Шепотки

— Не ходила бы ты в лес, Танюша, — ни с того ни с сего сказал дед и закашлялся.
— Дед, ты чего? — Танька и сама чуть не подавилась бутербродом. То ли от такой странной просьбы, то ли от странного обращения. Дед всегда звал её Танькой. — Постучать?
— Не надо по мне стучать, — улыбнулся дед, — а в лес не ходи.
— Дед, какой лес? Тайга ещё скажи… две сосны и берёза — вот и весь ваш Шепоткинский лес.

Деревня, где жили Танькины бабушка и дед, давно называлась Новым Бытом, а не Шепотками, но лес все продолжали называть по-старому.

Бабушка вошла в комнату и посмотрела поверх очков на кашляющего деда.
— А лечиться ни в какую! — обратилась она к Таньке, как прокурор к судье. Бабушка требовала принудительного лечения.
— Кто бы говорил!
Дед откашлялся и с улыбкой закрыл заседание суда:
— Я к мужикам в гараж, а вы, девки, ведите себя хорошо.
— Дед, в лес-то почему не ходить? — не могла взять в толк Танька. — Заблудюсь, что ли? Так я его, как свои пять пальцев, знаю. Кстати, почему пять? Как все двадцать. И мобильник у меня с собой. Позвоню тебе из дебрей, если что.
— Четырнадцать тебе? — спросил дед.
— Ещё и склероз, — бабушка продолжала медицинскую тему с явным удовольствием, — пятнадцать ей давно!
— Не ходи, — сказал дед чересчур серьёзно и вышел.

Утром в деревне ещё можно было жить. Танька помогла бабушке проредить морковку, потом не дала перезреть малине, то есть аккуратно объела несколько кустов, и была довольна собой. В обед бабушка сказала, что в огороде днём делать нечего, и отправила Таньку читать Тургенева из списка по литературе.

День тянулся медленно, как это бывает только летом в жару. «Не, я тут неделю без интернета не выдержу, сдохну», — вздыхала Танька. Читать классиков совершенно не хотелось. «Даже в окно не высунешься, везде сетки от комаров. Тюрьма какая-то», — нагнетала Танька в себе отчаяние.

Танька вышла на вымершую улицу, даже собаки не лаяли, попрятавшись от жары кто куда. «В лес! Срочно в лес! — решила Танька. — Там хоть дышать можно!»

Танька шла по тропинке к поляне и всё думала, что это деду в голову взбрело её взаперти держать? Вот и поляна с корягой. Она в прошлом году зацепилась тут за сучок и юбку порвала. Справа от коряги, на краю поляны, должна быть сломанная берёзка, на которой её Петька Утопленников качал, как на качелях. Танька посмотрела направо, но берёзы не увидела. «Да куда же она могла деться?» — подумала Танька и пошла искать пенёк от берёзы. И пенька не было.

Танька посмотрела в сторону тропинки, по которой пришла. Но тропинки тоже не увидела. Танька повертела головой. Высокая трава и низкий подлесок окружали поляну со всех сторон. «Да ладно, не смешно!» — сказала она вслух. А про себя подумала: «Это всё дед, напустил тумана, не зря его в деревне за глаза колдуном зовут. Попугать меня решил».

В какой стороне дом, Танька не могла сообразить. Родной лес в одно мгновение показался чужим, нахмуренным.

— Ну ладно, дед, ты выиграл, — сказала Танька и достала мобильник, — пошлю тебе SOS.
Но телефон, равнодушный к Танькиным проблемам, показал отсутствие сети.
— Приколись, — сказала Танька, — а дальше что?

Солнце успело опуститься за кроны деревьев. Танька знала, как быстро темнеет в лесу. Странно, ей казалось, до заката ещё далеко. Поднялся такой желанный днём ветерок и пригнал небольшую тучку. Первые, предупреждающие, капли тут же ударили по Таньке. От ветра и дождя зашелестело всё вокруг. Казалось, высокие деревья наклоняются к тем, что пониже, что-то шепчут им про Таньку, те передают подлеску, подлесок шепчет мелким кустам, кусты — траве. Трава стелется по Танькиным ногам, но не ласково, а словно опутывает.

— Ну вот, чтоб совсем как в триллере, — подбадривала себя Танька, хотя настроение было не очень, — так, ну ладно, без паники!

Танька посмотрела в небо, нет ли где дыма, и на своё счастье увидела вдалеке еле заметный дымок. В его сторону она и направилась, пока не услышала сзади знакомый кашель. Танька обернулась. Дед шёл к ней с другой стороны поляны. Танька так обрадовалась, что не стала даже спрашивать, что дед делает в лесу. Хотя успела подумать, что с него станется, наверняка, стоял за деревом и наблюдал за её мучениями.

— Здравствуй, Танюша, — сказал дед, подходя к ней, — давай немного левее возьмём.
Они с дедом без труда вышли на знакомую тропинку.
— Хорошо, что ты здесь, дед, — призналась Танька, — а то я бы забрела не пойми куда.
— В болото, — сказал дед коротко.
— Я даже позвонить тебе пыталась, но сети не было.

Танька достала мобильник, проверить, появилась ли сеть.

На экране высветилась позавчерашняя фотка, где она, только что приехавшая, обнимает свободной рукой деда и бабушку.
— Покажи карточку! — попросил дед.
Танька протянула телефон.
— Хорошая, — сказал дед.
— А чего ж ты тогда сказал, чтобы я стёрла? — удивилась Танька.
Дед не ответил. Он шёл задумавшись о чём-то. Поэтому Танька не удивилась, когда он сунул мобильник в карман брюк.

Танька не стала мешать деду думу думать и тоже шла молча. Лишь то и дело поглядывала на дедовскую рубаху, зелёную с красным кантом. В таких только в ансамбле народных инструментов на гармошке играть.

Перед тем, как выйти из леса, дед сказал:
— Ты, Танюша, иди домой, мне надо к соседке Марии зайти поговорить.

Не успела Танька сказать, что тропинка-то в деревню одна, как деда и след простыл. Только что его зелёная рубаха мелькала между деревьями, а вот уже и не поймёшь, шёлковая рубаха на солнце бликует или листья на кустах шевелятся.


— Иди ужинать, гулёна, — сказала бабушка, — деда случайно не видела? Тоже загулял. Бросили меня тут одну.
— Ну что ты, ба, мы тебя не бросали! Мы тебя любим! Дед следом идёт.
Танька обняла бабушку и поцеловала в щёку.
Дед и в самом деле пришёл следом за Танькой.
— Дед, когда ты переодеться-то успел? — удивилась Танька.
— У тебя, Танька, солнечный удар? — пошутил дед. — Я с утра в этой рубахе хожу. Это моя рабочая. Чтоб твоя бабушка не ругалась, что я всю одежду поперепортил. Я эту её моду поворчать хорошо знаю.

Таньке стало тревожно, как было в лесу. Даже ещё тревожнее. Там лес, мало ли что в лесу померещится. А здесь, дома, всё всегда было простым и понятным.

— А мобильник? — тихо спросила Танька.
— Что мобильник? — не понял вопроса дед.
— Кажется, мобильник потеряла, — с трудом подбирала слова Танька.
— Эх, Маша-растеряша. Так надо позвонить тебе.
— Дед, перестань разыгрывать. Ты же меня из леса вывел?
«Вот оно как! Значит, давешний сон в руку», — подумал дед.
— Какая рубаха на мне была?
— Зелёная, шёлковая, с кантиком.

Дед не удержался и бросил взгляд на фотографию, висевшую в рамочке на стене. Василий Павлович, его отец и Танькин прадед, был на ней в косоворотке с кантиком, молодой совсем, ещё и тридцати нет.

Танька поймала взгляд деда. Да, рубаха на фото та самая, правда, фото чёрно-белое, а прадед на нём без бороды.

— Зелёная, значит… — только и сказал дед.
— Я пойду почитаю, — сказала Танька, чтоб только побыстрее уйти в свою комнату.
— Да, и ужинать не буду. Худею я, на диете, а то в дверь скоро не пройду!

Танька вспоминала то одну, то другую подробность своего похода в лес, но не могла сосредоточиться, чтобы вспомнить всё от начала до конца. Вот она на поляне. Поляну она знает с детства. На поляне коряга. О сучок она порвала новую юбку. Стоп! Какую юбку? Это она сегодня из-за аномальной жары в шортах, но обычно ходит в лес в джинсах. В лесу ведь гады-клещи. Да и в принципе она носит юбки только в школу. И то, когда учителя наседают. Совершенно ненужный предмет одежды — юбка.

А берёза? Качели? Петька Утопленников — сын соседки Марии? Какой Петька? Какая Мария? Кажется, действительно перегрелась, если не хуже.

Танька решила узнать, насколько она сумасшедшая, и для начала расспросить деда о соседях. Подходя к комнате, она уловила обрывок разговора.
— А ты, дед, и правда, с бородой — вылитый Василь Палыч в старости, царство ему небесное. Говорила тебе, чтоб сбрил.
— Да, может, к лучшему, что не сбрил? Как думаешь, может, свечку в церкви поставить сходить?
— Сходи, поставь.
— Что, Танька, ужинать решила? — спросил дед, увидев Таньку в дверях.
— Дед, а ты знаешь бабку Марию и Петьку Утопленникова?
— Знаю. Вернее, знал. Они уехали давно. Я примерно в твоём возрасте был, когда они в город подались. Избы их тоже давно нет. Разобрали. На этом месте другой дом стоит, кирпичный. Да ты его из своего окна всё время видишь. То и дело его перепродают, перестраивают. Жильцы каждый год новые.

Танька подумала, что дед сейчас спросит, откуда она про тех соседей узнала. Дед не спросил. И Танька больше не стала ничего выяснять.

— А телефон не жалей, отец новый купит, — сказал дед, — даже к лучшему, что так.
Почему к лучшему остаться без телефона, Танька не поняла, но расспрашивать не стала.

Ночью сон долго не шёл к Таньке, а потом навалился всей тяжестью. Таньке снилась осень, она идёт за дедом и бабушкой по картофельным грядкам. Дед копает, а они с бабушкой достают из сухой земли клубни. Земля сыплется с клубней, превращаясь в пыль. Пыль забивает глаза и нос, так что невозможно дышать. Бабушка работает быстрее, они с дедом уже впереди, а Танька всё копается на месте. «Подождите меня!» — кричит она им. Пыль оседает во рту. Старики оборачиваются, машут ей, чтобы догоняла. Танька видит впереди много крупных картофелин, ей надо их собрать. Но дед и бабушка не ждут её, они ушли далеко вперёд. И Танька плачет, как будто она совсем маленькая и её обидели. Старики уже не слышат её, их уже не видно. Поле впереди такое большое, Таньке никогда не догнать их, не собрать всех клубней. И бросить урожай нельзя.

Бабушка, услышав, как Танька бредит в голос, подошла пощупать внучке лоб. «Только горячки не хватало», — заволновалась она, убедившись, что лоб горячее некуда. Бабушка пошла в сенцы, где стояло ведро с колодезной водой, зачерпнула кружкой, и вернулась к Таньке, прихватив по дороге полотенце. Потом приговаривала над кружкой:

Не ходи к колодцу — воды не пей.
А пойдёшь к колодцу — вниз не смотри.
Коль посмотришь вниз — воды не черпай.
А воды зачерпнёшь — выливай в репей.
А ещё зачерпнёшь — тяжела будет вода.
Попроси её отдать то, что даром взяла.
Третий раз зачерпнёшь — выливай в ручей,
У него на дне пятьдесят ключей.
Ключ в замке держи, а замок в ключе,
А уронишь ключ — пусть лежит ничей.

Прикладывая мокрое полотенце к Танькиному лбу, она повторяла и повторяла шёпотом: «Вода, вода, верни то, что взяла… Ключ в замке, замок в ключе».

К утру температура спала, Танька задышала спокойно. Бабушка перекрестила её и пошла подремать, пока никто не проснулся.

За завтраком дед предложил Таньке:
— Давай отцу позвоним, пусть приедет за тобой.
— Так ведь только приехала! — возмутилась бабушка.
— Да не спорьте, я с вами до конца лета останусь, — сказала Танька не терпящим возражений тоном, — буду бабушкину библиотеку изучать, у меня длинный список.


История, которую Таньке очень хотелось услышать, да некому было её рассказать, началась сразу после войны, когда её прадеда все звали не Василием Павловичем, а просто Василием. Коряга, так напугавшая Таньку, была в то время дубом, мощным и здоровым, стоявшим посреди поляны. Как будто остальные деревья, расступились, давая ему необходимое для жизни пространство.

Василий только вернулся домой, и вся деревня Шепотки говорила о скорой женитьбе его на соседке, красавице Марии, наконец-то дождавшейся жениха. В Шепотках, похоронивших большую часть мужчин, все бабы по-хорошему завидовали Марии.
Со стороны могло показаться, будто Василий затягивает с предложением. А получалось так потому, что всякий раз, когда он собирался его сделать, Мария умудрялась поссориться с ним из-за какой-нибудь ерунды. Василий не узнавал своей Маши. В письмах на фронт она была совсем другая. Эта же спорит по любому поводу.
Очередная ссора закончилась тем, что Мария в сердцах заявила: «Кто ты такой, чтобы мне указывать? Ты никто мне!»

Василий, уязвлённый в самое сердце, тоже в карман за словом не полез: «Подумаешь, королева нашлась! Да вас таких полдеревни — выбирай любую!»

Немного остыв, Василий принял решение подождать, пока Мария одумается, погулять вольным соколом, а потом можно посвататься и свадьбу сыграть.

Но время шло, а примирения не происходило. Мария старательно его избегала, что было для него удивительно, ведь жили они по соседству.

А потом кто-то из баб сказал ему мимоходом:
— Твоя-то замуж выходит.
— Чего мелешь-то? — вспыхнул Василий.
— Да я-то что? Вон у друга своего спроси!

Друг у Василия был один с самого детства — Петька. К нему он и направился за подробностями. Но, не пройдя и половины пути, понял, почему так редко видел Петьку в последнее время. А на днях видел, но так, что лучше бы не видел. Петька и Мария стояли разговаривали у магазина, и тогда у Василия будто что-то лопнуло внутри от злости. Он развернулся, пока его не успели заметить эти двое, ушёл и постарался забыть о том, что видел. И вот сейчас всё стало на свои места. Эта парочка предателей задумала свадьбу.

Василий к Петьке так и не дошёл. Петька сам пришёл к Василию.
— Чего надо? — глухо сказал Василий.
— Так на свадьбу хочу позвать, — Петька говорил тихо, у него с детства было столько болезней, что все удивлялись, как Петька вообще выжил, когда столько здоровых мужиков поубивало. И сейчас эта Петькина немощь злила Василия ещё сильнее.
— Зачем?
— Ты же друг мой. В свидетели тебя хочу позвать.
Василию казалось, кровь в нём вот-вот закипит, и он взорвётся, как котёл.
— Друг? Вспомнил, значит? Иди ты отсюда, друг липовый. Сунешься ещё раз — убью.
Шепотки заговорили о свадьбе Марии и Петьки, заодно жалели Василия, но не сильно. Тогда-то и взял в привычку Василий уходить в лес, от людей подальше. Придёт на поляну, сядет под дубом и ругает Петьку последними словами. И вроде как легче становится у него на душе.

День свадьбы был самым тяжёлым. Василий сидел под дубом, ему мерещилось, будто песни из деревни доносятся даже сюда. Василий кричал, призывал на голову Петьки все мыслимые несчастья, пока не устал кричать и совсем на шёпот не перешёл. Вернулся домой уже в полной темноте. Коробок спичек по дороге извёл, чтобы шею не свернуть.

Под утро разразилась страшная гроза, редкое для сентября явление. В лесу что-то горело. Василий пошёл посмотреть. Он не узнал своего дуба. Молния прожгла его насквозь сверху донизу. Остались от дерева две обгорелые половины. Мужики потом их спилили и порубили на дрова. Хотели и пень выкорчевать, но тот таким неподъёмным оказался, что бросили они это дело. И осталась коряга торчать посреди поляны.

И у Василия на душе всё перегорело и улеглось. Так бы закончилась эта история, если бы через год не утонул в реке Петька. И река-то в Шепотках по колено, одно название, а не река, и Петька спиртного не употреблял, а вот случилось. Мария чуть не потеряла ребёнка, родила раньше срока, назвала Петром. Мальчик родился хилым. Бабы шептались, что не жилец, нельзя было именем утопленника называть.

Василий по-соседски стал Марии помогать. Так что Шепотки опять заговорили о свадьбе. Глядишь, и сладилось бы дело, если бы не чувство вины, которое носить в себе Василий больше не мог. Пришёл к Марии и всё ей выложил, как на духу, про дуб, про проклятия, про любовь. Пока говорил, Мария смотрела молча в окно, будто и не слушая; рассматривала дом Василия: брёвна крепкие, с такими ещё сто лет простоит, а наличники сгнили, никуда не годятся. Когда Василий закончил, сказала тихо:
— Не приходи больше.

На этом их встречи прекратились. Шепотки, опять не дождавшись свадьбы, жалели Василия, но недолго.

Мария замуж больше не вышла, быстро, как это бывает в деревне, утратив свою красоту. Василий в скором времени женился на молоденькой учительнице из райцентра. Родились у него погодки — Танюша и Павел. Особенно дочку он любил, души в ней не чаял. Не нравилось ему, правда, что соседский Петька, стоило Танюше чуть подрасти, начал ходить за ней, как приклеенный. Сама Танюша эти ухаживания принимала, как должное, совершенно равнодушно. Павел, хоть и маленьким был, часто над старшими подшучивал: жених и невеста — объелись теста.

Но больше всего не нравилась Петькина любовь Марии. Бабы шептались, что Танька Петьку приворожила. Мария верила: всё так и есть, всё правда. Даром что маленькая ещё эта девчонка, а вся в отца, единственной отрады хочет лишить — сыночка, Петеньки. На всё готова была Мария, лишь бы сын одумался.

И случилось страшное. Как-то вечером Танюша долго не возвращалась с прогулки. Так что Василий всерьёз подумывал, не всыпать ли дочери, когда вернётся, по первое число, хоть и взрослая уже. Усидеть дома он не мог, взял фонарь, хотел по деревне пройти, однако смутное предчувствие потянуло его в лес, на поляну. Там, у коряги, и нашёл он свою Танюшу, неживую. Врачи сказали потом, что это порок сердца, внезапная смерть.

А Марию с сыном больше никто не видел. Говорили, они в город подались, и тут же добавляли, что странный отъезд, ничего с собой не взяли. Косились на Василия, но тот больше других удивлялся такому отъезду, да и не было ему дела до этих разговоров.


Эту историю Таньке не от кого было услышать. Даже дед не знал, с чего всё началось, хотя хорошо помнил похороны сестры, а потом и матери, не сумевшей пережить потерю.

Больше в деревне с Танькой не случилось ничего странного. В конце августа она вернулась к родителям, начались школьные будни. И вдруг утром второго понедельника сентября отец сказал Таньке:
— Похоже, кто-то нашёл твой телефон.
У Таньки, наскоро запихивающей в се6я йогурт, по спине пробежал холодок.
— Как это? Кто?
— Не знаю, кто. Дед Пихто. Позвонили с него. Но тут же трубку бросили. Теперь номер недоступен.
— Деду позвони, — выдавила из себя Танька.
— Да звонил уже. Не берёт.
— Тогда бабушке.
— Тоже не берёт.
Таньку охватило чувство паники.
— Поедем, пап.
На кухню заглянула мама, как всегда опаздывающая на работу.
— Куда собрались? — спросила мама.
— В Шепотки! — с вызовом сказала Танька.
— С ума сошла? Ты только оттуда.
— Старики трубки не берут, — вступился отец.
— Ну вышли куда-то без телефонов. Вы оба спятили? Понедельник! Марш учиться и работать, тунеядцы! И я побежала, пока!
— Ладно, я с работы им позвоню, — примиряюще сказал отец.

Вечером стали решать, что делать. Старики на звонки по-прежнему не отвечали. Танька ходила с мокрыми от слёз глазами, но рассказывать родителям мистику про прадеда не хотела. Мама настаивала, что всё объяснится само собой, и не надо устраивать ей бахчисарайские фонтаны. Учебный год только начался, а кто-то уже мечтает о каникулах. Отец нервничал, но молчал.

Во вторник решили: если до вечера старики так и не ответят, в среду отец с Танькой поедут в Шепотки.

Старики не ответили. В среду утром отец и Танька поехали в деревню. Уже на подъезде увидели, как с кладбища идёт народ.

— Похоронили кого-то, — буркнул отец, молчавший всю дорогу.

Танька прилипла к окну, пытаясь увидеть среди идущих деда с бабушкой. Не увидела.
Дом оказался открытым. Бабы, накрывавшие столы, бросились причитать и обнимать отца и Таньку. Наперебой говорили, что хотели позвонить, но телефонов почему-то в доме не нашли. Пришлось хоронить всей деревней.

На столе стояли две фотографии с углами, перекрытыми чёрной лентой, перед ними лампадки. Старики, как оказалось, умерли в ночь с воскресенья на понедельник, в своих постелях, во сне. Шепоткинские старухи то и дело повторяли, какая это хорошая смерть, им бы такую.

Танька плакала, пока у неё не кончились слёзы. Перед отъездом, вешая на дверь дома замок, отец поделился с ней мучившими его мыслями: «И что потом с домом делать? У нас здесь больше никого нет».

— Как это нет? — удивилась Танька. — У нас все здесь, пап. Все. Никто нас отсюда не выживет.

Отец посмотрел на Таньку, но та не заметила его внимательного взгляда. Танька сосредоточенно смотрела в сторону леса, как будто она не подросток, а полководец, собирающий полки в атаку. «Дочь выросла», — отметил отец. Новые тревоги неожиданно кольнули его в сердце. Что тут произошло без него? Может, напугал кто-нибудь в лесу?

— Замок только в ключе не оставляй, пап, — добавила Танька, — летом вернёмся, наведём свои порядки, новые, и ремонт сделаем.

— Ключ в замке? — переспросил отец, думая, что Танька оговорилась.
Танька повернулась, посмотрела на отца, больше ничего не сказала.

Никто в деревне не мог слышать этого разговора. Но всем интересующимся, не продаётся ли дом, в Шепотках отвечали: «Нет, не продаётся. Пал Василич дом внучке завещал». И казалось интересующимся, местные знают что-то, но недоговаривают.