С. К. Эфрон. Воспоминания о Викторе Ал. Крылове

Савелий Константинович ЭФРОН

ВОСПОМИНАНИЯ О В.А. КРЫЛОВЕ

I.

Марта 3-го, в 10 часов вечера, на 68 году от рождения, скончался в Москве известный писатель-драматург, Виктор Александрович Крылов. Последние 5-6 лет слава и популярность Крылова пошли на убыль. Покойный переехал из Петербурга в Москву и почти уединился в своем собственном родовом доме, на Больших Палашах. Москвич по рождению, он был связан с первопрестольной обширным родством и еще более обширным знакомством. У него в Москве было много друзей. Тем не менее, последние годы, как я сказал уже, он жил почти уединенно. Покойный не мог мириться с тем, что пережил свою славу и был, как говорится, сдан в архив. Следя за вновь народившимся репертуаром на русской сцене, за новыми веяниями и течениями в области драматического искусства, Крылов многим восторгался, но еще большим возмущался. Так, пьеса г. Найденова «Дети Ванюшина», которая шла в театре Корша, произвела на опытного драматурга большое впечатление. Он восхищался первым произведением начинающего драматурга и рекомендовал всем смотреть эту пьесу.
- Найденов - несомненный талант... Это оазис среди пустыни... - говорил он.
Но если таков был его отзыв о Найденове, то покойному Чехову, а в особенности Горькому, от него доставалось. В Чехове он не находил никакого драматического таланта, а о Горьком, как о драматическом писателе, говорил не иначе, как с пеной у рта.
- Помилуйте, - кипятился Крылов, - ни фабулы, ни действия... Одна только длинная и бесконечная канитель сквернословия, пошлостей, без начала и конца, которая может быть продолжена до бесконечности...
Помню. Пришел я к нему обедать. Крылов, услышав мой голос из передней, поспешил ко мне навстречу с № «Нового Времени» в руках. Давно не видел его таким сияющим и торжествующим.
- Не именинник ли вы сегодня? - улыбнулся я, подавая ему руку.
- Да, пожалуй именинник, - в свою очередь улыбнулся Крылов. - Ha-те, читайте...
И тут же, в передней, он вручил мне № «Нового Времени» и, взяв под руку, ввел в кабинет, усадил за своим письменным столом и торопливо проговорил:
- Читайте... читайте фельетон Буренина...
Я приступил к чтению фельетона и по временам из-за газетного листа наблюдал за Крыловым, который уселся против меня и в свою очередь следил за мной глазами, желая прочесть на моем лице, какое производит на меня впечатление статья г. Буренина. Глаза Крылова сверкали, и он, то и дело, двигался на своем кресле. Он чувствовал потребность высказаться, но в то же время не хотел мешать мне.
Я дочитал статью и поднял глаза на Крылова.
- Ах, Буренин!.. Это - единственный человек, который говорит, как думает... Вы знаете, он мне попортил много крови... Всю жизнь он преследовал меня... Но за этот фельетон я бы обнял его и расцеловал... Это - единственный критик, который не боится высказывать правду, ни пред кем не халуйствует, не заискивает у толпы, не гладит по шерсти, страха ради иудейска, пошляков и бездарностей... Да, как же иначе? Ведь он не только остроумен, но и умен, как бес... У него вкус настоящий, он художник в душе и, как заправский литературный критик по призванию, не может мириться с пошлостью, низменностью, невежеством, бездарностью и наглостью корифеев современной литературы и драматургии... Халуи прессы, именно прессы, а не литераторы, - на-те, кушайте и давитесь...
Крылов ткнул пальцем в газетный лист:
- Любуйтесь вашим героем... Хорош он, нечего сказать... Ах, Буренин! Милый Буренин, спасибо тебе, великое спасибо...
И долго, очень долго продолжал Крылов на одну и ту же тему: ругал беспощадно Горького и рассыпался в похвалах г. Буренину. Продолжалось это и во время обеда, и после обеда, и весь вечер, вплоть до моего ухода. Крылов как будто помолодел и поздоровел, он был радостен и доволен.
Признаюсь, сначала впечатление от этого вечера, проведенного у Крылова, было далеко не в пользу В.А. Мне казалось, что Крыловым руководила профессиональная зависть к Горькому. Он не мог простить певцу босяков его сценические триумфы, которых сам уж был лишен, а потому ругал его и был счастлив, когда г. Буренин в своем фельетоне так беспощадно отделал ненавистного ему соперника-драматурга. Но я был несправедлив к Крылову. Он ненавидел и презирал Горького-драматурга не за то, что тот пользовался успехом, а за то, что видел в нем писателя, созданного модой и рекламой, драматические произведения которого ничего общего не имели с настоящим искусством, вторгавшимся на русскую сцену в грязных и вонючих опорках и под видом искусства вносившим на сцену смрад, зловоние и сквернословие... Что так оно именно и было, свидетельствует отношение Крылова к другим драматургам-писателям, появившимся ему на смену. Ну, хоть бы к тому же г. Найденову, о котором я уж упомянул. Когда после «Детей Ванюшина» в том же театре Корша была поставлена вторая пьеса молодого драматурга, Крылов был очень огорчен, что его надежды не оправдались, что вторая пьеса г. Найденова оказалась слабой и провалилась.
- Неужели я ошибся в Найденове? - жаловался он мне. - Неужели его хватило только на одну пьесу?.. Нет, нет, это невозможно... В этой его слабой пьесе все-таки имеются несколько сцен весьма талантливых... Он еще молод, он еще выпишется и даст крупные произведения... Он поторопился с своим вторым произведением, не отделал его, не обработал, как следует... Ах, и время же какое подлое; все делается второпях, наспех, лишь бы поскорее поставить...
Большим нравственным ударом для Крылова был состоявшийся приговор театрально-литературного комитета, по которому последняя комедия его «Горячее сердце» (не ручаюсь за точность заглавия) не была допущена на императорскую сцену. Комедия эта отличается блестящим диалогом, которым так мастерски владел покойный драматург. Крылов был уверен, что постановкой этой комедии он воскресит свою былую славу... Надежда его не осуществилась: пьесу не допустили на сцену...
Обиднее всего было Крылову, что каждый из гг. членов театрально-литературного комитета рассыпался перед ним в похвалах за эту комедию, что не помешало им, однако, коллегиально наложить на нее свое veto. Из петербургского комитета пьеса была перенесена на рассмотрение в московский, и там ее постигла та же участь: ее забраковал и московский комитет.
- Судьи-то, судьи кто? - волновался Крылов. - Это они устроили против меня заговор... А ведь некоторым из них я оказывал услуги, делал добро (он назвал этих лиц и подкрепил свои слова документами)... А вот теперь они унизили меня, осрамили на старости лет...
Жалко было смотреть на Крылова в эти моменты. Он, действительно, был задет за живое и глубоко страдал от нанесенной ему обиды; страдал, как человек и как писатель...
Встретившись с одним литератором, близко стоявшим тогда к членам театрально-литературного комитета, я рассказал ему о мучениях Крылова и спросил его: неужели пьеса В.А. так плоха, что ее нельзя было допустить на сцену?
- Плоха ли, не плоха, но она не допущена по весьма уважительным соображениям...
- Какие же это соображения?..
- А хоть бы и то, что Крылов достаточно уже нажился... Помилуйте, дома его в Москве занимают целый квартал, из общества драматических писателей он получает такой доход, какой никогда даже Островскому не снился, у него больше ста тысяч наличных!.. Пора ему успокоиться и другим дать жить... Разреши ему пьесу - авторское вознаграждение за полсезона из обоих театров - петербургского и московского - попало бы в бездонные карманы Виктора Александровича... Надо же было положить конец его жадности...
- Значит, - перебил я моего собеседника, - вы боялись, что пьеса Крылова будет иметь большой успех, и он получит значительные авторские, а потому и не одобрили ее к представлению.
Собеседник мой вспыхнул и раздраженно проговорил:
- Не понимаю, какая вам охота заступаться за Крылова. В.А. никогда никому не делал добра; кого можно было грабить - он грабил... Кого-кого только он не «окрылил», и за это окрыление клал себе куши в карман... Он был бесцеремонен не только с драмоделами, но не стеснялся обирать и заправских писателей... Мёрдер, Величко…
- И за это вы его наказали и отвергли его пьесу?..
- Кто вам говорит, что за это? - с еще большим раздражением перебил меня собеседник. Было очевидно, что он раскаивался в том, что выболтнул мне свой секрет. - Мы забраковали пьесу Крылова потому, что она пустая, бессодержательная... Крылов стар, он исписался... Его новая комедия - это старческий бред... Нельзя же запрудить хламом казенную сцену... Ну, да вы что это, С.К.? - переменил мой собеседник свой раздражительный тон на искусственно-добродушный. - Вы словно увлечены вашим Крыловым и готовы за него копья ломать... Напрасно... Мало вы его знаете... Он у нас, у всех, вот где сидел, - он похлопал себя по шее. - Думаю, и вам он в копеечку обошелся... Небось, «Контрабандисты» вы-то написали, а г. Крылов получал авторские наравне с вами...
- Какое вам дело до моих расчетов с Крыловым? - грубо оборвал я моего собеседника.

II.

Вышеприведенный разговор я потому привел в подробности, что, по-моему, он раскрывает некоторым образом главный мотив, почему покойного драматурга так ненавидели товарищи-писатели и почему так преследовали его и издевались над ним в печати и обществе. Крылову завидовали за его относительную обеспеченность. Ему не прощали его аккуратность, его скопидомство, его уравновешенность, - качества, чуждые нашему брату, писателю, - что дало ему возможность на старости лет быть обеспеченным и сохранить независимость.
Но был ли действительно Крылов жаден и посягал ли на чужую копейку?
Ничего подобного. Крылов был экономен - да; он не расточал зря трудом добытую копейку; не любил роскошествовать и транжирить, но никогда не был скуп и никогда не желал чужого. Человек труда и умеренных потребностей, он всегда осуждал товарищей, не умевших соразмерить свои расходы с доходами и расточавших трудом добытое на излишества и роскошь. Крылов ничего не пил и даже не курил, о кутеже даже в молодые свои годы он не имел понятия. Он дорожил своим временем, которое было у него строго соразмерено, а потому без особого напряжения мог дать такое большое количество творческой работы. Его изумительная плодовитость не была следствием жадности к заработку, а была следствием душевной потребности труда, работы, которая доставляла ему удовольствие. В те дни, когда работа ему особенно удавалась, он чувствовал самое высшее наслаждение и был счастлив. Крылов устроил свою жизнь разумно и пользовался ее благами умеренно: после умеренной работы он давал себе умеренный отдых. На разумные развлечения он никогда не скупился. Он любил разъезжать и по России, и за границей, и каждое лето предпринимал путешествия, более или менее дорого стоящие. Тут он никогда не скупился на удобства: по железной дороге ездил всегда в первом классе и останавливался в первоклассных гостиницах и отелях. Дома у себя он был хлебосолен и, как истый москвич, любил, чтоб за его обеденным столом бывали гости. Вряд ли он когда-либо кого-либо угощал обедом или ужином в ресторане, и это потому, что сам не любил ресторанных обедов и ужинов, предпочитая свой домашний стол, который гарантировал его от всяких желудочных заболеваний, к которым организм его был склонен. Он всегда, насколько это было возможно, избегал всякие обеды по подписке по случаю ли литературных юбилеев или других общественных и литературных событий. Многие приписывали это его скупости, на самом же деле он просто боялся ресторанной кухни. В прошлом году, когда Вас. Ив. Немирович-Данченко возвратился с театра военных действий, и его в Москве чествовали обедом в ресторане «Эрмитаж», Крылов долго не решался записаться на этот обед.
- Положительно не знаю, как быть, - жаловался он мне. - Что они находят в этом скверном ресторанном обеде, в этом противном шампанском?!.. И еще в такое время, когда на Дальнем Востоке проливается кровь и люди гибнут и от голода и от холода... Я бы понял, если б в честь Вас. Ив. устроили по подписке его имени три-четыре кровати для раненных в каком-нибудь лазарете, или стипендию в пользу сироты, а то соберутся жрать и пить... Это значит: плати деньги и порти себе желудок в честь Вас. Ив....
- Если вы так против подобных обедов, то и не участвуйте в нем...
- Это легче сказать, чем сделать... Во-первых, я Вас. Ив. очень люблю и ценю, чествования он вполне заслуживает, и раз его чествуют обедом, я должен участвовать в этом обеде. Во-вторых, если откажусь от участия, то скажут, что я пожалел десяти рублей... Ведь о моей жадности целые легенды ходят?.. С каким удовольствием, - заключил он, - я пожертвовал бы 25-50 рублей на просветительное учреждение имени Вас. Ив., а эти десять рублей на обед мне действительно жалко...
- Вы бы предложили, чтоб вместо обеда чествовали Вас. Ив. иначе.
- Пробовал, да ничего не вышло... Ведь всем устроителям хочется за свои деньги и пожрать и попить, а главное произносить речи и о себе заявить...
- А вы речь произносить не будете?..
- Речь?.. нет, речи произносить не буду... Стихотворение напишу и прочту...
- Вот, значит, за свои десять рублей и о себе заявите...
Крылов засмеялся.
Очень обидно, что Крылову молва создала репутацию Плюшкина; еще обиднее то, что создателями этой молвы были люди, меньше всего имевшие право жаловаться на скупость Крылова. В архиве покойного драматурга имеются десятки документов, в виде письменных благодарностей за оказанные материальные услуги (иногда довольно значительные) от литераторов и артистов. Некоторые из этих писем я читал, и, если никого из облагодетельствованных Крыловым не называю, то, во-первых, чтобы гусей не раздразнить, а, во-вторых, сам покойный драматург никогда не рассказывал о своих обидчиках, которые платили ему за добро клеветой и инсинуациями и распространяли о нем всякие небылицы. Вероятно, и я бы об этом ничего не знал, если б в последнее время, когда Крылов ослеп на один глаз и боялся потерять и другой глаз, он, желая привести в порядок свой архив, не был вынужден прибегнуть к сторонней помощи. Отчасти в этой работе помог ему и я.
И вот, разбирая многолетнюю переписку Крылова (преимущественно, если не исключительно литературную), я впервые натолкнулся на документы, которые с несомненной очевидностью доказывают, как был оклеветан и оболган покойный драматург людьми, пользовавшимися его услугами нравственными и материальными. В особенности был я возмущен, когда прочел письмо одного весьма видного литератора, который рассыпался пред Крыловым в благодарностях и между прочим написал ему:
...«Вы мой спаситель. Без вашей дружеской помощи я бы погиб. Если б знали, из какого омута вытащили меня. Умирать буду - не забуду вашей дружеской услуги, на которую не смел надеяться после того, как мне отказали в помощи... (переименованы несколько лиц), а ведь это все друзья и закадыки... К скряге Крылову я обратился с отчаяния... Не ожидал я, что мой посланный возвратится с требуемой суммой. Глазам своим не верил, когда нашел в конверте 250 рублей. Спасибо вам тысячу раз...».
Литератор не верил своим глазам, когда нашел в конверте 250 рублей, которые послал ему Крылов (замечу: деньги эти не были Крылову возвращены), а я не верил моим глазам, что держу в руках письмо этого литератора к Крылову.
- Неужели это письмо от N?.. - обратился я к В.А. - Он вам это написал?..
- Ну, да. Чему вы так удивляетесь?
- Помилуйте... Сколько гадостей он вам делает, а вы молчите... Напомнили бы ему, что он вам обязан?..
- Чем же я ему могу напомнить?
- А хоть бы письмо это напечатали... По-нынешнему времени найти газету, чтоб учинить скандал, легко... Хотите, я вам это устрою?..
- Нет, - Крылов махнул рукой. - Не надо... Бог с ним!.. И разве он один так со мною поступает? Есть и другие... Всем им сделать скандалы, сам еще так же оскандалишься... Пусть их...
В архиве Крылова, как сказано, имеется много писем от лиц, которым В.А. помогал, и которые потом чернили покойного драматурга.
Крылов, конечно, особой мягкостью не отличался; но из этого не следует, чтоб он отличался черствостью и скупостью.
Он был расчетлив, да; но не настолько, чтобы равнодушно пройти мимо истинной нужды. Для истинно нуждающихся его кошелек всегда был открыт, и приходил он людям на помощь деликатно, щадя их самолюбие, не задевая его, и при этом избегал благодарности.
Таким образом, сложившаяся легенда о феноменальной скупости и скаредности Крылова, обязана своим происхождением зависти товарищей его по драматургии, которые не могли простить ему его достаток, его обеспеченное материальное положение.

III.

Имеются два факта в жизни Крылова, которые, по-видимому, рисуют покойного драматурга с несимпатичной стороны и как бы оправдывают сложившееся о нем мнение как о скупце и как о посягателе на чужую копейку. Это - его столкновения с покойными Величко и Н.И. Мердер.
О столкновении Крылова с Величко, к сожалению, не могу говорить подробно, так как о нем я знаю только по рассказам Крылова, и у меня об этом деле имеются таким образом показания лишь от одной из заинтересованных сторон. Тем не менее, для меня не подлежит сомнению, что Крылов имел право считать комедию «Первая муха» своей наравне с Величко. Я видел эту комедию в исполнении Крыловской переработки и в первоначальном ее виде, где автором ее является единолично покойный поэт. В первом виде она смотрелась с возрастающим интересом, вызывала бурные аплодисменты и имела большой успех; во втором ее виде она оказалась растянутой, скучной, тягучей и провалилась.
Другое дело - столкновение Крылова с Н.И. Мёрдер. Об этом столкновении мне известны подробности от обеих заинтересованных сторон, и узнал я эти подробности несколько лет спустя, когда страсти улеглись, и спорившие не только успокоились, но и помирились.
Даровитая писательница с свойственным ей добродушием и присущим ей тонким юмором рассказывала мне о своем судбище с Крыловым. Распря между ними первоначально возникла исключительно на этической почве. Маститая писательница не могла примириться с тем, чтобы у рожденного ею муками творчества детища на первом плане значился заправским родителем приглашенный только к облегчению мук роженицы выдающийся акушер. Она сознавала, что заплатить ему следует щедро, но не могла назвать его в награду за его труды главным творцом ее произведения. Крылов же был уверен, что без его участия детище Н.И. Мёрдер, как сценическое произведение, не имело никакой цены, и только он своей работой сделал это произведение сценичным. Отсюда и конфликт между ними. Н.И. Мёрдер была оскорблена в своем писательском достоинстве и, как женщина, резко протестовала против притязаний Крылова, написав ему письмо в оскорбительном, как показалось Крылову, тоне. Он, с своей стороны, ответил тоже резкостью. Дальше - больше. Крылов выдвинул вопрос о вознаграждении и стал доказывать, что механической работы в написании «Генеральши Матрены» на его долю выпало больше, а потому и фамилия его должна стоять на афише первой, и процентное вознаграждение за представление пьесы на сцене ему принадлежит большее, чем Н.И. Мёрдер. Старая писательница, конечно, была возмущена. Друзья-приятели вместо того, чтобы успокоить воюющие стороны, еще больше подливали масла в огонь. Разыгрался скандал. Был назначен для разбора дела третейский суд. Крылов, наконец, одумался и стал уступать. Инцидент в сущности был исчерпан, когда Крылов на все требования Н.И. Мёрдер дал свое согласие до постановления приговора суда, и вместо постановления приговора суд составил протокол о мировом соглашении.
Дело это, повторяю, не оставило никаких следов горечи в душах тягавшихся. Старая писательница помирилась с Крыловым. Когда она переехала на жительство в Варшаву, а Крылов в Москву, Н.И. Мёрдер с ним переписывалась, давала ему мелкие необременительные поручения, которые Крылов всегда охотно исполнял. Она всегда передавала ему свой голос на общих собраниях общества русских драматических писателей; если же у Крылова голосов было много, и по уставу общества сам он не мог пользоваться голосом Н.И. Мёрдер, то писательница по указанию Крылова передавала свой голос лицу, ей лично не известному.
В начале зимы 1904 г. Крылов заболел, Н.И. Мёрдер жила уже тогда в Москве. Захожу я к ней однажды, и она встречает меня вопросом:
- Что с Виктором Александровичем, он очень болен?..
- Да, он чувствует себя неважно...
- Бедный, ведь он совершенно одинок... Скажите, кто за ним ухаживает?.. О его болезни мне сообщил С.Н. Шубинский и советует мне навестить его... Что ж, я не прочь... Передайте Крылову, что собираюсь к нему заехать, и спросите, когда могу побывать у него...
- Да, когда угодно, - ответил я. - Он всегда рад будет видеть вас...
- Вы думаете?..
- Я уверен в этом... Кроме хорошего, ничего от него о вас не слыхал, а в своем уединении он рад всякому, кто о нем вспомнит.
- В таком случае на этих же днях к нему заеду.
- И хорошо сделаете, доставите удовольствие больному.
Я передал Крылову о желании Н.И. заахать к нему, и он этому очень обрадовался. Но свидание их не состоялось: Н.И. Мёрдер сама прихворнула, и, когда оправилась от болезни, Крылов, раньше ее выздоровевший, уехал на несколько месяцев из Москвы.
Но если Н.И. Мёрдер и покойный Крылов сочли нужным забыть случившееся между ними недоразумение и вычеркнуть его из своей памяти, то не забыла об этом злоба людей, к этому недоразумению совершенно непричастных...

IV.

Перехожу к личным моим отношениям с В.А. Крыловым и расскажу вкратце историю моей совместной работы с ним по написанию «Контрабандистов».
Главным виновником появления этой драмы несомненно следует считать С.Н. Шубинского: он познакомил меня с Крыловым, он уговорил меня писать вместе с ним пьесу, и он же настоял, чтоб я выставил свой псевдоним (С. Литвин) рядом с Крыловым на пьесе, когда последняя была написана, и я отказывался от пьесы и не хотел выступать ни ее соавтором, ни пользоваться доходами от пьесы, по соображениям исключительно литературного свойства, о которых подробно расскажу ниже.
Познакомил меня С.Н. Шубинский с Крыловым в 1896 г. Это было недели за две до масленицы. Прихожу я к С.Н., по обыкновению, утром, в часы его приема. С.Н. встретил меня словами:
- Хорошо, что пришли; я ведь собирался написать вам и просить зайти ко мне в субботу... Тут одно дело для вас интересное...
- Какое дело? - заинтересовался я.
- Был у меня вчера В.А. Крылов; он очень заинтересовался вашими рассказами и просил меня непременно познакомить его с вами.
- Зачем я ему так понадобился?
- Он прямо сказал мне, что хочет написать вместе с вами пьесу из еврейской жизни... Кажется, его очень привлекает сюжет вашей повести «Среди евреев»... Он очень расхваливал повесть и восхищался ее сюжетом... Вероятно, ее-то он и хочет переделать в драму...
- Так пусть и переделает, я-то тут при чем?
- Он переделает ее вместе с вами.
- Со мною вместе?.. Но я никогда не работал вдвоем и не понимаю, как можно вдвоем работать...
- Ну, этого и я не знаю, - улыбнулся С. Н. - Крылов вам это объяснит...
- Да стоит ли с ним связываться? Молва о нем идет такая нехорошая.
- Во-первых, - ответил мне С.Н., - молва о Крылове, если и не хороша, то он в этом гораздо меньше виноват, чем думают мало знающие его люди... Он - мой старинный приятель и даже друг... Я знаю его хорошо и считаю его человеком весьма порядочным... Во-вторых, сойдетесь ли вы с ним и напишете ли вместе с ним пьесу, в это я не вхожу, но я дал ему слово познакомить его с вами, - он очень настаивал, - и я прошу вас, приходите в субботу.
Избегать знакомства с Крыловым у меня причин не было, и я дал слово С.Н. быть у него в субботу.
Моя первая встреча с Крыловым запечатлелась в моей памяти. Когда я пришел в субботу к С.Н., я уже застал В.А. у него в кабинете, С.Н. нас познакомил. Крылов прямо заявил мне, что он чрезвычайно заинтересовался моими рассказами из еврейской жизни и желал бы написать вместе со мною пьесу из жизни евреев, что такая пьеса непременно заинтересует публику и будет иметь громадный успех. Затем он стал разбирать некоторые мои рассказы, о которых отзывался с преувеличенными похвалами, чем приводил меня в немалое смущение, и заявил, что в каждом из них имеется достаточно материала для драмы. Крылов говорил долго, останавливался на подробностях в моих рассказах, разбирал их с точки зрения сценических эффектов и кончил тем, что в сотрудничестве со мною ему удастся написать пьесу, которая произведет фурор новизной фабулы и быта, никем еще для сцены не затронутого.
- Разве нет пьес из еврейской жизни? - перебил я его.- Существуют «Уриель-Акоста», «Натан Мудрый», - вы же его переводили, - «Не тот жид, кто еврей...», «Менахем бен-Израель», есть и другие...
- Все это не то... Настоящих еврейских пьес из современной жизни нет ни одной, и первый, кто таковую напишет, будет иметь большой успех...
От С.Н. мы вышли вместе, и по дороге он продолжал уговаривать меня написать с ним вместе пьесу из еврейской жизни. Окончательного обещания я ему на этот раз все-таки не дал и сказал, что необходимо подумать. Крылов, очевидно, был недоволен моей уклончивостью, и на этом мы расстались.
Прошли две недели. Кончилась масленица, а с ней и зимний театральный сезон. Во вторник, на первой неделе Великого поста, в 9 часов утра, ко мне пришел В.А.
- Ну, что? Решились, наконец? - задал он мне вопрос.
- Нет, не решил.
- Отчего?
- Очень просто, никогда не работал вдвоем и не понимаю, как можно вдвоем работать.
- Ну, это пустяки. Вы только согласитесь и увидите, как это удобно и просто.
И Крылов нарисовал мне картину нашей будущей совместной работы. Но, как ни был Крылов убедителен и красноречив, он и на этот раз моего согласия на совместную с ним работу от меня не добился, и я обещал ему дать окончательный ответ чрез три-четыре дня.
Мне совместная работа с кем бы то ни было решительно не улыбалась, и в данном случае я не знал, как мне поступить. Остановился, наконец, на том, что посоветуюсь с С.Н. Шубинским и, как он посоветует, так и поступлю. Сказано - сделано: в тот же день зашел я к С.Н. и изложил ему мои сомнения о возможности совместной работы.
- Признаюсь вам, - сказал на это С.Н., - и я тоже не вполне понимаю, как можно вдвоем творить, а все-таки мое мнение: вам не следует отказываться... Попробуйте... Если увидите, что работа не клеится, и что она вам не по душе приходится, можете в любой момент отстать от нее, отказаться... Ведь не контрактом с неустойкой вы будете связаны с Крыловым.
- Так вы, значит, благословляете?..
- Благословляю попробовать, - улыбнулся С.Н.
Итак, я решился на совместную работу с В.А. Крыловым по написанию пьесы из еврейской жизни по благословению С.Н. Шубинского.
Когда Крылов узнал о моем согласии, он был очень обрадован и не скрыл этого от меня.
- Я убежден, - сказал он мне, - что напишем крупное произведение, которое будет иметь громадный успех... Но мы сделаем это не торопясь... Мне необходимо предварительно поработать и много поработать раньше, чем приступить к писанию пьесы... Чрез два месяца уезжаю за границу, пробуду там все лето... Соберу всякие материалы, там их проштудирую, а на обратном пути остановлюсь на некоторое время в Варшаве, в Вильне, в Двинске, поживу там и постараюсь изучить героев нашего будущего произведения в натуре... Пока же нам необходимо почаще видеться и беседовать о нашей будущей драме...
С тех пор я стал часто видеться с Крыловым: не меньше двух-трех раз в неделю он заходил ко мне по утрам, и столько же раз в неделю я у него обедал. Мы с ним сошлись весьма быстро, и я был весьма доволен моими беседами с ним и стал надеяться, что работать с ним будет для меня и легко и полезно.
В начале мая Крылов уехал за границу, захватив с собой несколько десятков томов материала по истории и быту евреев на немецком, французском и русском языках.

V.

Возвратился Крылов из-за границы к началу театрального сезона, последнего его управления драматической труппой императорских театров. До ноября месяца он был занят по службе, и мы с ним видались редко. С ноября же занятия его по театру уменьшились, он стал часто бывать у меня, а я у него опять стал обедать по три, по четыре раза в неделю. Начались разговоры о том, что пора приступить к написанию пьесы. Крылов за это время успел достаточно ознакомиться с бытом евреев и по книгам, и на опыте: перечитал он массу и по еврейской истории (чуть ли не всего Греца) и по еврейскому законодательству, а что касается беллетристики из еврейской жизни, то, кроме выдающихся авторов из евреев, как Рабинович, Леванда, Багров, он перечитал много хламу. Кроме того, проживая в Вильне, Варшаве и еще в каких-то городах Северо-Западного края, он на месте изучал еврейский быт. Словом, к нашей общей работе он подготовился в высшей степени добросовестно и по временам положительно удивлял меня и своим знанием и пониманием еврейской жизни.
Однажды утром получаю от него записку:
«Приходите непременно сегодня обедать. Сделайте так, чтобы могли остаться у меня на весь вечер! Пора приступить к работе. Думаю, что мы совершенно уже к этому подготовлены».
Когда после обеда мы перешли с Крыловым из столовой в его кабинет, он уселся у письменного стола, меня усадил рядом в мягких креслах и произнес:
- Помните, на днях вы рассказали мне случай с контрабандой, - случай весьма интересный. Я вдумался в него и пришел к заключению, что лучшей основы для фабулы пьесы трудно найти. И для евреев это будет не обидно: контрабандисты хотя и мошенники, но они же и герои... Общество к контрабандистам относится с симпатией и смотрит на них не как на простых жуликов, а как на жуликов-рыцарей, как на людей, занимающихся опасным спортом...
С этим я согласился, и Крылов заставил меня вторично рассказать случай с контрабандой, при чем я должен был ему изобразить в лицах некоторые детали моего рассказа и охарактеризовать действующие лица моего рассказа в том виде, как они мне рисовались, также должен был передать ему, какое, по моему мнению, общественное положение должно занимать то или другое лицо в моем рассказе. Поинтересовался он также знать о наружности будущих героев драмы и многом другом... Так продолжался мой рассказ, постоянно прерываемый Крыловым, останавливавшим меня на подробностях и требовавшим разъяснений и дополнений. Наконец, я благополучно дошел до заключения рассказа.
- Прекрасно, - произнес Крылов. - Теперь можно составить подробный сценарий, - он взял в руки перо и продолжал:
- Прекрасная фабула. Мы разобьем ее на четыре действия и 5 картин. Первое действие - в корчме, второе - у коммерсанта... И так далее дошел он до последней картины и тут же написал на большом листе писчей бумаги: «Драма в 4-х действиях и 5-ти картинах».
Но тут же он отложил в сторону первый лист, взял другой и на нем написал: «Действие первое, явление 1-е». Затем он подробно обозначил, сколько человек должны находиться на сцене в первом явлении, о чем они должны разговаривать, как должны двигаться, где каждый из них должен стоять или сидеть, и тому подобное. За первым явлением следовало второе с такими же подробностями, за вторым - третье, до конца 1-го действия. Точно так же набросал он на бумаге содержание явлений следующих действий драмы. Работал Крылов молча, сосредоточенно, причем большой, прекрасный лоб его то и дело покрывался морщинами, а глаза его, когда он отводил их от лежащей пред ним бумаги и, сосредоточив свой взгляд на мне, предлагал вопросы, как-то особенно блестели, что чрезвычайно молодило его и сообщало всей его фигуре благородство вдохновения.
Работа затянулась до часа ночи. Крылов тщательно сложил исписанные им листы и, вручая их мне, сказал:
- Теперь, С.К., берите с собой сценарий и приступите к работе. Напишите пьесу, как Бог на душу положить. Не думайте ни о сценичности, ни о законченности диалогов и сцен, а валяйте прямо, не выходя из начертанных рамок... Ваша работа должна послужить для меня лишь материалом для создания пьесы, и я от вас лишь сырой материал требую... Так вот - этого сырья и не жалейте, и чем больше вы мне его подготовите, тем будет лучше...
Мне эта речь Крылова не особенно понравилась, но я ему ничего не ответил и, молча положив в карман сценарий, простился с ним.
На следующий день я приступил к работе. Взяв тетрадку, я на первой ее странице написал крупными буквами: «Действующие лица»; затем, углубившись в сценарий, окрестил будущих героев пьесы именами с обозначением социального положения каждого из них. Дальше работа моя не подвигалась, и в тот день я на этом и покончил. Не подвигалась моя работа вперед и в следующие дни и недели. Бывало, сядешь за письменный стол, даже перо обмакнешь в чернила, и ни единой буквы не выведешь. Мне было положительно противно работать по указке, в определенных, другим лицом начертанных рамках. Не мог я мириться с тем, что мне предстоит нагромоздить сырой материал для какой-то художественной работы, которую сделает другой, а не я. Что я такой за чернорабочий? Никогда им не был и не желаю им быть, да и не могу, физически не могу. Я убрал со стола крыловский сценарий и уложил в ящик. Прошло месяца полтора. Крылов был уверен, что я сижу за работой, и не тревожил меня своими визитами, чтоб не мешать. Но вот Крылов ко мне пришел, веселый и радостный, и говорит:
- Давайте, С.К., посмотреть, что вы написали... Вы, полагаю, уже кончаете... Надо поторопиться: недельки через две уезжаю за границу и там, на лоне природы, обработаю ваш материал на славу...
Если приход Крылова поставил меня в затруднительное положение, и мне было перед ним совестно, что до сих пор не дал ему знать о моем твердом решении отказаться от совместной с ним работы, то его заявление, что он обработает мой материал, рассердило меня, и я, без всяких объяснений, выдвинул ящик из письменного стола и подал ему тетрадь, на первой странице которой крупным шрифтом красовалось в одну строчку: «Действующие лица», а затем эти лица были названы, а дальше следовали чистые страницы.
- Что же это такое? - недоумевающе развел Крылов руками и даже побледнел.
- А то, - раздраженно ответил я, - что решительно отказываюсь подготовлять материалы для вашей пьесы... Я не привык работать по чужому указанно... Сколько ни насиловал себя, не мог приступить к работе...
- Ваше дело... Но зачем вы тянули и не дали мне знать?..
Мне стало совестно, и я стал пред ним оправдываться.
Крылов был очень встревожен и вряд ли прислушивался к моим оправданиям.
- Возвратите мне мой сценарий, - перебил он меня и, когда я исполнил его требование, он, молча, подал мне руку и ушел.
Я вздохнул свободно, что освободился от совместной с Крыловым работы, и поспешил к С.Н. Шубинскому рассказать ему об этом. К моему конфузу, я застал у него Крылова, который, как оказалось, прямо от меня тоже отправился к нему, чтобы рассказать ему о происшедшем. Хотя Крылов и поднялся с места, чтоб поздороваться со мной, но постарался не глядеть на меня и, просидев не больше двух, трех минут, ушел.
- Очень он жаловался на меня? - спросил я С.Н. после ухода его.
- Достаточно, но не вполне: вы своим приходом помешали ему.
- Ну, слава Богу, покончил с этой совместной работой... Развязался с Крыловым...
- И не покончили с Виктором Александровичем и не развязались с ним, - и на лице С.Н. появилась его тонкая, добродушная усмешка. - Мало вы знаете Крылова. Он человек упорный, и если что задумал, то непременно выполнит... Он вас заставить поработать вместе с ним, и вы непременно напишете вдвоем еврейскую пьесу...
- Желал бы я знать, как это он меня заставит?
- Как? Этого я сам пока не знаю, но, будьте уверены, Крылов найдет способ...
Так оно и случилось.

VI.

В середине шля 1898 г. получил я из Францесбада длинное послание от Крылова, в котором покойный драматург известил меня, что он написал драму и, как только возвратится в Петербург, предоставит ее на мое рассмотрение и переработку. Я с этим письмом отправился к С.Н. Шубинскому, который встретил меня словами:
- А что я вам говорил? Я сказал вам, что Крылов напишет с вами вместе пьесу...
- Да вы откуда знаете, что Крылов опять со мной вступил в сношения?
- Вот у меня от него письмо... Он просить моего содействия, чтоб я на вас повлиял...
Крылов приехал в Петербург в первых числах октября.
На второй день своего приезда он пришел ко мне утром и, как будто между нами не было никаких недоразумений, дружески поздоровался со мною и даже расцеловался.
- Ну, С.К., - приступил он прямо к делу, - на этот раз вы от меня не отвертитесь. Пьесу, как вы уже знаете, я написал. Вот она, - он подал мне толстую тетрадь, - а вы уж, голубчик, не откажитесь прочитать ее с карандашом в руках и исправить... Не стесняйтесь, пожалуйста, правкой... Зачеркивайте все, что найдете лишним... Передайте все по-своему... Я не только не буду обижаться, как автор, но буду вам благодарен... Можете сделать и вставки... Одним словом, смотрите на мою рукопись, как на собственную, и распоряжайтесь ею, как найдете нужным... Только об одном прошу вас: действуйте карандашом, а не чернилами, чтоб не испортить моего текста... Вы согласны исполнить мою просьбу?
- Охотно соглашаюсь... Прочту с удовольствием вашу пьесу и сделаю все, что могу...
На этом мы дружески расстались.
В тот же день, вечером, я прочел всю пьесу Крылова без карандаша, и пришел к заключению, что, как сценическое произведение, оно красиво и хорошо, но в литературном и бытовом отношениях неудовлетворительно. Прежде всего, хромал язык в пьесе: не так говорят евреи, как заставил говорить своих героев Крылов, а затем и поступки героев, их манера действовать как будто не вытекали из их характеров и ничего специально бытового еврейского собою не представляли. Да и обрядовая сторона в пьесе нуждалась в поправках. Приступая на следующей день к чтению пьесы, с карандашом в руке, я сначала исключительно занялся правкой диалогов в смысле построения речи, т.е., постарался придать самому слогу в речах действующих лиц пьесы специфический оттенок, дабы в построении речи действующих лиц чувствовалось, что разговаривают евреи. Увлекшись этой отделкой слога пьесы, я невольно увлекся и своей работой и самой пьесою, так что, когда дошел до конца 1 действия, то не мог удержаться, и, отложив в сторону пьесу Крылова, сам написал конец этого действия. Точно таким же образом переработал и второе и третье действия, но, вставляя сцены и переделывая Крыловский текст, я все-таки в общем не посягал ни на архитектуру его пьесы и не особенно отступал от развития фабулы, как сделал ее Крылов. Но с последними двумя картинами, как они вышли из-под пера Крылова, я совершенно не мог мириться, а потому и написал эти картины, не руководствовавшись Крыловским текстом, по-своему. Тут, по необходимости, пришлось мне ломать и первоначальную фабулу Крылова, и центр тяжести всей пьесы основывать не на Сарре и ее отце, а на Аврааме, которому отводил первое место, и который, по-моему, больше других героев пьесы заслуживал, чтобы его поставили в центре. Драма таким образом, на мой взгляд, выигрывала и в литературно-художественном отношении и даже в сценическом. Когда работа была окончена, и я прочитал Крылову мои поправки и вставки, он выразил мне буквально восторг, но когда я дошел до последних картин, и он увидел, что я заново их написал, он сконфуженно мне заметил:
- Конечно, чрезвычайно сильно и эффектно, но очень, очень тяжело будет для зрителей... Так действовать на зрителя нельзя со сцены; необходимо сообразоваться с его нервами и соблюдать экономию в производимых впечатлениях... Впрочем, я еще подумаю... Во всяком случае, тут у вас очень много хороших выражений и слов, ими непременно воспользуюсь...
Мы порешили на том, что он проредактирует пьесу в окончательной форме и даст мне ее на просмотр.
В первых числах ноября Крылов прислал мне пьесу в окончательной форме. Внимательно прочитав ее, я пришел к заключению, что никоим образом не должен подписать пьесу, как соавтор ее, и вообще должен отказаться от всяких на нее прав, так как, начиная со второй половины 3 действия до самого конца ее, она в литературном отношении мне не нравилась, а финал ее, когда Крылов заставляет отца собственными руками задушить свою единственную дочь, прямо-таки возмутителен, не соответствует правде и не вытекает из характера действующего лица.
Все это высказал я Крылову, когда он пришел ко мне в редакцию газеты «Свет», в которой я тогда состоял секретарем.
- И вы окончательно отказываетесь от пьесы? - Крылов не верил своим ушам.
- Да, окончательно и бесповоротно!..
- Да почему же, почему?...
- Я же вам говорил, и повторяю... Вы можете выпустить эту пьесу и иметь большой успех, никто не взыщет с вас за возмутительный четвертый акт... Вам, как природному русскому, простят то, чего мне никоим образом не простят... Вы могли по незнанию так написать... Меня же будут ругать и обвинять в клевете и будут правы...
Крылов выходил из себя и доказывал, что я не прав.
- Не знаю, соответствует ли последний акт правде, но уверяю вас: он красив, сценичен, и мы будем иметь успех...
- Ну, и давай вам Бог! От всей души желаю вам успеха и барышей. Извольте - даю вам расписку в том, что в этой пьесе не участвовал, что она - ваша единоличная собственность...
- Не могу, не могу без вас выпустить пьесу... Никто не поверит, что я без вашего участия написал ее... Все уже знают, что мы писали пьесу вместе... Это уж разошлось...
- Это - не моя вина... Говорю вам в последний раз, что отказываюсь от пьесы, если последний акт ее не пойдет в моей редакции…
- Невозможно!.. Невозможно!..
И он ушел от меня расстроенный и сердитый.
Я тоже был чрезвычайно расстроен и, когда в этот день обедал у В.В. Комарова, супруга его, Екатерина Григорьевна, заметила это и спросила, что со мной случилось. Я рассказал. Екатерина Григорьевна стала заступаться за Крылова и доказывала мне, что я не имею права так упорствовать и настаивать на своем. А Виссарион Виссарионович с свойственной ему откровенностью проговорил:
- Вы, С.К., уж очень о себе возмечтали... Гордости в вас много... Крылов - старый писатель с большим именем, в драматическом искусстве он смыслит больше вашего. С вашей стороны и грубо и неприлично так упорствовать... Другой этого вам не скажет, а я вам это говорю прямо и резко, потому что люблю вас и желаю вам добра...
Екатерина Григорьевна стала тогда еще больше уговаривать меня, чтобы я согласился на требование Крылова.
- Хорошо, - пошел я на уступку. - Завтра утром зайду к С.Н. Шубинскому, посоветуюсь с ним, и, если он тоже будет одинакового с вами мнения, - я соглашусь...
- Шубинский верно вам посоветует то же самое, - в этом я убежден, - но при вашем упорстве и самомнении послушаетесь ли вы и его, сомневаюсь...
На следующий день С.Н. Шубинский действительно посоветовал мне подписать пьесу, и его совету не последовать у меня духа не хватило; я согласился выступить соавтором В.А. Крылова в «Сынах Израиля», «Контрабандисты» - то ж.
Через несколько дней состоялось в квартире Крылова чтение пьесы в присутствии А.С. Суворина, который для этого приехал. Выслушав пьесу, А.С. заявил, что она ему понравилась, и что он ее берет для постановки в Малом театре.
- Пьеса хорошая, но должен вам сказать, что после ухода Гошки со сцены, в третьем действии, интерес ее идет уж под гору...
Я был совершенно согласен с А.С. Сувориным, но смолчал, а Крылов покраснел.
Поднялся вопрос, какое название дать драме. Я предложил скромное заглавие: «На окраине»; оно не понравилось. А.С. Суворин посоветовал назвать пьесу «Контрабандисты». Крылов ухватился было за это название, но чрез минуту полувопросительно произнес:
- А не окрестить ли драму заглавием «Сыны Израиля»?
- И чудесно, - одобрил А.С.
Так за пьесой и утвердилось первое заглавие: «Сыны Израиля».

VII.

При первой попытке поставить драму на сцене литературно- художественного кружка произошел скандал во время второй репетиции, который был учинен Крылову и мне г. Бравичем, и мы взяли свою пьесу и ушли. Отмечу одну подробность. Г-жа Яворская, которая репетировала Сарру, уговаривала меня не огорчаться и утешала, что все уладится, и пьеса пойдет, а, спустя два года, она же содействовала обрушившемуся вторичному скандалу из-за этой пьесы.
Мы отдали нашу пьесу на императорскую сцену. Приблизительный день ее первого представления на Александрийской сцене был назначен. Пред своим отъездом в Екатеринбург, где я взял на себя обязанности редактора газеты «Урал», я вместе с Крыловым несколько раз виделись с Е.П. Карповым и с общего согласия распределили роли и уговорились о некоторых подробностях в постановке. В Екатеринбурге узнал я из газет, что новый директор императорских театров вычеркнул из репертуара «Сынов Израиля». Потом Крылов сообщил мне, что пьеса пойдет в театре г. Суворина.
О случившемся скандале во время первого представления «Контрабандистов» я говорить не буду; не буду распространяться и о той печатной травле, которой я подвергся; то и другое еще не окончательно изгладилось из памяти современников. Но вот о чем хочу сказать несколько слов. Если спросят, почему я в свое время не заявил печатно, что главным виновником появления пьесы на сцене был Крылов, и что он был главным ее автором, чтобы этим ослабить удары, которые сыпались на мою голову в таком изобилии, то на это отвечу:
Во-первых, я вовсе не был уверен в том, что, если б «Контрабандисты» шли на сцене в том виде, в каком они вышли из-под моего пера, что тогда скандала не происходило бы; во-вторых, я не хотел дать пищу моим друзьям обвинять меня в трусости, что, мол, я желаю свалить беду на другого, потому что испугался скандала; в-третьих, мне было жаль Крылова, который так огорчился скандалом, что заболел и страдал из-за нападков на меня больше, чем я сам; в-четвертых... но стоит ли продолжать?..
Прибавлю. В своих денежных со мною расчетах Крылов оказался не только джентльменом, но даже сверх-джентльменом. Он не только делился со мной доходами от пьесы пополам, как это было условлено, но в двух случаях предоставил в мою личную пользу довольно значительные суммы, когда знал, что я нуждался. Об одном случае известно и А.С. Суворину и С.Н. Шубинскому. Кроме того, в последние четыре года, живя с ним в одном городе (в Москве), я имел случай изучить этого сурового на вид, каким был покойный, человека и настолько подружился с ним и полюбил его за его порядочность, доброту и деликатность, что, получив телеграмму о его кончине, пролил искренние слезы, и воспоминания о неприятностях, которые перенес из-за «Контрабандистов», не могут помешать мне до конца дней моих сохранить добрую память о незабвенном для меня Викторе Александровиче Крылове.

С. Эфрон (Литвин).

(Исторический Вестник. 1906. Т. CIV. № 4 (апрель). С. 234 - 255).