Свистунка

               

                «На острие» (избранное)
                легенда из книги


ISBN 978-5-9708-0718-7

               

          Хорошо весной и летом в степи после грозы. Воздух свеж и чист. Дуновения ветерка доносят  пряные запахи цветущих растений: чабреца, полыни, дикой мяты, растущих вдоль берега степной речушки. На небе из-за туч выглянуло солнце. Капли дождя на листьях травы вспыхнули, словно россыпи драгоценных камней, разбросанных щедрой рукой по изумрудному покрывалу. Завораживающее великолепие весны, умытой дождем, придало яркость степному пейзажу. Божья благодать спустилась на землю, которой, куда ни кинь взгляд, нет конца и края. Сколько ни смотри, не насмотришься на этот рай земной. Не зря в сказках весну называют девицей-красавицей, от которой взгляд оторвать нельзя. Так и манит она к себе своей свежестью и чистотой, очаровывая тех, кто ее увидел.
          Подобно очарованным сказочным героям, живут на степных просторах казаки по станицам, разбросанным возле больших и малых рек. Приросшие своими корнями к этому суровому краю с резко меняющимся климатом, суровой и снежной зимой, когда снег засыпает казачьи избы по самые окна. Порой бывает, входную дверь снегом завалит, что самим на улицу не выбраться, если соседи на помощь не придут. Теплой весной с резкими похолоданиями, летом с жарой, когда босыми ногами на земле не устоять. Приходиться ребятне спасаться от зноя в реке, а взрослым в тени деревьев, растущих во дворе, или в деревянных избах, в которых зимой тепло, а летом прохладно.
          В году большую радость для станичников приносят две поры - одна весной, когда вся степь окрашивается в зеленый цвет, и начинаются посевные работы. Все в поле и стар, и млад. Живут на полевом стане, вдыхают дурманящий запах свежевспаханной земли, цветущего разнотравья, слушают пение птиц и наглядеться не могут на степные просторы, которым конца и края нет. Каждый чувствует себя свободным и счастливым. Работает на себя, хоть тяжел труд пахаря, но с какой любовью смотрит казак на каждый пласт земли, перевернутый плугом, в надежде, что на этой земле, политой потом, вырастет осенью богатый урожай. С каждым новым пластом земли душа казака становится чище. Все проблемы забываются. Одна мысль только в голове – успеть во время вспахать и посеять до весенних дождей, чтобы тяжкий труд не пропал даром, а окупился сторицей. Закончиться посевная, а на смену уже сенокос наступает. Запах скошенной травы нельзя ни с чем сравнить, дышишь, не надышишься. Коса, как нож по маслу скользит по траве, смоченной росой. Есть где силу молодецкую показать. Трава подсохла, копны надо ставить, опять же и труд тяжелый и радость большая, коль успеешь до дождей копны вдоль своей делянки выставить, а если еще и свезти в станицу успеть, так и лучше придумать ничего нельзя.
          Вот тут-то и вторая пора наступает, которая венчает труд земледельца, все ее ждут с нетерпением. Все лето молились, чтобы дождь вовремя всходы промочил, да когда зерно наливается, прошел, и чтобы никакие вредители не повредили посевы. А уж как нальется спелый колос и к земле клониться начнет, вся душа изболится, как бы град посевы не побил. И вот наступает пора уборки урожая. Опять все в поле, золотой колос срезают серпами, вяжут снопы, грузят на телеги, которые волы везут на гумно, где цепами молотят, веют, подбрасывая вверх, деревянными лопатами. Работа идет споро и весело. Молодые девки, работающие на гумне, подшучивают друг над другом и над молодыми казачками, которые привозят снопы на гумно и развозят зерно по амбарам. Ради этой мирной тяжелой работы на земле стоило жить. Земля кормилица не только одаривала щедро, но и сплачивала станичников. Урожай снимали и со своего участка, и всем миром помогали тем, кто сам не мог справиться.
          Окончив летнюю страду, наступал период, когда можно было немного раздышаться. Дел-то было невпроворот, и дров на зиму заготовить, и кой-какой ремонт во дворе провести. Но это уже было не так срочно. Дела домашние можно было на день-другой и отложить. Все бы хорошо, но каждый взрослый казак нес еще службу по охране границы. Вот и получалось, что в самую жаркую пору – посевную, сенокосную, уборочную, часть казаков уезжали на охрану границы, а женщинам и подросткам приходилось работать наравне с мужчинами. Погода ждать не будет.
          Служба государева по охране границы хоть и оплачивалась, но чисто символически, около двух рублей в год. А расход служивого казака был большой: это строевой конь, амуниция, оружие и провиант. Одно радовало, что на каждого родившегося в семье мальчика давали надел земли.
          Вот с этих наделов и жили. Семьи были большие. В одной избе проживали по восемнадцать – двадцать душ. Всего хватало и радости, и горя. Все хлебали полной ложкой. Только благодаря беспрекословному авторитету старшего казака, в семье царил мир и порядок. Каждый знал свои обязанности и их выполнял, будь то подросток или уже взрослый казак, который имел свою семью, а жил в родительском доме.
          Осенью, как правило, в станице после уборки урожая молодежь устраивала гулянья, водила хороводы, ходили по улицам с песнями. В это же время играли свадьбы. Казаки народ смелый, с характером. На каждой улице был свой предводитель, которому все молодые казаки подчинялись. А молодежь, как известно, без баловства не может. Вот на прошлой неделе Иван Свистунов что устроил - поспорил он с другом, что днем на всем скаку проскачет по главной улице станицы и саблей срубит огромный подсолнух, выросший в палисаднике у бабки Анны. На этот подсолнух уже положили глаз подростки и только ждали, когда он поспеет, чтобы ночью свернуть ему голову. Да и казачки, проходившие по улице, не оставляли без внимания огромную шляпку подсолнуха, поворачивающего вслед за солнцем. Бабка Анна, как только начали поспевать семечки подсолнуха, была всегда начеку, то сидела под кустом сирени на завалинке и вязала пуховый платок, то рвала гусиную травку рядом с домом, а вечером со своей подругой сидели на крыльце и перемывали косточки станичникам. Занятие было увлекательным, время летело незаметно – бабки заканчивали свой нелегкий труд, а станичные подростки уже спокойно спали. А взрослых парней бабка Анна не опасалась, у них другое на уме, чтобы такого сделать, чтоб казачкам понравиться. А вот ребятня это другое дело. Им нашкодить составляет большое удовольствие. Хотя, если дома узнавали, то секли нещадно, но они к этому с детства уже привыкли, немного поревут и опять за старое берутся, как только возможность подвернется. Соберутся большой компанией и придумают себе занятие.
          Однажды дед Федот решил зерно на мельницу отвезти, сорванцы заранее про это узнали и что удумали. Взяли вечером телегу, приподняли, колеса с одной стороны сняли, а потом для виду к самому краешку передней и задней оси их приставили. Утром пораньше встали и за плетнем спрятались. Ждать долго не пришлось. Федот ключом открыл амбар, взял мешок с зерном, закинул его на плечо и пошел к телеге. За плетнем, едва сдерживая смех, ждали, что же произойдет, но эффект превзошел все ожидания. Федот подошел к телеге и с размаху бросил мешок, телега качнулась, колеса слетели с осей, телега опрокинулась, и борт телеги ударил по голове Федота. Он не успел даже крикнуть, как потерял сознание. Восторгу не было придела. Подростки умирали со смеху, катались по траве, держались руками за животы. Но, как говориться, на ту беду станичный атаман вместе с писарем совершал утренний обход станицы, чтобы отдать приказы, выслушать жалобы, посмотреть все ли в порядке возле изб и увидел эту картину. Он моментально понял, что произошло, вынул нагайку из-за голенища сапога и пустил в дело. Первая часть комедия резко перешла во вторую часть трагедию.
          Писарь, не удержавшись от душившего его смеха, прыснул в кулак. Сорванцы, с воплями придерживая штаны, понеслись к своим избам, не думая, что дома будет третья часть этого происшествия – возмездие, которое неотвратимо наступит. Казаки встают рано, а народ они бдительный ничего не упустят. Многие станичники были удивлены, когда в утренний час мимо их изб проносились с ревом местные сорванцы.
          Раздалось щелканье кнута пастуха собирающего стадо. Казачки выгоняли своих буренок и молодняк, широко распахнув ворота. Казаки запрягали быков в телеги, чтобы ехать заготавливать плитняк для заборов. Не успела опуститься пыль от стада, как по дороге затарахтели телеги, поднимая осевшую пыль. Казачки вышедшие проводить казаков, ворчали: «Наступит лето, устанешь окна мыть». За угол завернула последняя телега. Пыль села на пожухлые кустики сирени и черемухи, прихваченные летней жарой. В это время заскрипела дверь и на пороге показалась бабка Анна, держа в руках мотыгу. Она спустилась с крыльца и направилась в палисадник. Открыла калитку и залюбовалась огромным подсолнухом, который вымахал в этом году до невиданных размеров. Шляпка его была огромной, посередине немного вдавленной вглубь. Края были слегка завернуты с крупными желтыми лепестками и напоминали шляпу казака Михея, разводившего пчел, ходившего все лето в таком головном уборе, чтобы солнце не напекло голову. Казачки часто подсмеивались над дедом Михеем: «Что это ты подсолнух вместо папахи на голове носишь. В этой шляпе ты больно уж на чучело похож. Ни одна ворона к твоим пчелам не подлетает, от страха замертво падают». На что Михей отвечал: «Не вашего бабьего ума дело, что на голову казаку одевать. Вот на вашу голову, что не надень все равно ума не прибавиться».
          Посмотрев по сторонам, бабка Анна положила мотыгу на землю, а сама низко наклонившись под огромным подсолнухом, стала рвать пучки пожелтевшей травы. В это время Иван Свистунов, оседлав своего коня, лихо вскочил в седло, и пока мать не успела закрыть ворота, выехал на улицу. Осмотревшись по сторонам, Иван ни одной живой души на улице не заметил. Пришпорив коня, поскакал к дому бабки Анны. Вот уже виден дом и палисадник с подсолнухом. Выдернув саблю из ножен, Иван пронесся мимо палисадника, и одним взмахом снес шляпку подсолнуха. Не оборачиваясь, Иван, что есть силы, ударил шпорами в бока коня и исчез в пыльном облаке. Бабка Анна неожиданно почувствовала, как что-то ударило ее по голове. От испуга она резко поднялась, да так и застыла со шляпкой подсолнуха на голове. В это время из дома напротив, вышли молодые казачки Нюрка и Верка и увидели, как Иван лихо срубил подсолнух и скрылся. Но, когда из-за куста сирени стала подниматься подсолнечная шляпка с человеческими руками, они в голос заорали и сели на землю, где стояли. Их вопли услышали соседки, еще не успевшие зайти в избы, и сразу поспешили узнать, что же произошло. Выглянув на улицу, они увидели, что в палисаднике бабки Анны, стоит чучело, на макушке подсолнух, «лицо» подсолнечный лист, а тело человека. От удивления, открыв рты, они так и остолбенели возле своих дворов. Тут бабка Анна пришла в себя, сняла с головы шляпку подсолнуха, осмотрела ее и, увидев, что семена еще не спелые, бросила на землю, и громко крикнула: «Озорник, ты только мне в руки попадись, я сама из тебя чучело сделаю, да такое, что мать родная не узнает». Соседки попадали со смеху. Целый день вся станица обсуждала выходку Ивана Свистунова. Верка с Нюркой обежали все дворы и со всеми подробностями рассказали, что произошло. К вечеру у них мозоли на языках были.
          Атаман, узнав о хулиганском поступке Ивана Свистунова, послал за ним писаря Поликарпа. Поликарп «ноги в руки» побежал исполнять поручение атамана. Ивана он застал сидящим на крыльце, который как ни в чем не бывало, сидел и пускал кольца дыма из глиняной трубки, подаренной дедом, любуясь как маленькое кольцо проходило через большое. Этому занятию его научил старый казак Осип, который через два кольца мог одно кольцо пропустить. Иван настолько увлекся курением и совершенствованием навыка пусканием колец, что обо всем забыл. Он вздрогнул от окрика писаря: «Ты что расселся казачий потрох, натворил дел, а теперь паинькой прикинулся. Ну-ка дуй к атаману, одна нога здесь, другая там. Атаман тебя охальника, быстро в чувство приведет. Покажет тебе кузькину мать. Навек охоту к глупостям отобьет». Иван нехотя встал и поплелся к дому атамана, предчувствуя, что шутка кончиться плохо. Дойдя до крыльца, он медленно поднялся по широким ступеням, открыл тяжелые двери веранды и вошел в длинный коридор. В конце коридора поднялся по ступенькам и зашел в сенцы, немного постояв, резким рывком распахнул дверь в избу. Бабка Меланья сказала: «Здравствуй, Иван. Ты проходи в горницу». Атаман сидел под образами. Вид этого коренастого казака полного георгиевского кавалера вызывал истинное уважение у всех станичников, поэтому они и выбрали его на казачьем круге, доверив ему всю власть в станице, зная, что он ни в бою, ни в хозяйственных делах не подведет. Ивану стало как-то зябко от взгляда коричневых глаз из-под нахмуренных бровей атамана. Он сам понимал, что ему есаулу, подобно подростку скакать по селу и срубать саблей подсолнухи совсем не к лицу. Атаман крякнул и сказал: «Ну что сынок в детство впал. Рано, наверное, тебе еще есаулом быть. Детство у тебя еще в одном месте играет. Поэтому я так решил. Сейчас казаки, выезжающие на охрану новой пограничной линии, уже собираются на околице, иди домой, собирайся и отправляйся на охрану границы, а то на редуте ждут, не дождутся смены. А как приедешь с границы, соберем казачий круг, там и решим». Иван повернулся и вышел из избы. Быстро дошел до своей избы, ворота были открыты, младший брат седлал коня. Иван прошел в избу, надел форму, взял карабин, патроны, саблю, припасы еды в мешке. Мать перекрестила его, он помолился на образа в углу и вышел во двор, вскочил в седло, брат Василий подал мешок с провиантом. Иван прочно привязал его сыромятным ремнем к седлу, лихо, откинувшись назад, дернул поводья коня и, слегка ударив его шпорами, выехал из ворот. Конь, почуяв свободу, перешел на рысь. Из-под копыт взлетали фонтанчики пыли, будто кто-то подбрасывал вверх темную муку.
          На околице уже собрались все казаки и ждали только есаула Ивана. Он, поравнявшись с казаками, крикнул: «За мной» и всадники галопом поскакали по ковыльной степи. Каждый, подпрыгивая в седле, думал о своем. Ивана тревожила дума – это вопрос женитьбы. Ему приглянулась темноокая казачка Анфиса - красивая, стройная, с черной косой до пояса, огромными, напоминающими сливу, глазами, изогнутыми дугой бровями, яркими сочными губами, высоким лбом, ямочками на щеках, заводила всех игр, проводимых молодежью. Да и Иван вроде ей был люб. Молодые исподволь присматривались друг к дружки. И родители те и другие уж и породниться не против были. Иван два раза провожал Анфису домой до самого крыльца, но разговора как–то не получалось. Веселая на людях Анфиса, наедине молчала, а он боялся что-либо ей сказать. Так, постояв, и расходились. Нужно было время. Но, как говориться, в станице не без урода. Был такой поганец Василий – красавец писанный, но негодяй еще тот. Любил разные подлости людям исподтишка делать. Его за разные пакости дед Егор нещадно порол, но толку от этого никакого не было. Однажды, решил Василий Анфису охмурить, да ничего у него не получилось. Дала ему девка от ворот поворот. Обозлившись, он ничего лучше придумать не смог, взял, да и ворота ее избы дегтем облил. Пришел Василий домой, а дед Егор на крыльце трубку курит. Дед был знаменитый казак, истинный герой, из всех подростков его возраста он один в живых остался. Четыре георгиевских креста сверкали на его широкой груди, он каждый вечер, как стемнеет, садился на крыльцо и подолгу курил, думая о чем-то, о своем. Его бабка Дуня, как только не ругала: «Когда же ты, ирод проклятый свою трубку бросишь, уже весь прокоптился, как в избу войдешь, дышать нечем. Одежду ничем не отстираешь и щелоком пробовала, все одно, пахнет. Лучше бы делом занялся, вон сосед трубки делает и всем продает. За год, чай, сто рублей зарабатывает. Польза хоть какая-то есть, а ты только свой дым пускаешь, черта радуешь. Да еще деньги на табак изводишь». «Ты, что так раскудахталась, посмотри на мою форму, десять лет уже висит, а моль ее и не ест, а вот твои валенки за одно лето все источила, одни дырья, даже чуни нельзя было сделать, пришлось выбросить. Табак сила великая всю нечисть из дома гонит. Да и от хвори помогает, ведь не зря все казаки курят». Дед Егор сделал очередную затяжку и пустил кольца дыма, распугивая комаров, они поднимались вверх и медленно таяли в воздухе. К крыльцу подошел Василий. Дед повернул голову и пристально посмотрел на внука, от которого сильно пахло дегтем. «Странно» - подумал Егор, «Вроде на гулянье ходил, а пришел, от него как из бочки дегтем несет». Дед сразу заподозрил неладное, он хорошо знал проказника внука и поэтому спросил: «Ты, что внучек колеса на телегах смазывать подрядился что ли?». Тот молчал, дед смекнул, что дело, тут нечистое. «Иди ко ты внучек во двор, а я сейчас выйду». Дед зашел в дом, взял саблю и вышел во двор. Егор сказал: «Ну, рассказывай, что нового, голубь ты наш сизокрылый, в очередной раз натворил? Да всю правду говори. А видишь, сабля-то у меня давно лежит. Я тебе-то за твои пакости враз башку твою поганую снесу».
          Перепуганный Василий начал рассказывать про Анфису, как она ему от ворот поворот показала, а теперь парни над ним подшучивают. Вот и решил он отомстить. Взял ведро дегтя, да и вымазал ворота, за одно, и сам перепачкался. Егор встал и сказал: «Хотел я тебя внучек саблей просто попугать, чтоб неповадно другой раз было всякие пакости делать. Да видно немножко ошибся. Стар я уже. Только ты поганец невинной девчонке всю жизнь испортил, кто же ее после этого замуж возьмет, а за свои поступки отвечать надо, как казаку подобает. Она-то свою честь сберегла, а ты поганец грязью всю оставшуюся жизнь ее изгадил» и сделал вид, что на саблю посмотреть хочет, легонько ее из ножен вынул, слегка развернулся, откинувшись назад. Блеснула сталь сабли в слабом свете луны и голова Василия отлетела в кусты, как капустный кочан. Плюнул дед с досады и горя, что вся его честная трудовая и боевая жизнь была в один миг его же внуком порушена, да и не только его, а всей большой семьи, о которой долго еще будут говорить, как о людях, на которых положиться нельзя. И от этого никогда не отмыться. Дед Егор пошел в дом взял карабин, бабка Дуня, почуяв неладное, спросила: «Ты что Егор, на ночь глядя, с карабином делать хочешь?». Егор ответил: «Да вот на луну попробую прицелиться, нашли на ней черные пятна, может посшибаю, а то вид портят» и вышел из избы.
          В углу двора стоял чурбак, на котором кололи дрова. Дед снял сапог, размотал портянку, снял предохранитель, передернул затвор. Приставил карабин к голове, перекрестился и сказал: «Прими Господи раба своего. Не смогу я после случившегося честным людям в глаза смотреть» и нажал большим пальцем ноги на спусковой крючок. В тишине раздался выстрел, расставив по местам и хорошее, и плохое. Завыла соседская собака. Услышав выстрел, бабка Дуня выбежала во двор, но толком ничего нельзя было рассмотреть, луна спряталась за тучи. Испугавшись, вся бледная она побежала в избу.
          Громко тарахтя, подъехала телега отца Василия, Евгения. Мать ему рассказала про выстрел. Евгений взял керосиновую лампу и пошел во двор. То, что он увидел, поразило его в самое сердце, он с трудом присел. Схватившись за сердце, он хватал воздух открытым ртом, лицо его стало белым. Евгений выронил лампу из рук и опрокинулся навзничь. Что есть силы, закричала бабка Дуня, когда увидела в свете валяющейся на земле лампы ужасную картину. Ноги подкосились, и она с причитанием опустилась на землю: «На кого же вы мои касатики меня старую покинули. Не смогу же я без вас жить». Собрались соседи. Внесли всех троих в дом. Такого еще никогда не было. Всякое бывало, но такого, чтоб в одной семье, впервые. До утра просидели, выдвигая различные версии, одну страшнее другой, а понять, не могли. Наутро приехал следователь, составил протокол, сказал, что это бытовое преступление и дело закрыл. Егора, Евгения и Василия похоронили. Только отца с сыном за кладбищенской оградой, а Егора как убийцу, отдельно.
          Вот теперь Иван мучился и не знал, что делать: и Анфису любил безумно, жить без нее не мог, и подступиться не знал как к ней, и понимал, что родители его ни в какую не согласятся после этого случая на его женитьбу на Анфисе. Возможно, и этот случай с подсолнухом совершил Иван, чтобы снять тот гнет, который давил на него непосильной тяжестью.
          Засветло доехали до редута. Там уже земляки были готовы отправиться в станицу. Постояли, покурили, обсудили обстановку на границе, рассказали о делах в станице. Одни поскакали в станицу, другие стали разбирать вещи, размещаться в казарме. Иван Свистунов, расставив посты, выехал с отрядом в десять человек осмотреть пикеты, переправившись через безыменную степную речушку. Они быстро удалялись вглубь степи. Ночь была лунная, видно было все хорошо. Проехав верст тридцать, они заметили черное пятно, которое по эту сторону границы двигалось им навстречу. Иван приказал всем остановиться, а троих молодых разведчиков: Бориса Владкова, Семена Безбородова, Юрия Белоконова послал разобраться, что там впереди. Часа через полтора прискакали разведчики. Они рассказали, что большая группа вооруженных всадников движется прямо на них. Через час они будут здесь. Иван решил подождать до тех пор, пока не станет хорошо видно, а потом повернуть резко в сторону станицы, чтобы превосходившего их по силе противника увлечь за собой к станице. Там в станице было более пятисот хорошо обученных казаков готовых в любую минуту вступить в бой. Когда противник увидел их и устремился к ним, то они, развернув лошадей, галопом поскакали к броду на безыменной степной речушке, чтобы отвлечь неизвестного врага от редута. Силами редута от такого количества противника было не отбиться. Ночные скачки требуют особой сноровки, когда лошади скачут на большой скорости, а в поле много ям, промоин от весенних ручьев, сурчинных нор, оврагов, заросших чилигой.
          Светало. Вдалеке уже угадывались знакомые места, где должен был находиться брод. Иван подал сигнал, и все остановились, собравшись возле него. Лошади заметно устали. Иван понимал, что до станицы такой скачки лошади не выдержат. Мог доскакать до станицы только его конь – высокий со звездой на лбу, отменный скакун. Иван приказал всем скакать к броду безымянной речки, перебраться на другой берег, где невдалеке с правой стороны был большой холм, вот за ним и укрыться. А он подождет преследователей и попробует доскакать до станицы. Всадники вскочили на коней и растворились в предрассветных лучах. Иван терпеливо ждал, когда же появятся преследователи, и вот вдалеке стал слышен нарастающий гул от ударов сотен лошадиных копыт. Гул быстро приближался. Иван был не робкого десятка. Он не раз участвовал в схватках с нарушителями границы. Когда он увидел первых всадников, не один мускул не дрогнул на его лице. Он спокойно пришпорил лошадь и стал медленно удаляться от приближающихся всадников. Одного он не рассчитал, что по нему будут стрелять. Раздались выстрелы, засвистели пули. Иван понимал, если его убьют, то все пропало. Он лег на гриву коня и сильно ударил шпорами в бока скакуна и стал уходить от преследователей, чтобы в него не смогли на скаку хорошо прицелиться. Но одна из шальных пуль ударила Ивана в лопатку. Пуля вошла и застряла в груди. Резкая боль пронзила тело. Губы Ивана побелели, он понял, что дальше, чем до брода на неизвестной речке ему в седле не продержаться. Он решил оторваться от погони, из последних сил пришпорил коня и птицей помчался к броду. Конь под ним был действительно чудо, он буквально летел над землей, едва касаясь ее копытами. В считанные минуты он оторвался от преследователей, и они его потеряли из вида. Вот впереди и брод, заросший по бокам вдоль берега густыми зарослями камыша. Иван из последних сил держался в седле. Он слишком много потерял крови, и каждая минута в седле для него была тяжелейшей мукой. Вот и брод. Он остановил коня, сполз с седла на землю, подвел коня к броду, вынул из-за голенища нагайку и, что есть силы, ударил коня. Конь взвился на дыбы и, опустившись на передние ноги, галопом помчался через брод, поднимая тучи брызг, на другой берег. В мгновенье ока он оказался на другом берегу и стал удаляться в сторону станицы. Иван, с трудом переставляя ноги, направился к камышу. Он медленно вошел в воду и стал пробираться сквозь камыш. Когда он почти добрался до открытой воды, чтобы срезать полый тростник, взять его в рот и опустится под воду, ноги перестали его слушаться. Тело его обмякло и погрузилось в воду. На поверхности осталась только папаха да всплывающие и лопающиеся красные пузыри. Так геройски закончил свой жизненный путь есаул Иван Свистунов, до конца выполнив воинский долг. Трава, росшая на берегу скрыла следы и капли крови.
          Когда преследователи выехали к броду, они увидели множество следов и вдалеке удаляющуюся точку, хорошо видимую в солнечном свете. Они устремились в погоню, не жалея лошадей, стремились догнать, во чтобы то ни стало удаляющуюся добычу. Им надо было догнать всадников и уничтожить их, чтобы потом угнать косяк станичных лошадей в степь, где их уже никто не смог бы отыскать. Погоня продолжалась, кони мчались во весь опор, расстояние, хотя и медленно сокращалось, точка увеличивалась и скоро должна была превратиться в скачущего всадника.
          Часовые станицы заметили приближающуюся лошадь и черное пятно, несущееся к станице. На горе зазвонил колокол, сотни казаков вылетали из распахивающихся ворот и строились на околице станицы. Более пятисот всадников выстроились в боевой порядок. В лучах солнца сверкали сабли, словно молнии, носившиеся поверх конной лавы, казаков устремившихся навстречу врагу. Вскоре казаки увидели скачущего коня есаула Ивана Свистунова и преследующих врагов. Враги совершенно не ожидали, когда из низины, буквально, из-под земли, появилась казачья лава, сметающая все на своем пути. Не было такой силы, чтобы остановить ее. Завязалась жестокая битва. В течение часа все было кончено. Сотни поверженных людей лежали на земле. В небе светило солнце. Пели жаворонки. Поле битвы с погибшими на нем людьми и лошадьми было неестественно чуждым природе.
          Атаман раздавал приказы: собрать погибших и развести по избам, направить отряд во главе с сотником Федоткиным и, во что бы то ни стало, живого или мертвого найти есаула Ивана Свистунова. Федоткин быстро собрал десять всадников и выехал на поиски. Отряд поехал к редуту, чтобы подробнее узнать, как происходили события на границе. Подъехав к броду через неизвестную речку, они увидели плавающую папаху. Спешились, разделись и стали нырять в воду. Вскоре им удалось найти утонувшего Ивана Свистунова. Привезли его в станицу, похоронили вместе с другими станичниками на кладбище за церковью.
          Избранные судьбой остались живы, убитые приняли геройскую смерть. Были и раненные, но их было мало, некоторых просто спасло чудо, а может быть и что-то другое. Возможно, остались в живых те, у кого вера была крепче и оружием они владели лучше, а возможно и другое, никто точно сказать не может. Жаль было смотреть на женщин и девушек, потерявших своих мужей и любимых, но слезами горю не поможешь. Много слез пролила Анфиса по своему любимому Ивану, но вернуть его с того света не могла, как и другие потерявшие вместе со своими половинками лучшее, что было и которое уже никогда не вернуть.
          По-прежнему светит солнце. Высоко в небе парят коршуны, высматривая своими зоркими глазами, зазевавшуюся добычу, будь-то мышь или суслик, или ящерица. По заилившему, заросшему тростником и камышом изрядно обмелевшему руслу, протекает речушка больше напоминающая ручей. Здесь водятся щуки, караси, налимы, усачи, вьюны. Плавают в редких блюдцах озер огари, чирки и кряквы. По берегам вышагивают на длинных ногах кулики. О событиях, происходивших на новой пограничной линии много лет назад, напоминают только развалины бывшего редута. Ушли в мир иной поколения людей живших в станице Озерная. Обмелела и заросла водной растительностью, когда-то глубокая степная речушка Свистунка, названная так в честь есаула Ивана Свистунова.