатам оказать не мог. Малолетки, видя это, ещё пуще распалились и были похожи на разбойников, вооруженных увесистыми дубинами, вырезанными из тала. Обычно, такими дубинами – «чакушками», уральские казаки чёрную рыбу глушили на ильменях и старицах, по первому тонкому льду – «синчику». Анна хотела было грозно закричать, но вместо этого непроизвольно прыснула смехом. Ситуация то комичная, хотя, старика Костина было жалко. Положение спас Вениамин, который достал револьвер из дорожной сумки и выстрелил дважды в воздух.

        – Старшего ко мне! – крикнул Вениамин, а когда один из малолетков подъехал к подводе, есаул, даже не представившись ему, как положено, стал грубо отчитывать этого мальчишку. – Старик Костин несёт подводную службу на фронте и перевозит раненого офицера в станицу Сахарновскую. Перестать гонять старика вокруг телеграфного столба! Вам, что молокососы, в станице заняться не чем? Шастаете, тут. Пстрели – те, заразой!

        – Господин офицер, так мы здесь в службе! – начал было оправдываться казачок, но увидев, как багровеет лицо Вениамина, согласно закивал. – Так точно, господин офицер! – и обернувшись в сторону телеграфной линии, зычно скомандовал. – Казаки, отставить! Айда ребята, в станицу! Извините, господин офицер, думали дезертиры али иногородцы линию портят!

        – Спасибо за службу, казаки! – похвалил Вениамин, быстро смекнув в чём тут дело. – Слава Богу, нет среди нас дезертиров и иногородцев! Один засранец только, чисто – отставной казак. Заразой – те, убей!      

      «Призванные малолетки несли сторожевую службу как в самих посёлках, так и на их окраинах, – писала, после второго нашествия большевиков, газета «Яицкая воля». – В некоторых станицах была организована даже охрана телеграфной линии. При телефонах беспрерывно находились дежурные телефонисты, которые чутко прислушивались к каждому слову из полевого штаба. Линейные подводы добровольно были взяты иногородцами на себя, за что им было предоставлено право косить траву в степи своим лошадям. К дезертирам были применены самые крутые меры, вплоть до ареста».

      Ещё издалека завидел Вениамин родной посёлок Соколинский. Наверно только здесь были такие причудливые, вымазанные серо – жёлтой глиной саманные избы с плоскими крышами. Правда, богатые казаки, всё чаще стали строить сосновые дома с каменным низом – подклетом. Обычно, на верхнем этаже была широкая терраса – балкон, на которой вечером любили чаёвничать семьи этих самых богачей. Казаки же победнее, проживали в избах из воздушного кирпича, называемого в простонародье саманом. Мало того, что такие дома обходились дешевле в постройке, так в них ещё было прохладно жарким летом и тепло в зимнюю стужу. Зимние вьюги и метели заносили их снегом под самую крышу, а то и «с головой», сохраняя в них естественное тепло, как в звериной норе. Вениамин часто вспоминал, как его отец Василиск Ефимыч, любил в жаркий полдень, растянуться на прохладном глинном полу, в мазанке, и подремать до вечера. В летние месяцы у рыбы в Урале был, как бы «отдых», и низовые казаки после покоса себя работой не утруждали. На улицах Соколиного посёлка в жаркий полдень, при старом режиме, бывало пустынно и тихо. Но германская война, а после неё и гражданская, внесли свои коррективы в распорядок дня казаков. Даже прошедший, накануне приезда Вениамина, обложной дождь не помешал жителям собраться у поселкового правления, чтобы узнать последние новости с фронтов. 

        В субботу, 30 июня, с рассветом возобновилось преследование красных войск, ночевавших в посёлке Зелёном. Неприятель, преследуемый конными казачьими полками, отступил к станции Шипово и штаб фронта поспешил донести радостную весть до всех станиц и посёлков Уральского войска.

       – Со стороны Семиглавого Мара к большевикам подошло небольшое подкрепление! – громко зачитывал полученную сводку писарь правления, отставной казак Будигин. – Южная конная группа атаковала противника с фланга в пяти верстах от Шипово! В атаке изрублено до 80 человек красных!

        – Ты, Будигин, три дня молчал, как в рот воды набрал! – возмущенно сказал старик Хрулёв. – Виданное ли дело, сразу скакнул от Уральска до Шипово? А, где наши казаки три дня прохлаждались, кто нам расскажет? Ништо мы зря тут, на крыльце, два дня под дождём мокли?

         – Ты, Хрулёв, народ не баламуть! – сердито заметил писарь. – Мне, что телефонируют, то и говорю. Слушаем, дальше! На фронте всё чаще и чаще попадаются бежавшие из своих отрядов красногвардейцы, которые нашими частями обезоруживаются и уничтожаются…

       – Безобразие, в полях работать некому, а они пленников убивают! – опять возмутился Хрулёв. – Куда наши депутаты смотрят? Отдать пленных краснопузых нам, богатым казакам, в бессрочные работники!

       – Матри, Хрулёв, не погляжу, что ты старик, посажу на хлеб и воду в холодный чулан! – погрозил пальцем писарь. – Соблюдайте тишину, дайте дочитать сводку с фронта! Тихо! – прокричал писарь и продолжил чтение. – На переходе станция Деркул – станция Шипово неприятель спешно отступал большую часть пути под нашим артиллерийским огнём…

       К 8 часам вечера, 30 июня, красноармейцы остановились в Шипово и посёлке Каменном на ночлег. С утра, 1 июля, противник продолжил бегство. Угроза, нависшая неделю назад над Уральском, отступила, но не исчезла совсем. На станции Семиглавый Мар стоял «под парами» бронированный поезд противника, под прикрытие которого и устремились красноармейцы…

        – Хозявы, на фатеру пущате?! – прокричал через плетень старик Костин, когда подвода остановилась возле двора Акулины Дураковой. – Есть кто дома, али нет?!

         – Бягу, бягу! – послышался голос Акулины Ивановны. – Кого там шишига принесла?

         – Это я, тётя Акулина, Нюра Веселова! – отозвалась Анна. – Веню вашего привезла, раненого!

        – Владычица пречистая, а мы то его только сегодня утром вспоминали! – запричитала казачка и трижды перекрестилась. – Как же тебя так угораздило, Венечка, родненький ты мой?

        – Доброго здоровья, тётя Акулина! – поприветствовал её Вениамин. – Конь споткнулся, а я упал, да о камень головой ударился. Чай помнишь, как Евтихий Харитоныч говаривал: «Знать бы где упасть, соломки подстелил!»

        – Ой, Веня, ты как был болтун, так им и остался! – отмахнулась от него Акулина. – Чай, не на Луне живём, новости слушаем. Поди, Чапаев тебя по варке огрел? Ладно, молчи! Я, Нюру за чаем расспрошу. Заразой – те, убей!

        – Тётя Акулина, ты прям, как генерал – квартирмейстер, всё тебе доложи, да расскажи! – весело проговорил Вениамин. – Помогите лучше мне на ноги встать, а то у меня голова кругом пошла…

       – Веня, родной! – с визгом выскочила из калитки Вера. – А мы тебя уже второй день, как дожидаемся! Из Лбищей когда, ещё, позвонили, а вас нет и нет. Ништо дождик помешал быстрей добраться?

        – Какие Лбище? – изумился Вениамин. – Вы, что знали о моём приезде?

        – А то! – гордо заявила Вера. – Чай мне, есауловой жене, по телефону из Лбищей сообщили, что тебя раненого сюда везут…

        – Это я, дочка, виноват! – признался старик Костин. – Понос открылся, жуткий. Уж, чем только не лечили, только вчера затих. Слава Богу, не холера! Обошлось всё лучшем образом, Господи прости!

        – Распрягайте верблюда, дедушка, да пойдёмте в избу, чаёвничать! – позвала старика Вера.

        – Спаси Христос, дочка! – поблагодарил Костин и добавил. – Поеду к своим, в Лебядок. Тут, всего ничего и осталось. К вечеру доберусь до свата, да посидим с ним по – стариковски. Выпьем, да лясы точить станем…

       Вечером в понедельник, 2 июля, разведка казаков обнаружила маневр частей противника на хутор Вдовин и станцию Озинки. Их отход прикрывал, стоявший на станции Семиглавый Мар, блиндированный поезд красных, и казакам пришлось ускорить наступление на эту станцию.
       На Новоузенском фронте было без перемен.

       – Слыхал ли Ипатий, что Войсковой Съезд постановил полковника Мизинова, за его боевые подвиги произвести в чин генерал – майора! – порадовал товарища фельдшер Веселов, навестивший Дудакова в его доме.

        – И правильно сделали, Прохор Палыч! – закивал Ипатий Ипатьевич. – Жить, хоть, будет Николай Викторович, аль как? Слыхал, рана серьёзная.

        – На всё воля Божья, Ипатий Ипатич! – ответил Веселов и перевёл разговор на другую тему. – Горожанам разрешили пребывание на улицах до 10 часов вечера. После этого срока, только с пропуском от коменданта. Я уже взял пропуск, так что зови к себе, хоть, ночью. Пстрели – те, заразой!

        – Спаси Христос, Прохор! – прослезился Ипатий. – Вроде, как полегчало мне немного. Собираюсь завтра, с Катериной, дойти до братской могилы…

        Накануне, в войсковой газете, было опубликовано Извещение:
«5 сего июля, в 9 часов утра, на братской могиле будет отслужена общая по павшим защитникам панихида. Все сочувствующие, родственники и бывшие сослуживцы павших героев приглашаются к означенному времени на кладбище помолиться за положивших душу свою за други своя, а также приглашаются к означенному времени и сочувствующие церковные причты г. Уральска».

       На следующий день после панихиды, разведка Шиповского фронта донесла, что от станции Озинки через деревни: Столяры, Непряхино, Вдовино, Пигари, на протяжении трёх вёрст двигаются повозки противника. По словам пленных красноармейцев, это идут отряды Чапаева и Топоркова, направляясь на город Николаевск. Ещё недавно эти красноармейские отряды бравурным маршем надвигались на Уральск, а сейчас стараются улизнуть с Уральского фронта, как можно тише, не замеченными. Генерал Еремин уже получал донесения разведки, где отмечалось более чем странное поведение красного командира Чапаева. Чутьё жандармского ротмистра подсказывало Александру Михайловичу Ерёмину, что к этому бывшему фельдфебелю стоит присмотреться особо. Было странно слышать, что наша конница ведёт бой с отрядом, оставшимся на станции Чалыкла, а Чапаев скрытно ушёл с фронта.

       Вскоре, генерал – квартирмейстер получил новое сообщение о Чапаеве, в котором говорилось, что колонна противника, вышедшая 5 июля из Озинок, заночевала в селе Жестянка, а в 10 часов утра, 6 июля, взяв свежих лошадей, направилась на село Любецкое, в направлении на Николаевск. Колонна эта, постоянно тает, красноармейцы разбегаются в пути.
       Противник продолжает занимать станцию Озинки.

      В понедельник, 9 июля, на площади перед Старым Собором в 10 часов утра состоялся благодарственный молебен по поводу избавления города от грозы большевистского нашествия. Молебен состоялся по постановлению очередного схода Уральской станицы, прошедшего накануне, 8 июля. До 12 часов дня не производилось занятий, и все граждане Уральска приглашались помолиться Богу. Священник, отец Мусатов, сказал краткое прочувственное слово, посвященное переживаемому моменту, закончив его призывом к гражданам: «Не забывайте семьи убитых «за нас» и жертвуйте им всем, чем только можно. Ведь, они пожертвовали для защиты родного города и нас с вами самым ценным, что у них было – жизнью своею!»

        – Царствие небесное, всем павшим! – трижды перекрестился фельдшер Веселов и поспешил к своему больному приятелю, Ипатию Дудакову.

        – Болтают, будто Мартынов и Толстов получили от Съезда генеральские чины? – не дав Веселову, как следует отдышаться с дороги, спросил Ипатий.

        – Не врут люди, так и есть! – закивал фельдшер. – Только ты мне зубы не заговаривай, а показывай свои рёбра. Ух, ты, какие синячища! Принёс тебе новую мазь, на живодёрне дали. Болячки, как на собаке заживут. Давай – ка, намажем и погладим. Говорят, эффект изумительный. Сам провизор Штраус на себе проверял. Помнишь, он зимой ногу ломал? Всё срослось и зажило!

        – Прохор Палыч, может само заживёт? – взмолился Ипатий. – От твоих мазей, с живодёрни, дышать уже в избе нечем. Заразой – те, убей!

         – Матри, Ипатий, скоро внучки приедут, а ты и на руки их взять не сможешь! – начал убеждать Веселов. – А так, месяц и жив – здоров станешь!

           – Ладно, мажь, едят тебя мухи! – согласился Ипатий. – И то правда, я и забыл, что внучки после плавни возвратятся. Пстрели – те, заразой!

       Бюллетени Осведомительной комиссии Войскового Съезда постоянно извещали горожан и всех жителей войсковой территории о состоянии на Шиповском фронте, который считался основным с весны 1918 года:
       «10 июля. Особых перемен на фронте не произошло. Отряд красноармейцев, шедший на Николаевск, повернул, по – видимому, на Чалыклу. Поезда между Николаевском и Ершовым по невыясненным ещё пока причинам прекратили движение.
       12 июля. Станция Озинки по – прежнему занята красноармейцами в составе полков: Петроградского, Московского, Тамбовского и Пензенского при орудиях.
       По полученным сведениям, Чапаев со своим отрядом в 500 человек предполагает идти на перерыв сообщений Самара – Уральск.

       15 июля. Отрядом генерал – майора Мартынова разрушен железнодорожный мост между станциями Демьяс и Алтата. Отряд красных, занимавший мост, бежал, оставив 2 пулемёта и имущество.

       17 июля. На фронте без перемен. В 15 час. со станции Озинки ко второму мосту выходил дважды бронированный поезд противника и возвращался обратно. По показаниям крестьян села Жестянка, вернувшийся из Николаевска в четверг, отряд Чапаева стоит в деревне Клопиха; в деревне Старая Порубежка до 300 красных»…

        – Доброго здоровья, господин есаул! – поприветствовал, лежавшего в кровати Вениамина, старик Маркелов. – Лежи, лежи Вениамин. Знаю, что покой тебе нужен, потому и пришёл сам. Слыхал ли, про Чапаева?

        – Доброго здоровья, Карп Маркович! – Вениамин всё же приподнялся на локтях и поставил под спину подушку. – Как не слыхать, слыхал!

       – Генерал Ерёмин тебя ждёт, хочет по следу этого антихриста пустить, – проговорил Маркелов. – Уважу Александра Михалыча, а после тебя к себе возьму. Ты, у Евтихия служил, дела наши знаешь. Депутаты выпрягаться стали, спасу нет. В зиму, во главе войска атамана поставим. Как мыслишь?

       – Ништо опять Мартынова, Василия Патрикеевича? – непроизвольно вырвалось у Вениамина, но было уже поздно.

        – Да, нет! – отрицательно покачал головой Маркелов. – Он сам не желает и нас уже мало устраивает. Молодой генерал Мартынов, Матвей Филаретыч, вот кого хотим атаманом видеть! Умный, храбрый! Ну, чем не войсковой атаман, а? Заразой – те, убей!

       – Вот она рана и дала о себе знать, Карп Маркович! – с досадой сказал Вениамин. – Совсем из головы вылетело, ведь, в мае, на совещании, был уже разговор. Мартынов, молодец, спору нет! Но, он из очень богатой семьи… 

       – Ничего, не казни себя, поправишься и всё как прежде станет, – успокоил Маркелов. – И чем же тебе богатые казаки не угодили?

       – Похоже, что жизнь уже не станет, как прежде, Карп Маркович, – грустно заметил Вениамин. – Старый режим не вернётся, а новой власти, кроме, как советской, в России пока нет. Наши казаки почему к большевикам не бегут? Потому, что во главе нашего Правительства социалист Фомичев стоит. При всём уважении к Матвею Филаретычу, он отличный Командующий армией, а в Войсковые атаманы посоветовал бы избрать молодого генерала Толстова, у которого, как говорится, «ни кола, ни двора», но зато заслуги есть!

        – Правда твоя, Вениамин! – утвердительно закивал Маркелов. – Надо же, как ты скоро рассудил. Ведь, и Жигин тоже об этом талдычит. А я всё никак в толк не возьму, думал, раз Фиогний в Гурьев переехал, значит, своего атамана хочет поставить во главе войска... Пстрели – те. заразой!

       – Помню, когда случился Корниловский мятеж, полковник Седой убеждал меня в целесообразности диктатуры для России, – проговорил Вениамин. – Жизнь доказывает эту целесообразность. России нужен, или царь или вождь, третьего не дано… 

       – Слух до нас дошёл, что большевики бывшего царя, Николая Александровича, вместе со всем семейством, расстреляли. – заметил Карп Маркович. – Однако, советские газеты талдычат: «Слух об убийстве бывшего царя есть ложь!» Говорят, мол, в Петрограде письмо получили от гражданина Николая Романова с жалобой на крайне тяжелые условия жизни. Вот, сиди и кумекай, кому верить? Думаешь, легко войско на смерть посылать? Чего там греха таить, против нас воюет не Германия, а Россия. И с каждым разом всё труднее будет казаков на борьбу поднимать. Жигин прямо сказал, что мы в лабиринт попали. Пстрели – те, заразой!

        – Из каждого лабиринта есть выход, Карп Маркович! – уверенно заявил Вениамин. – На данный момент, пока советская власть мечтает уничтожить наше казачество, ради спасения войска, нужно с ней биться смертным боем. Летом мы своё войско отстоим, а к зиме ближе, если Народная армия не возьмёт Москвы, то надо кумекать. Может быть и с большевиками пойти на мировую, если условия будут приемлемы для войска…

        – Ништо обождать, не забирать пока власть у Фомичева? – задумчиво проговорил Маркелов. – Тут, ещё и плавня «на носу». Нужно дать казакам сделать запасы на зиму. Да, не до войскового атамана будет…

       Сняв, наконец, швы с раны Вениамина, Анна Смолова поблагодарила Акулину Ивановну за приют, дружески простилась со всем семейством Алаторцевых, и с оказией отправилась в Чаганскую станицу, где во время последнего нашествия большевиков открылся санитарный перевязочный пункт, куда требовались люди с медицинскими навыками, как у Анны. Ещё по дороге в Соколиный посёлок, Анна почувствовала, что слова казачки из Джемчина оказались сущей правдой. Она влюбилась в Вениамина, но не той девичьей любовью, которой она полюбила Фёдора Смолова, а уже зрелой, чисто бабьей, от которой щемит в груди и ноет сердце. И Анна решила бежать, чтобы своими чувствами не навредить семейному счастью своей лучшей подруги…

      Киргизское Правительство «Алаш – Орды» предложило Уральскому казачьему войску заключить союзнический договор. В ответ, Войсковое Правительство, 17 июля, постановило отменить с сего числа всякие пропуска для киргиз, выезжающих из Уральска на зауральную сторону. На переправах, отныне, киргизам никаких стеснений чиниться не должно. Остаётся в силе только постановление об осмотре багажа.

      В то же время, правительство социалиста Г. М. Фомичева, прекратило всяческие контакты с уральским казаком – большевиком доктором И. С. Ружейниковым, который посылал в Войско прокламации, призывающие простых казаков перейти на сторону Советской власти и развернуть борьбу против местных богачей, офицеров и генералов. Но, Ружейников глубоко просчитался, поставив на одну доску всё уральское казачество и немецких ставленников: донского атамана генерала Краснова и украинского гетмана Скоропадского, к политике которых никто в Уральском войске не испытывал никакого тяготения. Не было явного стремления в Уральском войске и к восстановлению старого режима. Идеолог правительства Фомичева, Е. Коновалов, дал исчерпывающий ответ на устремления Ружейникова, который разместил на передней странице газеты «Яицкая воля»:

      «И потому идущее сейчас в общей политике по прямому пути уральское казачество, верим мы, останется чуждо призывам человека, далекого от событий в нашей области и теряющего ясность политической перспективы в захватившем его политическом круговороте».

       Успехи Народной армии и чехословаков на Волге и в Сибири, летом 1918 года, вселили в уральских казаков зримую надежду на скорую победу над Советской властью. Второе нашествие большевиков, в котором основную роль сыграл отряд В. И. Чапаева, поднял такую волну патриотизма в Войске, устоять перед которой не смог бы даже самый беднейший казак.